Реквием по сказке. Из сборника Эротические сказки Часть 3/4

На следующее утро у нас произошла неприятность с Дереком. Он решил снова заступиться за меня: хотел открыть дверь, проверить Тима, прежде чем пустить его внутрь, и быть между нами "на всякий случай". Я попросила его не вмешиваться и не лезть в чужие дела. В конце концов, он здесь всего лишь как щит, если Тим действительно начнет буянить. Хотя я все еще не могла поверить в это.

Тот вечер в нашей квартире должен был остаться в прошлом; это было мое недоразумение - ударить его по лицу, а все, что он сделал, - вывести меня наружу. Было неправильно, но есть объяснение. И разозлился ли он на Дерека и выгнал его из квартиры? Какой бы парень так не поступил? Надо признать, что он проявил поразительную самообладанность.

Когда раздался стук в дверь, я открыла ее сама. Дерек стоял позади меня. А Тим...

Ох, Тим. Он выглядел словно состарился на пять лет за два дня. Ему было так больно... Я не знала, что могу сделать для него, если вообще могу что-то сделать. Я хотела, чтобы мы вместе нашли путь домой, но я понимала, что шансов на это почти нет. Все, что я могла сделать, - рассказать ему правду и позволить ему самому решить, что делать дальше.

Я предложила ему зайти, и все мы уселись: Тим - в самое неудобное кресло в комнате, а мы с Дереком - на противоположные концы дивана. Тим какое-то время смотрел на нас обоих с трудно скрываемым гневом перед тем как, наконец, сказал:

– Я слышал то, что говорил Дерек. Я знаю, что ты чувствуешь прямо сейчас. Но Эль, я подумал, что должен дать тебе возможность выразить свое мнение.

Я вздохнула. Я не могла сказать ничего такого, что бы удовлетворило его полностью, но должна была попытаться оставаться нейтральной, потому что знала, что разобьюсь на части, если начну говорить слишком эмоционально.

– Когда ты сказал мне это, я пыталась осуществить. – взволнованно произнесла я.

Тим прервал меня:

– Стоп! Остановись! Проклятье, перестань играть роль пострадавшей. Вообще-то. По крайней мере, когда дело касается моих поступков. Как только ты начнешь это делать, я выйду и свяжусь с адвокатом. Ты поняла меня?

Черт побери! Я вовсе не старалась... это не имеет значения. Его задели, и у него есть право разозлиться. Мне следует постараться быть более примирительной, а не просто честной.

Я медленно кивнула и решила начать заново:

– Извини. Просто... Я знаю, что обидела тебя, и признаю это. Но было очень сложно... признаться самой себе в том, кем я стала. Что я натворила. Насколько плохо всё получилось... – Слезы начали катиться по моим щекам. – Насколько сильно я задела самого лучшего человека в своей жизни. Моего мужа. Я...

Не в силах больше справляться со своими эмоциями, я расплакалась. Столкнуться с ним и осознать всё, что я натворила, было просто невыносимо.

Я услышала в его голосе попытку успокоить меня, несмотря на его собственную боль.

– Просто скажи то, что должна, Элли.

Я глубоко вздохнула.

– Нет оправдания для того, что я сделала. Дерек манипулировал мной, это правда. – Дерек неловко переместился на другой конец дивана. – Но я сама допустила всё до этого. Я должна была тебе сразу рассказать о наших отношениях с ним. Должна была... я должна была сообщить тебе об измене. Предоставить возможность уйти от меня, если ты не готов простить мне и попробовать исправить свое поведение.

Я опустила глаза.

– Но я не могу просить прощения за то, что вышла за тебя замуж. За то, что изменила тебе, да. Это было неправильно. И я должна была... Должна была дать тебе знать, что изменяла до того, как вышла за тебя замуж, как я уже сказала. Я должна была сразу же остановиться. Но я... Боже, я так сильно тебя люблю. Ты – мое все.

Он сердито огрызнулся:

– Очевидно нет!

Потрясенная, я подняла на него глаза. Мне не следовало этого делать; с чего бы ему мне верить? Мне нужно было, чтобы он понял, почему я оказалась такой слабой.

– Это правда! Да, я... я спала с Дереком. И не буду врать, мне нравилось быть его музой, снова работать с ним. Он смотрел на меня так, как не смотришь ты. Я знала, что он меня обожает, но он знал, что никогда больше не будет иметь меня, всю меня, как ты. Я была его недосягаемой девушкой, той, которую он...

Он прорычал:

– Хватит нести чушь, Эль. Ты явно была вполне досягаемой. Не хочу слышать о том, как ты сожалеешь, потому что, похоже, единственное, о чем ты на самом деле сожалеешь, так это о том, что тебя поймали. – Он опустил голову. – Если бы я тебя не поймал, как долго бы все это продолжалось? До конца нашего брака?

Тут решил вмешаться чертов идиот.

– Нет. Нет, чувак. Элли хотела тебе признаться. Именно об этом мы говорили за обедом в тот день.

Вот почему я не хотела, чтобы он был здесь. Мне нужно было поговорить с мужем, а не ввязываться в драку на троих между мной, им и моим бывшим еще совсем недавно парнем.

Я пыталась спасти то, что могла, чтобы увести корабль от катастрофы.

– Да! Я знаю, что у тебя нет оснований мне доверять, но это правда. Я собиралась сообщить тебе об этом вечером, по приходу домой.

– Конечно. Вот почему он в яркое время суток проник своими словами в твою душу прямо в кафе. Очевидно, стыд стал для тебя непосильным бременем. Зачем мне верить хоть одному из твоих высказываний?

Этот глупец ободрительно посмотрел на меня, и я осознала, что должна что-то сказать до того, как он все испортит еще больше. Мне оставалось только раскрыть карты и надеяться.

– Мы расторгли отношения. Это должен был быть наш последний раз вместе. Я беременна, Тим.

– Что... что?!.. – Тим выглядел потрясенным. Мне хотелось броситься к нему, но не знала, поможет ли это или только ухудшит ситуацию.

Вместо этого я просто печально кивнула.

– Примерно полтора месяца. – Я видела, как он начал считать и тихо продолжила:

– Да. Ребенок может быть и от Дерека, но я молю Бога, чтобы он был от тебя. Мы оба молимся.

Мой муж схватился за голову и уставился в пол. Наблюдая за его страданиями, я ощущала, как слезы начинают наворачиваться на глазах. И тут чертов Дерек, который не мог просто сидеть и пытаться приспособиться к новостям, вмешался.

– Эй, чу...

– Заткнись! Заткнись!!

