Святая Инесса

Моего друга Жеку выперли из Военно-Морского училища за вполне конкретные и многообразные прегрешения. Оно было тринадцатым учебным заведением, которое потеряло терпение и надежду довести его до ума-разума, включая начальные школы, и наши пути на время разошлись. Но добро и зло не канут в Лету и всегда возвращаются на круги своя, чтобы вечно циркулировать среди людей.

И когда мы снова встретились во время моего отпуска, он уже был дипломированным инженером, заведовал лабораторией в каком-то институте, был дважды. разведен, платил деткам алименты и являлся ответственным квартиросъемщиком весьма примечательной жилплощади.

Эта жилплощадь сошла бы за совершенно банальную однокомнатную квартирку, если бы не ее замечательное местоположение: второй этаж окнами на местный «Бродвей». Свет его люстры был видей за три квартала, а местный бомонд был воспитан Жекой с присущей ему суровостью однозначно: горит люстра — входи свободно с девочкой и бутылкой, гасла — хозяев просят не беспокоить. Свет на Кухне был не в счет. Поэтому часто: на кухне дым коромыслом, а в комнате охи, ахи да скрип кровати. Мы не однажды проводили испытания, но ни разу после включения люстры дверной звонок не молчал больше пятй минут. Короче, Жека кейфовал напропалую и черт его дернул жениться в третий раз, чтобы разменять такое сокровище! Сокровище с номером два, квартира 78. Цена поллитровки в то благословенное время — 2 руб 78 коп.

Жека был постоянно в центре событий. Его знали и все любили. Девочки на свет его люстры слетались, как мотыльки. Однажды на этой почве у него даже сделалось нервное истощение и он вынужден был принять серии разнообразных уколов, в результате чего стал ярым пропагандистом идеи раздельного обучения полов в начальных классах и призывал всех к воздержанию в сексуальных развлечениях.

Сам он следовал своим призывам не очень, именно потому, что все его очень любили. Но что-то надо было делать, и Жека завел свою знаменитую картотеку, чтобы как-то контролировать свое здоровье. У каждой новой девочки он срезал ножничками пучек волосиков с лобка, укладывал их в бумажку, на манер порошков в аптеке, а потом в коробку из-под шоколадных конфет, которая к моему приезду была уже почти полной. На каждом «порошочке» имя и дата. Когда надо было что-то вспомнить, он всегда брал в руки «картотеку», перебирал «порошочки» и совершенно точно воспроизводил события: «Это было между Машей и Катей, то есть такого-то числа! »

В то жаркое отпускное лето я прилетел с Севера молодым капитаном третьего ранга и через неделю с приятелем Жеки Гошей, бдагодаря неформальным, но устойчивым связям в относительно высоких местных сферах власти, сделался временным обладателем дачного домика — на две персоны, на окраине турбазы профсоюзов в центре среднерусской равнины у самого берега длинного и извилистого озера.

Кормили на турбазе откровенно плохо, хотя было достоверно, известно, что эскалопы там жарить умеют. Поэтому мы с Гошей загодя навели мосточки к директору базы и наш первый ужин после прибытия на черной «Волге» прошел 

в теплой, переходящей в горячую, дружеской, сердечной обстановке. Директор был не дурак выпить, до магазинчика с вино-водочными рукой подать, деньги были и мы резонно полагали и в дальнейшем пользоваться тайными дарами, профсоюзов.

После ужина, оглядев осоловевшими глазами танцплощадку и не обнаружив ни одного объекта, достойного нашего высокого внимания, отправились спать, чтобы на утро, выйдя на свободную охоту, обзавестись хорошими подружками. Потому что где и чем нас уже было. Оставалось решить проблему — кого?

После легкого завтрака на берегу вышеозначенного озера на глазах у всей псевдо-туристической публики я развернул свое ярко-оранжевое чудо — спасательную резиновую шлюпку, которую подарили мне перед, отпуском друзья-авиаторы. Надул ее насосиком и отплыл, ковыряя воду веселиком. По здешним меркам это событие было примерно равным явлению Христа — народу, по скольку ни лодочной станции, ни лодок на озере не было, а потому все носы были вывернуты в мою сторону и я скользил по водам, буквально паря в лучах незаслуженного успеха. Впрочем, последнее еще следовало либо доказать, либо опровергнуть. Двадцать четыре дня, еще только начинались.

Покрутившись некоторое время в виду главного пляжа, окончив тспытания мореходных качеств спасательной шлюпки, предназначенной к плаванию в морях Ледовитого океана, внимательно, но тайно, изучив предложения и убедившись в наличии отсутствия чего-либо примечательного в пределах, видимости, я решил пройтись вдоль озера и протралить укромные уголочки на его берегах.

В одном из таких уголочков на крохотном песчаном пятачке я нашел нечто похожее на искомое. Это было ярко-рыжей блондинкой, лежащей на животе с отстегнутыми бретельками лифа, Форма нижнего бюста, который только почти и был виден с воды, меня едва ли не восхитила. Оранжевый купальник, скроенный под лозунгом «Экономика должна быть экономной», цветом от кожи почти не отличался и я первое мгновение подумал об отсутствии уважения к водоплавающим.

Но нет, именно из-под крошечных трусиков, позже получивших название «бикини», росли вполне приличные пышные ляжки, которые вполне гармонично переходили в породистые бабки, оканчивающиеся крошечными круглыми пяточками.

В полном молчании, поддуваемый ветерком, я приблизился к ней вплотную, встал и громким дикторским голосом четко произнес: «Служба оказания помощи одиноким женщинам. Чем могу быть полезен, мадам? » Она, наверное, спала. Мой голос, идущий сверху, ее буквально подбросил. Она резко вскинулась, стараясь удержать лиф.

«Что? Что Вы сказали... »

«Разрешите помочь... С бюстгалтером... « — проговорил я самым мягким и доверительным голосом.

Это, разумеехся, было свинством, но как же она была хороша в этом испуганном непонимании происходящего! Я, словно Христос по водам пришел к ней. Она ведь знала, что на озере нет лодок. Это был миг истин. Миг высокого искусства! Это надо было писать отдельно мастерам Высокого Возрождения. Она разобралась с бретельками, пришла в себя и наконец-то увидела. Нет, не меня, а шлюпку.

«Боже, какая прелесть! »

«Шлюпка для оказания помощй блондинкам, Мадам. Под цвет их купальников. Спасение от одиночества, мадам! »

Она полностью пришла в себя Потянулась к мешочку:

«Девять часов, ноль три минут, мадам»,  — ответил я, опережая ее действия, взглянув на свои «Командирские».

«А 

я с семи здесь и кажется обгорела».

По моему она вообще не загорала, вся была чуть розовой.

«Не могу без крема... » Достала тюбик. Мордашка под копной рыжих кудряшек скорее славненькая, чем красивая. Остренький носик, голубенькие глазки, грудь с крупным малиновым соском и ярким ореолом вокруг него, который только что скрылся за тканью купальника и призывно манил меня к себе, четкая выразительная талия, я такие люблю особенно, и взгляд, скорее любопытный, чем смущенный, все это говорило о благосклонном расположении звезд.

«Надо брать»,  — решаю я про себя и предлагаю помощь в смазывании кожи кремом. Это самое милое занятие в первые минуты знакомства из всех, какие я знаю. Мое предложение через крошечную, почти незаметную паузу, которую мне дали, чтобы я еще раз и на этот раз еще более ответственно подошел к решению проблемы ничего с загаром не имеющей, принимается. Я схожу на берег, опускаюсь на колени и начинаю гладить ее нежное и горячее тело. Я мажу ее жирными мазками и втираю крем в кожу. Она снова лежит на животе, а я от волос на шее до белой полоски под трусиками втираю и втираю ладонями крем, солнце, неожиданные подарки судьбы. У нее чистая кожа, у меня крепкие руки. С неба исчезают, последние рассветные облачка. Пропускаю «бикини», перехожу на бедра, прощупываю их кончиками пальцев, жирок лишний есть, но его немного.

Заканчиваю пяточками и предлагаю повернуться на спину. Ай-яй-яй! Что у нас с дыханием? Почему это грудочки неспокойны и животик шевелится? Густо мажу шею и плечи, даже щечки, но губы на всякий случай оставляю в стороне. Спускаюсь к груди, массирую вершинки холмиков, нежные как пушинки, перехожу на живот, с ходу проскакиваю трусики и уже с меньшим рвением вожусь с ногами. Мое естество уже не помещается в плавках, дыхание судорожное...

Глаза ее на меня не смотрят. Одним властным движением освобождаю груди от бюсталтера, всасываю ближнюю, у другой беру пальцами сосочек, слегка разминаю. Ее ноги последними теряют покой. Колени сгибаются и разгибаются, все тело то сжимается в комочек, то распрямляется в струнку. Забираюсь под трусики через густо заросший лобок до головки клитора. Она со сдавлепным криком хватает мою голову и тащит мои губы и своим.

«Поцелуй, поцепуй! » «Черт возьми, вечно. забываю! » Я впиваюсь в ее рот, выворачиваю нижнюю губу, начинаю ее сосать, встречаюсь с языком и снимаю ее «бикини». Пока языки борются между собой, она поднимает ноги, а я опускаю плавки и мощно вхожу в пылающую нежность влагалища.

Боже мой! Как я люблю этот первый миг обладания! Я уже несколько дней без женщины и боюсь слишком быстро сгореть в этом жарком костре. Стараюсь отвлечься, к примеру, обозреть окрестности. Вокруг ни души. Дикие заросли, солнце, стрекозы да пчелы делят наши восторги. Она гораздо меньше меня ростом и, когда появляется желание проникнуть поглубже без удара, я прижимаю ее головку подбородком. Она целует мои соски и говорит, иногда 

громко, но неразборчиво. Иногда вскрикивает Под руками, животом, грудью у меня горячая, скользкая, жирная кожа женщины. Это волнует и возбуждает. Она начинает задыхаться, делать судорожные движения руками, крутит головой. Оргазм подходит к ней гораздо раньше, чем я думал.

