Тень Часть 4

Я вышел из поезда и пошел по перрону. Мыслями я все еще был там, в Торжке. Хорошо, что все так удачно получилось - размышлял я - на денечек бы позже приехал - попал бы в непогоду и ни за что бы не нашел могилу. Снегом замело бы - и привет. На часах было 6 утра - отлично, подумал я, даже домой успею заехать перед работой. В то время мы жили с женой и сыном в Южном Бутове - не ближний свет, но нам всем там очень нравилось: новая просторная квартира, чистый воздух, лес рядом, да и от родителей, тестя с тещей, подальше. С работой тоже к тому времени все наладилось. Возвращаться домой и так всегда приятно, но сейчас я чувствовал что-то совершенно особенное. Словно я вернулся в родной, любимый город после долгого отсутствия, вернулся, преисполненный творческих планов, с багажом новых ощущений и нерастраченных желаний. Душа моя пела! Напевая себе под нос какой-то бравурный марш, я почти вприпрыжку помчался к метро. Заскочил в вагон и плюхнулся на сиденье. Какие же симпатичные люди вокруг! - мелькнуло в голове. Вот они едут куда-то, каждый по своим делам. И я еду. Сам по себе. Свободный. Вольный... Причем здесь "вольный"? - удивился я собственным мыслям. М-да, по-видимому сказывается посещение тех скорбных мест, откуда я только что приехал. Люди - и здесь и там. Одни едут куда-то, чем-то озабоченные, может быть в плохом настроении. Но свободные. А другие... Я прикрыл глаза пытаясь представить себе, чем в это время могут заниматься "другие". В голове легко и отчетливо проявилась картина.

Тесная тюремная камера. Стены, выкрашенные грязно- зеленой облупившейся во многих местах краской. Вдоль стен стоят нары в два яруса, на них лежат зэки. Из под дырявых одеял торчат ноги, руки, затылки, у кого наголо бритые, с багровыми рубцами шрамов, у кого просто лысые, плешивые. Зэки лежат и на полу под нарами, некоторые сидят у стены. В углу камеры стоит параша, около нее, положив голову на толчек спит зэк - "мокрица", занимающий низшее положение в камерной иерархии. В камере жара и вонь. Свет от тусклой лампочки под потолком почти не достигает пола; я вижу как в темном углу на нарах, сухопарый, весь татуированный зэк, по тюремной терминологии "блатной", дрючит пидара. Блатной что-то негромко наставительно говорит пидару и время от времени резко бьет его ребром ладони по спине. Пидар, сдержанно охая, покорно стоит на коленках, уткнувшись лицом в сбившийся матрац. Слышен отчаяный скрип деревянных нар. Меня это не касается, да и никого это тоже не касается, пидар, конечно, хоть и человек, но он пидар, и этим все сказано. Я лежу на своем месте и прикрыв глаза пытаюсь сформулировать мысль, которая должна принадлежать одному из персонажей моего произведения. Вот уже несколько месяцев, коротая срок, я пишу его в засаленной ученической тетрадке огрызком простого карандаша:

"... Власть! Это сладкое, дурманящее слово, от которого люди сходят с ума. Власть не дают, властью нельзя поделиться. Власть отбирают, завоевывают ее силой и кровью, за нее платят жизнью. За нее бьются насмерть короли на поле брани и зэки в тюремной камере. Воля к власти сильнее воли к жизни. Она как наркотик - один раз испробовал и погиб. Врожденная властность - дар Божий, или печать Сатаны? Скорее - Сатаны, поскольку она не абсолютна, она - относительна. Власть над чем? Над людьми, над умами, над рабами, над шайкой бандитов. Над душой и телом.... Над жизнью и смертью..."

