Летняя практика. Часть 3

Жизнь в сельской местности текла однообразно. Я рано просыпался и отправлялся на прогулку, затем пил кофе в своей комнате, после чего пару часов занимался с мальчиком; остальное время было полностью под моим распоряжением. Завтракали и обедали по звонку. Я спускался на завтрак и обед, а затем быстро уходил наверх к своему компьютеру. Пробовал найти их страницы в социальных сетях, но профили были с ограниченным доступом. Меня не удерживали внизу и не стесняли. Я держал себя в стороне, обмениваясь короткими фразами с членами семьи.

Елена Александровна в деревне казалась еще красивее, чем в городе. Румянец играл на ее щеках, и она, всегда изящно одетая, свежая, веселая, активно проводила время на природе. По утрам беседовала с конюхом Никитой Алексеевичем - умным, хитрым мужчиной, читала и загорала у речки, а после обеда организовывала общие прогулки и катания.

Как-то, блуждая по местности и намереваясь освежиться в воде, я оказался неподалеку от них, отдыхавших на берегу, в сопровождении остальных членов семьи, и подошел поближе. Мне предстала потрясающая картина. Она лежала на животе без топа, подставляя нежную кожу под безжалостно палящее солнце. На ней были одеты только стринги, открывая взору прекрасную попку. Сочная и подтянутая, стройно расширяющаяся от тонкой гибкой талии и переходящая в две соблазнительные половинки. Иногда она поднимала голову, осматривая окрестности. В этот момент у нее был особенно гордый вид и обнаженная попка. А может быть, как я стал про себя говорить: голый вид и гордая попка. "Нет, лучше не смотреть. Но и не смотреть тоже нельзя", - подумал я. - "Надо убираться отсюда". Заметив меня, она поморщилась и попросила подать ей полотенце, заворачиваясь в него и садясь на покрывало. Увидев мои жалкие попытки сохранять самообладание, она проводила меня насмешливым взглядом, когда я уходил. С тех пор я не собирался там появляться, купаясь в другом месте.

Чeрeз нeдeлю пoслe их oтъeздa нa мoрскoe пoбeрeжьe, я был пoкинут в eдинствeннoм сooбществe. Мне привилось желaние пoпрaктикoвaться в кaтaнии нa лoшaдях, чтoбы не терять время зря. Рядом с нашим проживанием находилась конюшня, где можно было арендовать лошадей. Однако, посетив это место, я решил, что для меня это будет слишком дорого. Когда я возвращался обратно, ко мне обратился конюх и мы начали разговаривать о разных вещах. Он поведал мне о жителях этих мест и их особенностях. Владимир был сыном от первой жены Рязановой. У второй жены, "породистой кобылки", детей не было. Он предупредил меня о том, что Рязанова строгая бабуля и держит своего мужа под контролем. Затем он разрешил мне кататься на наших лошадях бесплатно, пока хозяев нет рядом.

После их возвращения все прошло по тому же порядку.

Меня никогда не приглашали принять участие в послеобеденных развлечениях, и я был очень рад этому, так как Рязанова продолжала держаться со мной сухо и, казалось, боялась допустить меня стать членом семьи на равных правах. Очевидно, что они относились ко мне как к учителю, бедному молодому человеку из совсем другого общества. Все члены семьи смотрели на Елену Александровну. Когда она была в хорошем настроении после обеда, все шутили и смеялись; но стоило Елене Александровне скривить губы, нахмуриться или пожать плечами - все замолкали. Старшая ее сестра, уже не молодая и болезненная женщина, тревожно глядела на нее, племянница-подросток - энергичная школьница - опускала свой быстрый взгляд на тарелку. Только один пасынок не разделял общего восхищения.

Он проявлял некую индифферентность к даме и, кажется, не слишком ее любил. И она не выказывала большой привязанности к нему, была с ним ласкова, равнодушна, но между ними теплых отношений не было... Общее поклонение, которым окружали эту барыню, она принимала как нечто должное... Разбалованная вниманием, она, казалось, и не могла подумать, чтобы к ней могли относиться иначе. За обедом, отлично сервированным, обильным и вкусным, она редко обращалась ко мне с двумя-тремя фразами, как бы желая осчастливить учителя, и часто, не дожидаясь ответов, обращалась к другим, не обращая на меня ни малейшего внимания. Понятно, это оскорбляло меня. Но я не показывал виду и держал себя сдержанно и скромно. Я не вмешивался в разговоры и отвечал короткими фразами при общении со мной.

Первое время Рязанова была весела. Каждый вечер до меня доносились из сада ее веселый смех и болтовня. Она ежедневно каталась верхом и, вернувшись, вечером садилась за рояль и пела. У нее был приятный контральтовый голос, и я часто, сидя один на балконе, наслаждался ее пением. В такие вечера мне делалось тоскливо... Злоба и тоска подступали к сердцу, и я особенно чувствовал, как плохо быть бедным и незначительным человеком... Посмотрел бы я, так ли со мной обращались, если бы я не был скромным молодым человеком, нанятым в качестве учителя! Прошло две недели, и Рязанова стала хандрыть, капризничать и раздражаться. Все было не по ней.

