Дети Вудстока aka Эро рассказы дети Часть 6

Глава 3. «И отправляюсь я прямо в рай...»

Ужин получился немного тяжелым, хотя Льюис старался изо всех сил. Индейка была превосходной, вино – в меру крепким, пицца – вкусной, а сам хозяин – разговорчивым и веселым. Он охотно пересказывал бетельские сплетни и рассказывал о том, как сложилась жизнь у одноклассников Стюарта, что нового у соседей и каковы планы на будущее у подрастающих бетельцев. Но Стюарту, похоже, это совсем не интересовало: он все время молчал, только с каким-то отрешением резал куски мяса, словно представляя на их месте невидимого и далекого нью-йоркского магната. Флоренс из вежливости поддерживала разговор, но было видно, что интересует он её не намного больше, чем Стюарта. Даже вино не смогло поднять обоим настроения.

После ужина разговор зашел о завтрашней поездке, и Стюарт немного оживился. Льюис включил телевизор и нашел канал с прогнозом погоды. Новости были неутешительные: «Эль Ниньо» свирепствовал так, что в Мексике шел дождь со снегом, а на Восточном побережье США стояла жара. На завтра обещали 105-125 градусов по Фаренгейту.

— Не только «Гриффис» – адское местечко, — заметила Флоренс и выразительно глянула на Стюарта.

— Просто возьмем больше воды, — пожал плечами тот. — И тент для машины.

Фестиваль должен был начаться в то же время, что и легендарный Вудстокский – в 17:07, – поэтому все трое долго спорили, когда же лучше выехать. Все понимали, что ехать в закрытой машине после полудня при такой жаре равносильно самоубийству, но и слишком рано отправляться в путь тоже никому не хотелось. Наконец было решено, что Стюарт и Флоренс выедут в десять утра – солнце еще не должно было припекать, – сделают остановку в Олбани – как раз на пик жары, – а в три часа после полудня снова продолжат движение. До Рима, таким образом, они должны были добраться к половине пятого.

Приведя Флоренс до отеля, Стюарт вернулся и сразу заперся у себя. Дневная жара постепенно спала, но в комнате все равно было душно. Он открыл окно и долго стоял возле него, глядя в темноту и время от времени задумчиво затягиваясь сигаретой. Надо было спать, но сон не шел. Надо было радоваться, что наконец-то он – дома, вдали от войны и её последствий, но Стюарт не находил в душе этой радости. Напротив, ему было странно от того, что не нужно ждать приказа на "зачистку" очередного села, не нужно озираться по сторонам, как на нищем сербском базаре, ожидая со всех сторон как бы случайных выстрелов; наконец, странно было понимать, что сегодня не нужно идти в патруль. В голове бродили странные бессвязные мысли, больше похожие на ощущения, перемежаемые недавними воспоминаниями. "Ты просто отвык от мира", - мысленно произнес Стюарт самому себе. - "Ты просто устал, приятель, от всей этой насыщенности да обилия впечатлений. Устал так, что даже присутствие рядом красивой женщины не тронуло и не затронуло... Спать надо, в общем. Завтра все по-другому будет".

Мысли лениво перескочили на отца, но, словно устыдившись того, к чему они могли прийти, быстро унеслись на поле Ясгур. Стюарт сам не ожидал, что его настолько заденет эта история с продажей. Он бывал несколько раз на поле – и с Льюисом, и один, – бродил по нему без всякой цели, доходя до самого пруда, но никогда не воспринимал его как что-то сакральное. Ему долго не верилось в то, что вот на том месте стояла сцена, что он там стояли кучни, он там Джерри Гарсия обучал всех желающих, как правильно скрутить "косяк", а вот здесь, посреди толпы обкуренной молодежи, кричала в родовых муках его мать. Все это воспринималось Стюартом как что-то вычитанное в книге или увиденное в ещё неснятом кинофильме, героем которого неожиданно оказался он сам. Но услышанное им сегодня сломало что-то в его душе. Пусть Стюарт не до конца верил в свою необходимую причастность к тому самому Вудстоку, пусть он не воспринимал это как нечто из ряда вон выходящее, но такое нахлынувшее вторжение со стороны в то, что он, словно средневековый принц, считал своим по праву рождения, действительно разозлило его. И, поскольку магнат был недостижим, злость невольно выплескивалась на отца. То, что Льюис был ни при чём, но тем не менее оправдывал такое отношение, лишь больше распаляло Стюарта. Возможно, даже равнодушие ему легче было принять – в конце концов, человек славен именно своим равнодушием ко всему, что его окружает, – чем столь откровенное оправдание.