Тетради, их пять штук, лежат у меня под матрацем. Они никому не нужны кроме меня и опасаться надо только того, чтобы какая-нибудь шваль не использовала их на подтирку. Однажды мне уже пришлось отделать за это глумливую рожу одного из "блатничков". Самому, правда, тогда тоже досталось, но с тех пор на мои вещи никто не посягается. Вот только кончаются тетрадочки уж больно скоро. Хорошо хоть дружбан с воли нарисовался, надо бы отписать ему, чтобы побольше пустых листов в конверт клал. Вообще, мне с ним повезло. Лох, конечно, но мужик неплохой. Пишет, старается. Пишет, правда, неплохо, ребятам нравится. А когда с картинкой чего-нибудь пришлет, так вся камера плывет. Смех. Даже Дрын, пахан криворожий, и тот под одеялом дрочит, никакие пидары ему тогда не нужны. Да, блин, совсем забыл, надо же ответ дружбану сегодня отписать - сегодня все же почту забирают. Беру карандаш, новый листок бумаги, минуту рассматриваю серый, в грязных подтеках потолок... и вот я снова на воле. Пускай мужик позавидует:

"... Она лежит у меня на руке и из ее полуоткрытого ротика медленно течет слюнка мне на плечо. Я чувствую неторопкое ее течение мне подмышку и дальше по боку на простыню. Невольно улыбаюсь этому, потому что мне щекотно. Хочется смахнуть эту шаловливую струйку, но боюсь разбудить котенка, который мерно посапывает на мне, обхватив меня своей лапкой и забросив на меня свою голую ножку. И все же не могу удержаться, чтобы не поцеловать ее в эти припухшие губки, которые пускают на меня слюнку. Осторожно поворачиваю ее головку к себе и прикасаюсь губами к ее губам. Она инстинктивно, даже не открывая глаз подставляет мне свой алый, горячий ротик. Я нежно, осторожно целую ее, она блаженно улыбается во сне и снова словно зарывается в меня всем своим существом. Осторожно устраиваюсь так, чтобы ей было удобно на мне; она будет спать еще дальше. Я вижу, как сквозь задернутые шторы струится хмурый рассвет. Сна уже нет, я лежу и думаю. За эти последние дни, которые она живет у меня, я многое узнал про нее. Я был невольным участником событий ее бурной и, я бы сказал, небезопасной жизни. На моих глазах принимались решения, о которых мне было и подумать жутко. С моего телефона, который раньше ничего кроме обычной бытовухи не слыхал, отдавались распоряжения в десятки, если не сотню городов мира. Я восхищался глядя на нее, как она, одной рукой вытирая свою писичку после меня, другой прижимает трубку к своему маленькому ушку и ангельским голоском диктует приказания на французском - Tu dois trouver cet homme et prendre de lui la dette. Lance n'oubliera pas sur les pour-cents..(- Вы должны получить с нее сто тысяч. И не забудьте пожалуйста про проценты...) Затем, послав мне очаровательнейшую улыбочку, как бы извинясь передо мной за эти вынужденные отвлечения, крутит снова телефонный диск - "Сейчас еще в Лондон позвоню и все, отключаем аппарат". Вчера пришел счет за телефонные переговоры, в котором фигурировала цифра, которую я называть просто не буду. Естественно, никаких денег с меня и не предполагалось, в этом я и не сомневался - ну, даст она пару тысяч баксов, пойду и оплачу, может на пиво еще останется - думал я. Но и пиво тоже обломилось! Она просто взяла эту бумашку у меня из рук и куда-то позвонила - неужели ты думаешь, я отпущу тебя от себя, хотя бы на минуточку?! Н-да. Ко всему прочему, она еще и ревнива. Она жутко ревнива и ничего объяснить ей просто невозможно. Обыкновенный звонок моей сотрудницы с работы вызывает у нее истерику. Она грозится обанкротить мою фирму (где я, в смысле, работаю), она грозится уволить меня отовсюда и навсегда, она грозится выцарапать глаза всем этим "шлюхам, которые там вокруг меня увиваются". Я говорю - "Фирму - пожалуйста, громи, топчи, мне не жалко! Но девушек, то зачем трогать?" Она с размаху бьет меня по лицу, я пытаюсь обнять ее и приласкать. Она вырывается от меня, хватает свою сумочку и, посылая в мой адрес немыслимые проклятия и угрозы, вылетает за дверь. Я бросаюсь на диван, проклиная себя за несдержанность. Потом, выждав некоторое время, набираю ее номер. Трубка долго пищит. Потом я слышу ее тихий голос. Она плачет. Мой котенок плачет! Горько, горько плачет. Я, не в силах справляться с комком, подступившим к горлу, умоляю, упрашиваю ее вернуться. С трудом вытаскиваю у нее