Когда мы были женаты. Из книги Когда был первый секс Часть 28

НЕКОТОРЫЕ ДАТЫ ЗАБЫВАТЬ НЕЛЬЗЯ

13 ноября 2005 года

Суббота, 12:45.

Выйдя из комнаты Андерсона в «Омни», я глубоко вздохнул. Обычно зима приходит в Джексонвилл лишь в январе, а на самом деле — в феврале, хотя уже в декабре выпадает редкий снег. И все же, вдыхаемый воздух был холодным. Я чувствовал холод даже сквозь пальто на подкладке, которое накинул, перед тем как забрать Майру и отвезти ее на Набережную.

Сейчас я чувствовал холод сильнее, чем в прошлом году. Думаю, что жир и на самом деле действует как изолятор. Двадцать три килограмма назад я мог пройтись по этой местности, не чувствуя холода так глубоко, как сейчас. А когда ветер дул с реки, он кусался.

Я мог бы вернуться домой. Я решил, что не хочу пользоваться гостеприимством Андерсона. Возможно, придет время, когда смогу, но, честно говоря, Майра истощила меня. Сейчас было трудно даже думать о новой эрекции. И еще мог бы вернуться к Майре. Мы и в другие вечера просто обнимались. Вместе нам было хорошо и без смазки в виде секса, хотя я понимал, почему она не хочет полагаться на мою силу воли.

Но был еще и тот телефонный звонок. Я принял правильное решение ничего ей не говорить прямо. Как любовники, сексуальные партнеры мы были еще в самом начале наших отношений. Я не знал, каковы правила этой игры. На самом деле, раньше я никогда не играл в такую игру.

О, в колледже были времена, когда я одновременно встречался с несколькими девушками. И почти уверен, что и они встречались с другими. Это была высшая точка моих сексуальных подвигов. Но даже если я и занимался с ними сексом, это было так предварительно. Мы не были преданной друг другу парой. Мы были просто людьми, выходившими вместе погулять и иногда оказывавшимися голыми.

С Майрой... я был в состоянии неопределённости. Это не было просто, как двое вместе раздеваются и занимаются сексом. Я не был в нее влюблен. Я был уверен, что она не влюблена в меня. Но чувства были. Кассандра, как и все женщины с незапамятных времен, что-то почувствовала. И она не была полностью неправа.

Но под поверхностью происходили то, чего я никак не мог прояснить в своей голове. Конечно, я обнаружил, что хладнокровная и уравновешенная Майра Мартинес на самом деле была еще более закомплексованной чем я, серьезно более закомплексованной.

Но как бы я ни наслаждался ею, как бы она мне ни нравилась, как бы я ни вожделел и ни фантазировал о ней так, как никогда ни об одной другой женщине, я не чувствовал к ней того, что все еще чувствовал к Дебби и Алине.

Так должно ли меня беспокоить, что она встречается с другими мужчинами? Надо быть честным. Она трахалась с другими мужчинами. Потому что теперь я знал одно: несмотря на свою холодную сдержанность, она была очень ненасытным сексуальным животным. Если она и встречалась с мужчиной какое-то время, то 

трахалась с ним.

Ну и что? Я все время возвращался к этому. Я мог бы быть с другими женщинами. Я думал, что так и будет, если однажды вечером, когда Майра будет недоступна, мне позвонят с того или другого номера. И я приму то, что мне предложат, не чувствуя себя виноватым перед Майрой. Так почему бы и ей не сделать того же самого? Особенно, когда мужчины хотят ее в тысячу раз чаще, чем толпы женщин жаждут моего тела.

Логически говоря, не было никаких причин смотреть на это с какой-либо озабоченностью. Но с каких это пор логика имеет хоть какое-то отношение к чувствам? Я нутром чуял, что меня это беспокоит. И знал, что не хочу спать рядом с ней, с ее горячим, податливым телом, прижатым к моему. Не то чтобы я знал, что не смогу получить ее таким образом, как хочу. Просто сегодня мне было не по себе. И я знал, что мое приглашение на День благодарения вернется, чтобы укусить меня.

Здесь и сейчас, сегодня вечером, я ничего не мог с этим поделать, кроме как выбросить из головы.

Но в моей голове все еще что-то происходило... Я не мог понять, в чем дело. Я был взвинчен. Нервничал. Это был ДЛИИИННЫЙ день, и много чего произошло. Я узнал о существовании Дэвида Бладвурта, похожего на вынырнувшего из тумана доисторического монстра-аллигатора. Это развеяло все мои планы относительно суда над Саттоном.

И я понял, что Майра по-прежнему остается загадкой, загадкой, обернутой в тайну, которую я только сейчас начал постигать.

Я знал, что есть еще и мексиканские наркобароны, не желающие, чтобы суд над Мендосой дошел до меня, а если это произойдет, я понятия не имел, что случится, и СМОГУ ЛИ я защитить от их гнева свою жену и детей. И даже знание того, что у меня есть могущественные союзники, не избавляло от страха, который таился в темных уголках моего сознания.

И, как призрак, дрейфующий в тени, я был ревностным, умным федеральным прокурором, почуявшим тайну, которая давала мне некоторую защиту от мексиканцев. А Прентис может оказаться самым опасным, более опасным, чем мексиканцы или Бладвурт.

Все это объясняло беспокойство, охватившее меня, но почему-то я знал, что все не так. Я обнаружил, что перехожу Уотер-стрит и направляюсь обратно к Пристани. Мои наручные часы под уличным фонарем показывали, что был почти час ночи, Все еще встречались тусовщики, люди пробирались к своим машинам, но было более тихо, более одиноко. Я вдохнул ночной воздух, и мне стало хорошо.

Я вернулся на Пристань. Там все еще бродили толпы упертых тусовщиков, и несколько ресторанов, таких как Хутерс, Чинко де Майо и Фионн Маккулз Айриш Ресторан энд Паб, все еще ходили ходуном, в то время как их владельцы пытались отделить освободить тусовщиков от как можно большей части их денег.

Пока я наблюдал за входом в Маккулз, к выходу направилась группа из десяти мужчин и женщин. Там 

была коляска, а один молодой человек лет двадцати нес на плече малыша, потерявшего сознание. Симпатичная молодая брюнетка гладила мальчика по волосам и наклонилась, чтобы поцеловать.

Я посмотрел на часы. Было час пятнадцать утра субботы, 13 ноября.

Я посмотрел на жирную, почти полную луну, висевшую над рекой и городом Джексонвиллом как плакат из научно-фантастического фильма. Она выглядела достаточно близкой, чтобы дотянуться до нее. Ее свет золотил все, что находилось под ней.

