Из цикла «В отцы годится» №10: Джек и Джеки

Пo мoтивaм однoй дрeвнeй лeгeнды...

***

Итaк, принято рeшeние: бeжим. Я и г-н Джeнкинс. Oн пaрeнь нaстoящий, и я ему довeряю, кaк свoему родствeннику. Мне кaжeтся, что я знаю его весьма хорошo. Вместе мы придумали способ обмануть моегo отца. Он умный — г-н Джeнкинс, другими словами. Не случайно он работает в этой их правозащитной организации, или как она там называется. Там не держат дураков. Бороться за справедливость — это не то же самое, что мыть машины.

Черт возьми! Я разговариваю как отец.

Я даже похож на него. У меня его нос, его глаза. Это нормально, но это неправильно. Я не должен быть похож на него. Я ненавижу себя за это. Побыстрее бы мы с г-ном Дженкинсом скрылись отсюда, пока я совсем не сошел с ума в этой тюрьме. На дворе 1982 год, а я живу, как пещерный тролль какой-то.

Отeц идет. Прячу дневник.

***

Надо собраться с духом и не натворить глупостей. А то я уже рассматриваю каминную топку, когда отец читает мне здесь свою нравоучительную речь. Хотя у меня не хватает сил. Я же хрупкий, не то что г-н Дженкинс. Конечно — никакого спорта, никакого физического развития. Я как девочка.

Хотя я и девочек-то и не видел, если честно. По телевизору только. Старый козел держит меня взаперти, потому что я, понимаете ли, мгновенно умру без этого своего лекарства. Ну предположим, хоть я в это не верю. Но почему мне надо держать, как заблудшую собачонку, не выпускать на улицу, запретить общаться с людьми? Почему мне нужно запрещать читать то, что я хочу, и выдавать мне книги поштучно после препирательств? И телевизор я смотрю только, когда у отца хорошее настроение. И еще тайком. Я там такое видел...

Сeгoдня мнe oпять приснился ТAКОЙ САМЫЙ сон. Дьявoл, нeужeли я гoмосексуaлист?..

***

Мoй пaпa — нeпризнaнный гeний. Живeт в свoeй усадьбе, кoтoрую oн грaмoтнo нaзывaeт зaмкoм Oсмaнoв, oтграничивaeт себя oт окружaющегo мирa и дeржит меня взaпeрти. Вce вreмя занят своими экспериментами — у него тут лаборатория, покрыта до потолка редкими экзотическими животными, такими как кролики или белки. Он то ли изучает их, то ли превращает в монстров — хотя сам Бог его знает, меня это не интересует. Там тройная сигнализация, как в банке. И я у него как домашняя белка.

Но все-таки на свете есть справедливость, потому что однажды к нам пришел господин Дженкинс. К нам часто приходят люди, и папаша всех выгоняет, но никто еще не обращал внимания на меня, если я случайно попадаю под ноги. Старый дурак запрещает мне выходить к гостям, но если они вдруг появляются неожиданно, и он забывает запереть меня — я обязательно загляну, хоть он и ругается на меня потом. Хотелось бы посмотреть, какие они бывают, живые люди.

Но они всегда заняты папашей и его тайнами. Все это ерунда, у него нет никаких тайн, одна показуха. Я уверен в этом. Просто он ничего не смог в жизни и выискивается сейчас, чтобы на него обратили внимание. И достиг же своего целипуск! Каждую неделю лезут репортеры. Но из всех только господин Дженкинс заговорил со мной.

А потом он пришел снова, и мы даже чуть-чуть побеседовали, пока папаша отгонял кого-то от лаборатории. Господин Дженкинс сказал мне: сразу видно, что единственный адекватный человек здесь — это ты. Ну, то есть я. И, уходя, оставил мне записку.

Оказывается, он из правозащитной организации, которая борется за справедливость. До него дошли слухи, как со мной издеваются здесь, и он попросил меня рассказать о своей жизни. Ну, я ему, конечно же, написал все подробности. Пусть он это опубликует в какой-нибудь известной газете — в Комсомольской правде или в Известиях. Все-таки есть справедливость на свете! Я теперь даже готов поверить в Бога — что это Он послал мне господина Дженкинса. И готов молиться ему каждый день. Я так и делаю, потому что боюсь — вдруг покровительство оборвется?

Мы с ним прекрасно продумали наш план. Взаимодействовали через журнал RangerRick, который я подписывал. Это была единственная возможность получать старый хрыч. Мистер Дженкинс сам высылал мне журналы и вкладывал в них записки, а я оставлял свои сообщения в наш почтовый ящик - почтальон забирал их вместе с остальной почтой, и отец не обращал на это внимание.

_________________________

*Аналог нашего "Юного натуралиста" (прим. автора)

Завтра мы это сделаем. Завтра у меня будет свободное время.

Все очень просто, как говорил Шерлок Холмс: утром старый койот не будет меня держать, и нужно всего лишь отвлечь его, так же как сделал мистер Дженкинс при своем последнем визите. Тогда мы успеем добежать до его машины, а из банки отца мистер Дженкинс выльет бензин. Просто и гениально.

Только бы получилось, только бы...

***

Не могу уснуть. Засыпаю на пять минут и тут же просыпаюсь.

Опять снится... не знаю даже, как описать. Однажды я видел по телевизору, как они делали это. Ночью я вставал в туалет, а отец задремал и не сразу выключил свет, так что я успел увидеть что-то. Они были голые - она стояла на четвереньках, а он сверлил ее сзади своим пенисом, огромным, как колбаса. Не то что мой. Она была молоденькая, а он пожилой такой, как мистер Дженкинс.

И с тех пор иногда мне снится, что это делают со мной. Вот только странно, что не я, а меня. Как будто я девочка. Стою точно также на четвереньках, и он молотит меня сзади...

Неужели я голубой?! Но этого не может быть - ведь мне нравятся девочки, я с таким удовольствием смотрю на них в фильмах и потом мечтаю о том, как дружу с ними, трогаю и целую... Мечтаю увидеть настоящие груди. Я их видел по телевизору несколько раз, но это все ерунда, на пару секунд, а я хочу рассмотреть, потрогать... Они кажутся мне настоящим чудом. У девушки из телевизора они болтались, как колокольчики. Мне это так понравилось, что я постарался хорошо запомнить, как это было, чтобы потом представлять себе. Я так умею: засовываю что-то в память, как в морозилку, и потом достаю и размораживаю, если нужно. А как иначе, если мне не дают ни читать, ни общаться?