О нет. Это был тот самый зловещий голос. Голос демона, который орал мне в лицо и изгнал меня из нашего жилища.

Шатающийся, Тим поднялся на ноги и начал ходить по комнате. Беседовать.

– Итак, ты собиралась прийти домой и сказать: "Привет, детка, предупреждаю, я беременна и возможно от парня, с которым я встречалась за твоей спиной все эти годы?" Ты полагала, что все пройдет лучше, чем сейчас?

Я смотрела в пол, не в силах смириться с тем, что я с ним сделала.

– Я собиралась признаться и просить прощения. Я знаю... Я знаю, что ты – милосердный человек, Тим. Я бы сделала все, чтобы загладить свою вину перед тобой, и знаю, что ты не захочешь причинить мне боль, хотя я и причинила тебе такую ужасную боль. Ты такой хороший...

– ПРЕКРАТИ ГОВОРИТЬ МНЕ, КАКОЙ Я ОХУЕННО ХОРОШИЙ! – заорал Тим, и я вздрогнула. Я ненавидела, что Дерек был здесь, ненавидела, что из-за его вмешательства все вышло из-под контроля. Но в то же время и была рада, что он сейчас здесь. – Меня чертовски достало, что люди так говорят, как будто это означает, что они могут срать на меня и ожидать, что я это оставлю так! Боже, ты – эгоистичная сука! А ты – придурочный мудак! Черт, лучше бы я тебя никогда не встречал, Эль.

Он яростно зашагал к стене с гитарами. Я увидела, как напрягся Дерек.

Тим снял со стены одну из гитар, жемчужину коллекции Дерека. Дерек начал вставать и крикнул:

– Чувак, подожди... – но Тим уже с размаху разбил ее об пол. В руке у него остался только зазубренный, раздробленный гриф.

И тут Дерек меня удивил. Удивил и Тима. Думаю, он даже сам удивился. Он поднял хорошо знакомую мне гитару и подошел к Тиму, держа ее в обеих руках словно подарок.

– Вот. Теперь давай эту. Это – первая гитара, которую я купил себе после школы. Я играл на ней, пока не смог позволить себе что-то получше. Та, которую ты разбил, была моей самой редкой, но эта значит для меня больше всего.

Он серьезно посмотрел на Тима.

- Разделите их всех, если нужно. Но, пожалуйста, прошу вас. Перестаньте причинять боль Элли. Верните ее обратно. Позвольте ей снова иметь свою сказку.

Это было трогательно, по меньшей мере для меня. Но Тима только разозлилось.

– Ты – проклятый идиот. – У Дерека открылась челюсть.

– Такие идиоты как ты думают, что любовь заключается в этих грандиозных жестах. Писать ей песни, демонстрировать привязанность, устраивать большие свидания и все такое. И это важно; большие вещи имеют значение. Но маленькие имеют большее значение. – Он поднес сломанную гитару к горлу Дерека и наклонил его голову вверх. Я молчаливо умоляла Тима не делать того, что он не сможет исправить.

– Когда ты последний раз приносил куриный суп девушке, когда она была болезненной? Оплачивал счет, который она забыла оплатить, не заставляя ее чувствовать себя дерьмом из-за этого? А как насчет того, чтобы просто делать так, чтобы у нее всегда была крыша над головой и еда на столе? Массировал ей ноги, когда у нее был тяжелый день не потому что надеялся заняться сексом с ней после этого, а просто потому что это было ей нужно? Эй, идиот?

Дерек закрыл рот и нахмурился.

– Вот что такое любовь. Вот что такое любовь в браке. Это надежность, доверие, уважение. Иногда страсть, когда ты пытаешься не позволить всему угаснуть. Я думал, у нас получилось. Оказывается нет. Но, может быть, у нас вообще ничего этого не было, верно? Может быть у этого сволоча есть правильная идея? Может быть дело в том, чтобы посмотреть сколько девушек ты можешь заставить снять свои трусики, будучи самым ярким павлином? Потому что в нашем браке похоже ничего из этого не было уже с самого начала.

– Тим, пожалуйста, я...

– Уважение, Элли. Ты можешь сказать, что уважала меня? Трахаясь со своим бывшим за моей спиной? Надежность? Ну, на меня ты можешь положиться, но я уж точно не могу положиться на тебя. И доверие...

Он покачал головой.

– Да. Я вижу, к чему оно привело.

Я не могла спорить; я никогда не давала ему всего, что должна была, пусть даже и убеждала себя в обратном.

Он бросил сломанную гитару и пошел на выход. Я знала, что он зол, но мы так и не поговорили обо всем, что было нужно. Я окликнула его:

– Но как же ребенок?

Он повернулся и посмотрел на нас. Он и раньше испытывал отвращение, но я видела, как на его лице промелькнула целая серия эмоций, когда он метался взглядом туда-сюда между мной и Дереком: замешательство, подозрение, понимание, ярость. Я открыла рот, чтобы заговорить, но уже начал говорить демон, и я поняла, что все только что стало намного, намного хуже.

– Ты бы ни за что не сказала мне, если б не забеременела. Ты бы ни за что не сказала мне, если бы Дерек был похож на нас. Если б ты могла скрыть то, что сделала. Ты бы сделала то же самое, что сделала с Доном Глория. Сделала бы меня рогоносцем, настоящим куколдом, позволив мне растить чужого ребенка.

Я не могла говорить. Не хотела признавать, насколько много из того, что он сказал, является правдой. По правде говоря, я и сама не знала. Рассказала бы я ему, в конце концов? Если бы Дерек был похож на нас, попыталась бы избежать наказания за свое предательство? В глубине души я почувствовала новое щемящее чувство. Подозрение о том, кем я стала.

Он обратил взгляд на Дерека.

– Кто из вас понял, что я хочу сказать? – Дерек опустил голову и потом посмотрел на меня, но я едва заметила это. Тим кивнул. – Ну что же. Похоже, яблоко от яблони не далеко падает.

Я вскрикнула, не зная, злюсь ли на него за то, что он сказал правду, или за то, что до сих пор не осознала этого сама.

– Что ты только что сказал?

Он выразил мои ошибки самыми простыми и больными словами.

– Ты спала со мной. И хотела заставить меня воспитывать чужого ребенка. – Затем он достал кошелек, подошел к столу и положил сорок долларов. – Вот. Иди найди дилера, купи героин и умри от передозировки где-нибудь в какой-нибудь жалкой квартире. Тогда ты станешь точно такой же, как Глория.

Нет.

Нет!

Нет!!

Пожалуйста, Боже, нет!!!

Я могла только смотреть на деньги на столе. Пожалуйста, нет, я не могу быть такой же, как она. Пожалуйста, Боже, нет, я... Подождите, что происходит?

