Кукольный театр Часть 2

Мария

…Влажный, липкий холод пронизывает все тело, просачиваясь сквозь обнаженную кожу и поглаживая обжигающими прикосновениями внутренности. Я стою на коленях на жалкой кучке гнилой вонючей соломы. Солома мокрая и холодная, но все-таки это не холод камня. Тело бьет крупная, не утихающая ни на мгновение дрожь. Обхватываю плечи руками, прижавшись животом к коленям, но это помогает мало. Зубы громко стучат, и при каждом выдохе изо рта вырывается облачко пара.

Факел медленно умирает. Тусклое пламя лениво шевелится, отбрасывая на стены короткие оранжевые блики и по-змеиному шипя каждый раз, когда в него падает с потолка капля.

Девочка то ли уснула, то ли потеряла сознание. Зарывшись в кучу гнилья, она свернулась в комочек, и до меня доносилось прерывистое натужное дыхание. Женщина тоже затихла. Скорчившись у стены, она очень тихо скулит и изредка сучит ногами, тогда цепи, в которые она закована, тихо и мелодично позванивают о камни.

Я смотрю перед собой. Страх, сковывающий тело, сильнее любого холода, полностью замораживает волю, и я не могу даже двигаться. Только дрожу. Больше всего на свете мне хочется проснуться. Открыть глаза и увидеть перед собой что угодно другое, только не эти холодные, липкие стены, черную, как смоль, лужу посреди камеры, синюю худую ногу девочки, торчащую из прелой кучи. Я снова и снова закрываю глаза, сжимая веки до боли, до слез. Я молюсь. Я не помню, как это делается, но я стараюсь, проговаривая про себя умоляющие слова, которые должны разжалобить судьбу, закинувшую меня в это страшное место. Я очень стараюсь…

Барс

Почему Барс? Это не поза и не выпендреж. Так прозвали меня мои бойцы еще в восемьдесят пятом за речкой. Они вообще людей понимают, и клички дают, глядя не на внешний вид, а на сущность. Сущность во мне после трех лет войны была понятно какая. И кошачья кличка меня не коробит. Я даже по спискам в группе проходил тогда как старший лейтенант Барс. Так с тех пор и живу. Без имени.

Три железки на груди и четыре звездочки на плечах - плохая плата за кровь. Тем более, когда кровь - твоя собственная. Тем более, когда тебя как кутенка вышвыривают из части всего-то за то, что в сраном горном ауле твои ребята неполиткорректно прирезали пару-тройку местных. Видать, нужные они оказались для новой власти. И хрен с ними. Рассказывать тошно. Да только был капитан, и нет капитана. Зато теперь появился новый Барс. Руководитель нового проекта Хозяина. Управляющий, так сказать.

Хозяина я зову так не потому, что прогибаюсь. Нет. Хозяев у меня по жизни не было. Просто он и есть хозяин очень многого. В том числе и людей. И это уже стало его именем. Прямо как у меня. К тому же он и вправду гений, и я его уважаю. И побаиваюсь. Как и я - он зверь. Сильный и опытный хищник, не боящийся крови. И мы друг друга уважаем. На этом мы и закончим, потому что в самокопании я не силен, и искать источник превращения меня из зверя домашнего в зверя дикого не хочу.

Наша студия спрятана в горах так хорошо, что даже я, побегавший в свое время по ним на своих двоих во исполнение воинского долга, вряд ли нашел бы ее. А кабель, по которому мы гоним трансляцию, спрятан получше правительственных. Хозяин многое может. Особенно, когда стрижет неслабые купоны с нашего предприятия. Пройдет совсем немного времени, и мы запустим на своей базе очередной проект, потому что сочные и жирные от зелени клиенты из стран вероятного противника уже пускают слюни в ожидании продолжения. Но об этом позже.

Пришли.

Наши бляди стоят на коленях вдоль стены, дисциплинированно согнувшись и упершись лбами в пол. Бляди - это не ругательство и не сущность их жизни. В этом смысле их никто давно не употребляет, разве что ради развлечения, после ударной дозы травы, запихивая в них разные предметы. На самом деле это наши рабыни. Рабыни в прямом смысле. Убирать в комнатах, стирать, носить - это их задача. За свою работу они не получают ничего, кроме скудной еды и маленькой голой камеры для сна.

Марат пинает ближайшую рабыню в бок, и та неуклюже поднимается на ноги, следом поднимаются остальные. Три черноволосые головы опускаются вниз, три пары раскосых глаз упираются в землю. Рабыне запрещено смотреть на хозяина. Все наши рабыни - три здесь, и еще две, убирающиеся на кухне, - естественно, местные. Невежественные и недалекие деревенские, вернее, аульные бабы. Работать с ними легко и просто. Изначально забитые и бесправные, даже у себя дома, здесь они с восточной покорностью принимали новые условия игры. Крепкие, выносливые, послушные. Прекрасный расходный материал, пополнить который не стоило почти ничего. Вначале Марат обучался именно на таких. И извел с десяток, прежде чем достаточно отточил мастерство. Жаль рожами не годились на кукол, а ведь европейскую женщину достать в этой глубинке куда сложнее. Тем не менее, мы дважды использовали их, закрыв лицо, для создания массовости и демонстрации перед новенькими.