Я похищаю у отца журналы. Он иногда ловит меня и кричит, но обычно не замечает. А я читаю и подкладываю обратно в стопку. В одном журнале я прочитал, что все мальчики хоть немножко, а мечтают быть девочками. Раньше я не думал об этом, а как прочитал - задумался и понял, что оно так и есть.

Девочки - они ведь вообще какие-то особенные. Они удивительные. Это как люди улучшенного сорта. Кажется, что они сделаны из чего-то драгоценного. Наверняка быть красивой девушкой куда интересней, чем таким болванчиком, как я. Хотя настоящим крутым парнем тоже классно быть. Таким, как мистер Дженкинс - сильным, умным. И красивым. Он как скандинавский бог или викинг. Я хочу быть таким, как он, хоть и знаю, что это невозможно.

Папаша все время колет мне лекарство, без которого я не протяну и дня. Так он говорит, и я ему не верю. Я весь израненный, как яблоко на ёжике. Но даже если он и прав - лучше сдохнуть на воле, чем жить тут комнатной крысой. На всякий случай я спрятал ампулу и шприц. Если поплохеет - уколюсь, а там врачи разберутся. Небось поумнее будут моего папаши. Тоже мне, гений.

Обидно, конечно, помирать на ровном месте. Столько всего хочется увидеть. Например, что у девочек вместо писюна. Так интересно и страшно...

Но мои сны еще страшнее. Почему? Почему?

***

Да!!! Я свободен! Свободен!!!

Мы сделали это!

Мистер Дженкинс помог мне бежать, и мы ужинаем в настоящем мотеле! Конечно, папаша подаст в полицию, но мистер Дженкинс говорит, что это ему не поможет, потому что меня удерживали незаконно.

Я не могу передать, что я чувствую! Мы летели на автомобиле по просторам, и я столько всего увидел! Я раньше никогда не ездил в автомобиле! Это ощущение движения - я не могу описать его, это как будто ты паришь! На свободу! И вокруг голубое небо, солнце, множество других автомобилей и людей, и так здорово думать, что я к каждому могу подойти и свободно поговорить, и сказать - "привет, я Джек, а ты кто?".

Во мне все это бурлит сейчас. Я как немножко сошел с ума. Или как пьяный. Кстати, господин Дженкинс заказал бутылку вина, и я впервые пил спиртное! Круто, просто нет слов. Меня немножко кружит,...

но это с непривычки. Еще бы, столько впечатлений, сказал господин Дженкинс. Он классный парень, еще лучше, чем я думал. Ему за сорок, но он совсем не зануда, и глаза у него молодые. Мы с ним едем в его правозащитную организацию, и там я смогу пожить какое-то время. Так он сказал.

Что-то мне не по себе. Пойду прилягу. Хлюпик несчастный, полдня провел на свободе и скис, как дряхлость...

***

Дьявол, я умираю. Проклятый койот был прав: мне нельзя на воле. И ампула куда-то делась, потерял, наверно. Адская боль во всем теле, к груди не прикоснуться...

Хоть господин Дженкинс рядом. Это единственный человек, которого я хотел бы видеть рядом в такую минуту. Он сам врач, и он пытается мне помочь. Я так рад, что встретил его.

Прощайте, прощайте, прощайте все, с кем я так и не познакомился и не поговорил...

***

Кажется, я долго лежал в обмороке.

Сейчас ночь. Когда я проснулся, я думал, что умер и уже на том свете. Незнакомая комната, все такое белое, красивое. Но потом я подумал, что это просто больница. И в тумбочке мои манатки. Надеюсь, никто не совал нос в этот дневник?..

Все все еще причиняет боль. Какого черта я не умер?... Хотя, может быть, это и хорошо. Но, может быть, я еще скоро умру. Все так болит, что я не могу встать.

Ручка выскользнула из рук...

***

Я в таком шоке, что не могу писать.

Не знаю, радоваться ли мне, рыдать или сойти с ума. Мне и так кажется, что я сошел с ума. У меня бред. Такого не может быть. Просто Не Может Быть.

Лучше бы я умер.

***

Я тогда проснулся и увидел мистера Дженкинса. И задал самый глупый вопрос, который можно было задать: «я не умер?»

И удивился: мой голос звучал как-то не так, как всегда. Как-то пискляво, будто я еще мелюзга, и мне лет четырнадцать, а не восемнадцать.

— Нет, Джек, — сказал он очень мягко, как с детьми говорят. Он раньше так со мной не говорил.

И я почувствовал неладное.

— Что случилось?!

— У меня для тебя есть новость, — сказал он. И замолчал.

А я чихнул. И спросил — «что это?» — потому что мне лезли в лицо и в нос какие-то щекотные штуки.

— Твои волосы. Они у тебя отросли.

— Волосы? Я такой лохматый? — я пощупал свою голову и присвистнул. Их было так много, что мои руки будто окунулись в шерстяную ванну. Наверно, я тут провалялся без памяти месяца полтора или два, раз так зарос. — Ни фига себе! Это и есть новость?

— Нет. То есть не только. Ты только не волнуйся и не пугайся, — сказал мистер Дженкинс.

— Я инвалид? Не смогу ходить? — спросил я и пошевелил ногами. Они вроде нормально шевелились. И уже ничего не болело.

— Нет. Слава Богу, все в порядке. Ты здоров... или почти здоров. Но не в этом дело. Понимаешь...

Он замолчал, а я смотрел на него. И думал, что если он сейчас не скажет, я всё равно умру.

— Понимаешь, Джек... В общем, ты теперь уже не совсем Джек. Ты превратился в девушку, — сказал мистер Дженкинс и добавил: — В очень красивую девушку.

***

И я тогда запорол конкретного дурака. Или дурочку? Как теперь правильно говорить?..

Я вначале не мог понять, почему мистер Дженкинс так дебильно надо мной шутит. Я разозлился и подскочил на койке.

И тогда я увидел и почувствовал. Я был голый под одеялом, и я сразу увидел ИХ. И почувствовал, как они мотыльнулись там. Будто мне под кожу вшили тяжеленькие такие мешки. И еще почувствовал, как меня всего окутал щекочущий кокон и лезет в глаза. Волосы! Они вымахали почти до пупа мне и были как вьющийся черный пух, щекотный до чертиков.

Я завопил, как дебил, и вскочил на ноги. Я и правда был совсем голый, и ТАМ... ничего не было! Была какая-то щель, вся в волосках, и все.