Сквозь заволакивающие глаза слезы блеснул свет.

Мы говорим, что некоторые даты будут жить вечно, никогда не будут забыты. И давая себе это обещание, мы в него верим. Если бы только жизнь стояла на месте, не катилась бы неумолимо вперед, уменьшая силу наших воспоминаний, заменяя их новыми и более сильными воспоминаниями.

Я направился обратно к своей машине, припаркованной у «Омни», и не успел опомниться, как уже бежал трусцой, а потом рысью, а затем рванул как на стометровке. А потом сел в Эскалэйд, набрал скорость и понял, что если меня остановят, то я выложу на стол все карты — и политические, и братство полицейских, и прокуроров, и личную дружбу, если это поможет мне избежать штрафа. Потому что меня никто не должен остановить.

Я уже почти добрался до нее, когда понял, что ее там может и не быть. Может быть, я был не единственным, кто забыл. Что я буду делать тогда? У нее тоже была своя жизнь, и, возможно, новая любовь и новые планы заменили старые воспоминания. Церемония, которую мы проводили каждый год 12 ноября, была такой мелочью, но...

Я понял, что если все закончится сегодня, это разобьет мне сердце. Это было бы так, как если бы нечто было раз и навсегда, и в конце концов, оказалось забытым. Ушло, как будто его никогда и не было.

Я остановился на подъездной дорожке. В доме было темно. Ее машина могла быть в гараже.

Я поднялся по подъездной дорожке, на крыльцо дома и прислушался. Я ничего не слышал. Ни радио, ни телевизора. Я постучал в дверь. Ничего. Я постучал еще раз, потом пнул в дверь, и постучал, и пнул в дверь, и каждый раз стучал сильнее, с большей силой. И тогда понял, что ее там нет, и мы не сохраним память. Мы могли бы встретиться в другой день. Но это будет уже не то.

Вокруг меня зажегся свет. А потом дверь чуть приоткрылась, а потом ее потянули назад.

По лицу рассыпались волосы, на глаза упала челка. Они были красными, ее лицо все еще было мокрым от слез.

— Я думала, ты забыл. Я не думала, что ты придешь.

— Я чуть не забыл. Мне жаль.

Она повернулась и пошла обратно в дом. Я последовал за ней, заперев за собой входную дверь. Она вошла в кабинет. На кофейном столике стояли бутылка и два стакана. там были также и другие предметы. Она налила мне на палец Бушмиллза. На самом деле это был оригинальный 

ирландский виски «Бушмилз», который, по словам матери, мой отец и его семья называли «Уайт Буш».

У меня никогда не было возможности выпить с отцом, но когда я подрос, мама сказала мне, что в день моего рождения отец поднял за меня тост с Уайт Бушем. А когда родился он, тост поднял за его рождение его отец с тем же виски. В семье Мейтлендов это стало традицией.

Поэтому, как только стресс от родов прошел, мы с моей матерью и Дебби выпили Уайт Буша за рождение нашего первого ребенка. Как выпили и за рождение Би-Джея.

— За Роя Брайана Эвана Мейтленда,  — сказала она, высоко подняв бокал, так, что виски уловило свет и швырнуло его обратно.

— За Роя Брайана Эвана Мейтленда,  — ответил я, поднимая бокал и прикасаясь к ее бокалу.

Не глядя друг на друга, мы осушили бокалы.

Она взяла длинную тонкую свечу, стоявшую в центре стола.

— Я рад, что ты подождала и не зажгла ее.

Наконец, она посмотрела на меня.

— Я собиралась, Билл, но не смогла. Я решила, что если ты не сможешь быть здесь, я просто выпью за него.

— Ты могла мне позвонить.

— Если мы начнем его забывать, то во всем этом не будет никакого смысла.

Я схватил коробок спичек, чиркнул одной и зажег свечу. Мы смотрели, как в воздухе кружится пламя.

— С днем рождения, Брайан,  — заставил я себя сказать. На меня это было не похоже. Мы уже пропустили момент. Фактическая дата была 18 ноября в одиннадцать часов вечера, но сейчас было достаточно близко.

Дебби отвернулась от меня, ее тело дрожало. Это было так странно, но я положил руки ей на плечи и развернул. Она уткнулась лицом мне в грудь. Тактильная память на самом деле сильнее сенсорной. Она чувствовалась ПРАВИЛЬНО уткнувшись в меня, независимо от того, насколько мой разум уверял, что это неправильно.

Некоторое время мы посидели так, и, в конце концов, она расслабилась во мне, и мы откинулись на спинку дивана.

— Почему все пошло так плохо?

— Не знаю, Деб. Я никогда ничего из этого не понимал. Даже когда все началось с Брайана.

— Ты когда-нибудь думаешь о нем? Я имею в виду, кроме сегодняшнего вечера?

— Иногда. Но воспоминания исчезают. Сегодня был дикий день, и память о нем... отодвинулась.

— Келли и Би-Джей о нем забывают. Би-Джей был слишком мал, но даже Келли, я думаю, его не помнит.

— Именно этого мы и хотели. Нет никакой причины, по которой они должны были вечно жить с его смертью. Пока его помним мы, это главное.

— Но и мы о нем забываем.

— Нет, Деб, нет. Я не забыл его, и не думаю, что забыла ты.

Она опять наклонилась ко мне.

— Я думала, много раз... это была моя вина.

— Нет, никогда так не думай.

— Я сильно напилась. Это могло быть причиной... его потери. Я просто не знала. Понятия не имела.

— Врачи сказали, что причиной этого не мог быть прием 

алкоголя в первые несколько месяцев. И ты никак не могла этого знать. Ты сидела на таблетках, а они не так уж часто дают сбой. Кроме того, это был самопроизвольный выкидыш. Тогда твое тело просто не было готово к рождению ребенка. Это — не твоя вина, Деб. Ты должна в это верить.

— Ты можешь так говорить, Билл, потому что не вынашивал его.

— Он был частью меня, Деб. Я ощущал, как он пинался. Видел снимки. Он был и моим.

Она потянулась к последнему предмету на кофейном столике. Черно-белая фотография была заламинирована. Она никогда не состарится. На ней было видно его маленькое тело, изогнутое в позе эмбриона. Можно было разглядеть его руки и ноги, мизинцы на руках и ногах. Это была единственная фотография нашего третьего ребенка, нашего второго сына. Сегодня ему исполнилось бы девять, если считать ночь его смерти ночью его рождения.

Она провела пальцами по снимку УЗИ.

— Так нечестно,  — прошептала она.  — Мы никогда не увидим, как выглядели бы его детские фотографии. Или его фотография в первом классе. Или, кто был бы его первой пассией. Мы никогда не увидим, как он заканчивает школу или держит на руках своих детей. Это несправедливо.