Я услышала крик боли и подняла глаза. Тим сбил Дерека с ног и начал пинать его по ребрам. Я пришла в себя от болезненного осознания. Мне нужно было остановить его, пока он не совершил что-то непоправимое, что разрушило бы его жизнь больше, чем я уже разрушила.

Но я поняла, что даже если вскочу прямо сейчас, уже будет поздно. Я видела, как Тим внезапно заострил взгляд на чем-то на полу, как его глаза сужались на одной определенной точке. Затем он высоко поднял ногу и несколько раз ударил ею по пальцам Дерека, изуродовав его руку. Я прибежала к ним, чтобы дотронуться до них и увидеть всю эту разруху. Не знаю из-за Дерека ли это или чтобы увидеть, насколько сильно своей жизни Тим причинил вред, пытаясь отплатить за те последствия, которые мы уже создали.

Дерек поддерживал свою руку, в ужасе глядя на нее. Единственные звуки, которые он мог издавать, – это животные звуки боли и страха. Он был уничтожен. С таким же успехом Тим мог бы пропустить его через металлический пресс. В лучшем случае, он сможет держать ею чашку с водой, но никогда больше не сможет играть на гитаре.

Тим уходил, его телом все еще владел демон. Я не знала, что он будет делать дальше, но должна была как-то до него достучаться. Это был не тот Тим, которого я знала, а мне требовалось вернуть того Тима, хотя бы ради него самого. Признания в любви не сработают: сейчас он ни за что им не поверит, какими бы правдивыми они ни были. Разговоры о нашей боли лишь усилили бы гнев демона, показав ему, что то, что он сделал, стоило потери контроля. Я сказала единственное, что могла, надеясь, что смогу вывести его из этого состояния; он – добрый, и всегда таким был. Мне нужно напомнить ему об этом. Это все, о чем я могла думать.

– Почему, Тим? Как ты можешь быть настолько жестоким?

Он остановился у двери и посмотрел на меня через плечо. После чего с усмешкой сказал:

– Меня вдохновила ты, Элли. Наверное, ты и моя муза тоже.

Но он сдулся, совсем немного. Гнев все еще оставался, просто слегка приглушенный. Я могла лишь надеяться, что, может быть, каким-то образом я до него все же достучалась. Что моей последней колкости будет достаточно, чтобы он не обратил свой гнев внутрь себя. Он прошел, не оглядываясь, через дверь и захлопнул ее за собой.

***

Дерек продолжал кататься по полу, крича в муках. Мы должны были отвезти его в больницу. Я помогла ему подняться на ноги, и мы пошли к машине. Легкие крики боли сопровождали каждый толчок, когда мы спускались по лестнице и садились в его разбитую тачку.

Во время нашей поездки я наблюдала за ним. Он еще не был в полной шоковой реакции, но я поняла по его более ослабленной реакции на боль, что адреналин и эндорфины помогли ему немного стабилизироваться.

Я произнесла с напряжением и приказным тоном:

– Ты не сможешь предъявить обвинения.

Он задохнулся:

– Что?!..

– Ты не будешь выдвигать обвинения. Скажешь, что это был случайный инцидент.

– Зачем мне это делать? Он уничтожил меня, Элли!

Я прорычала:

– Сначала это сделали мы. Ты соблазнил меня, а я оказалась достаточно глупой и эгоистичной, чтобы согласиться на это. Мы разрушили его жизнь.

Он начал:

– Это...

– Замолчи! У тебя все еще есть возможность петь. Все еще есть возможность писать. Ты не потеряешь всю свою мечту, но получишь часть! Он не получит ничего! Я НЕ ПОЛУЧУ НИЧЕГО!

Я тряслась от ярости, стараясь изо всех сил сконцентрироваться на дороге. Желание прыгнуть с машины с эстакады было почти непреодолимым, но у меня внутри ребенок.

Он смотрел на меня со замешательством. Я всегда была такой пассивной; даже в самый сильный гнев я никогда не была такой жесткой с ним или с кем-либо еще.

Я изо всех сил пыталась сохранить голос тихим.

– Ты это сделаешь, черт возьми. Это был случайный инцидент. Когда мы приедем, ты, клянусь, будешь слушаться меня. Если только что-то проболтаешь кому-то или даже намекнешь на то, что произошло на самом деле, а тем более пойдешь к полиции, я позвоню в TMZ и на все остальные проклятые сплетни сайты, которые найду, и расскажу им о том, что мы сделали.

– Ты не...

– Я СКАЖУ! Как это повлияет на твою репутацию? Для "душевного романтического инди-дарлинга певца-автора", которого ты продвигаешь... Каким образом тебя продавали пиарщики твоего лейбла... Как скоро они бросат тебя после того, как узнают, что ты – хищник, который соблазнил замужнюю женщину и изнасиловал ее, а потом вынудил остаться с тобой через шантаж? Что она забеременела от тебя из-за твоего эгоизма, потому что ты захотел сделать ее мужа куколдом?

Его ноздри раздулись.

– Я никогда такого не делал!

– Кто это сказал? Потому что у меня есть предчувствие, что между тем, что я готова рассказать, и тем фактом, что мой муж, блядь, тебя избил, поверят именно моей истории!

Он нахмурился и посмотрел в сторону от меня, в окно на проплывающие мимо здания.

Я тихо сказала:

– Тим прав. Ты всегда был хорош только в грандиозных жестах, Дерек. Так что, пожалуйста. Дай мне последний такой и уходи из моей жизни.

В больнице я рассказала, что Дерек вышел из машины, думая, что та стоит на нейтрали. Она же оказалась на передаче, двигатель был включен, и он этого не заметил, пока его рука не оказалась между стеной и передним бампером. История была глупой, но – это лучшее, что я могла придумать в кратчайшие сроки. Там этому не поверили; для этого повреждения были слишком обширными. Но когда его отдельно допросили, он все подтвердил.

Я вышла из больницы и позвонила папе, чтобы тот меня забрал. Я ожидала услышать нечто вроде: «Я не злюсь, я просто разочарован». О нет. Нет, вовсе нет. Он был в ярости. Он провел всю дорогу домой и большую часть следующих двух дней, просто наезжал на меня. Детали того, что он говорил, не имеют значения, важен лишь тот факт, что он был прав. Я разрушила свою жизнь, уничтожила человека, которого люблю, оставила своего ребенка потенциально без отца, и все ради чего? Моего писательства? Нелепой потребности создавать то, чего я никогда не покажу никому другому? Черт, даже если бы я увидела их опубликованными с большим успехом, то созданное мной даже близко не сравнится с тем, что я потеряла.

