Очаровательная племяшка

Позвонила племянница и плачущим голосом спросила, можно ли ей приехать ко мне.

— А что случилось. Приезжай, конечно. — сказал я.

— Я потом всё объясню. Ты моим не звони, ладно? — попросила она.

— Ладно. Давай, жду тебя. — сказал я.

— Я у твоего подъезда стою. Открой мне — шмыгая носом сказала она.

Зазвонил домофон, и я не спрашивая, просто нажал на кнопку, открыв дверь подъезда. Через несколько минут в дверь позвонили. Посмотрев в глазок, я открыл. Она вошла и плача повисла на мне. Я захлопнул дверь и закрыл её на засов, делая шаги вместе с повисшей на мне, рыдающей племянницей.

Аня, моя племяшка, была дочерью моей родной сестры Инны. Сестра была старше, на 18 лет и родила Аню именно в тот же день, когда мне исполнилось четырнадцать. Так, что у меня с племяшкой дни рождения совпадали, только разница была в четырнадцать лет. Недавно у нас был день рождения, ей исполнилось девятнадцать, а мне тридцать три, соответственно, мы поздравляли друг друга по телефону. В тот день я был занят и не мог поздравить лично, сказал, что приготовил ей подарок и как только представится случай, то обязательно его подарю и подёргаю её за ушки. Она весело смеялась, благодарила. А сейчас она висела на мне и рыдала. Слёзы стекали по её щекам мне на рубашку.

— Я уже принимал душ — пытался пошутить я. Она посмотрела мне в глаза, глазами полными слёз, держа меня за плечи.

— Я страшная да? Я уродина? Я корова? — плача выспрашивала она у меня. Я погладил её пальцем по щеке, вытирая слёзы.

— Ты классная, красивая, стройная, сексуальная девушка — сказал я.

— Нет — зарыдав и опять уткнувшись мне в плечо, сказала Аня, — мне Валерка сказал, что я стала жирной и страшной, а я наоборот похудела на два килограмма — и она опять зарыдала.

— Пошли на кухню, водички попьёшь и расскажешь мне, что случилось — сказал я.

— Можно я у тебя поживу? — всхлипывая, спросила она.

— Что то я совсем ничего не понимаю. Кто такой Валерка и почему ты не можешь жить дома? — спросил я. Она опять посмотрела на меня — мне мать сказала, что я полная дурра и с такими парнями не расстаются. А он, он, уже с другой и я их застала за этим делом — и она опять горько зарыдала. Я отвел её на кухню, посадил на стул. Она тут же уткнулась в стол головой и продолжила плакать. Налив в стакан водички, я присел с ней рядом и обняв за плечи сказал:

— Тук, тук, тук, нужно пополнить запасы воды в организме — и подсунул ей стакан с водой. Она подняла голову и взяв стакан, залпом осушила его. Вздохнула и выпрямилась, стала вытирать слёзы, размазывая их по лицу руками. Я дал ей небольшое полотенце. Она вытерлась им и посмотрела на него.

— Я его испачкала — шмыгая носом, сказала она.

— Ничего, машинка постирает — ответил я — ещё воды? —

— Угу — сказала она, кивнув головой. Я налил ещё воды и дал ей. Она выпила половину и поставила стакан. Тяжело вздохнула.

— Я с матерью и отцом поругалась — сдерживая слёзы, сказала Аня — я им говорю, что он предал меня, а они говорят, что ничего страшного. Что в жизни всякое бывает и такое тоже. А он выгнал меня, сказал, ты что припёрлась сюда, корова страшная — и опять зарыдала, уткнувшись в полотенце.

Имея небольшое представление об обширной женской логике, я понял, что она мне рассказала, вкратце, всю историю, надеясь, что я как женщина, пойму всё, что она выложила. Я же только понял, что она поругалась родителями. И поругалась с каким то Валеркой, который её выгнал, неизвестно откуда, назвав её страшной коровой. Честно говоря, племяшку коровой и тем более страшной трудно назвать. Я не раз замечал, как в след этой страшной корове, мужики шеи сворачивали. Я ей сам, иногда, в шутку говорил, что как только она институт закончит, то я её в загс отведу и в клетку посажу, чтобы только я мог ей любоваться. Она смеялась, — в твоей однушке, дядь Серёж, я зачахну и петь перестану, тебя тогда не радовать, а пугать буду. —

— Не выгонишь меня? — вдруг спросила Аня, вытирая слёзы и посмотрев на меня. Я задумчиво посмотрел на неё — А родителям твоим, что я скажу? — спросил я.

