Валенсия

Глава 1 Прибытие в Амстердам. Тихий июльский вечер 1948 года. Я намеренно указываю год, чтобы избежать подозрений в том, что все, о чем я рассказываю, выдумка, но об этом позже.

Итак, Амстердам, лето, вечер. Стою у борта судна, опершись на перила и смотрю на темнеющие воды, которые переливаются огнями большого города словно расплавленное золото. Тихий вечер пробуждает сладкие и завлекающие мечты, а незнакомый город обещает множество интересного и увлекательного.

Через час заканчивается моя смена и я спущусь на берег. Но еще целый час останусь одиноким на пустевшем судне. Из моей груди неосознанно вырывается вздох и почему-то приходят на память слова песни, которую пела живенькая негритянка в портовой таверне на острове Борнео:

— О могучий Бип!

— Ты источник радости

— И сладости.

— Ты мой кумир.

Легко было догадаться, что такое "Бип", поскольку негритянка крутила в руках резиновую его копию и делала такие движения, что молодые матросы стеснялись взглянуть. Вспоминался Бомбей с его широкими улицами и ресторанами, где были привлекательные темноглазые девушки. Правда, со мной в этом городе ничего романтического не произошло, за исключением одного случая, который можно назвать трагическим, но об этом я не хочу сейчас вспоминать - это слишком тяжело. Мысли и воспоминания текут потоком, наполняя меня радостным чувством жизни, которая предстает передо мной как сплошной праздник фейерверков с едва заметным количеством темных пятен, которые не видно в океане огня.

Фридрих, проснись!

Я очнулся. Передо мной стоял Макс Беккерс, второй помощник капитана.

Это смена. Ура! Я свободен.

Через десять минут я уже спешил по неустойчивому трапу на берег, при этом быстро застегивая пуговицы на моей форме. Я сел в такси и попросил отвезти меня в... заведение. Еще через десять минут я оказался в роскошном холле гостиницы «Америка», где находится изысканный ресторан «Супер-люкс». Невозможно передать всю его роскошь, которая делала этот небольшой ресторан лучшим в Амстердаме.

На меня наполнилось нежным ароматом цветов, сладкие звуки джаза окружали меня своей магией. Медленно идя по пушистому ковру, ко мне подошел официант и провел меня к столику, на котором стояла высокая гора цветов в широкой хрустальной вазе. Я не заказывал ничего и присел на стул, отправив официанта прочь, чтобы осмотреться. У барной стойки на жестких табуретах сидели мужчины и женщины. Некоторые из них пили коктейли. Женщины, за исключением тех, которые сидели рядом с мужчинами, внимательно осматривали зал.

Я не хотел обращать на себя их внимание и не ответил на их взгляды. Рядом со мной была группа состоятельных людей. Два юноши лет по 17 в компании довольно привлекательных дам, значительно старше по возрасту, шумно разговаривали о чем-то и аплодировали громче всех при окончании игры джаза. Еще несколько столиков были заняты парами, которые откровенно флиртовали, пользуясь полумраком, а на мраморном танцполе без устали крутилась одна пара пожилых танцоров, исполняющая такие античные движения, что все зрители в зале чувствовали себя как на представлении. В общем-то было скучно. Я оставил на столе доллар и вышел. На улице меня затянуло в поток людей, и я без сопротивления поплыл по течению. Постепенно улицы опустели, народ стал беднее, и я оказался в одном из неприметных и спокойных рабочих кварталов. Я остановился в нерешительности, не зная, куда двигаться. Мимо проехал человек на велосипеде.

— Извините, не подскажете, где можно найти бар поблизости?

Мужчина замедлил шаг, оглядел меня и задал вопрос:

— Вам нужен хороший бар?

— Нет, мне все равно.

— Тогда пройдите по этой улице, — Он указал на темный узкий переулок направо. — За углом будет бар для моряков.

— Спасибо.

Я без труда нашел указанный бар «Моряк», который выделялся старой вывеской. Внутри было полно дыма и душно. По правой стене тянулась длинная стойка, а в глубине была небольшая сцена, где сидел слепой музыкант и его музыка тонула в шуме пьяных голосов. Бар был переполнен народом. Мне удалось найти свободное место рядом с одетым в старое матросское пальто пожилым человеком, который безразлично смотрел на пустую рому бутылку перед ним. На его столе лежали потертые карты в целлофановой обертке.

Он не обратил на меня внимания и продолжал сидеть с пустым взглядом, словно что-то нездоровое затаилось в его глазах. Я уже думал перейти на другое место, когда к нашему столику подошла привлекательная девушка в ярком фиолетовом платье.