— Вы его отрезали! — орал я на мистера Дженкинса. — Что вы сделали? Это вы сделали? Вы?..

— Успокойся, Джек, — говорил тот. — Нет, это не мы. Мы тут ни при чем...

— Я вам не верю! Я был парнем, нормальным парнем! Что вы натворили?..

— Успокойся и выслушай!

Он, наконец, силой усадил меня на койку.

— Это не мы, Джек. Честно. Это все твой отец.

— Что? Папаша превратил меня в девчонку?

— Наоборот. Ты всегда был девочкой, Джек.

Я так удивился, что замолчал.

— Ты родился девочкой, а твой отец делал из тебя мальчика. Это все твое лекарство. Так называемое лекарство... Отец ставил на тебе эксперименты. Он занимался генной инженерией и изобрел препарат, который влияет на гормоны на генетическом уровне. Он ежедневно вводил его тебе, и это привело к тому, что твое тело превратилось в мужское. Точнее, ты стал кем-то вроде андрогина. Снаружи у тебя выросли мужские половые органы, а внутри остались женские, которые под действием препарата постепенно превращались в рудимент. Как только ты прекратил принимать препарат — твоя гормональная система восстановилась, организм отторг мужской половой орган и сформировал женские. Эта встряска едва не погубила тебя. Но ты оказался сильным малым, Джек. Точнее, сильной малышкой.

У меня внутри все погружалось куда-то, пока я слушал его.

— Нет, нет, — бормотал я. — Все не так. Я вам не верю.

— Это невероятно, — сказал мистер Дженкинс. — Но это правда, Джек. Я проверил. Мы сделали запрос по архивам. У Марвина Османа, твоего отца, никогда не было сына. У него один-единственный ребенок — девочка, которая родилась восемнадцать лет назад. Это ты, Джек.

Больше в тот день я ничего не помню. Наверное, я снова отключился.

***

Хотелось есть как в аду. Я трескал по семь раз в сутки и не мог наесться.

— Еще бы — такое пережить, — говорил мистер Дженкинс.

Он все время был рядом и поддерживал меня, как мог. Но я заметил, что он совсем иначе стал вести себя со мной. Трудно сказать, в чем это выражалось — в голосе, в движениях, в том, как он смотрел на меня...

Когда я наконец наелся по-человечески, я впервые подошел к зеркалу. Ну, впервые после ЭТОГО, имею в виду.

Все это время я был совсем голый (или голая?). Мистер Дженкинс сказал — это потому, что я был в отключке, и скоро мне дадут женскую одежду.

Я уже был готов ко всему, когда шел к зеркалу, закрыв глаза. Но все равно то, что я там увидел, было... я не знаю, какие слова подобрать, но — ОНО было таким, что я все-таки заорал, как кретин.

То есть не оно, а она.

Ничего общего со мной там не было. Ну, может, что-то похожее осталось в лице, и то — из-за волос хрен разберешь.

Там стояла голая кудрявая девушка. У нее были здоровенные сиськи с большущими коричневыми сосками, широкие бедра и что-то непонятное вместо писюна. У меня даже внутри задрожало, когда я глянул туда. И еще у нее была куча черных волос, накрывшая плечи и половину рук. Они все вились спиральками, как сверла. В животе у нее было совсем тоненько — такой толщины были ноги у моего папаши.

Эта молодая женщина была именно того типа, каких я всегда хотел видеть. Ну, видеть голыми, в смысле. И она была красивой, я не мог не признать этого. Она была гораздо красивее Джека.

Или нет, не так: то, что было у Джека не очень красивым, стало красивым у нее. Пожалуй, что очень красивым.

Дьявол.

Только вот я никак не мог понять, как так может быть, что она - это я. Я - это она. ОНА...

- Нравишься себе? - спросил мистер Дженкинс. Он стоял у меня за спиной.

- Не знаю, - буркнул я.

Голос тоже был не мой, и я не мог им управлять. Он звучал не так, как мне хотелось. Не мой голос. Я - не я...

Я вдруг разревелся.

Это было совсем по-девчачьи, я не помню, когда последний раз ревел, но тут вдруг проняло. Я ревел и понимал, что я сейчас совсем настоящая девчонка, ну просто один в один, и от этого ревел еще сильней...

Если бы мистер Дженкинс бросился меня обнимать и утешать, я бы его убил, наверно. Я бы исцарапал его, как это делают девчонки, и визжал бы на всю больницу, пока не надорвал бы себе глотку и не умер бы...

Но мистер Дженкинс не шевельнулся....

- Я не буду утешать тебя, - сказал он. - Это реальность, и ее надо принять, Джек. Да и утешать-то нечего, честно говоря. Эта твоя новая реальность - очень недурная реальность, а вовсе не какая-нибудь там беда или катастрофа. По-моему, ты стал гораздо лучше, чем был, Джек.

Может быть, мистер Дженкинс был волшебником, но я сразу перестал реветь. Вот будто выключили, и все.

***

Потом я стал делать разные глупые открытия.

Во-первых, я спросил:

- Так что же теперь я могу рожать детей?

— Да, вероятно так, — согласился мистер Дженкинс. — Мы еще не провели все анализы, но я думаю, что репродуктивная система полностью восстановилась. У тебя уже были менструации. Еще нужно что-то проверить...

Черт возьми, какие дела. Менструации?... Но второе открытие отвлекло меня.

Потому что наконец-то я осознал ЭТО. Я понял ЭТО настоящим образом.

Понял, что у меня теперь есть они.

Груди.

Именно такие, какие я мечтал потрогать. Большие, слегка висячие, красивой формы, как тюленевые морды.

Пять минут я, как идиот, изучал их перед зеркалом. Трогать их было странно — и приятно и неприятно. Мистер Дженкинс стоял рядом и пристально смотрел на меня.

И тут (я хорошо запомнил это) промелькнули сразу три мысли. Вот так вот — одновременно, все сразу.

Первая — «хочу, чтобы это делал он».

Чтобы трогал меня за груди. За мои груди.

Вторая — «а я ведь голый перед ним». Я как-то забыл, что когда смотрят на тебя, голого, — должно быть стыдно.

И, как только я это вспомнил... нет, стыдно не стало. Но я вдруг почувствовал, что я голый, не понял умом, а именно почувствовал каждой клеточкой своей девичьей кожи, ощутил, что у меня торчат голые интимные сиськи, и что у меня нет трусов, и мистер Дженкинс все видит...

