Кукольный театр Часть 1

Мария

"…Кто я?.." - сознание возвращается медленно, нехотя просачиваясь сквозь вязкий черный туман. Голова налита свинцовой тяжестью, как и все тело.

…- Ой! - я пытаюсь пошевелиться, и тупая боль пронзает мозг. Собственный вскрик я слышу издалека, как будто кричит кто-то другой.

Кони. Они неторопливо бегут по дороге. Дорога мощеная, и подкованные копыта звонко цокают по гладкому камню. Один конь рыжий, второй серый в яблоках. Я бегу? Да. Я бегу. Бегу рядом со стременем, натыкаясь на пышущий жаром конский бок, и тогда рыжий поворачивает голову и скалит огромные желтые зубы. Вокруг мелькают низенькие деревянные дома. Вдоль дороги стоят люди, но я вижу лишь странные размытые силуэты. Они показывают на меня пальцем, машут руками. И кричат. Что они кричат, я не понимаю. Голоса сливаются в однотонный мерный гул. Глаза заливает едкий пот, и я мотаю головой, стряхивая теплые капли. Я не могу поднять руки. Они вывернуты за спину, и запястья скручены толстой веревкой. Шею сжимает жесткая петля. Сильный удар в плечо разворачивает меня. Перед глазами мелькает запыленный сапог, и я едва уворачиваюсь от зубчатого колесика шпоры. Я слышу странный скрежещущий смех, и сапог, выпроставшись из стремени, толкает меня назад. Петля стягивает горло так, что я задыхаюсь. Следующий камень, брошенный из толпы, попадает мне в живот. За что? Задохнувшись от боли, я падаю на колени, петля опрокидывает меня на бок и тащит по мостовой. Булыжники обдирают мне голые руки, и я кричу.

- Спокойно, спокойно, - мутная, будто нарисованная акварелью фигура выплывает из тумана. Лицо. Странное, страшное лицо с огромными глазами.

- Еще два кубика. Сейчас тебе снова станет хорошо... - фигура надвигается на меня. Ближе. Внутри огромных глаз поблескивают еще одни - холодные, прищуренные. Меня трясет от ужаса, но я не могу пошевелиться. Холодные пальцы касаются шеи, и я кричу.

Легкое касание. Слабый укол. И темнота.

... Плечи обжигает плеть. Еще раз. Еще. Я пытаюсь закрыться, спрятать голову, и следующий удар приходится по ногам. Как больно. Вокруг слышен громкий издевательский смех.

- Поднимайся, сука! Вставай! Или я буду тащить тебя до самого Толедо! - в воздухе снова свистит плеть.

- Нравится, ведьма?

Я ведьма? Ведьма!

Барс

Последний удар пропадает впустую. Женщина обессилела. У нее не хватает сил даже крикнуть, и она лишь безмолвно разевает рот, уставившись в никуда закатившимися глазами. Закутанная в черное фигура, сгорбившаяся за маленьким деревянным столиком, замечает это, нехотя откладывает в сторону ощипанное гусиное перо и захлопывает внушительную книгу в массивной деревянной обложке. Одетый в фартук из красной кожи палач уже заносит для следующего удара деревянную палку, но повелительно поднятая рука сидящего останавливает его, и он, оскалившись, опускает свое оружие, не преминув все-таки ткнуть женщину между лопаток, отчего натянутое струной тело слабо раскачивается.

Человек медленно поднимается из-за неудобного стола. Черная ряса полностью скрывает его фигуру. Из-под низко надвинутого островерхого капюшона поблескивают глаза. Он неторопливо подходит к женщине, мерно вышагивая по маленькой камере длинными ногами.

Остановившись у растянутого тела, он начинает говорить. Говорит он так же мерно и неторопливо, как и шагает. Медленно, весомо роняя гортанные фразы. Женщина тихо стонет, опустив голову, ее грудь ходит ходуном.

