Если бы мы только знали. Часть 2

Малкольм добрался до кондоминиума вовремя, даже если он немного нарушил закон о скорости.

Поскольку это было субботнее утро, большинство жильцов были еще дома, поэтому ему пришлось искать парковку. Он потратил не менее пяти минут, объезжая окрестности, пока не нашел свободное место.

Подойдя к главному входу, он заметил, что стеклянные входные двери были закрыты на магнит, а доступ осуществлялся с помощью карты-ключа. Чтобы войти, нужно было быть либо резидентом, либо гостем резидента. Далее, напротив входа, прямо посреди главного вестибюля здания стоял стол охраны в форме подковы, за которым сидел настороженный охранник. Малкольм знал двух человек, которые жили в этом здании, но он не был уверен, что они впустят его без вопросов.

Привлекая внимание охранника, Малкольм быстро заговорил через динамик, расположенный рядом с дверью, объясняя, что ему нужно войти в здание. Хотя охранник выслушал рассказ Малкольма, он отказался его впустить, однако, по счастливой случайности, когда Малкольм стоял снаружи и размышлял, как ему попасть внутрь, а слишком крупный охранник подозрительно смотрел на него, из одного из лифтов вестибюля вышел жилец. И это был один из двух знакомых Малкольму людей, которые жили в этом здании. Когда жилец вышел из здания, Малкольм завязал с ним разговор.

"Привет, Уильям. Давно не виделись".

"Черт! Если это не Малкольм Харрис! Как дела, приятель?"

После обмена любезностями в течение нескольких секунд Малкольм быстро объяснил Уильяму ситуацию, подчеркнув, насколько ужасной, по его мнению, она была. Задумавшись на секунду и медленно потирая заросшую щетиной челюсть, Уильям посмотрел на Малькольма и на отчаяние, которое читалось в его глазах. Приняв решение, Уильям повернулся к дверям, пронес свою карточку и придержал одну дверь открытой, приглашая Малкольма войти.

«Послушай, Хэнк, это Малкольм Харрис. Мой хороший друг. Он думает, что у Уилсона назревают проблемы. Ты не мог бы проводить его туда и проверить?"

"Сэр, его нет в списке гостей мистера Уилсона. Я не могу..." Хэнк начал объяснять.

"Хэнк. Я не спрашиваю",  — сказал Уильям вполне серьезным тоном. Подумав, он добавил: "Я возьму на себя всю ответственность за мистера Харриса".

Охранник сменил кислое лицо на сердитое, но кивнул головой на команду Уильяма Кейси. Если бы Кейси не был президентом комитета жильцов дома, Хэнк дал бы ему тот же ответ, что и Малкольму. Но...

"Да, сэр!" — отрывисто ответил охранник.

"Хорошо. Спасибо, Хэнк. Я знал, что могу на тебя рассчитывать". Повернувшись обратно к Малкольму, Уильям сказал шепотом: "Что бы ты ни делал, пожалуйста, не создавай проблем. Хорошо, Малкольм?"

Кивнув в знак понимания, Малкольм сказал: "Конечно. Без проблем. Ты не представляешь, как я ценю это, Уильям. Спасибо!"

Улыбаясь Малкольму, Уильям сказал: "Отлично! Ладно, мне пора бежать. Увидимся позже. Надеюсь, у вас с женой все будет хорошо".

Уильям исчез из виду через несколько секунд, торопясь по своим делам.

Малькольм и Хэнк настороженно смотрели друг на друга пару секунд, прежде чем Малькольм прорычал: " Ну, пошли!".

Прежде чем охранник успел ответить, оба мужчины услышали характерный звук выстрела. Он был несколько 

приглушен, но спорить о том, что это был за звук, не приходилось. Затем раздался еще более приглушенный крик. По звуку это была женщина, испытывающая боль.

Двое мужчин обменялись удивленными взглядами и бросились на звук.

Квартира Уилсона оказалась на первом этаже и, кстати, была самой дешевой из всех, иначе Малкольм и охранник могли вообще не услышать выстрелы. Как только они подбежали к квартире Уилсона, оба мужчины услышали яростный крик, затем выстрел, за которым через несколько секунд последовал еще один выстрел.

Охранник остановился перед дверью квартиры Уилсона и замешкался, держа в руке карточку-ключ. Очевидно, Хэнк, поразмыслив, решил, что благоразумие — лучший вариант. Малкольм остановился рядом с охранником и, не задумываясь, выхватил ключ-карту из руки неподвижного охранника плавным отработанным движением, быстро вставил и вынул ее из замка, прежде чем Хэнк успел оправиться от удивления и отреагировать.

Мягкий щелчок замка, отпирающего защелку, едва успел долететь до ушей Малкольма, прежде чем он попытался ворваться в дверь. Однако на двери была установлена защита, и она была включена. С громким ворчанием Малкольм быстро отступил назад и сильно ударил ногой по двери, как его учили когда-то давно в армии. Дверь распахнулась и врезалась в стену за ней, глубоко впечатав большую ручку в каменную кладку. Малкольм прошел через дверной проем еще до того, как дверь с размаху врезалась в стену. Быстро повернувшись, чтобы обогнуть разделяющую вход стену, Малкольм легко вытащил пистолет из-под рубашки и выставил его вперед.

Его разум не мог поверить в то, что видели перед собой его глаза.

Там стоял Уилсон, пистолет в руке, направленный вниз, в сторону лежащего тела его сына. На Уилсоне и на одном участке пола была кровь. Малкольм не мог обработать общую картину достаточно быстро, чтобы понять смысл всего происходящего, но в, то, же мгновение, когда он увидел, что Уилсон направил пистолет, Малкольм нажал на курок своего собственного пистолета. Выражение крайнего удивления на лице Уилсона, когда он рухнул в кучу там, где стоял, было для Малкольма достаточным подтверждением того, что он попал в цель.

Подбежав к Уилсону, Малкольм отшвырнул оружие от задыхающегося мужчины, а затем проверил состояние своего сына. Джексон дышал, хотя и неглубоко. Его пропитанная кровью рубашка указывала на рану, и Малкольм быстро нашел маленькое отверстие в рубашке, вызванное пулей, попавшей в его сына. Это было ранение в грудь, и Малкольм знал, что это очень тяжелая рана. Услышав позади себя знакомый, но все, же странный звук, он повернулся и увидел, что охранник направил на него автоматический пистолет.

"В моего сына стреляли. Звоните девять-один-один!" — кричал Малкольм, пытаясь отвлечь охранника и заставить его позвать на помощь. "Я собираюсь применить компрессию!"

Хэнк, не привыкший к таким жестоким драмам, решил сделать то, что ему сказали. Ему было комфортно, что ответственность лежит на ком-то другом. Убрав пистолет в кобуру, он схватил свой сотовый телефон и вызвал помощь.

Пока Малкольм оказывал первую помощь, он услышал слишком громкий голос охранника,  

но проигнорировал его и осмотрелся.

Сначала Малкольм не мог понять, что он видит, это просто не осознавалось, поскольку его первоначальное беспокойство было сосредоточено на сыне. Но когда он заметил, что еще лежит перед ним, его глаза расширились, и его желудок сжался. Он узнал забрызганное кровью месиво, которое было его женой. Была его женой.

Проверять, жива ли она, не было смысла: по тому, как была разбита ее голова, Малкольм понял, что она давно мертва. В нескольких дюймах от лица Джессики лежало то, что было похоже на глаз, то есть то, что от него осталось. Рядом валялись куски окровавленной кости, а также несколько зубов. На одном зубе еще оставалась часть десны.

Не в силах остановить вздутие желудка, Малкольм отвернулся от сына и извергся на тело Яна Уилсона. Объем рвоты, которую извергал Малкольм, казалось, превышал то, что он съел на завтрак. Он продолжал извергать рвоту еще несколько секунд, пока в ней не осталось только желчь. Горький вкус во рту, казалось, придал всему резкий контраст. Когда его мысли сбились, он подумал о Джессике в их прежние годы. Он вспомнил, как они впервые встретились. Первое знакомство с ее родителями. Знакомство с ее сестрой. Свидания, на которые они ходили. Их ссоры и несколько раз, когда они с Джессикой расставались.

Никогда в жизни Малкольм не мог подумать, что их отношения закончатся таким образом. Со всем, что Джессика натворила, теперь было покончено. Назад пути не было. Возможно, прощения бы не было, но как бы он, ни хотел, он никогда бы не причинил Джессике боль. Он чувствовал горе своих детей. И если бы Малкольм был честен с самим собой, он бы признался, что чувствует глубокую печаль и за себя, и за Джессику. Внезапно Малкольм почувствовал, что его глаза стали горячими и немного слезящимися. Встряхнув головой, он прогнал все дальнейшие мысли о жене и вновь обратил свое внимание на Джексона.

На протяжении всего этого Малькольм ни разу не ослабил давления на рану на плече сына.

Осторожно, стараясь не поворачивать голову слишком сильно, чтобы не увидеть тело Джессики, Малкольм перевел взгляд на сына. Несмотря на бледность, Джексон, казалось, дышал без затруднений.

Взглянув на Хэнка, Малкольм спросил его дрожащим голосом: "Через сколько приедет скорая помощь?".

Хэнк, все еще разговаривавший по телефону, передал вопрос оператору 911, который сообщил ему, что до приезда осталось пять минут.

Это было слишком долго! Вздохнув от разочарования, Малкольм задумался на мгновение, прежде чем сказать более ровным голосом: " Возможно, вам стоит вернуться в вестибюль, чтобы впустить медиков. Как вы думаете? Время крайне важно для моего сына".

Ругаясь на свое легкомыслие и на то, что человек, который ему совсем не нравился, напомнил ему о его работе, Хэнк, разговаривая по телефону, направился к выходу из проклятой квартиры, сказав на прощание: "Больше ни в кого не стреляй!". Замечание было сделано с сарказмом, но Малькольм был занят своими мыслями и не обратил 

на слова Хэнка никакого внимания.

Не прошло и пяти минут, как вошел первый медик. Малкольму показалось, что прошло несколько часов, пока он внимательно следил за состоянием своего сына.

Два врача скорой помощи сменили его, и Малкольму вдруг ничего не оставалось делать, кроме как наблюдать, как один из врачей скорой помощи проверяет жизненные показатели его сына, ставит капельницу и готовит его к транспортировке. Они также проверили Уилсона и обнаружили, что он жив, но едва-едва. Два врача скорой помощи разделили двух пациентов между собой до прибытия второй бригады. Как только прибыла вторая бригада медиков и начала готовить Уилсона, первая бригада вывела Джексона из здания. Затем прибыли полицейские.

Малкольм не успел выйти из здания, следуя за каталкой с Джексоном и двумя врачами скорой помощи, как увидел, что охранник указал на него худому мужчине, одетого в помятый темно-синий костюм. С ним был офицер в форме, и еще несколько человек прибыли на своих машинах, мигая синими огнями и с воющими сиренами, пока Малкольм смотрел на них.

Прежде чем Малкольм успел сесть в машину скорой помощи, чтобы вместе с Джексоном отправиться в больницу, человек в помятом костюме подбежал к нему и авторитетно сказал: "Мистер Харрис? Пожалуйста, подождите. Я детектив Хант, и у меня к вам несколько вопросов".

Повернувшись лицом к полицейскому, Малкольм посмотрел на него с ледяной холодностью. "Простите, детектив, но в моего сына стреляли, и я должен пойти с ним, поскольку он без сознания, и, несомненно, у медицинского персонала тоже возникнут вопросы. Хотя, скорее, по поводу его истории болезни".