И это чувство... я не знаю, как описать его, но оно было таким сильным, что я вдруг повернулся на мистера Дженкинса, посмотрел ему в глаза и запутался в них, словно муха чувствуя, что не могу оторваться и таю в его жарком взгляде...

Это было что-то непонятное. По коже побежали мурашки и я ощутил, что мои груди искрятся как провода и безумно хотелось чтобы их взяли и мяли, доили меня, как корову... И в теле стало сладко, как перед обмороком. Захотелось стыдного, неприличного, и я отвел взгляд и стал изучать перед зеркалом то, что было у меня теперь между ног.

Какие-то складки, фиолетовые и почему-то липкие... Они были очень приятны на ощупь, так вкусно и немного кисленько, как если чесать там, где сильно чешется. Вот только...

— Мне нужно смыться, — сказал я.

И как я раньше не заметил! Теперь мне казалось, что еще секунда — и я лопну.

— Там туалет, — сказал мистер Дженкинс каким-то странным, хриплым голосом, и указал на дверь за углом.

Я вошел туда, стал над унитазом...

Черт! Как теперь это делать?..

Возможно, мистер Дженкинс услышал мои проклятия, потому что он вошел ко мне и увидел меня в луже, с мокрыми ногами.

— Джек, — сказал он. — Ты же теперь девочка. Сядь на унитаз.

Я сел, подавляя унижение. Мистер Дженкинс раздвинул мне ноги, и я спустил еще литра два, а он смотрел, как оно вытекает из меня через эту чертову щель, и я тоже смотрел туда...

— Ничего, — сказал он. — Вот здесь душ. Я скажу уборщице, она уберет.

— Только не говорите, почему так, — попросил я.

— Не бойся, не скажу. Но если ты думаешь, что это будет для нее шоком — ты ошибаешься. Ей тут такое приходилось видеть и убирать...

Я влез в душ, и мистер Дженкинс мыл мне ноги, будто я был маленький и не мог справиться. Я не возражал, потому что... мне хотелось этого. Хотелось, чтобы он меня трогал и щупал. Было стыдно до визга, и я стал совсем подавленной.

— Будем постепенно учиться быть девочкой, — говорил мистер Дженкинс и начал делать то, чего мне хотелось больше всего — залез ко мне между ног. — Нужно вот так натянуть и аккуратно помыть... Попробуй.

Я попробовала, и было невыносимо приятно, даже плакать захотелось... я и не знала, что приятность может быть острой, как боль. Жестоко хотелось, чтобы это делал он, а не я. Но не мог я ему сказать...

— Как будем теперь называть тебя, Джек? — спросил он. — Ведь ты теперь не Джек.

— Ха-ха-ха, — расхохотался я. Нервы сдали. — Элла, Анна или Дора? Или, скажем, Изабелла?

— Ну почему же? Ведь есть и такое женское имя — Джеки, — сказал мистер Дженкинс. — Почти то же самое. Только сокращенно от Джеклин, а не от Джекоб... Ну как, согласна, Джеки?

— Ладно уж, — буркнул я. — Пусть будет Джеки.

А что? Вполне себе неплохо. И не надо быть кем-то совсем-совсем другим.

Я даже приободрилась.

— Когда там у вас обед? А то у меня в ушах звенит.

— Сейчас организуем. Вытирайся, а я вызову сестру.

Он вышел. А у меня и правда звенело в ушах. Только не от голода...

***

В тот день я не выкидалась из зеркала.

Во-первых, было жутко интересно. Стыдно признаться, но мне очень нравилось то, что я там видела. Даже дух захватывало. Эти вьющиеся волосы каскадом, в которых ОНА, как в плаще, и сиськи-тюлени, выглядывающие из них, и тоненький животик, и физиономия...

ОНА — это Джеки. Я еще не могла принять, что она — это я, но она была дико хорошенькой, чего уж там, и я уже думала, что быть девчонкой совсем не так плохо. Пожалуй, раньше я и помечтал бы ощутиться в теле такого создания. Мне стало казаться, что я теперь не обычный человек, а сделан из какого-то особого теста. Я даже думал вначале, что меня успели накрасить, и только потом понял, что это у меня теперь такие длинные густые ресницы и красные губы. И кожа на лице у меня была не простой, а как матовый фарфор или лепестки у всяких там цветов — орхидей и так далее.

Наблюдать за обнаженной Джеки было необычайно возбуждающе, даже в груди чувствовался холодок. Я осознавал, что все еще смотрю на нее как на Джека, как на парня, и трепетал, словно встретил ее лично. Впрочем, не так просто – я был ею. ВСЕ ЭТО теперь принадлежало мне.

Во-вторых, я задерживался перед зеркалом потому, что мистер Дженкинс все время смотрел на меня. И мне это нравилось.

Мне безумно нравилось то, что он видит ЕЕ (то есть меня) голой. Я даже заметил, что мое тело как-то особенно изгибается перед ним, подчеркивая грудь и половые органы (там мистер Дженкинс назвал это отверстием). Мне бешено хотелось чего-то, а чего – я сам не знал, но хотелось все сильнее, и я уже начинал терять контроль.

Потом я сел на кровать, раскорячил ноги и стал изучать себя ТАМ. Во-первых, мне и правда было интересно. А во-вторых...

Мистер Дженкинс подошел ко мне и сел рядом. Ааааа! Я чуть не умер от волнения...

— Вот это большие половые губы, — сказал он и прикоснулся к моей вагине. — А это малые...

Черт, как же это было приятно! Я даже зажал губы, чтобы не закричать. Хотелось, чтобы он потрогал ТАМ, глубже, в самой серединке...

— А это вход во влагалище. Туда войдет мужской член, когда ты будешь заниматься сексом. Сейчас оно закупорено, потому что ты еще девственница.

— Сексом? — хрипло переспросил я.

— Да. Ты знаешь, что это такое?

Я знал, что секс – это то, что делала та пара из телека, и что это как-то связано с рождением детей.

— Конечно, — сказал я.

— Ну вот и отлично. А это уретра – отсюда ты писаешь. А это... это клитор.

Я не дышал: мистер Дженкинс трогал меня в самом центре возбуждения, приближаясь к самому сладкому и пылающему – и...

— Ой! — не выдержал я и выпалил, губы мои сами раскрылись, и я застонал, как умирающий.

— Приятно? — спросил мистер Дженкинс, продолжая трогать ТОТ.

