Разделяй и властвуй. Часть 4: Несколько слов о татуировке дракона aka Раздели насильно

Разрешите отрекомендоваться, Ирина Киселева. Я не фантазия автора, повествующего обо мне, и не плод его воображения. Я его воспоминание. Одно из самых ярких и впечатляющих. Из разряда тех, что остаются в сердце на всю жизнь и тех, о которых никогда не забыть. Без прошлого, нет настоящего, а без настоящего не будет будущего. Кто знает, возможно, цепь времен когда-то замкнется, и это воспоминание сменится новым. Но пока этого не произошло, берите то, что есть. Читайте, вспоминайте обо мне вместе с автором, и не судите строго... наверное.

Начать, вероятно, следует, как обычно, с начала. С моего переезда в Ташкент. Точнее, с поступления в ВУЗ. Специальностью и будущей профессией грузить вас не стану, это совершенно не интересно. Скажу лишь, что в идеале я должна была бы стать сначала просто ученым. Затем большим ученым. После этого ученым с мировым именем. Потом премия дяди Нобеля, лучи славы, десятилетнее турне по лучшим университетам мира, с докладом о том, как я стала Великой. И, наконец, годам к тридцати семи — брак, семья, счастливая пенсия и целая стенка в спальне, увешанная итогами всей моей жизни в рамочках.

Однако это в идеале. В реальности же все было иначе. Дабы перечисленное имело право на жизнь, нужно было, для начала, гением быть, коим я никак не являлась. Мой школьный аттестат, с обилием «четверок», «притянутых за уши», мог бы красноречиво рассказать об этом. Одиннадцатый класс был целиком и полностью посвящен тому, чтобы хоть как-то нагнать все то, что я упустила за годы занятий художественной гимнастикой. Бесконечные разъезды по соревнованиям, с освобождением от школьных занятий, огорчили меня в выпускном классе настолько же сильно, насколько радовали в младших и средних классах.

Когда стало очевидно, что перспективы строительства моей спортивной карьеры довольно туманны, если не призрачны (спортсменкой я тоже не особо талантливой оказалась), моя мама поняла, наконец, что не получится из меня второй Людмилы Савинковой (первая чемпионка мира по художественной гимнастике). На семейном совете было решено поступать туда, где у отца были кое-какие связи. О том, что буду зачислена практически без экзаменов, я знала задолго до выпускных экзаменов. Но папеньку сразу предупредили, что бестолочь держать не будут. Помогут только поступить, а дальше уже крутись сама, как можешь.

Вот и пришлось в последний школьный год поторапливаться, наверстывая упущенное. Как результат — более или менее восполненный пробел в знаниях, при полнейшей ненависти к учебникам, физике, алгебре и прочим точным (и не очень) наукам. В общем, сдали экзамены, пережили выпускной бал, простились с одноклассниками, надоевшими за одиннадцать лет, и разъехались кто куда. Меня, как я уже сказала, в столицу родной страны занесло. Ехала в предвкушении новой, самостоятельной жизни. Свобода, полученная после долгих восемнадцати лет родительского контроля и бесконечных пересудов, тянула к себе, как магнит.

На новом месте освоилась быстро. Поселилась в женской общаге. Раззнакомилась с девочками, сразу принявшими меня в студенческий коллектив. Обратила внимание на мальчиков. Дома на это не было ни времени, ни возможности. Родители, точнее мама, перекрывала кислород в этом направлении. Судя по неиссякаемому потоку внимания со стороны сокурсников, и неприязненной зависти сокурсниц, природа хоть в чем-то меня не обделила. Ухаживания парней принимать не спешила. Выбирала того, кто по душе придется не только внешними, но и человеческими качествами.