После долгого задумчивого взгляда на Малкольма детектив медленно кивнул головой: "Хорошо, мистер Харрис. Я сейчас приеду, чтобы взять у вас показания. Не покидайте больницу".

Ничего не ответив, Малкольм повернулся и вошел в ожидавшую его машину скорой помощи.

•  •  •

Прошло около шести часов, прежде чем прибыл детектив вместе с двумя офицерами в форме. К тому времени Джексона уже вывезли из операционной, и он спокойно отдыхал. Как выяснилось, пуля не задела ничего жизненно важного, однако Джексону предстояло длительное и болезненное выздоровление и, возможно, физиотерапия. Его сыну повезло. Пуля попала в одно ребро, отклонилась и застряла в другом ребре, сломав его. Пуля также разорвала некоторые грудные мышцы, и вот тут-то и понадобится терапия. Это будет тяжелое время для Джексона, но главное, что с его сыном все будет в порядке.

Теперь Джексон лежал без сознания в постели, в отдельной больничной палате, а его отец сидел на очень неудобном стуле рядом с кроватью Джексона. Врач, который вел дело Джексона, сказал, что они будут держать его под седацией в течение нескольких дней, чтобы сильная боль прошла, прежде чем разбудить его.

Малкольм наконец-то связался с Тришей, которая была за городом с друзьями. Он рассказал ей о Джексоне, не упоминая ничего о ее матери. Он ждал, пока она окажется перед ним. Затем он рассказал бы ей. Это была не совсем доброта, поскольку Малкольм сам еще 

не смирился с тем, что увидел. Он все еще не мог выбросить из головы образ разбитой, измазанной кровью головы Джессики. И, вероятно, никогда не сможет. Он даже не был уверен, что хочет этого. Это был жуткий способ помнить женщину, которую он когда-то любил как свою вторую половину.

Триша приедет еще через пару часов, и Малкольм знал, что ему нужно привести себя в порядок. Для себя, для Триши и, в конце концов, для Джексона. Малкольм не был уверен, знает ли Джексон, что его мать умерла. Опустив голову на руки, Малкольм просто позволил своим мыслям ускользнуть. Было проще не думать. Черт! Он не позвонил Эрику! Он мог бы сделать это сейчас, до приезда Триши.

Малкольм потянулся за телефоном, когда полицейские открыли дверь и вошли в комнату. Малкольм не успел ничего сделать, кроме как повернуться в кресле, как полицейские уже стояли рядом с ним, окружая его. И они не выглядели дружелюбными.

"Мистер Харрис. Встаньте",  — строго сказал парень, который ранее представился детективом Хантом.

"Что?!" — вырвалось у Малкольма, прежде чем двое полицейских схватили его за руки и силой подняли со стула. Прежде чем Малкольм успел выразить протест против такого обращения, двое полицейских потянули и согнули его руки за спиной, повалив его на пол.

"Что за черт?!" — закричал Малкольм, когда чье-то колено опустилось на его шею.

"Не сопротивляйся, и все пройдет легче!" — крикнул один из полицейских сверху. Он также почувствовал что-то тяжелое и грубое на своем позвоночнике, прямо посередине спины. Возможно, ботинок. "Мартин, быстрее! Надень на него наручники. Он пытается вырваться!"

Малкольм не пытался сделать ничего подобного, но, тем не менее, он услышал звук взводимого затвора автоматического пистолета. Он скорее почувствовал, чем увидел, что пистолет направлен на него.

"Хватит сопротивляться! Ты пострадаешь, если не успокоишься!" — сказал другой полицейский.

Колено, поставленное на его шею, давило вниз, пока он не услышал хруст позвонков, боль также быстро нарастала, пока он не издал болезненный хрип.

Малькольм услышал чьи-то шаги возле своей головы, когда он лежал на полу больницы, едва переводя дыхание. "Вам следовало сотрудничать, когда у вас была такая возможность, Харрис. Тебе было бы намного легче. А теперь... Посмотри на себя. Связанный, как свинья, и готов к закланию",  — сказал детектив Хант с беззлобным смешком.

"Хорошо. Поднимите его",  — приказал офицерам детектив Хант. " Сейчас мы собираемся услышать ответы на все вопросы. Только уже у нас. Ах, да, одна маленькая деталь — Малкольм Харрис, вы арестованы за покушение на убийство".

•  •  •

Полицейские допрашивали его несколько часов. Малкольм не был уверен, как долго они его допрашивали, поскольку он не смотрел на часы, висевшие на стене позади него. На это было две причины, одна из которых заключалась в том, что они приковали его к стулу и столу, так что его движения были ограничены. Во-вторых, у него очень болела шея, даже если он не был прикован, он все равно не мог повернуть свое тело, чтобы посмотреть на часы.

С самого 

начала Малкольм сказал полиции, особенно детективу Ханту, что ему нужен адвокат и медицинская помощь. Именно в таком порядке. Единственное, что сделали полицейские, это поменяли следователей. Сначала, как только он выдвинул свои требования, Хант вышел из комнаты, и Малкольм на некоторое время остался один. Затем вошел другой детектив. Он заявил, что является наблюдателем за состоянием здоровья, желая лишь удостовериться в его психическом и физическом состоянии. Он представился как Мануал Фернандес, не сообщив, ни должности, ни звании.

Он не выглядел мексиканцем, так как был чернокожим. Может быть, с Кубы. Трудно сказать в наше время глобализации, хотя он говорил с каким-то легким испанским акцентом.

Фернандес начал с обычных вопросов, которые задают раненым, но постепенно направил свои вопросы в сторону того, что произошло у Уилсона. Конечно, вопросы все еще были завуалированы тонкой пеленой беспокойства.

"Да ладно, мужик. Я пытаюсь тебе помочь. Тебе было больно, когда ты разбил дверь? У тебя сейчас болит плечо? Это тогда ты повредил шею?"

Или...

"Держу пари, у тебя болела шея, когда ты стрелял в мистера Уилсона. Ты, вероятно, не хотел стрелять в него. Ты не похож на человека, который будет стрелять в кого-то, по крайней мере, не специально. Наверное, у тебя болели плечо и шея, и ты случайно выстрелил. Это так? Это то, что произошло? Теперь у тебя болит шея?"

Или...

«Мужик, понимаешь, я имею в виду, одно дело — исцелить тело, но, чувак, ты должен сначала исцелить разум. Знаешь, чтобы тело зажило быстрее и зажило правильно. Понимаешь, что я имею в виду? Единственный способ сделать это — значит снять с себя бремя, мужик, освободить душу. Освободи дух внутри себя, чтобы тело могло начать исцеляться. Исповедь полезна для души. Я хожу на исповедь каждую субботу, и это помогает мне чувствовать себя новым человеком. Понимаешь, о чем я?"

Малкольм, несмотря на все усиливающуюся боль, которая теперь распространялась на плечи и руки, уклонялся от вопросов, отказываясь быть втянутым в лживую игру, которую вел Фернандес, и неоднократно просил предоставить ему адвоката и медицинскую помощь.

Пока...

"Детектив Фернандес! Убирайтесь оттуда! Немедленно!" — сказал усиленный электроникой голос, которого Малкольм раньше не слышал.

Глаза Фернандеса широко раскрылись от неприятного удивления, а через секунду он буквально вскочил со стула, на котором сидел. Не говоря ни слова, Фернандес в нервной спешке покинул комнату.

Малькольм сидел там, прикованный наручниками, не в силах пошевелиться, чтобы облегчить стреляющую боль. При каждом толчке боли он отправлялся в свой собственный маленький мир, борясь с надвигающимся водоворотом тьмы, который грозил засосать его в свои черные глубины. Каждый раз Малкольм всплывал на поверхность, но он знал, что это лишь вопрос времени, когда боль победит, и он поддастся ее натиску. "Возможно, это не такая уж ужасная перспектива",  — подумал Малькольм.

•  •  •

"Что, блядь, происходит? Я слышал, как он просил адвоката и медицинскую помощь, по крайней мере, три раза, пока я был здесь. Вы хотя бы вызвали ему адвоката? Медицинскую помощь?" — спросил разъяренный мужчина,  

стоя лицом к лицу с двумя детективами, Эмилем Хантом и Мануалом Фернандесом.

"Бросьте, капитан, парень виновен, и он собирался сломаться. Он готов был признаться. Если бы вы не...",  — пожаловался Хант, но прервался, но замолчал, увидев выражение лица своего капитана.

Капитан Амос Олбрайт угрожающе нахмурился, окинул Ханта холодным взглядом, когда тот заговорил, а затем остановился.

"Капитан, парень притворяется. Если бы у него была такая сильная травма, он бы уже потерял сознание от боли. Я имею в виду, что парень просто играет с нами. Понимаете?" — подхватил Фернандес. "И Эмиль прав, парень был готов выложить все. Еще пара минут и..."

"Я закончил с вами двумя ублюдками! Я здесь потому, что шеф позвонил мне домой. Он объяснил, и не очень приятно, что два моих детектива держат в заложниках человека без права на юридическое представительство и без какой-либо медицинской помощи. Несмотря на то, что этот человек просил и то, и другое. Неоднократно!"

Оба мужчины выразили свое удивление и беспокойство тем, что шеф полиции позвонил их капитану по поводу них. "Как он узнал? У него что, крыса в участке?" — спросил Хант несколько раздраженно.

Покачав головой, Олбрайт объяснил это двум детективам так, как будто разговаривал с детьми, а не с двумя взрослыми мужчинами. "Ни один из вас не присутствовал на утреннем брифинге в пятницу. Так что вы не знали, а поскольку вы оба не завели здесь настоящих друзей из-за своих ковбойских взглядов, никто не потрудился ввести вас в курс дела".

"Я уверен, что вы думали, что привести Харриса в эту комнату было умным решением. В эту конкретную комнату, потому что камеры и связь не работают уже несколько недель. Вы думали, что сможете изолировать его от всех, и у вас будет немного больше времени с ним. Чтобы сломать его. И конечно, чтобы получить это благословенное признание. И никто не узнает об этом, тем более что не будет никаких доказательств того, что Харрис когда-либо был в этой комнате. Я прав?" — спросил капитан на удивление приятным голосом. Хотя его взгляд оставался жестким и непреклонным.

Хант и Фернандес просто уставились на своего капитана, удивляясь, откуда он знает, как будто он читает их мысли.

"Ну, так получилось, что на прошлой неделе пришли ребята из технического отдела и все починили. Новые камеры, новые каналы связи, и самое лучшее. Любой допрос, происходящий в одной из комнат, теперь записывается в цифровом формате и передается в прямом эфире в штаб-квартиру, где сидят десятки людей и следят за камерами. Камеры включаются автоматически, когда открывается дверь в комнату, и выключаются вручную, когда комната освобождается".

Теперь детективы в ужасе смотрели на своего капитана, поскольку его слова дошли до них, и они осознали их последствия.

Тем не менее, Эмиль Хант, старший детектив, быстро сориентировался.

"О, капитан. Мы не избивали его и не применяли к преступнику бесчеловечного обращения. Что на самом деле видел шеф? Просто двух полицейских, которые пытались выполнить свою работу. Мы 

решили, пока ждем появления его адвоката, узнать, не хочет ли он что-нибудь рассказать. И как сказал Мануал, у него нет никаких признаков того, что он был ранен. Кроме того, если он и был ранен, то до того, как мы взяли его под стражу".

"Я слышал достаточно. Отдел внутренних расследований уже занимается этим делом. Это не в моей власти",  — объяснил капитан Олбрайт. "И прежде чем вы скажете что-нибудь еще, не надо. Я не хочу этого слышать, потому что, что бы я ни услышал из ваших уст, мне придется передать это дальше".