Это было нечто невероятное, и я кивнул, потому что не мог говорить. А мистер Дженкинс... он знал, что я чувствую! Он даже стал немного давить на этот клитор, или как его там, и от его пальца в меня вползали разряды цветного тока и пронизывали все тело, отдавая в грудь...

— Хочешь, я научу тебя мастурбировать? Положи палец сюда...

Я сделал, как он сказал, и он двигал моим ...

пальцем, а я мычал, как немой — так это было приятно. Но мне хотелось, чтобы он сам это делал.

Я так ошалел, что все-таки сказал ему про это.

— Вот как? — спросил мистер Дженкинс, пристально посмотрел на меня (я, наверно, был весь багровый, так горели щеки) и сказал: — Ложись на спину.

Я лег, а он пристроился у меня в ногах, раздвинул их — и...

— Что вы делаете? — крикнул я.

— Лежи спокойно, — отозвался тот. — Ты сильно возбуждена. Это очень хорошо, я как раз хотел проверить... Это значит, что ты уже наверняка полноценная девушка. Приготовься, сейчас будет очень приятно. ОЧЕНЬ...

Никогда не думал, что может быть так страшно оттого, что ожидаешь приятного. Мистер Дженкинс раскрыл мне вагину и... стал лизать ее! Языком!

Я, наверное, орал и катался кошкой по кровати — так это было невыносимо. Мистер Дженкинс крепко держал меня за бедра, и мне казалось, что я прикован к постели, и между ног в меня входит жидкий огонь, прожигая до костей. А потом это безобразие достигло высшей точки, и я стал падать в какой-то цветной колодец без дна, и сквозь меня проходили радуги и молнии, пронизывая меня за живо...

— Ты очень чуткая девушка, — заметил господин Дженкинс, протирая лицо одеялом. — Похоже, что твоя гормональная система работает на все сто процентов. Потом мы ещё что-то проверим... Ну как, Джеки? Ты в порядке?

Я не могла говорить. Я парила в каком-то иной реальности, не имея веса, а рядом был ОН — мой бог, дарующий мне ЭТО...

— Я буду делать тебе так каждый день, сколько захочешь, — говорил он и гладил меня по голове, по плечам, по груди и бедрам, и мне казалось, что его руки лепят меня из сладкой пустоты, как пирожное...

***

Больница, в которой я лежала, была какая-то странная.

Кроме меня здесь никаких больных не было видно. Во всяком случае рядом со мной. Господин Дженкинс объяснил, что это отдел редких случаев, поэтому так. Мне разрешалось выходить только в крошечный коридорчик — футов пятьдесят-шестьдесят в длину, не больше. Выход из него был под кодом, и мне туда было нельзя.

— Зачем меня тут держат? Я отлично себя чувствую! — жаловался я господину Дженкинсу.

— Понимаешь, твой случай настолько редкий, что мы должны тщательно исследовать тебя, чтобы исключить какие-нибудь неприятные сюрпризы в будущем, — объяснял тот.

— Вроде того, что у меня борода начнет расти?

— Вроде того...

Впрочем, скучать мне не приходилось. Во-первых, одно то, чем я стала, уже не давало скучать. Во-вторых, ко мне каждый день ходила куча всякого народа. Вначале на меня приходил смотреть какой-то суперважный дядька, похожий на кинобосса, потом заявилась ещё целая компания таких же. Господин Дженкинс сказал, что это ученые. Сам он говорил им "сэр", и вообще было видно, что он их уважает. У меня все время брали кровь на анализы, так что я опять весь исколотый, как в папашины времена.

Однажды ко мне зашла сестра Глинни. Это была первая девушка, которую я увидел вживую после самого себя, хе-хе. И она была прекрасной, эта Глинни, это я сразу понял как парень. Точнее, как остатки парня...

— Привет, я Глинни, — сказала она, когда зашла ко мне. — А ты Джеки, да?

Она была хорошо старше меня, лет на десять, но все равно была очень классной и казалась молоденькой.

— Я знаю твою историю. Джеки... ты только не смущайся, ладно? Ты одна из самых красивых девушек, которых я видела, и... мы с тобой будем учиться быть девушкой, ладно? Ты, наверно, уже поняла, что это не так легко, как казалось раньше?

Да, это точно. Одни волосы чего стоят! Пока я разобрался, как с ними управляться, чтобы никуда не лезли и нигде не щекотали; пока научился подвязывать и заплетать в косу... а расчесывание! Это вообще пытка какая-то, хуже костра! Раньше я не понимал девчонок, которые коротко стригутся, и всегда морщился, когда видел таких в кино. И только сейчас понял, каково им... но все равно никогда не стал бы стричься. Каждый раз, когда я распускаю волосы и смотрюсь в зеркало, меня что-то щекочет внутри, будто какой-то локон зашел в самое сердце.

Был такой греческий парень Нарцисс — он влюбился в свое отражение. Я, похоже, недалеко от него ушел... хотя это шутка, конечно. Просто я еще не до конца понял, что Джеки — это я сам.

Вообще девчонкам гораздо проблемней живется. Между ног всегда какая-то дрянь хлюпает и надо все время подмываться. А с сиськами вообще беда. Соски у меня стали в сто тысяч раз чувствительней, чем были, и их теперь натирает любая ткань. А в лифчике ты, как в уздечке — давит со всех сторон и еще впивается, будто враститься в тебя хочет. Раньше еще корсеты были — так это вообще жуть...

Так вот: мне начала помогать Глинни с нарядами. Ужас, как это было сложно! Раньше я ничего не умел рисовать, а теперь малюю себя — забавно, правда! Глинни и я смеемся, но я постепенно улучшаю свои навыки и даже нарисовал почти нормальные стрелки. С такими и с тушью на ресницах чувствую себя кинозвездой. Занятия с Глинни вызывают странное чувство, милое и немного стыдное, особенно когда она прикасается ко мне. Понимаю, что внутри меня еще остался кусочек парня. Где-то в глубине души.

Но при этом я девушка. И не только из-за груди и всего такого, а потому что... потому что мистер Дженнингс.

Я впервые осознала, что все это серьезно и на самом деле нет пути назад, когда поняла, что это для меня Он. Иногда бывает такое, что вдруг понимаешь какую-то простую вещь, которой раньше не видел. Вот я и поняла, как это называется.

Это называется "влюбилась". Вот оно как бывает. И как тут не влюбиться, если он такой!... Такой умный, такой добрый, настоящий, такой очаровательно красивый!..

И он каждый день делает мне ЭТО. Каждый день его слова пронизывают меня, и каждый день я умираю этой маленькой сладкой смертью.

