Нежность /Самарканд/

Часть 1.

глава 1. Деревня.

начато 27 августа 1996 года, вдохновлено сном зимы 1995-1996 годов.

Лес неуклонно приближался, несмотря на все усилия пилота, который старался удержать машину от падения. Самолет, переваливаясь с бока на бок, клевал носом, время от времени угрожая сорваться в штопор. Пётр не закрывал глаз и представлял, как самолёт сталкивается с массивными деревьями, как лопасти винта молотят ветки, как крылья разбиваются на куски, и как он в последней попытке сохранить свое самообладание отрывает руки от этого проклятого штурвала и прикрывает ими голову. Вспышки искр перед его глазами, он едва успевает осознать их полностью, разбитое стекло фонаря впивается в его руки, но боль уже не чувствуется - только ощущение дискомфорта. Его мысли скользят по извилинам без особой ясности, а сознание покидает его.

"Я же говорил Алексею: "Твой двигатель ещё не готов - на стенде каждый второй раз он заглохнет". А он всегда знает лучше и шутит: "Будешь летать только по нечетным числам, а по четным мы будем его испытывать на стенде". Зачем было так спешить? Теперь мы сломаем самолёт, у нас нет второго экземпляра, и неизвестно, когда он будет."

Самолёт опустился практически до вершин деревьев, плотной зеленой кромкой покрывающих всю землю. Двигатель хрипел и бубнил, словно кто-то сильно насморкнулся и громко высморкался в платок.

"Открытый участок!"

Зеленая поверхность вдруг расступилась, и Пётр успел разглядеть пронесшийся под ним хутор, расположенный на краю леса. Вокруг были разбросаны стоги сена, а на одном из них была девочка с граблями, которая приложила руку к глазам, чтобы рассмотреть "необычную птицу".

За небольшим лугом начиналось болото, и внезапно, как будто что-то лопнуло в глубине двигателя, он издал последний пронзительный звук. Ветер завыл в ушах, а самолет, который Петр с трудом удерживал, потягивая ручку к себе, словно камень, брошенный умелой рукой мальчика, легко прыгал по зелено-коричневой жиже и медленно погружался в ее глубины.

Только начав осознавать свое счастливое спасение, Петр понял, что "ни черта не сладше хрена" и представленная возможность утонуть в болоте вероятно гораздо хуже, чем быстро разбиться о деревья. Он вспомнил про спасательный жилет, который был под сиденьем. Опустив руку на лоб и вытирая пот со своего лица, он обнаружил с удивлением, что его рука была окровавлена: вероятно, при столкновении он задел фонарь и не заметил этого.

- Ну ладно со всей этой кровью. Если я жив буду, то не умру.

Петр протянул руку за жилетом, одновременно открывая фонарь в кабине. И тут он почувствовал, как самолет уходит из-под него: воздух, находившийся в кабине, вышел наружу, и ничто уже не мешало болоту поглотить еще одну жертву.

В страхе быть затянутым вместе с самолетом, Петр отскочил в сторону, подняв руки с прижатым к ним жилетом и мгновенно окунувшись под поверхность.

"Все кончено," пронеслось у него в голове, но затем его погружение замедлилось и болото словно нехотя выпускало его. Наконец-то его руки ощущали свободу, хотя чтобы самому выбраться оттуда, Петру пришлось использовать все свои силы и потянуть жилет к себе. Казалось уже не хватает воздуха, легкие почти разрывались, но жижа начала отступать и стекать со своего лица. Петр жадно ловил широко раскрытым ртом воздух, выплевывал жижу и радовался своему чудесному спасению второй раз за последние минуты.

Но долго радоваться не пришлось: одежда быстро пропиталась грязью, стала тянуть вниз, и спасательный жилет понемногу стал проседать под увеличивающейся тяжестью.

"И кто его конструировал? Может на воде он и будет держать нормально, а в болоте совсем не годится. Надо будет сказать начальству. Ага, ты сначала до берега хотя бы доберись, а потом уже и к начальству беги."

Прямо сказать - барахтаться в дурно пахнущей болотной грязи - занятие неприятное и само по себе, а если учесть, что на дворе стоит вторая половина сентября, то, по мимо всего прочего, очень скоро Пётр почувствовал как вместе с грязью и сыростью его начинает донимать и холод.

Первым делом Пётр решил снять шлем. Оторвав одну руку от жилета, он подтянул её к пряжке на подбородке, но тут жилет медленно, но верно выскользнул из-под него, Пётр перевернулся на спину, цепляясь за ткань жилета одной рукой. Тот стремился вырваться, разжимая пальцы, и это ему почти уже удалось, но вторая рука вовремя добралась через месиво, преграждающее ей путь, попала в прорезь для руки, и вместе с первой они снова вытянули Петра на поверхность.

Вторая попытка отделаться от шлема была более осторожной и привела к успеху. Затем, в течение последующих десяти-пятнадцати минут, останавливаясь только для того чтобы выплюнуть набившуюся в рот грязь и глотнуть воздуха, Пётр скинул поочерёдно куртку, ботинки, брюки и гимнастёрку. Было желание оставить кобуру с пистолетом, но, выдёргивая ремень из брюк, он её потерял.

"Ну и чёрт с ней!"

Оставшись в исподнем, Пётр подтянул жилет под грудь, отдышался и впервые смог посмотреть где он очутился. Делать это, когда голова только-только возвышается над поверхностью - совсем не просто, но по тому, что всё-таки удалось рассмотреть, попал он в самую трясину. С одной стороны ему крупно повезло, так как приземление самолёта прошло как нельзя мягко, но с другой - от берега его отделяло о-го-го сколько. Во все стороны торчали лишь редкие чахлые деревца, и только в одном месте ему удалось разглядеть прозрачный и едва различимый столб дыма.

"Ферма."

Последний взгляд на длинный след, оставленный падающим самолетом, и Пётр приблизился к берегу. Это было настоящее испытание. Ему потребовалось некоторое время, чтобы согласовать движения рук и ног таким образом, чтобы первые толкали его вперед, а вторые не отталкивали его назад. Через пятнадцать метров он обнаружил, что потерял свои трусы где-то по дороге. Некоторое время спустя он заметил большую глыбу на своем пути и использовал ее для отдыха. Но сразу же на него напали полчища комаров, которые до сих пор не примерзли. Пришлось отмахиваться от них обеими руками. И что еще хуже - они стремились укусить его в самые интимные места после потери трусов. Ему пришлось вернуться в болото заранее, где комары могли укусить только верхнюю часть его тела.

Ему удалось добраться до более прочной земли только перед заходом солнца. Днем даже солнце не могло бы согреть его окоченевшее тело, а прохладный ветер только усиливал ощущение холода. Но теперь, когда он встал на ноги, лес казался близким, и на расстоянии примерно одного километра можно было разглядеть ферму, которую он пролетел за несколько секунд.

С трудом передвигая уставшие ноги и скрещивая руки на груди, чтобы согреться, Пётр переступил через чавкающую болотистую почву, неуклюже падая несколько раз, когда камень внезапно уходил из-под его ног. Затем он прошел по твердому газону скоса и поранил подошвы ног, пока наконец не достиг забора, окружавшего обширный двор.

Перешагнув через верхнюю жердь, он подошёл к дому и, прикрывая одной рукой свой смрад, другой постучал ладошкой в ближайшее окно, оставляя на стекле мутные потёки.

- Хозяева! Есть кто дома?

Но никто не отозвался, а входить голышом внутрь ему не хотелось, к тому же грязь до сих пор продолжала стекать с его тела и рубашки.

Хутор словно вымер.

"Нет, ну должен же здесь кто-нибудь быть! Я же сам днем видел какую-то девчонку."

Постучав ещё пару раз, в окна на другой стороне дома, Пётр оглянулся и заметил, что из стоящей чуть в стороне хибарки, поднимается дым, на который он, собственно говоря, и грёб из болота.

"Банька! Как раз кстати."

Проковыляв пол двора, Пётр потянул за ручку и вошёл в предбанник. Там тоже никого не было, и только из самой баньки доносились ритмичные удары веника. В щели пробивались струйки пара. Вкусно пахло берёзовым листом и мятой.

- Хозяева... - Пётр потянул дверь на себя и сразу разомлел от горячего воздуха, мощным потоком охватившего его окоченевшее тело.

Последовавший за этим женский крик, словно взрывная волна, ударивший по его ушам, лишил последних сил и он только и смог, что удержать себя от мгновенного падения, вяло опустился на пол прямо в дверях, прислонившись боком к косяку. Перед тем, как сознание покинуло его, сквозь густые клубы пара, он успел различить, молодую, крепко сложенную девушку с прилипшими к её телу листьями и большим ковшом, зажатым в правой руке, в замахе отведённой назад.

Пётр отключился буквально на мгновение, но этого хватило, чтобы струна замаха ослабла, ковшик хотя и не опустился вниз, но утратил свой воинственный вид.

- Итак, что же, глупышка, испугалась? Я не безумный человек, а пилот. Просто упал в болото и с трудом выбрался оттуда. Пожалуйста, помоги мне.