Через два дня он перестал атаковать только по просьбе Андреа, его возлюбленной. Она познакомилась с отцом в церкви. Сначала они были друзьями, и отец предложил ей работу волонтера в центре помощи бездомным, чтобы отвлечь ее после неудачного развода. В молодости она сама была бездомной и нашла умиротворение, помогая там. Она также помогла ему найти равновесие и перестать пытаться заменить свою потерю Глории. Каждый из них оказался именно тем, кого другому нужно было. В конечном счете, они полюбили друг друга и уже около года встречались, когда я разрушила свою чертову жизнь.

Андреа заставила его остановиться не потому, что стояла на моей стороне – у нее изменял бывший муж, и она не одобряла то, что я сделала. Некоторое время она меня ненавидела, полагаю. Нет, она заставила его остановиться из-за опасности сердечного приступа для него. Еще неделю или около того он был весьма груб со мной, но в конце концов смягчился. В конце концов, я была его дочерью и вскоре стану его бабушкой.

Несколько раз я пыталась связаться с Тимом по-разному: через СМС, звонки, однажды даже пришла к нему в квартиру, но он захлопнул передо мной дверь. Однажды сам он написал мне сообщение:

Если ребенок мой, то сообщи. Пусть Дон предоставит доказательства. Используй машину до тех пор, пока не узнаем все подробности; я устрою ее доставку. Больше не беспокой меня до тех пор, пока не будешь знать.

Затем он меня заблокировал.

Он не начал бракоразводный процесс; сначала я восприняла это как обнадеживающий знак. Но после того как с ним поговорил папа, я узнала, что это сделано исключительно для того, чтобы я могла оставаться в его страховке, пока он не узнает, его ли это ребенок, а потом мы опять все обсудим. Он был верен своему слову насчет машины, за что я была ему безмерно благодарна. Это было больше, чем я заслуживала. Он прислал ее набитой всем моим имуществом, которое он смог в нее запихнуть. Среди вещей было мое свадебное платье и наш свадебный альбом, что вызвало новую волну вины и печали.

Я потеряла практически всех своих подруг. Я никому не рассказывала о том, что сделала; это не тот случай, о котором принято трубить. Полагаю, рассказал Тим. Защищаться я не пыталась, потому что то, что я сделала, оправдать невозможно. Но в наших социальных кругах я стала изгоем, и не без причины.

У меня была горстка людей, которые теоретически были на моей стороне, но все они были корыстными мудаками того или иного сорта: пара парней, что всегда меня обхаживали, серийный изменщик, утверждавший, что я просто ищу то, что мне нужно, оставшаяся с колледжа радикальная феминистка, сказавшая в основном то же самое, но изложившая это в давно дискредитированной риторике. Никто из них, конечно, не поддерживал меня каким-либо ощутимым образом; просто говорили, что поддерживают. Я тоже не хотела их общества, так что, в конце концов, и они отдалились.

***

Через несколько недель после мероприятия в квартире Дерека я, наконец, пошла на свой первый дородовой прием к акушеру-гинекологу, где меня ждал забавный сюрприз: на самом деле я была почти на третьем месяце беременности, а не на втором. Я спросила, как такое могло случиться, и врач сказала мне, что в первые месяц-два беременности выделения можно принять за небольшие месячные. Не могло быть и речи о том, чтобы это был Дерек. УЗИ показало красивую, здоровую девочку. Я плакала о ней. Плакала о Тиме. Плакала о себе.

По пути домой в моей голове повторялись слова Тима: «Если бы ты не забеременела, ты никогда бы мне об этом не сказала. Если бы Дерек был похож на нас, ты никогда бы мне не призналась. Если бы только ты могла скрыть свои поступки». Я хотела отрицать их правдивость, но не могла. Я сделала все возможное, чтобы обезопасить свою дочь, и если сохранение своей измены в секрете требовалось заплатить такой ценой, я готова была это сделать. Если бы я не была беременна, то вероятно продолжила бы пить и, возможно, никогда не избавилась от зависимости.

Я сообщила Тиму новости через отца. У них всегда был близкий контакт; в конце концов, Тим всегда хотел иметь ребенка. Его ответ прозвучал просто: «Ты можешь оставаться на моей страховке и пользоваться автомобилем до рождения ребенка».

Я была благодарна. Я испытывала отчаяние. Я надеялась на то, что наша дочь, наше безымянное чадо, как-то сможет связать нас вместе. Но этого не произошло.

Я должна принять факт: Тим не собирается вернуться. У него нет на то оснований. Я знаю, что он хороший человек и был бы хорошим отцом. Я сомневаюсь, что он попытается забрать ребенка у меня, особенно учитывая мою поддержку со стороны отца и Андреа. И я знаю, что он никогда не посмеет лишить папу возможности быть дедушкой. Я приняла тот факт, что я для него стану прелюбодейкой и скоро стану разведенной мамой. По крайней мере, я смогу видеть его время от времени и, возможно, со временем мы снова станем друзьями.

Приняв такое решение, я написала ему письмо, где в подробностях описала все: причины измены, момент начала этой истории, мои чувства к нему и Дереку, мое сожаление и самоналичие. Я не просила прощения, потому что знала, что не заслуживаю его. Я только просила, чтобы он не перекладывал свой оправданный гнев нашей дочери, моему отцу или на ту женщину, в которую он в конечном итоге влюбится. Я сказала ему, что всегда буду любить его и что он – самый прекрасный человек, кого я когда-либо встречала, и надеялась, что он найдет способ преодолеть мои ужасные поступки. Я хотела, чтобы он продолжал жить и был счастлив.

Я запечатала двадцатистраничное письмо поцелуем со слезами на глазах и попросила папу передать его. Тим никогда не связывался со мной по этому поводу.

***

Моя жизнь превратилась в почти непрерывную череду дней с одним и тем же: проснуться, поплакать, попытаться позавтракать ради ребенка, поехать на работу, попытаться пообедать ради ребенка, поработать еще, поехать домой, попытаться поужинать ради ребенка, поплакать в душе, заснуть, молясь, чтобы проснуться, а все это – сон. В выходные дни единственным изменением было то, что у меня было десять часов без перерыва на размышления, вместо того чтобы работать и вести машину.

Каждый вечер я смотрела на коробки, в которых хранились все мои творения. Они стояли в моей комнате, как бочка с токсичными отходами, излучая невидимые волны болезни и боли. Однажды в субботу я просто больше не смогла этого выносить. Я вынесла все их на задний двор и сожгла. Почти все, что я написала со времен начальной школы, отправилось в жаркий огонь. Я надеялась, что это станет катарсисом, но вместо этого почувствовала себя жалкой. Проблема не в том, что я написала, а в том, почему это сделала.

