Зеркало

Не так давно я принялся разбирать свои архивы. Смешно, прямо, как старик, какой! Но всё самое приятное и увлекательное — уже осталось в молодости, потому то отыскание примет прошлых жизненных путей даёт и радость и волнение душе. В руки попались старые снимки, и вспомнилась мне старая жизнь, когда я работал на предприятии простым наладчиком, дежурил в Доме Кино, как дружинник, и увлекался эротической фотографией. Сам, конечно же, снимал мало, поскольку моделей тогда просто не было, а жена позировала редко и неохотно. Другое дело, что были в нашей жизни моменты, когда она и сама была не прочь против фотографирования, но с художественным инструментом такое позирование имело мало сходства, да и выставлялась она, как правило, не перед моим объективом. Это был её инструмент выражения своей независимости и провокации моей звериной ревности, инструмента межсупружеского общения, как вызова, который должен был либо больно уколоть меня, либо стать рассказом про то, о чём сказать мне сама она не смела. И третье предназначение снимков для моей любимой — это получение сильного эмоционального возбуждения от перешагивания через черту с обыденным поведением, демонстрация себя в самых смелых, а зачастую и порнографических экспозициях, в моменты занятия порицаемыми ласками, и, даже запрещаемыми и отвергаемыми обществом. Такого рода фотографии и теперь, уже спустя многие годы после их рождения, находят меня.

Жена вновь и вновь давала мне намёк. Зная о том, что я не совсем круглый дурак, и сумею извлечь из «зеркала» очередного её приключения выводы для себя. Не все они, эти гонцы любви, попадали ко мне, скорее только некоторые, но она продолжала бросать в волны моря эротики очередные «бутылки», и даже не столько уже для меня, сколько для самой себя, чтобы пройти рядом с опасностью быть застигнутой за этим занятием знакомыми или друзьями. Чтобы пощекотать себе нервы, посещая мужчин, которых не в праве была одаривать своим телом и тогда она, упиваясь своими запрещёнными свиданиями, зорко вглядывалась в моё лицо, стремясь как можно точнее определить то, что стало твориться в моей душе, по прочтении снимка, если он попадал в мои руки.

Когда-то, давно, я думал, что снимки, хранившиеся у её врачихи, и которые та по чуть-чуть сливала мне — это своего рода возбуждающий препарат, и таким образом она меня провоцировала на бурный и страстный секс с супругой, но оказалось, что кроме столь простого объяснения существует и другое, указывающее на иную причину — желание жены, не стесняющейся, а напротив, бравирующей запретностью, развратностью, и некоторой жестокостью её соитий, запредельных, по своей обильности, невероятное желание знать про то, что я знаю о её развлечениях. О её откровенном блядстве, которое притягивало её, как наркотик. И этого наркотика постоянно хотелось больше: ей хотелось самой всё более изощрённого, всё более грязного и жёсткого, болезненного и чрезмерного секса с самыми отвратными и самыми огромными мужскими пенисами, и, даже, пенисами животных. Она хотела видеть мои душевные страдания — высшее доказательство преданности в любви... То время ушло. Остались эти зеркала прежней жизни. Я берегу их, и ценю, как ценят коллекционные вина: чем позже сделан снимок, тем ниже его ценность, хотя и такие могут здорово зацепить за душу, если, конечно, сумеешь прочесть в них то, что, говорит мне моя «модель»: во взгляде, в позе, в бесстыдстве, в компании с другими мужчинами, но... моя: в искренности чувства, нежной и чистой любви ко мне.

В тот день, когда был сделан этот снимок, я встал рано. Был выходной день, но весь предыдущий месяц я спал плохо. Насыпал кошке сухого корма, и решил сфотографировать её, однако она имела собственное мнение на этот счёт, и потому мне пришлось смириться и начать уважать кошкину позицию по этому вопросу. Я взял камеру, и стал уговаривать её попозировать мне у миски. Но «Пушка». Обычно очень покладистая, и любящая меня больше всех остальных домочадцев, упорно выводила меня в коридор, ведущий налево — на выход из квартиры, а направо — в комнату сына. Я совсем

отчаялся и сделал снимок, этой, дурацкой, камерой. Дурацкой потому, что вспышка в ней может включаться даже днём, если она, камера, сочтёт это необходимым для получения уверенного качества снимка. И всё бы — ничего. Но вспышка срабатывает не сразу, а с задержкой около трёх секунд. Как Вы понимаете, для фотографии это непозволительная роскошь, а при жанровой съёмке — смертоубийство первоначальной экспозиции и самой идеи художественного замысла, так сказать. Именно это и произошло — я получил совершенно убийственный снимок! Кошке надоело ждать, и она стала выходить из кадра. Надеясь, что я успею её задержать внезапным жестом руки (кошки в такой момент обычно замирают на пару секунд), я влез голой лапой. А убрать — не успел. Вот так и бывает: снимаешь одну киску, а на снимке появляются сразу две. То, что я прочитал на этом снимке — собственно, как журнал перед фильмом. Про любовь к братьям нашим меньшим, а кино начинается после. Когда экран вспыхивает более ярким светом, и начинает правду жизни вытряхивать в духе соц. реализма.

Хороший фотограф всегда бьётся за своё детище до последнего шанса, будь то снимок «Зенитом» или цифровым аппаратом. Я принялся за обработку снимка Фотошопой, и получил совершенно иной, не менее правдивый и драматичный жанровый снимок из жизни нашей семьи. Какой

жизни, думаю объяснять не нужно. Нам уже не по восемнадцать лет. Вот она — на заднем плане, но стремящаяся быть главной, затмевающей всех, звезда.

Да, здесь есть что прочитать. Жена только что из постели, и это очевидно. Она вышла в таком виде из комнаты сына. Она, своим появлением передо мной в таком виде заявляет о разрыве отношений со своим мальчиком. Она не нарочно сняла с себя трусики — все последние месяца, с апреля по июль, она спала в его постели голой — это было его требование, да и с чисто практической стороны, если юноша обладает таким темпераментом, что потребность в женском теле у него возникает за ночь до четырёх — пяти раз, то бегать из-под него в ванную комнату жене удобнее голышом. И теперь, когда произошёл окончательный разрыв из-за того, что он не сдержал своё слово не принуждать мать отдаваться ему, если ей не хочется, и, в который раз, взял её силой, испортив предутренний сон, даже у неё, не одну сотню раз изнасилованной в прежние годы, и наученной получать от этого извращённое удовольствие, даже у неё лопнуло терпение. Она накинула на себя, что было, что попалось под руку — старую трикотажную майку, потому, что слышала, что я не сплю, ведь появляться при возвращении к мужу вовсе голой — неловко, это слишком вызывающе по отношению к любимому мужу, то есть ко мне. Она не одела свежие трусики просто потому, что в комнату к сыну, вечером, она вышла после душа, как обычно, когда я уже лёг, чтобы не мешать их «счастью», потому, даже оставив ношеное бельё в ванной комнате, ей не нужно было меня смущаться. К тому же она «хотела», и напористо шла к своей цели, свежая, благоухающая, так же как теперь уверенно идёт, помахивая флагом капитуляции передо мной, истинно лбимым всей еёдушой.

Думаю, что Вы испытали шок от такой откровенности, но это та жизнь, которую я вижу в отражении данного «зеркала». Если Вас успокоит, то я