Тень Часть 8

Танька долго курила сидя на кухне. Она видела как этот странный парень, которого так уважил пахан, вышел из подъезда, засовывая поглубже за пазуху свои тетради. Переходя через улицу он обернулся и увидев в окне ее, Таньку, улыбнулся, помахав ей рукой. Лицо его сияло от счастья, и даже большой заплывающий под глазом синяк не мог затушить его радости. Тоже мне, красавчик - хмыкнула Танька и демонстративно отвернулась от окошка. Ее душила обида за упущенную выгоду и распирало любопытство - что же она, дура, не заглянула в эти тетрадочки, чего этот старый хрыч про могилу то трепал? Хорошо хоть листочек успела умыкнуть оттуда. Что интересно в нем написано. Танька вытащила из кармана халата пожелтевший тетрадный листок, сложенный в несколько раз, слегка потертый на сгибах, заполненный целиком мелким ровным почерком. Она еще раз взглянула в окно, убеждаясь, что хозяин письма скрылся в темноте зимней улицы, поглубже затянулась сигаретой и углубилась в чтение.

"Привет, старик, пишу и не знаю, прочтешь ты эти строки или так и останутся они лежать у меня под матрацем. Хочется рассказать тебе правду, да уж очень сердце болеть начинает, когда начинаю думать об этом. Может напишу - легче станет. Знаю только одно - Всевышний в наказание из всех возможных вариантов зла выбирает меньшее зло. Поэтому не ропщу. А впрочем, суди сам.

Прошел год как она перебралась ко мне и мы стали жить вместе. Мои прежние рассуждения о власти казались мне смешны и нелепы. Какая к черту власть, когда я видел, с какой отвагой это хрупкое с виду существо прорывается сквозь мрак и ярость пространства и бытия. Теперь я был в ее власти. Я восхищался ею и боялся за нее. Я боялся потерять ее в любую минуту, потому что знал о ней все. Она оформила развод с мужем и мы поженились. У нее была дочь, от первого еще брака, правда жила она большей частью за границей, под присмотром ее мамы, обучаясь в одном из элитных и престижных заграничных колледжей. Время от времени она приезжала к нам, озаряя нашу жизнь беззаботной искрящейся радостью юности, подспудно напоминая нам о наших родительских обязанностях, никто о которых, впрочем, и не забывал. Мы быстро подружились с нею и то время, которое она проводила у нас, казалось мне самым счастливым временем нашей жизни. Естественно, мы жили уже не в моей убогой, дорогой моему сердцу коммуналочке, а в небольшом особнячке на берегу Москвы-реки, купленном ею и записанном на мое имя. Она была идеальной женой, нежной и покорной, и требовала от меня только одного, чтобы я писал и писал. Хотя, должен сказать, что от меня не так то просто чего-то требовать. Дело в том, что у меня довольно скверный характер, я частенько впадаю или в меланхолию или в депрессию, и в эти моменты я действительно несносен. Я глубоко переживал, уже после того, когда она, лучась счастьем и нежнейшей заботой обо мне, несет мне на веранду блюдечко с натертой морковкой, перемешанной с сахаром (кстати, мое любимое лакомство) и робко просит у меня разрешения посидеть рядом со мной и посмотреть на меня, любимого, пока я тюкаю по клавишам пишущей машинки, заканчивая очередное свое творение. В ответ она, мой ангелочек, мой аленький цветочек, растущий на полянке, видит мою угрюмую, сморщенную недовольством физиономию и слышит в ответ что-то типа - давай попозже, дорогая, ты же видишь, что я занят, ну неужели это непонятно?! Глаза ее наполнялись слезами обиды, она срывалась с диванчика и убегала к себе. А я, досадуя на свою несдержанность и проклиная свой скверный характер, через какое-то время плелся за ней, молить у нее прощения.

Но были у нас и другие моменты. Не нужно говорить, что бизнес в ее жизни играл довольно значительную роль, и я был в курсе всех ее дел. Часто это были довольно рискованные со всех точек зрения операции. Следует пояснить, что она вела крупный бизнес и имела авторитет среди определенных кругов отечественных предпринимателей. Она владела сетью магазинов и казино в крупнейших городах нашей страны, за границей у нее было множество дочерних компаний и предприятий. У нее был свой банк, штат управляющих и армия телохранителей. Меня она тоже определила на должность Консультанта "по половым вопросам" (шучу) с ежемесячным окладом в несколько тысяч долларов (а это уже не шутка), которые без пользы (а на фиг они теперь мне были нужны) копились на моем счету в Швейцарском банке. Кстати, ее настоятельные предложения перебраться жить за границу, в частности в Канаду, я повторно отверг, вежливо, но твердо. Я чувствовал, да и она по-видимому тоже, что срок нашего счастья не долгий, а отъезд из Страны возможно и поставил бы не нем точку. И мы оставались там, где были счастливы. Меня все больше и больше увлекал водоворот ее жизни. Я становился свидетелем, а потом и участником этих событий. Через короткое время меня стали признавать ее коллеги и партнеры по бизнесу. Я не стремился к этому, но моя независимость и ее благоговейное отношение ко мне заставляли и ее компаньонов относиться ко мне с должным уважением. А мне, по существу, ничего не нужно было кроме нее. Ради нее я готов пойти на все.