Я начала ходить к психотерапевту. Решила, что раз уж у меня все еще есть страховка, то можно сделать и это. Я пыталась заранее сообщить Тиму, но все еще была заблокирована. Плевать. Если он и не хочет, чтобы я это делала, это будет самым меньшим из предательств, которые я взвалила на его плечи; позже я придумаю, как ему возместить. Мне стало немного легче, но мой психотерапевт в основном помог мне прийти к тем же выводам, к которым я уже склонялась: мое прошлое могло помочь в объяснении некоторых моих поступков, но ни в коей мере их не оправдывало.

Тем не менее, это не помогло мне продвинуться дальше. Я осознавала свои поступки и причины, по которым я их совершила. Я знала, что больше никогда не повторю эту ошибку. Не только из-за самоунижения, но и потому, что писать так, как Дерек, никогда не вдохновляло меня. Мысль о том, чтобы увидеть его еще раз, вызывала у меня физическую боль.

Возможно, из-за этого глубокого уныния я сначала не заметила что-то странное. В то время я находилась на шестом месяце беременности. Два недели назад отец и Андреа отправились в Перу на церковную миссию - помогать нуждающимся и проповедовать Евангелие. Они рассматривали это как отпуск, хотя я знала, что они будут работать все это время. Хотя я не могла осуждать их за то, как они строят свои отношения. Планировалось, что они вернутся до рождения ребенка.

Я сидела на работе и дремала. Или точнее, тосковала. Я чувствовала себя более уставшей, чем обычно, и собиралась сделать перерыв на кофе, когда вдруг почувствовала резкую боль в животе, настолько сильную, что потеряла зрение. Один из коллег увидел, как я хватаюсь за живот, и подбежал ко мне. Я только успела вымолвить: "Помощь...", как все вокруг померкло.

***

Рядом сидел Тим. На стуле, углубленный в свой мобильный телефон. Я... это все сон? Мой голос дрожал:

- Это действительно сон?

Он поднял голову и слегка улыбнулся. Спокойным голосом он произнес:

- Привет, Элис. Как ты себя чувствуешь?

Моя голова была словно заполнена ватой.

- Где...?

Он спрятал телефон в карман и подошел ко мне. Его рука ласково провела по моим волосам, и я издала приятный звук наслаждения.

– Ты в порядке, Эль, и ребенок тоже, но сейчас ты в больнице.

Ребенок? О, нет, это не сон. У меня... О, нет, о, боже.

– Что? Почему?

Тим пододвинул стул на колесиках и сел, глядя мне в глаза. Я начала лучше фокусироваться, выходя из оцепенения. Я лежала на больничной койке, из-под халата выходили провода для мониторинга, а в руке была капельница. Он пытался меня успокоить и голосом, и выражением лица.

– Все... испугались. Девочка... врачи сказали, что она пыталась родиться раньше срока. Ее остановили, но она была близка. Ты потеряла сознание от боли и истощения. – Его лицо было мрачным, не то чтобы совсем сердитым, но уже на подходе. – Тебе нужно лучше заботиться о себе, Элли.

Я кивнула.

– Я... прости. Я старалась достаточно есть и спать, но... но... – Я запнулась.

Это был первый раз за несколько месяцев, когда я видела его, и я просто хотела еще немного насладиться этим спокойным временем, прежде чем нам придется вернуться к жизни, которую я разрушила. Еще немного я хотела притвориться, что он все еще любит меня.

Его слова прозвучали как долгий вздох:

– Понимаю.

Сейчас, глядя на него, я видела, что он тоже устал. Похудел, а ведь у него особо нечего было терять.

Я чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Мне так жаль, Тим, я...

– Ш-ш-ш-ш, не надо. Не надо, ладно? Тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, не расстраивайся. Мы сможем поговорить в другой раз, но сейчас тебе нужно просто отдохнуть. Ради ребенка, хорошо?

Даже я услышала нотки покорности в своем голосе. Я надеялась, что хоть часть его заботы, хотя бы крошечный кусочек, предназначается мне. Но не имела права об этом просить.

– Хорошо. Я так и сделаю.

Я вновь чувствовала невероятную усталость. Прикрыв глаза, я почувствовала, как он ласкает мои волосы, а затем я заснула.

***

Когда я проснулась в следующий раз, Тим был все еще рядом. В больнице никогда нельзя быть уверенным, сколько времени ты спал, особенно если нет окна в палате. У нас его не было. Одежда Тима была та же самая, но он свернулся калачиком на небольшой кушетке и закутался в одеяло. Я не хотела его разбудить, поэтому осмотрела палату. На столике-подносе рядом с моей кроватью я обнаружила свой телефон и открыла его. Прошло три дня; сейчас пятница утром. Я решила дать Тиму еще немного поспать, чтобы прочитать электронные письма и сообщения, которые у меня были, а также просмотреть новости. Мне было намного лучше, чем когда я потеряла сознание в магазине, это точно.

Через полчаса я услышала, как он зашевелился на кушетке. Я подождала, пока он что-нибудь скажет, чтобы не беспокоить его.

– Привет, Элис. Ты чувствуешь себя лучше?

Я огляделась и увидела, как он медленно встает, потягиваясь и разминая спину.

– Гораздо лучше, спасибо. Ты... ты был со мной все это время? Подожди, а почему ты здесь?

Он отмахнулся от меня.

– Я понимаю. В книжном магазине я все еще твой контакт для экстренных случаев.

– О. – Я сделала паузу. – Мне... мне жаль. Я не должна была... Я исправлю все.

Он покачал головой.

– Нет, все в порядке. В конце концов... да, но сейчас не время об этом беспокоиться. Нам действительно нужно об этом поговорить.

Он вокруг чего-то ходил на цыпочках.

– Ты... врачи говорят, что ты не можешь вернуться на работу, Эль. По крайней мере, не раньше, чем родится ребенок. Это еще не полностью постельный режим, но большую часть дня ты должна оставаться в постели или сидеть.

– О.

Я живу с папой, и он не берет с меня арендную плату. Они с Андреа собираются вернуться через несколько недель, так что, до этого времени со мной, вероятно, все будет в порядке. Нужно будет что-то придумать с едой, но...

– Я хочу, чтобы ты остановилась у меня.

– Что?!

– Эль, я... слушай, я знаю, что это не идеально. И сомневаюсь... – Он отвернулся от меня. – Я сомневаюсь, что ты тоже этого хочешь. Но Дона не будет еще месяц, а если у тебя случится еще один... инцидент, я не хочу, чтобы ты была одна. И знаю, что... ну, я знаю, что у тебя больше нет никого, с кем бы ты могла находиться.