— Чего грустите, парнишки? — Весело спросила она, сверкая черными глазами.

Странный мужчина внезапно оживился и, оттолкнув девушку с испуганной физиономией, выкрикнул:

Убирайся отсюда, шлюха! Ты ничего не стоишь! Он неохотно проклятыйся и, игнорируя девушку, уже тихим голосом добавил:

— Вы все мне жизнь высосали! Кровопийцы! Его лицо скривила усталая гримаса, и он опустив голову на стол, замкнулся.

Удивленный и озадаченный, я остался на своем месте, хотелось узнать больше о происходящем и понять причину такой ненависти к женщинам.

Он долго сидел, не поднимая головы. Затем внезапно выпрямился и передал мне карты:

— Возьмите. Вы молоды, это будет для вас подходяще. Всего за два доллара. Интересно?

— А что это?

— Карты. Посмотрите, какие прекрасные женщины, — Он согнул одну из карт, и я увидел на ней светловолосую красотку с длинными ногами, одетую в прозрачную ткань, через которую просвечивалось ее розовое тело, прикрытое только трусиками. Это был король треф. Я неудержимо обратил взор на красоту и попытался поднять другую карту.

— Нет, сперва скажите, возьмете за два доллара?

— Но я еще не видел карту.

— Это не имеет значения. Они стоят больше, возьмите, вы не ошибетесь.

Я был в замешательстве; карты были обычные и уже поношенные по краям. Хотя середина с изображением женщин была абсолютно чистой, я не хотел покупать их – игра в карты мне не интересна, и я не видел в них никакой ценности. Человек с умоляющим взглядом смотрел мне прямо в глаза и тихо шептал:

— Ну возьмите, для вас это сущая мелочь. Вы молоды, все же нравятся женщины.

Я отрицательно покачал головой, а он схватил мою руку и, положив карты в ладонь, прошептал:

— Возьмите так, безвозмездно. Просто угощайте меня вином, и мы будем квиты. Мне было неясно, почему этот незнакомец настолько настаивал на том, чтобы продать мне карты. Я хотел задать ему вопрос об этом, но тут к нашему столику подсела уродливая девка, переборщившая с макияжем. Она хлопнула меня по плечу и пьяно прошептала:

— Всего за десять долларов, капитан, и уйма удовольствий... — Она не закончила фразу и с визгом убежала от стола. Мой сосед был полон ярости и ярости, выскочил из-за стола и побежал за девкой с огромной бутылкой рома. Не достигнув ее, он злобно прошептал что-то, разбил бутылку о пол и вернулся к столу.

— Черт возьми! — выругался он, проглотив остатки вина из стакана. — Дьявол их всех на голову наплодил. Ох, как я всех их ненавижу... Ну что, будем играть в карты? — спросил он меня с злостью, пряча карты в карман. — Ну и не нужно. — Он осмотрелся по карманам, достал несколько монет и выбросил их на стол, готовясь уйти.

Прощайте, капитан, передавайте привет вашей матери. — Он зло толкнул проходившую мимо девушку, буркнув что-то за ней, и направился к выходу с тяжелыми шагами. Его поведение было загадочным и странным, вызывая у меня любопытство... Я позвал его.

Он уже стоял у двери. Сначала он непонимающе оглядел зал, пока не сообразил, что его зовут. Затем он кивнул мне головой и вернулся обратно. Сев на свое место, он снова бросил колоду на стол и пробормотал:

— Если у вас есть время и желание слушать, закажите вина и что-нибудь поесть.

Пока я делал заказ, он молча и сосредоточенно рассматривал грязные ногти на коротких пальцах правой руки, которые были черными от масла и угля. На одном из пальцев блестело толстое обручальное кольцо.

Когда все, что я заказал, уже было на столе, он медленно налил полный стакан коньяка и с удовольствием выпил его до дна. Затем он долго жевал буженину, постоянно вытирая рот рукой. Наконец, он приблизился ко мне и заговорил тихо...

В 1945 году после эвакуации из Франции я осел в небольшом городке Эбель недалеко от Кельна. Через год я начал свое дело и заработал достаточно денег, чтобы завести семью. К счастью, у меня появилась возможность: я женился на Элизе, дочери владельца завода в Кельне. Я присоединился к делу свекра и быстро преуспел. Через год меня отправили в Алжир с важным поручением. И вот здесь началось то, что привело меня к плачевному состоянию. Если у вас есть время послушать до конца, я готов рассказать вам все по порядку. И предупреждаю заранее: я не сумасшедший и не собираюсь врать, хотя история, которую я хочу рассказать, кажется совершенно невероятной, даже мне самому иногда кажется просто кошмаром.