Женщина висит на вывернутых за спиной руках, подвешенная на толстой веревке, пропущенной через блок под потолком. Потолок низкий, и женщина практически упирается пальцами рук в блок. Большие пальцы босых ног связаны веревкой, и к ним привязана внушительная чугунная гиря, не касающаяся пола, отчего ее тело растянуто между полом и потолком. Женщина обнажена, и голая кожа, покрытая слоем едкого пота, влажно поблескивает в неярком свете факелов. Женщина немолода и некрасива. Ей уже далеко за тридцать, но оплывшая и погрузневшая фигура еще достаточно крепка и привлекательна.

Человек в черном повышает голос, но женщина его не слышит, и тогда он с размаху хлещет ладонью по голым отвисшим грудям. Звонкие удары эхом отражаются от стен камеры. Груди болтаются взад-вперед, напоминая коровье вымя. Женщина слабо вскрикивает и беспомощно извивается. Человек хватает пальцами за подбородок жертвы и с силой поднимает ее голову вверх, уставившись в запрокинутое лицо. По его сигналу палач хмыкает и ногой, обутой в короткий тяжелый сапог, пододвигает маленькую жаровню, наполненную тлеющими углями. Наклонившись, он коротко дует, и над жаровней взметается синеватое пламя. Жаровню он пододвигает под ноги распятой на дыбе женщины. Ее ступни вывернуты гирей, привязанной к пальцам почти вертикально, и палач ставит жаровню под пятки. Женщина вскрикивает и пытается дернуть головой, но человек в черном продолжает держать ее за подбородок, выплевывая в широкое, покрытое коричневыми оспинками лицо рубленые фразы.

Снова наклонившись, палач дует на угли, и пламя неторопливо лижет грязные пятки подвешенной. Едва слышно потрескивает кожа, и женщина кричит уже в голос.

Человек в черном отрывисто бросает палачу короткую фразу, и тот вытягивает из кучи железок, разложенных на деревянном верстаке, угловатые клещи с длинными ручками. Цепкие пальцы продолжают сжимать подбородок женщины, держа ее лицо поднятым вверх, а палач деловито ухватывает кончиками клещей длинный вытянутый коричневый сосок на правой груди женщины. Короткое движение руками. Безжалостная сталь сжимает нежную беззащитную плоть, выворачивая ее из стороны в сторону. Женщина истошно кричит, тщетно вырываясь из рук мучителя. По подбородку сбегает длинная красная нитка. Таз женщины судорожно дергается, и по ее бедрам журчит струйка жидкости. Угли недовольно шипят, и пламя, заметавшись, гаснет.

Барс

Я смотрю на часы и поворачиваюсь к оператору:

- Камера стоп. Сева, перебивку, потом запускаешь клетку. Рустик, заканчивай. Приготовь ее для меня, я сейчас спускаюсь, - черная фигура поворачивается к камере и кивает. Опустив руку, Рустик брезгливо вытирает ее о свой балахон. Я пробегаю глазами по тайм листу. Вроде все. Весь список, заказанный клиентами, реализован. Рустик даже устроил маленькую импровизацию, я имею в виду эпизод с соском. Четыре часа. Вернее четыре часа шесть минут. Но это не страшно. Сорок пять минут ведьмин стул, пятьдесят восемь - лошадка, час десять испанский сапожок, и на закуску дыба. Комплект. Я поворачиваюсь к Севе. На пяти мониторах застыло крупное, во весь экран лицо нашей куклы-старлетки. По вискам сбегают капли пота, глаза выпучены, рот раззявлен в последнем вопле. Красавица. Поперек лица вспыхивает броская надпись: LIFE. Only for you. 24 hours . Здесь есть небольшая неправда, но она настолько мала, что внимания на нее обращать не стоит. Зрителю не всегда стоит видеть то, что происходит за кадром, особенно, когда эта работа направлена на зрелищность. Сева трудится в поте лица, оперативно собирая самые интересные моменты, и я ему не мешаю. Но вот безвольно болтающаяся голова куклы, которую в этот момент снимают с дыбы, мне решительно не нравится. Особенно в свете продолжающегося эксперимента. Нажимаю кнопку селектора.

- Ли? Зайдите в шестую, пожалуйста. И захватите комплект номер два.

В камере отчаянно воняет потом, мочой и дерьмом. Видать, она успела таки наложить кучу, несмотря на пробку в заднице. Учтем на будущее.