Я покачала головой.

– Тим, я не хочу так поступать с тобой. Ты уже был так щедр, и...

– Я просто хочу быть уверен, что ребенок в безопасности, Элли. Не хочу беспокоиться о ней каждый день в течение следующих трех месяцев. Я уже поговорил со своим боссом, и он согласился, что, по крайней мере несколько месяцев, я могу работать удаленно. Сегодня я все подготовлю, и тогда ты сможешь приехать домой... имею в виду, ты сможешь приехать в квартиру завтра, когда врачи дадут добро.

Я очень старалась не заплакать. Очень, очень сильно. У меня не получилось.

– Спасибо, Тим.

Выражение его лица стало мрачным.

– Я... я не хочу, чтобы ты что-то в это вкладывала, Эль. Я не... это ради нашей дочери. Не ради тебя. Я не... это не...

– Нет! Нет, я понимаю. – Я вытерла слезы. – Я осознаю. Знаю. Но... даже если это только для нее, я... Просто благодарю тебя, Тим.

Он кивнул.

– Хорошо. Пойду готовить все. Увидимся завтра.

Остаток дня я провела за просмотром низкокачественной телепередачи, употребляя плохое больничное питание, просматривая записи в социальных сетях и делая все возможное, чтобы отвлечься от того факта, что возвращаюсь к своему супругу. Я знала, что необходимо думать об этом иначе, но ничего не могла поделать с собой. Я старалась не позволять себе легкомыслие. Стремилась не испытывать страха. Я пыталась избегать видения чего-либо в этом. И потерпела поражение по всем аспектам.

Сон в ту ночь меня обходил стороной. Я прилагала все усилия: начиная от дыхательных упражнений и заканчивая использованием белого шума и подсчетом овец. Но мысли и эмоции продолжали закручиваться в моей голове. Я была уверена, что больше никогда не буду с ним, не буду настоящей для него. Но возможно, это может стать первым шагом к тому, чтобы мы стали друзьями и хорошими родителями. Я бы приняла это.

***

Верный своему обещанию, Тим явился на следующее утро готовым отплывать. Персонал больницы оперативно выписал меня ближе к вечеру. Я чувствовала себя лучше, но все еще была слегка ослабленной. У меня возникло чувство, что Тим немного преувеличил серьезность всего происходящего.

Тим жил в новом месте, в более красивой и просторной квартире в новом комплексе. Непосредственно перед разрушением отношений он получил повышение по работе, и мы обсуждали приобретение более просторного жилья, чтобы у нашего еще только гипотетического ребенка была отдельная комната. Было приятно видеть, что он смог довести дело до конца.

Он заехал в папин дом и забрал некоторые мои вещи: одежду, несколько моих любимых книг, туалетные принадлежности и другие мелочи. Все это находилось в шкафу в главной спальне. Он приготовил все заранее, как и обещал.

– Я буду спать на диване. Ты займешь кровать.

– Что? Нет! Я не стану выгонять тебя из твоей кровати.

Он вздохнул.

– Станешь, Эль. Вернее, станет наша дочь. Тебе нужно как можно больше отдыхать, а значит, тебе необходимо самое удобное место для сна. Это наша... моя кровать. Ты будешь спать в ней. Точка...

Я с неохотой согласилась. В предписаниях врача говорилось, что большую часть дня я должна быть в сидячем или лежачем положении, что я могу выполнять очень легкую работу по дому, например, готовить, но даже это должно быть ограничено. Я знаю Тима: «ограничение» означает «не сметь, мать твою».

Я старалась ему не мешать. Он работал дома, оставался там в свободные часы и старался присматривать за мной. Было трудно не чувствовать, что я путаюсь под ногами, особенно после того, как я вышвырнула его из постели и на самом деле не могла делать ничего полезного. Я старалась занимать как можно меньше места и выполнять легкую работу, пока могла. Мелочи, вроде уборки бумаг, которые он оставлял разбросанными повсюду, приготовления нам сэндвичей в различных местах, что-то в этом роде. И вот так я нашла это письмо.

В его спальне на прикроватной тумбочке лежала куча вещей. В куче было много всего, много такого, что я не хотела видеть. Я не пыталась шпионить, просто хотела найти место, куда положить свою книгу и телефон, поэтому и разобрала ее. Но увидела, что там – какие-то бланки для развода, которые были заброшены, едва он узнал, что моя дочь – его. Распечатки исследования по законам об опеке, алиментах, содержании детей. Книга о том, как справиться с неверностью, как одинокому человеку, так и супружеской паре, пытающейся ее преодолеть.

И прямо сверху – мое письмо, все еще в конверте. Его вскрывали, судя по всему, несколько раз. Бумага выглядела так, будто ею регулярно пользовались – немного помятой от многократного складывания и разворачивания. На каждой странице были следы слез. Встречались подчеркнутые фрагменты, другие были обведены кружком. Примечания на полях. Я решила не задавать лишних вопросов и положила письмо обратно, когда услышала его раздраженный голос:

– И что ты здесь делаешь?

Я испуганно вздрогнула.

– Тим! Прости, я просто хотела освободить место и случайно наткнулась на письмо, посмотрела и не хотела...

Он вырвал его из моих рук и процедил сквозь зубы:

– Прости. Я сам с этим разберусь. Не хочу быть недобрым хозяином.

Он схватил все предметы со столика у кровати и ушел. Блин. Я даже не сумела быть порядочным гостем.

Вечером и на следующий день все было напряжено. Мои попытки не мешать ему, уже такие сложные из-за размеров квартиры и нашего постоянного присутствия в ней, стали невозможными из-за атмосферы напряжения, которая заполнила комнаты. Я знала, что этот мир всегда был хрупким, но приятным, пока он продолжался.

К счастью, вечером за ужином Тим проявил примирительное настроение.

– Прости, что выругался на тебя. Все это я должен был убрать до твоего приезда. Просто... – Он покачал головой. – Не знаю. Я не то чтобы об этом забыл, просто, наверное, не хотел об этом думать и поэтому забыл убрать.

– Нет, это ты меня извини. Я не должна была... даже если я и решила его убрать, я не должна была смотреть в него. Это не мое дело.

Я поковырялась в еде, не зная, стоит ли говорить что-то еще. Но потом поняла, что останусь здесь еще как минимум на месяц, и мы будем связаны друг с другом по крайней мере следующие восемнадцать лет, так что, в конце концов нам придется это сделать.