За обедом она придиралась к сестре, к племянице, расспрашивала слуг и делала замечания Володе, совершенно не стесняясь моего присутствия. Все сидели молча и с трепетом ждали, когда Елена Александровна успокоится. Меня смешил этот трепет, особенно смешила сестра Рязановой, которая глядела на свою младшую сестру с благоговейным восторгом. Однажды во время обеда, когда Елена Александровна особенно капризничала, я взглянул на нее и улыбнулся... Она...

Мой взгляд был привлечен и я ощутила некоторое изумление. Прошло мгновение. В ее глазах промелькнула злая усмешка, но она перестала капризничать и до конца обеда молчала.

"Черт меня дернуло смеяться! - думала я, раздосадованная тем, что так легко поддалась. - Наверное, она мне не простит улыбки, позвонит мужу и... прощай мои надежды..."

Однако, к моему удивлению, на следующий день она была со мной гораздо любезнее и после обеда, когда, как обычно, я собиралась уходить, заметила:

- Ну что, довольны вы своим учеником?

- Довольна.

- И писали об его занятиях мужу? - спросила она с едва заметной улыбкой.

- Нет, еще не писала.

- Вы напишете. Леонид Григорьевич так любит Володю, что отчет об его занятиях обрадует его. Ну а сами вы довольны деревенской жизнью? . .

- Очень.

- И не скучаете?

- Нет.

- А мне все казалось, что вам должно быть скучно. Вы все сидите у себя наверху и никогда не гуляете.

- Я гуляю.

Разговор затих. Она пристально посмотрела на меня и вдруг как-то странно улыбнулась, словно красивую ее головку озарила внезапная мысль.

- Куда же вы? Мы сейчас едем кататься. Хотите? - произнесла она.

Я вспыхнула от этого неожиданного приглашения. Она посмотрела на меня, уверенная, что сделала несчастного учителя счастливым. Пришел каприз пригласить его, и он, бедняжка, смутился от восторга.

- Благодарю вас, но я бы лучше осталась дома. Я хотела пешком идти в лес.

- Не хотите? ... - изумилась Елена Александровна. - Как хотите!

Она повернулась и ушла на балкон.

Дурное расположение ее продолжалось. Елена Александровна хандрит. Гостей никого не было, а если бывали, то не интересные - какой-то допотопный сосед с женой и дальние родственники Рязановой. Рязанова, видимо, скучала. Она целыми вечерами каталась верхом и, вернувшись уставшая, разпускала волосы и лениво прилегала на оттоманку, заставляя подростка играть на рояле.

Ах, Верочка, ты так по-особенному играешь! - доносился изнизу ее голос. - Разве можно так барабанить Шопена?

Она садилась за рояль, и рояль начинал петь под ее пальцами. Капризные, страстные звуки доносились до меня. Я выходил на балкон и жадно слушал.

Обычно она скоро переставала, уходила в сад, и долго в тени густого сада мелькал ее светлый силуэт.

Со мной она стала любезней, оставляла меня после обеда "посидеть" и иногда спускалась до шутки.

Хозяйка, видно, со скуки не прочь была даже пококетничать с учителем. Это я очень хорошо видел и держал себя настороже. Ей забава, а мне может кончиться плохо. С одной стороны - капризная бабенка, а с другой - ревнивый муж.

О ревности его я уже догадывался из разговоров, которые вели иногда между собой сестры, смеясь, что они живут в деревне, запертые "Синей бородой".

Наступил июль.

Я не просиживал уже букоем наверху, а проводил большую часть времени внизу с дамами, гулял вместе, учил говорить на английском, ездил иногда верхом вместе с Еленой Александровной и держал себя с почтительной скромностью тайно вздыхающего по ней молодого человека. Это, заметил я, Рязановой нравилось. Я робко иногда взглядывал на молодую женщину и, когда она вскидывала на меня взор, тотчас же опускал глаза, как бы смущенный, что она заметила. Приютившись где-нибудь в уголке, когда Рязанова играла на фортепиано, я задумывался, и, когда она спрашивала о причинах моей задумчивости, я вздрогивал и отвечал, как будто застигнутый врасплох. А она как-то весело усмехалась и, казалось, принимала мое почтительное ухаживание снисходительно, как маленькое развлечение от деревенской скуки, тем более что она не допускала и мысли, чтобы скромный учитель смел когда-нибудь обнаружить чувства, волнующие его.

Мeня заинтересовала эта игра, я с улыбкой наблюдал, как эта капризная, разбалованная женщина, уверенная в своей красоте, подошла к скромному молодому человеку, полагая, что он тайно влюблен в нее и одного ласкового слова со стороны будет достаточно, чтобы сделать его счастливым. И Рязанова иногда дарила мне этим счастьем! Она изменила свой прежний тон и стала ровной, ласковой, покровительственно-ласковой. Ей, похоже, было забавно и весело видеть молчаливого и застенчивого учителя (она считала меня застенчивым), робко поднимающего на нее глаза и аккуратно отходящего от нее, когда она предлагала сесть рядом. Она иногда брала меня с собой верхом, и мы неистово бегали вдвоем по лесу.