Однажды на нудистском пляже

Семья из шести человек из далекой России отправилась на отдых на горячее побережье Испании отпраздновать семейные торжества, и вдруг неожиданно оказалась на нудистском пляже. Смогут ли они удержать себя в рамках приличий, или тлетворное влияние запада и грешное южное солнце и море сотрет все грани приличий и табу, и близкие родственники погрязнут в безумном разврате, утоляя преступную похоть, и наслаждаясь друг другом в грешном совокуплении безудержного инцеста и порока?

Наступил 2000 год, и для большинства матерящихся трудящихся Миллениум был отличным поводом выпить. Но для семьи Сердюк это было не просто начало нового века, а год Великих Юбилеев: деду, Григорию Сердюк, исполнялось 60 лет, отцу, Евдокиму — 40 лет, а сыну, Петру — 20 лет. Причем все они были летнего «разлива» — мужики регулярно вылуплялись с июля по август с шагом в двадцать лет — видимо после сбора урожая мужская составляющая родословной семьи Сердюк осенью планомерно наполняла не только закрома Родины.

В честь знаменательных событий глава семьи, Евдоким Сердюк, преподнес окружающим его родственникам незабываемый сюрприз: он оплатил поездку на шестерых в Испанию, решив отметить все юбилеи сразу. Ласковое море, горячий песок, палатки, и прочая радостная фигня вдохновили всех необыкновенно — особенно женский коллектив. Дочка Валентина чмокнула папку в губы, и помчалась трещать по телефону с подружками (Катька, Светка, Манька... Ты сейчас упадешь!), бабка Алевтина деловито посеменила искать на глобусе Испанию, а жена Евдокима, Пелагея, молча утащила супруга в спальню, откуда он вышел через пять минут с красной мордой лица и счастливыми глазами.

Сборы были недолгими, каждый взял с собой то, что посчитал нужным, и в начале июля, погрузив незамысловатое барахло в старенький автобус «Фольксваген», который еще помнил «детей цветов», Сердюки двинули в страну воинствующих томатов и апельсинов.

За рулем был Евдоким, рядом сидела его жена Пелагея, и незаметно для всех (как ей ошибочно казалось), гоняла в штанах супруга его крепыша. Валентина, стоя в коротеньких шортиках на четвереньках, высунулась в окно и радовалась солнышку, демонстрируя молодые сиськи проезжающим мимо водителям со свернутыми шеями и начинающимся сколиозом. Петр сидел рядом с сестрой, и активно развивал косоглазие, периодически пялясь на аппетитные булки Валентины, которые крутились в непосредственной близости от его лица. На заднем ряду чинно восседала бабка Алевтина, поставив тюк со снедью между ног деда Григория — его раздавленные яйца были не в счет: дедушка старый, ему все равно.

Время в пути пролетело радостно и незаметно, и к вечеру пятницы они въехали на побережье Средиземного моря. Необходимо было найти место для стоянки, где можно было бы крепко «заякориться» на три недели в режиме «дикарь российский обыкновенный». Дед Григорий достал мощный военный бинокль времен очаковских и покоренья Крыма (в 1788 году), и сурово уставился в надвигающуюся темноту. «Там», неопределенно ткнул он крючковатым пальцем в широкий берег. Евдоким покосился на закрытые крышечкой линзы бинокля, но спорить с ветераном не стал, и все стали дружно спускаться в темную неизвестность.

Сердюки проходили мимо многочисленных палаток, разбитых на прибрежной полосе — все отдыхающие уже спали. Найдя себе место под солнцем (несмотря на сияющую в черном небе луну), мужская половина племени дикарей споро натянула палатки, и все заползли внутрь, предавшись здоровому сну после тяжелой дороги.

Утро постучалось в тряпичные двери сердюкинских палаток веселым гомоном разнокалиберной речи, криками чаек, и ярким солнцем Испании. Члены Совета Старейшин полезли из ночных укрытий аки тараканы, и остолбенели, глядя на люд, окружающий их бивак: все вокруг были напрочь голые. Везде, куда хватало глаз, стояли, сидели, бегали и играли люди всех возрастов, в чем мать родила. Максимум, что было на них надето, это панама и солнцезащитные очки.

