Когда будущее исчезает. Глава Когда был первый секс Часть 1

— Вот так всё и заканчивается.

Я говорю сам с собой, несколько тихих слов, пробормотанных в передней комнате маленькой, скудно обставленной квартиры, которую занимаю только я. Остальная почта, которую я принес,  — весь хлам — упала на пол, оставив в моих руках только юридический конверт. Я знаю, что это. Это то, на что я надеялся и чего боялся почти весь прошлый год. Это окончательное заявление о моем разводе с Лизой.

Конверт — от моего адвоката. Его содержимое фиксирует окончательное распоряжение всеми нашими земными благами и имуществом. Детали не имеют значения. Я получил то, она получила это, наши счета разделены так-то и так-то. У нас... У нас не было ни детей, ни домашних животных, ничего живого, что можно было бы разделить между нами. По крайней мере, не в конце. Между нами жила любовь, которая когда-то процветала, но она увяла, когда я перестал за ней ухаживать. Наша любовь окончательно умерла, когда она обратилась к другому, сначала за утешением, которое приносит дружба, потом за утешением, которое дарят друг другу мужчина и женщина.

Я мог все остановить. Она могла все остановить. Но никто из нас этого не сделал.

Десять месяцев назад я спешил домой, чтобы сделать сюрприз своей жене. Наконец-то, наконец-то моя тяжелая работа и долгие часы принесли свои плоды. Я получил сообщение о том, что моё повышение гарантировано, и взял выходной, чтобы отпраздновать это событие. Моё стремление к повышению создавало в нашем браке напряжение, но теперь все наладится. Наше будущее обеспечено. Мы можем, наконец-то, купить дом и завести детей.

Но сначала требовалось починить то, что было повреждено. Я заехал в магазин, чтобы купить цветы и ингредиенты для любимого блюда Лизы. Этого было недостаточно, почти недостаточно, чтобы преодолеть расстояние между нами в последнее время, но это было началом, добросовестной попыткой начать ремонт этой самой главной опоры моего счастья.

Приехав сразу после обеда, я увидел на парковке нашего жилого комплекса её машину. Вообще-то, надеялся сделать ей сюрприз после работы, но, возможно, так будет и лучше. День, проведенный вместе, закончившийся обедом, приготовленным бок о бок на нашей крошечной кухне, мог быть именно тем, что нам нужно для укрепления нашей связи. Я улыбнулся воспоминаниям о начале нашего восьмилетнего брака, когда мы только переехали в нашу первую совместную квартиру. Для двух человек она была слишком маленькой и тесной, но мы не были просто двумя людьми: мы были парой, единым целым, крепко сплетенным любовью.

Мы не были такими слишком долго. Лично я — нет, но мы это исправим. Вместе.

Я поднимался по лестнице через две ступени, запыхавшись, когда дошел до двери. Ещё несколько лет назад я бы не почувствовал такой нагрузки, но близость с женой — это не все, чем я пожертвовал ради нашего будущего. Долгие часы на работе должны были означать более короткие часы в других местах, и я перестал относиться к своему телу как к чему-то большему, чем машина для 

создания денег. Я подпитывал его стандартной американской диетой фаст-фуда, тратя своё здоровье, чтобы сэкономить время. Перестал заниматься спортом, притворяясь, что просто подниматься по лестнице и парковаться на стоянке подальше от дома даст мне возможность сохранить телосложение, которое я создал, когда был бегуном на длинной дистанции в школе. Потом, когда это притворство провалилось, когда десять набранных килограммов превратились в двадцать, потом в сорок, я перестал прилагать даже эти небольшие усилия.

Закрыв за собой дверь, я услышал, как выключился душ. Прошло слишком много времени с тех пор, как я видел прекрасное тело моей жены полностью обнаженным при дневном свете. Если я и видел его недавно, то лишь мельком, когда мы занимались любовью под одеялом в темноте. Называть это «занятием любовью», честно говоря, слишком громко для того, чем была наша сексуальная жизнь в последние шесть месяцев. Мы постепенно стали относиться к ней как к биологической функции, а не как к всепоглощающей одержимости, которой она была, когда мы познакомились в колледже почти одиннадцать лет назад. Это даже не было простым, привычным совместным удовольствием, каким оно стало в начале прошлого года, до того как моё стремление создать наше будущее разрушило наше настоящее. Мы просто занимались этим, потому что нам нужно было снять напряжение, чтобы я мог сосредоточиться на работе.

Из нашей спальни доносился смех, как хрустальный колокольчик, высокий и сладкий. Я улыбнулся и бросился вперед, надеясь, возможно, найти её в нашей комнате, мокрую и обнаженную, и заключить в свои объятия. День вместе — да, но как лучше начать его, чем вновь разжечь нашу страсть к занятиям любовью в середине дня, как мы делали, когда были моложе? Что-то, что напомнило бы ей, напомнило бы нам обоим, что наша страсть была лишь отсрочена реалиями стоимости жилья, стоимости воспитания ребенка, но не отвергнута ими.