Даю себе команду: «Полный, полный! » Слегка передвигаюсь вверх и, при жимая ее клитор к верхней складочке, развиваю бешеный темп. Когда нас с головой накрывает ураганный вихрь, она начинает визжать от восторга и немыслимо терпкой разрядки, я, на самой высокой ноте, вливаю в нее прекрасную порцию полноценной флотской спермы и застываю, с удовольствием ощущая конвульсивные сокращения ее влагалища.

Она затихла, вся поглощенная внутренними переживаниями, очень далекими от меня в этот момент. Через некоторое время она приходит в себя и я медленно начинало второй акт нашего балета. Она смотрит с удивлением:

«Ты что? Не кончил?... Я ведь вся мокрая... »

«А еще разве нельзя?... »

Она секунды поразмышляла, потом ухватила меня за уши и, целуя в глаза, губы, лоб... очень быстро говорила: «Ах, какой у меня мальчик, ах, какой хороший мальчик, ах, какой ненасытный мальчик... » С неожиданной силой она опрокинула меня на спину и, прижимаясь жирной кожей с налипшими песчинками, глядя в глаза и прижавшись ртом к моим губам, шепнула: «Спасибо».

Встала, сбросила с шеи бюстгалтер и, не оглядываясь, голая пошла в воду. Отплыла, повозилась, освобождаясь от полноценной, вернулась ко мне.

«Спираль вытащила... » — объяснила она,  — «Не дай бог залечу, муж тогда точно убьет... »

Я, по шею в воде, принял ее с поцелуем, перебрался на место помельче, взял за попочку. Она раздвинула ножки и обхватила ими мою талию. Достала, из плавок мою подвеску и пальчиками протолкнула головку к себе в норку. Я взял в рот изрядный кусок груди с кожей, натянутой как индейские «там-тамы», и приступил к фрикциям.

Я постепенно переходил на все более мелкие места и вот она уже лежит спиной на воде, расставив руки, а я вколачываю и вколачиваю в нее длинную череду мнговений нашей радости. Счастья никогда не бывает слишком много. С радостями это случается. Удерживая руками ее роскошный зад, я любуюсь видом белоснежных грудей на фоне прибрежного камыша, как два паруса они парят над волной. Тем временем страсть все больше захватывает мое сознание, я чувствую, как она подбирается к горлу, перекатывается в затылок. Длинными, чуть замедленными движениями я продолжаю ласкать ее, за руку возвращаю к себе, губы к, губам, начинаю движение в глубине и, почувствовав начало оргазма, крепко прижимаю ее грудь к своей, и спиной погружаюсь на дно, по пути толчками вливая в нее самый яркий результат нашего наслаждения. Пока не кончилось дыхание, мы остаемся на светлом песчаном дне, сжимая друг друга в объятиях. Отпускаю ее, выталкиваю наверх, из-под воды любуюсь ее телом. Догоняю и на руках выношу на берег. Кладу осторожно на раскаленный плед. Она не разжимает объятий. Ну, до чего же хороша жизнь, черт возьми!

Вьыснилось, что мы еще не знакомы.  

Представляемся.

«Почему ты такой бледнолицый? »

«Я только что с Севера».

«Геолог? »

«Водоплавающий, А ты? »

«Кандидат экономических наук. Жаль, не увижу тебя загорелым... »

«Почему? »

«Сегодня после обеда... »

«А в городе... увидимся? »

«У меня муж... »

«И любовник?"»

С хитринкой: «Конечно... Ты меня сегодня испугал... »

Ах, вот в чем причина. Дамочка не хотела, но испугалась и потому, неожиданно для себя самой раздвинула ножки и дала... не тому. Все правильно. Каждая женщина не, виновата, как бы быстро она не сдалась.

«Сколько времени? » «Командирские» хорошо держат влагу:

«Девять часов тридцать три минуты. Уже пора?"»

«Еще нет»,  — опять игриво. Разрядки в воде у нее не получилось, больше заботилась о том. чтобы воды не нахлебаться. Вода крупными каплями на жирной коже подсыхает медлеппо. Опускаюсь носом в мокрый лобок, языком добираюсь до верхнего уголочка складочки и, не шевелясь, его кончиком ищу самые нежные местечки. Она раздвигает ноги, кладет руки на голову и направляет меня в самую глубину.

Язык медленно бродит по самому берегу входа во влагалище, ее бедра под моими руками теряют покой. Я опускаюсь гораздо ниже, кладу ее ножки себе на спину и продолжаю бродить по долинам, холмам и впадинам ее вагины. Она наполняется соком, песок, на котором лежат мои чресла, горяч и я полагая нас созревшими, выбираюсь к ее носу и вопросительно смотрю в глаза. Она кивает и я с размаха стремясь дать ей наибольшее и быстрое удовлетворение, врываюсь в переполненное желанием тело...

Мы заорали одновременно и громко. Я пробкой вылетел из горлышка. Мать честная, на головке мего Ю-хэ, как говорят китайцы, три глубоких и длинных царапины. Песок, мать его... лапушка, ухватив себя ручкой между ножек, словно боясь снестись раньше срока, побежала в воду, потом к своей сумочке, нашла там какую-то мазь и широко раздвинув ножки, принялась ее втирать куда-то.

Подозвала меня, взяла головку и оказала первую помощь. Спросила по-своему, с хитринкой: «Давно на песочке не забавлялся? » Я хмыкнул неразборчивое, считая себя последним идиотом: «До свадьбы заживет... « — сказала она.

«У тебя свадьба сегодня вечером? »

Она усмехнулась: «Поживем, увидим! »

Нашел свои плавки, она переоделась, вещички в шлюпку и в путь.

На двери моего бунгало записка: «Ушла на базу». Гоша тоже нашел «когото». В раскрытое окошко достал начатую бутылку коньяка, минеральную, отошли в тенечек неподалеку и потягиваем маленькими глотками из горлышка. Скрипнула дверь и полная дама удалилась, довольная собой.

Зашли под крышу. Гоша готовился на пляж, увидел бутылки, обрадовался: дуыали, что сперли. Я закрыл за ним дверь и распахнул ее халатик Кандидат вывалила из-под плавок мою подвеску, ухватилась двумя руками и я из-за коньяка тут же приступил к движениям. Она вовремя поняла, что в результате может остаться с носом, бросила Ю-хэ и полезла коленками на постель. Я своевременно ее остановил и оставил полюбоваться ее действительно прелестной попочкой. По бокам она имела естественные складочки, указывающие верную дорогу, по которой следует ходить, и я вошел, наслаждаясь каждым движением.

Она сначала стояла на четвереньках, опираясь на рукй, потом приподнялась, выгнулась, обхватила меня за шею 

прижалась затылкомк моим губам. Я снизу уложил ее грудочки в ладони и мы средним ходом поплыли к другому берегу радостй,... который угадывался за горизонтом. Иногда я оставлял груди и то одной, то другой рукой по животику до клитора, он нуждался в моей заботе, ему нужны были мои нежные прикосновения. При этом она еще больше выгибалась, пышным задом наползая на мой лобок. Ю-хэ прекрасно держал форму. Иногда мне хотелось забраться поглубже. Тогда я обнимал ееза прелесную талию и насаживал на член. Возвращался к спокойной, мерной и такой радостной работе. Но постепенно что-то стало меняться. В бунгало было душно, глаза начал заливать пот, грудки потеряли былую свежесть, вместе с потом из ее кожи выступал жир. Мухи жужжали и садились на плечи и спину. Надо было что-то менять.

«Можно в... попочку? »

«Нет! » — резко и решительно.

Я отошел на маленькую минутку. Бид ее был великолепен и прекрасная фигура не могла не вдохновлять. Но позицию надо было менять. Положил носом в подушку, стал на коленях над попочкой и, ощущая внутренними сторонами бедер упругие подушки зада, получив королевское возбуждение от прикосновений к ним, принялся наносить громящие удары сверху, высоко взлетая над распростертым орущим, зовущим, стонущим телом. Наконец, мы снова дуэтом хотя и по другой причине что-то победно прокричали и она про глотила без остатка всю любовь и нежность, которые скопились в моей душе и моем теле. Мгновения я оставался всей кожей на ней, ощущая ее мокрую от пота, прохладную кожу и пышные барханы ее зада, потом свалился рядом. Повернулась ко мне невидящими глазами, мокрой грудью прижалась, поцеловала сосок, спустилась к члену, пожевала его бренное тельце, выпустила и с глубо ким вздохом опустила голову на подушку. Я взял в рот ее еще упругий и все еще горький от крема сосок и мы затихли расставаясь с возбуждением.

Минут через десять: «Все! Мне пора... »

Еще, может, разок? Нет. Решительная дама.

«Я провожу? »

«У меня много знакомых».

«А в городе?... »

«В городе тоже... Ничего не надо. Ты побудешь, потом уедешь, а мне жить... Спасибо за этот праздник! »

Я обнял ее, прижался к грудкам, погладил попочку, поцеловал губки. Она быстро оделась и вышла.

Жаль!

Припасы требовали пополнения и мы с Гошей отправились в гастроном на станцию. Проводили поезд. Кандидат стояла у окошка, но рукой не махнула.

Набили сумки припасами, пригласили директора с эскалопами или наоборот, отметили в общем начало.

