Тень Часть 7

Валет освободился из тюрьмы и пил уже второй месяц. Мне не без труда удалось разыскать его, шатаясь по злачным Солнцевским местам, по задворкам рынка, по винным магазинам. Валета в общем то знали, но не каждый хотел брать на себя ответственность проводить меня к нему. Мало ли кто я, может из ментовки. В конце концов меня провели в какую то грязную закусочную при городском рынке и подвели к человеку, сидящему за пустым столиком, на котором стоял лишь недопитый стакан крепкого, почти черного чая - "чифиря" и пепельница с горой окурков. То, что это вор в законе, местный авторитет, у меня не было сомнений, в камере такие, как правило, занимают лучшие места и, как говорится, "держат масть". Он бросил на меня острый, пронзительный взгляд. Я постарался выдержать его, одновременно пытаясь внушить ему, что мы вполне можем понять друг друга. Обманывать его или как-то хитрить было бесполезно, и даже просто опасно; я догадывался, что тюрьма, если не ломает человека, то обостряет его чувства до предела, делает его практически ясновидящим. Ко всему прочему, я видел, сзади меня, за соседним столиком сидели двое бичей, один из них был не то татарин, не то казах, и я знал, что сидят они здесь не просто так - по первому же знаку пахана, если он сочтет нужным, мне в бок будет воткнуто острое длинное шило и на этом беседа будет закончена. "Зачем тебе Валет?" - спросил пахан после долгой паузы, глядя как будто бы сквозь меня. Я начал объяснять, что вместе с Валетом сидел мой приятель, с которым я общался по переписке, и он мне писал, что работает над книгой. Приятель умер, а рукопись быть может находится у Валета, и я хотел бы поговорить с Валетом, чтобы узнать где эта рукопись. "Центровой" маленькими глотками тянул чифирь, я знал, что сейчас в его мозгу идет адская работа. Человек, про которого я говорил, по мнению пахана мог быть грязной масти, то есть занимать в тюремной иерархии низкое положение - быть "пидором" или "чертом". В этом случае последствия и для и меня и для Валета могли быть очень печальными. В данный момент мы не были в камере, но волей не волей я вступал в их мир - я искал Валета, я общался с ихним паханом, речь шла о человеке, умершем в тюрьме - и я вынужден был принимать законы их отношений. В конце концов не я им был нужен, а они мне. "Кто такой?" - наконец спросил пахан сведя глаза в стакан с чаем. Я назвал ЕГО фамилию и имя. "Кличут, кличут как?" - я догадался, что он уже понял о ком идет речь - Валет не мог не рассказать о нем, вернувшись на волю, а теперь главарь просто выясняет мое отношение к этому человеку. Я назвал кликуху. Пахан медленно пережевывал чаинки, попавшие ему в рот. "А почему ты думаешь, что Валет знает где эти тетрадки? Чувак то копыта отбросил, да и тетрадочки наверное на курево разошлись. Сам же знаешь как это делается". Он пристально посмотрел на меня. Я хотел было соврать, что приятель написал мне, что передал тетради Валету, но язык как будто присох к гортани - врать ему было невозможно. Я опустил глаза в землю и глухо сказал - "Я знаю - они у него". Пахан усмехнулся и сделал знак одному из сидящих у меня за спиной урке - "Проводи". Потом добавил - "Если - свое, тогда заберешь, а если - нет, пеняй на себя". Глаза его сделались холодными и колючими, он посмотрел на меня как на труп. Я поднялся, вежливо попрощался и пошел на улицу в сопровождении татарина.