Женщины стоят, прижавшись друг к другу и опустив головы. Я подхожу к крайней. Подхожу так близко, что носки моих ботинок касаются пальцев ее босых ног. Она вздрагивает, но отшатнуться не смеет, хотя дрожит всем телом. Рабыня обнажена и упакована в цепи. Так как в кадре им бывать не приходится, цепи просты и функциональны. Ножные браслеты из легированной стали защелкнуты на щиколотках, короткая цепь пропущена через кольцо, продетое сквозь внешние половые губы. Ходить так можно, но только маленькими шажками и низко присев. Запястья скованы наручниками и подтянуты высоко к затылку короткой цепочкой, крепящейся к железному ошейнику. Упакованная таким образом рабыня послушна и совершенно безопасна. Кольцо - это идея Хозяина. Когда-то он продел его одной из первых рабынь ради смеха. Потом эту несложную операцию проделывали уже со всеми. Кольцо оказалось очень функциональным. Даже хилому Севе ничего не стоило справиться с десятком рабынь, прикованных друг к другу за это кольцо. А одним из любимых развлечений Марата стало протягивание сквозь кольца всех пятерых короткой цепочки. Настолько короткой, что рабыни сталкивались в тесный кружок, упершись друг в друга грудями. В таком положении они не могли ни пошевелиться, ни сесть, ни, тем более, лечь. И проводили так целую ночь. Незатейливому Марату это доставляло большое удовольствие.

Стоящей передо мной бляди примерно лет сорок. Хотя, наверняка меньше. И гораздо. В этой глуши женщины быстро стареют, их фигуры грузнеют и оплывают. Как у этой. Над пучком жестких волос нависает животик, по бокам свисают валики жира, груди отвисли чуть не до пупа. Эту тварь Марат прихватил прямо по дороге домой. Она брела вдоль трассы, волоча мешок с лепешками. Видать, шла на рынок. Недолго думая, Марат просто дал ей по голове и сунул в машину. Двумя пальцами упираюсь в подбородок и заставляю ее поднять голову. Широкое желтое лицо перекошено гримасой страха. Животный страх застыл и в узких черных глазах. Они все, казалось, рождаются уже с этим страхом.

Следующая блядь помоложе, фигурка постройней. Она пришла к нам сама. Вернее не к нам сюда, а в городской офис. Приехав из глухой дыры, вроде этой, пыталась устроиться на работу. Вот и устроилась. Этой козой я попользовался капитально. Смешнее всего, что в свои двадцать она была еще целкой. Кажется, ее звали Гизель.

Последней двенадцать лет, и она ровесница нашей Симоны. Хозяин купил ее смеха ради в одном горном ауле за десять долларов. Попользовался, да и сбагрил ее нам. Тощая, плоская, костлявая, она не представляла для меня никакого интереса.

Киваю Марату, и тот загоняет рабынь в камеру. Согнувшись в поясе, они мелко семенят скованными ногами. Благодаря затычке в жопе, Сара не успела нагадить много. Но работы для рабынь хватало. Желтоватые вонючие лужицы под дыбой и лошадкой, потеки крови между шипов на ведьмином кресле, и коричневое зловонное пятно на верстаке - в том месте, где из куклы вынули затычку.

Технология уборки могла быть разная. Обычно уставший Марат совал рабыням тряпки, желая побыстрее закончить, принять свои двести и улечься спать. Сегодня, похоже, он здорово поднял тонус мокрощелкой Симоной. Скованные за спиной руки рабынь означали другой вариант. Они помедлили буквально мгновение. Мы неплохо выдрессировали наших рабынь. Опустившись на колени, они склонили головы и принялись вылизывать мокрые потеки. Опытным путем было доказано, что пятеро рабынь вылизывают камеру до блеска за три часа, естественно, при соответствующем стимулировании. Если же Марату казалось, что язык работает недостаточно быстро, он тут же раскладывал провинившуюся на верстаке и поощрял к дальнейшей работе испытанным восточным способом - отмерял пять ударов деревянной палкой по пяткам. Обычно после этого проблем с производительностью не возникало. Немного понаблюдав за согнутыми коричневыми спинами, я повернулся и пошел к себе.

До процедур с участием новенькой - традиционное посвящение в присутствии и при активном содействии всех кукол, оставалось часа три. Даже не глядя в монитор, где отражались результаты голосования, я мог легко предположить, что ей уготовят зрители. Тиски для грудей, влагалищная груша, дыба. Как правило, в отношении первого раза зрители не блистали выдумкой. Плюс веселый трах с участием всего мужского населения в количестве пяти человек.

Моя комната находилась наверху, и я уже предвкушал томное потягивание на любимом диване. Я успел дойти только до лестницы. Звонкий перестук каблучков я услышал издалека. Вздохнув, я повернулся и прислонился к стене, в отличие от бутафорских, совершенно сухой и теплой. Шаги могли принадлежать только Ли. Рабыни и куклы ходили босиком, а мужская часть каблуки не носила по понятным причинам. А уж если медлительная и спокойная Ли выползла из своей берлоги раньше времени, значит, что-то случилось.

- Джон. Хорошо, что я успела, - Ли стянула с переносицы массивные очки с толстенными стеклами и принялась их протирать. По-русски Ли говорит почти без акцента, но очень тихо и постоянно пришептывая.

- Понимаете, Джон. Тот экземпляр, который вы так любезно мне выделили позавчера… Видимо, произошла ошибка, - она смущенно кашлянула.

- Ну-ну, - в чем будет заключаться просьба, я уже понял. Некстати, хотя…

- В общем, он больше физиологически непригоден. Я произведу вскрытие и разберусь. Но вот мои опыты нельзя останавливать. Может получиться крайне интересный для господина Волкова эффект… Гм…

- Ну, понятно. Иными словами, вы умудрились прикончить здоровую и сильную куклу. И просите выдать вам новую. Так?

- Нет, нет. Экземпляр еще функционирует. Дело в том, что он уже не в состоянии вырабатывать нужный фермент.