Откушав, вышли на свободную охоту, забрели на танцплощадку. Площадка молодняка в зверинце. Вдруг что это у железной ограды? Бог мой, Святая Инесса Тициана. Нежное личико, полукруглые глазки, фигурка стройная, точеная с гладкими волосами до пояса. Одета скромно, но по макияжу видно, что вкус есть. Вот эти волосы до пояса и ввели меня во искушение. Один танец, другой, и все по высшему классу политеса и моветона: и ручкой так, и ножкой так, и корпус вбок. Улыбочка белозубая, щечки в ямочках. Прямо по Чехову, только под венец мне нельзя,  

поскольку жена и детки малые. Но вляпался я сходу и по самые уши. Только что закончила Инъяз, будет работать в университете, здесь с мамой и Василием Ивановичем. Нет, я для нее не старый, она однокурсников всегда не терпела. Да, лодку она видела. Нет, приехали недавно Да. Нет. Нравятся мужчины с положением, личности. С ума я тогда сошел, что ли? Но это так называемое приключение продолжалось почти двадцать дней, пока они не уехали.

Что и говорить, я старался изо всех сил. И на шлюпке катал, и стихи читал, и за грибами ходил, хотя терпеть не могу этого дурацкого занятия. И, танцы, и шампанское, и с мамой познакомился, произвел хорошее впечатление, и с Василием Ивановичем. Я ее и на тот пляж возил...

Причем девка-то живая. И на поцелуи и на грудь реагирует прекрасно, а как ниже пояса, хоть плачь. И каждый день одно и то же, особенно вечерами: как прижмусь хорошо, член, как оглобля, девать его некуда, а она еще возьмет и пальчиком через брюки его пощекочит и шелобан по головке закатит. И вроде все делал по науке. даже сладострастные стоны ее мамочки под окошко Василия Ивановича водил слушать. И все, все, все. Наконец сказала, что отдастся мне в городе. Через два дня после отъезда. Мы и свидание назначили под часами у кино.

Приятель мне уже лысину продолбил: «Над тобой все смеются, ходишь рогатый, она от тебя вечерами к мальчикам бегает, а тут в соседней даче две дамы тепленькие сохнут. Подходи, бери и вставляй... »

Помахали ручками, уехали. А Гоша все меня пилит, послезавтра и нам в путь-дорожку, а что из-за тебя получилось? Что получилось? Если дурак, то — на долго.

Загрузились в гастроноые, пришел директор с эскалопами и две дамы — соседки. Гоша показал, какая для меня, я ее еще до ужина отвел в их домик и ни слова не говоря, повалил на постель. Она мне на это сказала только одно:

«Дурак, сколько времени на свою финтифлюшку ухлопал! »

Все верно. Мы понимали друг друга. Она не была ни святой, ни Инессой, ни кандидатом наук. Учительница, двое детей, муж — пьяница.

Все ясно.

Выпили — закусили, выпили — закусили, директор ушел.

Я взял набор бутылок и закусок и мы тоже ушли, оставив подругу Гоше. Теперь я не спешил. Открыли все окна, света не зажигали, на разгоряченную алкоголем кожу прекрасно ложились порывы ветерка с озера. Она спокойно приготовила пос тель. Вышла, поплескалась у бочки перед дверью, вернулась и я, прижался к ней и долгом поцелуе. Бывают у женщин вкусные губы. Бывают. Эти были очень вкусными. У нее был природный запах, напоминающий спелые сливы какого-то хорошего сорта. Или землянику.

Мы медленно раздели друг друга. От рассеянного лунного света ее кожа слегка фосфорецировала на холмах и тонула в глубоком мраке впадинок ее тела. Она пахла земляникой, озером, загаром. Ее взгляд был полон понимания. Полностью отдаваясь моим желаниям, она не проявляла ни малейшей 

инициативы и я был благодарен ей и за это и за недавнее совокупление. Наверное в Воих печенках осталось так много яду от Святой Инессы, что покорная женственность учительши казалось подарком. У нас не было страсти, была скромная цель насладиться друг другом, мы с уважением относились к предстоящему и верили друг другу.

Мы уже минуты стояли голыми среди разбросанных одежд, а я все никак не мог оторваться от ее губ. Восставшая плоть головкой тыкалась в жесткие волосы лобка, искала дорогу ниже. руки гладили ее плечи и спину, разминали полушария зада. Я подышал в раковину уха и потянул губами за мочку. Она подняла руки мне на плечи, груди поднялись и она прижалась горошинами сосков. Нежными точечными поцелуями я перебрался на шейку, под волосы, покусал слегка плечико, попосал сосчки, облизал их вместе с грудками, не очень большими и не очень полными, опускаясь на колени, перебрался поцелуями на живот, проник языком между ножек до верхнего уголка складочки, по бедрам через колени, уже лежа на чисто вымытом полу, поцеловал на ногах каждый пальчик.

Она не шевелилась и только напряженное дыхание говорило о степени ее волнения. Таких ласк в своей жизни она еще не знала. Я перебрался за спину и тем же способом добрался до затылка. Она вскрикнула только раз, когда я целовал местечко на позвоночнике чуть выше лопаток.

Я отошел от нее на пару шагов и, сам взволнованный происходящим, любовался ее прекрасным силуэтом на фоне отраженного зеленью голубоватого света полной луны, ее вздымающейся грудью и глубокая благодарность к зтой, уже не молодой, но близкой, понятной и очень русской женщине входила в мою душу.

Я крепко ее обнял и повернул лицом к постели. Она медленно оторвалась от меня, подошла к ней, обвела вокруг взглядом, осторожно прилегла на спину и, помедлив, раздвинула не широко ноги.

Она не была красавицей. Груди уже вступили в пору увядания, живот скорее напоминал рубенсовсыке. чем тициановские модели, в ногах не было изящества. Но была в ней какая-то чарующая, наверное материнская нежность во всем облике, надежность, верность чему-то важному в людях и, конечно, огромная жажда ... любви, которой она наверное, лишена была всю жизнь.

Я опустился на колени, кончиками пальцев провел от лица до бедер, коснулся клитора. Она вздрагивала под моей рукой, мышцы живота непроизвольно сокращались, дыхание тяжелое, колени в беспрестанном движении. Я ввел большой палец во влагалище, указательный в анус и принялся массировать ее тонкие стенки, ощущая-пальцами друг друга. Открыв полностью ртом всосал губы. Теперь и зад ее потерял покой. Он вздрагивал, под мощными сокращениями мышц бедер, подпрыгивал, наконец, с моей рукой между ног с рычащим хрипом она выгнулась дугой, опираясь на плечи, больно укусила губу. Я убрал руку и, поглаживая мягкую кожу, постарался успокоить ее.

Она всхлипнула от вожделения. Я прижался ртом к уху и, пощекатывая его дыханием, шептал ей так тихо, чтобы никто в мире не услышал о 

том, какая она хорошая девочка, как я благодарен ей за то, что она меня дождалась и как я хочу сделать ее сегодня счастливой. Она понемногу успокоилась. Я снова прижался к губкам, через шею и груди проследовал поцелуями до самых ног, начал возвращаться и она подняла колени. Я забрался на постель, носом раздвинул бедра и языком отыскал клитор. Ее лоно было душистым. Губами осторожно обхватил головку клитора, едва дыша на него, слегка касался кончиком языка. Эти нежные, застенчивые касания вызвали новую бурю в ее теле, но, теперь она была уже не в силах сохранять молчание: стоны, крики, рыки вырывались из самых глубоких пещер ее существа. Двумя руками удерживая ее таз, я не позволил ему оторваться от себя. Теперь я безо всякой нежности, намеренно грубо, даже с остервенением нападал на клитор, прижимал его к верхней косточке ее таза, хватал зубамй, давил колючей бородой, натяги вал ее лоно на свое лицо. Она попыталась еще раз выгнуться дугой, но тут же громкий крик разорвал ночь и она рухнула на сбившуюся постель. Я отыскал языком вход во влагалище и затих, поглаживая, едва касаясь ладонями, ее живот, бедра, ноги, давая возможность придти ей в себя.

«Любый мой... Любый,  — сказала она сквозь слезы...  — я ж никогда не знала, что так может быть... Да если б мне кто когда так, дак — я ж за ним... « — вдруг сбилась на малороссийский диалект.

Я нежно поцеловал ее самый маленький ротик, обошел языком ее нижние губки, они поросли пушком, были тоже вкусными, как земляничные поляны, напоминали в то же время пушистый персик.

Перебрался к голове, приник губами. Мужское естество вопило о желании. Она словно услышала эти вопли, взяла древко в руку и потянула на себя. Я ввел его в ее лоно и затих, давая ей возможность полностью придти в себя. Она приходиоа в себя долго. Вздрагивала, что-то шептала.

Наконец подняла руки и с такой крестьянской силой прижала меня к грудям, что испугался как бы они не, лопнули.

Отпустила. Вздохнула. Спросила: «Ты-то как? ». «Нормально». Погладила ладонью по спине. Я взглянул ей в глаза, все понял и вдул под самую завязку. Она охынла, подняла ноги, сцепив их за моей спиной, прижимая пятками мои ягодицы к себе. Опираясь на локти, я за затылок приподнял ее голову к своему лицу, чем дальше, там больше приподнимая ее, наносил удар за ударом в самое горлышко матки. Ноги ее сползли с меня, невидящими глазами она обводила полутемную комнату, но теперь для нее не было в мире ничего важнее того, что творилось в самой дальней глубине ее чрева. Теперь оргазм наступил быстро.

Я был не в силах остановиться, она легко пере несла разрядку. Я поднял ноги, не прекращая движений, поцеловал в пяточки, уложил их на плечи. Нанося удары, я все больше продвигался вверх, выгибая и сжимая ее своим весом, и скоро крепко удерживая ее плечи,  

наносил удары сверху, чуть подогнув колени и почти потеряв голову.