Однако злость и печальные мысли не находили выхода, и Стюарт решил лечь спать. Хотел он этого или нет, но он обещал Флоренс свою помощь, а перед дорогой стоило выспаться.

Сон пришёл к нему, но не сразу...

Все-таки его назначили в патруль. Его, Патрика О'Гарриена и Тима Фоксли. Их нанял тот самый Аллен Джерри - охранять в эту ночь бывшее поле Ясгура. Он так и назвал его "бывшим". Стюарт хотел ему врезать, но его остановила личная охрана Джерри в виде пухлого конверта - магнат платил наличкой. Стюарт в деньгах не нуждался - ему дали неплохие отпускные, - но и лишними деньгами никогда не бывало. И он молча взял их, только злобно сплюнув в сторону, когда их наниматель отвернулся.

Им нужно следить, чтобы никто не полез купаться ночью в пруд, не осквернил памятную плиту и не залез через забор в лесопосадку - развлечься с подружкой на лоне природы. Поэтому они разделились - Патрик стоит возле плиты, как часовой возле Мемориала погибшему воину в Вашингтоне, Тим Фоксли шастает среди дубов, изображая из себя духа этих мест, а Стюарту достался пруд.

Он сразу замечает обнаженную фигуру в том месте, где раньше, по рассказам отца, был лодочный причал. Она стоит на самом краю чудом сохранившихся мостков, то ли намереваясь прыгнуть в воду, то ли удерживаясь на скользких и полусгнивших досках. Стюарт не знает, почему доски должны были быть скользкими - причалом не пользовались со времен того самого фестиваля, - но почему-то ему кажется, что мостки именно скользкие и полуразрушенные и что фигуре надо помочь удержаться - а заодно и выправиться с территории, пока её случайно не заметили остальные. Почему её должны заметить, Стюарту непонятно: сегодня новолуние, и от дубов, как и от дороги, невозможно рассмотреть то, что происходит возле пруда. Но сама фигура светится невидимым светом, словно её кто-то подсвечивает снизу, через толщу воды, и она не только впитывает его в себя, но и отражает, рассеивает и распространяет его на все вокруг. Поэтому Стюарт так отчетливо видит этот хрупкий силуэт с эле выделяющимися вперед задорными бугорками груди и распущенными по плечам волосами. Он видит - и ему кажется, что это могут видеть все.

Стюарт увеличивает темп, собираясь быстро и бесшумно подойти к девушке, словно на "осмотр". Ему это почти удается - она стоит спиной к нему и не может услышать тихих шагов. Стюарт протягивает руку, собираясь взять ее за плечо, но в это время девушка скользит в воду - не прыгает, а именно скользит, бесшумно, словно змея. "Как ей это удалось?" - Стюарт поражен: люди, обладающие физическим телом, так не могут, и эта девушка - если она только человек, а не Дева Озера или дух одной из тех, которые тридцать лет назад здесь купались,- то же бы так не смогла, будь она хоть олимпийской чемпионкой по плаванию. Но это случилось и он стоит в недоумении, размышляя - а не толкнул ли он ее случайно, не заметив? Но ладонь не помнит прикосновения к телу, не помнит тепло обнаженного плеча...

Она выныривает примерно в метре от него и плывет к берегу. Все - в тишине, Стюарт не слышит даже плеска. Он спешит ей наперерез, но девушка уже на берегу и легко, невесомо бежит в сторону дороги, обходя преследователя по окружности. Стюарт сворачивает и бежит параллельно ей, одновременно приближаясь. Девушка и впрямь похожа на призрак - Стюарт может поклясться, что она не касается ногами земли, а свет, неизвестно откуда в ней черпающийся, освещает собой все больше и больше, так что кажется, что это бежит не девушка, а луна. Стюарт хочет окликнуть ее, но не может. Он шарит рукой по поясу и нащупывает пистолет...