Затем я услышал другой смех. Глубокий гул, похожий на отдаленные раскаты грома во время приближающейся грозы.

Мое сердце упало. Дверь в нашу спальню была слегка приоткрыта, и я почувствовал, как во мне нарастает страх. Сейчас я был жертвой в фильме ужасов, и знал, что не должна открывать дверь. Я почти слышал, как зрители умоляют меня не входить туда. Но, как и обреченные герои этих фильмов, я не послушался этого предчувствия. И, как и они, был за это наказан.

Лиза, моя жена, моя возлюбленная по колледжу, смотрела в глаза Питу, моему лучшему другу с детства. Его мускулистые руки обхватывали её, в то время как они стояли в профиль ко мне, и, если бы не её нагота и полотенце на его талии, можно было бы принять их за свадебный портрет. Её каштановые волосы были почти черными от воды, которая все ещё с них капала. Она смотрела на него с любовью и обожанием, которых я давно не видел, и это отражалось и увеличивалось на его лице. Позади них я увидел, что наша кровать 

разобрана. Испачканные простыни лежат кучей в углу. В воздухе витает запах секса. Она погладила его грудь и открыла рот, чтобы заговорить, как раз в тот момент, когда он увидел меня.

Он говорил, но я не слышал. Пакет с продуктами, который я рассеянно держал в руке, упал на пол, стеклянные банки внутри разбились. На лице Лизы за мгновение промелькнула целая гамма эмоций: шок, вина, сожаление, затем, наконец, решимость. Ни разу в этой гамме чувств я не увидел любви. Ни разу не увидела страха. Их раскусили, и ничего не оставалось делать, кроме как признаться. Тогда я понял, что её больше нет. Мы расстались.

Пит подошел ко мне, подняв свои мозолистые руки ладонями наружу, как подходят к раненому животному, которому нужно оказать милосердие. Не волнуйся, скоро все закончится. Тебе больно, но все будет хорошо. Все почти закончилось. Откуда-то раздался гневный рев. Я сократил расстояние между нами и ударил кулаком в скулу его лица. Я сделал ещё один замах, потом ещё, но он легко увернулся от обоих. Там, где я был бегуном на дистанции, Пит был борцом и боксером. Я понял, что он позволил мне нанести первый удар, что синяк под глазом, который уже начал формироваться, был последним знаком верности в конце двадцатилетней дружбы. В его глазах было гораздо больше страдания по ушедшему, чем у моей жены.

Никогда в жизни я не чувствовал себя более потерянным.

Тогда они оба заговорили, но я не слышал... не слушал. Так же как не мог осознать, что рев ярости исходит от меня, я не мог понять смысл слов, исходящих из их уст. Голова кружилась. Рука болела. Я чувствовал, как в горло поднимается желчь. Со слезами на глазах и пустым сердцем я выбежал из нашей комнаты. Из нашей квартиры. Из нашей жизни.

Здесь прошлое расплывается. Я был в шоке. Следующее что я помню, это то, что я — в гостиничном номере и смотрю в потолок. Мой телефон непрерывно жужжит в кармане, и я так же неохотно беру его в руки, как если бы это было осиное гнездо. Когда я, наконец, преодолел свой страх, то увидела череду СМС от Пита и Лизы, в которых чередовались извинения, беспокойство, страх, гнев. Они умоляли меня позвонить. Умоляли не делать ничего необдуманного, не причинять себе вреда. Как будто я мог причинить себе вреда больше, чем уже причинили они.

Я швырнул телефон через всю комнату, силикон и стекло стоимостью в тысячу долларов разлетелись на кучу мусора. Затем я лег на кровать, рыдая о будущем, которого никогда не увижу, о детях, которых у меня никогда не будет, о доме, в котором никогда не буду жить. Моё тело, измученное последним годом отсутствия заботы и резким шоком от горя, болело и сотрясалось от рыданий. Наконец, я провалился в глубокий и благословенный сон без сновидений.

•  •  •

Когда проснулся на следующее утро, на улице было ещё темно, я был 

растерян и потерян. Я огляделся в поисках Лизы, прежде чем вспомнил реальность своего положения, и снова начал оплакивать то, что потерял. Слезы уже иссякли, но на смену им пришла глубокая усталость. Я знал, что мне нужно встать и двигаться, но не мог найти в себе силы посмотреть миру в лицо. Наконец, однако, я начал более рационально оценивать своё положение. Биологическая потребность выжить на время заглушила эмоциональные раны, заставлявшие меня желать смерти.