- Все, я понял, - нехотя отклеиваюсь от стены. Ли наплевать на все трудности, связанные с добычей для нее новых игрушек. Последним ее требованием была доставка беременной женщины, причем в стадии не ранее четвертого и не позже седьмого месяца. Пришлось изрядно потрудиться. И вот не прошло и двух дней, как игрушку эту она сломала.

- Только не ждите, что я вам выну из кармана брюхатую замену. Наши служанки вас устроят? - служанки ее устраивали плохо, но выбирать не приходилось, и Ли кивнула.

- Идемте.

Знакомые звуки я услышал еще из коридора. Так и есть. Навалившись на согнутую Гизель с закинутыми вверх растопыренными ногами, Марат утробно рычал и двигал волосатой задницей. Кольцо и цепи мешали, и поэтому он пялил рабыню в задний проход. Похоже, Гизель было больно - из-под стокилограммовой туши слышались тихие вскрики. Две остальные рабыни старательно полировали языками промежутки между шипами ведьминого кресла.

Победно ухнув, Марат сполз с рабыни и принялся застегивать штаны, покосившись на меня шкодливым взглядом и дурашливо разведя руками.

- Ну ты силен, бродяга, - не без восхищения сказал я. Сердится на Марата было бесполезно, а его способность трахнуть третью женщину за сорок минут вызывала уважение.

- Натягивай штаны и бегом на кухню. Приводи обоих блядей в… - я покосился на Ли.

- Да, да, Марат. Ко мне. Их надо осмотреть, а здесь так темно.

Покосившись на пол, я пихнул в бок Гизель. Та так и лежала с раскинутыми в стороны ногами, как ее оставил Марат. Тонкие пальцы на спине были сжаты в кулачки так, что побелели костяшки. Между гладких коричневых ягодиц выступила капля крови. Похоже, она плакала. Но на сантименты времени не было.

Идем мы медленно. Хоть Ли явно не терпится попасть в свою лабораторию, с рабынями ходить быстро невозможно. Для этого их и упаковывают. Поэтому мы идем медленно, а за нашими спинами тихо позвякивают цепи и шелестят по бетону босые ноги. Рабыни покорно семенят за нами. Деваться им некуда, да и сил нет. Мы проходим мимо эфирки, где за приоткрытой дверью колдует над клавиатурой наш малолетний компьютерный гений, закрытой монтажной, комнатки для рабынь.

Вот и железная дверь в конце коридора. Это владения Ли. Заходим внутрь.

Каждый раз, переступая этот порог, я чувствую себе не очень хорошо. Ну, вы понимаете состояние, когда тебя охватывает непонятная тревога, а то и страх. Лаборатория Ли - странное и непонятное для непосвященных место. Блестящий белый кафель на полу, стенах и потолке, по которому рассыпаются ослепительные блики ламп дневного света. Странные устройства по углам, металлические и стеклянные шкафчики. Впечатление такое, что попал в операционную. Впрочем, так оно и есть.

Рабыни гуськом заходят в комнату и выстраиваются вдоль стены. Они здесь первый раз. Помещение убирает личная рабыня Ли. Узкие глазки рабынь забавно округляются. За время своего пребывания здесь, они успели навидаться многого. Но лаборатория Ли это что-то…

Посреди комнаты, под светом дополнительных хирургических светильников, стоит большое гинекологическое кресло. В кресле лежит женщина. Ее раскинутые в стороны ноги и вытянутые над головой руки зажаты в массивные тиски, установленные после того, как одна из подопытных Ли порвала толстенный кожаный ремень. Кресло было основательно модифицировано, сидение и спинку заменили мощные железные уголки. Сидеть в таком кресле стало неудобно, зато это было практично, а удобства кукол в наши намеренья не входили.

Да. Беременная сучка за последние дни сильно изменилась. Влагалище женщины было широко распахнуто хирургическими зажимами и открывало чудовищно вздутые внутренние половые губы, между которых вытарчивал багрово синий, в алых прожилках вен, клитор, раздувшийся до гигантских размеров и напоминающий теперь маленький мужской член. Из центра синей головки торчала здоровенная игла с болтающимся на конце куском провода.

Задний проход был раскрыт здоровенным влагалищным зеркалом, из-под которого на сверкающий кафель натекла изрядная лужа жидкого дерьма.

Повернутые в нашу сторону заскорузлые босые пятки были сплошь покрыты крохотными черными и алыми точками. Недавно занявшаяся иглотерапией Ли никогда не упускала возможности попрактиковаться.

Нависший над гладко выбритым лобком шестимесячный живот чернеет там и сям подпалинами от электрических ожогов, как впрочем, и сам лобок, и внутренняя сторона бедер.

Но самое интересное, это груди. По теории Ли, успешно подтвержденной практикой, женские груди являлись идеальным инструментом для химического синтеза, а лактоза, содержащаяся в молоке - великолепной питательной средой для полученных бактерий. Теория, сложная на бумаге, на деле заключалась в следующем. В груди женщины вкалывался специальный коктейль, стимулирующий работу молочных желез, затем в каждую из долей вводился очередной коктейль - смесь исходного продукта переработки, соскобов из матки подопытной, адреналина, сильного химического раздражителя и еще черт знает чего. После чего подопытную подвергали постоянному и очень сильному болевому воздействию, создающему мощный стресс, стимулирующий выработку в организме вещества эндорфина, являющегося одной из важнейших составляющих. Затем женщину просто доили через равные промежутки времени. По прошествии нескольких дней резервы организма истощались, несмотря на подпитку глюкозой через капельницу. Тогда ее меняли, а надой превращался в Двойку, Тройку и все остальные препараты, активно используемые в нашем деле.