"Дерьмо!" — воскликнул Фернандес. "Внутреннее расследование? Правда, капитан? Почему вы должны были...",  — начал Мануал, когда его капитан вмешался.

"Я не имею никакого отношения к этому. Это был шеф. На самом деле, пока я не забыл..." Сделав глубокий вдох, капитан Олбрайт сказал, "Детектив первого класса Эмиль Хант и детектив третьего класса Мануал Фернандес, вы официально уведомлены о том, что вы оба отстранены от работы до тех пор, пока IA не завершит свое расследование, и вы не предстанете перед полицейской комиссией. Настоящим вам обоим приказано отказаться от всего имущества, принадлежащего полицейскому управлению, включая оружие и бронежилеты, которые были выданы вам на хранение. Вам также приказано покинуть эти помещения до дальнейших распоряжений ".

Ошеломленные тем, что только что сказал их капитан, все, что они могли сделать, это уставиться на Олбрайта.

"Извините, ребята, но вот что случается, когда забываешь следовать протоколу. И шеф был свидетелем этого вместе с еще примерно тридцатью людьми".

Вздохнув, Олбрайт сказала, более мягко и с более спокойным выражением лица: "Идите домой. Идите домой, и позвоните своему адвокату. Получите юридическое представительство. Делайте все, что считаете нужным, но прямо сейчас освободите свои столы и шкафчики и убирайтесь на хрен из моего участка. Сейчас же!"

Они прервали зрительный контакт с Олбрайт, и, как люди, которых ведут на виселицу, повернулись как один и поплелись в отделение отряда, чтобы освободить свои столы и сдать то, что они должны были сдать.

Олбрайт некоторое время смотрел на их медленно удаляющиеся спины, затем снова вздохнул и повернулся к комнате, в которой находился преступник. Теперь ему предстояло разобраться с мистером Харрисом. Без сомнения, Харрис, адвокат Харриса и его шеф собирались поджарить ему задницу и преподнести её на блюде. Олбрайт подумал, что лучше позвонить жене и предупредить ее, что он, возможно, не скоро придет. Похоже, предстояла еще одна долгая ночь.

•  •  •

Полиция не предъявила Малкольму официальных обвинений. Пришел капитан Олбрайт с двумя офицерами в форме и, когда они снимали наручники и цепи, искренне извинился перед Малкольмом за то, как с ним обращались раньше. Прибывшая бригада скорой помощи доставила его в больницу. С адвокатом Малкольма связались, и когда Малкольм рассказал ему о том, что произошло с Хантом и Фернандесом, адвокат едва не пустил слюну в трубку. Пообещав, что он не будет ни с кем говорить о том, что произошло с Уилсоном или 

с копами, и не будет ни в чем не признаваться, Малкольм повесил трубку, договорившись с адвокатом о встрече в больнице.

Как выяснилось, у Малкольма в шейном отделе выскочил диск, но когда адвокат Малкольма узнал о травме, он практически танцевал от радости. Напомнив о боли, которую Малкольм испытал из-за травмы, он объяснил, что его ликование было вызвано иском, который он собирался предъявить полиции, городу и всем остальным, с кем он мог судиться. Малкольм был рад за своего адвоката.

"Ладно, это все, Рик?" — спросил Малкольм своего адвоката Ричарда "Рантини" Сантини. "Моя шея убивает меня, и у меня куча дел, которые нужно сделать. Похороны Джессики и все такое".

"Да, думаю, да. Если нет, я могу прислать кого-нибудь с чем-нибудь еще, что нужно подписать",  — ответил Рик. "Еще раз, я сожалею о том, что случилось с Джессикой. Я не могу представить, что чувствуете вы и дети. Слушай! Я до сих пор не могу в это поверить!"

"Да. Я тоже не могу",  — пробормотал Малкольм, испытывая смешанные чувства.

"Что ж, увидимся через несколько дней. Если что-то изменится, я дам тебе знать. Ты делай то же самое. Помни, если сюда придут копы, первое, что ты сделаешь, это позвонишь мне. Не говори с ними. Звони мне. Приедут копы, звони мне! Понял?"

"Да. Я понял",  — ответил Малкольм, его раздражение немного вылилось на повторные инструкции.

После рукопожатия и пожелания "поскорее поправиться, но не слишком скоро" Рик ушел, а Малкольм с облегчением вздохнул и сел в кресло. Ти пробыла в больнице всю ночь и большую часть сегодняшнего дня. Она должна была скоро вернуться домой. Малкольм застонал, пытаясь найти удобное положение. Его убивал сильный дискомфорт, от боли, которую он чувствовал, и пластикового шейного корсета, который он носил, неудобного выступа, который бесконечно натирал. Но врач настоял, чтобы он носил этот корсет несколько дней, возможно, дольше. Врач хотел, чтобы он остался в больнице на несколько дней, но у Малкольма было слишком много дел, а делать их было некому. Поэтому врач с неохотой отпустил его домой, сделав ряд страшных предупреждений, главное из которых — постоянно носить шейный воротник.

Малкольм позвонил Эрику, как только его выпустили из полиции, и, объяснив ситуацию, Эрик быстро согласился полностью управлять компанией, пока Малкольм не сможет вернуться к выполнению своей части обязанностей. Эрик также предложил свою помощь в любом другом качестве, если таковая потребуется. Малкольм оценил это предложение и то, что за ним стояло, но сказал Эрику, что все улажено.

Теперь ему предстояло встретиться с дочерью, и как-то объяснить ей, как умерла ее мать и почему. Зная Тришу, невозможно было обойти вопрос "почему". Она будет настаивать на объяснении. Почему ее мать отправилась к Уилсону в то утро? Почему Уилсон убил ее и почему он выстрелил в ее брата и чуть не убил его?

Хотя Малкольм был уверен, что знает ответы на некоторые из этих вопросов, он не мог быть абсолютно уверен, почему Уилсон 

спланировал такой долгий и чудовищный обман, закончившийся убийством.

По крайней мере, Клэр еще не приехала, так, что он должен был быть благодарен за это. Точно! Малкольм жалел, что она вошла в их жизнь! Все это дерьмо случилось, когда она вернулась. Нет. Это было не совсем верно, если быть честным, Джессика, очевидно, встречалась с Уилсоном все эти годы. Возможно, именно его имела в виду Клэр, когда говорила о романе Джессики. Ян Уилсон! Как же он ненавидел этого ублюдка! Если кто и должен быть мертв, так это этот ублюдок!

"Как бы я хотел, чтобы этот ублюдок утонул в тот день!" — подумал Малкольм, его настроение стало еще мрачнее, чем было до того, как Ян Уилсон — и да, даже Клэр — появились в его голове.

Даже когда эта новая глубокая ненависть укоренилась в его существе, Малькольм почувствовал, как что-то другое быстро поднимается и неожиданной волной захлестывает его. В его груди нарастало отчаяние, а сердце, казалось, трепетало. Если бы он мог наклониться вперед и положить голову на руки, Малкольм так бы и сделал, но приспособление, окружавшее его шею, препятствовало этому движению. Ему пришлось откинуть голову назад, на встроенную в кресло подушку, даже когда из плотно закрытых глаз выдавились слезы печали. Не было ни громких рыданий, ни сдавленного дыхания, ничто не указывало на душевную боль, которую он испытывал, кроме слез, медленно стекавших по его изможденному лицу.

"Почему, Джессика? Почему ты не могла быть счастлива со мной? Чего тебе не хватало, что ты искала в другом? Что я тебе сделал? Почему ты завела гребаный роман с этим мудаком, Уилсоном?!" То, что началось едва слышным шепотом, нарастало крещендо, пока последний вопрос не был задан с оглушительным криком.

Он почти ожидал ответа. Но в ответ была лишь тишина.

•  •  •

Объяснение с Тришей оказалось хуже, чем Малкольм мог себе представить. Сначала был шок, и она не могла реагировать или отвечать на то, что говорил ей отец. Затем пришел гнев, и она набросилась на Малькольма, с яростью набросилась на него, на мать и на Яна. Затем навалилась огромная боль, которая пришла вместе с признанием того, что отрицать факты невозможно. Триша впала в уныние. Ее мама умерла, и ничто не могло этого изменить. Джессика не вернется.

После этого она плакала в объятиях Малькольма, казалось, часами, хотя на самом деле это было всего несколько минут. А через некоторое время появилась Клэр. Как вихрь, ворвалась в дом, всё нарушив. И все же с появлением Клэр, начался какой-то порядок, даже если Малкольм с трудом переносил сестру своей умершей жены. Она почти сразу взяла все в свои руки. Приготовила поесть, поставила стирать одежду, и убрала все остальное. Малкольм был удивлен, хотя этого было недостаточно, чтобы преодолеть раздражение от присутствия Клэр. Кто бы мог подумать, что Клэр может быть такой домашней? Он бы точно не догадался, ворчал про себя Малкольм. Было еще кое-что, что его раздражало:  

Малкольм ни разу не заметил никакой эмоциональной реакции на смерть ее сестры. Конечно, все по-разному реагируют на смерть, но ему было интересно, как Клэр могла так спокойно отнестись к смерти сестры, не проронив, ни слезинки, когда утешала Тришу. В конце концов, Триша успокоилась и, наконец, поднялась в свою старую комнату, чтобы поспать. У Малкольма было слишком много забот, к тому же у него начала нестерпимо болеть шея, и он не мог уснуть. Поэтому он сидел в своем кресле, пытаясь разобраться в кусках, которые стали его жизнью, и тупо смотрел на стену перед глазами.

"С ней все будет в порядке, Малкольм. Триша — сильная молодая женщина, как и ее мать... И ее отец",  — устало сказала Клэр, входя в комнату и прерывая его мрачные размышления.

Ворча в ответ, Малкольм продолжал смотреть прямо перед собой, изо всех сил игнорируя вторжение Клэр.

Медленно обойдя его кресло, чтобы не испугать деверя, Клэр вошла в поле его зрения. Прочистив горло, она решительно посмотрела ему в глаза и сказала очень мягким голосом, смягченным усталостью и чем-то еще: "Мне очень жаль, Малькольм".

Малкольм перевел взгляд на нее и на краткий миг испытал удивление, после чего перевел взгляд обратно на стену. Его лицо было словно из гранита, а глаза блестели в тусклом свете кабинета. Клэр не могла сказать, как ее слова повлияли на него, но все, же она чувствовала, что должна продолжать.

"Триша сказала мне, что Джексон полностью поправится. Я так рада! Я не могла представить... Ну, я просто рада. Я навещу его утром. Если ты не против. Я не пытаюсь вмешиваться, Малкольм, но он мой племянник, а Триша — моя племянница, и я хочу помочь. Помочь настолько, насколько смогу".

"Где ты была все эти годы, гребаная шлюха, теперь ты хочешь позаботиться о моей семье? А как же твоя гребаная сестра, сука?!" — тихо подумал Малкольм. "Или тебе на нее похуй?"

Словно прочитав его мысли, Клэр сказала несколько неуверенно: "Я бы так же хотела присутствовать на похоронах Джессики. Мы... Я... Между нами все осталось в подвешенном состоянии, когда я уехала. Я бы хотела, чтобы все закончилось. Если ты скажешь, что не хочешь меня там видеть, я все равно пойду, но останусь сзади. Подальше от всех. Она была моей сестрой, даже если мы... Даже если я не относился к ней как к сестре".

Казалось, ничто не могло сдвинуть с места гору, которую звали Малкольм. Клэр видела, что какое бы воздействие ни оказывали ее слова, оно было скрыто внутри молчаливого мужчины.

"Наверное, я пойду. Мне еще нужно снять номер в гостинице, а уже поздно",  — объяснила Клэр, выходя из комнаты. "Спокойной ночи, Малкольм".