признание где она находится. Оказывается, возле булочной. Бегу туда, набросив на голое тело пальто. Она стоит, стройненькая, миниатюрненькая, вся облаченная в кожу, волосы растрепаны, носик и глазки распухли от слез. Я нежно обнимаю ее и веду к себе. Краем глаза замечаю стоящий на другой стороне улицы черный джип "мерседес" в котором кто-то сидит и пристально смотрит на нас. Встретившись с ними взглядом, я чувствую как между нашими зрачками словно электрический разряд пробегает искра; они поспешно опускают глаза, чтобы не выдать себя, и отворачиваются. "Черт", - думаю, - "надо бы куртяшку поприличнее себе что ли купить". И вот ее глаза снова сияют. В них, словно в чистом небе после грозы, искрится яркое солнце. Оно постепенно прогревает все вокруг и вновь воцаряется зной. Вчера она предложила мне ехать с ней в Канаду. Навсегда. "А как же муж?" - спрашиваю. "Неужели я тебя в месте с мужем возьму! Ты и будешь моим мужем, мы же с тобой поженимся!" Женитьбой меня не удивишь, не в первой, но вот ехать в Канаду... "Что я там буду делать?", - спрашиваю. "Глупый, у тебя будет все! Кроме тебя мне никто не нужен. Только власть разделим на двоих." И вот я лежу в утренней полутьме и размышляю над ее словами. Она действительно готова поделиться со мной всем, что у нее есть. Даже властью! Как она себе это представляет? У меня будет все. Точнее, у меня будет то, чего у меня не было никогда до нее, да и не будет. Но все ли это? Так. У меня будут деньги, у меня будет власть. Власть над чем? Власть над бандитами, которыми она управляет и которые охраняют ее даже сейчас вопреки ее распоряжениям и воле? Так, хорошо, а чего у меня не будет? Не будет этого хмурого серого рассвета, льющегося с весенней улицы Москвы. Не будет старенькой пишущей машинки "Оптима", стоящей у меня на столе, и моей работы за сто пятьдесят рублей в месяц, и этой уютненькой коммуналочки. Кстати, а куда соседи подевались? Что-то давненько их не видно, уехали куда, что ли? А, Бог с ними. Так, чего еще не будет. Не будет сына поблизости, и дочери тоже. И жен моих бывших тоже не будет. Пропадут без меня, ох, пропадут! Да и языков я не знаю. Она, вон, на двух, а то и на трех свободно шпарит. Да и не мальчик я уже. Нет, никуда я не поеду. Ладно, все равно скоро она прозреет и все увидит сама. Может денег напоследок оставит... Последняя мысль меня самого рассмешила так, что я беззвучно расхохотался. Она сквозь сон почувствовала, что я не сплю - "Ты что?" - промурлыкала она, повернув ко мне личико, и улыбнулась не раскрывая глаз. Я стал нежно целовать ее в глазки, в носик, в губки. Она еще больше забросила на меня свою голую ножку. Я почувствовал, как мой член начал наливаться каменной твердостью. "На зарядку пора, дорогая" - прошептал я ей в ушко. Она кокетливо сморщила носик, показывая, что ни на какую зарядку она не собирается подниматься. "Тренер сказал,"- нежно шептал я ей дальше - "что выебет всех, кто не ходит на зарядку". Она сдержалась, чтоб не рассмеяться, и после короткой паузы невнятно промурлыкала - "Пускай ебет..." "Ну, смотри" - с шутливой угрозой проговорил я и осторожно выбрался из под одеяла. Она продолжала лежать на животике, слегка улыбаясь, мол, пускай делают с ней что хотят, никуда она не побежит. Ее голая попка вызывающе белела в полумраке комнаты. Я осторожно приставил к ней свой мгновенно окаменевший член и начал искать вход. "Куда?" - удивленно воскликнула она. Но я уже чувствовал, как мой металл, медленно погружается в узкое тесное отверстие ее попки. Она тихонько вскрикнула и блаженно закрыла глаза. "Нехороший!" - страстно прошептала она - "Что ты со мной делаешь!" В этот момент словно искра в голове промелькнула четкая, как озарение, мысль. Мысль, от которой старик Ницше перевернулся бы в гробу, мысль, которая поставила все сразу на свои места, и которая все сделала для меня ясным и понятным. В этот момент я ощутил безграничную и абсолютную власть над ней, власть, которую нельзя позаимствовать и которой нельзя поделиться ни с кем, власть, которая всегда во мне и всегда будет со мной. Это было сладкое и щемящее чувство, не сравнимое ни с чем на свете и если ты хоть раз испытывал нечто подобное, ты меня поймешь и простишь... Через минуту я кончил, разрядившись фонтаном горячей спермы в глубине ее тесной попки..."