Судя по неестественно вытянутым вялым соскам, Ли успела выдоить из куклы уже изрядно, хотя и не все. Обычно после последней дойки сиськи кукол напоминали совершенно пустые кожаные мешочки. Аккуратно перетянутые у основания проволокой для обеспечения постоянного притока крови, груди напоминали огромные алые арбузы без кожуры, и размера были вполне подходящего, чернея там и сям отметинами от тока, который также стимулировал производительность.

Гладко выбритая голова куклы была неподвижна, хотя она еще явно жила - шары грудей подергивались в такт редкому прерывистому дыханию, вырывающемуся из-под плотного резинового кляпа. Веки куклы были аккуратно подняты и прикреплены к бровям скрепками степлера. Самих же глаз не было. Вместо них в пустых впадинах поблескивала серая слизь. Еще один прием стимуляции - на открытые глаза накладывалась резиновая повязка с тампонами, пропитанными кислотой, которая медленно выедала глазные яблоки на протяжении всего времени воздействия. Вообще на приемы стимуляции Ли была весьма изобретательна. Впрыскивание в мочевой пузырь кислоты и электрошоковое воздействие я позаимствовал именно у нее. А кроме этого в ее арсенале было еще немало. Я предполагаю, что подопытная на молочной ферме уже через несколько часов уверенно теряла крышу и становилась просто сумасшедшей. Ли было наплевать. Главное, чтобы кукла могла чувствовать боль и давать молоко.

- С виду она еще ничего, - с сомнением сказал я. Расходовать обученных рабынь, пусть и почти дармовых, не хотелось.

- Видите ли… - Ли смущенно кашлянула и кивнула на незамеченный мною тонкий стальной щуп, торчащий из пупка куклы.

- В ходе эксперимента я воздействовала электротоком на плод, и, видимо не рассчитала. Сегодня он перестал функционировать…

- Да уж, - я хмыкнул. Пытать не родившегося ребенка в утробе живой матери…

От ответа меня спасли шаги. Марат втолкнул в лабораторию оставшихся двух рабынь и встал в проходе, скрестив на груди руки.

Первая интереса не представляла. Обычная тридцатидвухлетняя крестьянка. Зато вторая. Вторая была ходячим анекдотом. Двадцать шесть лет. Окончила Ташкентский университет, аспирантуру. Какой черт ее дернул вернуться в родной райцентр, неизвестно. Зато известно, что после того, как она отказалась продавать оценки и не реагировала на угрозы, сынок местного бая вместе с нерадивыми дружками просто выкрали ее прямо из школы, отвезли к баю в дом, напоминающий скорее дворец, и посадили в подвал на цепь. После чего все вместе дружно пялили ее во все дыры в течение недели. Купленная баем милиция на происшествие не реагировала, а сам бай весело посмеялся, пожурил сынка, что не помешало ему и самому отведать учительницу. По прошествии недели ее хотели просто прикончить, но бай подарил ее Хозяину, удачно гостившему в этот момент. Особенно это обстоятельство радовало Марата, который очень любил, когда ротик, обученный трем языкам и разным умным словам, делал ему минет. В прошлом рафинированная и романтичная интеллигентка, сейчас, голая, скованная, с застывшим в глазах постоянным страхом, она ничем не отличалась от невежественных крестьянок.

Смертельно напуганные рабыни выстроились вдоль стены, стараясь не смотреть в сторону кресла. Ли вытащила из кармана белоснежного халата резиновую перчатку и прошла в начало строя.

Презрительно помяв отвисшие груди первой узбечки, она, тем не менее, натянула перчатку и жестом приказала той раздвинуть ноги. Ли вообще никогда не говорила с подопытными, считая их не более, чем очередными экземплярами для исследований. Затянутой в резину рукой она раздвинула кожистые складки, безошибочно нащупала клитор и извлекла его наружу. Женщина задрожала всем телом, но сдвинуть ноги не посмела. Обнажив резиновыми пальцами нежную головку, Ли вынула из кармана хирургическую иглу и слегка царапнула влажную чувствительную плоть. Хорошо обученная рабыня не посмела крикнуть, издав только стон. Ее желтое лицо стало серым, а ноги дернулись, выбив из рук Ли иглу.

Зашипев, Ли отдернула руку и выругалась на китайском.

- Марат. Накажи, - подняв иглу, она отошла в сторону. Марат, ухмыляясь, подошел к провинившейся рабыне. По серому, как бетон, лицу побежали слезы. Сжав бедра, между которыми болело, рабыня медленно сползла по стене и села на пол, сама подняв и вытянув вверх сомкнутые ступни. Вынув из кармана кусок проволоки, Марат сноровисто связал вместе большие пальцы ног рабыни, чтобы не дергалась при наказании, и снял с пояса резиновую палку, с которой не расставался.

Удар прозвучал глухо и вязко. Это очень больно, когда бьют по пяткам. В этом китайцы, придумавшие большинство пыток, не ошибались. Умелые удары приносят нестерпимую боль, но не наносят сильных повреждений, кроме того, что наказанный долго ходит на цыпочках. Заливаясь слезами, узбечка до крови кусала губы и громко шипела. Остальные рабыни вздрагивали при каждом ударе. Отмерив пять, Марат повесил палку на пояс и отошел.

Не обращая внимания на скорчившуюся на полу узбечку, Ли подошла к следующей. Гизель раздвинула ноги без приказа. Помяв в руке упругие коричневые груди, Ли заглянула рабыне в рот, проверила зрачки, пощупала живот. Подставив на левую ступню Гизель свою туфлю, она жестом приказала стоящей рядом девочке встать на ее правую ступню. Зафиксировав расставленные ноги рабыни, она извлекла клитор и стянула кожицу. Одна царапина. Вторая. Рабыня громко застонала, мучительно извиваясь всем телом. Девочке пришлось встать на ее ступню обеими ногами. Примерившись, Ли вонзила иглу в центр клитора. Гизель закричала.