— Знаю, Дебби. Это несправедливо.

Она долго молчала. Затем сказала:

— Не имеет значения, что произошло между нами. Он был нашим сыном. А никто этого не понимает. Он был настоящим.

— Мы это понимаем, Деб. Мы — единственные, кто имеет значение.

Через некоторое время она повернула мое лицо к себе.

— На старости лет ты превратился в скандалиста, не так ли? Ты ведь дрался из-за нее, не так ли?

— Когда был женат на тебе, у меня определенно было больше здравого смысла.

В полтретьего ночи она начала клевать носом.

— Билл, ты не должен уходить. Только не сегодня. Ты можешь спать на диване. Или в кровати.

— Это не очень хорошая идея, Деб. Мы сохранили о нем память. И сделаем это в следующем году. Но тебе нужно лечь в постель, а я пойду. Я так и не избавился от своих ключей.

Мы вместе вернулись в то, что раньше было нашей спальней. Она пристально посмотрела на меня, прежде чем скользнуть в постель. Я натянул на нее одеяло и опустился на колени рядом с ней. Она смотрела на меня, и я не мог прочесть ее взгляда. Я поцеловал ее в лоб и встал.

— Спокойной ночи, Деб.

Кажется, у нас обоих на глазах стояли слезы. Никогда еще не было так явно то, что мы потеряли. Каждую вторую ночь, когда мы отмечали короткую жизнь нашего сына, независимо от того, насколько плохо это было для нас, мы лежали в объятиях друг друга и объявляли перемирие на эту ночь.

Когда я стоял на том месте, где раньше было мое крыльцо, было еще холоднее. Все изменилось и уже никогда не будет прежним. Но мы помнили и отмечали его рождение и без слов говорили ему, что любим 

его. Этого было достаточно.

•  •  •

ЖИЗНЬ — ЭТО ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ...

15 ноября 2005 года

Понедельник, 10 утра.

Я поставил будильник на пять утра в понедельник и лег спать в воскресенье в десять вечера. Я проснулся, чувствуя себя физически отдохнувшим и эмоционально истощенным. Я все еще никак не мог прийти в себя после того телефонного звонка в квартиру Майры. Выходные заставили сработать все мои автоматические выключатели. Я провел странное, тревожное воскресенье, начиная от столкновения с Бладвуртом и его головорезами, и продолжая предстоящими испытаниями, дикой ночью в Мексиканской розе, встречей с Андерсоном, старым и все еще болезненным воспоминанием о нашем погибшем сыне, ощущением Дебби в моих объятиях и тем телефонным звонком.

В три часа пополудни у меня от мыслей разболелась голова, и я заскочил в спортзал Карлоса. Когда я вошел, Эрнесто выбивал дерьмо из пары других молодых парней. Он кивнул мне в ответ, но гораздо дружелюбнее, чем обычно. Я натянул перчатки и принялся колотить по тяжелому мешку. Это было приятно. Чем сильнее я бил, тем лучше себя чувствовал. А когда представил себе, что мешок — это тот чертов таинственный человек, что заставляет Майру кричать в Монако, который, вероятно, был темноволосым, красивым, высоким и хорошо одаренным, я почувствовал себя еще лучше.

Мир исчез, и мне было приятно думать только о том, чтобы вновь и вновь поднимать руки вверх, меняя движения, и каждый раз пытаться ударить по мешку чуть сильнее. Через некоторое время я заметил, что по другую сторону мешка стоит Эрнесто.

— Кто он?

Когда я не ответил, он встал между мной и мешком и смог отразить мой последний удар, который, вероятно, парализовал бы его голосовые связки, если бы попал. Я попятился.

— Кого ты пытаешься забить до смерти, Мейтленд?

— Одного парня. Думаю, из твоих соотечественников.

— Это из-за женщины, верно?

— Женщины?

Он улыбнулся мне.

— Парни не бьют так сильно, если это не из-за женщины. Меня просто удивляет...

— Что?

— Не думал, что такие старые парни как ты, все еще могут так расстраиваться из-за того, что кто-то браконьерствует в их киске.

— Карлос, должно быть, говорил тебе, что у тебя длинный язык.

— Да, но я могу подкрепить слова делом.

Я оглядел его. Он был таким же большим, как и тогда. Но больше не пугал меня.

— Это не семь месяцев назад, Эрнесто. И здесь нет Карлоса, чтобы спасти твою задницу.

— Он улыбнулся.

— Ооооо. Кто-то, должно быть, плохо провел выходные. Ты сегодня чувствуешь себя напряженным?

— Просто по-королевски разозленным.

— Выходи на ринг. Давай посмотрим, насколько ты крут.

Я подумал об этом пару секунд. Мое лицо не будет выглядеть намного хуже. И я вообще-то ничего не имел против Эрнесто. Но мне очень, очень хотелось поколотить того придурка, что оставил сообщение Майре, пусть даже заочно.

Я вышел на ринг. Эрнесто пролезал за мной под канаты, когда я повернулся и ударил его правой в челюсть, после чего он потерял равновесие и откинулся с ринга назад. Перекатился 

на ноги за пределы ринга и схватился за канат, чтобы подтянуться.

— Ах, ты, сукин сын!

— Ты забыл урок о том, что нельзя терять бдительность? Я нет.

Он довольно сильно избил меня ударами по телу и разбил мне губу, но думаю, что он работал надо мной с прохладцей.

Остаток дня прошел довольно спокойно. Около шести вечера зазвонил мой сотовый. Это была Келли.

— Папа, у тебя имеются какие-нибудь планы на День благодарения?

— Нет, не то чтобы. А что?

— В этом году у бабушки с дедушкой праздник. Мы с Би-Джеем подумали, не мог бы ты зайти? Всего на пару часов.

— Не знаю. А что думает твоя мать?

— Когда мы заговорили об этом, она была какой-то тихой, но коль скоро бабушке и дедушке эта идея понравилась, то она не слишком возражала. Это не должно быть большой проблемой, но для нас было бы здорово... побыть вместе... несколько часов.

— Я об этом подумаю. Поговори с ней и убедись, что она не против. Я не хочу приходить, если это вызовет проблемы.

Через несколько часов снова зазвонил мой сотовый.

— Привет, Билл. Это твоя мать, которая, кстати, все еще жива и с нетерпением ждет звонка от своего единственного сына. Или, может быть, даже визита хотя бы раз в году.

— Мам, я же приезжал в сентябре, помнишь? Этот год был напряженным.

— Для меня должно быть честью видеть тебя раз в году? Интересно, сколько раз в год находит время повидаться с матерью президент Буш? Хотя, полагаю, ты занят больше него.