"Действительно, за что она испугалась? Ведь к ней в баню просто пришел голый мужчина, покрытый грязью, как если бы он был из болотного домовика. И она сразу же закричала. Это странно. Может быть, у нее проблемы с психикой?"

- Кричишь так замечательно, что я чуть не упал...

...Весь этот неделю Вайле оставалась одна на хуторе.

Родители уехали воскресеньем. После обеда начался прохладный осенний дождь, и мать отправила ее за коровой, которая паслась на опушке в двух километрах от хутора. Но только она прошла первые сосны, как по лесной тропинке подкатил грузовик, из которого выскочило пять солдат и тут же застрелило набросившегося на них пса.

У нее было достаточно самообладания, чтобы не бросаться на непрошеных гостей с криками и кулаками. И достаточно ума не выбегать из леса, когда ее родителей вывели из дома, а двух младших братьев загрузили в машину. Она видела, как солдаты пытались поджечь дом, но дождь сильно помешал им, и они лишь махнули рукой и забрались в грузовик вслед за ее близкими, после чего машина уехала по тропинке обратно.

Вайле отвела корову в хлев, обошла хутор, зашла в дом, переоделась измокшее платье и только тогда разрыдалась. Ей было уже двадцать лет, и она не была ребенком. Она понимала, что практически нет надежды на то, чтобы скоро увидеть своих родных. Но она не хотела ехать к НКВД и сдаваться им без боязни.

Пройдя три курса университета на те деньги, которые семья отделяла от себя, этой осенью ей пришлось бросить все и вернуться на хутор. Никто, кроме семьи, не знал о ее возвращении из города домой, поэтому Вайле решила, что может оставаться дома без страха того, что злые языки распространят о ней слухи и снова приедет угрожающая машина.

В своей сознательной жизни она ревела всего четыре раза.

Первый, когда ей было лет десять, и на её руках умерла от старости их собака. Она жалобно смотрела на Вайле своими большими черными глазами, пыталась облизать её руки, жалобно, едва слышно взвизгнула, и всегда живые, весёлые и мечущиеся глаза, которые заряжали всех жителей хутора своей энергией, неподвижно застыли.

Второй, когда на первом курсе, её тогда ещё совсем доверчивую деревенскую девушку, свято верившую каждому слову, совратил и тут же бросил студент с соседнего факультета. Потом она уже умела различать "дон жуанов", ради своей забавы потешавшихся над приехавшими в первый раз в город сельскими девушками, она понимала и что такое социальное положение, порой каменной стеной встающее между двумя любящими душами. Но тогда, с первого же раза почувствовавшей вкус любви, желание наслаждаться и доставлять наслаждение, ей было больно и обидно, что её бросили. Обидно, как красивой, ладно сложенной девушке, за которой потом два курса бегал весь университет, в том числе и тот первый её парень.

Третий, когда пришли красные, и ей пришлось бросить учёбу и обретённый через неё смысл жизни. На селе во все времена смотрели на вернувшихся из города недоучившихся парней как на неудачников, ну, а тем более на девушек. И не важно какая на то была причина. Потому Вайле и вернулась на хутор тайком.

Четвёртый, когда на её глазах забрали семью.

Она ревела весь вечер, но слёзы, большей частью, видимо, были израсходованы в те, первые три раза, Вайле вытерла их рукавом, легла спать, а с утра принялась заниматься хозяйством. Ведь зима была уже не за горами, а она осталась одна и помочь ей в работе было не кому.

Напрасны ли были ее слезы? Нет, они имели свою ценность.

Впервые она столкнулась с понятием смерти и научилась ценить жизнь - не только свою, но и окружающую природу, всех людей и животных. Она осознала, что даже те, кто становится пищей для других, вносят свой вклад в продолжение жизни. Вайле стремилась наполнить свою жизнь добротой по отношению к последней корове, которая давала им молоко и послужит пищей в будущем.

Потеря невинности помогла ей обрести новые грани женственности - получать радость и доставлять радость другим людям. Эти слезы раскрыли перед ней удовольствие от физического удовлетворения. Она поняла, что лучше быть одной, чем находиться с неподходящим партнером.

Третьи слезы были слезами разбитых надежд. Они научили ее обретать саму себя на руинах своего мира. Она узнала о возможности создания лучшего будущего, работая вместе с миллионами людей. Она научилась терпеть и надеяться на лучшие времена.

Что еще преподала ей последняя слеза, Вайле не знала.

В ее голове возникла мысль оставить все и убежать. Но куда бежать? И кто нуждается в заброшенном хуторе глубоко в лесу, когда целые государства исчезают с карты?

Весь этот день она работала без перерыва, так уставая, что вечером падала без сновидений в глубокий сон. За неделю она не видела ни одной живой души, за исключением постоянно жующей свою жвачку "бурёнки". Даже лесные звери как будто испарились. Только сегодня мимо пролетел небольшой самолет и скрылся за болотом.

Этот самолет напомнил ей о большом мире и других людях, которые живут за пределами леса. Они ведут богатую жизнь - читают книги, ходят в кино и театры, спорят и достигают соглашений. Внезапно она почувствовала грусть и тоску. Ей захотелось сесть в такой же самолет и улететь далеко, где можно вернуться к привычной жизни, отмотать время назад. Почему мир несправедлив? Ей не нужна слава, большие деньги или признание общества. Она просто хочет жить, иметь семью и приносить пользу. Почему ей лишены всего этого? Почему материализм признается лучше и правильнее идеализма? Не является ли сам факт отвержения других учений идеализмом? Почему можно верить в светлое будущее, но нельзя надеяться на загробную жизнь? Собака довольна куском хлеба, который ей дают каждый день в миске. Она будет лежать в конуре, бегать по двору и лаять на прохожих, но никогда не покинет своих хозяев, за исключением временного отлучения для случки. Мы считаем это преданностью и используем выражение "верен как собака". Но возможно, это просто довольствие малым, удовлетворение куском хлеба и несгибаемость желания менять свою жизнь. Человека можно привязать к цепи, дать ему кусок хлеба, к которому он привыкнет. Но рано или поздно человек начинает задумываться о своем будущем, его насыщенная жизнь становится однообразной. Он начинает мечтать о неизведанных местах и теряет покой. И только вера и надежда на лучшее поддерживает жизненную искру.

Вайле пришла мысль написать книгу и рассказать всему миру о своих чувствах, о своей жизни, о жизни всех остальных людей на свете, ведь они о ней совсем ничего не знают.

И вот, когда она обдумывала свою идею, с силой хлеща веником по своему телу, открывается дверь, и на пороге показывается большой комок грязи, с торчащими из него руками и ногами. Ну как тут не закричишь?

Пётр сидел голый на полу, не в силах больше пошевелиться, даже сказать слово казалось было выше его сил.

Девушка опустила ковшик и слезла с лавки.

- Это ты сегодня днём пролетал?

- Я. Мне бы умыться. Немножко. И обогреться. Чуть-чуть.

Перед Вайле сидел русский, один из тех, кто разрушил её мечты, забрал её близких, но в тоже время это был уставший и замёрзший человек, который пришёл к ней в надежде получить помощь.

Она хотела сначала пойти в предбанник и накинуть на себя какую-нибудь одежду, но лишь махнула рукой.

"Что мне скрывать? Всё, что можно он уже видел, чего зря платье мочить?"

Вайле подошла к нему, нагнулась и, ухватившись за рубашку, стянула её. Потом взяла Петра подмышки, подняла и положила его вниз лицом на полочку. Сходила закрыть дверь и бросила чуть воды на каменку, тут же отозвавшуюся клубами пара.

Пётр лежал, и как бы со стороны наблюдал как нежные, но сильные девичьи руки растирают его тело, смывая с него грязь, окатывают его водой, снова моют, и снова окатывают.

Потом его перевернули, и все процедуры начались сначала. В какое-то мгновение его стала бить крупная дрожь, затем перестала и вместо её он почувствовал как болят мышцы на руках и ногах. Сладкая полудрёма охватила Петра, глаза закрылись сами-собой, и ему стало совсем безразлично где он, что с ним случилось, чьи это руки тревожат его тело, трут, омывают водой, поворачивают, садят, снова омывают, ведут непонятно куда, завёрнутого в накрахмаленную простыню.

С заботой и нежностью Вайле стала мыть незнакомца, словно купая своих младших братьев в детстве. В ее подсознании возникло представление о том, что это ее сын, ребенок, которому она дала жизнь. На мгновение перед ней прокрутился сценарий: она рожает, видит появление младенца и кормит его грудью, готовит завтрак, провожает в школу, утешает его слезы и отправляет на учебу в город. И вот он вернулся домой, и она мыл его так же, как давным-давно в его детстве.

Опустив голову и отгоняя видение, Вайле продолжила мытье. Она вздохнула и посмотрела на лицо спящего перед ней мужчины. Это позволило ей смелее приступить к мытью тех частей тела, которые до этого оставались без внимания.