Марат, чертыхаясь, возится с заклинившим блоком. Вздернул куклу слишком высоко, и веревка на запястьях застряла в креплении блока. Гирю с ее пальцев он уже снял, и сейчас ожесточенно дергал веревку, отчего вытянутое тело куклы раскачивалось, в точности напоминая марионетку, которой впрочем и являлось. Голову куклы закрывал глухой плотный капюшон, не пропускающий ни света, ни звуков. Мой современный прикид разрушал уже сложившийся у куклы мирок, что дурно влияло на ее дельнейшую адекватность. Веревка, наконец, поддается, и тело грузно падает на каменный пол.

Марат сноровисто закидывает куклу на верстак, растягивает ее ноги в стороны и затягивает на лодыжках ремни.

Да. Опять перестарался. Ступни куклы чудовищно раздулись, пальцы ног почернели, а на двух отслоились ногти. Испанский сапог мы использовали впервые, и, похоже, Марату опять влетит от шефа, потому что кукла не сможет ходить сама еще как минимум пару дней.

- Ну, как я сегодня? - Рустик с облегчением откинул назад душный капюшон и искательно заглядывал мне в глаза, потирая руки. От него резко пахнет потом куклы, и я морщюсь. Нащупав в кармане маленький сверток, я протягиваю его Рустику и отворачиваюсь. Жадно вцепившись в пакет, он рассыпается в благодарностях и, пятясь, выходит, едва не столкнувшись на пороге с Ли.

- Посмотри ее, - я киваю на распростертое на верстаке тело. Кукла лежит на спине на все еще связанных сзади руках с широко расставленными и привязанными к краям ногами. Еще один ремень прижимает к верстаку ее тело. Китаянка молча кивает, надевает резиновые перчатки и склоняется над куклой. Зрачки ей посмотреть не удастся, но Ли и без того прекрасно знает свое дело. Проходит не более пяти минут, и она поворачивается ко мне.

- Пульс и давление приходит в норму, реакции адекватны. Она в бессознательном состоянии, но это потому, что действие препарата закончилось. В принципе готова для использования. На сколько она нужна в сознании?

Я коротко выкладываю указания шефа, смотря ей прямо в глаза, скрытые за толстыми стеклами очков, но на плоском лице не двигается ни один мускул. По всей видимости, шеф уже обсудил с ней свою идею.

- В зависимости от концентрации раствор будет действовать не менее суток. Вы говорите, мочевой пузырь? Никак не менее. Особенно если воспрепятствовать мочеиспусканию. Оставлять объект под действием двойки на весь период мне кажется нецелесообразным. Может не выдержать рассудок.

Я киваю на раздавленные ступни куклы, от которых явственно попахивает паленым. Пятки слегка обгорели, а на левой треснула кожа. Ли поджимает губы.

- Действительно. Передвигаться самостоятельно она не сможет. Но верхняя половина туловища и половые органы функционируют нормально. Рекомендую восьмичасовую терапию двойкой непосредственно в камере, затем четырехчасовой отдых и продолжение уже здесь.

Дождавшись моего кивка, Ли вынимает из кармана коробочку с ампулами, достает одну, и ловко делает укол в бедренную артерию, после чего уступает мне место.

В перчатках пальцы теряют чувствительность, поэтому, переборов брезгливость, я орудую голыми руками. Промежность куклы влажная и очень горячая. Скользкая плоть трепещет под моими пальцами. Марат старательно подсвечивает мне мощным фонарем. Раздвигаю упругие коричневые складки и нащупываю уретру. Катетер входит с трудом. Вазелинить его мне просто лень, а чувства куклы меня волнуют мало. А чувства ее обуревают. Тело напрягается, бедра слабо шевелятся, пытаясь прикрыть причинное место. Катетер скользит все дальше, и на его конце повисает желтая капля. Между раздвинутых ног куклы Марат ставит поднос с необходимым реквизитом.

Зачерпываю из склянки дымящуюся желтоватую массу и развожу ее дистиллированной водой. Набираю жидкость в шприц.