(«пистолет? откуда? разве я его привез с собой? Ах, точно, нам же выдал оружие этот ублюдок, когда нанимал нас... Интересно, там холостые патроны? А, впрочем, какая разница? Я же не в нее буду стрелять, а только вверх. Да и буду ли стрелять? Я же не в Косово. Это привычка... просто привычка... ")

Курioзнo — oн нe мoжeт дoстигнуть жeнщину. A бeжит oн быстрo — Стюaрт чувствуeт, кaк в ушaх рaздaeтся эхo oт свoeгo тoпoта, и eму кaжeтся, чтo в мирe, кромe этoгo звукa, ничeгo большe нe сущecтвуeт. Oн извлекaeт револьвер из кoбуры — «Мощный? Зачem? Для какой-то бедной охраны пустующегo пространствa?...», — поднимaeт в воздух, кричит «Cтоять» (но слова пpежние не слышны) и выcтpeливaeт...

Курioзнo — слова он не слышал, а выстрел раздаcься так громко, что на секундy заткнyло емy уши. Он ожидает, что женщина остановится, сядет напуганно или сложится пополам, обхватив голову руками, заорет — то есть сделает все то, что полагается от женщин при таком неожиданном громком разрыве небес выстрела — но нет: она бежит и бежит дальше, к дороге, к забору («а как она пробралась сюда? Куда этот чертов Патрик смотрел? «), тудa, где — Стюарт видит эту тень, — привлеченный шумом выстрела, стоит O"Гарриeн... Она бежит, а он не знает, что лучше: перехватить ее до того, как ее перехватит ирландец, или всё-таки справиться вместе с ним — ведь он же не догонит этот чертов дух, он ускользает от него... Но почемy-то Стюартy так не хочется, чтобы Патрик O» Гарриeн вместе с ним ловил эту странную безтелесную лунную женщину...

Стюарт поднимaeт револьвер ещё раз, чтобы выcтpeлить в воздyх, но в это время его толкают под локоть, сбивают, он от неожиданности падает, увлекает за cобой Фоксли («a он здесь откуда? так быстро... «)... Палeц случайно нажимaeт на спуск — выcтpeл... Haпpасно. Сoвсем. Никуда не целясь. Ho... в это время она замepла, словно на мгновенной фотографии — Стюарт видит, как ее ноги свисают в нескольких дюймах от земли, словно в полете или в прыжке, — затем вскидывaeт вперед руки и падает, одновременно разворачиваясь к нему («что за бред, так же не падают!... «). Лунное сияние на миг ослепляет его, но тут же приходит прозрение. Перед глазами неожиданно появляется лицо женщины — «как? откуда? до неё ж ещё добрая куча ярдов», — и Стюарт охватывает ужасом, узнавая в этом безтелесном духe Флоренс...

Они добрались до Олбани быстрее, чем за час. Солнце уже припекало, и Стюарт почувствовал усталость от прогулки по городу, ища кафе с приятной тенью. Вначале он предложил остановиться в мотеле, но Флоренс решительно отказалась. На первый момент он был удивлен такой реакции, но потом понял: "Она что, подумала, что я... Хм. Забавно. Хотя... а почему бы и нет... Что здесь такого? Все равно ещё есть время". Но мысль возникла и исчезла сразу же, как только Стюарт пересекся взглядом с глазами Флоренс: ей явно было не до фривольных развлечений на период между двумя дорогами.

Заказав свежий фруктовый сок и пиццу, они устроились в углу возле окна под кондиционером, Флоренс - лицом к двери. Стюарт ненавидел сидеть спиной к входу - этот детский страх усугубился в Косово, став почти жизненным правилом, - но в этот раз ему пришлось уступить. Правда, спокойнее от этого не стало: то и дело он невольно оглядывался, словно ожидая чего-то внезапно-неприятного. Как ни далека была Флоренс мыслями от окружающего, но в конце концов она заметила эту нервозность.

- Вы кого-то ждёте? - спросила она.

Стюарт покачал головой:

- Я никого не могу ждать. В Олбани у меня ни друзей, ни знакомых, а дома возобновить старые знакомства я ещё не успел. Слишком много всего произошло. Не думаю, чтобы кто-то успел узнать о том, что я вернулся.

- Да, произошло... - рассеянно подтвердила Флоренс и посмотрела в окно. - Словно на могиле побывали...

Стюарт сам находился в подавленном расположении духа, особенно после сна, и замечание женщины точно попало в яблочко. Но почему-то ему не захотелось этого показывать, и он немного резко, словно нашел повод придраться, отозвался:

— Вы очень сильно переживаете эту историю. В общем, ничего страшного не произошло.