Не успела она полностью выйти из комнаты, как услышала, что ее зять что-то сказал.

"Стой".

Клэр, удивленная его резким и грубым словом, остановилась и обернулась, любопытствуя, что еще он хотел сказать.

"Уже поздно. Есть пара свободных спален, которые ты можешь использовать. Ты можешь остаться на 

ночь, или нет. На твой выбор. Но если ты понадобишься Трише, будет лучше, если ты будешь под рукой".

Малкольм говорил отстраненным голосом, можно было бы даже сказать, что это был голос, лишенный всех эмоций, и его поза соответствовала с его словами, поскольку он не пошевелил ни единым мускулом. Он продолжал смотреть прямо перед собой. Если бы Клэр стояла к нему лицом, она могла бы увидеть, как по его лицу скатилась слеза.

После минутного раздумья Клэр кивнула головой, в основном самой себе, как бы соглашаясь со словами Малькольма, но она думала о другом. "Хорошо, Малькольм. Спасибо. Думаю, я останусь. Увидимся утром. Спокойной ночи".

Он вернулся к ворчанию, и когда Клэр услышала признание Малькольма, она грустно улыбнулась.

•  •  •

"... прах, пепел в прах, ища той блаженной надежды, когда Сам Господь сойдет с небес...".

В день похорон Джессики то и дело начинался ливень. Похоронное бюро соорудило большой полотняный навес, самый большой из имевшихся в наличии, для гостей и родственников. Но по мере того, как прибывало все больше и больше людей, они заполняли шатер и выходили за его края. Малкольм, Триша, Клэр и очень немногие тети и дяди — братья и сестры родителей Джессики — едва помещались под навесом, сидя в креслах.

Церковные службы были необычайно длинными, они длились больше часа, чем положено по расписанию. Казалось, каждому присутствующему было что сказать, и все они хотели получить свое время на церковной трибуне. Наконец, директор похоронного бюро встал, объявив в очень резкой форме, что их время истекло, и церковь ждет еще одну похоронную службу, им нужно заканчивать и двигаться к месту захоронения.

На месте захоронения, так как дождь хлестал под навесом из-за порывов сильного ветра, священник торопливо произнес заготовленную надгробную речь. Как только он закончил, сразу поспешил уйти. Никто больше не хотел сопротивляться стихии, чтобы сказать последние слова. Ливень вовсю хлестал импровизированный навес, и вскоре, собравшаяся толпа быстро разошлась, спеша к своим припаркованным автомобилям. Остались только Малкольм, Триша, Джексон в инвалидном кресле, Клэр, Эрик и еще пара друзей, Мона и Рой.

Мона была в порядке, но Рой был занозой в заднице, подумал Малкольм, поблагодарив их за присутствие и утешительные слова. Рой никогда не знал, когда нужно замолчать, и он продолжал бы рассказывать о других его знакомых умерших людях и о том, как прошли их похороны, если бы Мона не потянула его за рукав и не сказала мужу недвусмысленными словами, что они уходят.

"Прости, Малкольм. У Роя рот, как поезд длиной в пять миль, чтобы остановить его, нужна вечность",  — сказала Мона, наполовину объясняя и наполовину извиняясь. Не обращая внимания на протесты Роя, Мона продолжила. "И как потерянное племя Израиля, он вечно блуждает".

Не обратив внимания на оплошность Роя, Малкольм ответил: "Спасибо, что вы с Роем, пришли на похороны Джессики. Мы все это ценим".

"Конечно. Мы сочувствуем вам и вашим близким. Кроме того, если мы можем чем-нибудь помочь...",  — замялась Мона, оставив остальное недосказанным,  

уверенная, что Малкольм никогда не обратится к ним за помощью. Его гордость была слишком велика для этого.

"Спасибо за предложение, Мона. Я буду иметь это ввиду, если понадобится",  — ответил Малкольм автоматически, не задумываясь об этом. "С нами все будет в порядке".

"Хорошо, Малкольм, но я буду проверять вас всех время от времени",  — заверила Мона, затем с задумчивым видом понизила голос, чтобы только Малкольм мог услышать ее слова. "Ей ужасно больно, Мэл. Ей действительно больно".

Полагая, что она говорит о Трише, Малкольм, тоже понизив голос, сказал: "С Триш все будет в порядке. Хотя ей пришлось нелегко, она, в конце концов, оправится. Спасибо за заботу, Мона".

Ее глаза слегка расширились от удивления, но Мона быстро ответила согласием: "О, я уверена, что ты прав. Триша — стойкая девушка". Сделав вдох, Мона, словно ступив на минное поле, с легкой опаской сказала: "Я имела в виду Клэр".

Малкольм на мгновение взглянул на Мону, затем отвел глаза и опустил голову, почти испуганно, как будто она вдруг превратилась в Медузу.

Холодным голосом, почти лишенным эмоций, он сказал: "Я даже не знаю".

"Мэл. Пожалуйста. Послушай меня. У нее никого нет. Ее родители умерли и похоронены, много лет назад. Ее сестра — совсем недавно. Остальные родственники не хотят иметь с ней ничего общего. Единственная семья, которая у нее осталась, это ты и твои дети",  — прошептала Мона, настойчиво, почти умоляюще.

Все еще отказываясь смотреть ей в глаза, боясь, что эта добрая женщина увидит в нем монстра, Малкольм ответил резким шепотом. "Мона, мне все равно! Она не моя семья. Насколько я понимаю..."

Он уже собирался сказать: "Клэр может присоединиться к своей сестре в земле", но его мозг, наконец, включился, и осознание того, что он чуть не сказал, ударило по нервам. Действительно ли он был таким монстром, каким себя считал? Действительно ли он желал Клэр смерти? Он не знал. Его жизнь протекала в калейдоскопическом туннеле. В этом же туннеле его эмоции были американскими горками. Неужели он действительно изменился настолько, что смерть человека стала для него бессмысленным событием?

Малкольм не знал, но он должен был найти эти ответы. Может быть, после того, как все уляжется, и с Уилсоном разберутся, тогда он сможет обрести покой, необходимый для выяснения всего остального. А пока...

Начав с того места, где он остановился, что заняло меньше времени, чем сделать половину вдоха, Малкольм продолжил: "- Она может оставаться здесь столько, сколько ей нужно. Но я надеюсь, что она этого не сделает".

Мона внимательно посмотрела на его лицо, прежде чем кивнуть. "Ты хороший человек, Малкольм Харрис".

По какой-то причине заявление Моны вызвало в нем глубокий стыд, и все, что он мог сделать, это кивнуть в знак молчаливого признания.

"Мы сейчас уйдем. Еще раз, я сожалею о вашей потере. Теперь вы знаете, если вам что-нибудь понадобится... И не позволяй своей гордости мешать звонку",  — предупредила Мона на прощание, шагнув к мужу, взяла его за руку, раскрыла зонтик и 

повела его к их машине.

Малкольм некоторое время смотрел им вслед, желая, чтобы его жизнь сложилась так же, как у Ленардов. Ни у кого не было сомнений в том, как сильно Мона и Рой любили друг друга. И вдруг Малкольм понял, что отчасти его раздражение Роем было вызвано завистью, да, даже немного ревностью. Мона никогда бы не изменила Рою. На самом деле, Малкольм не мог представить себе такого сценария. Кроме того, Рой был кем угодно, но только не обманщиком. Опять же, Малкольм не мог представить себе сценарий, в котором Рой изменил бы Моне.

Покачав головой в изумлении от такой пары, Малкольм повернулся, чтобы взглянуть на своих детей. Они, похоже, были заняты разговором с Клэр. Эрик, стоя почти в самом центре навеса, пытаясь укрыться от сильного ветра и дождя, что-то внимательно рассматривал на своем мобильном телефоне. Эрик всегда что-то исследовал, заключал сделки или читал на своем мобильном телефоне, когда не мог сидеть за своим офисным или домашним компьютером.

Малькольм, глядя на своих детей и партнера, подумал, что, несмотря на предательство Джессики и убийство ее Уилсоном, а также нежелательное присутствие Клэр, он должен признать, что должен ценить то, что у него есть. Ведь все было не так уж плохо. В общем и целом.

•  •  •

Он пришел в себя от симфонии боли.

Он услышал далекий писк и резкое бульканье. Ни один из этих звуков не запечатлелся в его мозгу. Он все еще был слишком захвачен физическим страданием, чтобы что-то понять.

Затем...

Последнее воспоминание нахлынуло на него. Он улыбнулся, или попытался улыбнуться. Он снова увидел забрызганную голову Джессики Харрис, большая часть ее черепа была просто раздроблена, оставив в голове большую дыру от взрывного удара пули, вышедшей сбоку.

Затем...

После этого ничего не было, его память была просто пуста, пока он не очнулся минуту назад.

Ему показалось, что он услышал чей-то крик, но это могли быть отголоски воспоминаний. Разве Джессика не кричала, когда ей оторвало макушку? Он не был уверен, тем не менее, эта мысль заставила его улыбнуться.

Он скорее почувствовал, чем увидел или услышал, что кто-то рядом с ним, но при всем желании не мог открыть глаза. Они оставались закрытыми, как будто их заварили.

Ему казалось, что он слышит голоса, но слова, то приближались, то удалялись. Эти слова никогда не приближались достаточно близко, чтобы почувствовать вкус? Нет. К чему-то другому.

Он слышал крики более отчетливо и, возможно, громче. Кто бы это ни был, ему хотелось, чтобы они замолчали.

Со временем он почувствовал, как на него наваливается всепоглощающая сонливость, чтобы снова затянуть его в свои темные, но спокойные глубины.

•  •  •

"Перестань волноваться, папа. Я в порядке. Или было бы, если бы ты не спрашивал меня о самочувствии каждые пять минут",  — сказал взволнованный Джексон. "Правда. Я. Со мной всё хорошо!".

Посмотрев на сына долгим взглядом, хотя и с сомнением, Малкольм кивнул головой в знак признания.

Триша, которая стояла неподалеку, добавила свое мнение. "Да ладно, папа,  

с Джексоном все в порядке. Он идет на поправку. Это у тебя будет не все так хорошо, если ты не отдохнешь. Тебе нужен сон. Много. Я останусь с Джексоном. Ладно?"

"Но..." начал Малкольм, но его прервала Триша: "Никаких "но", папа. Теперь иди наверх и отдохни. Я разбужу тебя, если что-то случится".

Покачав головой над упрямством своих детей, Малькольм рассмеялся и сказал: "Хорошо. Хорошо! Вы все победили. Я ухожу".

Прошло три недели с того ужасного дня. Хотя Малкольм практически порвал с Джессикой, он чувствовал потерю ее жизни так же глубоко и болезненно, как и его дети. А как иначе? Он был женат на их матери много лет. Одно дело — развод, и совсем другое — знать, что она больше никогда не появится в жизни их детей.

Ее смерть застала всех врасплох. Более того, способ ее смерти привел людей в ужас, а действия Яна Уилсона вызвали шок. Его заявление о самозащите, сделанное в полиции, было встречено с недоверием, но в, то время, когда все еще были потрясены — даже полиция была потрясена вспышкой смертельного насилия — следователи поверили Яну на слово, по крайней мере, до завершения расследования.

И хуже всего было то, что Уилсон, перед тем как потерять сознание от потери крови, утверждал, что Малкольм Харрис был замешан в этом и застрелил его, когда он, Ян Уилсон, защищался от другого Харриса и его матери.

Когда Малкольм устало, поднимался по лестнице в свою спальню, он не мог не вспомнить то ужасное утро. Если бы он приехал на минуту или две раньше, возможно, все сложилось бы иначе.