В своем животном ужасе накануне я бежал, не имея ничего, кроме одежды на спине и содержимого карманов. Я должен был это исправить. Я позвонил на работу и оставил сообщение, что заболел и буду отсутствовать несколько дней, а также номер телефона в гостинице, по которому со мной можно временно связаться. Я знал, что не смогу встретиться с Лизой (и Питом? Вместе? Боже, почему они... нет. Сейчас я не мог об этом думать. Сначала нужно выжить), но я также знал, что мне нужно посетить квартиру, хотя бы для того, чтобы взять достаточно одежды и предметов первой необходимости, чтобы притвориться, будто я все ещё жив.

Все ещё не придя в себя, я поехал в наш жилой комплекс. Мы все — существа привычки, и я знал, что Лиза каждое утро выезжает из комплекса через одни и те же ворота. Оставалось лишь подождать, пока не увижу, что её машина проезжает мимо по дороге на работу. И я ждал. А потом ждал ещё. К одиннадцати я понял, что либо её нет в нашей квартире, либо сегодня она не собирается уезжать. Не знаю, что из этого привело меня в большее уныние: то ли она решила остаться на ночь у Пита, то ли мне придется столкнуться с одним из них или с обоими, если я захочу забрать свои вещи?

Это не имело значения. Мне нужна была свежая одежда и туалетные принадлежности, нужен мой ноутбук, нужно было... Мне нужно было вернуть свою жизнь, но я не смогу этого сделать. Так что, мне придется подбирать остатки, чтобы попытаться начать какое-то гротескное подобие новой. Все что мне нужно было найти, находилось там, где я испытал самую сильную боль в своей жизни, и мне предстоит встретиться с этим лицом к лицу.

Наконец, я набрался смелости, въехал в комплекс, припарковался и поднялся по лестнице в нашу... в её квартиру. Это последний раз, когда я когда-либо ступлю в нее. Мы могли бы поспорить об аренде позже, но это уже никогда не будет моей квартирой, никогда не будет нашей. Значит, она принадлежит ей. Я почувствовал новую волну грусти, но подавил её. Есть то, что мне нужно сделать.

В квартире было тихо и чисто, чище, чем было накануне, когда я уходил. Пусто. Стерильно.

С нашего... её маленького кухонного стола я собрал ноутбук и сумку. Я вспомнил много долгих ночей, проведенных там, после того как Лиза ложилась спать. Вначале она просила меня идти 

с ней, пытаясь заманить меня, намекая на удовольствия, которые подарит мне, если я просто уйду в нормальный час тем вечером. Но я был слишком сосредоточен на построении нашего будущего, чтобы понять, что я разрушаю «нас». Наконец, она сдалась. Мы стали просто соседями, делившими прошлое и иногда кровать, а не мужем и женой.

Я начал с ноутбука, потому что надеялся придумать что ещё мне нужно собрать в гостиной или на кухне, но ничего не было. Я не хотел идти в спальню, но не мог найти причин, чтобы дальше оттягивать неизбежное. Все что имело значение в моей жизни, умерло там вчера. Но мне все ещё нужно было то, что лежит внутри, нужны вещи, которые позволили бы мне притвориться, что я все ещё среди живых.

Я прокрался по коридору к нашей комнате. На полпути я понял, что крадусь, как будто собираюсь снова открыть дверь и застать их вместе. Тряхнув головой, я выпрямился и пошел целеустремленно. Худшее, что могло здесь произойти, уже случилось.

Внутри я обнаружил спальню, которую мы делили. Все было так, словно ничего не произошло. В комнате было чисто. Кровать заправлена. Все выглядело так, как выглядело каждое утро, когда мы уходили на работу. Не было никаких признаков того, что накануне мой лучший друг трахал мою жену в этой комнате, трахал её в моем доме, в моей постели.

Меня подстегивало чувство ярости, как и страх, что они могут вернуться.

Быстро двигаясь, я схватил как можно больше своей одежды и бросил её в сумку для ночевки. В шкафу все ещё висел мой портплед для костюмов, оставшийся с прошлой поездки, полный одежды, которую я надевал, когда в последний раз пренебрегал своей женой в течение долгой недели. Одежда, не поместившаяся в сумку для ночевки, была сброшена в несколько мусорных пакетов. Было несколько личных вещей, которые я хотел сохранить, и они тоже отправились в мусорные пакеты. Мне не нужны были ни наши фотографии, ни сувениры о нашем совместном пребывании. Я не мог представить, что буду окружать себя этими болезненными напоминаниями о десятилетии, проведенном впустую. Она могла оставить себе телевизор и мебель; я не представлял, где буду через неделю, и не могу себе представить, что вернусь в это место ради горстки легко заменяемых вещей. Но потом оказалось, что меня тоже легко заменить.

Пробравшись в ванную, чтобы забрать свои туалетные принадлежности, я был готов уйти. Я посмотрел на мусорные пакеты, разложенные на кровати, и почувствовал себя опустошенным. Одиннадцать лет вместе. Восемь — в браке. И все что осталось — это груда дорогого мусора.