Да, мы были счастливы! Но смутная тревога не покидала меня ни на минуту. Ощущение какой-то опасности обострили чувства. Я даже стал писать стихи, чего раньше со мной никогда не случалось. А развязка неотвратимо приближалась. Я был спокоен, когда мне сообщали, что ее, чудом оставшуюся в живых, с переломанными ребрами извлекли из реки, куда она упала с моста с высоты в 20 метров вместе со своей машиной, когда уходила от погони каких-то отморозков. Я был спокоен, когда мне сообщали, что ее обстреляли на загородном пустынном шоссе - рана оказалась не смертельной. Я был спокоен, когда в течение пяти дней никто не знал о ее местонахождении, а на шестой она появилась под утро, молчаливая, с чернотой под глазами, коротко бросив - "Ну вот, еще одной сволочью стало меньше". Я был спокоен за нее. Смутная тревога начала заползать в меня только тогда, когда она, глядя мне в глаза своими лучистыми зелеными кошачьими глазами, взяла мою ладонь и положила к себе на пушистый животик. "Знаешь, кто там?" - она вся светилась от счастья - "Угадай с двух раз - мальчик или девочка". Я бережно обнял ее, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы радости. И в тот же момент я услышал как будто из глубины пространства крик ворона.

Мы шли по аллее парка. Была поздняя осень. Мокрая опавшая листва наползала на наши ботинки. Она прижалась ко мне и с восторгом слушала мои последние стихи, написанные минувшей ночью. Ее животик уже чуточку выпирал на ее совсем недавно еще идеально стройной фигурке. Время от времени она останавливалась, хватала мою ладонь и, прижав ее к своему животику восторженно шептала - "Слышишь? Ну, слышишь?!" "Да! Слышу!!" - очарованный ее счастьем говорил я. А она говорила - "Ему нравится, читай дальше". И я читал дальше. Стая ворон, недовольно крича, поднялась с мокрой дорожки и расселась по ветвям огромных старых сосен, растущих в парке. Они косились на нас черными бусинками своих глаз, и казалось знали о нас то, что не ведомо знать никому. На мгновение мне показалось, что одна из ворон, отделившись от стаи своих соратниц и распластав свои крылья над нами, крикнула мне в ухо что-то до боли знакомое и страшное. Я умолк, мне показалось, что сзади нас чьи-то шаги. В следующий момент я остро почувствовал присутствие постороннего на этой пустынной осенней аллее. Я обнял свою спутницу, инстинктивно оберегая ее от неведомой пока опасности. Я боялся напугать ее резким движением, хотя уже твердо был уверен, что промедление равносильно смерти. Мы остановились и я осторожно повернулся назад. По дорожке, уже в пяти метрах от нас, к нам приближался молодой человек. Встретившись со мной взглядом, он остановился. В руках он сжимал пистолет, я видел, как маленький черный кружок ствола подрагивает в детских руках, и если бы не это предательское подрагивание ствола в руках, можно было не сомневаться в решимости его намерений. Его глаза смотрели на меня враждебно и решительно. В голове с тоской промелькнуло - сколько же времени я не видел этих родных любимых глаз, этих знакомых до боли черточек лица. Мне вспомнилось, как эти пальчики, которые сейчас лежали на взведенном курке, старательно и умело собирали симпатичные домики из детского конструктора, как выводили первые, такие милые мне и маме, каракули на белом листе бумаги. Мы смотрели в глаза друг другу и молчали. Мне было все понятно и мне нечего было сказать. Я видел, как что-то черное за спиной сына обхватило его руку, судорожно сжимавшую пистолет, и направило на меня. Я видел, как затряслись губы мальчика, а из глаз вот вот готовы были брызнуть слезы. В следующий момент раздался выстрел.