- Эта подойдет, - удовлетворенно вздохнув, Ли пошла дальше, а рабыня упала на колени, прижимаясь к ним животом. Она больше не кричала, только громко стонала. Ухмыляясь во весь рот, к ней шагнул Марат, уложил на живот и принялся деловито снимать с ног браслеты кандалов.

Скользнув взглядом по крохотным грудкам белой, как мел, девочки, Ли шагнула мимо нее к учительнице. И остановилась, удивленно приподняв бровь, натолкнувшись взглядом на белую полоску на бедрах от купальника и неестественно белые груди, выделяющиеся на коричневом загорелом теле. Жестом она приказала рабыне поднять ногу и осмотрела нежные пятки.

- Она из города?

- Учительница. Высшее образование, аспирантура, все такое, - нехотя ответил я.

- Рожала?

- Не знаю. Эй, сучка. Рожала? Разрешаю отвечать.

- Да, господин. Сын пять лет, - голос рабыни дрожал и срывался на писк.

- Прекрасно. Ноги, - на этот раз на правую ступню рабыни встала девочка, на левую - стоящая рядом рабыня.

Она закричала сразу же, после первой царапины. На второй ее голос сорвался, и женщина тоскливо взвыла, дергаясь всем телом.

- Реакция на боль великолепная, молочные железы развиты, моторика устойчива, - осмотрев закатившиеся от боли зрачки рабыни, Ли повернулась ко мне.

- Извините, Джон. Я возьму эту. Она подойдет…

Марат вытолкнул за дверь спотыкающуюся от облегчения Гизель и закрыл ее, оставив в лаборатории меня, Ли, омертвевшую от ужаса учительницу и то, что лежало в кресле и раньше называлось женщиной.

- А при чем здесь город и образование? - облокотившись на стол, я с удивлением посмотрел на Ли.

- Видите ли, Джон. Психология в моем эксперименте не менее важна, чем физиология. Количество эндорфинов, вырабатываемых организмом, напрямую связано с психикой образца, иначе говоря, с воображением. Извините меня, Джон. Мне надо взять последний забор, - подойдя к креслу, Ли подкатила поближе столик с установленным на нем вакуумным насосом.

- Воображение, которое дает только развитый интеллект, окажет мне большую услугу. Не всегда выгодно причинить образцу боль. Зачастую он сделает это сам, силой своего воображения, - приложив узкие стеклянные стаканчики к соскам арбузных грудей, Ли включила аппарат. Под тихое гудение соски женщины с вязким чмоканьем всосались внутрь стакана.

- Посмотрите на объект. Ей страшно уже сейчас. А когда на нее будет оказано воздействие, страх усилит его многократно. К тому же городские и образованные экземпляры гораздо более чувствительны к боли, чем сельские, - скорчившаяся у стены учительница смотрела на нас совершенно круглыми глазами, в которых застыл животный ужас. Цепи с нее Марат снял, но она и не думала сопротивляться. Сидя на голом холодном кафеле, она плотно сжала бедра и чисто женским движением прикрывала ладонями груди. Аппарат продолжал всасывать в узкие стаканчики груди рабыни. На набухших сосках повисли мутные желтоватые капли. Распятое на кресле тело судорожно подрагивало.

- Она же понимает по-русски? Или просто так тупа, что не умеет ничего, кроме бессмысленных слез? Посмотри на меня. Эй, ты. Понимает. Я вижу по глазам. В отличие от предыдущих экземпляров глаза у нее вполне осмысленные. Так вот. Потратив большую часть жизни на получение образования, соблюдая диеты для поддержания фигуры, обучившись этикету поведения в обществе, сейчас она понимает, что низведена до уровня обычных невежественных крестьянок. И даже ниже. Она сидит здесь голая, беспомощная и послушная. И вот что с ней будет, - Ли похлопала ладонью в перчатке по бедру распятой рабыни. Голое изувеченное тело била крупная дрожь, пальцы рук и ног судорожно сжимались. Огромные груди каким-то чудом всосались в стаканчики почти полностью, с вытянутых сосков сбегали мутные струйки, бережно собираемые в резервуар. Из-под кляпа доносилось сдавленное мычание.

- Вы поморщились, Джон? Странно. При вашей работе обращать внимание на такие мелочи, как эмоции... Неужели вы считаете меня чудовищем? Отнюдь. Я тоже способна на страсть. Эти тупые и похотливые самки, во множестве напложенные своими такими же тупыми матерями, считают, что имеют право на существование. Они заполонили всю землю. Невежественные, грубые, отвратительные. Нет, Джон. Все они годятся лишь в качестве рабочего материала для умных и образованных людей. Вы правы, я ненавижу это быдло, поэтому и ушла с кафедры, - впервые за время нашего знакомства, а прошло уже больше месяца, я видел всегда спокойную и холодную Ли в таком возбуждении. Голос ее оставался тихим, но узкие глаза горячечно поблескивали за толстыми стеклами.

- Вы мне поможете, Джон? Процесс достаточно сложный, - я смотрю на нашего Айболита и хмыкаю.

- Спасибо. А то пришлось бы звать Марата, а он так на меня смотрит, - Ли улыбается мне тонкими губами, и от этой улыбки у меня по спине пробегает холодок.

- Не испытываете ли вы желания, Джон? - она снова улыбается.

- В каком смысле? - опешил я.

- В смысле, не оттрахаете ли вы наш образец? Поверьте, это необходимо для работы.

Ошеломленно посмотрев на скорчившуюся учительницу, я мотаю головой. Трахать рабынь я всегда предоставлял Марату.