– Мы никогда... – я подняла на него глаза, – никогда не разговаривали после того утра. По-настоящему не разговаривали, имею в виду.

– Да.

– Я... Я знаю, что ты читал мое письмо. И так сожалею обо всем, что с тобой сделала. Я бы сделала все, чтобы вернуть все назад. Знаю, что не могу, но если есть... ну, не знаю, если есть что-то, что я могу сделать, чтобы облегчить... облегчить все это для тебя. Я знаю... – мой голос немного сломался, мне пришлось впервые признаваться ему в этом вслух. – Знаю, что ты... что мы... что мы никогда не сможем...

Я не смогла. Просто не смогла этого сказать.

Лучший мужчина в мире опять спас меня.

– Да.

Я грустно кивнула, благодарная за то, что мне не придется этого говорить.

– Но мы... нам все еще придется вместе растить нашу дочь. Я... может быть, когда-нибудь, я бы хотела, чтобы мы даже стали друзьями. Не знаю, сможешь ли ты. Но я сделаю все что тебе нужно, если...

Я замолчала, подыскивая что-нибудь конкретное, чтобы сказать, что не звучало бы как банальность или пустые обещания. Нашла кое-что и почти пожалела об этом.

– В письме, в том, что я послала тебе. Я видела, что... что у тебя там куча всего, подчеркнутого и обведенного кружком. Что там есть какие-то пометки. – Глаза Тима сузились, а рот открылся. – Я их не читала! Я убрала его. Мне не следовало вмешиваться, и, еще раз, я прошу за это прощения.

Он производил впечатление успокоенного.

– Не могу сказать, будет ли это полезно для тебя... поможет ли тебе попытка пройти через это или понять что-то. Но если я могу объяснить что-то, написать письмо или как-то иначе помочь, если у тебя есть вопросы, я отвечу. Обещаю быть честрой насколько это возможно. Я была честна и в своем письме.

Я опустила глаза.

– Понимаю, что мои обещания сейчас ничего не значат для тебя.

– Да, они не очень-то имеют значение.

– Понимаю. Я заслуживаю этого. Но все же обещаю. Я не буду скрывать правду или утаивать что-либо, ни для того, чтобы казаться лучше, ни для того, чтобы было легче тебе. Я хочу... Знаю, что мы не сможем полностью пройти через это. Но я хочу быть способной преодолеть это в достаточной степени.

Я подняла глаза.

– Ты понимаешь о чем я?

Он медленно кивнул.

– Думаю да. Достаточно, чтобы мы могли быть вместе, вести себя прилично рядом друг с другом. В конце концов, нам придется назвать ее.

Я засмеялась, несмотря на свое состояние.

– Да. Да. Будет странно, если она будет пытаться получить права с именем "Безымянная дочь".

Он улыбнулся, и я впервые увидела его честную и открытую улыбку после всего этого. Она была такой красивой и одновременно трогательной. У меня перехватило дыхание на мгновение. Боже, почему я выбросила все это?

– Так что если тебе хочется узнать что-то, просто спроси. Это открытое приглашение. Если тебе вспомнится что-то в два часа ночи через год, позвони мне и разбуди.

Мы промолчали на некоторое время, пока он обдумывал мое предложение. Я еще немного поела и выпила. Все было неплохо, хотя я готовила не просто так, когда мы были вместе. Может быть, на этой неделе я смогу приготовить ему что-нибудь вкусненькое, если буду чувствовать себя неплохо.

– Да, ладно. У меня есть пара... нет, на самом деле у меня только один вопрос.

Я поставила все на стол и взяла себя в руки.

– Давай.

Его взгляд был ровным, а лицо почти без эмоций.

– Ты реально разрушила нашу жизнь из-за гребаного хобби?

У меня отвисла челюсть. Я снова закрыла рот, потом опять открыла. Уверена, что выглядела как рыба. Та часть меня, что считала себя «Писательницей» с большой буквы, что думала о своем творчестве как о призвании, почти как о религиозном таинстве, была глубоко оскорблена.

И тут я поняла, что эта часть и была той самой идиоткой, что разрушила мою жизнь.

Это было... Я любила писать. И в этом-то и была проблема: я любила искру, порыв творчества, настойчивый гул, шептавший: «Это должно перейти с пера на бумагу, это феноменально, важно и является Истиной», я любила все это больше, чем своего мужа.

А ведь это было просто хобби. У Дерека, по крайней мере, было оправдание, что его искусство было его мечтой и средством к существованию. Я же не осознавала, пока Тим не задал мне этот вопрос, насколько сильно я отодвинула его на задний план. Как много позволила порыву, острым ощущением... зависимости. Вот что это было. Как много я позволила своей зависимости отнять у меня.

– Да.

Моя голова опустилась. Я не могла на него смотреть.

– Тогда я не думала об этом так. Я... я влюбилась в романтику творчества, в создание чего-то такого, чего еще никто не создавал. Чего-то, что было моим и только моим. Я могла поделиться этим с другими, если бы захотела, или держать это в тайне и безопасности. Не могу... Не знаю, как это объяснить. Это было тем, что я использовала... когда пыталась убежать от своей жизни, от Глории и Дона, от того, что я была ребенком, которого использовали как разменную монету... от моего парня, изменявшего мне с моего разрешения, и... и от всего остального дерьма, что случилось со мной, или было сделано со мной, или которому я позволила случиться со мной... Это было моим убежищем. И я думаю... нет, я знаю, что у меня с этим были нездоровые отношения. До сих пор я этого не осознавала. Не полностью.

Тим произнес пронзительно.

– Боже. Понимаешь...

Он остановился и направил взгляд в сторону.

– Пожалуйста, Тим, не прекращай... Я хочу знать. Пожалуйста. Даже если это причинит мне боль, но если это поможет тебе, позволь мне узнать. Просто я хочу... Мне так жаль. Пожалуйста, дай мне возможность помочь тебе справиться с этим, если я смогу. Хоть как-то. Я готова на все. Пожалуйста.

Он вздохнул, все еще не встречаясь со мной глазами.

– Когда я был ребенком, я... моя семья не была такой жестокой как твоя. Ни разу не приближались к этому уровню. Но порой мне нужно было быть от них подальше. Временным убежищем для меня стали игры. Я вырос с геймпадом в руках. Когда... когда начиналось шумно: крики мамы на папу или папы на сестру, дверные хлопки и шаги, игры становились для меня спасением. Местом, куда можно было уйти.

Я кивнула.

– И по сей день я люблю их. Я все еще играю каждый день, почти без исключения. Ты это знаешь. Но я бы никогда... если стоял выбор между изменением хотя бы раз тебе или навсегда отказаться от игр, пожертвовать всем, что есть у меня, и бросить их в огонь – я бы не задумывался.