Помывая руки, она аккуратно принялась за его плоть. Она была такой мягкой и нежной - такой она его еще не видела. Затем она тщательно вымыла волосы, окружавшие его, и, когда перешла к полосканию и не задумываясь снова взяла его плоть в свои руки, она почувствовала легкую волну пробегающую через нее, она стала немного более энергичной.

"О чем ты думаешь, красавица?"

Когда мытье закончилось, Вайле завернула "гостя" в простыню, которую приготовила для себя, и голая повела его в дом.

Ночь начала наступать, и холодный туман с болот проникал до костей, пока они шли к дому. Вайле расстилала постель одного из своих братьев и положила Петра на нее. Затем только она надела платье на себя.

До полночи она ходила по дому, сидела перед лампой, наблюдая за мерцанием пламени, потом взяла её, пришла в комнату незнакомца и долго смотрела как оранжевые отблески скачут по его молодому лицу.

"Интересно, что ему сейчас снится?"

Наконец, задув лампу, она тоже отправилась спать. Этой ночью Вайле то ехала на автомобиле по широким московским улицам, которые видела только в кинохрониках, то сидела за большим и длинным столом на каком-то торжестве, потом доила в соседней комнате корову...

Мысль о бурёнке разбудила её, Вайле накинула на себя большой платок и почти бегом выскочила на двор. Уже держась за соски, она вспомнила как вчерашний гость кружил её во сне в вальсе, бережно прижимая за талию. Что это? Отблеск будущего или просто тайная даже для нее собой мечта.

Встающее над болотом солнце осветило редеющий туман в зловещий красный цвет.

Лётчик ещё спал спокойным сном, Вайле долго сидела рядом с ним, как и ночью рассматривая его лицо. Это было лицо утомленного долгой работой, но счастливого от своей усталости человека. Она пропустила тот момент, когда солнце перескочило с подушки на его лицо, и Пётр проснулся.

Вайле заметила как вздрогнули его веки, и глаза ожили, хоть и не открылись. Она попыталась вспомнить какого они цвета, но не смогла.

Пётр проснулся, всем телом ощущая приятную лёгкую усталость, он вспомнил как весь вчерашний день грёб по болоту, как раз за разом ему казалось, что сил больше нет и он так и останется посередине этой большой грязной холодной лужи, пока руки не разожмутся, не отпустят жилет, и болото не сомкнётся над его головой, помнил хутор и баньку, но дальнейшие события вчерашнего дня скрылись от его сознания. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь представить себе кровать на которой лежит, перину, подушки и одеяло, что так нежно обнимали всё его тело.

Наконец, Пётр открыл глаза и сразу увидел девушку, которую видел вчера. Она находилась на стуле возле кровати и держала в руках кружку.

- Доброе утро, - приветствовала Вайле и подала незнакомцу молоко. - Возьми, попей.

- Доброе утро, - ответил Пётр автоматически. Смотря пристально на девушку перед собой, он лежал на кровати и взял кружку, мимолетно коснувшись её пальцев. Затем он начал пить тёплое молоко, которое было густым, жирным и слегка сладковатым. Оно стекало по его губам двумя потоками.

Почему-то или из-за широкого горла кружки или из-за спешки Пётра, который резко поднял дно вверх, молоко слишком быстро вытекло по краям его рта. Он закашлялся, а кружка дернулась в его руках и упала на кровать. Автоматически он сел, отбросив одеяло и продолжая кашлять.

Вайле наклонилась над ним, похлопала его по спине и внезапно ощутила, как приятно ей прикасаться к его свежему, чистому телу. Это было так знакомо и близко.

Когда она наклонилась, чтобы похлопать его по спине, Пётр снова увидел её прекрасные твердые груди, которые слегка дрожали от прикосновений. И там, ниже... нет, он не мог даже представить себе. И только его тело мгновенно отозвалось на эту мысль и... О нет! Пётр почувствовал, что её руки уже не хлопают его, а гладят спину, плечи, волосы и прижимают голову к своему телу.

Вайле внезапно пробудилась женская страсть. Она хотела его - просто хотела и знала, что получит то, чего хочет. Она прижала его лицо к своей груди и уже не осознавала от чего они стали мокрыми: от молока на его лице или её собственного молока.

Вайле откинула одеяло, крынка упала на пол и разбилась, она подобрала свою рубашку и села верхом на незнакомца, чувствуя как его плоть входит в её тело, одновременно туша и вновь разжигая в ней вечный огонь.

Долго или нет продолжалось это неистовое безумие, но, когда Пётр выстрелил своим орудием любви, то почувствовал как силы вновь покинули его. Он ещё помнил, как прижимает к себе жаркое, в всё в поту, тело девушки, нежно, одними губами, целует её лицо, шею, плечи, но потом, незаметно для себя заснул. Ему снились светлые и радостные сны, небо, белые облака, лазурное море, земля и лес, который теперь не казался ему таким зловещим, как сутки назад.

После сумасшедшей скачки, несколько притушившей её огонь, Вайле лежала рядом с её мужчиной, у которого она до сих пор не знала имени, и ей было приятно так лежать, счастливо принимать его лёгкие, почти что воздушные поцелуи, потом, когда он уснул, слышать его ровное, глубокое дыхание, подобно вечернему бризу у моря, обдувающему её шею. Ей было приятно от прикосновения его рук, обнимающих её разгорячённое тело, ей было приятно чувствовать его поникшую, сделавшую своё дело, плоть, прислонившуюся к её бедру, ей было приятно чувствовать как растекается внутри её та влага, что эта, поникшая сейчас плоть, выстрелила в неё несколько минут назад.

Ей хотелось засмеяться, вскочить с ногами на кровать, растормошить лежащего рядом с ней мужчину и кидаться друг в друга подушками. И вместе с тем, ей не хотелось нарушать сон незнакомого, но самого близкого её человека, ей хотелось взять его на свои руки, качать, баюкать и тихо напевать колыбельную песенку.

Вайле тихонько протянула свою руку к его голове, залезла в его волосы и стала нежно гладить их. За этим занятием она совсем не заметила как задремала в охвативших её мечтах.

Очнувшись от лёгкого озноба, Вайле осторожно освободилась из объятий, ещё более осторожно, чтобы не заскрипеть пружинами, встала с кровати, накинула на себя, непонятно когда сброшенную ночную рубашку, подняла с пола одеяло, которым хотела накрыть Петра, но обнаружив, что оно мокрое от разлившегося молока, сняла одеяло с соседней кровати и укутала им незнакомца. Тот заворочался во сне, потом свернулся калачиком, подсунув под себя скрещенные руки и продолжил свой сон.

Вайле пошла на кухню и стала готовить обед. Она села за стол, и неотрывно смотрела в окошко. Закипела вода и Вайле прервала свои раздумья от шума водяных шариков, с треском катающихся по чугунной плите. Когда снова можно было сесть, она сходила в комнату, нашла свой дневник, открыла его, взяла ручку и долго так сидела над пустой страницей, ничего не написав. Казалось у неё есть столько хороших слов, столько мыслей, столько новых событий, так и просящихся на бумагу, но подобрать нужное облачение своим мыслям, она не могла.

"Солнечный луч лежит у моих ног. Такое могучее, всегда недоступное солнце, а смотрите: оно словно маленький котёнок ластится к моим ногам и просит, чтобы с ним поиграли, взяли в руки зеркальце и пустили солнечного зайчика!"

Это было всё, что ей удалось написать. Вайле закрыла тетрадь и продолжила смотреть дальше в окно. Она так хотела и ждала, когда же, наконец, проснётся её незнакомец и, вместе с тем, она так боялась этого мгновения, которое, как она чувствовала должно изменить её существование, придав жизни какой-то новый, неизвестный ей доселе смысл. Вайле поняла, что не сможет больше оставаться на этом хуторе, который подарил ей и жизнь, и все остальные радости и печали, который и был её жизнью, даже когда она училась в городе и строила планы на свою будущую жизнь, в которой хутору не было места, но он был её родиной, утробой, и вот, внезапно, нить, связывающая их воедино, порвалась в тот самый момент, когда она всей своей сущностью поняла что такое настоящее счастье. И парадокс заключался в том, что именно хутор дал ей это счастье и, словно пожертвовав собой, умер в её сердце и душе. Она ходила по таким знакомым и ставшим сейчас чужими комнатам, теперь Вайле ждала того мгновения, когда проснётся её незнакомец, без той истомы или нетерпения, что мучало её буквально полчаса назад, она ждала его как ждут утро, ложась вечером спать, как ждут отправления поезда, смотря в окошко на суетящийся за ним перрон, как ждут событие, которое уже давным-давно случилось, а сейчас надо только принять его результаты.

Вайле ходила по дому, но не заходила в его комнату потому, что не хотела его будить, чтобы он хорошо выспался и набрался новых сил, но ещё и по тому, что она приняла решение, и, если незнакомец не захочет взять её с собой, она всё равно не останется больше в этом доме, ей хотелось побыть одной, прислушаться к своим новым мыслям, понять свою новую сущность и понять как следует её принять и что осталось от той, старой Вайле, пусть не воспринимающей мир в розовых красках, но не могущей найти в нём своё место.