Это наша тайна. Я понимаю, что мне нечего рассчитывать на него — он ведь совсем взрослый, и он настоящий герой, а я парень, который еще не умеет быть девушкой и не знает, как все это делается — как они очаровывают мужчин и все такое. (Ну, я же читал и в кино видел, что у девушек свои хитрости. Надо будет спросить у Глинни, только при этом постараться не краснеть.) Но то, что он делает мне... это же о чем-то говорит, да? Даже сам он говорит, что это часть исследований. Плюс такая терапия.

— Оргазм — мощный стимулятор лимбической системы, — объясняет он. — Но это моя идея. Ты о ней не говори моему начальству, ладно? — и смеется.

Какое там «говори-не говори», если я и ему-то в глаза не могу заглянуть!

Как же это здорово, когда Он только входит и хитро смотрит на меня, и запирает дверь, и сразу мурашки по всему телу!..

— Ну что, Джеки? Пришло время нашей терапии? — спрашивает. Какое блаженство сразу раздеться перед ним и распахнуть ноги!... Зябкое, густое такое чувство — и стыд и безстыдство сразу. Сильный стыд и сильное безстыдство — это ведь почти одно и то же. Это когда телу так сладко и остро от Его взглядов, что оно начинает закипать против твоей воли...

Потом Он пристраивается на кровать, берет меня за бедра... Аааа! Даже когда пишу — влажно внутри. Он, кстати, научил меня делать себе приятно пальчиком. Но больше всего мне нравится делать это, когда Он на меня смотрит. А еще больше — когда он сам меня лижет.

Нет в человеческом языке слов, чтобы описать ощущение Его языка в тебе. Это как сверкающая смерть, которая неумолимо настигает и переполняет тебя, а ты погибаешь от восторга, и тут же одновременно рождаешься заново. Это самое потрясающее, что я испытывала в жизни, и ради этого я готова провести тут в больнице всю жизнь, хоть она и такая тюрьма, как у папаши. Хотя на свободу уже очень хочется...

Еще мне безумно хочется, чтобы Он «подоил» меня, потискал мне сиськи....

Но я, наверно, никогда не решусь попросить...

В последнее время Он какой-то озабоченный. Раньше целые дни у меня проводил, а теперь все реже и реже заходит, и хмурый такой — кислятина кислятиной. Я сначала думала, что надоела ему, а потом Он говорит:

— Джеки, если кто-то предложит делать уколы — ни в коем случае не соглашайся, понятно? Никаких инъекций и препаратов. И также никаких капельниц, таблеток и прочего, и прочего. Даже если будут подчеркивать, как это важно и необходимо. Ты меня поняла?

— Поняла, — говорю. — Но ведь каждый день мне делают уколы шприцами. Как я разберу, где соглашаться, где нет?

— Джеки, — раздраженно так говорит Он, — ну ты же не глупая! Что ты такую ерунду несешь? Одно дело, когда у тебя БЕРУТ анализы, и совсем другое — когда тебе ДЕЛАЮТ укол. Ты отличишь пустой шприц от полного? Смотри!..

И Он показал наглядно, налив воды в пустой шприц, а я смотрела и лопалась оттого, какая я глупая и как я хочу, чтобы Он задавил меня до смерти...

А потом он дал мне какую-то штуковину с кнопкой, типа рации, и сказал, чтобы я ее спрятала и, если меня будут что-то заставлять, чтобы жала на кнопку.

***

Сегодня такое было!..

Нет, не могу писать. Напишу позже.

***

Уже ночь. Он спит со мной!

Потому что утром Его не было, и Глинни тоже, а вместо них ко мне пришла какая-то грымза в очках. И с шприцом.

— А где Глинни? — спросил я.

— Ее перевели в другое отделение. Теперь я буду вместо нее. Меня зовут сестра Уэст. Ложитесь на живот, мисс Осман, нужно сделать укол.

— Не буду я делать никаких уколов! — я вскочил с кровати. Внутри сразу заледенело все... ну почему я такой трусливый?!

— Ну, ну, — качала головой сестра Уэст. Морда у нее была абсолютно гладкая и пустая, как халат. — Давайте будем послушными девочками...

И приближалась ко мне.

И вот я нажал на ту кнопку. В кармане, незаметно. И потом еще нажал раз десять - на всякий случай.

Я не знал, когда придет мистер Дженкинс. Я вообще не знал, придет ли он. И даже думал - "а может, ну его? Подумаешь, укол..."

Но все-таки Он сказал. И был такой серьезный, когда говорил... Нет, нельзя.

Я бегал от сестры Уэст по своей маленькой комнатушке, потом выскочил в коридор. Волосы мешали, дьявол, я не успел завязать их, и они лезли в глаза...

И тогда сестра Уэст нажала на сигнализацию. Вошли два здоровенных санитара, и вместе с ними - мистер Дженкинс.

Не буду описывать весь этот эпос - как они объяснялись и все такое. Потому что потом было кое-что поинтереснее.

Когда все убрались, он остался со мной.

- Молодец, Джеки,- сказал он, и я расцвела, как дура, от его похвалы. - Надо бы разрядиться, а? Как считаешь?

Он запер дверь и посмотрел на меня. Во мне все экнуло от предвкушения... Это такое удивительное чувство - будто тебя окунули в теплую ванну, и ты там сбрасываешь с себя тряпки - побыстрее, чтобы подставиться Ему всем своим голым и сладким...

В этот раз все было совсем невыносимо - то ли от нервов, то ли не знаю, от чего. Он лизал меня в самое сердце - так мне казалось, и я смеялась и плакала одновременно, и корчилась под его языком, и била пятками по койке... И так безумно хотелось его рук, крепких рук по всему телу, а особенно на сиськах, что я не выдержала и попросила.

Дьявол. Никогда мне не было так стыдно - лежу, раскоряченная всей стыдобой, и прошу:

- Пожалуйста... потискайте мне грудь...

Однако уже через несколько мгновений я забыла о стыде и выплеснулась, как сирена. Он протянул руки - они оказались такими длинными, он просто обвил меня целиком, - и "доил" меня, сжимал и катал мои сосочки, словно хлебные шарики, продолжая лизать ТАМ! Я задыхалась, я стала расплавленным воском в его руках, и...

Но это было еще не главное. Потому что Он вдруг перестал меня лизать и спросил:

- Джеки!... Хочешь заняться со мной настоящим сексом?