Когда она в очередной раз начала ловить воздух открытым ртом, плотина напряжения во мне прорвалась, и я затопил мою девочку целым фонтаном любви. Колени подогнулись и я без слов, без мыслей и без чувств упал, придавив ее ногу. Она этого не заметила. Мы долго витали за облаками, пока я не пришел в себя и не взял в рот ближний сосок ее груди. Она высвободила ногу, прижалась ко мне грудью и мягкой ладонью удивительно нежно провела по щеке. Укрыла меня простыней. Сказала спокойно, как что-то давно ордуманное: «Ты мой родной. Я не стесняюсь тебя. Я бы сказала, что ты мне как муж, но я не очень знаю, что это... Я прекрасно понимаю, что мы завтра расстанемся,  — ее голос слегка дрогнул, но она быстро справилась,  — и больше никогда не встретимся, но сегодня — наш день. Это твоя ночь и я твоя. Я хочу. чтобы ты если у тебя есть еще желание, делал со мной все, что тебе захочется. Я все приму с радостью и не откажу ни в чем. Делай со мной все, что захочешь... »

«Все, все, все. все? » — дурачась от смущения спросил я под Шукшина.

«Все, все, все», ответила она спокойно и серьезно.

«Тогда давай выпьем! »

Я взял от графина на столе граненые стаканы, до половины наполнил их сухим вином и развел водой. В лучших традициях Древней Греции. Приготовил бутерброды с маслом и эскалопами, разрезал и очистил яблоки, еще что-то, уставил угощеньями стул, придвинул к изголовью. Подумал, что в постель моей девочке кофе никогда не подадут. Она взбила себе подушки под спину, села в постели, простыня с нее сползла, груди обнажились, она не обратила внимания.

Предложил выпить за то, чтобы эта ночь не забылась. Она сказала, что и так ее никогда не забудет. Она с удовольствием пила вино, с удовольствием кушала, с удовольствием посматривала на меня, сидящего на коврике на полу у ее ног. Она откровенно радовалась нам безо всяких ужимок, она была естественна, вот что было в ней главное и вот что было важнее для меня, чем полненькие груди и дутая попочка.

В окна потянуло прохладой. Я предложил дополнить выпитое коньяком.

«Как хочешь» — сказала она, но н не хочу, чтобы за пьянью хоть что-то забылось... »

«Сорок грамм не помешают! » А мне-то определенно помогут. Выпили. Коньячок быстро добежал до самых дальних клеточек организма и слегка оживил уснувшие системы. Готовность к новым подвигам росла буквально на глазах. Убрал импровизированный столик, залез головой под покрывало, она уже легла на спину, поцеловал животик и бедрышки, коленки завозились и я проговорил в самый лобок: «Моя хорошая сексуальная девочка... » Она положила руку на шею и я встал перед нею. Восставший фаллос смотрел ей прямо в лицо своей одноглазой мордочкой. В свете захо дящей луны ярко мерцала его обнаженная головка.

Я взял ее обеими рукаим за голову и 

потянул ее вниз. Она все поняла, потянулась к головке члена, взяла двумя пальцами, я перенес руку под яички, Она подержала их в ладошке, точно взвешивая, и, захрипев, потянула его в раскрытые гуоки. Взглянула снизу: правильно ли делает? Я положил руку на голову — все правильно. Продвинул вперед, она подавилась. Вытащил, опять вперед, все хорошо, только зубки надо убрать. Сказал, Поехали. Сама догадалась, что нужно всасывать. Ах какая девочка! Я гладил ладонями ее спину и плечи, разминал груди, массировал затылок и уши. Когда финал был неизбежен, я спросил хрипло: «Проглотишь? » Она погладила меня по заду и я произвел залп главным калибром. Она растерялась от появления странной массы во рту. Я сказал: «Это очень полезно». Она проглотила, потом принялась высасывать и вылизывать все, что там еще было. Потом откинулась на подушку и с глубоким страданием проговорила: «Первый раз в жизни. Первый раз».

Я спустился на колени и прижался губами к ее рту. Она уложила меня в постель на спину и, щекоча сосками, обцеловала с головы до ног. Особенно нежно «главное действующее лицо».

«Пошли искупаемся». Это мысль! Прихватив на дорожку полстаканчика коньяка, я догнал ее уже в воде. Она была голенькая. Я обвязал ее ножки вокруг своей талии и, припомнив пустынный пляж и кандидата экономических наук, влил в нее порцию все той-же полноценной флотской спермы. Честно говоря, помог коньяк, но и с ним я еле вылез на берег. Возлюбленная ... была оживлена, энергична, резвилась, как ребенок, а меня эти упражнения утомили уже изрядно. Начинался рассвет и теперь ее мокрое тело под стареньким халатиком не выглядело так при влекательно, как еще недавпо. Под глазами темные круги. И вообще лицо совершенно незнакомой женщины.

Она это сразу почувствовала: «Милый мой.  — ласково проговорила.  — милый мой, я прекрасно понимаю, как тебе противно видеть, меня сейчас... Прости меня за то, что я некрасивая, старая, неумелая... «Прости! » Я закрыл ее рот поцелуем и с воодушевлением высказал все слова, которые на моем месте могли бы принадлежать любому другому благородному джентльмену. Правда, пока она меня вытирала в комнате полотенцем, я принял еще коньячку, но, зато, когда я осушал ее попочку, вспомнил, что там я еще не был и сказал ей об этом, то услышал одно слово: «Пожалуйста! »

Я сказал, что туда надо входить мокреньким и спелым. Она присела на постель и взяла в рот недозрелый плод. Достаточно умело приготовила его, я развернул ее задом к себе и вошел в него властным движением. Моя сексуальная девочка хотела испить всю чашу до самого дна, а заодно и прихватить, вероятно, еще что-то. Но я-то понимал, что это последняя гаст роль. Поэтому и старался изо всех сил. Какое-то время она прислушивалась к неожиданным и непривычным ощущениям в заднем проходе. Я отвлек ее от слишком внимательного их изучения, пощекотав клитор, и довольно грубо ухватил груди. Ее анус, восхитительно обхватив дерево члена постоянно поддерживал 

его возбуждение и я расправлялся с ним, стараясь быть поближе к матке, которая была здесь же за тонкой перегородкой.

Но долго оставаться там не было никакой возможности. Финиш! Наверное минуты три, пока любовная жидкость переливалась из моего тела в ее, мы оставались в том же положении, вздрагивая и с сожалением расставались с тем напряжением, разрядка которому была наградой за нашу выносливость. Я поцеловал обе ее булочки, уложил и укрыл простыней.

Улегся под бочок с мыслью: «Хорошо бы поспать». Нет. Ей хотелось еще чего-то. Я опустил ее грудочки до своего лобка и прижал к нему другого. Пососала член. Он зашевелился и она вобрала, его, оседлав меня верхом. Эта позиция была ей знакома и она поехала самостоятельно, понемногу набирая темп и вовлекая меня в свои упражнения. Где-то на полдороге к моему оргазму она остановилась, повздрагивала немножко молча. я попросил показать, мне попочку, она не сразу, но поняла меня правильно, развернулась и поехала дальше. Позже я поднял колени и она легла на них грудью, а когда за поворотом показались и мои сияющие вершины, я ввел указательный палец ей в анус и мы закончили этот путь одновременно. Последние оргазмы у нее проходили не так глубоко, как вначале, она быстро входила в прежнюю спортивную форму. А я уже был весь измочален вдоль и поперек. Но жила во мне одна мыслишка, которую я тогда едва ли уже мог выразить словами. Мне хотелось, встретившись со Святой Инессой, быть хорошо наевшимся, а, возможно, и объевшимся, чтобы преподать ей несколько правил хорошего тона. Поэтому я действительно готов был все отдать нынешней возлюбленной. Чтобы для той ничего не осталось.

«Хочешь, сделаю тебе массаж? » Еще бы!

Пятнадцать минут она делала из меня бодрого человека и это ей удалось вполне.

«А для бродяги никакого массажа нет? » Она качнула головой. «Может вот так? » Взяла его в кулачок и приступила ко вполне приличным мастурбациям. Когда он хорошо подрос, взяла его глубоко в рот. «Проглоти».  — попросил я. Нет. Не получается. Но она завелась.

Я довольно грубо отстранил ее, уложил лицом в подушку, развернул на бок, отстранил верхнюю ногу и, разбегаясь почти от коленки, начал врываясь, громить все, что осталось от ее вожделения. Ухватив груди, как за канаты натягивал ее на свой член. Вышел. Сложил две подушки, уложил на них ее зад, запрокинул ей ноги за голову, поднял зад и, стоя на коленях, разбегаясь из-за перешейка перед задним проходом, вколачивал кванты энергии в переднюю стеночку влагалища, самую нежную. Она снова стонала и рычала. Нет. Меня не забирало.

Я вытащил ее из постели, бросил подушку на стол. уложил грудью. Низко. «Туфли» сказал я... «Что туфли? » — «Надень туфли! » Поняла, надела. Туфельки на шпильке. Для танцев привезла наверное, а вот какие танцы оказались для нее... Теперь как раз. Ворвался. Раз, другой, третий. Графин упал, стаканы катаются, она кричит. Раз, два. Черт! За плечи и на себя.  

До упора. Раз! Два!"А-а-а-... » Все. Черт его знает, откуда оно берется. Я думал уж кончилось все, ан нет, выливается толчочками. Не вьнимая малыша, оттащил ее к постели и уложил прижавшись. Не вынимая.

Отключился.

Проснулся от стука в дверь. От Гоши пришла подружка Зиночка. Сделал вид, что сплю. Зиночка из озера в купальнике, говорит, вода хорошая, спросила, как спалось. В ответ: «Ни минуты. Сам только, что заснул». А потом и говорит: «"Ты за ним посмотри, а я тоже сбегаю окунусь».

Я внутренне поулыбался: сейчас что-то будет. Мне, как Штирлицу, двадцать минут сна за глаза хватает. Собрала моя дама узелок и отчалила. А Зиночка зыркнула глазом в мою сторону, сбросила халатик, бюстгалтер отстегнула. за трусики взялась, а у меня, глядя на ее прелести, одна мыслишка, как ее достать одним движением, чтоб в случае чего и пикнуть не успела. Я не думаю, что Гоша ее так уделал, что ей ничего уж и не надо.