Я погрузил вещи в машину, пыхтя и отдуваясь во время второго похода вверх и вниз, и вынужден был остановиться и отдохнуть в середине третьего. После последнего похода я оставил записку на столе у входа.

Лиза,

Не знаю, как ты могла так предать меня, и не думаю, что ты когда-нибудь сможешь объяснить это так, чтобы меня удовлетворить. Пожалуйста,  

не связывайся со мной. На связи будет мой адвокат. Я прослежу, чтобы соглашение было справедливым; по крайней мере хоть один из нас должен попытаться быть справедливым во всем этом.

Майк

Я снял кольцо, оставил его поверх записки и, уходя, запер дверь.

•  •  •

Конечно, все было не так просто. Позже в тот же день я заменил свой разбитый телефон, и он почти сразу же начал взрываться. Весь день я получал СМС и голосовые сообщения. К главным ролям Лизы и Пита добавился греческий хор из друзей, родителей, братьев и сестер, родственников и других людей, вносящих свои прокламации и увещевания.

— Я только что услышал! Что случилось?

— Ты должен ей позвонить!

— Попробуй разобраться!

— Чувак, мне так жаль.

— Брось эту ебаную суку.

— Какого хрена ты сделал с моей сестрой?

— Ты в порядке?

— Никто о тебе ничего не слышит. Мы напуганы. Пожалуйста, позвони.

— Братан, пойдем, напьемся.

— Ну и пизда. Если бы ты был моим мужчиной...

— Я люблю тебя, Майк. Мне так жаль.

Я игнорировал и это. Написал сообщение одному близкому другу, чтобы он знал, что я жив, невредим и хочу, чтобы меня оставили в покое на некоторое время, и попросил передать это нашей группе друзей.

Но в этом-то и была проблема, не так ли? Это была «наша» группа друзей. Мы с Питом дружили двадцать лет. С Лизой были вместе одиннадцать лет. Мы все вместе учились в колледже. Мои друзья — это друзья Лизы и Пита. Друзья Лизы — мои друзья и друзья Пита. А друзья Пита — мои друзья и друзья Лизы. За исключением нескольких человек с работы и нескольких друзей по хобби, которые я не разделял с Питом или Лизой, и с которыми у меня не было времени общаться, с тех пор как началось моё безумное бегство в «будущее», все наши друзья — общие. А это означает, что придется расплачиваться. Лиза и Пит основательно наебали меня, и людям придется выбирать сторону, независимо от того, заставляю я их или нет. Это просто в природе того, как работают общие группы друзей, когда происходит размолвка.

Когда пыль осела, львиная доля наших общих друзей оказалась с ними. Это был простой, жестокий расчет. Нас было трое. Двое из нас все ещё вместе. Один из нас на год отдалился из-за работы, а двое других остались. Все чувствовали себя немного более отстраненными от меня, чем от Лизы и Пита. Люди думали, что меня обидели, но, когда дело дошло до дела, Лиза и Пит были вместе. Это лишь облегчало ситуацию для всех, кроме меня. Те, кто, естественно, встал бы на сторону Лизы, встал на сторону Лизы и Пита. Те, кто, естественно, были бы на стороне Пита, были на стороне Пита и Лизы.

А те, кто естественно встали бы на мою сторону? Некоторые встали. Очень немногие, те, кто имел более высокие этические стандарты или был частью нашей общей группы лишь потому, что находился в моей орбите.  

Но не так много, как я надеялся. Выступить против Лизы и Пита означало выступить и против других их друзей. А это означало, что, даже если они чувствуют, что меня обидели, не так уж сложно просто плыть по течению.

В течение недели количество тех, кто писал мне сообщения, сократилось почти до нуля. Через месяц единственными, с кем я общался, были моя семья и люди с работы.

Я ненавидел работу. Я пожертвовал всем, и ради чего? Немного больше денег. Немного больше престижа. Лучшей жизни, которая никогда не наступит. Каждый день, прежде чем идти на работу, я думал о том, чтобы позвонить и уволиться, но что потом? Мне совершенно нечего будет показать за свои страдания.

Я перестал заходить в социальные сети. Конечно, я заблокировал Лизу и Пита, а также нескольких их самых ярых защитников. Но оставался ещё целый легион тех, кто ещё не выбрал свою сторону. В течение нескольких недель я видела фотографии счастливой пары на улице, а мои «друзья» делали веселые групповые снимки, когда они произносили тосты, танцевали или ходили на игровые вечера. Это было слишком. Я удалил все свои приложения для социальных сетей, что сделало меня ещё более изолированным. Это было похоже на ещё одно отступление, но война уже была проиграна. Какое значение имеет ещё одна рутина?