Не знаю, что было бы, если бы я сказала "нет"... но я так не могла сказать. Я сказала "да". Не сказала, а выдохнула, мяукнула...

- Отлично. Ты вполне готова к этому. Будет немного больно, ты знаешь, да? Джеки...

Он вдруг подался ко мне - рывком так, я даже испугалась, - и замер рядом:

- Джеки... Тебе не будет противно, если я начну целовать тебя в губы?

- Противно? Почему? - прохрипела я.

- Ну... все-таки ты недавно была мальчиком... Прости. Это глупо, я знаю.

И он разделся. Догола.

И я впервые смотрела на эту пушку - какая она бывает у настоящих парней. У меня внутри все перевернулось, когда я увидела ее. Она была... я не смогу это описать.

Нельзя назвать ее красивой... вот про себя я могу сказать, что я красивая, с моими кудряшками-спиральками и глазищами, которые как подведенные из-за ресниц. И про Глинни тоже. И про Него - про его лицо и тело.

А пушка... это было что-то больше и сильнее красоты. И ЭТО сейчас будет во мне... Ааааа!

И когда Он залез, голый, в постель, и обнял меня, прижал к себе сиськами и животом, и ткнулся мне в волосы, и зашептал - "Джеки, какая же ты невероятная, удивительная... ты сама не понимаешь, какая ты..." Вот тогда привычного мистера Дженкинса не стало - всегда уверенного такого, властного... А вместо него меня топило в ласках и поцелуях горячее существо, влажное и родное-родное, будто я знала его еще до рождения...

Я сейчас пытаюсь вспомнить, как это было - как он целовал меня, как проник мне в рот языком, и как в меня снизу проникало толстое и плотное, и немного рвало меня, и сама я рвалась от наслаждения и своего стона...

Он распер меня до ушей и говорил, целуя в нос и щеки:

- Теперь ты настоящая женщина, Джеки. Чувствуешь, как я глубоко в тебе? Чувствуешь меня внутри?

Я чувствовала!!! И говорила ему "да", и улыбалась, и плакала, и извивалась под ним, потому что очень хотелось оргазма, до рева. Он двигался там во мне, и это было словно он ласкал меня изнутри. И потом я задыхнулась в каком-то необычном вихре, который скрутил меня подобно тряпке. И поняла, что это и есть оргазм. Но не такой, как раньше. Сильнее и страшнее. Главное сейчас - не отключиться...

Он был со мной всё это время. Никогда еще мне не было так стыдно писать. Потому что раньше все получалось как игрушки - мы просто игрались моим новым телом, нажимали на разные кнопки, и мне было немного стыдно и приятно. А сейчас мы ласкались, как звери. Потребительски. Очень-очень тепло, жарко, влажно и стыдно. И хорошо. И я поняла, что мечтала о таком всю жизнь.

А потом... нет, это и представить невозможно! Потом он поставил меня на коленки, и... и мои невозможные сны стали реальностью. Он сделал это со мной сзади, а я терлась грудью о постель и кусала подушку.

И Он остался со мной на ночь! Днем еще приходили какие-то люди, но Он говорил, что пустит их к мне только по личному указанию какого-то мистера Смита. Он лег на полу, потому что койка узкая. Но я затянула его к себе, и действительно было тесно, но при этом так чудесно прижиматься к нему сиськами, обвивать ногами и чувствовать, как ты липнешь к нему своей влажной вагиной. Как масло к бутерброду...

В настоящее время он спит. Я отправилась в душ, а с собой взяла дневник. Сижу на унитазе и пишу.

Похоже, сегодня (то есть уже вчера) я наконец-то почувствовала себя женщиной. Теперь я понимаю, что я Джеки.

Я ещё ранее писала, что бывают вещи, которые невозможно понять головой — только сердцем. Вот я сегодня и осознала, что это чувство, когда Он в тебе, и ты окутываешь Его, как влажное облако — это и есть Джеки. Мое новое "я". Оно во мне всегда было, я только сейчас это осознала, только где-то очень глубоко... А теперь оно вышло на поверхность. И теперь я — Джеки. Прелестная Джеки, кудряшка Джеки, которая только что занималась настоящим сексом с настоящим мужчиной... С ума сойти.

Он сказал, что завтра мы куда-то поедем. На какой-то эксперимент, который покажет,... могу ли я нормально существовать на открытом воздухе. "Чистая формальность", — говорит Он, — "заодно и проветришься".

Мне дико хочется на волю. Я никогда не видела лес, поле, не видела океан... Только в кино.

Но ради Него я готова всю жизнь прожить здесь.

***

Я на воле.

С Ним.

Но я не знаю, рада ли я или нет. Мне страшно. Хотя, может, все обойдется...

Опишу по очереди, как все было, чтобы ничего не перепутать.

Утром мы выехали оттуда — я, мистер Дженкинс и какой-то дядька, который зачем-то ехал с нами. Мистер Дженкинс сказал, что это тоже ученый, который будет наблюдать наш эксперимент. Когда мы шли к машине, мне завязали глаза черной повязкой — мистер Дженкинс сказал, что для эксперимента нужна чистота моих впечатлений. Ну и ладно, хотя я могла просто закрыть глаза и всё.

И вот потом машина остановилась, меня развязали. И я сначала молчал, потому что задыхался этим всем и не мог говорить. А потом завизжал, как мелюзга, и побежал ТУДА - к этим удивительным цветам, к голубому небу и лиловым холмам на горизонте. Но меня окликнул мистер Дженкинс.

Мы стояли у большого холма, похожего на крыло пестрой бабочки - столько на нем было цветов, ярких, разноцветных, будто его побрызгали из пульверизатора. Ничего подобного я никогда не видела. Я хотела сразу нырнуть в них, как в ванну, но мистер Дженкинс сказал, чтобы я разделась догола.

- Нужно проверить, как солнечная радиация воздействует на твои гормоны,- сказал он.

Было немного стыдно того дядьки, но я убедила себя, что он медик, как и мистер Дженкинс, и их стыдиться нечего, и стащила с себя все, даже туфли.

И сразу стало легко, будто я с одеждой сняла лишних двадцать кило. Тело окутал легкий ветерок, захолодил мне бедра, защекотал распущенными волосами, и я снова завизжала, как дурочка.

Мистер Дженкинс так смотрел на меня, что я вдруг увидела себя в этом взгляде - голую, кудрявую, с сосками, торчащими из черных спиралек, и вокруг цветы до небес...