— Вы действительно так думаете? — Флоренс подозрительно посмотрела на него. — Вчера мне так не показалось.

— Вчера я просто устал, — быстро, словно боясь, что его уличат в чем-то недостойном, произнес Стюарт. — Да и неожиданно было сначала. А потом подумал...

— И что же вы задумали, можно спросить? — Флоренс отпила глоток фреша.

Стюарт пожал плечами:

— Задумал то, что вряд ли Максу Ясгуру понравилось бы, если бы его поле превратилось в какой-нибудь мусорник.

— Ну почему же именно в мусорник? — возразила Флоренс. — Что мешало в Бетеле создать такую же колонию свободных художников, как в том же Вудстоке? Что-то наподобие Каньона в Лос-Анджелесе или Гринвич-Виллидж. Или перенести её оттуда сюда, на это место. Сделать его действительно пристанищем для людей творческих и свободных духом. И местность бы вдохновляла, и аура вокруг него. Понимаете? Разница между городками — всего 90 миль, а такое впечатление, будто это — не только разные страны, но и вообще разные миры. Зачем же все решать с помощью денег и наживы?

— Флоренс, — неожиданно улыбнулся Стюарт, — извините меня, но вы наивны. Отец же рассказывал, как в Бетеле относились ко всему, что напоминало о фестивале. Хотя он-то и прославил всех здешних обитателей. Какой здесь может быть свободный дух при таком отношении? Да и может ли быть вообще свободный дух в нашей свободной стране — это большой вопрос. В то время ничего не смогли сделать, а уж сейчас — erst recht.

— Не удалось, возможно, потому что не захотели, — возразила она. — Или не сообразили, потому что пожинали успехи. А через месяц случился Альтамонт, и все пошло в самую задницу.

Стюарт удивленно посмотрел на женщину, словно увидев ее в ином свете. Заметив его взгляд, она улыбнулась:

— Вас удивило крепкое словечко в моих устах? Но я же приехала из Нью-Йорка, не забывайте.

— Я удивляюсь не этому. Я удивляюсь тому, как вы хорошо знаете историю музыки. Той музыки... Вы ее любите, наверно?

— Люблю, — мечтательно улыбнулась Флоренс. — С детства любила. Когда мы жили с отцом, у нас каждый день звучала эта музыка. Иногда она достигала такой концентрации, что казалось, что вместо мебели у нас — звуки «Dark Star», а каждый завтрак — это обязательно «White rabbit». Как тут можно было это все не полюбить?

— Да уж... От такого и свихнуться недолго.

— У вас разве не так было?

— Не настолько, — ответил Стюарт. — Отец работал много, поэтому я рос в основном на улице. Когда у него было свободное время, он больше рассказывал мне обо всем этом, чем давал слушать. Особенно в таких дозах. Мы гулять ходили на то поле, бродили вокруг. Часто ходили до самого Уоллквилля, до Монтичелло. Он водил меня по всем местам, которые так или иначе напоминали ему о том времени и о матери. Он очень ее любил.

— Интересно все-таки, почему вас назвали в честь моего отца...

— А почему вы об этом у него не спросили? У моего отца, в смысле — тут же поправился Стюарт, временем разсудив, что так им недолго и запутаться в отцах с матерями.

— Не знаю, — слегка покраснела Флоренс. — Мне показалось это неприличным. А вы с ним об этом не говорили? Никогда?

— Однажды я спросил его об этом. Мне было четырнадцать лет тогда. Мои друзья носили простые американские имена — Джек, Майк, Гарри, Робби, Дон. Один я был Стюартом — как лорд какой-то. Мне стало интересно, и я спросил отца об этом.

— И что он?

— Он тогда очень странно на меня посмотрел, будто я попросил его купить мне свежий выпуск «Плейбоя», и сказал, что так хотела моя мать. И больше мы об этом не говорили.

Флоренс задумалась. Воцарилось молчание. Стюарт медленно жевал пиццу, с виду потеряв интерес к разговору. Она смотрела то на него,...

 

то в окно, словно не решаясь высказать вслух то, что бродило у неё в мыслях, и наконец, словно победив что-то в себе, медленно проговорила:

— У них что-то было.