- Жаль, но ничего, - в голосе Ли слышится искреннее сожаление.

- Ты, тварь. Иди сюда, - женщина поднимается на ноги. Ее колени дрожат, но рабская выучка сильна, и она семенит к нам, согнувшись, и послушно заложив руки за голову. Босые ступни тихо шаркают по белому кафелю.

- Удовлетвори себя. Быстро, - по лицу учительницы струятся слезы. Только после второго окрика она кладет одну ладонь на грудь, вторую на лобок.

Некоторое время мы молчим, и тишину нарушают лишь сдавленные рыдания. Смотреть на это без смеха невозможно. Дрожащие пальцы неловко теребят сосок и поглаживают промежность. Голова рабыни опускается все ниже. Слезы ручьями сбегают по острым ключицам на груди.

- Видите, Джон. Эти грязные шлюхи неспособны даже на это, - Ли поворачивается и идет к стене.

Фигурка у доктора неидеальна, но весьма аппетитна. Особенно покачивающиеся под белым халатом круглые ягодицы. За расписной складной ширмой, привезенной ей с родины, находится ее комната. Ли предпочитает жить в лаборатории и почти не выходит на поверхность.

Узкая кроватка, стол с компьютером, полки с книгами. Аскетичность и функциональность во всем. Зайдя в свой закуток, Ли подходит к маленькой клетке, притулившейся в углу. Заинтересовавшись, я подхожу поближе. Так вот где держит наш доктор свою рабыню. Клетка, сваренная из толстых железных прутьев, высотой не больше полуметра, и рабыня сидит в ней на коленях, уткнувшись в них лицом. Сквозь прутья торчат острые локти сложенных на затылке рук. Отперев висячий замок, Ли откидывает стенку, снимает со стены тонкий стек и стучит им по прутьям. Зашевелившись, рабыня медленно выползает из клетки, по-прежнему согнувшись.

Рабыне 11 лет. Ее доставили сюда вместе с матерью две недели назад. После долгих препирательств Ли забрала к себе обоих. Мать вот уже неделю как покоилась на дне ближайшего ущелья, выдоенная Ли досуха. А дочку она оставила себе. Доползя до ног хозяйки, девочка упирается лбом в пол и замирает. Девочка голая. Шею рабыни охватывает толстый железный ошейник. Сзади на ошейнике приварено свинчивающееся кольцо. Руки девочки закинуты за голову, сведены вместе так, чтобы пальцами она касалась локтей, и зажаты в запястьях в это кольцо. Удобно и практично.

Ли постукивает стеком по ноге и идет обратно. Девочка послушно ползет следом, выкидывая в стороны коленки. На ноги она не поднимается, что вполне понятно - амуниция. Отстав на шаг, я нагибаюсь. Лодыжки рабыни украшены нашими стандартными браслетами, короткая цепь пропущена через кольцо на конце некоего предмета, торчащего между ног девочки. Влагалищная груша. Хитрое изобретение инквизиторов, вставляющееся во влагалище и раскрывающееся, подобно зонтику. Вытащить его, не свинтив, невозможно, а любой рывок приносит дикую боль. Мы им пользовались неоднократно.

- Ноги расставь. Шире. Присядь. Теперь пальцами возьми половые губы и растяни их. Еще. Вот так. Замри, - девочка заползает между расставленных ног учительницы, поднимает голову. Острый розовый язычок выскальзывает меж тонких губ и скользит по растянутым складкам в розоватое лоно. Учительница дергается как от удара, но стек Ли предупреждающе опускается на ее плечо, и та замирает.

Смешная и нелепая сцена длится недолго. Девочка работает языком, как автомат, и уже вскоре учительница начинает тяжело дышать. Ее руки и ноги трясутся, изо рта вырываются тяжелые вздохи, тело непроизвольно подается навстречу умелому языку.

- После начала процедур она вылизывает объекту пятки. Регулярно, по четыре часа, - словно заметив мое удивление, Ли поворачивается ко мне, и я киваю. Эта пытка мне известна. Уже завтра мы собирались ее использовать для внутрикамерного отдыха кукол. Правда, использовать собирались козу.

- А первой она вылизывала свою мать. Целых три дня. Интересно, не правда ли? - Ли холодно улыбается и постукивает стеком между острых лопаток, ходивших ходуном под натянутой коричневой кожей.

- Достаточно, - тело учительницы изгибается в преддверии оргазма, но девочка послушно выползает из-под ее ног и тут же склоняет голову. Вместо языка в ее влагалище оказываются упакованные в резину пальцы Ли, которая ловко вставляет в ее уретру катетер с длинной прозрачной трубкой. На лице куклы появляется гримаса недоумения и боли, она невольно сжимает ноги. Трубочка мгновенно наполняется желтым - мочиться рабыням положено два раза в день - утром и вечером, непокорным вставляют затычку и держат так пару дней.

- Возьми ее и заткни пальцем, - Ли всовывает в пальцы рабыни трубочку, держа ее на отлете, что бы не испачкаться. - Помогите мне, Джон.

Я беру рабыню за предплечье и подталкиваю туда, куда идет Ли. Учительница тяжело дышит и дрожит. Ее тело горячо, кожа покрыта тонкой пленкой испарины. Она идет неловко, боком, задевая коленом заткнутую пальцем трубку, торчащую из ее тела.

Молочная ферма Ли состоит из железной трубы, укрепленной вертикально в углу. В метре от пола к трубе приварен толстый брусок, на котором вертикально закреплены два цилиндра один побольше, второй поменьше. Оба цилиндра украшены бугристыми полукруглыми головками величиной с маленький мандарин. Чуть ниже бруска на другой стороне столба прикреплены тиски вроде тех, которые находились на кресле. В полуметре сверху - раскрывающийся железный обруч, еще выше - еще одна пара тисков и толстое железное кольцо.