Меня захлестнула обжигающая волна. Я хотела кинуться ему на шею, но застеснялась чужого дядьки и побежала к вершине холма, раскинув руки. Мне казалось, что я добегу и взлечу, и буду парить над этими цветами, свесясь сиськами, и мои волосы будут развиваться и щекотать облака...

Как же удивительно быть девчонкой!

- Я прослежу за ней,- услышала я за спиной голос мистера Дженкинса. - Ждите здесь. Джекиии!... Не убегай!..

Он догнал меня на противоположной стороне холма. Автомобилей с мужчиной не было видно, и я спонтанно прыгнула на шею своему возлюбленному и поцеловала его.

— Джеки, — пробормотал он, уворачиваясь. — Джеки... Не сейчас.

Я обиделась и слезла с него. А он оглянулся — и вдруг начал раздеваться. Снял с себя все и повернулся ко мне своим торчащим «оружием».

Я ахнула.

— Что, прямо здесь?..

Он ничего не ответил, а вместо этого подобрал в траве какой-то сверток, развернул его — это была сложенная кленка — и накрыл ею кучу своей одежды.

Потом отошел и жестом позвал меня за собой.

Сказать, что я была заинтригована — значит ничего не сказать.

Мы отошли футов на сто от вершины. У подножия холма была какая-то дырка — что-то вроде вентиляционной шахты.

— Джеки, — наконец заговорил он, взяв меня за руки. — У нас мало времени. Слушай меня внимательно и не перебивай. Я не тот, за кого себя выдаю. Больница, где ты лежишь — вовсе не больница. Это секретная лаборатория ФБР. И меня зовут совсем не Дженнингс. Мое настоящее имя — Вудмэн, агент Вудмэн. А зовут меня Том. Кстати, и тебя зовут не Джеки. При крещении тебе дали имя Ребекка. Но это сейчас неважно...

Я слушала, открыв рот.

— Я обманывал тебя. Мы знали, что Марвин Осман проводит генетические эксперименты на людях. С самого начала у меня было задание похитить тебя для изучения. Мы тогда еще не знали, кто ты и каковы эти эксперименты. То, что ты девушка, было для нас неожиданностью. Я украл у тебя ампулу с препаратом и отдал ученым. Может быть, если бы ты была парнем, моя совесть и не проснулась бы. Но ты стала девушкой, и... я так не могу. Я влюбился в тебя, Джеки, как сопливый парень, и больше не могу тебя обманывать.

У меня кружится голова, и я крепко вцепилась в его руку, чтобы не упасть.

— Сейчас тебе грозит смертельная опасность. Наши ученые создали препарат отца, и руководство требует, чтобы тебе снова вводили его. Тебя хотят сделать парнем еще раз, Джеки.

Мы с тобой можем бежать. Здесь и сейчас. Только здесь и только сейчас. Это вход в старую шахту. Я знаю, где другой вход, знаю, как к нему пройти. Я все приготовил для побега. В нашей старой одежде, и в твоей и в моей — жучки для прослушки. И в твоей палате тоже. Даже я не смогу обнаружить их все. Проще оставить их с одеждой. На всякий случай я накрыл ее звуконепроницаемым экраном. У входа в шахту я приготовил новую одежду, обувь и все необходимое. Сейчас мы пойдем туда, очень быстро оденемся — и... У нас очень мало времени — Смит может в любую минуту прийти сюда. Тебе все ясно, Джеки? Ты согласна? Просто кивни...

Я кивнула, и мы побежали к шахте. Мистер Дженкинс (или Вудмен?) вытащил из травы пакет и достал из него какую-то железную штуковину и фонарь. Потом ввел меня в шахту, оставив штуковину у входа. Пахнуло холодом и плесенью...

— Быстро, — зашипел он на меня. — Через две минуты рванет.

Мы зашлепали босиком по бетонному полу. Том светил фонарем.

— Ложись! — вдруг крикнул он. Мы повалились прямо в грязь. Я сжалась, ожидая взрыва, но он был только через полминуты, или около того, и я чуть не уписалась за это время, и все норовила встать — хорошо, что Том прижимал меня к земле. И, когда наконец рвануло — это оказалось совсем не так страшно, как ждать, чуть-чуть только ударило по ушам, и все.

— Теперь можно одеваться, — Том поднялся и помог мне встать. — Они будут думать, что это взрыв метана, и что мы в нем погибли. Конечно, их так просто не проведешь, но, по крайней мере, они потратят время на поиск наших тел... Готова? Вперед! Чем быстрее — тем лучше...

Мы выбрались минут через пять в каком-то ущелье. Вокруг был лес. Я никогда не была в лесу и оглядывалась с открытым ртом, а Том ругался и спешил меня.

Вскоре мы вышли к дороге. Там стояла машина. Том открыл мне дверь, сел за руль — и мы поехали...

***

И вот мы снова ночуем в мотеле, как в ту первую ночь, когда я еще была Джеком.

— Шансов у нас не так много, — говорил мне Том (наверно, я никогда не привыкну его так называть). — Но, с другой стороны, и не так мало. У тебя, когда ты превращалась в Джеки, было гораздо меньше шансов выжить. Я стреляный воробей, но и ФБР — не детский сад. Сейчас главное — поскорее выбраться из страны. У меня есть один безумный план. Даже странно говорить о таком... Ты как относишься к коммунистам?

Честно говоря, я только-только узнала, кто это такие.

— Ну вот и хорошо: меньше предрассудков. Понимаешь, я подумываю о том, чтобы попросить политического убежища в Советском Союзе. Рассказать им всю правду... или почти всю. Я ни разу не коммунист и не люблю их, но это единственное место на планете, где нас будет трудно достать. А твоя безопасность куда важнее политических убеждений. Что скажешь?

Я не знала, что сказать. И сейчас не знаю.

Он спас мне жизнь. И девушка Джеки не может без него жить. Но он сказал "если бы ты была парнем — моя совесть не проснулась бы..." И парень Джек, который все еще жил во мне, и который тоже боготворил мистера Дженкинса, чувствовал себя обманутым.

Что там — его сильно оскорбили, этот парень Джек.

И я не знала, что мне с ним делать.

Кто возьмет верх? Джек или Джеки, которую Том только что превратил в мотельной койке в лужицу сладкого масла?..

***

Из записей Ленинского ЗАГСа города Воронежа:

«12 ноября 1983 года заключили законный брак Вудмэн Томас Гарриевич и Осман Ребекка Марвиновна. Невеста в замужестве получила фамилию Вудмэн...»