– И я.

– Слова вырвались из меня раньше, чем я успела сдержать себя.

– Что?

– Я уничтожила их. Все мои работы. Все. Все, начиная с детства, то что не показывала или... или над чем работала вместе с кем-то еще.

Он грустно улыбнулся.

– Да. Твои "коллективные проекты". Я даже больше не могу слушать радио. Когда играет одна из его песен, просто думаю: сколько раз он должен был использовать Элли для завершения этой песни?

Я заставила себя не заплакать. Я здесь для него, а не для себя. Мои слезы подождут до позднего вечера.

– Прости.

– Да, ты постоянно это говоришь. Так почему же ты их сожгла?

– Я не могла... они были напоминанием о том, что я сделала. Что сделала с тобой, что выбросила. Я не могла больше на них смотреть. Даже не хотела, чтобы они существовали.

– И что, помогло?..

– Нет.

Я не выдержала. Пришли слезы, хотела я этого или нет.

– Нет, не так. Я не жалею, что сожгла их, я бы просто не выдержала, если бы они были рядом.

Я подняла на него глаза.

– Но проблема не в стихах и рассказах. Проблема – во мне. Как я... что я сделала... чтобы их написать. Что я была тем типом... тем типом человека, который мог это сделать. Сжигание их ничего не исправило.

Я вытерла глаза и продолжила:

– В то утро ты сказал, что я такая же как Глория.

Он открыл рот, и я увидела, что он собирается просить прощения: он был зол, не хотел этого, но все равно.

– Не надо. Да, ты был зол, и пытался причинить мне боль, и я, блядь, это заслужила. Но ты был неправ. Я не такая как она.

Я отвела взгляд.

– Я хуже.

– Эль...

– Да. Я знаю, что сейчас ты пытаешься успокоить меня ради ребенка, и я знаю... Знаю, что ты добрый человек, даже после того что я тебе сделала. Я не заслуживаю этой доброты, но ценю ее. Однако я хуже чем Глория.

– Она... Глория была ужасным человеком, но жестокое обращение, которому она подверглась, было на порядок хуже того, что испытала я. Она была манипулятивной, оппортунистической сукой, но она... у нее хотя бы было оправдание, что такой ее сделала жизнь.

– Так что, у меня была плохая мать. Мой отец был рядом не так часто, как следовало бы, и позволял ей больше чем следовало. Мой единственный друг вырос самовлюбленным засранцем. Глория... Жизнь Глории делала все это сравнительно бледным. Она была ужасным человеком, но с ней все честно. Я же была просто глупой девчонкой, хотевшей свою сказку, а потом, получив ее, решившей, что этого ей недостаточно.

– Да, Глория была зависимой от наркотиков, но то, через что она прошла во время снятия с героина, было поистине ужасным. Невыносимая боль. Физическая нужда, которая не имеет аналогов, когда человек вынужден избавиться от наркотиков. Я видела это своими глазами, иногда помогая отцу в его работе с бездомными. Люди мучились и были готовы на все, лишь бы избавиться от боли. Безумцы, молившиеся на минуту удовольствия. Матери, готовые покинуть своих детей. Все это было возможно, неважно насколько ужасно.

В моем голосе присутствовала такая сильная самоненависть. Она проявилась последние несколько месяцев, но жила внутри меня уже годами – ненависть к самой себе, которая всегда присутствует у наркоманов и которую они всегда подавляют ради следующей дозы.

– У меня нет оправдания для своего поведения. У меня была прекрасная жизнь с превосходным мужем, лучшим из лучших на этой проклятой земле, и я бросила его, потому что... Почему? Потому что принцессе нужно было писать. Нужно было поднять себе настроение. Чтобы убедить себя в своей умности и мастерстве слова. Чтобы получить хоть каплю признания от людей, которые ей не нравятся.

Мне становилось тошно.

– Я так сильно люблю тебя, Тим. Это больно для меня. И мне так жаль, что ты полюбил меня.

Я посмотрела на него с мольбой в глазах.

– Прости меня, Тим. Мне очень-очень жаль, что тебе выпало быть со мной. Глупой девчонкой, которая не может довольствоваться тем, что в нее влюблен такой прекрасный человек как ты. Ты заслуживаешь большего, Тим. Гораздо большего.

С трудом поднявшись на ноги,

– Прости. Если у тебя есть еще вопросы, я отвечу позже. Обещаю. Но мне нужно... мне нужно прилечь. Я не чувствую себя... Мне просто нужно уйти.

Он встал, чтобы помочь мне лечь, но я его оттолкнула.

– Не... не так. Просто... – Я улыбнулась ему, грустной, слабой улыбкой. – Я люблю тебя, Тим. Мне нравится, что ты такой, какой ты есть, даже сейчас. Я... я справлюсь. Спасибо, что приготовил ужин. Было вкусно. Увидимся утром, ладно?

Я побрела в нашу... мою... его комнату. В его кровать, которую я у него забрала, потому что мне и так было мало. Даже не потрудилась переодеться, просто легла и заплакала, засыпая.

***

Следующие несколько дней прошли без особых комментариев. Утром он приготовил для меня хороший завтрак и немного приласкал, но в те первые несколько дней все не так уж сильно оттаяло; он был добр, потому что просто был таким.

После этого произошло несколько небольших изменений. Однажды вечером он пригласил меня посмотреть с ним телевизор; мы были на разных концах дивана, но все равно он попросил меня быть рядом с ним. Он решил сделать так ради меня, хотя в этом не было необходимости. Это стало для нас обычным, и, хотя мы так и не дошли до того, чтобы обниматься на диване, но также перестали вести себя так, словно нас разделяет невидимая толпа.

Однажды вечером я все-таки приготовила ему ужин. Сначала он был в раздражении, потому что я должна была отдыхать, но я просто показала ему инструкцию по уходу, прилагавшуюся к моей выписке из больницы, где было подчеркнуто: «Разрешается выполнять легкие обязанности, включая приготовление пищи и некоторую работу по дому».

На следующий день я взяла на себя часть уборки. Если он возражал, я доставала эту бумагу. Он улыбался на это и, в конце концов, смирился.

Вечерами Тим порой уходил и всегда возвращался до полуночи. Я не задавала ему вопросов. Это уже перестало быть моим делом. Однако часто он приходил с легким ароматом сигарет и пива. Мне пришла мысль, что он проводит эти вечера в баре. Как-то раз я заметила на нем запах духов, и его улыбка стала шире. В ту ночь я плакала во сне, молча надеясь, что он не услышит меня.