Мы долго шли по заснеженным улицам подмосковного городка. Свою машину я на всякий случай оставил на стоянке возле центрального универмага, чутье мне подсказывало, что в данном случае лучше быть не связанным никакой собственностью. Остановились около панельного пятиэтажного дома, "татарин" - он оказался не татарином, а просто угрюмым, молчаливым уркой - показал подъезд, назвал номер этажа и квартиры. Я кивнул, как бы прощаясь сним, и пошел в дом. Остановился перед входной дверью в квартиру. Вместо замка в двери зияла огромная дыра, нажал на звонок - звонок не работал. Осторожно взялся за ручку двери и слегка надавил. Дверь отворилась. Я приоткрыл ее и прислушался. В квартире было тихо. Я негромко крикнул - "Есть кто живой?" По квартире пробежало гулкое эхо. Я крикнул погромче. Тишина. Вошел внутрь, прикрыл за собой дверь, в коридоре по ободранным стенам бегали тараканы, заглянул в комнату. Комната была почти пустой, только возле стены стоял старый раздолбанный топчан, заваленный тряпьем. Сквозь грязные треснутые стекла в комнату лился хмурый свет зимнего дня. Заглянул на кухню - та же картина, на разломанном столе и на полу стояли пустые бутылки из под водки, портвейна и прочей дешевой бормоты. Прислушался - из ванны доносился шум льющейся воды. Приоткрыл дверь ванной и увидел голого, лежащего в ванне человека. Его тощее тело с выпирающими маслами и ребрами казалось синим, на нем не было ни одного места свободного от наколок. Кресты, купола, змеи, драконы - чего только не было на этом тощем, тщедушном с виду теле. Мой взгляд остановился на бедре, где была выколота телка с широко разведенными в стороны ногами, а рядом с ней мужик, лезущий на нее с толстым длинным членом. В голове мелькнуло чувство профессиональной неудовлетворенности - подумал, что мужика нужно было бы немножко развернуть; усмехнулся про себя - мол, жаль нельзя подправить. Да, это был Валет. Он лежал в ванной закрыв глаза и спал. Вода из душа текла ему под жопу и убегала в сливное отверстие ванны. Пар поднимался клубами к потолку и крупными каплями осаждался на холодных стенах; с потолка по стенам струйками стекала вода. Я ступил на выщербленный кафельный пол и закрутил воду. Стало тихо. Прикоснулся рукой к телу человека - теплый, значит живой. Потряс его за плечо. Валет вздрогнул и стал открывать глаза.

- "Вставай, одевайся" - сказал я ему - "Замерзнешь". Парень подтянулся на руках и принял сидячее положение, он смотрел на меня безумным замутненным взглядом. В его затуманенном алкоголем и может быть наркотой мозгу я представлялся наверное в образе участкового, который собирается упечь его на очередные пятнадцать суток. Я смотрел на него и вспоминал, как в камере он подсел как-то ко мне и попросил почитать ему что я пишу в своих тетрадях. Поначалу я послал его по-дальше, но потом решил, что может быть он будет единственным моим читателем-слушателем, и стал читать ему написанное мной. Он сидел и слушал, сначала с глумливой улыбочкой на лице, а после зачарованно раскрыв рот, счастливо, по-детски улыбаясь. Я не знал, понимает он чего-нибудь из того, что я ему читал, или нет но слушать он готов был меня бесконечно. Однажды он попросил у меня листочек бумаги и карандаш, забился на своей шконке и весь вечер что-то калякал на листе бумаге, ожесточенно при этом грызя и без того убогонький карандашек. Так он написал свое первое стихотворение. Показал его мне, гордо сияя золотыми коронками во рту; я, изумленный его творением, лишь подправил парочку рифм и посоветовал писать дальше. Предложил ему найти кого-нибудь по переписке, девицу какую-нибудь, которой можно было бы пудрить мозги своими творениями, а по освобождении пристроиться к ней под бочек. С твоими способностями, убеждал я его, тебе любая даст, а в придачу еще и дочку под тебя подложит. Он скалился в ответ счастливой улыбкой. И вот он лежал передо мной в ванной, весь синий, не то от холода, не то от татуировок. Я начал трясти его сильнее

- "Вылезай," - говорю - "разговор есть". Глаза его забегали, в них отразился страх.

-"Начальник, за что?! Не трогал я его... он первый, козлина бля, начал..."