Я стоял и ждал. Чего, сам не знаю. Я не знал, что значит быть убитым, и что нужно делать, когда ты убит. Но это оцепенение длилось один только миг. В следующее мгновение я сделал шаг ему навстречу и взял пистолет из его ослабших рук. И в тот же миг за спиной я услышал легкий шорох, еле уловимый звук падающего, почти невесомого тела, который пронзил меня как удар молнии. В одно мгновение перед моими глазами пронеслось все, что было связано с нею. Я не мог повернуться, чтобы увидеть ее, мертвую. Я знал, что ее уже нет. Надежды, которая жила в моей душе всегда, сейчас не было. Я твердо знал, что ее уже нет. Я с трудом повернулся и увидел ее, лежащую навзничь на сырой мокрой земле. На ее лице еще сохранилась улыбка, а глаза с любовью смотрели в темно-серое небо, по которому неслись низкие тучи. Я медленно опустился на землю, повторяя - "Зачем, сынок? Ну, зачем ты сделал это!?" Он стоял надо мной неподвижно и молчал, потупив глаза в землю. Я поднял голову и посмотрел на него. Уже около двух лет мы не виделись с ним. О его успехах в школе я узнавал, только от бабушки, моей мамы, которая несмотря на все преграды со стороны его матери, все же хоть как-то общалась со своим внуком. Я же давно прекратил эти попытки не желая хотя бы косвенно втягивать парня в войну между нами. По всей видимости, в этой войне я проиграл. Она выиграла. Она всегда побеждала. Потому что для достижения победы готова была на все. Даже жизнь и благополучие сына поставила на карту, вручив в его руки пистолет для убийства ненавистного ей врага. "Зачем же ты так, сынок?" - с горечью повторял я. Ответа я не ждал, да и не нужен он мне был, я думал лишь о той, которая лежала на земле и улыбалась низким небесам. Мальчик стоял, переминаясь с ноги на ногу. "Это ты убил ее, папа..." - он сказал это тихо, каким-то вкрадчивым голосом. Я опустил голову, не поняв поначалу смысл его фразы. Потом до меня стало доходить. Парню 14 лет. Что будет дальше? Следствие. Суд. Колония. Много не дадут, но здесь и малого достаточно. А ведь он у нас умница, в математической школе при Университете учится. Нет, все это надо сохранить и сберечь. "Послушай, сынок" - голос мой охрип -"никогда больше не делай так! Иди домой и живите с мамой с миром". Я слышал, как уже неподалеку натужно гудел сиреной милицейский газик. По всей видимости звук выстрела в вечерней тишине не остался незамеченным. "Хорошо, папа" - покорно сказал сын и скрылся в осенней холодной мгле.

Машина остановилась от нас в двух метрах визжа тормозами. Из нее выскочили три или четыре милиционера, держа автоматы наизготовку. Увидев лежащую на земле девушку и сидящего рядом с ней мужчину с пистолетом в руках, молоденький сержант присвистнув, сказал - "Бля, у него ствол!" Затем, пригнувшись заорал - "Бросай оружие, гад!" - и бросился сам на землю. Старший наряда профессионально оценив обстановку, подошел ко мне, забрал из моих рук пистолет и защелкнул на моих запястьях наручники. "Ну, что ж ты так, мужик, а?" - и сочувственно похлопывая меня по спине, подтолкнул к машине с решетками на окнах. Молоденькие сержанты возбужденно переговаривались, предвкушая награду за успешно проведенную операцию. Двое из них остались там, ожидая машину для перевозки тела..."

Бред какой-то - хмыкнула Танька. Она открыла шкафчик, достала початую бутыль самогона, налила стопарь и опрокинула его в глотку. Крякнула, передернулась всем телом, схватила соленый огурец и сунула его в рот. Затем налила еще и залпом выпила по второй. Стало хорошо. Она закурила. Выключила свет, села к столу и стала смотреть на темную улицу, освещаемую тусклым фонарем, раскачивающимся на холодном ветру. Хотелось выть вместе с этим холодным зимнем ветром, метущим по улице снежной поземкой. Она налила еще. Из комнаты слышался храп ее очередных постояльцев. Танька залпом выпила, подавив рвотную спазму, схватила последний огурец и съела. Почувствовала, что окончательно поплыла. Она достала письмо, положила его на блюдце, где только что лежал огурец и долго смотрела на него. Хотелось с кем-то поговорить. Заплетающимся языком она промычала, обращаясь к сложенному вчетверо листу бумаги - "Ну-у, что, кр-р-расавчик, давай с тобой по-з-забавимся". Достала спичку, чиркнула по коробку и поднесла горящую спичку к листу бумаги. Языки пламени медленно поползли по поверхности листа, пожирая буквы, сворачивая в черную хрупкую трубочку края бумаги. Танька заворожено глядела на занимающееся зарево. Ей было легко, она отомстила обидчику. Она улыбнулась, закрыла глаза и заснула, положив толстую щеку на засаленную поверхность стола.

Наутро пожарные вынесли три обгорелых трупа из квартиры на первом этаже зачумленной пятиэтажки. Погорельцы из соседних квартир, сгрудившись во дворе, тихонько плакали, глядя как деловито управляются спецы со своей работой. Когда рассвело, все потихоньку стали расходиться по своим квартирам, крестясь и благодаря Господа, за то, что пронес мимо них сию чашу.