- Одну минутку, Джон, - Ли достает из маленького холодильника заиндевевшую коробку, наполненную колотым льдом. Деловито свинтив головки с большого цилиндра, она наполняет его кусками льда. Такие железные члены мы установили на ведьмином кресле. Только у нас они поменьше. Этот был около тридцати сантиметров в длину и имел сантиметров десять в диаметре. Здоровенная и явно тяжелая головка покрыта выпуклыми тупыми шипами и крепится к цилиндру на круглом шарнире с уходящим вглубь прорезиненным проводом. Головка и сам цилиндр отполирован до блеска явно язычком маленькой рабыни. Завинтив головку обратно, Ли наполняет льдом другой цилиндр.

- Вот и все. Вставай вот сюда, - она показала рабыне на два полуметровых деревянных бруска по обе стороны от устройства.

Умоляюще гладя нам в глаза, рабыня прижала руки к груди.

- Умоляю вас, пощадите, - она упала на колени.

- Ни фига себе. Она открыла рот, - я бью наотмашь по трогательно выставленному вперед лицу.

- Быстро, сука, - заливаясь слезами, она все-таки поднимается на ноги и встает над станком.

- Теперь приседай. Большой вставляешь в вагину, маленький в задний проход, - все-таки мы неплохо ее выдрессировали. Учительница медленно садится, направляя одной рукой угрожающие предметы, второй продолжая сжимать трубку. Пожалуй, для ее дырок эти штуки были великоваты. Лицо куклы перекосилось от боли, рот искривился. По гладкой поверхности цилиндров скользнула тонкая струйка конденсата. Ледяной металл, встретившись с разгоряченным телом, щедро отдавал ему свой холод. Железо с чмоканьем входило между толстых кожистых складок, набухших в предвкушении несостоявшегося оргазма. Дождавшись, пока цилиндр не исчез наполовину, Ли вышибла ногой чурбачки из-под босых ступней. Кукла закричала, балансируя на вошедших в нее железках и пытаясь уцепиться руками.

- Сначала шея и руки, Джон, - понятно, почему она просит помощи. С ее росточком не дотянуться. Ошейник скользит по трубе на зажиме. Прежняя кукла была ниже ростом, и мне приходится поднять ошейник повыше. Затянув его вокруг тонкой шеи, не сильно, но туго, я отрываю вцепившиеся в брус руки и заламываю их за голову. Рабыня сопротивляется. Возможно, не осознанно, но сопротивляется, и мне приходится потрудиться, прежде чем ее запястья зажаты в тиски за ее головой.

Ее ступни дрожат, упершись в кафель растопыренными пальцами. По одной отрываю ее ноги от пола и зажимаю лодыжки в нижние тиски. Тиски расположены так, что ее колени раскинуты в стороны, ступни упираются друг в друга, а пятки - в столб на уровне ягодиц. Потеряв опору, она отчаянно сучит ступнями, пытаясь нащупать ее пальцами.

- Теперь пальцы, Джон. Поверхность подошвы должна быть натянута, - вздохнув, опускаюсь к ногам рабыни, скручиваю между собой большие пальцы куском проволоки, продеваю другой конец в специальное кольцо на столбе и натягиваю проволоку, заставляя ее ступни выгнуться дугой.

- Сейчас она сядет поглубже, тогда затянем пояс, - отвернувшись от корчащегося тела, Ли открывает шкафчик и раскладывает на передвижном столике стеклянные пробирки и баночки. Разорвав упаковку одноразовых шприцов, она деловито осматривает иглы.

- Чем сильнее и продолжительнее болевое воздействие, тем продуктивнее производительница. Поэтому боль не является самоцелью. Еще раз повторяю, Джон. Я не чудовище, и не надо на меня поглядывать так странно. Вы причиняете своим подопечным не меньшие страдания, но сомневаюсь, чтобы их тени являлись к вам по ночам. Я ученая, мои изобретения важны неизмеримо больше, чем эмоции отдельно взятых самок. Не буду врать, что не получаю от этого удовольствие, но оно вторично по сравнению с исследованиями. Пожалуйста, застегните пояс.

Влагалище куклы не в состоянии вместить весь цилиндр, и покрытые волосками складки замерли в нескольких сантиметрах от бруса. Цилиндр в заднем проходе вошел еще меньше, и женщина наклонилась вперед. По широкому пепельно-серому лицу обильно струятся слезы, рот широко открывается, жадно хватая воздух. Обхватив стальным обручем начинающую расплываться талию, я продеваю в ушки резьбовой зажим и свинчиваю концы обруча, подтягивая ее тело к столбу.

- Чуть не забыла, - Ли подходит к креслу с распятой на нем рабыней и возвращается, брезгливо держа за завязку черный шарик из плотной резины. Зубы выдоенной куклы оставили на жесткой резине глубокие следы, как будто кляп трепали собаки. Вздохнув, принимаю из рук Ли шарик и поворачиваюсь к кукле. Притянутая к столбу ошейником, она не может двинуться, но все-таки пытается отвернуть лицо от черной резины с повисшей на ней длинной ниткой густой слюны. Зажимаю нос и загоняю шарик поглубже между зубов.

- Спасибо, Джон. От криков у меня начинается мигрень, - Ли подкатывает поближе свой столик, и начинает работать. Мое предложение сменить в таком случае работу остается невысказанным. Все-таки Ли - слишком ценный специалист, чтобы обижать ее из-за мелочей. В конце концов, по распоряжению Хозяина я был обязан в случае необходимости предоставить в ее распоряжение всех до единой имеющихся у нас рабынь.