Она вышла во двор, села на скамейку, вспоминая что она не успела сделать по хозяйству в преддверии зимы, но вспоминала об этом лишь с чувством лёгкой досады, а не насущной необходимости, от которой зависит жизнь.

Пётр проснулся после полудня и первым, что он услышал, было урчание его пустого желудка. Примерно так же сильно хотелось сходить в туалет. Он встал с кровати и сразу же задумался над тем что на себя накинуть. Ничего лучшего, чем завернуться в простынь он не придумал. Как он понял, утром на хуторе они были вдвоём, но с тех пор многое могло измениться. Придерживая обеими руками своё одеяние, Пётр обошёл весь дом, запинаясь о волочащиеся по полу края простыни.

"Что за чёрт? Опять никого нет! Уж не приснилось ли мне всё это?"

Нет, не приснилось. Прекрасная незнакомка сидела на скамейке возле дома.

- Здравствуй, - сказала она на правильном русском языке, но с тем прибалтийским акцентом, делающим женский голос одновременно и грубоватым, и мягким. - Садись со мной рядом, - она похлопала ладошкой о доски. - Выспался?

- Благодарю, отлично выспался. Прошу простить меня за...

- Не стоит. Я рада, что ты пришел в наш поселок. Желаешь позавтракать?

- Да, но сначала мне бы... - Петр запнулся и покраснел, а Вайле неожиданно засмеялась звонким смехом.

- Ты хочешь в туалет? А зачем краснеешь в такой ситуации?

Эта игривость и смех девушки изначально еще больше смущали Петра, но потом он сам поддался этому и засмеялся вместе с ней.

Напряжение, которое было у Петра и немного у Вайле, рассеялось под напором этого доброго и веселого смеха. Девушка встала, подошла к Петру и, как утром, первая обняла его и крепко поцеловала. Петр держался двумя руками за простынь и отвечал на это объятие только несколько робко.

- Ладно, "патриций", скажи мне хотя бы свое имя?

- Петр.

- Пётр. Петя. А меня зовут Вайле. Теперь мы познакомились. Видишь, Пётр, тот маленький домик? Мне кажется, что сейчас он интересует тебя больше, чем я. Беги, просто не задерживайся там надолго, а то я навещу тебя.

Когда Петр вернулся, Вайле уже разливала суп по тарелкам.

- Прости, у тебя нет лишней одежды? В простыне как-то неудобно.

- Нет, не сейчас. Не хочу рисковать. - Она смеялась со всем своим существом, и Петру было приятно и тепло от этой девичьей радости, которая проникала внутрь вместе со супом и наполняла каждую его клеточку своей энергией и лаской.

После обеда они опять занялись любовью без ожидания, чтобы еда уложилась в желудке. И Петр, который всегда чувствовал себя неуклюжим при общении с женщинами, почувствовал легкость и свободу. Он удивлялся и жалел, что не встретил ее раньше. Вайле казалась ему тем существом, той частью его тела, которая так долго отсутствовала в его жизни. Да, у него были девушки раньше - глубокая и искренняя любовь, мимолетные страсти, но Вайле дала ему нечто большее. Он почувствовал себя как неопытный юноша с первыми признаками роста усиков на верхней губе и как мужчина, способный доставить любимой настоящее счастье своими прикосновениями, наполняющими его любовью, лаской и защитой близкого человека.

Кровать под ними долго скрипела пружинами, дом наполнялся вечерним сумраком, но их молодые тела всё никак не могли насытиться друг-другом, вновь и вновь сливаясь в одно целое.

Как и вчера, когда он грёб по болоту, Петру казалось, что вот-вот сейчас силы совсем оставят его, и он, бездыханный, заснёт на этой прекрасной груди, но каждый раз, опустошённый, он совсем неожиданно для себя, вновь начинал любовную игру, и Вайле, несколько утомлённая непрекращающимся счастьем, радостно принимала его ласки. Для них обоих весь мир ограничился шириной этой кровати, и им вполне хватало их маленького государства.

Когда сумерки окончательно завладели всем пространством комнаты, темнота словно бы нажала на какой-то выключатель, их страсть утихла, последние благодарственные поцелуи мотыльками выпорхнули из их уставших губ, последние обьятия мягко вытерли пот с разгорячённой кожи, непослушные пальцы, всё время стремящиеся лишний раз приласкать друг-друга, натянули одеяло, и Кале Лукое, раскрыл над ними свой пёстрый зонтик.

За ночью последовал новый день, Вайле осуществила свою вчерашнюю мечту и они стали кидаться подушками, одна из которых порвалась, наполнив всю комнату напоминающим снег пухом, потом вместе доили корову, пили парное молоко, проливая его на себя, ходили по лесу и долго сидели под одинокой раскидистой сосной, стоящей на пригорке, рассказывая о своей прошлой жизни, бежали на хутор от дождя, топили баньку, мылись в ней, и Вайле делала Петру такие приятные вещи, от которых тот просто сходил с ума, и просто не мог не ответить тем же. А ведь скажи кто ему, лётчику-испытателю, что буквально через день-другой он будет заниматься такими постыдными делами, Пётр, если бы и не вызвал обидчика на дуэль, то уж точно кинулся на него с кулаками. Сейчас он не видел ничего постыдного доставлять радость любимому человеку любыми способами, ему даже хотелось придумать что-нибудь ещё и ещё новое, от ласк, которыми он покрывал всё тело Вайле, Пётр и сам получал такое же как и она, если не большее наслаждение.

В период небольших перерывов, когда Петр отдыхал и находился на грани сна, его мысли забивала идея о том, что вскоре ему придется покинуть это небесное блаженство и вернуться в мир, из которого он пришел. Эта мысль все больше и больше поднималась над горизонтом, словно темная туча, а его сознание беспокойно металось в поисках убежища, как испуганная птичка перед грозой. Наконец, Петр не выдержал и задал вопрос:

- Вайле, ты пойдешь со мной?

- Куда?

- Ты опять шутишь. Я серьезно. Мне будет очень тяжело без тебя... Давай уедем.

- И что?

Петр озадаченно поморщился.

- Ну, скажи уже.

- Вайле... выйдешь за меня замуж.

- Ты забыл добавить "любимая".

- Вайле... Любимая, выйдешь за меня замуж.

Девушка обняла его за шею, притянула его к себе и поцеловала.

- Конечно. Кстати говоря, мне нет необходимости никуда уезжать: ты будешь летать, испытывать самолеты, падать в болото, а я буду ждать тебя. Звучит хорошо?

- Отличная идея, только давай не будем этим делиться с кем-либо еще, а то завтра все пилоты Советского Союза окажутся в том болоте.

На следующий день они вышли. Вайле нашла отцовский парадный костюм и передала его Петру, но у него не было подходящей обуви и он пришелся ходить босиком. Она сама надела деревенское платье и взяла свои городские наряды с собой. При помощи Петра Вайле закрыла окна ставнями, поставила замок на дверь и выпустила корову в лес. И так они отправились прочь от этого места, которое стало их первым общим домом.

Взявшись за руки, Петр и Вайле очень напоминали молодую сельскую пару, отправляющуюся в город за покупками. Единственное отличие - нарядный костюм Петра не сочетался с его босыми ногами.

глава 2. Сумбурная.

До десяти лет Пётр жил в деревне и большую часть года ходил разутый. Из этого раннего детства он вынес мало воспоминаний: летом - речка и лес, зимой - снежные сугробы. Потом его родители переехали в город, но и там каждое лето он бегал босиком по пыльным улицам, по горячему песку на берегу реки, и сейчас, хотя с той беззаботной поры минуло уже лет десять, он уверенно шагал по лесной дороге, не обращая внимания на камушки и сосновые иголки, от которых городской житель, снявший на минутку обувь, подскакивал бы на каждом шагу.

Петру было приятно идти по этой тихой, тенистой лесной дороге, больше похожей на широкую тропинку, над которой деревья переплетали свои ветки, вместе с Вайле, держать ли её за руку, или обвить ли за талию, прижать к себе, поцеловать в шею и снова, подобно деревьям над их головами, переплести руки, ласково перебирая пальцы.

"У меня есть женщина! Смотрите какая она красавица! Она такая замечательная и так крепко любит меня. И я тоже её люблю, также сильно, также крепко. Как красиво должны смотреться мы со стороны, идущие взявшись за руки на встречу встающему среди деревьев солнцу." - думал он. Но тут же набежали тучи, солнце скрылось, пошел мелкий дождь. Но даже этот нудный моросящий дождик не мог помешать его счастью, которым он просто упивался.

Вайле радовалась беспричинно и безотчётно, но в тоже время её тяготила грустная мысль об оставленном доме, пусть и ставшим ей внезапно чужим, но брошенным без присмотра, как-то не по-хозяйски. Она затуманенными взором смотрела по сторонам, её глаза вспоминали каждое дерево, каждую их веточку, что была обращена в сторону дороги и словно прощались, одновременно вспоминая прошлое. Ведь она так часто ходила по этой дороге в школу, будь то осенью, под проливным дождём, зимой, под свист ветра, или весной, под щебетание птиц, когда Вайле отходила в сторону и наблюдала то, как распускаются на деревьях почки, то, как лениво ползают только что выползшие из своего дома муравьи, ища себе пропитание.