Не успел он подняться на верхнюю ступеньку лестницы, как раздался звонок в дверь. Несомненно, это был какой-то доброжелатель, пришедший узнать, как дела. После похорон большинство людей, которых он знал, заходили хотя бы раз. Некоторые, например Мона Ленард, заходили к нему дважды в неделю. Поэтому, не задумываясь о том, кто стоит за дверью, Малкольм продолжал идти в свою спальню, и чем больше он думал об этом, тем больше понимал, что дети были правы. Он не высыпался. Ему действительно нужно было больше отдыхать. Может быть, он сходит к семейному врачу и купит что-нибудь, что уложит его спать и даст уснуть.

Придя в свою спальню, Малкольм почувствовал, что кровать зовет его, и как раз, когда он собирался лечь, Триша вошла следом за ним.

"Папа, не хочу тебя беспокоить, но здесь полиция. Они хотят поговорить с тобой. Мне очень жаль, папа. Я пыталась сказать им, что ты отдыхаешь, но они сказали, что им важно поговорить с тобой прямо сейчас",  — несколько нервно сказала Триша.

Малкольм резко обернулся. Не реагируя на заявление дочери, он мягко сказал ей: "Тише. Все в порядке, Ти. Я уверен, что это просто формальность. Они зададут свои вопросы и уйдут".

Триша слабо улыбнулась ему, прежде чем ответить: "Возможно, ты прав, папа".

Улыбнувшись дочери в ответ, он спустился обратно по лестнице.

"Да, офицеры? Чем я могу вам 

помочь?" — спросил Малкольм двух патрульных, стоявших на крыльце.

"Малкольм Харрис?" — спросил один из офицеров официальным тоном.

"Да, это я",  — признал Малкольм, нахмурившись на формальные манеры офицера.

"Я офицер Харви. Это офицер Малдун. Мы хотели бы поговорить с вами. Не могли бы вы выйти, сэр?" Хотя вопрос был задан как вопрос, по тону было очевидно, что это был приказ.

Подтвердив свои имена по табличкам с именами, которые носил каждый, вместо того чтобы спорить или возражать, Малкольм молча вышел на крыльцо.

"Есть ли у вас удостоверение личности с фотографией для подтверждения вашей личности?" — спросил тот же офицер.

Ничего не ответив, Малкольм достал бумажник из заднего кармана. Он протянул свои водительские права тому, кого назвали Харви.

Осмотрев его, а затем, просканировав на портативном сканере, прикрепленном к поясу, он вернул лицензию Малкольму. Заметив вопросительный взгляд на лице Малкольма, другой полицейский, Малдун, усмехнулся и объяснил: "Это новейший гаджет, который испытывает департамент. Он сканирует водительские права, вычисляет информацию, и после этого мы можем распечатать штрафы, вместо того чтобы выписывать их, быстро проверить, нет ли желающих, что раньше занимало некоторое время, поскольку нужно было искать в нескольких отдельных базах данных. Он может сделать много вещей и сократить время, которое мы проводим с ручкой и бумагой, но в вашем случае он просто регистрирует, что мы с вами встретились".

"О. Думаю, это удобно",  — сказал Малкольм небрежно.

Заметив вялую реакцию подозреваемого, Харви вмешался, прежде чем его напарник, Томас Малдун, смог войти в раж, объясняя далее преимущества использования устройства. "Мистер Харрис, мы здесь, чтобы задать вам несколько вопросов относительно стрельбы в Яна Уилсона. Нам просто нужно прояснить некоторые неясные моменты, которые возникли в ходе расследования. Вы не против?"

Не колеблясь, Малкольм ответил: "Нет, я против. Без присутствия моего адвоката на допросе — нет. Мне жаль, парни, но так должно быть".

Глаза Харви вспыхнули от гнева, всего на мгновение, хотя его лицо оставалось бесстрастным, прежде чем он заставил себя отпустить это. Его все еще раздражало, как преступники могут так легко избежать ответственности за свои действия, просто заявив, что им нужно вызвать своих адвокатов. Но... "Я понимаю. Тогда, во что бы то ни стало, пожалуйста, позвоните своему адвокату. Мы подождем здесь".

Последнее предложение офицера вызвало у Малкольма некоторое беспокойство, и он нахмурился, обдумывая возможные намерения офицеров. "Извините, офицеры, но если у вас нет ордера, я попрошу вас не заходить на мою территорию. На всякий случай, если вы не заметили, обращаю ваше внимание на то, что по периметру моей собственности вывешено несколько объявлений "Частная собственность, посторонним вход воспрещен"".

Офицер Малдун посмотрел на своего напарника, убеждаясь, что тот не взорвется при проявлении сопротивления со стороны подозреваемого. Видя, что Харви все еще контролирует ситуацию, он повернулся к преступнику. "Сэр, у вас нет выбора. Мы не нарушаем границы, потому что законы о нарушении границ не распространяются на офицеров при исполнении".

"Понятно. Но применяются ли они, когда у вас нет причины? Кроме того,  

чтобы попасть на мою территорию, вам нужно было либо перепрыгнуть круговую ограду, либо взломать замок на воротах. Я могу проверить видеонаблюдение, чтобы узнать, какой из них использовали вы и офицер Харви. Мне нужно это сделать?"

Полицейские, слушая Малькольма, выглядели смущенными, но все же не выглядели убежденными. "Офицеры, на частной собственности существует ожидание неприкосновенности частной жизни даже от сотрудников правоохранительных органов, если только нет причины, например, на этой частной собственности совершается преступление, или офицеры преследуют преступников. Однако таблички "Посторонним вход воспрещен" обычно недостаточно, чтобы обеспечить надежную защиту, когда в дело вступают сотрудники правоохранительных органов. Вот почему запертые ворота, забор и видеонаблюдение. Единственное, чего мне не хватает в моем стремлении, чтобы никто не проник на мою территорию — это сторожевых собак, патрулирующих участок. Или вооруженной охраны. Понимаете, к чему я клоню?"

Оба мужчины выглядели готовыми к спору, но ни один из них не был уверен, как обосновать свои аргументы в рамках закона, учитывая ситуацию. Затем они заметили, что подозреваемый указывает на один из углов своего крыльца. "У меня есть несколько камер, установленных на внешней стороне моего дома. Все они имеют высокое разрешение, ночное видение и микрофоны. Так что, да, нас записывают. Эта запись в режиме реального времени отправляется на мой сервер и в облачную службу. Поэтому я еще раз говорю, вы можете подождать за моей территорией, пока я звоню своему адвокату".

"Мистер Харрис, почему для меня и офицера Харви является проблемой ждать на вашем крыльце? Вам есть что скрывать?" — спросил Малдун с вызовом в голосе.

Малкольм, с любопытством разглядывая двух офицеров, с готовностью ответил: "Нам всем есть что скрывать. Даже вам, двум офицерам. Если вы все женаты и изменяете своим женам, хотите ли вы, чтобы они знали об этом? Конечно, нет. Вы бы скрыли этот факт". Малкольм объяснил, подчеркнув слова "скрывать" и "факт". "Я могу продолжать и продолжать, но я хочу сказать, что закон позволяет рассчитывать на неприкосновенность частной жизни на моей собственной территории, и я пользуюсь этим правом. Больше в этом нет ничего такого".

Как только Малкольм закончил говорить, в дверях появилась Триша и громко сказала: "Папа! Капитан Олбрайт звонит по телефону. Он уже в пути и хочет поговорить с тобой".

Подняв вопросительно бровь, Малкольм сказал: "Мне нужно поговорить с вашим боссом, если вы не хотите, чтобы я поговорил с ним о моих правах и о том, как, по моему мнению, вы попираете эти права, я предлагаю вам вернуться в машину и подождать там".

С прерывистым вздохом Харви язвительно сказал: "Пойдем, Том. Мы не хотим нарушать ничьи права". Пока он говорил, Харви спускался по ступенькам.

Кивнув в ответ, офицер Малдун присоединился к офицеру Харви и пошел обратно к их машине. Малдун остановился и повернулся, как будто хотел что-то сказать Малкольму, но передумал и продолжил идти к воротам в ограде забора.

Бросив последний взгляд на офицеров, чтобы убедиться, что они действительно возвращаются 

к своей машине, Малкольм, покачав головой, вошел в свой дом.

"Да, это Малькольм Харрис, капитан Олбрайт".

"Мистер Харрис, эти два офицера все еще находятся в вашем доме?" — спросил капитан без всякой преамбулы приветствия.

"Да, сэр, они здесь".

"Хорошо. Я хочу поговорить с ними, когда прибуду. А теперь, мистер Харрис, мне нужно, чтобы вы тоже оставались на месте. Мы получили новое развитие событий в связи со смертью вашей жены. И мне очень нужно обсудить это с вами",  — сказал Олбрайт.

"Понятно",  — ответил Малькольм, несколько настороженно. "Мне понадобится присутствие моего адвоката, капитан?"

Наступила минута молчания, прежде чем полицейский ответил. "Мистер Харрис, я не могу советовать вам то или иное. Однако я могу сказать, что если вы считаете, что вам необходимо присутствие вашего адвоката, то я не могу помешать вам, пригласить его к себе".

"Хорошо. Думаю, вы адекватно ответили на мой вопрос. Увидимся, когда вы приедете, капитан Олбрайт".

"Да, сэр",  — ответил капитан полиции, прежде чем повесить трубку.

Тон голоса Олбрайта был контролируемым, даже нейтральным, и чрезвычайно сердечным. Конечно, подумал Малкольм, это могло быть связано с тем, что капитан был осторожен и не хотел повторения того, что произошло в предыдущем опыте Малкольма с копами. Тем не менее, это только усилило беспокойство Малкольма.

"Ти, ты позвонила моему адвокату? Ричарду Сантини?" — поинтересовался Малькольм.

"Да, конечно, позвонила. Ты же сам сказал. А что? Разве ты не хотел, чтобы он был здесь?" — спросила Триша, обеспокоенная тем, что она могла неправильно расслышать просьбу отца позвонить адвокату.

"Да. Я знаю. Рик сказал, когда он приедет?"

"Нет. Я с ним не разговаривала. Я оставила сообщение на его голосовой почте",  — сказала Триша, ее беспокойство росло, только теперь это было беспокойство за отца. "Папа? Полиция снова собирается тебя арестовать?"

"Я не знаю. Я понятия не имею, о чем Олбрайт хочет поговорить. Только то, что он сказал, чтобы я ждал его".

"ПАПА! ТРИША!" — возбужденно кричал Джексон с дивана. Он опирался на свою здоровую руку. "Идите сюда!"

Отец и дочь бросились к Джексону. "Что случилось? Ты в порядке, сынок?" — спросил обеспокоенный Малкольм.

"Да. Да. Я в порядке. Триша просто напомнила мне кое о чем",  — ответил взволнованный Джексон.

"В чем дело, Джексон? О чем я тебе напомнил?" — поинтересовалась его сестра.

"Мой телефон. О моем телефоне!" — затараторил Джексон, все больше возбуждаясь от волнения. "На моем телефоне я записал то, что произошло. Я имею в виду в доме Уилсона. Я все записал. Я думаю."

"Что? Что значит "думаю"? Ты не уверен?" — спросил внезапно напрягшийся отец.

"Нет. Я забыл об этом, пока Триш не напомнила мне своим комментарием, что оставила голосовое сообщение твоему адвокату",  — сказал внезапно погрустневший Джексон. "С того дня мне не нужен был телефон. Я имею в виду, я плохо соображал, с этими обезболивающими и все такое. Я не проверял, записал ли он что-нибудь".

И его сестра, и его отец просто уставились на него. "Ладно, Джексон, не будем обнадеживаться, но если он записал голоса, то, возможно, там есть что-то, что 

можно использовать ".