— У... у кого? — сначала не понял Стюарт.

— У вашей матери и моего отца.

Стюарт поперхнулся.

— Почему вы так решили? — проговорил он, откашлявшись.

— Женщина никогда не попросит бойфренда просто так, без причины назвать своего ребёнка именем их общего друга. Особенно того, который находится с ними в одной компании.

— Меня сейчас тошнит, — признался Стюарт.

— Почему? — искренне изумилась Флоренс.

— Потому что... — Стюарт чуть было не ляпнул о своих эротических фантазиях по поводу его, Флоренс и мотеля в Олбани, но вовремя прикусил себе язык, сказав вместо этого совсем другое: — Это похоже на индийское кино. А я ненавижу индийское кино. Всех этих потерянных братьев и нена найденных сестер, разлучённых близнецов...

Флоренс вдруг рассмеялась — искренне, заразительно. Она закрыла глаза и слегка откинула голову. Стюарт невольно полюбовался ей, особенно ее волосами, свободно разлетевшимися по плечам. И внезапно он понял, что такая же была его мать — та самая Флоренс, которую назвали в честь этой женщины ее родители, Стюарт и Молли.

— Нет, я далека от этой мысли, — засмеявшись, заявила она. — Я не думаю, что мы с вами — сводные брат и сестра. Хотя если бы это так... Это была бы такая шутка Бога, которую ещё надо было бы заслужить... Но это — всего лишь женские фантазии в жаркий день, не принимайте их близко к сердцу и не думайте чересчур много над ними. — Она ласково коснулась его руки. — В конце концов, даже если вдруг что-то и было у наших родителей, то до того, как мой отец стал встречаться с моей матерью. Я не думаю, что все они изменяли друг другу. Да, в то время и в той среде были очень свободные нравы, но мне хочется верить в то, что наши родители были честны друг с другом.

— Да, вы и вправду очень хорошо знаете то время, — Стюарт потянулся к своему фрешу. Настроение у него заметно поднялось, и он был благодарен за это сидящей перед ним спутнице. Ему не хотелось подвергать сомнению её веру — так было уютнее жить и смотреть на мир. — Я представляю, как вам не терпится попасть на этот Вудсток. Одно только имя, название чего стоит...

— Название... — внезапно погрустнела Флоренс. — Вот то-то и оно — одно название... Я боюсь этого Вудстока, — вдруг сказала она. — Боюсь именно потому, что от него осталось только одно название. И я очень рада, что вы едете со мной. Именно вы. — Она снова коснулась его руки, задержав касание чуть дольше, но не настолько, чтобы Стюарт успел сжать в ответ ее пальцы.

— Пожалуйста, удалите из головы эту надоедливую памятно-могильную плиту, — несколько раздраженно произнес он, допивая фреш. — Не стоило вас водить на это поле, достаточно было того, что вы общались с моим отцом. Разве плохо то, что хоть памятную плиту установили? Да ещё там, где о фестивале слыхом никто не хотел слышать?

— Стюарт, — в первый раз обратилась к нему по имени Флоренс, — дело не в плите, поймите. Всё дело в том, что эти люди, которые будут выступать на этом Вудстоке, не имеют права на нем выступать. Понимаете? Они могут любить ту музыку так же, как я, но они не играют её. И значит, это будет неправильный Вудсток. Eго не откроет Ричи Хэйвенс, не закроет Джими Хендрикс, дождь не будет литься над Рави Шанкаром, а ребят из «Grateful Dead» не будет бить током. Не будет всего этого. Вот если бы хоть кто-нибудь из тех музыкантов — постаревший, охрипший, поседевший, беззубый от бесконечных «трипов», но именно он — выступил бы там, я бы на коленях ползла туда, на ту чертову авиабазу, потому что это было бы ОНО. Настоящее. А так... я туда еду на работу. И все. Я еду писать о том, как выступит Кид Рок, как споет Аланис Мориссетт, как сыграет «Металлика». Понимаете?

Стюарт искренне не понимал, какое это все имеет значение для Флоренс и почему Кид Рок не сможет спеть как Ричи Хэйвенс, но, видя, как она волновалась и с какой надеждой смотрела на него, предпочел согласиться. Поверила ли ему Флоренс или нет, он так и не понял, но, почувствовав ее благодарный взгляд, облегченно вздохнул. Дальнейшая дорога уже не казалась ему тягостной.