Сломав головку ампулы с цифрой 2 на боку, Ли наполняет шприц и ловко делает укол в бедренную артерию. Рабыня коротко дергается и замирает. Боли нет, но уже через десять минут препарат, произведенный в грудях ее предшественниц, насытит ее кровь веществом, не дающим ей укрыться в забытьи даже при самой сильной боли. Следующий укол Ли делает в пятки обеих ног. Это тройка, максимально повышающая чувствительность кожи и обостряющая нервные окончания. Вынув из шкафчика здоровенный, миллилитров на двести ветеринарный шприц, Ли наполняет его наполовину желтоватой жидкостью из большой банки, и осторожно свинчивает толстую иглу.

- Пожалуйста, Джон. Подайте мне вот эту пробирку, - пробирка наполнена маленькими блестящими в ярком свете иголочками.

- Это стекловолокно. Оно не боится кислоты и оказывает прекрасное воздействие в сочетании с ней. Уже через полчаса объект готов порвать себе живот, чтобы извлечь их, - высыпав в шприц половину пробирки, Ли завинчивает иглу, взбалтывает инструмент и ловко переправляет содержимое в мочевой пузырь куклы. Тело женщины вздрагивает и напрягается, но Ли уже выдергивает из ее уретры трубку и затыкает канал затычкой.

Пошарив между ног рабыни, Ли извлекает наружу клитор, оттягивает назад тонкую кожицу, обнажая головку, и перетягивает крохотный отросток у основания куском лески.

- Вот и все. Через час, когда объект созреет, я продолжу, - повернувшись ко мне, Ли улыбается и нажимает кнопку на торце бруса. Немного подумав, вибраторы откликаются тихим гудением. Тело куклы вздрагивает, пальцы рук сжимаются в кулачки, таз подергивается в такт мерного вращения головок.

- Эй. Сюда, - маленькая рабыня на мгновение поднимает голову и ползет на коленях к нам, позвякивая ножной цепью по кафелю. Остановившись за спиной привязанной куклы, она послушно замирает, не сводя с женщины странного внимательного взгляда. Тело куклы изгибается все сильнее, груди дергаются в такт тяжелому прерывистому дыханию. Со свистом втягивая через ноздри воздух, она выгибается, на мгновение замирает… Гул прекращается, но этот момент я уловить не успеваю. Кляп поглощает большую часть истошного вопля, но поглощает не до конца. Глаза женщины выпрыгивают из орбит, на лбу и шее вздуваются жилы, тело вытягивается в струну. Девочка отпускает кнопку, которую прижимает лбом, и тело грузно оседает, как марионетка, у которой отпустили нитки.

- Самое сложное - уловить тот момент, когда оргазм совсем близок, но еще не наступил. Вместо удовольствия объект получает разряд тока в шейку матки, - Ли снова улыбается., продолжая наблюдать за своей рабыней. Девочка пристраивается возле босых ступней женщины и склоняет голову. Острый розовый язычок касается натянутой кожи на подошвах учительницы. Пытка мне хорошо известна. Именно сегодня мы ее планируем, правда, используя при этом козу, которая уже ждет своего часа. Сникшая было кукла мгновенно напрягается снова, еще не понимая, что ее ожидает.

- Чайку быть может? По моим подсчетам у вас есть еще почти два часа.

Вздохнув, я смотрю на часы. Поспать явно не удастся. Вынимаю из кармана трубку радиотелефона и набираю номер.

- Марат. Дуй в камеру, подготовь клиентов. Через два часа общие процедуры. И смотри там, без глупостей.

Мария

…Прижав к груди крохотные кулачки, девочка отползает в угол, тоненько плача. Маленькое личико, перекошенное гримасой ужаса, совершенно белое. Она мелко трясет головой, роняя на грудь крупные слезы. Босые пятки скользят по мокрым камням, мешая ей ползти, но она даже не пытается встать.

Утробно хмыкнув, тяжелая массивная фигура нависает над девочкой, и та тонко воет, закрыв лицо руками. Здоровенный башмак врезается в бледный впалый живот. Бьет он лениво и вполсилы, но даже такой удар швыряет легкое тело в стену. Обмякнув, девочка уже не сопротивляется. Легко вздернув вверх обнаженное тело, громила заворачивает тонкие руки девочки за спину, подтянув ладони высоко к лопаткам, и сноровисто связывает запястья веревкой, снятой с пояса. Легким толчком он отправляет согнувшуюся от боли девочку к двери, где уже стоит женщина. Женщину он не связывает. На ее руках и ногах по-прежнему надеты цепи, и она покорно стоит, втянув в плечи голову и опустив лицо. Настает моя очередь.

Сквозь острые треугольные прорези багрового как запекшаяся кровь капюшона, блестят маленькие глазки. Не двигаясь с места, он поднимает руку, маня меня толстым, как сосиска пальцем. В лужу он идти не хочет. Вторая рука нежно поглаживает пучок толстых веревок, заткнутых за пояс. Замороженная диким, животным страхом, я поднимаюсь на ноги, не сводя взгляда с этого страшного пучка, похожего на змеиный клубок. Ледяная, застоявшаяся жидкость обжигает босые ступни. Он разворачивает меня и выкручивает руки за спину. Жесткие петли впиваются в запястья, уже растертые предыдущими путами. Он затягивает веревку с такой силой, что мне кажется, что не выдержат кости. Я вскрикиваю от боли и слышу за спиной утробное гоготание. Влажная липкая ладонь ложится на голую грудь, узловатые пальцы стискивают сосок. Вторая рука скользит между ног, раздвигая бедра. Сопротивляться я не могу. Хочу, но не могу. И в этот момент...