К их чести, ни Лиза, ни Пит больше со мной не связывались до тех пор, пока я не вручил ей документы. Я чувствовал, что был очень справедлив. Не потому, что хотел этого — если бы мог, я бы сжег их с Питом жизнь дотла и присыпал бы землю солью. Но тогда они оставались бы в моей жизни намного дольше. Слишком много усилий и слишком много боли за слишком малую отдачу. Слишком много моей души ушло, и моя жизнь была потрачена впустую на людей, которым я никогда не смогу адекватно отплатить за ту боль, которую они мне причинили.

Я переехал в маленькую двухкомнатную квартиру. Мне больше ничего не было нужно. У меня нет друзей. Нет никого, кто бы меня любил. Мои увлечения — либо одиночные, либо проходят вне дома. Я даже не беспокоился о телевизоре; в конце концов, если не с кем посидеть на диване и пообниматься, почему бы просто не смотреть его на ноутбуке? Проще просто лежать в кровати и до потери сознания смотреть сериалы, а утром вставать, идти на работу и делать все заново. И так день за днем. Так я и поступал.

•  •  •

Почти два месяца я вел призрачное существование, тень, выходящая в мир, которую невозможно увидеть, невозможно почувствовать её прикосновение. Иногда я пытался выходить в бар, но, как и мои бывшие друзья, все мои старые места обитания принадлежали Лизе и Питу. Рестораны, кофейни, бары, клубы — в любом месте, куда бы я ни попытался зайти и пообщаться, я сталкивался с бывшими друзьями или, что ещё хуже, с самой счастливой парой. Однажды 

я попытался пойти в бар, который мы посещали очень редко, и в итоге свернул за угол как раз в тот момент, когда увидел, как в него вошли Лиза и Пит, смеясь, рука об руку, пара, влюбленная друг в друга и в свою жизнь. Это была пуля, от которой удалось увернуться, но мне не хотелось опять испытывать судьбу, поэтому я просто держался дома сам с собой.

Я набрал ещё больше веса, почти на шестьдесят килограммов больше, чем в начале. Я постоянно уставал и болел. Кроме того, у меня начались проблемы со сном. Только в первый месяц я терял сознание по ночам от депрессии, стресса и усталости, после того как засиживался допоздна за просмотром всего, что предлагали алгоритмы видео-сервиса. Я был настолько измотан, что просто не видел снов. Но это продолжалось недолго.

Сны пришли в начале второго месяца. Мрачные. Безнадежные. Постоянно меняющиеся.

Теневые фигуры набивали меня едой и разделывали заживо, выделывая шкуру из долларовых купюр, в то время как я бессильно кричал. Пит колотился в Лизу на моем столе, а она умоляла его подарить ей детей, которых никогда не подарю я. Мои друзья показывали пальцами и смеялись, когда за моим толстым, голым телом гнались адские псы с лицами моей бывшей жены и лучшего друга. Моё подсознание было ярким, но не слишком тонким.

Я начал бояться спать. В надежде снова обрести тот чудесный сон без сновидений, я стал гулять по ночам, до поздней ночи. Мой новый район был не слишком плохим, и я проводил время, бродя по его улицам. Моя выносливость была подорвана сидячим образом жизни, и я мог гулять только полчаса за раз, но в конце концов, дошел до того, что гулял до раннего утра.

В некотором роде я достиг своей цели. Я действительно уставал и снова стал спать без сновидений. Но поскольку я начал терять вес и повышать свою выносливость, мне приходилось ходить все дольше. А если я этого не делал, мне опять начинали сниться кошмары. Моя работа стала страдать. Я либо не высыпался, потому что слишком поздно ложился гулять, либо не высыпался, потому что меня заставляли просыпаться кошмары. Нужно было что-то менять.

Моя сестра Алли порекомендовала психотерапевта Джима, который помог ей пережить разрыв. Сначала я сомневался, ведь я знал, что стало причиной этого. Знал, что отдавал слишком много себя работе и слишком мало — жене, а поскольку природа не терпит пустоты, Пит стал тем человеком, которым не мог быть я. Алли рассказала мне кое-что из того, что говорил ей Джим, что окончательно убедило меня. Иногда мы смотрим на симптомы и думаем, что это и есть болезнь.

•  •  •

Наши первые сессии были посвящены тому, чтобы узнать друг друга. Я узнал Джима достаточно, чтобы убедиться в том, что он сможет мне помочь, и выложил ему всю свою историю. Сначала я говорил о ближайшем прошлом; в конце концов, именно поэтому я и 

оказался здесь. Он слушал, пока я рассказывал о нашей истории, как Лизы и меня, так и меня и Пита, а затем о последнем годе моего брака и дружбы, о моем стремлении к продвижению по службе и, наконец, о том, как я застал их вместе. Он сочувственно кивнул и задал несколько основных вопросов, но в основном, позволил мне извергнуть поток бессознательного рассказа о своей жизни.

Когда я закончил, он спросил:

— Почему ты думаешь, что заслуживаешь этой боли?