Впрыскивать кислоту в мочевой пузырь придумали умные немцы еще во время Второй мировой. А может кто и пораньше. Никаких следов, а боль невыносима, и проходит очень не скоро. Для наших целей это подходит идеально. И дело не в садизме, хотя, безусловно, его элементы присутствуют. Наше шоу потому и называется " 24 часа", что идет круглосуточно. Кукол всего трое, и постоянно пытать кого-нибудь из них мы просто не можем. Иначе они не продержатся и намеченных трех дней. Куклы живут строго по графику, разбитому на четырехчасовые отрезки. Четыре часа процедур, четыре реабилитации, четыре активной деятельности. И так далее. Поэтому в эфир идет постоянная трансляция из камеры, где их содержат. Но если просто бросить в камеру куклу после процедур, она свернется в комок и впадет в прострацию. Это мы уже проходили. Поэтому и было решено добавить в игру недостающих эмоций путями, максимально болезненными для кукол и необременительными для персонала. Сначала мы просто устраивали кукол в неудобных и болезненных позах, нередко по две или сразу втроем. Трудно уйти от действительности, упершись на протяжении нескольких часов носом в промежность напарницы, в которую накануне влили литров десять воды. Или когда твой клитор привязан к большим пальцам ног, подогнутых к промежности. С этой же целью в камере постоянно меняется температурный режим. От плюс тридцати до нуля.

Сарочка стала первой ласточкой в испытании новых средств. Эксперимент начался вчера и давал великолепные результаты. Путем введения болезненных инъекций в сочетании с максимально неудобными для отдыха положениями в промежутках между процедурами мы имели хорошие шансы свести малоинтересную бездеятельную реабилитацию к минимуму, а впоследствии и к нулю. Кукла должна играть постоянно.

Ключевым фактором в процессе служил препарат номер два. Изобретение Ли. При введении его из расчета один миллиграмм на килограмм веса куклы он до предела обострял чувствительность нервных рецепторов и держал куклу в сознании не меньше шести часов. Двойка постоянно применялась при процедурах, а теперь и между ними.

Поршень мягко скользит по стеклянной трубочке, переправляя в мочевой пузырь Сары сто двадцать миллилитров сорокапроцентной серной кислоты. Выдернув катетер, я быстро вставляю на его место плотную резиновую пробку, загнав ее в ее уретру до самого кончика. Со стороны не видно, а пописать тебе Сара не судьба. Кислота начинает действовать почти сразу, и тело куклы мучительно изгибается. Таз приподнимается, демонстрируя коричневую промежность, никого особенно не интересующую. Чуть не забыл. Я даю команду Марату заменить тугую резиновую пробку в ее анусе на грубую деревянную, так сказать повседневной носки. Он громко хмыкает. Возиться в дерьме, которое хлынет сразу же, как только вытащишь пробку, ему не хотелось. Но у меня есть дела и поважнее. Наполняю шприц из другой склянки и обхожу верстак. Сиськи Сары могут заинтересовать меня только с точки зрения чувствительности для процедур. Это еще три дня назад они были довольно упругие и крупные, хоть и изрядно отвисшие, а сейчас, после близкого знакомства с инструментами из коллекции Марата, они напоминали полупустые мешочки. Вот груди Марты до самого конца оставались пышными и, когда Марат вырезал их вместе с кусками грудных мышц, ее розовые соски торчали так же задорно, как раньше.

Нащупываю на левой груди опухоль, незаметную извне, но ощутимую под пальцами. Отсчитываю немного и намечаю точку. Шприц легко прокалывает тонкую кожу. Вся хитрость в том, чтобы опорожнить десять миллилитров едкого натра точно в дольку молочной железы. Тогда он не разойдется по всей груди и не раздует ее на манер воздушного шара.

Я почти ласково прижимаю к верстаку изогнувшееся тело. Больно? Я знаю. Особых эмоций я не испытывал. Делать больно - это моя работа. И все-таки изредка мне становилось их жалко. Бедных бессловесных кукол, волей рока попавших к нам в руки. Само собой, она была не Сара. Дьяченко Лидия Петровна, тридцати восьми лет, приехавшая на заработки из украинских Бронниц, где у нее осталось двое детей. Все это осталось для нее в прошлом, причем прошлом, стараниями Ли невозвратном. Вряд ли она сейчас даже догадывается, что она вовсе не Сара, белошвейка из маленькой деревеньки близ Мадрида, обвиненная в колдовстве и попавшая в лапы святой инквизиции в нашем лице.

