Иришка

Ира — моя сестра. Она на 18 лет меня младше и тогда, в свои 17, она выглядела просто сногсшибательно: светлые, до пояса, волосы; стройные, длинные ножки; симпатичное личико: большие голубые глаза, красивые губы. И внушительная (в отличие от мамы) грудь. Размер, наверно, пятый! Да, наверно, всё-таки, пятый... Ну или, может, чуть больше! Гены своего отца взяла: у её тётки по отцу и у её сестры двоюродной буфера тоже — дай Боже каждому! Каждой!

Мы с мамой каждый день занимались любовью! Спускаться ей ко мне было не удобно (мы с Иркой засыпаем поздно), поэтому она, как молодая, горячая и недотраханная девчонка, выгадывала момент днём, подходила ко мне и шептала мне на ухо: «Приходи сегодня ко мне ночью!» Весь вечер мы старались не смотреть друг на друга, а ночью, часам к двум, когда Иришка закрывала к себе дверь, я тихо поднимался к маме. Она ждала меня в постели, укрывшись одеялом, и полностью голая под ним. «Раздевайся!» — шептала она и, откинув край, приглашала меня к себе. Час-полтора-два мы кувыркались по постели, целовали друг друга. Она много и с наслаждением сосала меня, я нежно и страстно лизал её. Мы отдыхали, гладили друг друга совсем не по-материсыновьи! Потом я спускался к себе в комнату и просыпались мы в разных постелях. Две недели пролетели, как два дня, но вот...

... Я сидел на первом этаже, в зале. По телеку начинался какой-то фильм, я листал какой-то журнал. Зашла Иришка и села на другом конце дивана, обняв руками поджатые ноги и уткнувшись носиком в колени.

— Саш?

— М-м-м?

Она молчала, я читал. Я дочитал статью, перевернул страницу и вспомнил, что Ирка о чём-то спросить хотела.

— Чё, Ириш? Какая-то ты сёдня сама не своя... Случилось чё?

Она немного помолчала и, глядя сквозь пол, сквозь дом и сквозь планету, произнесла:

— Мама изменилась... Ты заметил?

— Да нет, по-моему.

— Изменилась. У неё разговор поменялся, интонации... А вчера, когда я вышла утром на кухню, то услышала, как она поёт. Она пела, Саш! Ни разу от неё не слышала такого!

Ирка помолчала немного.

— У неё кто-то появился... Не знаешь кто? — она резко вскинула голову и, не мигая, в упор посмотрела на меня. Она не улыбалась, глаза её не смеялись, а брови сошлись вместе, образовав строгую вертикальную полоску.

— Да ладно, Ир, ну откуда мне-то знать!? Может у неё что-то хорошее произошло или просто приятное... Не знаю... Ну, мало ли!

— Саш, не включай дурочку — тебе это не идёт!

— Не знаю, о чём ты, но думаю, что...

— Посмотри это, — перебила она меня, протянув мне небольшую видеокамеру JVC, неизвестно как оказавшуюся у неё в руках — сможешь прокомментировать?

— Что это?

Я взял камеру и неуверенно покрутил её в руках, как будто в первый раз увидел.

— Там уже всё перемотано — включай, — сказала Ира.

Уже догадываясь, что я там увижу, я с тяжёлым вздохом нажал кнопку «play». Началось воспроизведение, но экран оставался чёрным. Хотя это был уже не мёртвый чёрный экран: чернота была живая и тёмно-синие квадратики, пробегающие на жидкокристаллическом экране, говорили о том, что камера в момент записи куда-то «шла». Бесшумно приоткрылась дверь на экране — белая дверь, чуть светлее черноты — и камера заглянула механическим глазом в образовавшуюся щель. (Эх, мама, не любишь ты запертые двери!...) Экран показал в комнате две фигуры на фоне тёмно-синего прямоугольника окна. Они стояли полубоком-полузадом к камере. Одна фигура, наклонившись вперёд, опиралась руками на постель и на прикроватный столик, а другая, держа первую за бёдра, двигалась сзади, издавая негромкие шлёпающие звуки. Это были мы: я и мама. Не смотря на черноту экрана, я даже различал её, колыхающуюся в такт моим толчкам, правую грудь! А может это просто память подсказывала мне это... Ира протянула руку и выкрутила колёсико громкости на максимум. Не громко, но довольно отчётливо, камера зашептала маминым голосом:

— Да, малыш, дааааа... Да... Давай... Я хочу кончить... Хочу, малыш!... Ммммм, дааааа... Держись, Сашенька... держись... Я пососу тебе, малыш... ДААААА... Дай мне кончить, родной!