— Где тот колледж, в который ходят все матери, чтобы научиться заставлять своих детей чувствовать вину?

— Сарказм — не самая твоя привлекательная черта.

— Прости, мама. Это был сука-год. Но мне жаль, что я не приходил.

— Ты можешь наверстать упущенное, приехав на День благодарения.

— Не знаю, мама.

— А почему бы и нет? Я приготовлю индейку, заправку из кукурузного хлеба, соус из потрохов, клюквенный соус из цельных ягод, картофельное пюре. Все то, что ты любишь. Чарльз пригласил сына и дочь, и они приедут со своими детьми. Ты видел их всего несколько раз, с тех пор как мы поженились, а они теперь — наша семья.

Когда я ничего не сказал, она добавила:

— ТОЛЬКО НЕ говори мне, что собираешься провести День благодарения с НЕЙ, Билл. Пожалуйста, не говори мне этого. А ты ведь собираешься, не так ли? Что должна сделать с тобой эта женщина, чтобы прервалась ее власть над тобой?

— Это не то, о чем ты думаешь, мама.

— Ты все же хочешь провести его с ней.

— Вроде того.

— Я тебе не верю.

— Несколько минут назад мне позвонила Келли. В честь Дня благодарения Баскомбы устраивают ужин, и там будут дети... и Дебби. Келли попросила меня прийти. Меня попросила КЕЛЛИ. Очевидно, что и Би-Джей хочет, чтобы я провел там некоторое время. Как думаешь, что я должен сделать? Это мои дети. Я провел годы, игнорируя 

их. Мы не проводили много времени вместе, с тех пор как расстались, и в ПЕРВЫЙ раз, в первый настоящий праздник после нашего разрыва, они хотят, чтобы я был там. Я не могу не пойти, мама.

— Когда у них будет ужин?

— Я не спрашивал, но предполагаю, что в четверг. Это 24-е число. Баскомбы обычно садятся за стол около часа или двух дня...

— Я предлагаю следующее... мы отмечаем, в основном, в четверг, и устраиваем еще один День благодарения в пятницу. Дети Чарльза планируют провести здесь выходные, а в субботу, вероятно, взять своих детей в Диснейворлд.

— Давай сделаем так, мама. Если... если я туда поеду — потому что не уверен, что Дебби захочет, чтобы я был там, а я не поеду, если это вызовет проблемы — то доберусь к ним утром, мы отпразднуем, а затем я уеду в три или четыре часа дня и поеду прямо на юг. Я смогу быть у вас к семи или восьми вечера, чтобы успеть на поздний ужин с индейкой. А потом останусь и буду у тебя весь следующий день. Устраивает?

— Звучит неплохо, Билл. Мы с Чарльзом с нетерпением будем ждать встречи. Да и тебе будет полезно уехать из Джексонвилла. Я знаю, что ты хочешь повидеться с Келли и Би-Джеем, но постарайся не расстраиваться, когда увидишь ЕЕ. Ничего не говори, но это будет трудно. Это будет первый раз, когда ты будешь с ней, с тех пор как все пошло наперекосяк. Праздники могут быть тяжелыми, и, как ты сказал, это будет первый раз после вашего развода.

— Думаю, это будет трудно, но я переживу.

— Просто будь осторожен. И вспоминай, что она с тобой сделала

— Мы — в разводе. Война закончилась.

— Она никогда не закончится для вас двоих.

— Я люблю тебя, и знаю, что ты будешь на моей стороне, знаю, что ты никогда не была самой большой поклонницей Дебби, но ты должна перестать так переживать. Мы развелись. Мы не объявляли войну на смерть.

— Это не закончится, пока ты не перестанешь ее любить, а ты можешь лгать себе и всем остальным, но я знаю, что ты не перестал.

— Сколько времени тебе понадобилось, чтобы разлюбить папу, сколько лет прошло, после того как он окоченел и лег в землю?

— Это не одно и то же, Билл. Твой отец любил меня до последнего мгновения своей жизни. Я знаю, что это так. А я никогда не давала ему повода сомневаться в моей любви к нему. Но она предала тебя. У нее в твоей постели был другой мужчина, пока та была еще теплой от твоего тела.

— Я знаю, что она сделала. Я ничего не забыл.

— Ты так говоришь, но больше всего я боюсь, что в один прекрасный день я возьму трубку, а ты скажешь, что вы снова вместе и пытаетесь все исправить.

Я глубоко вздохнул, прежде чем смог сдержаться, чтобы не 

наброситься на нее.

— Этого не случится, мама. Этого никогда не случится. Но если и случится, то мне сорок два года. Я могу принять свое собственное проклятое решение. Я люблю тебя за твою заботу, но я — не студент колледжа. Я — взрослый человек, сам отец. Это — моя жизнь.

— Однажды ты уже принял решение сам. Ты — взрослый человек, и я не могу указывать тебе, что делать. Но вот что могу тебе сказать. Я всегда была верна твоему отцу. Я любила его всем сердцем, но если бы я поступила с ним так, как поступила с тобой она, он бы меня вышвырнул. Он бы развелся со мной. И я не стала бы его винить.

Она долго молчала. Я слышал в трубке ее прерывистое дыхание.

— А если... если бы он взял меня обратно, я бы потеряла к нему всякое уважение. Я бы забрала тебя и бросила его. Как я могу уважать человека, который вот так проглотил свою гордость и самоуважение? Вот что тебе нужно всегда помнить, Билл. Я — женщина и знаю, о чем говорю. Если ты примешь ее обратно, она не будет любить тебя из-за этого. Она будет тебя презирать, даже если в этом не признается. И она сделает это опять. Потому что нельзя любить человека, которого не уважаешь.

После очередного молчания она повесила трубку. Интересно, каково было бы жить в одной из тех вымышленных счастливых американских семей, где жена и свекровь любят друг друга и между ними — привязанность, а не двадцатилетняя холодная война.

•  •  •

Встав в понедельник в пять утра, я добрался до спортзала Харли к шести сорока пяти, смог уложиться в полтора часа и быть в здании суда к девяти утра. Я вошел в свой кабинет и сделал некоторую предварительную очистку подлеска среди непроходимых джунглей бумаг и записок, которые, казалось, росли как кудзу, если не оставаться каждый день после работы.

С раннего утра субботы я не разговаривал с Майрой. Около десяти часов утра я начал думать о ней. Не то чтобы я никогда НЕ думал о ней после того проклятого телефонного сообщения. Какая-то часть меня не хотела с ней разговаривать. А другая часть хотела поговорить с ней больше чем я не хотел.