Опустошив второй шприц, я киваю Марату. Отойдя в сторону, отрешенно наблюдаю, как он отвязывает куклу. Та слабо извивается. Препарат Ли едва начал действовать, и несмотря на боль от инъекций, у нее еще нет сил реагировать в полную силу. Заскорузлые ремни снимаются легко, а вот веревка на ее запястьях задубела от пота и крови. Сплюнув, Марат перерезает ее ножом. Руки куклы безжизненно падают по бокам. Двигать ими она сможет еще не скоро - вокруг вывернутых плеч набухли и на глазах наливаются черным огромные синяки. Марат поднимает с пола тяжеленную ножную цепь - вместе с коваными браслетами она весит килограмм восемь. От заклепок пришлось отказаться - мы используем их только один раз - при вступлении в игру новой куклы, и Марат замыкает толстые железные обучи вокруг ее лодыжек маленькими замочками. Ручная цепь весит поменьше - килограмма четыре, но в ней всего три звена. Среднее немного побольше остальных - оно при необходимости крепится к стене или к другой цепи. Браслеты и сами цепи ручной ковки, нарочито грубые и необработанные - в тех мелочах, которые видны зрителю, мы стараемся соблюдать достоверность. Зритель видит настоящие средневековые кандалы, и он доволен. То, что происходит за кадром, его волновать не должно.

Вот как два часа назад. Допрашивает инквизитор ведьму. Говорит на почти чистом испанском. Хоть и современном испанском, да кто поймет разницу. Это требование лично хозяина, и он прав на все сто. Испания - значит, надо говорить по-испански. Во-первых, антураж, во-вторых конспирация. Если что и попадет в руки правосудия, то попробуй пойми, где снимают такие занимательные картинки. Не иначе, в самой Испании. Поэтому Рустик старательно заучивает короткие фразы и долго репетирует. А Марат, знанием языков не обремененный, в основном угрожающе скалит зубы. Так вот, задает вопросы инквизитор по-испански, а ведьма только подвывает, да плачет. И молчит, как партизанка. А что ей говорить? Да еще и на русском, да еще и с хохлятским акцентом. Вот она и воет. А зрителю кажется - упорная ведьма попалась. Короткая, хоть и болезненная без наркоза, операция на голосовых связках решает все вопросы. Голос остается, но возможность говорить членораздельно пропадает навсегда. Или вот. Плющит палач ноги ведьмы испанским сапожком. Та, естественно, кричит, да еще и как. А вот зритель не видит, что в мочевой пузырь куклы вставлен почти невидимый проводок, а босые ноги стоят на железной пластине, и Рустик из-за своего стола посылает в ее тело неслабые разряды тока. А все потому, что свинчивать сапог можно только до определенного предела. Дальше ломаются пальцы, и кукла уже не сможет ходить. А это еще рано. Ей еще функционировать три дня, да еще неизвестно, кого в следующий раз выберут зрители. Не факт, что ее. Вот и тужится Марат, крутя зажимы вхолостую, а Рустик знай себе давит на кнопку, да подхихикивает себе в рясу.

Марат заводит руки куклы за спину и надевает кандалы. Вопросительно смотрит на меня. Немного подумав, я киваю. Идти кукла не может, и Марат стаскивает ее на пол и тащит за волосы по полу. Кукла судорожно сучит ногами и дергается. Пальцы на скованных за спиной руках сжимаются в кулачки. Я смотрю им вслед. Сейчас он вытащит ее из камеры, снимет капюшон, поставит раком под камерой в коридоре, и отходит по всем правилам. Таковы правила жанра.

Мария

- Анна Мария Берн! Ты обвиняешься в черном колдовстве, участии в шабашах, и убийстве, посредством магии.

Я стою на коленях. На моих плечах стиснуты тяжелые ладони.