Я дал свое согласие, и он, выпив еще одну порцию, начал разговаривать...

Глава 2

Через два дня, закончив все дела, я собирал вещи, готовясь вернуться обратно. Пароход до Антверпена отходил на следующий утро. Закончив сборы, я отправился прощаться с городом. Было полдень, стояла невыносимая жара, раскаленный воздух даже в тени не приносил прохлады. Но я шел по пустым улицам ослепительно белых зданий и у каждого столба обливался от головы до ног водой, которая моментально высыхала. Таким образом я дошел до длинных рядов парусиновых навесов, под которыми лежали алжирцы среди кучи разной ерунды. Это был чёрный рынок. Он был окружен со всех сторон высокими глиняными заборами, которые стройными рядами подпирали одинаковые фигуры в белом и как будто составляли цельную картину. Я прошел по рядам и осматривал товары. Здесь можно было найти всё. От старых пробитых туфель до дорогих золотых и серебряных предметов. Рядом со старым разнообразным хламом лежал на земле индус и, вылизывая языком сухие треснувшие губы, перебирал бусы. Когда я подошел к нему, он поднял руки вверх и закричал по-французски: — Месье, вы хотите женщин?

Я не понимал его, но подошел ближе к нему. И он, решив, что я согласен, вскочил с земли и извлек из своих карманов колоду карт, завернутую в целлофановую бумагу. — Посмотрите это! — сказал он, протягивая мне карты. Они уже не были новые, но и не очень изношенные. На каждой из 53 карт была изображена женщина и каждая была великолепна по-своему. Я рассматривал их с огромным удовольствием, а индус, приближаясь ко мне еще больше, шептал на ухо: — Месье, каждая из них придет к вам ночью. Эти женщины созданы для любви, и они в этом разбираются лучше нас, смертных. Я слушал его безумную болтовню и рассматривал карты. — Вы мне не верите?! — спросил он, глядя мне в глаза, — Я не лгу.

Он схватил меня за рукав и, глядя вдаль с безумным взглядом, прошептал тихим голосом, протянув вперед правую руку: — Она дарит наслаждение нежными прикосновениями, самыми приятными поцелуями и пылкой страстью. Она поможет вам забыть о мире и открыть истинное блаженство любви. Я не верил ни слову, но меня поразили актерские способности этого хитрого продавца. И когда я пересмотрел карты еще раз, женщины показались мне более духовными и еще прекраснее. Я решил купить карты, чтобы потом рассказать этот странный случай дома и проиллюстрировать его с помощью карт. Как будто угадав мои мысли, индус ответил, не поднимая головы: — Два доллара.