К сожалению, подобный молодой человек все не попадался. Был один мальчик, узбек, в сторону которого чаша весов склонялась все больше и больше. Но все лишь оттого, что его настойчивость нельзя было не поощрять. Он заваливал меня цветами и дорогими безделушками. Придумывал все новые и новые способы произвести на меня впечатление. Подружки поражались, отчего я «резину тяну», и не строю с ним отношений. А я попросту не знала, что ответить. Не им, нет. На их мнение относительно моей личной жизни мне было плевать. Я не знала, что ответить самой себе. Ведь парень и не дурак, и симпатичный. Хотя, чего уж там душой кривить, настоящий красавчик. И горы сворачивать ради меня готов. Тем не менее, ценила и любила его, исключительно, как друга. А того, чего он хотел — дать не могла. Сердцу не прикажешь.

К чести Мансура (я не представила его вам? какое упущение!) он, как и многие восточные мужчины, умел терпеливо ждать взаимности. Однажды, ради сближения, предпринял очередную попытку затащить меня в свою жизнь, и избрал для этого не очень изобретательный, но достаточно разумный ход. Зашёл с другого фланга, как сказали бы военачальники. На дворе в ту пору уж поздняя осень стояла. Мансур, подвозя меня с занятий к общежитию, пригласил на свой День Рождения. Сказал, что, несмотря на круглую дату (20 лет, он тогда уже на третьем курсе учился), торжество будет обособленным. В формате «все свои».

Я, конечно же, согласилась, деваться было некуда. Приглашал он меня, как подругу, хотя я осознавала, что этот шаг — завуалированное знакомство с родителями. В назначенный день и час явилась к нему домой. Вся, естественно, расфуфыренная, и навороченная. Родители Мансура людьми обеспеченными были, вращались в тех кругах, которые высшими принято называть. Так что, лицом в грязь ударить было нельзя. Одевали меня всей общагой. В моей комнате целый консилиум из девочек был собран, когда различные варианты примерялись. Получилось довольно неплохо. Стильно, не броско, но со вкусом.

На торжество, действительно, только самых близких собрали. Хотя, это вовсе не означало, что народа было мало. За праздничным столом восседало несколько ближайших друзей именинника и уйма его родственников. Дяди, тёти, братья и сестры в различных коленьях. Само собой мама и... папа. Папа. Папа. Папа Мансура... Вот видите, до сих пор меня «клинит». Я никогда не думала, что с первого взгляда можно настолько сильно «втрескаться» в мужчину. Не влюбиться, а именно «втрескаться». Захотеть его. Захотеть в плен его объятий. Захотеть сгореть в нем всей, без остатка. Раньше казалось, что это всего лишь литературный штамп, которым писатели пользуются при написании «бульварных романчиков».

Оказалось, что не штамп. Смешанные чувства, переполнившие меня в тот момент, были настолько же реальны, как и этот мужчина. Как же он был хорош! Высокий, статный, косая сажень в плечах. На свои пятьдесят, с небольшим, никак не тянул. Лет сорок — это максимум. Если бы не виски, посеребренные почтенной сединой — ни за что полтинник не дать. Подбородок волевой. Взгляд упрямый и прямой. Таким металл резать можно. Имя было под стать хозяину дома, Арслан (то есть, Лев). Обращаться к нему просто по имени было бы слишком невоспитанно. Потому я сразу же узнала, что по отчеству он Батырович. Не помню, как оказалась за столом, сидящей напротив него, но тому, кто посадил меня на это место, была искренне благодарна.

Застолье началось с его же тоста, произнесенного дивным баритоном. Отдавая дань уважения к интернациональному составу гостей, говорил Арслан Батырович исключительно на русском языке. На том языке, который все понимали, и, следуя его примеру, говорили весь вечер только на нем. Далее папа Мансура, ни с кем не сговариваясь, вел вечер, словно опытный капитан, ведущий судно знакомым фарватером. Много шутил, раз за разом, заставляя всех нас надрываться от хохота. Рассуждал о международной политике, в которой, безусловно, очень хорошо разбирался, и поддерживал любые разговоры гостей. Казалось, не существовало такой темы, по которой ему нечего было бы рассказать или добавить к услышанному.