— Свят! Свят! Свят! — запричитала баба Аля, бешено вращая головой по сторонам.

— Ёптель-моптель! Вот те на! — крякнул дед Григорий, и потянулся за полевым биноклем.

Пока Алевтина яростно осеняла крестным знамением джентльмена в очках, который невозмутимо дрочил здоровенный елдак с прищуром вглядываясь в чью-то задницу, торчащую из-под солнцезащитного зонта, Григорий медленно простреливал пляж 20-ти кратным биноклем, жалея лишь о том, что не прихватил из дома телескоп.

Услышав причитания Алевтины, из палатки на карачках полезла Валентина, да так и замерла, высунувшись наполовину наружу: прямо перед ней висел чей-то член с бритыми яйцами на босу ногу. Следом за ней пытался вылезти из палатки Петр, и чуть не уткнулся носом в промежность остолбеневшей в проходе сестры. Валентина сориентировалась быстрее других, и быстро окинув взглядом пляж, кишевший сиськами и письками, стала нетерпеливо стаскивать топ и трусики прямо перед изумленным взором Петра, стоящего сзади нее на четвереньках.

Расценив обнажение сестренки как руководство к действию, с мысленным воплем «ThankYou, God!» Петя стал лихорадочно сбрасывать с себя всю одежду, но, запутавшись в трусах, потерял равновесие и ткнулся-таки носом Валентине прямо в цель. Девушка взвизгнула и пробкой вылетела из палатки — прямо в объятия загорелого мачо, который маячил перед Валентиной этим безумным утром.

Добродушно поиграв с голыми грудями опешившей Валентины, он вложил ей в руку свой член — просто, чтобы поздороваться. Девушка отдернула руку, и попятилась, испуганно глядя на мужское достоинство, которое угрожающе увеличивалось в размерах. Сзади что-то с мягким стуком упало на песок — это была отвалившаяся челюсть Петра, в изумлении глядящего из палатки на окружающий его развратный мир. Валентина благодарно схватила брата за руку, и выдернула на свет божий, как морковку из грядки — его костюм как раз соответствовал местным обычаям.

— Это мой брат! — крикнула Валентина, и для убедительности схватила его за набухшие гениталии, демонстративно помахав ими перед наглым мужиком.

— Have a Nice Day! — кивнул загорелый дядька, и отправился восвояси, держа членом курс за горизонт.

— Приветствую всех на испанской земле, — начал было Евдоким, показавшийся из палатки в семейных трусах, и осекся, глядя на дочь и сына в библейских одеждах: что-то явно пошло не так.

— Ты чего застрял у входа? — спросила Пелагея, вылезая наружу в сплошном купальнике цвета хворой мыши.

— Мы оказались на нудистском пляже, Поля, — сдавленным голосом ответствовал Евдоким, и встал в штрафную позу футболиста: его мужское достоинство активно соглашалось с вышеизложенной оценкой происходящего.

— Кимушка, что же это такое делается! — запричитала Пелагея, и зачем-то прикрыла руками срамные места, и без того плотно прикрытые купальным костюмом фабрики «Брезент и Кирза». — Теперь нам придется переезжать? — вопрошала она, внимательно разглядывая стоящего рядом афроамериканца, член которого далеко простирался по бескрайним просторам средиземноморского побережья. — Но если ты решишь, что можно остаться, то...

Оборвав ею же инициированный спор на полуслове, Пелагея кокетливо спустила бретельку солнцезащитного костюма (в котором можно было смело плавить чугун и сталь), и призывно взглянула на представителя братского народа. Представитель лениво бил мошкару и гнуса, ползающих по телу собственным достоинством, и никак не эрегировал на брачные игры народов России.

Сердюки собрались в кружок для принятия важного решения по вновь открывшимся обстоятельствам: оставаться ли на чуждой для их нравственности вражеской территории, или свалить поскорее отсюда к ебеням. Дед Григорий отказался присоединиться к Высшему Совету — в нем проснулся дух партизана (которым он никогда не был), и он целился из бинокля в заморских дамочек, переползая на брюхе по пересеченной местности пляжа и оставляя за собой на песке неглубокую борозду.

При одном воздержавшимся ...