- "Да не начальник я, вставай говорю, разговор есть." Я смотрел ему в глаза, пытаясь вразумить, что бояться меня нечего. Взгляд его стал осмысленным, он с изумлением уставился на меня. Я ласково улыбался ему, как старому знакомому. Но, по всей видимости, мою улыбку он воспринял по другому - на лице его отразился страх, он сжался в комочек и запричитал

- "Уйди, уйди от меня... я не хочу" Я изумился

- "Ты что, испугался меня? Посмотри - это же НЕ я! Посмотри получше". Я понял, что сам несу какую-то чушь. То, что он узнал меня, не было сомнения, я это видел по его глазам.

- "Ага, как же -не ты!" - стуча зубами от страха, наконец произнес он, - "Что, я тебя не узнаю что ли?!. Так ведь ты же окочурился, в тюряге еще." Я оторопел.

-"Да нет, как видишь, живой я" - я сам был ошарашен не меньше его, начиная опять сомневаться - кто я такой. Как он мог меня узнать? - думал я. Он первым стал приходить в себя.

- "Ну, ты бля молоток.. Ну бля залупил... " Он стал подыматься из ванны. Теперь он с восхищением осматривал меня, протянул руку похлопал меня по шее, по лицу - "Клевый прикид! Где оторвал? Это что, тот, который тебе картинки слал?" Блин, думаю, говорит, как про пальто какое-то, а говорит то он про меня, про мой облик, мое лицо.

- "Да... тот самый..." - процедил я сквозь зубы, - "давай вылазь по-быстрому, у меня времени нет фуфло тут с тобой разводить". Он вылез из ванны, натянул штаны, рубаху

- "Братан, давай по стаканчику, за встречу"- потянул он меня на кухню.

- "Не, я не буду. Не пью" - соврал я - "Ты вот что... тетрадочки мои сберег?"

- "А как же старик, сберег, они мне знаешь как пригодились!"

-"Давай их сюда"

- "Так это... у меня их нет... Танька, стерва, заныкала. Говорит - деньги плати за бабло, я тебя что, задарма обслуживать буду?! Я в тумбочку полез, там у меня три рубля лежало, а она - шасть туда сама вперед меня, да и все и заграбастала. Вместе с тетрадками унесла. Тварь. Слышь, братан - глаза его подернулись поэтической поволокой - я, там, продолжил твой роман, так завернул, блин, сам кайф словил... А она, тварь - глаза его снова стали злыми - говорит, за обслугу рассчитаешься тогда отдам. Сука!" Я помрачнел.

-"Сколько ты ей должен?"

- "Говорит сто баксов гони. Да за полтинник с ней можно сговориться... Вот только где его взять? Слушай, одолжи червонец, нутро горит.." Я достал из кармана купюру и протянул ему.

- "Где эта блядь живет?" Он назвал адрес. Спускаясь по лестнице, на площадке второго этажа встретил пожилую изможденную женщину. Она стояла с пустой рваной хозяйственной сумкой в руках и с тоской смотрела в грязное окно подъезда. Ноги не несли ее дальше, лицо выражало муку и боль. Мать его - пронеслось у меня в голове. Господи - прочел я в ее скорбных глазах - за что ты послал мне такую беду, за что ты не любишь Валёчка моего, сыночка непутевого? Хоть бы прибрал ты его быстрее к себе... а потом... и меня тоже...

Танька - шоколадница специализировалась на обслуживании только что вернувшихся из заключения пацанов. У каждого из них какие никакие а деньжата имелись и они тратили их неистово. Танька была в теле - буфера, зад - и дело свое знала. Она вполне могла бы и поприличнее путанить, но ее вульгарная внешность, хриплый прокуренный голос ограничивали круг ее клиентуры. Пацаны, вернувшиеся с зоны, западали на нее сразу. Они готовы были отдать ей сразу весь свой нехитрый скарб и те гроши, которые выдавались им по выходе из зоны. Танька знала их возможности и цену не ломила. Ко всему прочему, половину она отдавала "крыше".