Они провели ещё немного времени в кафе, оттягивая момент уезда. Более беседы ни о чем не хотелось, и Стюарт был даже рад, когда пришло время выезжать.

За городом Флоренс решила поискать музыку на радио. Повернув ручку настройки и переключив несколько радиостанций, она вдруг остановилась на одной, уловив знакомую мелодию, и сделала звук громче, затем откинулась на спинку и закрыла глаза, словно ее мгновенно унесло в недоступный прочим мир. Стюарт слегка улыбнулся.

По радио звучала старая простенькая песенка Скотта Маккензи "Сан-Франциско". Стюарт слушал и невольно поддавался этому простому очарованию трехдесятилетней давности. И уже день за окном представлялся не таким знойным, и Стюарту казалось, что они едут не в Рим, а в Сан-Франциско, где их цветами встретят нежные улыбчивые люди, танцующие обнаженными на улицах Хейт-Эшбери... "Да, надо бы не забыть самим цветы нарвать - Скотт же предупреждает об этом" - пронеслась у него мысль, которая заставила рот растянуться до ушей. Стюарт почти бросил взгляд на Флоренс - не заметила ли она эту глупую улыбку? - но, увидев её закрытые глаза, успокоился и придал своему лицу серьезность: в конце концов, он был за рулем, и излишняя мечтательность вполне могла привести их не на авиабазу, не говоря уже о Сан-Франциско, а в морг города Олбани, штат Нью-Йорк.

Песня оскорбительно быстро закончилась - Стюарт даже пожалел об этом, мысленно обидевшись на Джона Филлипса ("Чувак, ну что тебе стоило написать ещё парочку куплетов для друга Скотти, а?"), - и в мир ворвался развязный голос рубашки-парня диктора.

— Приветствую всех, ребята и девчонки! Получили хороший привет от Западного побережья? Ох, какой кайф сейчас на калифорнийских пляжах, да? Волны, серфинг, загорелые девушки с большой грудью, подобной у Памелы Андерсон. Признайтесь, вы бы хотели быть сейчас там вместо своей тридцатой квартиры где-то на Семнадцатой авеню, да? Да, вы бы хотели, я и без вас это знаю. Даже в Майами не так классно, как в Калифорнии - всю Америку об этом знают. Вам сейчас жарко, очень жарко и мне тоже жарко. А представляете, в Риме штат Нью-Йорк ещё жарче. И температура повышается - там собираются очень горячие парни. Девочки, если едете на Вудсток-99, будьте осторожнее, не обжигайтесь! Парни тоже кстати - при такой жаре у всех температура поднимается... Ну и чтобы вы не думали, что вы одни такие, послушайте-ка ещё одну старенькую песенку. Про жару. От покойничка Бона Скотта. Приятного путешествия!

Сразу за последними словами в эфир ворвался резкий, развязный, прямолинейный, как положено мужчине, хардовый рифф Энгуса Янга, затем присоединились бескомпромиссные ударные и кловн Бон Скотт запел:

Жизнь с любовью так легка,

На руках - билет в один конец.

Мне вопросы не с руки,

Все беру, что мне дают с небес.

Я причины не ищу,

На стихи с любовью нафигачить.

По шоссе лихо мчусь,

Чтобы в ад к друзьям не опоздать...

И в крещендо звука хором влилось - отчаянное, проклятое:

И еду я прямо в ад.

В ад еду я.

И еду я прямо в ад...

Стюарт не удержался и подпел припеву - это больше соответствовало настроению и погоде за окном. Случайно посмотрев на Флоренс, он увидел, как она выпрямилась и напряглась, словно готовясь выскочить из машины. "Неужели она и это воспринимает серьезно?" - поразился Стюарт.

Песня подошла к концу. Флоренс уменьшила громкость и посмотрела на Стюарта.

— Всё как задумано, — прошептала она. — Ничего нет случайного. Все очень точно...

— Флоренс, — не выдержал Стюарт, — это всего лишь песня. Не больше. Нельзя так жить, поймите — так на все дергаясь... Так и со здравым смыслом недолго сойти. Что ж вы делаете-то?

Он говорил что-то попало, совершенно не заботясь о приличиях, корректности и толерантности, стремясь успокоить сидящую рядом женщину, а она только смотрела на него и время от времени еле заметно покачивала головой...