Чем дальше они отдалялись от родного хутора, тем сильнее в ней разгорался огонь "оппортунизма", желания вернуться, найти выпущенную корову и выудить из нее последнюю каплю молока. Безудержный страх перед неизвестностью выплывал из самых глубин ее души, нашептывая на ухо все возможные трудности, которые ждут их впереди на этом пути. В отличие от Петра, и несмотря на всю эйфорию их возрастающей страсти друг к другу, Вайле прекрасно осознавала, что за пределами хутора, в большом мире, который они выбрали для своего будущего, им придется столкнуться с большими проблемами. Пётр как-то надеялся, что все трудности разрешатся почти автоматически: им предоставят квартиру, мужики помогут с финансированием хозяйства. Вайле, которая на своей шкуре почувствовала все сложности этого мира во время учебы в университете, уже предполагала и готовилась к возможным проблемам. Хотя оба они получили образование, оторвавшись от своих близких, Петр всегда жил в комфорте казармы, где многие бытовые проблемы решались за него другими людьми, а Вайле приходилось снимать комнату и самостоятельно управлять своим хозяйством.

Однако проблемы начались гораздо раньше.

Пройдя всего лишь два часа пути, они наткнулись на первую деревню, где Вайле ходила в школу с другими детьми из окружающих хуторов. Из-за угла последнего дома вышел красноармеец с винтовкой через плечо.

- Стойте! Кто идет?! Документы!

- Здравствуйте! - Петр автоматически подал руку в честь, но не успел даже закончить движение, как красноармеец ловко перекинул винтовку через плечо и сильно ударил Петра прикладом в грудь.

- Издеваешься, скотина!

Вайле нагнулась к Петру, чтобы помочь ему устоять на согнувшихся ногах.

- А ну, встать, кулацкое отребье! Шагом марш!

- Да свой я! Лётчик!

- Молчать! - Боец передёрнул затвор, отошёл на два шага назад и в сторону. - Давай, вперёд!

Спорить было бесполезно, да и грудь страшно болела после удара прикладом.

Красноармеец привёл их в центр деревни, где на завалинке дома сидело ещё двоё солдат, пыхтящих самокрутками. Завидев приближающуюся к ним процессию, они прервали своё занятие, затоптали окурки в землю и, взяв в руки "винтари", пошли навстречу.

- Гавриил, кого ведёшь?

- Да вот, кулацкая парочка, не всех видимо вывезли. Стоять! А, ну говори: кто такие? Как проникли на закрытую территорию? Шпионы?

- Лётчик я, в болото упал, а это . . моя невеста. - Пётр несколько замешкался, думая как представить Вайле.

- Ишь, как складно заливает. А тебе покажу лётчик! С невестой значит на прогулку летал? Ну-ну. Разберемся.

- Да ей богу! Войсковая часть 52888. Младший командир Сызранцев. Пётр Матвеевич. Можете проверить. А командир наш...

- Ты смотри, Никола, - вот сука: и номер части знает, и командира. А ещё врёт, что не шпион. Ты бы что получше придумал, морда кулацкая! Слушай, Никол, чего мы только за последнюю неделю не наслушались. Вот народ какой хитрожопый эти литовцы. Ничего, в Сибири годик-другой поживут, перемёрзнуться - как шёлковые станут, ещё спасибо скажут. А ну, давай их в сарай, к остальным.

Втроём солдаты отвели Петра и Вайле к большому сараю, где на страже стояли ещё два бойца.

- Приветствую, орёлики! У нас появились новые жильцы для вас, принимайте.

Когда двери закрылись и глаза привыкли к темноте, Пётр развернулся и начал стучать в ворота.

- Пожалуйста, выслушайте меня! Меня ищут, я устал и нуждаюсь в помощи!

Снаружи послышался звук открываемого замка.

- Отойди от дверей! Если ещё раз подойдешь - стреляю без предупреждения! Будь тихим! Лётчик-налётчик найден!

В сарае люди сидели на клочках сена, понурившись и глядя вниз. Там было несколько молодых парней, старик с женщиной и молодая пара с ребенком на руках. Они посмотрели на новоприбывших одним взглядом, кто-то произнес несколько слов на непонятном для Петра языке. Вайла ответила и потащила Петра в дальний угол.

- Идем, сядем.

Когда они уселись на пиджаке, который Петр использовал как подстилку, девушка наклонилась к нему и тихо сказала:

- Сейчас не стоит говорить им, что ты русский. Давай подождем немного, может быть все наладится.

Сама она сомневалась в этом, но у них не было другого выбора. Вайла боялась, что ее присутствие может нанести вред Петру. Кто поверит в историю, которая произошла с ними? Но, с другой стороны, эта история не менее безумная, чем мир вокруг. Может быть ей следует остаться на хуторе на время и отпустить Петра одного, чтобы потом он вернулся за ней. Может быть таким образом Петр сможет без приключений добраться до своего отряда. Они провели весь день таким образом - слышали голоса караульных за дверью, запах табачного дыма и быстрый разговор на украинском языке, перебиваемый иногда редкими выстрелами смеха и звонким звуком ложек о котелки. Луч солнца проник сквозь узкую щель и медленно перемещался вдоль стены, пока не погас.

Несмотря на злость к сторожившим их солдатам, Петру было хорошо от представившейся возможности лишний раз посидеть рядом с Вайле, легонько гладить её волосы, слушать её тихое бормотание на непонятном ему языке. В её словах угадывалось что-то доброе, ласковое, и Пётр чувствовал эту доброту и ласку, которой Вайле делилась с ним.

"Чем плохо, что нас арестовали? Мы же вместе. В части так не посидишь: служба, полёты, потом их разборки. Хоть отдохну немного. Приедет их начальство - всё и утрясётся. А ловко он с винтовкой обращается - до сих пор грудь болит, сволочь."

Обидно только, что гордость за Красную Армию, к которой принадлежал и он сам, была вызвана фактом их ареста. Пётр уже давно привык к жёсткому полу, перестав ёрзать своим "мягким местом", дрёма начала охватывать его, когда в наступившей темноте Пётр почувствовал, что кто-то осторожно дёргает его за рукав. Вздрогнув и открыв глаза, он увидел наклонившегося над ним молодого парня, приложившего палец к губам. Увидев, что Пётр проснулся, парень что-то сказал и сразу отошёл, махнув рукой, явно приглашая следовать за собой. Не осознавая толком что происходит, он поднялся, отряхнул пиджак и последовал за незнакомцем, взявшись за руки с Вайле. Так они прошли в противоположенный угол сарая, и тут Пётр скорее почувствовал, что кроме их троих в сарае больше никого не осталось. Так оно и было. Парень опять сказал что-то на своём языке и словно провалился.

"Вот, уже двое."

- Пошли, они подкоп сделали, - сказала ему на ухо Вайле.

Какое-то время Пётр находился в замешательстве. Он - советский лётчик и мало того, что бежит сам, так ещё и не мешает бежать врагам трудового народа. Впрочем, Пётр думал об этом уже протискиваясь через лаз, потом, как ему казалось, очень долго ждал Вайле, которая вернулась за оставленными вещами, принимал их и с нетерпением помогал вылезти Вайле, горя от желания поскорее покинуть это место. Пробираясь огородами, он в темноте напоролся босой ногой то ли на ржавый гвоздь, то ли на высохший жесткий стебель травы и теперь сильно хромал. Около полуночи они вышли к реке, Вайле вымыла и перебинтовала его ступню, они отхлебнули ладошками воды и двинулись дальше вдоль берега. Вскоре им на пути попалась лодка, они забрались в неё и поплыли вниз по течению куда глаза глядят, только бы подальше от этих мест.

Опытный и перспективный главный конструктор, чьи разработки позволили Петру избежать аварии в болоте, Александр Анисимович Анисимов, испытывал тревогу уже три дня. Когда его давний друг, с которым они знакомы с детства, своевременно приземлил свой самолет на аэродроме, Александр осознал, что его могут ожидать серьезные проблемы. Он понимал больше всех других, что двигатель был еще несовершенным и нуждался в усовершенствовании и отладке. Но начальство торопило и нажимало на него, и он нехотя согласился на полеты. Первый полет прошел без инцидентов, но второй... Александр ходил по полю и грыз ногти целых три часа после того, как в самолете должно было закончиться топливо.