Сначала я был ошеломлен. Затем? Я был зол. Более того, я был в ярости. Я поднялся на ноги, крича на него.

— Да пошел ты! Как ты смеешь так говорить? Я не заслуживаю этого! Я вообще этого не заслуживаю! Я пытался быть хорошим мужем и хорошим кормильцем! Я любил её, а она это отбросила. Я относился к нему как к брату, а он ударил меня ножом в спину. Это они сделали! Они заслужили эту боль! А я нет!

Во время моей обличительной речи Джим сидел почти бесстрастный. Когда он заговорил, его голос был мягким, успокаивающим.

— Я не говорил, что ты заслуживаешь этого. Ты и не заслуживаешь. Я спросил, почему ты думаешь, будто заслуживаешь этого.

Я опустился обратно на диван, настороженно глядя на него.

— Я не думаю, что этого заслуживаю. И не знаю, о чем ты говоришь. Это они сделали, не я.

— Если ты считаешь, что не заслуживаешь боли, тогда почему себя мучаешь?

Мой гнев вспыхнул снова.

— Я не мучаюсь! Мне больно, потому что мне причинили боль! Боже, что ты за шарлатан?

Он глубоко вздохнул и сделал паузу, как будто собираясь с мыслями. Затем рассказал мне историю.

— Купец едет по дороге. Ему нужно добраться до следующего города до заката, поэтому он спешит по ней. Дорога проходит через лес, где, как известно, устраивают засады разбойники, но он не принимает мер предосторожности, как следовало бы. Вместо этого он не высовывается, стараясь поскорее добраться до места назначения.

— Он не замечает признаков опасности, подстерегающей его. В лесу стало тихо, но он этого не заметил. Обочина дороги очищена от листвы, чего не должно быть. Он начинает беспокоиться, но уже слишком поздно. Он слышит звон лука и чувствует острую боль, когда стрела попадает ему в руку. Из-за дерева на некотором расстоянии от дороги выходит одинокий разбойник и прилаживает очередную стрелу. Так почему купец продолжает стоять посреди дороги?

Я пристально смотрю на него, ожидая, когда он перейдет к делу, но вскоре становится ясно, что вопрос не риторический.

— Что? Я не понимаю. Он не должен стоять. О чем ты спрашиваешь?

— Вопрос простой, Майк. Почему человек продолжает стоять посреди дороги, когда в него вот-вот пустят ещё одну стрелу? Почему он не переместится за дерево? Почему не нападает на нападающего? Или не упадет на землю? Что-нибудь ещё, кроме того, чтобы быть пораженным ещё одной стрелой?

Я фыркнул на это.

— Я ни хрена не знаю!  

Он в шоке. Он этого не ожидал.

Джим задумался на мгновение и слегка кивнул.

— Возможно. Если бы это был ты, что бы ты сделал?

Меня уже тошнило от этой чепухи. Я собирался высказать Алли свои мысли по поводу того, что она послала меня к этому засранцу.

— Я бы ушел с дороги. Залез бы за дерево, как ты сказал. Дал бы себе время подумать.

— Так почему сейчас ты стоишь посреди дороги?

Моя кровь начинала закипать.

— Что, черт возьми, это значит?

Он посмотрел на меня сочувствующим взглядом.

— Ты был женат, пытался добраться до места, где был достаточно стабилен, чтобы действительно подумать о доме и детях. Но ты был сосредоточен до упрямства; тебе требовалось достичь этого как можно скорее, и ты не замечал предупреждающих знаков в своих отношениях, пока не стало слишком поздно. Когда ты вошел к Лизе и Питу, тебя поразила первая стрела, и это было так больно, что с этим почти невозможно было справиться рационально.

— Боль от их потери, а затем от потери друзей была огромной. Это была стрела, которую ты не ожидал получить. Но прошло уже почти три месяца, а ты все ещё стоишь на дороге. Тебе не удалось избежать той первой стрелы. Но с тех пор бандит осыпает тебя стрелами, а ты все стоишь и принимаешь их.

— Ты потерял свою любовь и друзей, включая лучшего друга. Но не попытался их заменить. Ты потерял свои любимые места, но есть и другие места, куда ты можешь пойти. У тебя есть свободное время. Это время, которого ты бы не хотел иметь, но ты погряз в своей боли в одиночестве, вместо того чтобы вернуться к своим увлечениям. Ты...

Я взорвался, закричав на него:

— Потому что это чертовски больно! Потому что все, кого я люблю, отвернулись от меня! Какой смысл выходить на улицу, чтобы быть одному? Кому какое дело до того, что я хожу куда-то пить, танцевать или играть в игры и притворяться, что все хорошо? Как мне завести новых друзей, если я не могу доверять? Я не могу! Я не смогу попробовать ещё раз, потому что просто все заново испорчу!

Он подождал, пока я осознаю, что я только что сказал, подождал, пока внезапное осознание распространится по моему лицу.