Сняла трусики, халатик опять набросила, вышла на крылечко, развесила свои тряпочки, ходит туда-сюда, а ко мне ну никак. А у меня фокус был, научил один разведчик черноморский, если ты лежишь, а человек подошел к тебе близко, если он протянул к вам руку, вы берете его правую руку и особым образом, подсекая опущенной ногой его ноги, дернули слегка, то он перелетит через вас и окажется в рядом.

Все это я, конечно, помнил и, когда она начала разбирать свою постельку у противоположного окна, чтобы до завтра отдохнуть, я, слабым голосом, вызывая сострадание, проговорил: «Доброе утро! Не дадите ли мне стакан воды. Головушка бо-бо».

Она с любопытством взглянула на меня и, удерживая полы халата, голенькая ведь, налила стакан и правой рукой, хорошо, что не левша, подает его мне. Ну, разве я виноват, что подошла она слишком близко? Стакан куда-то делся, а она в распахнутом халатике уже вот тут. Пока она соображала, что к чему, я уже был глубоко в ней. Удерживая себя на руках я с улыбкой смотрел в глубину ее глаз и следил за изменением состояния.

Оно было приемлемым и, хотя она в принципе не могла одобрить мое поведение, то в том же принципе, делать уже было нечего, поскольку гол в воротах, а после драки кулаками не машут. Поэтому она сказала то, что на ее месте говорит, хотя бы про себя, любая женщина: «Поехали! » Она сказала может быть что-то другое, но я поехал. Зиночка не ждала от меня милостей, она их брала, как хотела: и ножки задирала, и уши мои хватала, и позиции самовольно меняла, пока я это самоуправство не отменил. Но к этому времени она уже раза три кончила, а тут и я подоспел. Она сказала: «Хватит, а то Лида придет! »

А я и забыл, как мою зовут». А если я еще тебя захочу? » — спросил я. «Вы ж уезжаете» Ну ладно.

Укрылся я простыней. Зиночка у себя притихла.

Вернулась Лида.  

Я ее мокренькую в постель, на грудь себе посадил, предплечьями выше подвинул и занялся мокреньким и холодным клиторочком. Она, естественно, все на подругу смотрит, а я говорю, что спит она давно уже. Ну, Лидочка, естественно, опять-таки, все меньше про Зиночку и все больше про мальчика думает, который, у нее между ножек. А Зиночка, она что, в такой обста новке спать будет и цветные сны рассматривать?

Я ногами простыночку с себя сдернул, мой фадлос наполнился кровью и стоит себе тополем на Плющихе, ждет, значит, внимания. Мне за бедрышками дамы ничего не видать но законы жанра вещь объективная. А вот и доказательство этому. 3иночка подходит к Лидочке и задушевно так гогорит: «Я тоже хочу! Лидочку это, конечно, не — очень радует, ... по она не знает, что сказать и 3иночка ну безо всякого на то разрешения забирается на лидочкиного возлюбленного и поглощает его член без остатка.

Я кладу Зиночкины руки на Лидочкины груди, прижимаю ее за спину к Лидочкиной спине и мы едем дальше. Лидочка начала раньше, но Зиночка едет шибче, думаю пвиедут одинаково. Но эта Зиночка, такая непоседа, говорит Лидочке: «Давай пересядем! » Лидочка пока хлопала ушами, энергичная Зиночка ее перетащила и лично усадила на мой кол, а сама, значит, мне под нос свои прелести. Хорошо хоть, что запах у них был не мерзопакостным, а если бы это? Ну, как бы то ни было, доскакали мы до чего-то. Пока Лидочка отдыхала, пришлось Зинку подвозить.

Сделал это сзади. Черт. Конь с яйцами, а не баба. Мороз по коже. Коньяк кончился, послали Зиночку к Гоше, она и пропала. Допили все, что было.

Сделал хорошо Лидочке сбоку. Она уснула. Пошел к себе. Дверь не заперта, бумажкии: «Ушла на базу» тоже нет.

Я и вошел. Сидит Гоша на столе. Зиноча перед ним на стуле — минет делает. Я ее со стула приподнял, халатик на спину ей забросил. Заставил прогнуться... Вошел. Начал. Кончил... Я говорю: «Вы, ребята, как хотите, а мне спать пора».

А Гоша кричит: «Вставай,  — кричит,  — а то на поезд опоздаем». Свернули вещички, шлюпку в рюкзак и пошли.

Налопался я, по-моему.

А завтра у меня свидание с Людочкой. Святой Инессой, то есгь. В шестнадцать ноль-ноль под часами. Позвонил к Жеке, обговорили все и за час до операций н пришел к нему.  — Ему Гошка про меня уже все растрепал и он только сомневался, знает он эту Людочку или нет. Но, договорились, поскольку свидание у него прямо под окном, он в бинокль флотский ее рассмотрит, а вечером от родителей своих мне позвонит, чтоб значит, дураком шибко не выглядеть. А какая разница?

Людочка пришла минуты за три до срока. Сделала себе новое лицо, со вкусом, смотрится приятно. А я в форме капитана третьего ранга, выутюжен, выбрит, вычищен, не то, что охламон с турбазы. Лаковые туфельки, черненькие носочки, фуражка белая под золоченым козыречком. Прошел я перед ее носом, она не узнала.  

Подхожу сзади в ушко: «А еслй он вообще не придет? » Огляпулась, что-то сходу хотела врезать, и... тут узнала.

«Ой,  — говорит,  — какой Вы»

«Мы ж на ты, Людочка».  — говорю я, и веду навстречу Жекиным окулярам. По плану он после этого смываетсл, а мы решаем, что делать.

«Предлагаю откушать в ресторане»,  — говорю ей.

Она в ресторан не хочет, Потому что там душно...

Тогда предлагаю к моему приятелю. Она не возражает, вон говорит тачка свооодйал. Я говорю, что мы уже приехали, только хлеба возьмем. Это, чтобы Жека наверняка покинул место возможных сражений.

Открываю дверь Жекиным ключом, входим. Прямо перед дверью Военно-Морской флаг на стене, подаренный мною Жеке лет десять назад, в Жеке жила морская романтика! Коридорчик, прямо дверь на кухню, направо — в комнату, слева туалет и ванная. В комнате широкая тахта, бар с огромным количеством пустых иностранных бутылок, пара кресел у телилка на колесиках, шкафчик, полочки с книгами и толстенный ковер на полу Я прошу разрешения снять тужурку и предлагаю сделать ей почти то же самое. Остается в прозрачной белой блузке: с вышивками, сквозь которую прекрасно просвечиваютея и кружевной бюстгалтер примерно второго размера и обширныетемные окружности вокруг ярких сосков, темной, облегающей юбке и черных замшевых туфельках.

Достаю бутерброды с икрой, буженину, овощи и прочее из холодильника, стол получается достаточнно экзотическим. В две пивные кружки выливалю по бутылке армянского коньяка, говорю: «"Пока не выпьем, нас отсюда не выпустят! » Чуть улыбнулась.

Ничего не спросила, ничего не сказала, не предложила помочь, не пошла помыть руки. Стояла у окна кухни, опершись на подоконник, смотрела на меня не отрываясь. Ну-ну. Я тоже приглядываюсь к ней, но стараюсь делать это по возможности незаметно. Ее нынешний облик только отдаленно напоминает приозерную Святую Инессу.

Теперь это была элегантная молодая женщина, интеллигентная с весьма скромными потребностями вообще и сексуальными в частности. Ее волосы в пышной высокой прическе, нежная шейка с тонкой золотой цепочкой посажена на крепкие плечики. Тонкая талия, аккуратный, хорошей круглой формы зад, очень красивые стройные ноги, белье и одежда, насколько я могу судить, а я могу, стоят бешеных денег. Смуглая, загорелая кожа, яркие карие глаза с подсветкой, прекрасный четкий носик и чуть полноватые губы, нежный подбородок. Почему она мне показалась святой? Ведь что-то было. Откуда же этот контраст, какоето скрытое несоответствие между детски-наивным выражением глаз и порочно-сладостными ртом? Может быть это вовсе не загадка, а злементарная случайность, ошибка генной цепочки? Но это было... неестественно. Эта странность лишала покоя, не давала себя забыть.

Достала из сумочки пачку «Мальборо», закурила. Новость. Руки прекрасной формы с длинными пальцами, не очень яркими ногтями малинового цвета, очень ухоженными и очень женскими. У меня слабость к красивым женским рукам. Когда я их вижу, тут же представляю, как в ложбинку между большим и указательным пальцами входит мой напряженный пенис и они удерживают его. Предвкушение объятия этих пальчиков меня восхищает заранее.

Вскоре стол готов. Я предлагаю тост за нашу 

встречу, мы пьем по клотку коньяк из пивных кружек, ковыряемся в закусках. Повспоминали время на озере и я спросил, не забыла ли она своего обещания? Нет, она ничего не забыла, но то, что я имею в виду вовсе и не было обещанием, это была просто шутка. В действительности она обещала только прийти ко мне и она пришла. И это все.

Я спросил нет ли у нее желания пойти в театр, в кино, в ресторан, когда будет немного прохладнее. Нет. Такого желания у нее не было. Очень хорошо! Я не слишком опечален явно выраженпым отказом. Во-первых, потому, что запаса прочности у меня было довольно много после прощальных гастролей, а, во-вторых, кто же верит женщинам, когда они говорят: «Нет! » Другие слова могут оказаться гораздо опаснее. Но любопытство во мне проснулось. Мне уже было ясно, что эту крепость нахрапом, штурмом не возьмешь. Придется брать по всем законам военной науки.

Увожу разговор подальше от секса к ее литературным интересам, к университету, ее работе, высказываю суждения о последних фильмах, о художественной выставке, импрессионизме вообще и сюрреализме в частности. Давлю на интеллект, ищу контакты. Естественно выясняется, что у нас много общих интересов, совпадения вкусов и т. п. и т. д. Расспрашиваю о школе, подругах, о доме.