"Анна Мария? Неужели это я? Какое колдовство?" - лица говорящего я не вижу. Черный островерхий капюшон скрывает его полностью.

- Итак. Ты приговариваешься к испытанию третьей степени до тех пор, пока не поведаешь все подробности своих гнусных деяний, - я пытаюсь вскочить…

Огромный мрачный зал, скудно освещенный факелами на стенах, исчезает. Я лежу на жестком белом столе. Комната залита ослепительным светом.

- Давление повысилось. Она приходит в себя.

- Еще три кубика дабл икс, - в левую руку впивается острая игла, и комната гаснет в ослепительной вспышке.

…Сырость. И темнота. И тонкое, едва слышное поскуливание. Веки тяжелы настолько, что кажется, они налиты винцом. Тупая, непрекращающаяся боль в затылке пульсирует в настойчивом желании выжечь мозги. Тонкий, надрывный плач не прекращается, не умолкая ни на миг. Мне кажется, что плачет котенок. Напрягая все силы, я все-таки открываю глаза. Ничего. Неужели я ослепла? Я в панике вздрагиваю, напрягаю зрение и замечаю, что тьма стала немного прозрачнее. Я по-прежнему вижу, только в помещении, где я нахожусь, совсем темно.

Я лежу на охапке гнилой и мокрой соломы, источающей отвратительную вонь. Сырость пронизывает все вокруг, и я сразу начинаю дрожать. Слепо шарю вокруг руками, и натыкаюсь на влажную, скользкую стену, сложенную из больших, нетесаных камней. Пол такой же. Каменный и склизкий.

"Что происходит?" - я продолжаю шарить руками, теперь ощупывая свое тело. На мне надеты рубашка из тонкой ткани, разорванная на вороте и локтях, грубая длинная юбка и вязаные чулки. На левой ноге висит странный твердый башмак. Кажется, вырезанный из дерева. Одежда мне кажется странной и незнакомой. Машинально зажимаю ладонью разорванный ворот и приподнимаюсь. Тело болит, как будто меня топтали. Сдерживая стон, привстаю на колени, затем, опираясь на стену, встаю на ноги. Рубашка и юбка пропитались влагой, стоят колом и противно холодят кожу. Как же здесь холодно!

"Кто же я такая?" - Тихое поскуливание не прекращается, уже всерьез действуя на нервы и мешая сосредоточиться. Кто это? Делаю коротенький шажок, и босая нога скользит по мокрому полу. Чулок моментально набухает ледяной водой. Снова сажусь на корточки и шарю вокруг руками. Вот он. Торопливо надеваю второй башмак. Ходить в этой странной обуви непривычно и неудобно. Но, по крайней мере, ступни не утопают в холодной воде.

Помещение небольшое. Я осторожно ступая иду вдоль стены, держась за нее рукой. Голова кружится, колени подкашиваются, но я иду.

Я натыкаюсь на нее внезапно. Мои пальцы касаются чего-то, неотличимого по холоду от стены, но это что-то мягко поддается под моей рукой и упруго дергается. Тонкий плач сменяется коротким вскриком. Я в ужасе отдергиваю пальцы.

Глаза потихоньку привыкают к темноте, но все равно я практически ничего не вижу, только свою блузку, кажется белую. Я напрягаю зрение. Вот оно. Передо мной смутно белеет какое-то пятно, едва выделяющееся на фоне стены. Неужели это человек? Может хоть он объяснит, где мы находимся.

Переборов страх, я снова вытягиваю руку. Это действительно человек. Под моими пальцами холодная, влажная, покрытая мерзлыми пупырышками, но человеческая кожа. Я веду рукой вниз. Это нога, и она ощутимо дрожит. Голая тонкая нога с напряженными, будто каменными мышцами. Мои пальцы опускаются вниз и нащупывают маленькую босую ступню, с вытянутыми пальцами. Отдернув руку, я вскрикиваю и отшатываюсь к стене. Человек стоит, упираясь вытянутыми пальцами босой ноги в камни, а большой палец привязан к толстому железному кольцу в полу. Я явно чувствую под своими руками мокрую, туго затянутую вокруг тонкого пальца веревку. И это была нога маленькой женщины или ребенка.