Джим говорил тихо. Успокаивающе.

— Ты не облажался, Майк. Не совсем. Не сам. Ты переложил ответственность за все это на себя. Ты совершал ошибки? Да. В конце концов, мы ведь здесь разговариваем. Но у твоей жены тоже было своё место в этом провале. Как и у Пита.

Он переместился в своем кресле, слегка наклонившись вперед, и спросил:

— Когда ты решил сосредоточиться на своей карьере, как это восприняла Лиза?

Я попытался вспомнить время до всего этого. До гнева, до предательства, когда мы были против всего мира.

— Она сказала, что гордится мной. Была так счастлива, что у нас будет дом и дети. Она поддерживала меня в этом.  

Знала, что мне придется пожертвовать временем с ней. Что придется отказаться от хобби и свободного времени. Она собиралась попытаться взять на себя часть обязанностей: готовка, уборка и тому подобное. Мы должны были стать командой.

— Что ты при этом чувствовал?

— Гордость. Как будто я делаю все возможное ради нас. Ради нее. Я чувствовал... Я знаю, это может показаться сексистским, но я чувствовал себя мужчиной. Я делал все что мог, чтобы обеспечить и подготовить нас к следующему шагу в нашей жизни.

Он сделал несколько заметок.

— Итак, подытожим: она поддерживала тебя, гордилась тобой, делала все возможное, чтобы это было то, что вы могли делать вместе. Работали как команда, как и положено паре.

— Да. Так все и начиналось, конечно.

— Тогда давай немного продвинемся вперед. Когда ты описал мне, как закончились ваши отношения, как медленно уменьшалась ваша эмоциональная и физическая близость, что сделала Лиза? Вначале она пыталась заманить тебя в постель, но что еще? Просила ли она тебя остановиться? Говорила ли, что ты мог бы притормозить, что пока вы вместе, это главное, что имеет значение?

Я задумался на мгновение, пытаясь разобраться в своих мыслях...

— Не так многословно. Она намекала, я думаю. «Давай сегодня вместо ужина сходим куда-нибудь». «Может, пообнимаешься со мной на диване? » «Не хотел бы ты пойти куда-нибудь на выходные, только мы вдвоем? ». Но когда я говорил ей «нет», она просто пожимала плечами и продолжала гулять одна.

— Она когда-нибудь прямо просила тебя остановиться? Говорила ли она тебе, как сильно это её ранит? Говорила ли, что думает, будто между вами все идет к концу?

— Нет, я... оглядываясь назад, зная то, что знаю сейчас, было время, где-то около, я не знаю, может быть, четырех или пяти месяцев, когда я видел, что моё напряжение стало её напрягать. Но она мне не открывалась. Я думаю, она пыталась быть сильной ради меня. Я знаю, что ей тоже было тяжело, но думал, что она просто... отгородилась, может быть?

Он поднял глаза от своего блокнота.

— В каком смысле?

— Она сидела на диване, пока я работал, и смотрела свои шоу. Сначала несколько раз приглашала меня, но у меня никогда не было времени, так что, в конце концов, перестала. Она начала готовить еду в микроволновке, потому что мы перестали так часто есть вместе. Когда она выходила пообщаться, то перестала спрашивать, не хочу ли я пойти с ней, и стала просто говорить мне, что уходит.

Он медленно кивнул.

— Понятно. Итак, вы прошли путь от пары в команде, до двух людей, живущих вместе.

— ... да.

Я опустил голову и посмотрел в сторону. Не хотел встречаться с ним взглядом. Мне было стыдно. Когда все изложено таким образом, стало ясно, что проблемы существовали задолго до того, как я их увидел. Проблемы были не только в том, как много я работал, но и в том, как мало говорила со мной Лиза о своей боли 

и одиночестве. Как я мог не заметить? Почему мы позволили этому вот так развалиться на части? Почему я не боролся за нее?

Из задумчивости меня вывел его голос.

— Это не твоя вина.

— Что? Конечно, моя. Кого же еще?

— Позволь мне перефразировать. Это не только твоя вина. Очевидно, произошло что-то, что мешает общению, эффективному общению. Намеков и грустных взглядов недостаточно. Ты знаешь, почему вы двое просто не поговорили? Почему она просто не пришла к тебе и не сказала «это не работает, нам нужно работать над собой»?

— Не знаю. Я... Я знал, что к концу все было плохо. Но думал, что мы все ещё, по крайней мере, команда. Помнишь, я собирался устроить ей сюрприз. Попытаться восстановить.

— Но она пошла дальше.

Я почувствовал, что у меня наворачиваются слезы. С той первой недели я плакал несколько раз, но думал, что горе уже прошло. Однако это было не так. Моё горло сжалось, и я едва смог прохрипеть: «Да, наверное, да», прежде чем начал рыдать от мысли о том, что я потерял.