Да. Василий Иванович ее отчим, папу, когда ей было девять лет, кто-то убил в парке, убийцу не нашли. Обычно в театрах бывает часто, но в пос-, леднее время — госэкзамены, было не до того. Попиваем коньяк под минералочку, закусываем икорочкой и шоколадом, а воз и ныне там, хотя пробежал уже час, если не дальше от цели предприятия, а в такой обстановке не то, что правила хорошего тона, с какой стороны к даме подходить забудешь.

Возвращаю беседу к теме симпозиума. Что такое симпозиум, она знает. Многие подруги замужем, но она не спешит. Не встретила еще такого, чтоб голова только от мысли о нем кружилась. Детей, конечно, любит, но — чужих. Что такое привлекательная женщина она не знает, но, вероятно, здесь замешана эротика. Да и секс тоже. К сексу она относится нормально. Что это значит? Это значит, что секс — нормальные и естественные отношения между мужчиной и женщиной. А то, что христианская мораль осуждает его, как проявление греховной плотской радости, это печальное обстоятельство. И причйна дурацкого вос-. питакия многих поколений в нашей стране. На Западе это уже поняли. Но это ее теоретические представления. Ее личный опыт в зтой сфере очень мало отличается от нуля.

Черт возьми! Как же я этого сразу не понял? Хотя интуитивно ведь попал в десятку. Нет, первое впечатление — точное. Она ведь не ... просто святая, а Святая Инесса — носительница идеи секса у древних. Ее, тщательно скрываемая сексуальность и есть ее ведущая доминанта, ее идея фикс! И если я ее дальше буду слушать развесив уши, она мне на них столько лапши навешает, что лавку можно открывать.

Я прерываю ее 

очередные сентенции и предлагаю из кухни перебраться в комнату. Отдохнуть. Она в принципе не возражает, но при одном условии: если я оставлю всякие попытки, овладеть ею. А я что говофцл? Она уже осаду. предлагает. Что и требовалось доказать в первом приближении.

Я торжественно даю слова офицера, что как бы мне этого не хотелось, я не предприму в этом направлении ни малейшей попытки! Подумал, что перебор и добавил: ни малейшей попытки, чтобы снять трусики — это заметно сужает обязательства и открывает широкие пути для возможностей. Кто сказал, что трусики всегда и при всех обстоятельствах снимать надо? Иногда приходится не то, что трусики, но и платье не снимать...

Она выходит в ванную. Я в комнату. Достаю оставленную Жекой свежую постель, расстилаю на тахте, раздеваюсь до трусиков, они у меня голландские, очень элегантные и очень эластичные. Ложусь в одидании. Пенис в легком волнении. Что-то я, все-таки, позавчера не добрал.

Входит в туфельках, лифе и трусиках. Я знаю такие: все бельишко помещается в сжатой ладошке. Кружевные и прозрачные. На трусиках, на фоне пышного лобочка, густо заросшего темнокаштановой растительностью, по-французски:

«Среда». Я говорю: «Сегодня суббота». Реагирует мгновенно»: «У них свой календарь». Прилегла рядом: чистая, прохладная, душистая. Положил руку на крохотный животик. «Убери и больше не прикасайся. Иначе — — уйду! » Вот черт! Это же против правил. Я этого не обещал, но молчу. Законы осады требуют именно этого. Противник должен успокоиться. Встаю, включаю магнитофон с записями оркестра Гленна Миллера. Идут тихохонько мелодии из — «Серенады Солнечной долины», возвращаюсь. Лежит, вытянувшись, на спине, слушает музыку. Ложусь рядом. Слушаю. Полежал еще. Что-то надо делать. Открыл шампанское, уставил фужеры на столик с колесиками, прикатил с коробкой шоколадных конфет, персиками. Выпила с удовольствием, Я говорю: «У нас еще иарбуз есть». «Видела в ванной».

Опять лег, руки «по швам», а естество уже в трусиках заворочалось и только слепой не видит, как ему там одиноко и тесно. И хочется ему из пластика вырваться. Положила мне руку на шею и пальчиком этак чуть-чуть по подбородку и поповорачивает за подбородок к себе. Прижалась гу бами к губам. Я лизнул и она лизнула. И все. «Расскажи о море"». У меня такое впечатление, что все женщины мира хотят хотят знать что-нибудь о море. Но одно дело рассказывать о море между совокуплениями и совсем другое не до, не после, а вместо. Но. делать нечего. Она меня со всех сторон так буями, обложила, что ни охнуть, ни вздохнуть, как в клетке. Порассказывал что-то, несколько анекдотов, хохмочек, на поэзию потянуло, а там и до своих стишат недалеко. Прочитал ей вот эти, написанные для одной очень милой дамы, которая мне тоже всякие условия ставила:

Подари мне себя, подари,

Дай твоим руками обвиться,

Дай в тебе утонуть, раствориться,

умереть и опять возродиться,

Подари, мне себя, подари.

Безоглядно теченью отдайся,

Не во мне, а в себе сомневайся,

Не отдай, не продай, не сменяйся,

Подари мне себя, подари!

Та милая дама 

сразу ножки вверх подняла, а эта поцеловала в ухо и опять лежит смирно.

Я повернулся к ней на бок, носом до уха дотянулся, как слон, руки по-прежнему «по — швам» и дыханием носа обдуваю раковину и шейку под ухом. Не возражает, хотя и щекотно. «Шампанского? » «Давай! » Выпили. Взял ручку дальнюю, положил на лицо себе, целую пальчики один за другим, ладошку, по руччке до плечика. Водит слегка носом из стороны в сторону и больше никакого эффекта. А плечико загорелое, гладкое, прохладное.

Пошевелила плечиком, пронала. Прошу ее рассказать что-нибудь или почитать... 0на говорит, если хочешь, на английском. Да мне-то хоть на китайском, хоть на хуили, мне надо, чтобы она из своего покоя дохлого вышла. И начала, и поехала. Да еще как! И заволновалась, и глазки заблестели, и грудочка забеспокоилась. Я понимаю смысл процента на два, не больше. «Правда, хорошо? » «Удивительно! »

Время побежало. Уже и двадцать один, и двадцать два где-то протукало.

«Надо идти домой,  — говорит,  — а то мама беспокоиться будет». Вот тебе бабушка и... Я говорю:

«Нам же хорошо с тобой. Я договор выполняю... Позвони маме».

Она еще посомневалась. Я еще поуговаривал.

«А ты не будешь? »

«Ты же видишь!!! »

Согласилась.

«Мама, Я у Оленьки заночую... Утром. Спокойной ночи! »

Положила она трубку и смотрит на меня выжидательно. Я подошел, спокойно передвинул лиф ей на горло и прижался к плотненьким колобочкам ее грудей. Поднял за попочку вверх, воткнулся носом в пупочек. Легкая, нежная, чистенькая, сладенькая. Дрожащими руками кладу на постель. Целую всю от макушки до пяточек, но трусики — табу!  — слово офицера и мысли на счет правил хорошего тона еще не утратили своей актуальности. Дышит ровно. Ну, ничего общего с приозерной Инессой. Пальчики на ножках ухоженные, я их в рот взял, подержал, вытащил осторожно. Пошел обратно от пяточек до-макушки.

Тут она на меня ножки свои прекрасные и положила, пяточками гладенькими и холодными на спину. Я по внутренним сторонам бедрышек до трусиков доцеловал, а пройти их никак не могу — через трусики приник губами к ее тамошним губочкам, вертикальным. И начал их то губами, то носом раздвигать, клиторчик искать, к лобочку его придавливать. Трусики тоненькие, преграда так себе, но есть. А с другой стороны, когда губами отыскал горошину клиторчика, сразу шибко радостно на душе стало! Трусики по-немножку уже в этом месте мокренькими сделались, а ножки, как лежали на мне, так и лежат, не шевелятся. Да что же это таткое? Ну не девочка же она в конце концов! Да и девочка на ее месте... Наконец-то! Положила руку на голову и ножки зашевелились и задик задышал неровно. А я стараюсь, как могу. Вдавила она в себя мой нос со страшной силой и обмякла. И ни лишнего вздоха, ни звука!

А меня трясет всего. В груди словно три кузни мехами шуруют. И фирма «Элластик» из последних сил держится. Забрался носом ей под мышку, руку на грудочку положил, сосочек маленький отыскал успокаиваюсь. Пленка в маге 

кончилась, шатаясь, подошел, выключил. В комнате тем но уже, зажег торшерчик, укрыл его от окна, чтоб с люстрой кто не перепутал. Она лежит в потолок смотрит.

«Шампанского? »

«Армянского принеси! »

Кружки пивные принес. Сделали по хороше — му глотку. Смотрит изучающе, вопросов не задает..

«Что это Жека не звонит? » — думам я,

«Значит, не узнал — он лапушку? »

«Иди ко мне! »

Лег рядышком, к губкам ее нежным прижался... Нижнюю пососал, в ротик языком забрался и высасываю, что попадется. Перевернула меня наспину, слюны немного выпустила, я ее проглотил, а она ручкой под поясок моих трусиков залезла, вытащила пенис на свет божий, не забыв поясок за мошенку заправить. Одна рука ее меня за шею обнимает, колобочки на груди моей шевелятся, а другая рука на пенисе висит и кожицу его то на головку натянет, то с головки сдернет. И так это у нее хорошо получается, что кроме, как попочку ее ладонью поглаживать, я больше ничего не могу. Я пошевелился, держит крепко, а сама на пенис смотрит и наяривает, и жару, поддает ему так, что, чувствую, все, больше не могу. Сейчас фонтан заработает. Она и сама это прекрасно понимает: передвигает грудочки к блестящей головке, касается одним сосочком, другим, берет ее в свои полнеькие губки и втягивает все мое великолепие в себя до самого корня! На шее жилка выделись. Сдавила она горлышком его пару раз и лопнул я как мыльный пузырь. Она подождала, пока мои толчки не кончатся, проглотила. Вылизала все, что в ее ручке ... было, поцеловала нежненько, убрала мой член в трусики и прилегла рядом. Я тут же благодарно прижался к ее губкам. Вот это да!