Что же происходит? Присев на корточки, я в ужасе смотрю на стену и на белеющее на ней пятно.

Барс

Откидываюсь на спинку стула. Сева, обернувшийся на мой смех, удивленно поворачивается ко мне. Я делаю ему успокаивающий знак, и он с любопытством смотрит в монитор. Новенькая скорчилась на полу, обхватив руками колени и неподвижно смотрит прямо в камеру. Как она отскочила, нащупав Симону. Да, такое не сыграешь. А она еще не видела остального. Ее ждут неприятные сюрпризы. Я шевелю джойстиком, и объектив отъезжает назад, давая полный обзор камеры. Сейчас там темно, но хитрая оптика, работающая в особом диапазоне, дает почти нормальную цветопередачу. Поэтому я прекрасно вижу не только висящую на стене Симону и скорчившуюся под ней новенькую, но и дорожки слез на щеках обоих. А новенькая-то неплохо смотрится в этом интерьере. Да плачет очень трогательно.

- А как пишется "Анна Мария"? - недоросль Сева отрывается от монитора.

- Хрен его знает. Пиши раздельно, - я потягиваюсь и перекидываю изображение на коридор. Маратик как раз заканчивает. Прижав куклу к стене, он, утробно рыча, с силой насаживает вялое тело на свой здоровенный конец. После процедур, да еще и уколов, кукле приходится несладко. В ее мочевом пузыре булькает и пузырится кислота, грудки ласково щекочет щелочь, а тут еще и Маратов орган, вместить который может не каждое влагалище, даже и растянутое грушей, которую она таскала два дня. Кукле больно, она таращит белые от мучений глаза и вопит прямо в оскалившееся лицо Марата, все еще скрытое красной полумаской. Вот и все. Вогнав свой член на всю глубину, Марат по-звериному рычит и разжимает пальцы, сжимающие ягодицы куклы. Та шлепается на пол и тут же сворачивается в клубок, сжимая бедра. Хорошенького понемножку.

Я перекидываю картинку снова на камеру и нажимаю кнопку.

- Марат? Молодец. Теперь слушай сюда. В камере новенькая. Побей ее немного. Раздень, свяжи. Так, для острастки. Ее очередь через четыре часа. Пусть пока побоится.

- Начальник… - Марат многозначительно сопит, прижимая к губам микрофон, скрытый под маской. Кукла корчится от боли, и можно не соблюдать правила.

- Начальник. А может я ее того… - он причмокивает губами.

- Ну, ты гигант. Только что уже одну оттрахал. Ни хрена. Потерпишь, - для этой куклы у меня свой план. Пока она свеженькая и чистенькая, я хочу попробовать ее сам. Потом Сева, Рустик, а уж потом и Марат.

- Ни фига. Попугать можешь. И не больше. Потом пусть уберут там. Вонища такая, что тошнит, - Марат обиженно сопит и пинает в бок куклу.

- Готова заставка? - Сева выглядывает из-за монитора и кивает.

Синяя молния раскалывает темноту, высвечивая на экране силуэт мрачного старого замка. На фоне черного неба без единой звезды и массивных угрожающе нависших башен - алая вспышка.

DUNGEON

REAL HORROR SHOW

REAL TORTURE

REAL VIOLENCE

REAL DEATH

24 HOUERS

ONLY FOR YOU

LOOK IT NOW AND SHOOSE

На экране возникает фотография Сары. Она стоит голая, в полный рост. Кукол снимают в первый же день, пока они ничего не соображают, оглушенные наркотиками. И их тела еще свежи. Кукла стоит, тупо глядя в камеру и бессильно уронив по бокам руки. Фото укрупняется до лица, а на заднем плане мелькает нарезка. Кукла в камере, на дыбе, в ведьмином кресле, на станке. Кукла плачет, стонет, истошно вопит, высунув синий язык. Поверх бегут алые стилизованные буквы:

SARAH

AGE-38

HEIGHT - 168 sm

WEIGHT - 54 kg

IN DANGEON - 3 day

Следующая - Симона. Нагота девочки трогательна и наивна. Кто-то тщательно расчесал длинные черные волосы, и они волнами спускаются на худые плечи. Кукла испуганно таращится в объектив.