В детстве Александр не был слабым и хилым ребенком, но он оказался самым маленьким во дворе и постоянно подвергался издевательствам со стороны старших парней. Иногда они поступали с ним справедливо, но чем больше его обижали, тем больше желание возникало отомстить. Он иногда нападал на своих обидчиков кулаками, иногда придумывал мерзости, за которые потом платил ценой. Так продолжалось до тех пор, пока на их улицу не переехал Петр со своими родителями. Петр был старше Александра на два года, и самое главное - он был сильнее не только своих сверстников из города, но и многих более взрослых подростков. Их объединило то обстоятельство, что Петру было трудно приняться в новой компании, которая не хотела его принимать. Вот так два отвергнутых душевных человека нашли друг друга и начали противостоять враждебному окружению. С течением времени Петр смог завоевать признание этого окружения, но уже успел подружиться с Александром и по принципу того, что бросать друга неэтично, он заставил его также принять участие в их общих делах.

Последующие годы были настоящим триумфом. Сначала через Петра, а потом и сам, Алексей предлагал сногсшибательные идеи, которые иногда одобрялись всеми безоговорочно, например запуск котёнка на воздушном змее, иногда вызывающие сомнение, как поджег стога сена, иногда встречаемые сначала в штыки, но потом, из-за мальчишечьей гордости и безрассудства, на "слабо", всё-таки принимаемые большинством голосов.

Часто получалось, что после их выходок родители устраивали поголовные порки, не выпускали гулять, допытывались до зачинщиков, но выдавать своего товарища было стыдно, да неловко было признаться, что до такого мог додуматься какой-то там сопляк, сказали бы ещё, что сваливают вину на младшего. И, часто, первым сторонником его идей был Пётр, как наиболее близкий его друг, которому и доставалось больше всех. Их дружба была одновременно и искренней, и, в тоже время, построенной на расчете. Тот, первый опыт, совместного противостояния их противникам показал им необходимость некого подобия симбиоза, когда нелепые, на первый взгляд поступки, в дальнейшем приносили пользу обоим.

Но в голове Алексея рождались и полезные мысли. Он вечно что-то изобретал, строгал, точил напильником, довольно прилично учился в школе. Это именно он заразил всю улицу идеей стать лётчиками. Всей компанией они даже записались в лётный кружок, но потом, когда прошло несколько лет, в этом кружке он остался только с Петром. После школы, которую они закончили одновременно, из-за того, что Пётр пошёл учиться позже своих лет, они вместе решили поступить в лётное училище, но Алексея "срезали" на медицинской комиссии, и ему пришлось перейти в группу техников. До восьмого класса он был самым маленьким в классе, а потом, внезапно, в одно лето, вымахал на целую голову, не остановился и продолжал расти, превратившись в ладного, широкоплечего атлета.

Сначала они часто встречались с Петром, потом это происходило все реже, пока на третьем курсе они не перестали видеться вовсе. Пётр активно общался с Алексеем по письмам, но Алексея раздражало то, что его друг был успешным, в то время как он сам топтался на месте и занимался рутинной работой. Но спустя некоторое время Алексей придумал несколько новых изобретений и постепенно стал лидером своего курса, а через три года после окончания училища судьба свела его снова с Петром. Теперь Алексей стал главным конструктором, а Пётр испытывал летательные аппараты. Все вернулось на круги своя.

В качестве конструктора он обладал способностью создавать что-то новое и порой такое необычное, что это шокировало его коллег. Алексей сам не мог расчетать все параметры будущего проекта, но он мог представить его целиком и интуитивно понимать, что нужно изменить или улучшить, когда его помощники работали над отдельными частями. Но его последний двигатель все еще был неясен в его голове, он чувствовал, что на пороге великого открытия, а не просто мелких улучшений, но его мысли еще не были готовы для этого. В идеале, он хотел бы бросить все и уехать куда-нибудь на отдых у моря. Взять с собой Петра, чтобы они работали вместе, как в детстве. Однако начальство имело свои планы, и Алексей вынужден был поспешно сформулировать свои мысли и воплотить их в реальность. Его постоянно мучила мысль о том, что чего-то не хватает в двигателе, но он не мог придумать решение. Ему нужно было отдохнуть. Местные знакомства не помогали ему найти ответы на свои проблемы.

И тут такое. И Петра жалко, и мотор, и себя: а вдруг какой-нибудь "казёл", затаивший на него зуб, черкнёт анонимку, что это именно он, главный конструктор, вредитель, саботажник и немецкий шпион, виноват в трагической гибели лётчика, крушении самолёта и срыва срока сдачи двигателя? Такие случаи ему были знакомы. Хотя никому, особо, дорогу он не перебегал, а перебегая не забывал предлагать старшим коллегам работу у себя в такой форме, что зуб на него затаить они не могли.

Так и не дождавшись Петра, тем же вечером, Алексей отдал распоряжение оповестить все отделения милиции и воинские части о возможной аварии самолёта, а на следующее утро отдал приказ приступить к поискам и с воздуха. Но вот уже шёл четвёртый день поисков, а никаких известий о самолёте не было слышно. Никаких лесных пожаров, никаких вынужденных посадок, никаких проплешин в лесу. Как в воду канул. Прошёл даже слух, что Пётр мог улететь к немцам или финнам. Ну до Финляндии керосина бы не хватило, Алексей даже усмехнулся и пошутил:

- Тогда уж сразу в Америку.

Но смех-смехом, а до Польши долететь вполне было бы можно, Алексей и подумать не мог, что Пётр мог туда улететь по собственной воле: кому как не ему знать его, но чем чёрт не шутит? А вдруг да перепутал направление и залетел случайно не туда? Ведь не мог же самолёт и в самом деле сквозь землю провалиться!

И вот, на четвёртый день, утром, приходит запоздалое сообщение, что красноармейцы, отселяющие местное население с территории предназначенной для военного полигона, вчера днём задержали похожего по приметам парня, назвавшегося лётчиком и сказавшего номер их части. Правда был он не один, а с девушкой-литовкой, поэтому особо к его словам не прислушались, но начальству сообщение передали, хоть и с запозданием.

Алексей был застигнут новостью еще дома и, не успевая позавтракать, спешно сел в машину и поехал по дороге, разбрызгивая лужи на проходящих мимо.

"Какая-то непонятная женщина! И этот Петруха! И тихоня! Ему следовало бы отчитаться за такое поведение. Мы искали его здесь, вымотались, а он развлекается с девушками. Хотелось бы знать, есть ли у нее подруга? И где он пропал?"

Когда автомобиль прибыл на место, из-за облаков выглянуло солнце, припекая сильно, как летом, так что пар поднимался от земли.

На площади стояли еще две машины.

"Похоже на какую-то автомобильную встречу. Наверное, гонка?"

Оказывается нет. Это не гонка, а побег. Воспользовавшись ночной теменью, около десяти пойманных жителей из ближайших деревень сбежали из хранилища, в котором их содержали. Вместе с ними пропал и предполагаемый Петр. Командир выговорил стоящих перед ним солдат и, как по команде, они начали говорить:

"Так точно! Ни в коем случае!"

Когда энтузиазм местных властей улегся, Алексей подошел к ним, показал свое удостоверение и начал расспрашивать о том парне, который сказал, что он летчик. По всем признакам это был Петр, оказывается он назвал и свою фамилию, и имя с отчеством. И говорил о каком-то болоте и аварии.

- Как мы могли знать, обманывает ли он нас? У нас нет документов, его одежда литовская, а по лицу не видно, летчик он или нет. И эта женщина с ним явно не русского происхождения.

"Зачем ему нужно было убежать!? И в конце-концов: что за девушка у него? А эти простые сельские люди не могли отличить боевого летчика от каких-то литовцев?"

В это время главный виновник всей этой суматохи мирно спал на сеновале в обнимку со своей любимой у её дальних родственников. Они плыли всю ночь и всё утро, потом бросили лодку, и Вайле повела прихрамывающего Петра известными ей тропинками в деревню, где жила сестра её матери.

Слава богу, хоть с ними всё было в порядке. Вайле поведала грустную историю, приключившуюся с её родными, о том как их с её парнем поймали и заперли в сарай, о своём побеге, а тётка, в свою очередь рассказала о том, что почти все соседние деревни выселили, жителей увезли непонятно куда и она сама страшно боится как бы что не случилось и отправила мужа и старших сыновей в лес, в шалаш на дальний сенокос. Авось пронесёт и без мужиков их не тронут.

Отобедав, Вайле и Пётр отправились на сеновал и моментально заснули сном праведников. И им снова было хорошо, преодолев первую серьёзную трудность вставшую на пути, их любовь стала более реалистичной. Они начинали любить друг-друга не "потому, что...", а "не смотря на то, что...". Любить, верить, надеяться. Запах свежего, цветочного сена обволок их своим дурманом, прогнал все дурные мысли, оставив их наедине и пусть у них ее было сил любить друг-друга, это не мешало им наслаждаться близким присутствием любимого человека. А ночью, когда тучи, словно занавес в опере, разошлись, и на сцену выступили звёзды и полная луна, Пётр и Вайле смогли снова заняться любовью и смотреть как отблёскивают под лунным светом капельки пота на их разгорячённых телах.

