Звездная пыль. Часть 2

— Ну что мы с тобой наделали, волчонок? Это я во всем виновата... Нам нельзя было этого делать!

— Почему? — искренне недоумевал я.

Это пробуждение было самым сладким и счастливым в моей жизни: большая, теплая Анни под боком, голая, ласковая, мягкая, как мама... — Почему? Ведь я тебя люблю, — говорил я, обнимая Анни и целуя ее в шею.

Я не думал о том, КАК я любил ее: любил, и все. Она была для меня и мамой, и старшей сестрой, и любовницей, и учителем, и лучшим другом, и королевой... Мне уже не было стыдно от нашей наготы — наоборот, она казалась мне естественной и необходимой: нежно, близко, тело к тело — чтобы ощутить родное тепло...

— Я тоже люблю тебя, волчонок. Но ты не понимаешь...

Я не понимал, и не хотел ничего понимать, потому что был счастлив, как никогда в жизни. Взрослая, сексуальная, блистательная Аннабель была нежной Анни — МОЕЙ Анни. Я свято верил, что теперь она будет рядом со мной всю жизнь.

Избыток ласки, оглушившей нас этой ночью, распалил меня, и я требовал еще, еще и еще. Я рос в жестоком мире, я не знал ласки со смерти матери — и изголодался так, что стал совершенно ненасытным. Я не отлипал от Анни, я лез к ней так, будто мне было не восемнадцать лет, а пять; я хотел сидеть только у нее на коленях, как слюнявый карапуз, я игрался ее волосами, подлизывался к ней, как щенок, прижимался к ней и втихаря плакал от счастья.

Анни оделась сама и заставила одеться меня, но я все время норовил расстегнуть ей курточку, не понимая, почему это нельзя; и наконец, Анни сдалась, и я добыл из курточки ее сиськи и впился в них, как в любимую игрушку. Я целовал их, мял, дул в них, как дуют в нос собаке, вылизывал их сверху донизу, сосал набухшие соски, как леденцы, — и наконец Анни, шептавшая мне сквозь стон «что ты делаешь? ну что ты делаешь? хватит! прекрати! волчонок, слышишь? аааа...», сделалась пунцовой, а голубые глаза ее снова стали сумасшедшими. Она вскочила передо мной:

— Волчонок, ну так же нельзя?!..

— Почему?

— Потому что... аааа... — и я, ликуя, увидел, как она снимает штаны, оголяя заветную щель.

— Говоришь «нельзя», а сама раздеваешься!

— Волчонок, я не могу... Иди сюда... — стонала она, ложась на мою койку и раздвигая ноги. Холодея от предчувствия блаженства, я сбросил одежду и, потрясая каменным писюном, залез на Анни.

Она лежала передо мной — голая, доступная сверху донизу... Впервые передо мной была ее распахнутая щель. Недолго думая, я прильнул к ней ртом...

— Ааааа! Что ты делаешь? Аааоооууу! — выла Анни, выгибаясь, как ящерица — а я, видя, как ей это приятно, с утроенной энергией лизал соленую горошинку, обжигавшую мне рот металлической горечью. Вскоре Анни, вопившая, как мартовская кошка, потянула меня наверх — «иди сюда, иди скорей, скорей!» — и я заполз на нее. Она нащупала мой писюн, взяла его, вставила в себя — и надавила руками мне на попу:

— Ты понял, как делать?..

Но я уже погружался в Анни, подвывая от кайфа. Писюн обволакивался нежной мякотью, и мне казалось, что у меня между ног цветет сказочный цветок. «Еще, еще... быстрее!» — шептала Анни, наподдавая мне бедрами, и я ускорял ритм, держа ее сиськи и улыбаясь ей, а она все стонала и шептала, закатив глаза — «быстрей, быстрей, волчонок! еще, еще... аааа... еще быстрей, еще! Еще!!! Еще-о-о-о-о-о!... Ааа... аааааа... ааааааа... АААААААООООУУУУУЫЫЫЫ!!! Аа! Аа! Аа!...» — орала она, раскрыв рот, а я орал вместе с ней и изливался в нее сладкими плевками, пока не рухнул ей на грудь.

Такого абсолютного, безбрежного счастья я не испытывал никогда.

Так прошел день, другой, третий... О днях мы знали только по часам: в космосе царила вечная ночь, да и окон в космолете не было. Он садился на разные планеты, а мы не выходили из нашей каюты и изводили друг друга ласками, восторгами, запретами, мольбами, наготой, оргазмами, обидами и примирениями. После нескольких безуспешных попыток пресечь наши совокупления Анни плюнула — и отдавалась мне по нескольку раз на дню. Она была взрослой, она командовала мной, и я слушался ее — но запрет любви был не по силам мне. Мне все время хотелось ласкать и целовать ее, — а из ласк сам собою получался секс. Спали мы только на одной койке, и только голышом...

Я хорошо помню, как однажды Анни села передо мной на корточки, взяла меня за обе руки и посмотрела на меня своими печальными глазами.

— Чего ты? — спросил я.

Анни ответила не сразу:

— Скоро мы прилетаем на Гро-4.

— И что?

Анни вздохнула, затем сказала:

— Волчонок, тебе нужно остаться там. Ты выйдешь на Гро-4. Я дам тебе рекомендацию к одному человеку...

— А ты?

— А я полечу дальше.

Вначале я не поверил. Потом похолодел.

— Нет, Анни!... Я только с тобой! Я куда угодно с тобой!..

— Тебе нельзя со мной, волчонок Гор. Нельзя.

— Почему?

— Потому. Нельзя.

— Анни, я с тобой! Я не могу...

— Нет.

Анни была взрослой, и я почувствовал в ее «нет» силу, которая была сильней меня. Горький комок сжал мне горло, но я подавил слезы — и остаток дороги не разговаривал с Анни в надежде разжалобить ее; потом не выдержал — стал подлизываться к ней... Но Анни печально смотрела на меня, и я холодел, понимая, что вижу ее в последний раз.

Я сошел на Гро-4, как робот — ничего не чувствуя и ни о чем не думая. Анни в сотый раз повторяла мне инструкцию:

— Недалеко от космопорта, на 583-й улице, в доме 237 живет Алеас Роуль. Найдешь его, дашь ему эту записку...

Внезапно Аннабель схватила меня за обе руки и сжала их. Пришла пора прощаться, и я застыл.

— Смотри на меня, волчонок, — сказала она, и я, хоть и упорно косился вниз, вынужден был поднять взгляд и заглянуть ей в глаза. Они смотрели на меня пронзительно, как космические маяки.

— Волчонок Гор, я никогда не забуду тебя. Ты всегда будешь со мной. Всегда. Запомни это. И запомни, что я тебе скажу: никогда не ищи меня. Никому ни слова обо мне, кроме Роуля. Ты понял меня, волчонок Гор?

Я кивнул. Слезы никак не желали прятаться обратно, хоть я и сжимал губы до боли...

— Тогда прощай. Прощай, волчонок. — Аннабель отпустила было мои руки, но тут же не выдержала — схватила меня, прижала к себе — крепко, до боли, — и стала отчаянно целовать в макушку, в лоб, в уши. Я не выдержал — разревелся; но Анни уже входила в космолет.

— Анни!... — Я ринулся было к ней.

Она обернулась и покачала головой. Я застыл, будто налетел на невидимую стенку. В последний раз печальные, влажные глаза Анни глянули на меня — и исчезли за оградой...

***