Я расплатился, спрятал карты в карман и зашагал в гостиницу. Портье сообщил мне, что меня около часа ожидает какой-то господин. Я поднялся в номер и нашел там своего старого фронтового друга Карла Бинкера. Мы радостно облобызались и закидали друг друга вопросами. Когда первое волнение встречи улеглось и мы уже высказали самое интересное о себе, наступило минутное молчание. Я разглядывал его холеное розовое лицо и мне отчетливо припомнился вечер в Париже, когда мы с Карлом, голодные, оборванные и грязные, бродили по пустым и грязным бульварам перепуганного войной города и искали не еду и тепло, о которых перед вступлением в Париж только и говорили. Такой ли он теперь бабник, как был? И, как бы отвечая на мой вопрос, Карл сказал: — Хочешь, мы устроим сегодня вечер в твою честь? Будут чудесные девчонки. Я согласился. Через несколько минут он извинился и убежал делать приготовления к вечеру, а я принял холодную ванну, улегся на диван и стал еще раз просматривать карты. Томная, сладострастная поза пикового туза привела меня в трепет, а загадочный взгляд пиковой тройки обещал столько наслаждений, что сердце мое стало учащенно биться. Меня восхитила девственная свежесть полуоголенной груди девятки треф и грация шестерки. Туз червей привел меня в сладостную истому. У меня мелко стали дрожать руки и по телу пробежал озноб. Я долго, не отрываясь смотрел на очаровательную фигурку милой дамы червонного туза и вдруг мне показалось, что она подмигнула мне левым глазом, причем я почти физически ощутил нервное движение ее стройного тела в своей руке. — Это какое-то наваждение, — подумал я, все еще не в силах отвести от красавицы взгляд, и положил ее в сторону рядом с собой. Больше никто не вызвал у меня особого внимания, за исключением червонного вальта с его удивительно милой фигурой и длинными стройными ногами. Я сложил карты, спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл заехал за мной ровно в девять на своем «Бьюике». После десяти минут езды мы подъехали к небольшому белому особняку, окруженному большим садом. Узенькие дорожки сада были посыпаны желтым песком, отчего они казались золотыми. Во всех окнах дома горел свет и доносились раскаты музыки. Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной, где на диванах и в креслах сидели около десяти гостей, мужчин и женщин. Среди женщин были и очень привлекательные. Мужчины всех возрастов, однообразно и элегантно одетые. С нашим приходом все пришло в движение. Меня поочередно представили каждому гостю и потом все шумной толпой направились в соседнюю комнату, где были расставлены столики на четыре персоны каждый. Вышла хозяйка дома, стройная миниатюрная женщина с черными как смоль волосами, спускавшимися мягкими волнами на ее оголенные плечи. Размашистое декольте позволяло видеть ее нежно-розовые упругие округлости грудей, разделенные узкой темной бороздкой. На ней было черное атласное платье, достигавшее колен. Справа на платье был такой глубокий разрез, что при ходьбе были видны голые ноги выше чулка. Она блистала драгоценностями, красотой и молодостью. Мы познакомились и я, как почетный гость, был приглашен к столу. Ее звали Салина. Отец ее, богатый американец, поощрял все прихоти дочери, считая это верхом оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и вот уже второй год в этом особняке беспрерывно праздновала свою юность с многочисленными друзьями. Одна половина столовой была свободна, и там расположился небольшой джаз. С нами за столом села лучшая подруга Салины маргарита граф и Карл. Ужин начался. Звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. танцевала она страстно и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая красивые холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукава и, охватив мои запястья под манжетами, лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ноги как можно выше. Наконец и меня захватил ритм танца. И почти бессознательно совершал я головокружительные па, поражая окружающих. Мы с ней, хмельные и возбужденные, опустились прямо на пол. Нам зааплодировали. Глядя на свежее благоухающее тело Салины, я не удержался и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с удивлением взглянула на меня, погладила мою руку и порывисто вскочила на ноги. Я тоже встал и взял ее под руку, проводил ее к столику. — Вам скоро ехать? — спросила она меня, когда мы сели. — В десять часов утра. — О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уйдем отсюда. — Давайте. Мы вышди в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали сад и дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой, освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром. Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина. Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением, которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда я заговорю сам. — Что это? — спросил я. — Это мое убежище. Нравится? — Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь. — Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда, я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится. А у вас есть любимые вещи? — Нет, впрочем, есть, — и я вспомнил карты и туз червей. — Что это за вещь? — спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я переменил тему. — Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое очарование. Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила: — Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон? — Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание? — Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у виска. — Нате! — она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки, рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место. — Почему вы такой робкий и молчаливый? — Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу придти в себя. — Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? — Она подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, — вот я во Франции на конкурсе красоты — Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании... А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву. — Получилось? — Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне. Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками, в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз. — Узнаете, кто это? — Наверное, вы. — Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, — со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, — Но все остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом, они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем. Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча: — Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной назвали пороком. Ах, люди, люди, — вырвалось у нее. Она встала с дивана и подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в журналы. — Зачем мы с вами ушли от всех? — вдруг спросила она, — Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить — шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем, почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы молчите? Ответьте мне. — Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни. — Ах, вы мелете чепуху! — перебила она меня, раздраженно отмахиваясь, — Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические фотокарточки, — теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и подсела ко мне, — А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала. — Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? — спросил я ее, как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась. — Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, — и как бы извиняясь, добавила, — Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство. Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте. Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди, любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец, затихла. — Это она так ждет Карла, — мелькнула у меня мысль, от которой мне стало не по себе. — Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины. — Кто это? — шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца содрогал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже громче и с издевкой Салина сказала: — Это опять вы? — Да, я. — Зачем вы пришли? Я вас не приглашала. — Я пришел сказать, что Карл уехал. — Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это ужасное событие? — Нет, я никого ни о чем не спрашивал, — разозленный ее тоном, грубо ответил я, — И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и ищите его сами. Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался. — Вас очень рассердила моя просьба? — уже более дружелюбно спросила она. — Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью. Я стал в уме поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но тщетно. Я только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь. Динь-динь-динь — дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи. Я стоял в угрюмом оцепенении и мрачно соображал: что делать? Мелькнула мысль броситься к ней и умолять о прощении, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы я мог ее видеть. Теперь даже ее издевки казались мне малыми по сравнению с этим пренебрежительным молчанием. Созерцание ее стройного свежего тела доставляло мне почти плотское наслаждение. О! Чтобы хоть раз взглянуть на нее! Мне хотелось броситься к торшеру, включить свет, взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в этой чернильной тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем не проявляла своего внимания ко мне, будто меня не было. Я тяжело вздохнул. — Это все еще вы? — спросила она. Я не ответил. — Вы что, хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого не боюсь, а евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас возьми! — вдруг закричала она. — Вы либо убирайтесь отсюда, либо зажгите свет и сядьте, что вы стоите, как столб посредине комнаты? Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к торшеру, нащупал шнур выключателя и включил свет. Салина сидела на диване, поджав к подбородку колени и диким злым взглядом пристально смотрела на меня. — Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я оденусь. В шелковом алом халате она выглядела еще стройней и тоньше. — Дайте сигарету, — сказала она, присаживаясь на пуфик. Помолчали. только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которое раньше не замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут. — Что же мы будем делать? — спросила она. Разговаривать с вами не о чем, а на большее... — Помолчите, — попросил я, — дайте на вас посмотреть. Она очень удивилась, но замолчала, обиженно отвернувшись. — Боже, какая вы чудесная! — невольно вырвалось у меня восклицание. — Из какой сказки, какой волшебник вас добыл и подарил людям? Она улыбнулась и склонила головку, кокетливо посмотрела на меня из-под опущенных ресниц. Халат на ее груди чуть приоткрылся и мне стала видна пышная округлость мраморно-белой груди. У меня захватило дух и слова застряли в горле. — Что же вы замолчали? Говорите! Говорите же... Мне это очень нравится. — Что говорить? — продол2e0fжал я, с'едая ее взглядом. Разве можно высказать словами то очарование, которое вы излучаете, которое греет, обжигает и ослепляет все вокруг? Она заметила, что я смотрю на ее грудь, но не захлопнула ворот халата, а только прикрыла глаза и опустила руки, отчего он еще больше распахнулся, обнажая белую полоску живота с темной впадинкой на пупке. Я не выдержал и, порывисто вскочив с пуфа, приник губами к ее полуоголенной