"Триш, принеси мой телефон. Кажется, я оставила его на кухонном столе",  — попросил ее брат.

Триша подпрыгивала на носочках, направляясь на кухню, настолько переполненная надеждой, что почти парила. "Вот он, Джексон. Давай, поторопись. Копы уже в пути".

Не потрудившись ответить, Джексон взял свой телефон и начал быстро водить указательным пальцем по экрану телефона. "О, да. Он записал почти три часа аудио, прежде чем села батарея".

"Давай! Поторопись!" — подбадривала его сестра.

"Я. Подожди. Вот файл!" — воскликнул Джексон с триумфом.

В этот момент они услышали, как снаружи, на ступеньках крыльца, заскрипели каблуки ботинок. Пришел Олбрайт.

"Подожди, Джексон. Отдай телефон сестре. Сейчас же!" — приказал Малкольм спокойным, но не терпящим возражений тоном.

"А? Ни за что!" — запротестовал Джексон. Прежде чем Малкольм успел ответить, они услышали, как открывается дверь.

"Мистер Харрис? Мне нужно поговорить с вами. Это срочно." сказал капитан Олбрайт очень серьезным тоном.

"Входите, капитан",  — поприветствовал Малкольм, глядя на сына и безмолвно умоляя Джексона следовать его словам. "Мы в гостиной... О, вы уже там."

"Да, сэр. Боюсь, это не очень хорошие новости". Вздохнув с сочувствием, Олбрайт почти неохотно сказал. "У меня есть ордер на ваш арест, мистер Харрис. И еще один для вашего сына, Джексона Харриса".

При упоминании его имени в связи с арестом Джексон пискнул от удивления: "Я?! Что я сделал?"

Взглянув на молодого человека, лежащего на кушетке, с тяжелой и выпуклой повязкой на туловище, он заговорил в рацию. "Нам нужна медицинская транспортировка в...",  — передал капитан полиции соответствующую информацию диспетчеру.

"Мистер Харрис, вы собираетесь пойти добровольно? Потому что, как я слышал, вы были несколько упрямы раньше",  — спросил капитан недружелюбным голосом. В его тоне слышалось почти веселье.

"Да. Я пойду спокойно. Но я бы попросил подождать, пока прибудет медицинский транспорт, чтобы я мог убедиться, что моему сыну обеспечен надлежащий уход".

Подумав немного, капитан Олбрайт покачал головой, словно не веря тому, что слышит, и сказал: "Не думаю, что это будет проблемой. Однако мы наденем на вас наручники. Стандартная процедура".

Пожав плечами, Малкольм сказал: "Я понимаю". И, сказав это, он повернулся, заложив руки за спину. "Джексон, отдай Трише ее телефон".

"А? Это мой..." — жалобно начал Джексон.

"Джексон! Ты сможешь посмотреть фотографии, когда выйдешь под залог, а пока Трише понадобится ее телефон",  — терпеливо объяснял Малкольм, надеясь, что его сын перестанет быть таким тупым и поймет, что самое худшее, что сейчас может случиться, это то, что полиция заберет его телефон.

Недоуменно нахмурившись, Джексон медленно передал телефон сестре.

"Триша, попробуй еще раз дозвониться до Сантини. Продолжай пытаться, пока не дозвонишься до него. Скажи ему, что происходит".

Взяв в руки телефон брата, она направилась к столу, чтобы еще раз набрать номер адвоката. Введя его номер, она ждала, когда включится голосовая почта. Вместо этого после третьего звонка ей ответил живой голос.

"Ричард Сантини. Чем я могу вам помочь?" — ответил адвокат богатым баритоном.

Триша быстро объяснила, кто она такая и какова ситуация, но не упомянула об аудиофайле. Положив трубку, она сказала Малкольму, что его 

адвокат уже в пути и встретится с ним в тюрьме.

К этому времени за Джексоном прибыл транспорт, и полиция занялась его фиксацией на каталке.

"Извините, мистер Харрис,  — заговорил капитан Олбрайт,  — это не мой выбор — арестовывать вас или вашего сына. Заявление на вас и вашего сына было подано несколько недель назад, но мы не смогли проверить его у заявителя. Только вчера заявитель пришел в сознание, и мы смогли проверить его первоначальные показания. Окружной прокурор предъявил вам обвинения во взломе и проникновении, попытке убийства, незаконном применении оружия в черте города, проникновении на частную территорию, запугивании граждан и злонамеренном умысле".

Малкольм был, мягко говоря, шокирован многочисленными обвинениями, выдвинутыми против него. Конечно, он знал, кто был неопознанным заявителем. Но он не понимал, почему Уилсон преследует Джексона.

•  •  •

"Черт побери! Почему вы не передали нам эту запись раньше? Вы могли бы избежать многих юридических проблем, мистер Харрис",  — сказал капитан Олбрайт, с гневом в голосе.

"Как я уже заявил, я не..." начал Малкольм, но его адвокат, Ричард Сантини, прервал его. "Я думаю, что мой клиент уже все объяснил. Факты в этой истории не изменятся от того, что вы будете задавать один и тот же вопрос снова и снова".

Напряжение в зале заседаний было вполне ощутимым, и не помогало то, что адвокат Харриса, Рантини, постоянно дополнял слова своего клиента собственными опровержениями.

"Хорошо! Отлично. Вы не знали о ее существовании до того, как мы вас арестовали. Но, если честно, это звучит ужасно удобно. И, я бы сказал... как будто это было запланировано".

"Как бы то ни было, капитан, даже мой сын не помнил, что она у него есть, пока его сестра не сказала что-то, что напомнило ему об этом. Так что верьте или не верьте. Вот что произошло".

"Послушайте, капитан Олбрайт, сын моего клиента готов передать свой телефон с оригинальным аудиофайлом. Единственное, что кто-то сделал, это скачал копию записи, и это сделал я, но я ее тоже не слушал. На самом деле, насколько я знаю, никто не слышал запись с тех пор, как стало известно о ее существовании",  — пояснил Сантини.

Обдумывая слова Рантини, Олбрайт провел рукой по лицу, пытаясь стереть усталость, которую он чувствовал. Придя к решению, Олбрайт сказал: "Хорошо. Сдайте телефон, моя лаборатория обработает его, и..."

"Стоп, капитан. Сколько времени это займет? Я полагаю, что ваша лаборатория, вероятно, завалена делами, так что они не смогут добраться до него в течение некоторого времени. Я прав?"

Взглянув на адвоката за то, что тот прервал его и указал на один из недостатков, с которыми ему пришлось столкнуться, он ответил строго контролируемым голосом. "Я не знаю, мистер Сантини. Я уверен, что мы можем ускорить процесс. Почему вы спрашиваете?"

Вместо ответа на вопрос полицейского Сантини открыл свой атташе-кейс и достал оттуда несколько предметов, в том числе ноутбук.

"Капитан, вот телефон, о котором идет речь". С этими словами Санатини передал полицейскому прозрачный пластиковый пакет для улик. К внешней 

стороне пакета был прикреплен лист бумаги с небольшой, но аккуратной надписью.

"Как вы можете видеть, у телефона есть журнал учета записей. Насколько мне известно, это правдивая и честная система хранения всех записей ".

Затем Сантини взял флешку. "На этом USВ-накопителе находится копия записи, которую мы можем прослушать прямо сейчас. Если вы позволите. И я покорнейше прошу, чтобы мы ее прослушали",  — сказал адвокат с серьезным лицом.

Нахмурившись, капитан уставился на маленькое устройство, а затем взял в руки пластиковый пакет. "Да? Откуда мне знать, что аудиофайл не был подделан?" — спросил Олбрайт, настороженно относясь ко всему, что предлагает адвокат, особенно без всяких условий.

Не выказывая обиды, адвокат Харриса сказал: "Я попросил технического специалиста передать мне файл. Его имя, дата и время записаны в журнале хранения. Он не имел доступа, ни к каким другим файлам, ни к изображениям, ни к видео, ни к приложениям на телефоне. Но ваши собственные технические специалисты могут просмотреть телефон, и я уверен, что они смогут определить, были ли какие-либо вмешательства с того дня, когда была сделана аудиозапись".

Олбрайт посмотрел на двух мужчин, сидящих напротив него. Естественно, адвокат выглядел спокойным, как огурец. Харрис не так хорошо контролировал себя. Казалось, он был взволнован и, возможно, даже одержим тем, что хранилось на диске. Нервные взгляды Малкольма на маленький диск говорили об этом полицейскому.

"Хорошо! Давайте послушаем".

Никто не сказал ни слова, пока Сантини включал ноутбук и вставлял флешку в слот на боковой стороне компьютера.

"Как я уже говорил, никто не слышал аудиозапись этого файла. Он находится в необработанном формате. Таким образом, никакого редактирования. Мы даже не уверены, есть ли на нем что-то вразумительное". После короткой паузы Сантини посмотрел на Малькольма и с большей эмоциональностью, чем он проявлял до сих пор, мягко похлопал Малькольма по плечу, тихо сказав: "Что бы ты ни услышал, будь сильным, Малькольм. Будь сильным".

Повернувшись лицом к полицейскому, Сантини спросил: "Готовы?".

Олбрайт кивнул, затем ответил: "Да. Включай".

Малкольм ответил отрывистым: "Да".

Раздался ряд неопознанных звуков, длившихся мгновение, затем несколько приглушенных и искаженных, но, несмотря на все это, слышных достаточно отчетливо. "Забудь, что я сказал, глупая шлюха! Я просто..."

Трое мужчин слушали, как разворачивались события почти четырехнедельной давности. По мере произнесения каждого слова и нарастания эмоций Малкольм чувствовал себя беспомощным перед лицом того, что уже произошло, но при этом ощущал, что должен что-то сделать, чтобы остановить это.

Временами, пока Малкольм слушал, он задыхался, не веря тому, что было сказано, и хотя его лицо оставалось почти без выражения, по его лицу текли слезы.

Они услышали первый выстрел, и Малькольм едва не вскочил со стула. Он знал, что в его сына только что стреляли. Хотя Джексон был уже в порядке, одна мысль о том, что в его сына стреляли, вселяла в Малкольма непреодолимый ужас. Услышать это было гораздо хуже.

Никто из мужчин не мог поверить в хладнокровные слова, произнесенные Уилсоном так спокойно и расчетливо. Даже Олбрайт был потрясен 

тем, с каким ликованием Уилсон объяснял, что он собирается сделать со своими жертвами.

Затем они услышали крик Джессики Харрис: "Стой!", за которым последовал громкий выстрел.

Они услышали, как Уилсон заговорил снова, и еще один выстрел. Полицейский даже вздрогнул, услышав это. Он знал, что это значит.

Затем они услышали, как, должно быть, открылась дверь, как удивленный Уилсон что-то крикнул, и еще один выстрел. Олбрайт смотрел на Харриса, пока продолжалась запись. Слезы прекратились, но он все еще мог различить полосы, оставшиеся на щеках Харриса. Смутившись, полицейский отвел взгляд.

Они закончили прослушивание записи, пока трое мужчин не поняли, что все закончилось.

Не раз Малкольм хотел крикнуть, чтобы это выключили, но как-то сумел сдержаться, хотя ему казалось, что кто-то пронзил то, что осталось от его сердца. Ричард Сантини был просто потрясен тем, что содержала запись, но он также чувствовал удовлетворение и знал, что его клиенты невиновны — хотя обычно это не было для него проблемой, он был рад, что Малкольм и его сын не виновны — и будут освобождены.