— Мадам,  — - шепнул я,  — Вы изумительны!

— Я знаю.

— Вы восхитительны, мадам!

— Я знаю.

— Вы прекрасны, как сама любовь, мадам.

— Любовь — — А что это?..

— Это невозможность быть без Вас, мадам.

— Очередную невозможность. ты почувствуешь минут через двадцать. А до этого ты вполне обойдешься и без меня и без любви.

Что-то слишком много знаний и не только теоретических.

«Скажи,  — попросил я,  — ты была когда-нибудь в зтой комнате? » Она усмехнулась: «Я с самого приходя сюда ждала этого вопроса... Я, не знаю».

Значит, была. Ну, это не важно...

Я прижался губами к ее шейке.

Она буквально взорвалась!

— Что значит не важно? Для тебя не важно?

А для меня? Если я здесь была, то может быть важно почему... была, как попала? Ведь скажи я «Да», значит хотела сюда придти.  — она встала отбросила в угол ненужный лифчик, подошла к окну, раскрыла его, подышала, поверпулась, ко мне.  — Да, я была в этой комнате. Да, я знаю твоего Женю. Да, я была с ним в этой постели. Еще хочешь что-то знать? Если тебе интересно, я не ставила ему условий и не сопротивлялась, как тебе... Ну что, доволен? Еще вопросы будут? Ее глазки сверкали совершенно восхитительно, но на душе было совершенно безобразно. Черт бы побрал меня вместе с этим Жекой!

Я поднялся с постели — 

«"Миленький, ну что ты? Я ведь только сказал, что мне не важно твое прошлое... Ведь если ты женщина, то и прошлое должно быть... женщины без прошлого не бывает, это — девушка! »

В это время звонил телефон, и я сказал: «Але! » Жекин голос уточнил: «Але — по-французски — жопа! Коробка слева в шкафчике. Но мер сорок три»

— Хорошо,  — ответил я, Будь!

— Сказать еще что-нибудь?

— Не надо. Спи хорошо. Бди!  — и положил трубку. Она стояла у окна, груди призывно мерцали.

— Ну и что он сообщил? Про коробку?

Да.

А от чего ты отказался?

Не знаю.

— А зря!

— Почему?

— Потому, что если бы он тебе сказал то, что хотел, я бы сейчас с огромным удовольствием рассматривала твою гордую морду джентльмена, всю вывоженную в говне!

Я протянул к ней руку...

— Не трогай меня! Я не для вас, чистеньких и благородных... Надутых пижонов. Жалких трусишек, лжецов... Как же я вас, изголодавишихся, ненавижу! Скажи, ты платил когда-нибудь женщинам?

— Ни разу в жизни!  — уж в чем, в чем, а в этом я мог быть спокоен.

— А это что? Коньяк, шампанское, персики, икорка... они ведь немалых денег стоят. Трусики надел сегодня, туфельки, носочки, на базе ты их не носил! Все вы платите, только не сознаетесь в этом даже себе. И те берут не сознаваясь. Так вот, ты вкладываешь в эту ночь деньги, я — тело. Ты не беспокойся, я за каждую копеечку с тобой расплачусь... Только не надо про любовь, не надо врать. Ты, если и знал, давно забыл, что это такое.

Она замолчала. Ушла в себя.

Я не находил себе места. И не в том дело, что я чуть было не испортил, так хорошо начавшиеся игры. И даже не в том, что эта — девочка повернулась ко мне весьма неромантической стороной, за которой можно было ожидать всего, что угодно. Удар был нанесен по самому чувствительному месту, по душе, в которой зарождалась любовь.

— Пойду, поставлю — кофе,  — вышел. Вернулся. Стоит у окна, смотрит на пустынную площадь. Взял за плечи, повернул, в глазах слезы. Прижал к себе, молчу. Захочет — сама скажет. Нежность меня переполняет, поглаживаю спину у лопаток. Через минуту высвободилась, легла на спину.

— Хочешь. я тебе скажу, что Женя не сказал?

— Необязательно,  — я примерно представлял уже о чем речь.

— Я — проститутка!

— Ну и что? Обыкновенная? Вульгарис?

— Нет, зачем же? Валютная, со знанием языков... Если тебе приятнее, путана, ночная бабочка, можно международная блядь... Как тебе хочется.

— Мне никак не хочется.

— Послушай,  — я сел на ковер у постели,  — я не знаю. что мне хотел сказать Женя, я не знаю, говоришь ты сейчас правду или нет, я просто не хочу знать о тебе ничего плохого... Мою душу переполняет нежность к тебе. Ты мне мила, и хочу тебя... Скажи, нуждаешься ли ты в моей помощи, если да, я сделаю все, что смогу. Я не болтун, это действительно так...

— Ты мне очень хорошо поможешь, если перестанешь 

стерильными ручками копошиться в моей гнусной душе. Понял?

— Понял!  — и ушел варить кофе.

Нарезал тортик, прикатил столик с дымящимися пахучими чашками, положил сахар...

По высшему разряду берешь, кот?

Слез уже не было. Она успокоилась и я прижался к ней. Она подняла лицо и дала губы. Стало прохладнее, набросил на плечи простынь...

— Шампанского больше нет?

«Всо ест, моя лапошка! » — сказал я с армянским акцентом. По пути взболтнул бутылку, чтоб развлечением больше было. Облил ей живот, тут же принялся вылизывать, она сказала: «Потом».

Выпили шампанского, попили кофе. Говорит: «Достань коробку, что там? »

Я достал, показал ей порошочек номер 43: «Я выброшу? » «Выброси». Спустил в унитаз. Она с удовольствием доедала тортинку. «Кушать хочешь? » «Потом. Иди ко мне. » Обнял я ее всем, что у меня было, прижал к себе маленькое, гибкое прохладное тельце, глажу ее со всех сторон, вылизываю пролитое шампанское с грудочек и животика, целую глазки, носик..

— Иди... Я хочу тебя!  — нервно, даже с надрывом, потянула голову к себе.

— Не могу... Я дал слово офицера!

Она остановилась, настроение ее мгновенно сменилось и она задушевно проговорила: «Дурак, и не лечишься».

И я осторожно снял с нее невесомые трусики. Прижалась к моим губам и пока я не избавился от своих трусов, крепко держала язык. Потом подняла меня на вытянутые руки, раздвинула ножки и сказала, открыто глядя мне в глаза:

— Вдуй мне, милый, так, чтобы матка разорвалась. Понял?

— Я понял.

Вошел осторожненько. Омотрелся. Второй раз с горлышком матки познакомился. В третий — и дальше уже по самому горлышку. Вылетал и из нее до головки и бил, бил. Влагалище у нее крыло изумительным, оно нежно, но крепко удерживало пенис в постоянно бодром состоянии, оно не на секунду не ослабляло своих объятий, оно подпитывало возбуждение так, как я этого и не подозревал. Ее красивое лицо перед глазами дышало страстью, ее сексуальность буквально воспламенила мои потенции, она умела показать, как великолепны мои проникновения в ее тело, как она мне за это благодарна, как радуется вместе со мной нанему единмству наслаждения другдругом. Все это не могло не умножать моего вожделения и это все должно было скоро кончиться.

Несколько часов, проведенных с нею в состоянии почти постоянного возбуждения, должны были взорвать мою плоть. Тот ананоминетик мой вулкан остудил не на долго. И мне кажется я не разрушил ее надежды. Я продолжал долбить матку, постоянно перемещаясь по моей девочке вверх и вниз, вправо и влево. Я наносил ей удары с разных сторон и еще мгновения перед ударом, находясь в высшей точке, успевал что-то приласкать, что-то переменить. Касаться ее руками, бедрами уже было наслаждением.

Да и она не оставалась недвижимой. Все время меняли положение руки и ноги, ее таз постоянно находился в скачке и, когда я замедлялся, она успевала и два и три раза бросить его мне навстречу. Я целовал ее ручки и ножки, лобик, до грудок было не дотянуться, и бил, ... бил, бил, в 

названную цель. Бурная волна наслаждения затопила сознание и я на всем скаку, словно вырванный из седла, что-то проорав, рухнул на ее прохладное тело. Едва ощутив себя вновь, я был удивлен тем, что меня из сладостной норки не выпускают. Сжав кольцевой мышцей на входе влагалища головку пениса, как бы выдаивая из него возможные остатки, она с улыбкой спросила;

— Ну что теперь делать будешь,

— Теперь буду самым счастливым человеком на земле. Жить с такой девочкой на члене, как ты... Все будут завидовать.

Она улыбнулась еще раз и выпустила меня.

— Здоровье мадам не пострадало?

Она прижала пальчики к губам.

— Хочу кушать!

Понял. Бросил на сковородку приготовленные отбивные в сухарях, приготовил закуски, поставил на столик коньяк в кружках, непременный атрибут зтой ночи, нарезал горку зелени к мясу, открыл красного сухого вина. Столик в комнату, кресла напротив друг друга. Лапушк умытая, чистенькая, красивая, желанная, как из пушки.

Она же — проститутка. Честное слово, до меняэто просто не дошло. И не в том дело правда или неправда, а в том, что я с тех пор, как начал интерсоваться сексом, пришел к выводу Мопассана — все женщины проститутки. А собственные наблюдения показали, что, если женщина, то обязательно проститутка. Женщины и бабы ведь не одно и то же, только по виду. Баба — животное, женщина — инструмент наслаждения и собственного и мужского. Ведь если любовь — мелодия, должны быть и инструменты для ее исполнения. Людочка была таким инструментом. Не обяаательно на продажу, но ведь и было, что продавать...

— Кушай, потом додумаешь...