Я начал набирать номер ее офиса, но меня что-то остановило. Я встал, подошел к лифту и поднялся на пятый этаж.

Я вышел из лифта и направился к двери Эдвардса и ее столу, который стоял слева. Она была одета в лимонно-зеленый топ с глубоким вырезом и брючный костюм и что-то печатала на столе, повернувшись ко мне спиной.

— Привет,  — сказал я, наклоняясь вперед, чтобы положить руку ей на плечо, так как вокруг никого не было.

Она повернулась на стуле и уставилась на меня с выражением, которого я не видел уже пять лет. На самом деле я не видел его никогда. Даже в те первые дни, когда был рядом, в нем был намек 

на улыбку и скрытое веселье. Теперь не было ничего. Как будто она никогда раньше меня не видела. На самом деле было еще холоднее. Моя рука замерла в воздухе.

Она отодвинулась от меня.

— Мистера Эдвардса еще нет. Мы можем воспользоваться его кабинетом. Нам нужно поговорить.

Я был слегка озадачен, но не мог понять, что могло вызвать такой сильный мороз. На самом деле, это я должен был ревновать и злиться. Но чем больше я об этом думал, тем интереснее становилось утро, когда я шел в кабинет Эдвардса на личную встречу.

Я надеялся, что она пойдет впереди меня, чтобы я смог понаблюдать, как она колышется в своих зеленых брюках, но она жестом показала, и я открыл дверь и вошел внутрь, а она последовала за мной. Оказавшись на полпути, я повернулся к ней. Она стояла, скрестив руки на своей удивительной груди, в универсальном жесте женского гнева: «не тронь меня, и даже не думай об этом».

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем она сказала:

— Не звони мне.

— Когда?

— Никогда.

— Что?

— Не звони мне на работу. Не звони домой. Забудь мой личный номер. Я знаю, что ты должен приходить сюда, чтобы встречаться с мистером Эдвардсом, но не... давай будем профессионалами. Я не хочу больше с тобой личного общения.

Слова были ровными, эмоционально монотонными. Она смотрела мне прямо в глаза, и изумрудная зелень в них превратилась в лед.

Я протянул к ней руки, и ее напрягшаяся спина сказала о многом.

— Почему, Майра? Что происходит? Что я наделал?

— Мистер Мейтленд, ты слышал, что я сказала. Я не хочу с тобой разговаривать. Ты — умный человек. Я не хочу ни видеть, ни слышать тебя, если только это не происходит в строго профессиональной обстановке. Что тут непонятного?

— Почему? Два дня назад мы были друзьями, очень хорошими друзьями, и я думал, что мы расстались именно ими. Теперь ты не хочешь ни видеть меня, ни говорить со мной. В этом нет никакого смысла.

— Мне не требуется ничего объяснять. Я просто не хочу больше иметь с тобой ничего общего. Это — прерогатива женщины. Надеюсь, ты достаточно джентльмен, чтобы с достоинством принять это и оставить меня в покое.

Я опустил руки по бокам.

— Конечно, это твоя прерогатива. Я не буду пытаться связываться или общаться с тобой, если это то, чего ты на самом деле хочешь. Но...

— Это то, чего я действительно хочу.

Она повернулась, чтобы выйти.

— Я достаточно уважаю тебя, чтобы согласиться с твоими желаниями. Просто хочу, чтобы у тебя хватило уважения ко мне, дабы рассказать, что случилось. Я думал, мы друзья. Наверное, я ошибся.

Она остановилась, взявшись за дверную ручку.

— Ты ведь не мог оставить все как есть, Билл.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Все еще не оборачиваясь ко мне:

— Ты думаешь, я — полная идиотка?

— И все равно не понимаю...

Она опять повернулась ко мне лицом, и вместо холодного выражения на 

ее лице появился яростный гнев и что-то еще.

— Ты ведь знаешь, что сообщения на моем автоответчике отмечаются по времени?

Я не мог подобрать нужных слов. Любых слов.

— Сообщение пришло, когда я была в душе. В то время как ты был снаружи, в кабинете. Ты его услышал. Ты мог бы спросить меня о нем. Ты мог бы не обратить на него внимания. Но только не ты. Тебе пришлось заставить меня солгать. Превратить меня в очередную лживую шлюху, да?

Она продолжала на меня смотреть.

— Я знал, что не должен был. Даже когда делал это, я знал, что ошибался. Но я... на несколько минут я просто перестал думать. Я мог бы спросить у тебя. Но я знал, что не имею права совать нос в твою личную жизнь.

— Совершенно верно, Билл. У тебя не было на это права. Мы не женаты. Мы не помолвлены. Мы не собирались быть постоянными. Мы — два человека, которые любят... любили... друг друга. Внутри и снаружи спальни. Но это все.

Она глубоко вздохнула и задрожала.

— Но раз уж мы закончили. Спрашивай. Я знаю, что ты умираешь от желания узнать.

— Я не...

— СПРАШИВАЙ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!

— Кто он? И кем он является для тебя?

— Томас... тридцатичетырехлетний инвестиционный банкир, работающий в одной из крупнейших инвестиционных групп в Латинской Америке. У него офис в Майами. Он стоит миллионы. Три года назад мы познакомились в Майами. И с тех пор мы время от времени встречаемся. У него много денег, и он любит тратить их на меня. Я была с ним в нескольких замечательных местах.

— То есть, он еще один друг. Как я?

— Не ТАК, как ты, но да, друг. Друг, с которым я люблю заниматься сексом. Он великолепен в постели. Мне нравилось делать с ним то же, что и с тобой. И если бы мы были вместе подольше, и я не думала, что это причинит тебе боль, я бы тебе сказала. Но я солгала, чтобы пощадить твои чувства.

Она потерла свои сочные губы и сказала:

— Не смотри на меня так, Билл, ты, самодовольный ублюдок. Я никогда не спрашивала и никогда не спрошу, что ты делаешь, когда ты не со меой. Потому что у меня нет на тебя никаких прав. И ты не имеешь никаких прав на меня. Что я делаю и с кем — это не твоя забота.

— Ты права, Майра. Я знаю это. Но мне трудно думать о тебе так, потому что...

Она печально покачала головой.

— ... потому что в своей голове ты все еще женат, Билл. Потому что, если ты меня полюбишь, я в твоих мыслях превращусь в Дебби, и ты еще раз женишься на другой горячей блондинке и, возможно, родишь еще одного ребенка. И все будет так, как будто этой боли никогда и не было, не так ли?

Она подошла ко мне так близко, что мы почти соприкоснулись.

— Но этого 

никогда не случится. Потому что я — не Дебби. И никогда не буду Дебби. И не хочу быть Дебби. Я не хочу выходить замуж.