Я решительно шел по заснеженным улицам города. Начинало смеркаться. Оглянувшись я увидел идущего за мной в отдалении человека. Татарин, блин, пасет все же.. да, хрен с ним.. Найдя нужный подъезд, остановился перед дверью на первом этаже. Постучал. Долго не открывали. Постучал сильнее. Из-за двери послышался хриплый голос

- "Кто?"

- "Свои" - крикнул я - "открывай, дело есть"

- "Да кто это?" - с раздражением повторила она вопрос.

- "От Валета я, открывай". Она куда-то ушла. Одевается наверное, подумал я. Дверь отворилась. Передо мной стояло существо, ярко выраженного женского пола. Большие, лоснящиеся от красной помады губы, плошки глаз, обрамленные длинными накленными ресницами на пухлом лице, всклокоченные светлые волосы с прической типа "взрыв на макаронной фабрике", ну и грудь, живот, жопа... Короче, весь ее облик был воплощением большого полового органа - пизда в натуральную величину. Извини читатель, но более точного сравнения я привести не могу. Она стояла запахнутая в халат на голое тело и вопросительно смотрела на меня - какого, мол, х.. Я начал без предисловия.

- "Тебе Валет тетрадочки оставлял - отдай"

- "Бабки гони"

- "Сколько?" Она затянулась дешевой сигаретой, глаза ее профессионально ощупывали меня

- "Штуку". Я недоуменно уставился на нее

- "Тысячу рублей, что ли?"

-"Баксов" - она скривила презрительную гримасу. Я начал закипать гневом.

- "Каких, на х.., баксов?!". Я сжал кулаки и начал наступать на нее. Девка завизжала и побежала в комнату. Из комнаты послышался грохот опрокидываемых табуреток или чего то еще, сочный злобный мат, предшествующий как правило начале любой драке, из двери вывалились двое устрашающих вида амбалов и бросились на меня. Я опередил одного и нанес ему прямой встречный в голову. Куда попал не помню - он брыкнулся на пол. Помню лицо второго, перекошенное яростью, с выпученными, какими-то белыми глазами. Помню, как уворачиваясь от его чугунных кулаков, пытался нанести ему удар в челюсть. Помню, что целил именно в челюсть и куда-то даже попадал. Потом сильный удар в висок отбросил меня к стене, зеленые круги поплыли перед глазами - пропустил все же - с досадой мелькнуло в голове. Почувствовал железную хватку его рук, сдавивших ворот моей куртки, и сильнейший удар головой об стену; все вокруг закачалось и начало переворачиваться вверх ногами. Потом наступил мрак. Очнулся лежащим на полу. Из носа текла кровь, левый глаз заплыл и сильно болел, на голове вспухала огромная шишка. Я приподнялся на руках и сел на пол. Руки ноги болели, но были целы. Прямо передо мной, на стуле, сидел пахан, с которым мы разговаривали утром в закусочной. В дверях стоял "татарин". Один из "амбалов" грязно матерился из ванны и громко сморкался, видимо у него тоже текла кровь. За другим ухаживала Танька, она заботливо протирала ему лицо какой-то тряпочкой, он злобно сопел, злобно ругался и время от времени ойкал. Увидев, что я оклемался, пахан примирительно похлопал меня по плечу.

- "В рубашке родился, по второму разу считай воскресаешь" - он хрипло загыгал, выказывая свое одобрение - "Ему бы центровым быть, а вы его чуть не пришили. Такие финты не каждому по плечу - через могилу с кичи ушел!" Он повернулся к Таньке - "Неси чего взяла - отдай... хозяину". Танька, злобно шипя, но безропотно, пошла куда-то в комнату. Через минуту она вынесла пообтрепанные, до боли родные мне, милые моему сердцу, тетрадочки. Прижав их к груди, позабыв про боль и обиду, я вышел на морозную улицу.