Я отодвинул столик в сторону, вынул из пальчиков вилку и нож, стал на колени перед ее креслом, раздвинул прекрасные ножки, проложил их себе на плечи и приник к губкам. «Прохладные с внешней стороны, они были горячими изнутри, ласовые, поросшие редкими маленькими волосика~~п с внешней стороны, они были изнутри нежными и немного влажными. А вот и влагалище, и до лампочкй мне, что здесь до меня побывали сотни пенисов и грязи никакой нет, потому что я в ногах у женщины, которую, наверное, уже люблю. Я ей говорить об этом не буду, но для себя я это уже знаю. Любить ведь можно только женщину и любить все, что у нее есть без исклю чений и изъятий. Ласкаю я ее так уже долго-долго, а она пальчики мне в волосы запустила, шевелит ими в задумчивости, и говорит так нежно, что у меня в глазах защипало:

Давай покушаем, милый, ты мой. Время у нас еще есть...

Отпустил. Покушали, мясо еще не остыло. Заапили его сухариком, добавили коньячка из кружек. Достал я ее из кресла, поносил по комнате. Положил ножками на подушки и головой между ними забрался. Она моего малыша в губки взяла. Я на спине, она — сверху. Долго так... Нежно. Без напора. Перебралась к моим губам, язык достала, играется. А пальчики ее по телу моему бродят, мышцы мне разминают, кожу пощипывают. В общем, птица Феникс 

опять восстала из пепла и применения своего требует. А в душе творится такая праздничная карусель, такое мелькание восторгов и радостей, что еще немного и вокруг моей головы свечепние начнется. Пенис мой набух и закаменел, что и применять его опасно, на бедрышке ее пошевеливается, она его чувствует, конечно, но команды не дает. И мне хоро шо с его боевой готовностью, радостно от возможностей...

Не могу больше так... Опускаюсь на ковер, языком вылизываю впалый животик, три ложбинки продольные, посередине и по краям, пупок ее маленький, ребрышки ее с одной стороны и холмик мягенький с другой. Оторвался. Дышать нечем. Сижу на ковре, отвернулся от нее, стараюсь в себя придти. А член торчит, как дубина стоеросовая, и громко так-кричит на меня, ругается. Лапочка видно что-то тоже услышала, выбралась из постели и села на этот обелиск. Вобрала в себя, пошевелилась немножко, устраиваясь поудобнее и начала вбирать его в себя движением ко мне и вверх и обратно. Я ее попочку в» нужное время согнутой рукой к себе прижимаю, глазки ее у меня под носом и целовать их мне очень удобно.

Долго так продолжаться не могло. Коленки у нее устали, встала на ножки, губочки дала поцеловать, повернулась спиной, села опять на обелиск, осталась на ножках, я ее за грудочки-колобочки к себе прижимаю, поднял коленки, чтоб ей было за что держаться, а она вверх пролезет по обелиску, подумает там о чем-то своем и тихонько так опять вниз опускается, посидит секундочку на лобке моем шершавом, попочкой его поощущает и наверх лезет. Я понемножку колени опускаю и лапочка все больше клиторчиком к основанию пениса прижимается и начинает по-немножку ее мелкая дрожь пробирать. Легла уже на мои ноги и попка перед носом у меня запрыгала быстробыстро. Чувствую, я уже к последнему виражу подхожу и финишная прямая перед глазами. И у лапочки, судя по ее подпрыжкам Страна Восходящего Наслаждения перед глазами появилась, а она уже из сил выбивается, и остановиться не может и сил подпрыгивать уже нет. Взял я попочку в обе руки и с размаху раз, десять насадил на кол и взорвался. Малыш-проказник вылил в нее что-то, а сам почти что и не уменьшился. Как его разобрало! Она лежала на моих ногах без движения и, кажется, даже не дышала. Я поднял ее попочку к своим губам, поцеловал в булочки. Длинными каплями на мои бедра сочилась сперма. Поднял на руки, отнес в ванную.

Вернулась в постель, прижалась.

— Ты на меня больше не сердишься?  — Она закрыла рот рукой.

— А зачем ты меня долго так за нос водила?  — А если б я тебе сразу дала, ты бы мне стихи читал? А в общем-то и не в этом дело... Ты ведь мне еще там понравился и я тогда еще знала, что только от тебя зависит... Но еще и дело в том... Не хочется мне говорить об этом, но 

ты считай, что я это себе расскажу... Мне надо от многого избавиться... Точку жирную поставить...

Я укрыл ее, прижал к себе так, чтобы кроме губок ничего у нее не шевелилось и только иногда касался губами губ.

— После того, как папу убили, мы с мамой очень плохо жили. Кушать иногда нечего было. Мама пошла работать на кондитерскую фабрику, но... Появился этот Василий Иванович — Они часто пили, он ночевал у нас. Сначала они хоть ждали, пока я усну... Потом перестали. Так что — под окошком у мамы, когда ты на озере меня водил слушать, это песни моего детства. Квартира была хрущевка двухкомнатная, я в маленькой, они в большой, проходной. Через год, примерно, мне десять еще не исполнилось, он меня изнасиловал. Тряпок в рот натолкал, чтоб не кричала... Справился. Мама пришла с работы, увидела кровь на ножке... Потом его посадили на шесть лет. «Дяди» к маме приходили, но такого больше не было.

Вернулся и опять к нам. Работал где-то, но главное у него было... тебе это не надо. Деньги пошли, хорошо стали жить, мама говорит.  — «Видишь, как надо жизнь устраивать» Она тогда не знала, что он меня в первую же ночь, как вернулся... Потом уж обеих в постель брал и всяким мерзостям учил. Я сначала кричала, плакала все было... потом смирилась... Он меня и на инъяз устроил... говорил: «Я из нее международную блядь сделаю, будет на старость мне доллары таскать».

Потом он меня приятелю одолжил, потом еще кому-то. И началась у меня двойная жизнь... Ночью я подстилка чья-то, днем — человек. Потом гостиницу для иностранцев построили и стала я участницей расширения международных связей... Мои фото теперь во многих странах есть, я — местная достопримечательность... Меня по меж дународному телефону заранее заказывают...

Впрочем, в милиции мое фото тоже есть. Видишь, какая у тебя популярная женщина в постели. Там, на озере я его отшила, сказала, навсегда. Он решил — из-за тебя. Убить грозился. Тебя. Так что считай, спасла я тебя там, что в бунгало твое ни разу не пришла. Из дома я ушла, поживу пока на квартире, потом, может, в общежитии что дадут. Так что гордись: новая глава моей жизни начинается с тебя. Я становлюсь нормальной женщиной, и отдаюсь тебе, потому что сама зтого хочу. Ты можешь понять, что это? Ни черта ты не понимаешь!

Она встала. Взяла кружку с коньнком: «Давай выпьем за меня! » Отпила, чокнувшись со мной, большой глоток и вылила на себя все, что там оставалось. Это тебе, чтоб было что вылизывать. Я не был последним дураком, чтобы ожидать новых предложений. Рассказ ее не то, чтобы очень уж меня разволновал, но что-то новое у нас все-таки появилось. И во мне появилось. Только я приступил к мелиорационно-коньячным работам, меня Такое возбуждение накрыло, что я, ни слова не говоря, бросил ее на постель и накинулся на ее прекрасное тело, минута, две, три — не 

знаю сколько и... выключился. Пришел в себя, она меня ладошкой гладит по спине, по заду, наклонилась к лицу и целует нежно, нежно и смотрит на меня глазами Сикстинской мадонны. Черт возьми, если это не любовь, то что же?

После этого мы уже, по-моему, просто баловались, позиции изобретали. Ее легкое, гибкое тело специально было приспособлено для этого. Положил я ее животиком поперек постели, вошел сзади, она меня ножками за торс обхватила, я встал на ноги, она руками на постель опирается, Сделал шаг назад, она в стойке на руках, я по клиторчику и в норку. Потом она на колени села, вобрала в себя нашу общую радость, повозилась, я встал, спиной ее к ковру настенному прижал и так хорошо нам было! Отошел к постели, она у меня в руках выгнулась назад, ручками за постель держится, а я лапочку на себя натягиваю. Ботом она на головке стояла, а я и спереди и сзади.

А потом я ей в ротик сделал хорошо, точнее в горлышко, это уж вообще высший класс и большая редкость... Много чего было... Раскрылась она полностью и радостно. Перед утром уж, я еще покушать приготовил, допили мы коньяк, что в моей кружке оставался. Она у меня на коленях, малыш у нее внутри. Хорошо так сидим.

Я говорю: «Давай на недельку на юг слетаем, в море покупаемся». Она меня целует, говорит: «Спасибо. Только мы с тобой больше не увидимся». У меня все так и опустилось, включая малыша. «Все, милый, я так решила. Праздники не бывают каждый день. Эту ночь и тебя я никогда не забуду, но мне надо еще так много сделать со своей жизнью... Мои каникулы кончились!... Все! »

И, может быть, лучшая женщина в моей жизни ушла в ванную.

Через десять минут я снова увидел молодую, изящную, интеллигентную женщину с удивительно красивыми ногами, скромную, с весьма незначительными запросами вообще и сексуальными в частности. Она вошла в комнату, минуту постояла, запоминая, прижалась щекой к моей щеке, и, ни слова не сказав... вышла.

Я видел в окно, как она спокойной, грациозой походкой прошла мимо часов, под которыми мы встретились вчера, мимо кинотеатра, и еще долго, почти три квартала, видел, как ее прекрасные ножки уносят от меня радость, вынимают что-то важное из моего сердца.

Я вернулся на кухню и выпил все, что там еще оставалось. Посидел в одиночестве. Позвонил Жеке.

Все!

•  •  •

На-днях притормозил у светофора и обратил внимание на что-то знакомое в походке молодой, элегантной, интеллигентной женщины Она держала за руку мальчугана лет пяти. Его другую руку держал высокий, широкоплечий джентльмен, в очках и с залысинами на высоком лбу. Может тот, от мыслей о котором кружится голова?

В лобовое стекло «Волги» мне этого не было видно.