Джим позволил мне плакать столько, сколько мне было нужно, подавая мне салфетки и давая время. Когда я, наконец, взял себя в руки, он спросил:

— Ты с тех пор разговаривала с кем-нибудь из них?

Я яростно замотал головой.

— Нет. Ни за что. Они ударили мне в спину. Даже если у нас с Лизой и были проблемы, она все равно мне изменила. А он, этот гребаный змей, он забрал её у меня. Я больше никогда не хочу их видеть.

Он нахмурился.

— В конце концов, тебе придется их простить, Майк.

Я был ошеломлен.

— Ты в своем чертовом уме? Как я могу простить это? Она мне изменила! Он украл мою жену! Пусть они оба горят в аду, мне плевать! Боже, я не пытался наебать её при разводе только потому, что хотел покончить с этим как можно быстрее.

Он сделал ещё один медленный, успокаивающий вдох. Я почувствовал себя его зеркалом и понял, что бессознательно делаю это каждый раз, когда он это делает. Это разозлило меня ещё больше, но я понимал, что это — часть того что он делает, часть того, за что я плачу, и смирился.

— Прощение — не ради того, чтобы забыть, Майк. Не ради того, чтобы впускать людей обратно в свою жизнь, и снова им доверять. Они тебя предали, оба. Чувствовать гнев по отношению к ним — совершенно естественно. Но если держать эту злость в себе, она убьет тебя так же верно, как если бы ты выпил яд. Задушит твои новые отношения. Высосет радость из того, что ты любишь; твой гнев на них всегда будет поджидать тебя за углом, просто находясь вне поля зрения. Простить — это не значит сказать, что их поступок был правильным. Это значит не позволить им отныне иметь над тобой власть. Это — выпить противоядие до того, как яд убьет тебя.

Мои зубы стиснулись так сильно,  

что казалось, моя челюсть может сломаться.

— Я не могу просто спустить их с крючка. То, что они сделали, было неправильно, полностью и абсолютно неправильно.

Он грустно улыбнулся.

— Знаю. Так и было. Но это была первая стрела. У тебя не было выбора, попадет ли в тебя эта стрела. Теперь, однако, ты можешь выбрать, чтобы не превратиться в игольницу. Ты не снимаешь их с крючка. То, как они расценивают свой поступок, зависит от них самих; они могут испытывать глубокое сожаление, а могут уже и забыть об этом.

Он вздохнул.

— Когда-то ты любил их обоих. А они, похоже, любили тебя. Если это так, то я могу почти гарантировать, что они оба чувствуют глубокий стыд и вину. Они, похоже, все ещё вместе, но это может отравить их отношения...

— Хорошо. Пусть они идут нахуй.

— Но это то, с чем они должны справиться сами. Простишь ты их или нет, вероятно, не будет иметь большого значения для того, что из этого выйдет. Возможно, это не будет иметь большого значения для того, как они будут жить дальше; придется им простить себя или нет. Но ты не можешь контролировать то, полностью ли они продвинутся дальше или нет, останутся ли вместе или нет. Все что ты можешь контролировать,  — это себя самого. Ты должен научиться прощать их, чтобы каждый раз, когда о них думаешь, не возвращаться к гневу и обиде.

Я посмотрел вниз на свои руки, сжатые в кулаки, и едва слышал собственный голос, когда спросил:

— Как?

Он достал книгу и пустой лист.

— Начни с этого. Я бы хотел, чтобы ты прочитал первые три главы этой книги и заполнил этот лист. Как думаешь, ты сможешь сделать это до нашей следующей сессии?

Я фыркнул.

— Не похоже, чтобы в своё время меня занимало что-то ещё.

— Хорошо. Есть ещё одно задание, над которым я хочу, чтобы ты подумал. Тебе пока не нужно его выполнять, но я хочу, чтобы ты держал его в голове, пока работаешь над первым заданием.

Мое лицо превратилось в гримасу.

— Если ты так долго готовишь меня к этому, то предполагаю, оно будет неприятным.

— Возможно, но не обязательно. В конце концов, я думаю, тебе нужно будет связаться с Лизой и посидеть вместе.

— С какой стати мне снова проводить время с этой лживой, изменяющей сукой?

— Потому что ты знаешь только часть того, как закончился твой брак. Ты видел, что случилось в конце, когда ты застал их вместе. Но не знаешь, как все начиналось, если понимаешь, о чем я. У тебя могут быть какие-то догадки, но тебе нужно знать все, чтобы действительно простить. Если ты этого не сделаешь, если станешь догадываться и ошибешься, то тебе, возможно, придется снова пройти через весь этот процесс, если когда-нибудь узнаешь всю правду.

Я прокрутил это в голове.

— Подумаю об этом. Но не обещаю.

Он тепло улыбнулся.

— Это все, о чем я прошу. Подумай. Прочти книгу и 

заполни рабочий лист. Увидимся здесь же на следующей неделе.