груди. Она вскрикнула и оттолкнула меня, стремительно отскочив в сторону. — Не надо! — прошептала она. — Не надо! В этом восклицании не было ни гнева, ни укора, ни мольбы. И я понял, что она горит тем же желанием, что и я. В каком-то диком исступлении, не сознавая, что делаю, что говорю, я протянул к ней обе руки и прошептал: — Ну, покажи мне ее и я не прикоснусь к ней, я только буду смотреть. Кинь мне эту подачку. Я умоляю тебя! Ее глаза загорелись, красивые крылья прямого носа затрепетали и сузились, она издала тихий протяжный стон и как будто против своей воли, как загипнотизированная, раздвинула в стороны халат. Оба полушария ее грудей, глянцево отсвечивающие белизной, с маленькими и темными сосками, покачнулись и замерли, призывно выставленные мне навстречу. Сладостная истома подкосила мне ноги и я чуть не упал. Конвульсии содрогнули тело. — Салина, милая, я люблю тебя, — прошептал я, не сводя с нее глаз. — Говори, говори, не умолкай! — задыхаясь, прошептала она и закрыла ресницами глаза. — Покажи мне еще кусочек твоего очаровательного тела, чтобы я мог на всю жизнь унести в памяти это сказочное видение! Она выставила из халата одну ногу. — Хватит? — Нет, нет! — закричал я. — Еще. — Ну что же еще? Я тебе почти вся показалась. — Я хочу видеть твой животик, твои руки, твои плечи, хочу взглядом лобзать твой стан, твои бедра, все и все, все... — Ох! Как ты обжигаешь меня своими словами, — ответила она с дрожью в голосе. — Я покажусь тебе вся, только подожди минутку, а то я умру. — Я не могу ждать. Я хочу видеть тебя. — Ну, смотри... — и с этими словами она сбросила с плеч халат и он упал на пол, окружив багряным ореолом ее ноги. Я невольно зажмурился, как от яркого луча, так очаровательно красива и мила была Салина в наготе. только маленькие атласные трусики прикрывали от меня остатки еще не познанного ее тела. Я задержал на них свой взгляд, пытаясь угадать, какие прелести скрыты там. Салина поймала мой взгляд. — Ты хочешь видеть и это? — Да. — Так сразу... Я не могу... — Давай я помогу тебе. — Нет, не надо... Я сама... Отвернись... — Я не могу отвернуться, я не могу ни на миг расстаться с тобой. — Ну хоть закрой глаза, — взмолилась она. — Нет, не могу. — Ну, тогда подожди немного... — Я не могу ждать. Я сгораю от нетерпения. — Сейчас. Не сводя с меня глаз, наполненных сладострастной влагой, она стала шарить рукой по бедру, ища замок змейки. — Сейчас... — шептала она, — сейчас... Наконец, тихо треснула змейка и трусы упали к ее ногам. Она тихо вскрикнула и, как будто пронзенная в самое сердце моим взглядом, как подкошенная упала на пол. Я подбежал к ней. Она была бледной, капельки испарины мелким бисером покрывали ее лоб и щеки. Я схватил ее на руки и отнес на диван. Пока она не пришла в себя, я торопливо шарил по ней рукой, сладостно ощущая нежное голое тело. Мягкая выпуклость ее лобка была гладкой и чистой, без единого волоска. Это придавало ей неземную красоту античной фигуры. Она была божеством и все, на что я мог решиться по отношению к ней, это трогать ее тело рукой, чтобы убедиться и убедить свое сознание в реальности происходящего. Салина открыла глаза и испуганно вскрикнула, прикрыв грудь рукой: — Ты ничего со мной не сделал? — Ничего, — ответил я, еще не поняв вопроса. Она облегченно вздохнула и улыбнулась. — Милый мой, ты прелесть, — прошептала она и погладила своей мягкой рукой мою пылающую щеку. — Подай мне халат, я мерзну. Я подал ей халат и пока она одевалась, сидел рядом на диване, с сожалением глядя, как под плотной тканью постепенно скрывается прелестное тело Салины. — Ты огорчен тем, что я одеваюсь? Ну, не надо. Я теперь твоя. Как только я согреюсь, я снова разденусь для тебя и ты сможешь смотреть на меня сколько захочешь. О! Давай немного выпьем, я уже совсем трезвая. А ты? — Я тоже. Но где мы возьмем вина? — У! Этого добра здесь сколько хочешь! — воскликнула она и, подбежав к книжному шкафу, извлекла бутылку коньяка. — Будешь это или лучше виски? — Давай это. Мы выпили по бокалу и Салина спрятала бутылку. — Хватит, я не люблю пьяных. Ты ведь тоже не хочешь, чтобы приятные воспоминания этой ночи потонули в пьяном угаре? — Ну, конечно. Иди ко мне, я тебя поцелую. — Только не сильно. В губы. — Хорошо. Она подошла ко мне и, положив свои руки мне на плечи, запрокинула голову, подставив губы для поцелуя. Я приник к этим пухлым, кроваво-красным подушечкам, чувствуя, как они шевелятся под кончиком моего языка, затрепетав от сладостного упоения. Мы чуть не задохнулись от захватившего нас счастья. Моя рука попала под халат и, обняв тонкий, гибкий стан, я прижал ее к себе, чтобы она почувствовала во мне мужчину. Второй рукой я стал гладить ее грудь и теребить соски. Салина вяло и бессильно сопротивлялась, тихонько вскрикивая: — Ой, что ты делаешь... Не надо! Но моя рука уже гладила и мяла упругую мякоть ее лобка, а указательный палец погрузился в обильно увлажненный «Грот любви». Салина задыхалась. Тело ее извивалось в сладостных конвульсиях, она едва вымолвила: — Я не могу больше стоять. Идем на диван... Подхватив ее на руки, я перенес Салину на диван, распахнул халат и в безумном порыве страсти стал исступленно целовать розовое, вздрагивающее тело. Салина прикрыла ладонью свой лобок, не допустив туда мои губы. Я поцеловал руку, милая девочка опять была близка к обмороку и, чтобы дать ей придти в себя, я прекратил свои лобзания. Постепенно она успокоилась, открыла глаза и тихо спросила: — Что же ты? — Сейчас! Я быстро разделся догола. Она пристально следила за мной с восхищением. Затем я лег рядом с ней и ощутил, как трепетная дрожь сотрясает ее тело. — Салина, милая, только не теряй рассудок, — шептал я ей, осторожно раздвигая ее ноги. — Я попробую, ты осторожнее. Это все так приятно, но у меня мутнеет разум... Я хоч