После побега Петра положение Алексея ничуть не улучшилось. С одной стороны можно было свалить всю вину на лётчика: мол он во всём виноват (иначе на какой хрен ему убегать от своих), а с другой - подпись главного конструктора тоже стояла на утверждении Петра основным лётчиком-испытателем и, если потянут того, то и ему вполне может достаться. Ногтей на пальцах почти не осталось. Он долго ходил по комнате, садился, вставал, ложился в одежде на кровать, снова вставал и никакие мысли не лезли в его голову. Даже про баб.

Хозяйка, у которой Алексей снимал комнату, была измучена бесконечными шагами своего постояльца, мешавшими ей выспаться после напряженной ночной работы. Но даже несмотря на это, она всегда проявляла сострадание к чужим проблемам и оставалась на своем месте.

"Бедняга, такой несчастный. Боже помоги ему и его другу Петрушке."

Утром зазвонил телефон. Алексей обрадованно подбежал к нему, но перед тем как взять трубку, он задумался: "А вдруг скажут: "Господин Анисимов? Прошу вас срочно явиться по такому-то адресу на заседание комиссии. Машина уже выехала за вами." Нет, они не предупреждают - они приезжают и забирают без лишних объяснений."

Рука замерла на полпути, но сквозь шум и треск из трубки доносился голос Петра.

- Алешка! Алло! Ты меня слышишь?!

- Петрушка! Черт возьми! Куда ты пропал?! Мы тут волнуемся!

Через два часа Алексей уже прибывал в удаленном лесничестве, а к нему навстречу, хромая, спешил Петр. Друзья обнялись, и тогда, через плечо Петра, Алексей увидел настоящее чудо: выходившая из дома девушка была освещена проникающими сквозь ветки солнечными лучами, словно божественное создание. У него подбородок почти дошел до пола.

- Знакомьтесь - это Вайле.

глава 3. Городок.

За окном шел дождь. Не моросящий, не проливной, а такой себе. Утомительный и неприятный. Час за часом проходил, иногда останавливался, а потом снова начинался. Нет, чтобы полностью разлиться по земле и уступить место солнцу, чтобы позволить людям согреться перед долгой зимой в его лучах.

Вайле сидела у окна и наблюдала за каплями дождя падающими в лужи. Иногда там, где они упали, образовывались пузырьки, иногда маленькие фонтанчики, иногда просто расходились круги.

"И кто сказал, что это круги? Это скорее овалы. Мы же никогда не смотрим на падающие капли сверху вниз, а всегда под углом. Как это никому раньше в голову не пришло? О каких глупостях я думаю."

Вайле сидела перед окном и ждала Петра. А он всё не шёл и не шёл.

...Они приехали в часть неделю назад. И сразу возникли новые проблемы. Началось с того, что через КПП её не пропустили на территорию части. Не помогли и угрозы Петра, и уговоры Алексея. Часовой стоял на своём, и, если откровенно, то и Пётр, и Алексей понимали, что тот прав.

Почесав рукой в затылке, друзья решили отвезти Вайле на квартиру Алексея, пока что-нибудь не придумают, после чего уехали в часть. Когда Пётр был рядом, то все её сомнения и предчувствия отходили на второй план и не очень-то волновали. Но, оставшись одна, Вайле сильно загрустила. Когда они ехали в машине, она услышала замечание Алексея о том, что район отводится под военный полигон, деревни выселяются, отсюда вся эта чехарда и неразбериха.

Вайле стало обидно и за себя, и за своих близких, и за всех местных крестьян, которые подверглись выселению из-за чьей-то прихоти, было обидно за брошенные хозяйства, веками кормившие своих хозяев, за имущество, накапливаемое из поколения в поколение. Понимая, что ей всё равно бы пришлось покинуть родные места, она несколько по-другому воспринимала сейчас свой уход с хутора.

Мужики говорили о своих, непонятных ей делах, о железках, самолётах, возможных причинах аварии, и, хотя Пётр не забывал пожимать её руку, подносить к своим губам и целовать, Вайле было грустно и одиноко, она старалась не мешать, видимо важному разговору, улыбалась Пете, пощипывала его ладошку, но замкнулась, ушла в себя и больше смотрела в окошко автомобиля на проносящиеся мимо поля и леса, деревни, стоящих на постах часовых и колонны неторопливо идущих солдат.

Вайле была озадачена тем, как безразлично Петр принял сообщение о создании полигона. Что она вообще знает о нем? И что знает о его ценностях и убеждениях? Возможно, ей самой придется отказаться от своего прошлого, своей Родины и близких, так же как она уже отказалась от родного хутора. Некоторое время Петр показался ей чужим, Вайле хотелось вцепиться в его волосы и крикнуть, что он такой же, как все - враг, который лишил ее образования, будущего, родных и хутора. Она хотела обвинить только его одного за все это. Но потом растерянный взгляд Петра на нее мгновенно изменил ее точку зрения. Вайле любила его. Он был неотъемлемой частью ее жизни, и отказаться от него было равносильно потере самой себя. Когда мы теряем конечности или чувства - зрение или слух - мы становимся инвалидами. Когда у нас перестает биться сердце или перестают функционировать почки, печень или легкие - мы умираем. Как же определить, умрем ли мы, если потеряем любимого человека, без которого не представляем своей жизни? Умрем? Станем инвалидами? Что предпочтительнее: умереть или остаться инвалидом? Вайле ни в коем случае не хотела быть самоубийцей или навредить себе. Бог дал ей жизнь, Бог дарит ей радость, испытывает на беды и награждает любовью - только Он имеет право забрать у нее эту жизнь полностью или лишь ее часть. Вайле не могла ответить на все свои вопросы, она могла только принять решение и сказать "да" или "нет", когда придет время. Независимо от того, какое решение она примет, она всегда будет вспоминать о прошлом. Такова природа человека - он постоянно перематывает время назад и строит свою жизнь заново в своих фантазиях о том, что было бы, если бы он поступил иначе. Но кто знает насколько реальны эти мечты?

На квартире у Алексея, которую тот снимал в городе, ей стало совсем грустно. Она видела, что Пётр любит её, но Вайле хотела, чтобы он принадлежал безраздельно ей одной, чтобы не приходилось делить его вместе с самолётами. Она понимала всё безрассудство такого желания, но оно было, и поделать с ним девушка ничего не могла.

Вайле прошлась по комнате, провела ладошкой по щеке, которую поцеловал на прощание Петя, вспоминая его поцелуй с своими поглаживаниями, с поглаживаниями Петра, вспоминая все его прикосновения, поцелуи и ласки. И это немного развеяло её грусть, на устах появилась задумчивая улыбка, придавшая лицу отрешённый вид, который бывает только у юродивых и влюблённых.

Вайле ходила по комнате, смотрела вещи Алексея, его книги и пыталась представить какой может быть комната у её Петра. Потом взяла с полки какую-то книгу, села за стол и стала читать.

Мнение комиссии, заседавшей часа четыре, склонилось в конце-концов к тому, что виной аварии послужил засорившийся топливный шланг. Концы, конечно, были в воде, то бишь в болоте, проверить предположения, ту или иную версию случившегося, не было ни какой возможности, но такой вывод вполне устраивал Алексея, снимая с него всякую ответственность, как, впрочем, и с Петра.

Но главный конструктор чувствовал, что истинная причина аварии находится в самом двигателе, в том неуловимом "винтике", которого тому не достаёт. Что-то сверкнуло в мозгу у Алексея, нет "винтик" он не увидел, но ясно понял истинную причину случившегося и то, как можно избежать подобного в дальнейшем. Никому об этом говорить он не стал, а оставив Петра разбираться с оставшимися у него проблемами, сам поспешил домой, чтобы нарисовать на бумаге, возникшее в его голове видение. И пока он шёл и "обтачивал" изменения конструкции, внезапно, на одно мгновение, Алексей увидел двигатель, каким тот должен был быть на самом деле. И та доработка, что он обдумывал минуту назад, была совсем не нужна. И тут же он увидел в окошке своего дома Вайле, склонившуюся над книгой.

Одна картина затмила другую. Перед ним снова возникло изображение той богини, которую он встретил впервые на пороге лесничества.

Алексей споткнулся о доску на тротуаре, Вайле подняла голову от книги при звуке, но он успел скрыться за густым кустом акации у ворот, и девушка, после некоторого времени задумчивого взгляда на улицу, снова опустила голову, исправила вырвавшуюся прядь в прическе и продолжила читать.

Сколько времени Алексей так стоял и наблюдал за Вайле из своего укрытия, он уже не помнил.

"Почему так?! Почему Петька меня снова опередил?! Опять придется его догонять. Всегда так! Проклятый тип! Чтобы он провалился. Было бы лучше, если бы он разбился или утонул в своем болоте."

Справившись с самим собой, Алексей пошел дальше по улице и так и не зашел домой.

Падающий дождь не охладил его вспышки ревности; хорошо, что никого не было поблизости, кто мог бы заметить его странное поведение. Дойдя до конца улицы, Алексей оказался на берегу реки и сел на скамейку, не обращая внимания на то, что его брюки сразу промокли от соприкосновения с мокрым деревом. Он сидел и злился на весь мир, на себя, на Петра, на Вайле, на поломку двигателя, на этот ненавистный дождь. Единственная мысль не покидала его голову: "Она должна быть со мной." Он осознал это еще тогда, в том лесничестве, когда впервые увидел ее под светом солнечных лучей. Но только теперь из этого видения и образа, запечатленного в его разуме, Алексей начал осознавать свои желания, связанные с Вайле - свои чувства, надежды и мысли.