"Станция Кропоткинская" - объявил гнусавый голос из репродуктора. Я вскочил с места и вылетел в раскрывшиеся двери. Я бежал наверх, распираемый счастьем, словно воздушный пузырь поднимающийся к поверхности воды из темной, холодной глубины водоема. Я выскочил на улицу и Гоголевский бульвар захватил меня в свои объятия. Я помчался по нему еле касаясь ногами земли. Сивцев-Вражек, Афанасьевский переулок, Староконюшенный и наконец... Арбат. Вход в подъезд со стороны Серебряного переулка. Я стою перед массивной дверью своего подъезда и набираю код, пальцы стремительно и точно выбирают нужную комбинацию цифр. Стоп! Какие цифры...? Какой подъезд...? При чем здесь ... Арбат!? В полном затмении я стоял перед отворившейся дверью подъезда. Открылась... Значит код правильный. Откуда я его знаю? Угадал? Но при чем здесь вообще Арбат? Я здесь живу?! Как же так, ведь я живу в Южном Бутове. Там меня сейчас ждут жена и сын. Нет, у меня наверное жар. Я болен. Простудился в поезде. Но, что это за дом? Почему мне все здесь так хорошо знакомо? Даже код набрал верный... Поколебавшись я шагнул в темноту парадной. Медленно, прислушиваясь к себе, поднимаюсь на второй этаж. Номер квартиры должен быть... тринадцатым. Поднимаю глаза - тринадцать. Рука машинально лезет в карман за ключами. И в этот момент как-будто вспышка молнии озарила мой взор, расколов мозг пополам - ведь это ЕГО квартира. Теперь я твердо знал - да, это его квартира. Но как я здесь оказался? Я шел как к себе домой, я знал адрес наверняка... я знал даже код. Я почувствовал как холодный пот побежал со лба по лицу. А кто же... я... Я начал лихорадочно ощупывать свое лицо. Зеркало.. Где зеркало или хотя бы что-нибудь... Я знал, что напротив подъезда есть продовольственный магазин. Мне нужна была его витрина, его стеклянная витрина, в которой я увижу... Что я увижу!?? Я вышел из подъезда и превозмогая страх взглянул на свое отражение в мутном стекле. Да нет, это - я - отлегло от души. Вот он я. Перекошенный правда от страха, челюсть отвисла. "Рот закрой" - сказал я своему отражению. Отражение покорно закрыло рот и немного приосанилось. "Вот, так-то лучше. Не сутулься" - машинально сказал я сам себе. На душе полегчало. То, что я - это я, в этом не было сомнений. И то слава Богу! Но что же со мной произошло? Как-будто чем-то заразился, что-то подцепил. Болезнь? Да нет, не похоже. Я еще раз ощупал себя руками. Да нет, это я, все это мое, мои руки, лицо. Я стоял на другой стороне переулка и смотрел на окна второго этажа. Вот за этим окном, между широкими старинными рамами спал мой сынуля, когда ему было всего один месяц отроду. Мы клали между рам теплое одеяло, сложенное в несколько раз и он спал там зимним днем, крепко завернутый в свое одеяльце. Спал, как на свежем воздухе, спал по долгу и крепко. А потом, проснувшегося, мы с мамой вынимали его оттуда, бережно разворачивали и он улыбался нам своей обворожительной беззубой улыбкой. Все это я отчетливо помню, все это было. Но не со мной. Все это было с НИМ! Это был ЕГО ребенок, это была ЕГО жена, это был его дом. Это была только догадка, но жуткая догадка. Нужно было это как-то проверить. Я знал... или не знаю как даже сказать, что соседку зовут Верой. Женщину, живущую в этой квартире должны звать Вера, у нее должно быть двое детей и муж. Как звали мужа, я, естественно, тоже знал... Я еще раз взглянул на себя в отражение витрины, убеждаясь, что это я, а не он, и медленно пошел в парадное. Взойдя на второй этаж, я долго стоял, не решаясь нажать кнопку звонка. Что я ей скажу? Ведь она не должна меня узнать - убеждал я себя, ведь я же не ОН. Нажал на звонок, раздался хорошо знакомый мне пронзительный звук. За дверью, в глубине длинного коридора послышались шаркающие шаги.