Я вышел из мамы, сделал пару шагов назад, к двери и камера, судя по картинке, быстро ретировалась за дверь и запись оборвалась. Наступила тишина.

— Как это случилось?

Я посмотрел на Иру. Она ждала ответа.

— Расскажи, Саш... Чё уж теперь скрывать-то?!

— Ну... Это было... Как тебе сказать-то...

И я ей всё рассказал. Первые три дня — подробно, а следующие — эпизодически. Я рассказывал с собственными комментариями, с моим отношением к случившемуся. С моими мыслями, переживаниями и страхами за возможные страшные последствия. Она слушала нахмурясь, но лицо её понемногу светлело:

— Неделю???... М-м-мда-а-а, её поведение изменилось как раз тогда, когда вы приехали с дачи... Да-а-а, мам... Мама???!!!... Вот уж не ожидала и даже не подумала бы! Ну ты-то ещё ладн... Хотя... Тоже не подумала бы. М-м-мда-а-а... В тихом омуте, как говорится...

Мы проговорили долго и когда расходились по своим комнатам на покой, она уже, наверное, не боялась. Даже смертельный приговор страшен только по первому разу! А если судья-маразматик начнёт зачитывать его в третий раз, то подсудимый может начать позёвывать.

— Ир, ты чай будешь?

— Нет, я — спать.

— Спокойной ночи.

— И тебе тоже. Ты пойдёшь к ней? — она понизила голос.

— Нет, Ириш... Мне стыдно, перед тобой. Я не смогу сказать ей о нашем разговоре и мне будет стыдно перед ней... Столько стыда за один вечер — это выше моих сил. Ириш, мы бесконечно виноваты друг перед другом и перед тобой! Но... Если это выйдет за стены этого дома, то...

— Ну чё ты со мной, как с маленькой? Чё, думаешь, не понимаю, что ли?

— Прости, Ириш! Конечно ты не маленькая и всё-всё понимаешь... Не сомневаюсь в тебе ни секунды! Прости нас, если сможешь. Мы — грешные люди. Господь наши души не возьмёт!

— Ладно, давай отдохнём! Да, она такая, но это моя семья и я не хочу её лишиться! Надо подумать... До завтра!

Я пошёл к себе. Попытался посмотреть фильм — не смотрится. Почитать попытался — не читается: слова скачут с места на место сначала по строке, потом уже по всей странице. Через полчаса-час я пошёл покурить и, проходя через зал, недалеко от Иркиной комнаты, услышал слабый-слабый всхлип, как мне показалось. «Блииииииин, плачет что ли?! — подумал я, — только этого нам не хватало! Надумает щас себе всякой ерунды!» Я подошёл к её двери и приложил ухо к тонкой щели. Глубокий вздох... Ещё один... Слабый-слабый стон... Потом «Да, малыш, дааааа... Да... Давай... Я хочу кончить... Хочу, малыш!... Ммммм, дааааа... Держись, Сашенька... держись... Я пососу тебе, малыш... ДААААА... Дай мне кончить, родной!» Тишина. Снова глубокий вздох... И ещё... И снова «Да, малыш, дааааа... Да... Давай... Я хочу кончить... Хочу, малыш!... Ммммм, дааааа... Держись, Сашенька... держись... Я пососу тебе, малыш... ДААААА... Дай мне кончить, родной!» Да уж, Иришка... В тихом омуте!

Я покурил, пошёл к себе и завалился спать.

Второй раз за этот месяц я проснулся от минета. Простыня над моим членом отчерчивала голову и плавно двигалась вверх-вниз, не быстро, но ровно. В этот раз я проснулся гораздо быстрее, чем тогда, на даче:

— Ммммм, мам... ммммм... Что ж ты делаешь, чертовка?... мммм... А Ирка зайдёт?... ммммммм... Или её нет?...

— Да нет, она здесь.