— Ты это говоришь себе, Майра, но если ты честна, то хотя бы признай, что между нами что-то есть.

Она посмотрела вниз, потом на меня, а затем подняла руку, чтобы нежно погладить мой подбородок.

— Да, я знаю, что там что-то есть. Там не может быть ничего большего, нежели дружба, но оно есть. Я знала, что рискую, но хотела быть с тобой. И вот случилось то, чего я боялась. Ты не можешь быть просто другом, Билл. Только не ты.

— Мы могли бы попробовать.

— Нет. Однажды я так уже сделала. С другим парнем, таким же хорошим как ты. В конце концов, я прогнала его и разбила ему сердце. И сама была ранена. Я пообещала себе, что больше никогда не повторю этой ошибки. И так и делала, до тебя. Хорошие парни — это те, кто причиняет тебе боль. Я должна была заставить себя держаться от тебя подальше. Но я этого не сделала. А теперь наступила расплата, Билл. Я знаю, ты подумаешь, что я — самая настоящая стерва, но я делаю это не только ради себя, но и ради тебя.

— Никаких обсуждений? Никакого второго шанса?

— Нет смысла, Билл. Понимаешь ты это или нет, но я поступаю правильно. С тобой все будет хорошо.

Я шагнул вперед и обнял ее. Я ожидал, что она станет сопротивляться. Но она этого не сделала.

— Я больше не буду тебя беспокоить, Майра, но должен поблагодарить. Ты сделала последние несколько месяцев самыми горячими в моей жизни. Я облажался, поэтому не могу тебя винить. Но я никогда не пожалею о том времени, что мы провели вместе. Я желаю тебе удачи, и если тебе когда-нибудь понадобится друг, я буду рядом.

Когда я уходил, в животе у меня возникло странное чувство. Я буду по ней скучать. Но я смог уйти, не чувствуя, что из моих внутренностей пытается что-то вырваться, забирая с собой мое сердце.

Майра была сексуальнее, чем законно допустимо, но она не была Дебби. Или Алиной. Если и было что-то хорошее в этом разрыве, так лишь это. У меня на самом деле были чувства к Майре, и, возможно, они могли бы со временем развиться. Но они не были похожи на то, что я чувствовал к Дебби или Алине.

Я вышел из кабинета Эдвардса, вернулся к лифту и спустился в свой кабинет. За своим столом напротив моего снова сидела Шерил.

— О, доброе утро, мистер Мейтленд. Я заметила, что ты заходил, а потом ушел. Занимался личными делами?

Она улыбнулась мне.

— Просто заканчивал кое-какие дела, Шерил. Я наслаждался идиллией, но, в конце концов, с холодным рассветом всем приходится просыпаться.

Она бросила на меня странный взгляд.

— Я знаю, что ты этого не хочешь, мистер Мейтленд, но бывают моменты, когда ты можешь быть... как там 

говорят?.. загадкой, окутанной тайной.

— Я не хотел. Я просто хотел сказать, что пора возвращаться к работе. Нет ли шанса, что я смогу уговорить тебя сходить в Старбакс и принести мне мою обычную еду?

— Просто скажи «пожалуйста».

Она ухмыльнулась при этом.

— Пожалуйста.

Час спустя, когда я углубился в бумажную работу, зазвонил телефон, и Шерил сказала:

— Это он.

— Что ты натворил, Билл

— Будь более конкретен.

— Твоя любимая секретарша шатается, словно умерла ее лучшая подруга, и ни слова не говорит об этом... или о тебе. Повторяю, что ты натворил?

— Нечто глупое, но, вероятно, неизбежное. Ты ведь знаешь, что она не предназначена для смертных, не так ли?

Последовало долгое молчание.

— Знаю. Но я надеялся, что именно она сумеет зашпаклевать некоторые дыры, из которых у тебя все еще течет кровь. Есть ли хоть какой-то шанс? Если бы я был на двадцать лет моложе и одинок, я бы пресмыкался как никто другой ради второго шанса.

— Спасибо, Даллас, но здесь нет никаких шансов. Не думаю, что пресмыкание поможет.

— Ладно. С тобой все будет хорошо? Ты же знаешь, что тебе больше всех в западном мире не везет с женщинами.

— Кажется, у меня наконец-то растет рубцовая ткань, Даллас. Со мной все будет в порядке. Я уже вернулся к работе.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ: ЖИЗНЬ — ЭТО ТО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ

15 ноября 2005 года

Понедельник, 10 часов утра.

Вашингтон, округ Колумбия

— Мистер Прентис, вам звонит мистер Смит из Госдепартамента. Вы можете взять трубку?

— Переключай.

— Джереми, у тебя есть минутка?

— Около десяти. В кабинете Вильи Нуэвы проходит заседание секции. Кое-что новенькое из Мексики. Похоже, имеется еще одна утечка из УБН или, может быть, Совместной мексиканско-американской целевой группы по наркотикам в Тихуане. Хранить там секреты — все равно что пытаться поймать туман руками.

— Удачи тебе с этим. Но я только что услышал кое-что, о чем, как мне показалось, ты захочешь узнать.

— Да?

— Ты просил нас следить за всем необычным, что может иметь какое-то отношение к ситуации с Мендосой, Картелю и теперь к этому парню Мейтленду в Джексонвилле.

— У тебя что-то есть?

— Кое-что.

— Например?

— В том-то и дело, Джереми. Это... с одной стороны, довольно туманно. С другой стороны, это — просто умопомрачительно.

— Говори же, прежде чем я умру от старости,.

— Ну, мы запустили программы компьютерного анализа по поиску любой связи между известными источниками Картеля с акцентом на Мендосу, лидеров Картеля, Мейтленда и общей ситуации, связанной с возможным судебным процессом над Картелем в США. Программы все еще работают, и о Мейтленде что-то болтают, но не намного больше, чем ты уже получил. Вот мы и решили раскинуть сеть пошире. У нас — одни из самых мощных программ на планете, рассматривающих переписку в целом — как вход так и выход — в здании суда Джексонвилла, и мы отматывали назад от пяти минут за последние несколько недель, и надеемся охватить последние несколько месяцев.

— И что?

— Мы сделали перекрестные ссылки по поиску образцов,  

чтобы охватить ВСЕ известные фигуры наркотрафика, связи с терроримом, известные преступные организации любого рода, включая мафию, южноамериканские армии, финансирование которых производится за счет наркотиков, русские, китайские и японские преступные элементы. Когда забрасываешь такую широкую сеть, можно за двадцать лет не найти ничего стоящего, но можно все сделать и за двадцать минут. Так что, мы не ожидали ничего драматического. А потом несколько часов назад что-то образно и буквально «пискнуло».