- "Кто там?" - услышал я голос Веры.

-"Мне, пожалуйста, ..." - назвал я ЕГО фамилию. Я почувствовал, что она в замешательстве.

- "А он здесь не живет" - наконец ответила она не открывая двери - "Уже давно" - добавила она.

-"А кто-нибудь живет в его комнате?" - спросил я, ничего более умного мне в голову не пришло.

- "А!" - оживилась она - "Вы наверное по обмену? Здесь бывает его жена, только сейчас ее здесь нет".

-"Жаль" - говорю я.

-"Но я вам могу показать его комнату, если хотите" - Вера всегда была приветливой и отзывчивой душой.

- "Был бы Вам очень признателен!".

Она начала открывать замок. Дверь отворилась. На пороге стояла Вера. Она приветливо улыбалась, пропуская меня в прихожую. Я вошел. Все вокруг было до боли знакомое, даже запах. Вот здесь моя вешалка, сюда я вешал свое пальто, а вот сюда ставил ботинки. А вот моя дверь. В центр двери вбит маленький незаметный гвоздик, на него я вешал табличку "Меня нет дома", когда не хотел, чтобы меня беспокоили по телефону. Вера прошла на кухню - я знал, что кухня в конце коридора, направо, - и принесла ключ. На меня она смотрела как на абсолютно постороннего человека. Долго возилась с замком. Замок всегда немного заедал, нужно было слегка притянуть дверь на себя, а ключ вставлять не до конца, но я все же удержался от совета. Наконец она открыла дверь и я вошел в СВОЮ комнату. Все, как и пять лет назад стояло на своих местах. Телевизор, холодильничек, радиоприемник, пишущая машинка... Знакомо скрипнула половица под ногой. Я отметил, что телефонный аппарат стоит не на журнальном столике, а на диване и рядом лежит какой-то модный красочный журнал. "Наверное жена оставила" - мелькнула догадка в голове. Я постоял, как бы критически осматривая помещение. О чем-то нужно было говорить.

-"Ну и когда можно с хозяйкой пообщаться?"

-"А Вы ей позвоните, здесь она практически не бывает. Вы знаете ее телефон?"

- "Н-нет"- в некоторым замешательстве проговорил я.

- "Сейчас я Вам его запишу" - она протянула мне листочек с хорошо знакомым мне номером.

- "Спасибо... Простите, а Вас как зовут?"

- "Вера" - приветливо улыбнулась она.