Капитан Олбрайт, прослушав запись, почувствовал сочувствие к Малкольму Харрису так, как никогда раньше не чувствовал к подозреваемому. Это было потому, что он сам услышал реальные события, как они происходили. Он действительно сочувствовал Харрису, за то, что его жена сделала с ним вместе с Уилсоном, и за то, как она умерла. Но у него также была работа.

"Ну?" — спросил Сантини у полицейского.

Этот вопрос, состоящий из одного слова, был наполнен тяжелым смыслом, и Олбрайт знал, чего хочет Сантини и, в конечном счете, Харрис.

"Это было очень... познавательно. Но потребуется несколько дней, чтобы все прояснить, и если аудиофайл подтвердится, то потребуется еще пара дней, чтобы снять обвинения с мистера Харриса и его сына. Я лично отнесу телефон в лабораторию и буду стоять над ним, пока они все не проверят. А пока я пойду к окружному прокурору и передам ему копию. Я не говорю, что он сразу возьмется за дело, но думаю, мы сможем получить для мистера Харриса карточку "бесплатный выход из тюрьмы". Я сомневаюсь, что он проведет здесь ночь. Вас это устраивает, советник?".

Обдумывая предложение копа, Сантини посмотрел на Малькольма: "Что скажешь? Ты согласен?"

Пожав плечами, Малкольм ответил: "Конечно. Если только мой сын будет включен в эту сделку".

Оба, Харрис и Сантини, выжидающе посмотрели на копа.

Преувеличенно вздохнув, Олбрайт сказал: "Я так и предполагал, так что да, он участвует в сделке. Но его все равно будут допрашивать о деталях записи. Хорошо?"

"Конечно, я понимаю. Хотя у меня есть одна просьба",  — сдавленно сказал Малкольм, все еще оправляясь от впечатлений после записи.

"Не давите, мистер Харрис. Сейчас вы остаётесь на свободе, но окружной прокурор все еще может выдвинуть некоторые из других обвинений. Ваш адвокат может проинформировать вас об этом",  — предупредил капитан Олбрайт, постукивая пальцем по ордеру. "В любом случае, в чем дело?"

Переведя взгляд на полицейского, Малкольм сказал: "Когда вы арестуете этого сукина сына, я хочу быть 

там. Я хочу провести с ним одну минуту, прежде чем его утащат, или что вы собираетесь с ним сделать".

"Малкольм,  — прервал его адвокат,  — я не думаю, что это хорошая идея. Что ты хочешь от этого человека? Он уже объяснил, на записи, свои цели и мотивацию".

"Я знаю, Ричард, но мне нужно с ним встретиться". Его взгляд все еще был прикован к Олбрайту, Малкольм сказал обнадеживающе: "Я не собираюсь стрелять в него или трахать его каким-то другим способом, мне просто нужно с ним поговорить. Вы понимаете, что я имею ввиду?".

После секундного колебания капитан медленно кивнул: "Думаю, да. Но, даже зная это, я не могу рисковать тем, что вы потеряете контроль и сделаете что-то, о чем мы все будем сожалеть. Поэтому я вынужден отказать".

В этот момент Ричард Сантини заговорил с некоторым облегчением: "Ну, теперь, когда все решено, когда я могу..."

Малкольм Харрис не потрудился извиниться, перебивая то, что собирался сказать его адвокат. "Могу ли я навестить его в тюрьме, может быть, до суда?" — спросил Малкольм, не сводя глаз с полицейского.

Олбрайт видел человека, которому было очень больно, но он также видел человека с большой потребностью в какой-то форме мести, и до тех пор, пока это не касалось убийства, он был готов помочь, чем мог. Да, капитан полиции действительно понимал его. Если бы роли поменялись местами, Олбрайт сомневался, что смог бы сдерживаться, как это сделал Харрис. Уилсон был бы мертв десять раз, и даже больше. Однако Харрису нужен был свой фунт плоти, даже если это был всего лишь словесный обмен. "Я думаю, мы могли бы что-нибудь придумать, если это будет просто посещение тюрьмы".

"Спасибо".

Впервые Малькольм улыбнулся, но это было не приятное выражение, а жесткая злобная улыбка, едва показывающая зубы, но на суровом мрачном лице это было пугающее выражение. Пока адвокат смотрел на него, он взглянул на капитана полиции и увидел такое же выражение на лице этого достойного человека, и он не смог удержаться, содрогнувшись от мрачного обещания, которое таили в себе эти улыбки.

~ Эпилог ~

Прошло более семи месяцев после смертельных событий того рокового дня. Ян Уилсон был сильно удивлен, когда несколько полицейских вошли в его палату, объявив, что он арестован, зачитали официальные обвинения, а затем приковали его наручниками к перилам больничной койки. Спустя несколько недель его перевели в больничную палату тюрьмы, где он окончил курс реабилитации.

Сейчас Ян Уилсон сидел на своей койке в четырехместной камере и в сотый раз перечитывал несколько страниц письма, которое держал в руках. Руки, которые когда-то были твердыми, теперь тряслись, словно ветки, подхваченные штормовым ветром. Письмо было от его адвоката. Он получил его девять дней назад. Это были не очень хорошие новости. Сколько бы раз он ни перечитывал письмо, смысл его не менялся.

После того, как он преодолел юридическую болтовню, в письме просто говорилось, что его наличные средства, составлявшие более десяти миллионов долларов, и вся 

его собственность и инвестиции, составлявшие почти восемнадцать миллионов долларов, были заморожены. Двадцать восемь миллионов долларов, и он не мог прикоснуться ни к одному доллару, что означало, во всех смыслах, что он разорен.

Все средства, заработанные им за всю жизнь, и он не мог получить доступ ни к каким из них.

Естественно, его адвокаты пытались получить часть этих денег, хотя бы для того, чтобы оплатить его защиту. Пока что их усилия не увенчались успехом.

Что действительно разозлило Яна, так это то, что человеком, заморозившим его деньги, был Малкольм Харрис. Харрис подал иск о неправомерной смерти своей жены, и судья заморозил счета Яна, чтобы никто не мог их перевести, пока дело не будет рассмотрено.

Когда он выйдет, он навестит Малкольма Харриса! Да, это было бы...

Его мстительные мысли, хотя и столь же приятные, были прерваны охранником, объявившим, что у него посетитель.

После того, как на запястья и лодыжки Яна надели кандалы, его вывели. Тюремные охранники провели его мимо небольшой комнаты, где стояли три монитора и камеры, которые обычно использовались для видеопосещений. "А, значит, здесь был один из его адвокатов,  — подумал Ян,  — у них должно быть какие-то новости". Может им удалось выкинуть этот проклятый аудиофайл, либо каким-то образом они смогли добиться освобождения части средств. Он надеялся, что и то, и другое, но, возможно, это было слишком большой просьбой. А может, и нет!

Ян почувствовал, как на его лице появилась холодная улыбка, хотя она и была безрадостной.

Сопровождавший его охранник остановил Яна перед тяжелой металлической дверью. В нее было врезано стеклянное окошко с проводами. Другой охранник отпер дверь и, войдя внутрь, усадил Яна на металлический стул, прочно прикрепленный к полу. Один охранник наблюдал за другим, пока тот пристегивал металлические ремни Яна к металлическим кольцам, вмонтированным в стол из нержавеющей стали и в бетонный пол. Визуально проверив свою работу, один охранник проверил каждое кольцо, сильно дернув его, и оба охранника, довольные, вышли из комнаты, оставив Яна одного.

Ни один из охранников ничего не сказал, как и Ян.

Ян быстро понял, что общение с охранниками, кроме как для удовлетворения основных потребностей, было плохой идеей. Охранники были склонны как игнорировать заключенного, так и избивать его до потери сознания, если их провоцировали. Охранников провоцировало большинство вещей. Кроме того, были его товарищи по заключению, доверие к которым было трудно завоевать, но очень легко потерять. Разговор с охранниками, то есть, если эти оловянные боги в форме даже соизволят поговорить с ничтожным заключенным, может быть легко воспринят другими заключенными как "голубь на табуретке". Или: крыса, стукач, рыло, болтун, финка или проныра. Независимо от того, как называли заключенного, ему больше никогда не доверяли, и, что самое страшное, никто не стал бы с вами дружить. Никто не будет прикрывать вас, поскольку в интересах каждого заключенного было бы избавить вас от страданий.

Ян научился, приспособился и даже преуспел в том, как выжить в тюрьме.

Теперь, возможно,  

ему не придется долго терпеть эту жизнь. Поэтому с некоторым предвкушением и надеждой он ждал своего адвоката.

Через неопределенное количество времени — поскольку ожидание в одиночестве в тишине, не имея ничего, кроме собственных мыслей, чтобы скоротать время, не имеет внешних ориентиров, оно имеет тенденцию искажать течение времени — большая металлическая дверь на противоположной стороне комнаты открылась.

Охранник прошел и встал сбоку от двери. Так же, Ян услышал, как дверь позади него открылась и захлопнулась. Взглянув за спину, он увидел, что вошел охранник и расположился как и другой охранник перед ним.

Это было, что-то новое.

Ян уже трижды встречался со своими адвокатами, и после того, как ему закрепляли наручники, охранники уходили, чтобы дать ему возможность уединиться для разговора с адвокатами.

Значит, к нему пришли не адвокаты. Эта новая ситуация наполнила Яна отстраненным любопытством, которое на сегодняшний день немного разбавило монотонность его ежедневного заключения.

Уилсон услышал, как дальняя дверь с металлическим звоном закрылась. Затем дверь прямо перед ним распахнулась, и в комнату вошел его посетитель.

Малкольм Харрис.

Уилсон думал, что должен был догадаться о личности своего таинственного посетителя, но он был слишком поглощен своими проблемами, чтобы полностью сосредоточиться, поэтому он просто предположил. Тем не менее, появление рогоносца стало неизбежным

На лице Яна появилась злобная улыбка. "Ну, если это не муж-рогоносец Джессики, Малькольм Харрис". Он говорил особенно громко, чтобы было слышно охранникам в комнате и тем, кто еще подслушивал.

Однако вместо того, чтобы отреагировать на колкость, Харрис подошел к столу, сел и уставился на Яна. Его глаза были похожи на блестящие карие шарики, сверкающие в люминесцентном свете. По какой-то причине глаза Харриса напомнили Уилсону глаза змеи: холодные, отстраненные, как у рептилий.

На лице Малькольма Харриса не было ни одной эмоции. Словно его черты были высечены из твердого камня.

Ян Уилсон знал, что задумал Харрис, он часто использовал этот прием на встречах с клиентами. Это был психологический ход, направленный на то, чтобы поставить другого в невыгодное положение в умственном и эмоциональном плане. Кто первый моргнул, тот проиграл. То есть, тот, кто первым выдержит напряжение, с этого момента имеет преимущество.

Ян Уилсон был мастером этой игры и мог переиграть лучших, что он и делал. Что мог сделать какой-то деревенщина с окраины с таким опытным и знающим человеком, как он? Ничего!

Харрис был так неподвижен, что не было видно ни малейшего движения. Ян засомневался, дышит ли вообще человек, сидящий напротив него.

Минуту спустя, во время мысленной паузы, Уилсон почувствовал это — злобу, ледяное спокойствие, даже ледяной взгляд, который, казалось, протянул руку и завладел его душой.

"Какого хрена ты пришел? Неужели смерть твоей шлюхи тебе ничего не сказала? Ну, рогоносец. Говори!"

Только гулкая тишина, последовавшая за тирадой Уилсона, ответила ему.

Еще мгновение, и Яну пришлось заполнить тишину. "Скажи что-нибудь, ублюдок! Зачем ты пришел? Хотел увидеть мужчину, которого предпочли тебе? И все?"