"К чёрту дружбу, к чёрту всё на свете! Она нужна мне. Она должна принадлежать только мне! Мне и навсегда!"

Алексей не придумал какого-либо плана и не стремился сейчас его придумать. Он добился главного - выработки задачи. Как она будет достигнута, какие средства придётся применить для её осуществления - дело второе.

После того, как клубок мыслей, словно змеи, лезущих во все стороны, был приведён в порядок и застроен в ровную колонну, главный конструктор успокоился, поднялся со скамейки и торопливо пошёл домой, чтобы поскорей приблизить выполнение задачи. Но что-то всё равно не давало ему покоя, что-то совсем постороннее, от чего он замедлил свой шаг, пытаясь снова ухватить краешек мысли, спрятавшейся под шапкой-невидимкой. И только вновь споткнувшись на тротуаре, Алексея озарило:

"Двигатель!"

Он помнил то дополнение, которое собирался сделать ещё выходя из части, но тот образ, что промелькнул перед его глазами за секунду до того, как он увидел в окошке Вайле, - пропал. Это огорчило настолько, что когда он вошёл в дом, то был озабочен только этим и совсем не обратил внимания на Вайле, не пошутил, как собирался до этого, не сделал комплимента, словом вёл себя абсолютно не так. Он снова начинал злиться на себя и весь мир, и только много времени спустя понял, что такое поведение и было единственно правильным в ту минуту.

- Привет. А где Петя?

- Петя? . . . Пётр? . . . Придёт, наверно, скоро. - голос Алексея никак нельзя было назвать дружелюбным.

- Что-то случилось?

- Да, нет, ничего, это я сам. . . В части он задержался. Ничего с ним не случиться, не волнуйтесь. Извините, мне тут начертить кое-что надо.

- Конечно, можно ли я взять книгу почитать?

- Благодарю, - Алексей присел за свой стол, освобожденный для него Вайле - Вот эта? Читайте, пожалуйста.

Вайле остро почувствовала всю свою ущемленность. Ей так хотелось, чтобы Петя пришел именно сейчас и поддержал ее своим присутствием. Но он все не шел...

После выполнения задач в части Петр решил искать жилье для них. Пока еще не было речи о квартире, и он в душе благодарил Алексея за то, что тот не упомянул об их побеге из-под стражи и о Вайле. Какое интересное выражение должно было быть на лице командования части, если бы Петр сказал им, что сразу после аварии он нашел свою любовь в лице Вайле. Нет, лучше подождать с легализацией Вайле хотя бы несколько дней.

По пути к домику, который снимал Алексей, Петр заходил практически в каждый двор и спрашивал, спрашивал, спрашивал. Но никто не желал сдавать жилье ни "молодоженам", которые не могли предоставить свои документы, ни одной девушке-литовке без советского паспорта, которая внезапно оказалась на территории Белоруссии. Пришлось вернуться с пустыми руками. И Петру было очень стыдно перед Вайле и обидно за себя из-за того, что он не смог решить эту проблему, которая казалась ему такой мелочной по дороге сюда.

Когда Петр вошел в дом Алексея, тот уже закончил эскиз схемы модернизации двигателя. Он мог заставить себя работать над чертежами продолжительное время, но предпочитал поручать это другим. Эскиз был готов и на его основе инженеры могли внести нужные изменения в основные чертежи. Алексея увлекала сама творческая сторона процесса - решение кроссворда, задачи, уравнения, а формальное оформление результатов его работы вызывало у него уныние.

Радующегося удачному разрешению проблем с двигателем (а он был уверен, что теперь все "винтики" находятся на своих местах, и тот будет работать как часы), сейчас его не беспокоила Вайле, те чувства, что она вызывала, и только смутное видение, промелькнувшее давеча перед его глазами о новом двигателе, исподводь давило на сознание. И, хотя, Алексей отмахивался от него: "А, потом вспомню", оно все равно не давало покоя. Страх, что этого никогда не случится не давал ему покоя. Почему-то Алексей был уверен, что этот, мелькнувший перед его глазами мотор и был именно той, главной, целью его жизнь, ради которой он появился на этом свете, по прихоте родителей и воле Бога.

Тут пришел Пётр, Алексей предложил отметить его благополучное возвращение, а про себя, заодно, и обмыть свою новую "придумку". Хозяйки еще не было дома, они вдвоем сообразили что-то поесть, всячески отказываясь от помощи Вайле. Пётр бросал на нее такие томные взгляды, что будь Алексей не так обрадован решением проблемы с двигателем, то это сразу же омрачило бы его веселое настроение. Но тот ничего не замечал, суетился и болтал без умолку. Вайле смеялась от его шуток, но Пётр иногда перехватывал ее взгляд, который говорил ему: "Любимый, я так хочу остаться с тобой наедине!"

Потом был собственно ужин, во время которого Вайле недвусмысленно тёрлась под столом с низко висящей скатертью своей ногой об ноги Петра, что не мешало ей поддерживать общую беседу, потягивать терпкое красное вино, бутылку которого они втроём приговорили за вечер, и только на последней рюмке она обратила внимание на неуловимое и непонятное ей неудовольствие Петра, что заставило её поперхнуться, прервало беседу, после чего вечер тихо сошел на нет.

Причина же, по которой по лицу Петра пробежала тень гримасы боли, была ужасно простой: от нежных прикосновений пальчиков Вайле, его детородный орган пришел в возбуждение и занял такое неловкое положение в брюках, от которого его владельцу было немножко больно, однако ни ёрзания на стуле, ни напряжения самого члена, не смогли заставить принять его должное положение, а поправить "негодника" рукой казалось ему неприличным.

Еще до ужина друзья приняли решение, что Вайле останется ночевать в комнате Алексей, а тот, вместе с Петром, отправится в общежитие в части. Но хозяйка, работающая во второю смену, пока что не вернулась домой, а предупредить ее было просто необходимо.

За окном уже сгустились сумерки, и Вайле попросила Петра проводить её на улицу. Выйдя из дому она не упустила возможности сразу же поцеловать своего любимого и крепко обхватить рукой через ткань брюк его гордость.

- Дорогой, что случилось?

Услышав произнесенный ей на ухо ответ, она не могла не рассмеяться, да так звонко, что сразу же заставила протрезветь оставшегося в доме Алексея.

Показав "домик", Пётр вернулся в комнату и, заглянув через порог, сказал:

- Мы пройдемся немного, хорошо?

- Вы там давайте, недолго... скоро хозяйка прийдет. В часть пора, а то поздно. Завтра будет много работы.

- Хорошо.

Пётр и Вайле пошли по улице в направлении речки. Было уже совсем темно, и только в редких домах горел свет. Сентябрь близился к концу, жители выкопали картошку и запах картофельной ботвы заглушал все остальные, и даже шедший весь день дождь не смог его перебить. Сейчас с неба ничего не капало, свежеющий ветерок разогнал тучи, сквозь которые проглядывали звёзды. На высоком берегу реки, почти что сразу за околицей, шумели сосны, а ниже, у самой воды, мальчишки жгли костёр, и снопы искр взметались вверх на многие метры.

И хотя пожарище находилось вдали, свет от него иногда проникал в глаза Вайлы, освещая ее лицо и фигуру, скрытые за сосной. Она была очарована этим зрелищем и не могла оторвать глаз от пылающих языков огня.

Что же крутилось в её голове?

Подойдя сзади, Петр обнял её и прижался к шее, целуя её страстно. Руки девушки все еще крепко сжимали ствол сосны, словно они были укоренившимися в коре дерева. Единственное, что двигалось - это её попка, которая настойчиво трогалась о Петра. Не теряя времени, он поднял юбку, спустил трусики и расстегнул ширинку со всей своей силой. Затем он вошел внутрь Вайлы и почувствовал, как она его ждала...

После полчаса Петр и Вайла вернулись калитке, радостные и немного уставшие. Хозяйка уже ждала их там. После короткого разговора с ней, Алексей и Петр отправились в часть.

Оставшись наедине с хозяйкой, женщиной лет сорок пяти, Вайла сразу нашла общий язык, устанавливая дружеский тон. Она разговаривала с ней не как юная девушка, а как молодая женщина, общаясь с подругой старшего возраста. Сначала хозяйка была ошеломлена таким отношением, но вскоре забыла об этом и полностью погрузилась в разговор со своей неожиданной гостьей. Ей было интересно слушать Вайлу, она завидовала её внутренней свободе и при каждом слове проводила параллели со своей молодостью, вызывая всплески старых эмоций.

Вместе они быстро уложили дела по дому. Хозяйка предоставила Вайле свежее белье и отправилась спать. Но сон не приходил к ней до полуночи, перед глазами проносились образы из её юности, которые казались ей несколько неудачными.