— Я умру от старости. И это правда.

— Тебе что-нибудь говорит имя Леандро Рохаса?

— Нет... этого не может быть...

— Да, Старик.

— Каким образом колумбийский Бабай, которого многие считают уже мертвым, оказался в вашей сети слежения за коммуникациями?

— Очень хороший вопрос. Когда всплывает его имя, всегда уши встают дыбом, поэтому мы начали внимательно изучать данные. Мы связались с Управлением по борьбе с наркотиками, ФБР, Национальной безопасностью, ЦРУ, армейской разведкой. Оказывается, насколько мы можем судить, старый пердун очень даже жив, и пока что залег на дно, запустив свои пальцы в очень сомнительные круги буквально по всему земному шару. Кроме того, мы полагаем, что одна из его главных баз находится в Кали, в Колумбии. Теперь у него, похоже, есть охрана, которой не постыдился бы и Пентагон, так что, мы не смогли получить никаких реальных сообщений или передачи данных туда или оттуда. То, что мы засекли,  — это несколько сильно скремблированных передач с базы Рохаса в Кали в здание суда Джексонвилла. А это значит, что...

— Кто-то в организации Рохаса использует очень сложную технологию, дабы поболтать с кем-то в американском суде маленького городка. Интересно, о чем они говорили?

— Да, Джереми, это заставляет задуматься. Но, и ты не поверишь, все становится лучше.

— Как?

— Не только с базы Рохаса поступают сообщения в здание суда. Есть сообщения, исходящие из здания суда и отправленные в Кали.

— Итак, кто-то с Кали звонит в Джексонвилл, и Джексонвилл перезванивает в ответ.

— Да. Но даже это не то, что действительно так уж умопомрачительно.

— Это уже достаточно умопомрачительно.

— Я знаю, но подумай об этом. Организация Рохаса имеет безопасность, которая соперничает с большинством правительств по всему миру. Никто не может просто взять трубку, набрать главный номер Рохаса и попросить оператора связаться. Есть тысячи электронных препятствий, барьеров и файерволов, через которые нужно пройти, только чтобы попасть в общую зону главного штаба. Но эти звонки шли напрямую через этот частокол. Никаких разрешений, никаких проверок, никаких паролей, НИЧЕГО. Насколько нам известно, Рохас мог взять трубку и отвечать на звонки. Кто имеет на это влияние?

— Хммм?

— И это все? Хммм?

— Я даже не знаю, что и думать. Это займет некоторое время.

— Ну, я — всего лишь бездельник-аналитик и не имею никакого отношения к верхним уровням политики и планирования, но даже мне интересно, может ли это быть коммуникацией, входом в одну из самых могущественных преступных организаций на планете. У Старика есть люди в некоторых правительствах,  

таких как Китай и Япония, гораздо глубже, чем у нас. Есть места, где его имя не произносится даже шепотом, как ты избегаешь произносить вслух имя демона, потому что оно может привлечь злые силы...

— Джереми? Ты еще здесь?

— Да, здесь. Просто задумался. Я знаю, насколько это может быть значительно, но оно меня ошеломило. Это было последнее, чего я ожидал услышать. Это просто... вне поля зрения радаров. Какое отношение может иметь Рохас к Картелю, Мейтленду, делу Мендосы? Какой у него может быть интерес к этому? Хоть к чему-нибудь из этого. Рохас — крупный игрок в мировой торговле наркотиками, Смит, но я никогда не слышал о каких-либо прямых сделках или перестрелках между Картелем и людьми Рохаса. Они управляют отдельными и четко разграниченными деловыми зонами.

— Границы меняются, Джереми, деловые союзы разрушаются и реформируются. Рохас — бизнесмен, хотя его бизнес обычно и связан с кровью, сломанными костями и смертью. Возможно, что-то случилось, что втянуло его в процесс над Мендосой. А поскольку этот парень, Мейтленд, похоже, может сыграть в этом процессе свою роль, это может объяснить связь.

— Да, это заставляет кое-что еще, из того, что меня озадачивало, начать обретать смысл. Согласно некоторым сообщениям, которые мы перехватили, Картель дал слово оставить Мейтленда и его семью в покое. Тем более что, похоже, есть реальный шанс, что суд может переместиться как раз туда. Все, что мы знаем о главарях Картеля, указывает на то, что Мейтленд и его семья будут на прицеле. Неизбежно.

— Но если бы Рохас дал понять, что Мейтленд находится под его защитой, то даже Картель мог бы передумать, чтобы не идти против Старика.

— Но в этой теории есть одна большая дыра, Джереми.

— Знаю. Какого ЧЕРТА Рохасу беспокоиться о маленьком городском прокуроре? Помощнике прокурора штата. У меня не укладывается в голове.

— Может, он — незаконнорожденный сын Старика?

— А разве это не будет мыльной оперой длиной в жизнь? Жаль, что никогда не получается настолько чудесно. Послушай, Смит, спасибо тебе, хотя это и сведет меня с ума. Продолжай наблюдение, у парня не может быть ресурсов лучше, чем у правительства США. Должен же быть какой-то способ взломать его связь. Продолжай поиски. И если откроется что-нибудь еще в этом роде, свяжись со мной. Я буду менять местоположение, потому что эти мексиканские ублюдки — скользкие, опасные придурки. Но хочу знать, если еще что-нибудь случится. Ладно?

— Считай, дело сделано. Только я должен спросить, почему бы не предложить АНБ взять Мейтленда, отвезти его для допроса и просто спросить, что происходит. Если он невиновен... а мы оба знаем, что это чертовски невозможно... он просто сам тебе расскажет. Если же нет, то между наркотиками, пыткой водой и несколькими другими трюками ты выудишь из него все.

— Ты когда-нибудь ловил рыбу в море, Смит?

— Меня сильно тошнит от морской болезни, еще прежде чем я сойду с причала. А что?

— А я ловил. Лет 

восемь назад вышел на охоту за меч-рыбой в Майами. Мы проторчали около четырех часов, прежде чем я получил поклевку. Я вытягивал ее там три часа. Не мог поверить, насколько это было чертовски трудно. Я думал, что нахожусь в хорошей форме, но мои руки были готовы опуститься, когда внезапно все закончилось. Я подтащил ее к лодке, и парни хлопали меня по спине. Я посмотрел вниз и увидел, что бедняга просто позволила мне себя замотать. Я схватил нож и перерезал леску. Спустя восемь лет все еще есть ребята, которые меня об этом спрашивают. Просто не сумел довести до конца. Но я не мог этого сделать. Ты позволяешь рыбе сбежать, чтобы истощить ее. Я не знаю, что мы получим, если схватим Мейтленда. Может быть, ответы, может быть, испортим важную коммуникацию с организацией Рохаса. Я понятия не имею, с чем мы имеем дело. Мне кажется, что я иду в кромешной тьме, не зная, кто или что там. Так что, пока что я позволю Мейтленду сбежать. Может быть, научусь задавать правильные вопросы. Он в Джексонвилле уже целую вечность. Построил жизнь и карьеру. Там его бывшая и дети. Не думаю, что он сбежит, но мы за ним будем следить.