И все равно Харрис оставался неподвижной статуей. Тогда Уилсон начал ругать его, обзывать, обвинять в том, что он 

бесхребетный, невежественный рогоносец, и другие унизительные вещи. Закончив свою тираду, несколько довольный собой, он посмотрел на охранников, чтобы увидеть их реакцию. Подумав, что они хотя бы как-то отреагируют, он был неприятно удивлен, когда увидел, что оба охранника смотрят прямо перед собой, их лица были такими же невыразительными, как у Харриса. Еще две статуи. Глухие статуи.

Еще несколько минут, в течение которых Уилсон разглагольствовал, а Харрис сидел, не обращая внимания, и никаких действий со стороны охранников, заставили Яна почувствовать себя как в Сумеречной зоне.

"Охранник! Я хочу вернуться в свою камеру!" — крикнул Уилсон охраннику, стоявшему позади него.

Уилсон подождал несколько секунд, но ничего не произошло, охранник не шелохнулся. Дверь не открывалась.

" Охранник! Уведите меня отсюда!" — кричал Уилсон, почти в истерике. "Я хочу в свою камеру".

Тем не менее, ничего.

Ян уже собирался выкрикнуть вульгарные слова в адрес обоих охранников, когда услышал: "Почему?".

Вопрос был задан звенящим голосом. Голосом, лишенным каких-либо человеческих эмоций. Как будто вопрос задал компьютер.

Ян повернул голову, чтобы встретиться взглядом с Харрисом. "Что ты сказал?"

Малкольм сидел с внешним спокойным апломбом, хотя внутри, глубоко внутри, он чувствовал, как змея мести сворачивается и разворачивается. Она была готова нанести удар. Взять этот кусок грязи и задушить в нем жизнь. Увидеть, как свет исчезает в его глазах, посмотреть, как его жалкое лицо становится безучастным, как в нем поселяется смерть.

Вместо этого Малкольм ждал. Он знал, что Уилсон услышал вопрос.

"Почему что? Почему твоя шлюха принадлежала мне? Почему твои ублюдки на самом деле мои дети?" — с усмешкой спросил Уилсон.

"Да".

Уилсон поднял бровь. "Ты не собираешься спорить со мной по поводу терминологии?" В его голосе прозвучало удивление.

"Нет".

Ян засмеялся. Это был не очень приятный смех. "Как мило с твоей стороны. Куколд".

Когда Малкольм ничего не ответил, Уилсон решил выложить ему всю правду и ничего, кроме правды. Это должно было завершить то, что Ян начал так давно.

"Я расскажу тебе. Я тогда был молодым человеком и только начинал второй курс университета Риджмонт. Я попал туда благодаря футбольной стипендии. У меня все получилось. Я учился в колледже, играл в футбол, был холост и свободен. Пока тебе всё понятно, куколд?"

Ян смотрел в глаза Малькольма и не видел ничего, кроме собственного отражения. Но, ублюдок слушал! Хорошо.

"Однажды, теплым летним днем, мы с другом шли через какой-то парк неподалеку от колледжа, когда увидели бегущую девушку. Она была чертовски сексуальной сучкой. Естественно, мы захотели узнать ее получше. Мы попытались заговорить с ней, но сучка засмеялась над нами и пробежала мимо. Мне не нравилось, когда надо мной смеются. И до сих пор не нравится. Поэтому мы с другом побежали за ней. Мы просто хотели немного поразвлечься с ней, может быть, научить ее хорошим манерам. Мы как раз этим занимались, когда ты, блядь, появился. Ты набросился на нас! Помнишь, мудак?"

Малкольм почти забыл этот случай, несмотря на то, что именно так он познакомился с Джессикой. Он просто 

никогда не задумывался об этом. И это было так давно. Может ли это быть возможным?

"Да".

"Ну что ж, я рад, что ты помнишь, ублюдок. Потому что я никогда не смогу этого забыть. Ты, мудила, сломал мне лодыжку и порвал связки. Это убило мои шансы играть в футбол. А я, вообще-то, собирался стать профессионалом! Потом они лишили меня стипендии. Я даже не мог вернуться в колледж! Но, понимаешь, я ничего этого не знал, я несколько недель лежал в больнице, в гипсе, со штифтами в ступне и лодыжке. Я ожидал, что копы придут искать меня. Каждый раз, когда открывалась дверь этой чертовой больничной палаты, я думал, что это копы идут за мной. Но когда они не пришли, я решил, что вы не сообщили об этом инциденте. Я сказал своим родным, что поранился, когда бежал. В любом случае, когда меня выписали, родители рассказали мне все новости".

"Они утаили эту маленькую новость о колледже, пока я не поправился настолько, чтобы вернуться домой". Лодыжка зажила, но нога никогда не была прежней, и с тех пор я хожу прихрамывая. Я поклялся отомстить тебе и ей. Я не знал ни имени девушки, ни имени парня, который ее спас, но я был настойчив. О девушке узнать было довольно просто, достаточно было расспросить людей, которые видели, как она там бегает. И только когда объявили о вашей свадьбе, я смог подобраться к тебе. Я все еще не знал, был ли это именно ты. Но, в конце концов, мне повезло, и я узнал, как вы с этой шлюхой познакомились. И... Вуаля! Вот ты и попался".

" Затем появилась возможность. Это была какая-то семейная встреча. Мой друг, который был родственником Робертсонов, договорился, чтобы мы с ним присутствовали. Все, что я хотел, это закончить то, что я собирался сделать с ней в парке. То в чём мне было тогда отказано. Так что все, что я хотел, это просто трахнуть сучку и забыть о ней. А ты бы остался с выебаной шлюхой, которая тебе изменила. Но потом появился ты. Ты чуть не утопил меня! Так что, да, ты сделал это личным".

«И... ну, остальное ты знаешь».

Малкольм сидел, удивленный тем, что он только что услышал от Яна Уилсона. Это было так странно. Как кто-то может держать обиду так долго? Все, что случилось, произошло из-за того, что он хотел трахнуть Джессику много лет назад? Этот парень был сумасшедшим! Безумец! Ему лучше покончить с этим, пока он не натворил чего-нибудь такого, о чем потом пожалеет.

Покачав головой в недоумении, Малкольм медленно встал. Глаза Яна проследили за ним, когда Харрис поднялся из-за стола.

"Я почти закончил здесь. Тогда я оставлю тебя с тем, что ждет тебя там",  — спокойно сказал Малкольм, указывая в общем направлении главной тюрьмы. "Твоя история на этом не заканчивается, Уилсон. Правда? Ты не успел поиграть в футбол, но с тех пор 

ты неплохо устроился. Ты сумел превратить несколько долларов и кое-какое барахло в успешное предприятие, благодаря упорному труду и некоторой смелости. Твой чистый капитал составляет около тридцати миллионов. Да, ты очень изобретателен и настойчив. Тебя следует похвалить".

Малкольм мог легко заметить, что его комплименты надувают этот маленький кусок дерьма. Затем Харрис, наконец, расплылся в зубастой улыбке, хотя это выражение больше подходило пиранье.

"Что ж, Ян Уилсон, я рад, что ты так хорошо себя зарекомендовал, потому, что я собираюсь забрать у тебя все до последнего кусочка. Затем я распределю их между несколькими благотворительными организациями. Представь себе, вся эта тяжелая работа... Работа всей твоей жизни. Ушла! Пуф! Просто так. Но самое лучшее, по крайней мере, для тебя, это то, что тебе не нужно умирать, чтобы оставить деньги на благотворительность".

В одно мгновение невероятная ярость наполнила Яна, и он начал кричать. "ТЫ, МУДИЛА! ТЫ НИ ХРЕНА НЕ ПОЛУЧИШЬ! ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ НИЧЕГО ВЗЯТЬ! МОИ АДВОКАТЫ БУДУТ БОРОТЬСЯ С ТОБОЙ ДО КОНЦА!"

"О, я не говорил, что это будет легко. Я уверен, что не будет, но я выиграю... В конце концов",  — сказал Малкольм с той же улыбкой на лице. "Уилсон, ты не должен был пытаться изнасиловать Джессику. Если бы ты этого не сделал, ты мог бы стать каким-нибудь знаменитым футболистом, о котором мы бы все говорили. Ты бы смог закончить колледж, и, кто знает, после ухода из футбола, возможно, устроился бы в магазин подержанных автомобилей".

Сбросив улыбку, лицо Малкольма вернулось к своему нейтральному выражению, хотя его глаза стали жестче, чем прежде. "Ты пытался убить Джексона и почти преуспел в этом. Ты использовал Джессику, а потом выстрелил и убил ее. По правде говоря, если тебе не грозит смертная казнь, и тебя каким-то образом досрочно освободят до того, как ты умрешь в тюрьме, будь уверен, пройдя эти тюремные ворота, ты не успеешь сделать первый вдох свободы до того, как умрешь". Малкольм сказал это спокойно, но Ян знал, что Харрис имел в виду каждое своё слово.

Ян Уилсон, будучи тем, кем он был, не собирался показывать страх Харрису. Вместо этого он уставился на Малкольма, и если бы глаза были кинжалами, Малкольм был бы заколот тысячу раз.

"И последнее",  — сказал Малкольм,  — "Вот. Это для тебя". Он достал запечатанный конверт и бросил его на стол. "Немного чтения поздним вечером".

Малкольм повернулся и подошел к двери, которую уже открыл охранник, и вышел из комнаты, оставив Яна наедине с другим охранником.

Ян повернулся к охраннику и спросил его: "Сэр, могу я открыть конверт?". Чувствуя ненависть к тому месту, где он находился, к тем, кто говорил ему, что он может и чего не может делать. И, в конце концов, к унижению, которое он испытывал, когда просил разрешения прочитать содержимое конверта.

Охранник посмотрел на Яна так, словно тот был куском дерьма, прилипшим к его ботинку. "Да. У тебя есть пять минут, потом я отведу 

тебя обратно в камеру!"

Медленно он потянулся к конверту и с некоторым трудом — благодаря своим закованным запястьям — сумел открыть его, не сильно повредив конверт.

Сначала Ян не понял, что он читает, а затем, с предельной ясностью, это поразило его. Он издал низкий стон, который становился все более интенсивным и громким. "Нееееееееееет!"

"ВЕРНИСЬ, КУКОЛД! ЭТО ЛОЖЬ! ЛОЖЬ!"

Он почувствовал, как его схватили за голову и с силой прижали к столу. "Успокойтесь! Если не успокоишься, то получишь хороший удар от моего электрошокера",  — пообещал охранник. "Ты слышишь меня!"

"Да. Да. Я тебя слышу!" — пыхтел Ян, пытаясь успокоиться. Но пока он лежал, прижавшись лицом к холодному металлу, в Яне Уилсоне что-то умерло. Он чувствовал, как оно стремительно уходит, пока не выскочило из бытия. Оставив лишь пустоту там, где раньше была его воля. Там, где когда-то была его жизнь, осталась лишь дымящаяся дыра. Даже чувство надежды казалось неуловимым.

Появился еще один охранник и помог развязать Яна. Когда его вели из комнаты, он спотыкался — как старик или сломленный человек. Охранник, который был в комнате во время визита Малкольма, подобрал конверт и бумаги, оставленные на столе. Он быстро просмотрел их.

"Эй, подожди! Это твое. Это результаты анализа ДНК. Разве тебе это не нужно?" — спросил охранник.

Ян мрачно посмотрел на охранника и ответил слабым голосом, пропитанным поражением: "Нет. Не нужно!".

"Разве не ты отец?"

"В том-то и дело. Не я!" — прошептал Ян, его голос был лишен всякой жизни, когда металлическая дверь закрылась за ним с последним лязгом металла.