— А ничего, не говори. Скажи, что не знаешь, где я. Я потом сама разберусь — уже спокойнее, сказала она — ты же хотел, что бы я в твоей клетке была, вот и посмотришь, как со мной — сквозь слёзы, улыбнулась она.

— У меня холостяцкая берлога, совсем не приспособлена для твоей жизни — сказал я.

— Есть, что нибудь выпить? — спросила она. Я залез в морозилку и достал оттуда немного начатую бутылку водки, налил ей в стопку, поставив бутылку на стол и засуетился, выставляя на стол закуску из холодильника, чтобы нарезать. Она выпила, ничем не закусив.

— Не надо ничего, дядь Серёж. Налей мне ещё — сказала она. Я налил и всё равно порезал сыра и покупной куриный рулет, положил маринованных корнишонов. Она выпила и взяла корнишон, стала его потихоньку грызть.

— Родители сказали, что не будут меня финансировать, если я с Валеркой не помирюсь — сказала она и сама налила себе половину стопки водки. Подняла её и посмотрев на меня, поставила её на стол — выпей со мной, а? — попросила она. Я достал ещё одну стопку и налил себе.

— Давай за нас с тобой. Мы же ещё с дня рождения не виделись! — сказала она. Мы чокнулись и выпили. Оба закусили корнишонами.

— Отрава — сказала она морщась.

— Да вроде нормальная водка — сказал я, взяв бутылку и рассматривая её.

— Я не про водку — сказала она — огурцы отрава. —

— Ну извини, что было, то и положил. Я один живу, хорошо, что ещё вообще что то есть, кроме повесившихся мышей, в холодильнике — сказал я.

— Возьми меня в домработницы, на полный пансион с проживанием — сказала она, опять наливая в стопки водку.

— Честно говоря, я плохо себе представляю, как мы тут разместимся — сказал я, беря протянутую мне стопку.

— Ну к тебе же женщины приходят, как то же ты с ними размещаешься, когда они у тебя бывают — сказала Аня, чокаясь своей стопкой о мою. Мы выпили, она взяла сыр и немного откусила от него. Я заел корнишоном.

— Так то женщины, они понятно, для чего приходят, но не живут тут. Подружились телами и разбежались. А ты моя племяшка. — сказал я.

— А зачем тогда в клетку свою приглашал, только смотреть на меня, что ли? — усмехнулась она.

— Так шутил я, чтобы у меня губа не раскатывалась. Такая девушка выросла, слюни текут — сказал я улыбаясь. Она откинулась на спинку стула, вздохнула.

— Никому я значит не нужна — сказала она, оглядывая кухню.

— Люди начинают трезво мыслить, когда выпьют — засмеялся я — ты всем нужна и родителям, и мне —

— Вот и забери, если нужна — сказала она, серьёзно глядя на меня.

— Ладно, утро вечера мудренее — сказал я — давай завтра об этом поговорим. А сейчас иди в ванну, я тебе полотенце дам и футболку, вместо халата. Сам пока подумаю, как нам с тобой разместиться тут. Или ты голодная, может покормить тебя? — сказал я.

— Не суетись, под клиентом. Дай полотенце и футболку и всё, больше ничего не надо. Водку не убирай, ладно. Выпьем ещё потом по стопке — сказала она. Я повесил в ванной чистое полотенце и чистую, новую футболку, которую постирал после покупки, померил, посмотрев на себя в зеркало и забросил в долгий ящик. Её даже ни одна из моих баб не одевала, никому её не давал, но и сам не одевал, а тут племяшка нарисовалась, выделил ей новьё.

Водка, повлияла на Аню благотворно, она уже не плакала, просто задумчиво сидела.

— Иди, душ прими, там даже вроде какой то женский шампунь есть — сказал я.

— Я твоим помоюсь — сказала она, поднимаясь — завтра мне шампунь купишь, не буду я вещами твоих блядей пользоваться — со злобой сказала она.

— А на меня что злишься? — спросил я.

— Извини, вырвалось — сказала она и пошла. С Аней мы всегда общались открыто и без стеснений, но грубые и матерные слова почти не применяли. Только если анекдот рассказывали, да если из песни слово не выкинешь,...