— Ладно, твое дело. Просто помни об этом, когда в твоей секции обнаружится еще одна дыра.

— Конечно.

•  •  •

Пять минут спустя:

— Роберта, это Джереми Прентис. Не хочешь оказать мне большую услугу? Большое одолжение.

— В смысле, насколько большое?

— У меня есть задание для двух или трех человек. Не полевых агентов, потому что я не думаю, что там будет что-то, кроме расследований и интервью. И нет никакой срочности или крайнего срока. Его не требуется завершить к определенному времени. Но я хотел бы получить отчет в течение месяца или около того.

— Поговори со Сьюзи. За это отвечает она. Если ты просишь, я прослежу, чтобы это было сделано. Что за задание?

— Оно в Джексонвилле, но большая часть работы, скорее всего, будет сделана в Западной Вирджинии.

— Джексонвилл? О, место, где играют Ягуары?

— Да, Северо-Восточная Флорида. Как бы то ни было, я провожу глубокое расследование в отношении помощника прокурора штата, который, возможно, будет вести дело Мендосы. Уильяма Мейтленда.

— Ангела Смерти?

— Этот парень настолько знаменит? Я не думал, что ты уделяешь так много внимания чему-либо за пределами чтения законов, кроме «Последнего героя» и «Американского идола».

— Да ладно. Он — классный. Любящий муж, которого трахнула жена-шлюха и который стал воплощением справедливости, вкладывает всю свою страсть в зал суда. Кто-то должен снять мини-сериал.

— Вероятно, так и будет. Но серьезно, Роберта, он — просто еще один адвокат. Я не думал, что такая твердолобая, жесткая профессиональная бабенка как ты, клюнет на эту чушь из мыльной оперы?

— Бабенка, ха. Я вижу в твоем будущем тренировку чуткости. Но, к твоему сведению, это — отличная история. А ты видел его фотографию? Стройный, и эта лысая голова. В 

этом есть что-то более чем смутно фаллическое. А эти глаза. Измученные глаза. Печальные глаза. Хочется обнять его и заставить почувствовать себя лучше.

— Господи Иисусе, Роберта, мое мнение о твоем вкусе к мужчинам падает с каждым твоим словом.

— Ты просто ревнуешь, Джереми. Женщины любят трагические фигуры.

— Неудачников.

— Он — всемирно известный судебный адвокат. Держу пари, что о нем в Гугле больше, чем о десяти любых других громких адвокатов-стервятников.

— Значит, я могу надеяться, что ты найдешь какой-нибудь предлог, чтобы просто зайти в здание суда Джексонвилла в этом своем красном топике с глубоким вырезом и случайно столкнуться с Ангелом Смерти?

— Он более привлекателен в качестве романтической фигуры, нежели кавалера. Я и так достаточно времени провожу с мужчинами, которые жалуются на своих бывших.

— Хой! Вот в чем дело. Я хочу, чтобы ты составила профиль матери Мейтленда. Полагаю, она жива. Я знаю, что Мейтленд, которому сорок два года, родился в Западной Вирджинии. Я хочу, чтобы ты провела полное исследование ее биографии. Где она родилась? Как познакомилась с отцом Мейтленда, погибшим в какой-то аварии на шахте, когда тот был совсем маленьким? Как протекал их брак? И просмотри год ДО рождения Мейтленда. Поговори с его или ее друзьями или родственниками, появившимися с тех пор, как родился Мейтленд. Производи проверку биографических данных под подпиской о секретности, потому что Мейтленд рассматривается на работу в федеральное правительство, а интервьюируемым не позволено никому ничего рассказывать об интервью. Они, вероятно, были молоды, до двадцати лет или немного больше. Расставались ли они до или после свадьбы? Оставалась ли она все время в маленьком городке, где, вероятно, жила с муженьком, или уезжала на какое-то время, прежде чем вернуться?

— Не ведет ли это туда, куда я думаю?

— Да. Ищи неприятности в браке. Были ли у нее старые приятели, какие-то новые мужчины, что могли появиться в этот период ее жизни?

— И зачем нам это?

— Если скажу, мне придется тебя убить. А пока будешь все это делать, загляни в историю Леандро Рохаса, колумбийского гражданина. Сорок два года назад ему было чуть за тридцать.

— Это тот...?

— Да. Сегодня он — мифическая фигура, окутанная тьмой. Но сорок лет назад был восходящей звездой в колумбийском криминальном мире. Вероятно, имеются источники в американской разведке, колумбийской армии или полиции, газетные репортеры, которые знали его и что-то о его передвижениях в то время. Может быть, тебе удастся найти старую любовницу или подружку. Черт возьми, могут быть и бывшие жены.

— И что?

— Поройся как следует и выясни, не могли ли они каким-то образом войти в контакт.

— Девушка из маленького городка на юге, вероятно, недавно вышедшая замуж, и колумбийский наркобарон на другом континенте?

— Знаю, это кажется натяжкой. Но... всякое случается. Может быть, она поссорилась с муженьком и уехала, скажем, навестить тетю в Нью-Йорке. Или Майами? Может быть, он был в США по делам, и они вместе летели 

на самолете? Может быть, они познакомились, когда она ходила по магазинам или напивалась с подругами и пыталась забыть о браке. Тогда он еще не был стариком, а она — святой пожилой матерью и бабушкой.

— Но что заставило тебя заподозрить интрижку... или связь на одну ночь... сорок лет назад? И почему, черт возьми, это кого-то волнует?

— Я не могу тебе сказать, Роберта. И меня это достаточно волнует, чтобы назначить команду для проверки этого. И волнует настолько, чтобы настаивать на том, что это должно быть САМАЯ приоритетная проверка. Это — лично между нами. Я не хочу, чтобы кто-то за пределами твоей группы знал о том, что вы делаете. Скажи Крутцу, что это — обычная проверка перед судом над Мендосой, если его направят в Джексонвилл. Если он начнет задавать тебе какие-нибудь вопросы, а если станет занозой, позвони мне, и я обо всем позабочусь.

— Как скоро ты хочешь, чтобы я собрала команду и приступила к работе?

— Вчера.