SIMONA

AGE - 14

HEIGHT - 145 sm

WEIGHT - 36 kg

IN DANGEON - 6 day

Никто и не подозревал, что именно мокрощелка станет в этот раз долгожителем. Да и мы сами были уверены, что на разделку пойдет или она, или Сара. И не угадали. Девчонка набрала всего три голоса, а основная борьба шла между Сарой и общей любимицей Мартой. В итоге Марта набрала на один голос больше и отправилась на последнее выступление, длившееся стараниями Марата и Ли целых восемь часов. Метод казни выбирали сами зрители, и почти единодушно сошлись на пункте пытки до смерти. В результате в ход пошел почти весь инструментарий из арсенала Марата и все медикаменты Ли.

А вот и новенькая. Пока в ее порфолио только один снимок. Но это дело наживное.

ANNA MARIA

AGE - 22

HEIGHT - 165 sm

WEIGHT - 51 kg

IN DANGEON - 0 day

Экран вспыхивает алым, и по кровавому полю бегут старые кадры, напоминая о развитии событий. Сожжение 30-летней Доминик, распятие 16-летней Берты, 34-летняя Сюзанна, корчащаяся на колу, и, наконец, обрубок, когда-то бывший красавицей Мартой. Затем на экране снова появляется фото Анны и напоминания о том, что именно она станет следующей жертвой через четыре часа, и зрителям требуется за это время проголосовать, каким именно пыткам она должна подвергнуться. Затем по экрану побежал обратный отсчет. До процедур осталось три часа тридцать шесть минут.

Я смотрю на смазливую мордашку и неплохую, спортивную фигурку. Твое время пошло, девочка.

Мария

Я плачу. Горькие слезы бессилия и ужаса чертят теплые дорожки по моим озябшим щекам, скапливаясь в уголках рта, и тогда я чувствую на языке соленые капли. Я плачу, потому что больше сделать ничего не могу. Только плакать, да еще делать крохотные шажочки вправо-влево, чтобы хоть немного снять нагрузку с вывернутых плеч и онемевших запястий, и не замерзнуть. Покрытые липкой холодной влагой камни обжигают босые ступни, и я напрягаю ноги, чтобы не поскользнуться. В этом случаи я выломаю свои плечи. Душераздирающий вой не умолкает ни на секунду, сводя с ума и прерываясь лишь изредка глухими ударами. На этом фоне плач девочки почти не слышен, и хоть в этом есть маленькое утешение. Постоянно слушать плач ребенка невыносимо.

Я стою, согнувшись в три погибели, и упершись ягодицами в стену. Мои руки вывернуты за спину, вздернуты вверх и привязаны к кольцу в стене, и я не могу пошевелиться, без риска переломать себе кости. Большие пальцы моих ног связаны короткой веревкой, позволяющей крохотные шажки, для чего требовалось выворачивать пятки, скользящие на мокром полу. Я голая, и от этого чувство бессилия и унижения усиливается во сто крат. К тому же в стену рядом со мной вдет чадящий тусклый факел, и я не могу избавиться от мысли, что за моей наготой постоянно наблюдают чьи-то глаза. Этот факел позволяет мне, наконец, разглядеть своих соседей.

Девочке примерно лет двенадцать. Сначала я дала ей не больше десяти - такая она хрупкая и маленькая. Но довольно крупные острые грудки с торчащими твердыми сосками и черный пушок на лобке добавили к ее возрасту пару лет. Девочке приходится еще хуже. Она стоит у противоположной стены. Ее руки привязаны к кольцу в стене у нее над головой, растягивая худенькое тельце, правая нога, упирающаяся в пол вытянутыми пальцами, привязана за большой палец к колу в полу, а левая поднята высоко вверх и привязана за большой палец к кольцу в стене на уровне ее плеча.

Барс

Склонив набок голову, Сева внимательно смотрит в монитор. Заглянув через его плечо, я ухмыляюсь. Двигая джойстиком камеры, парень путешествует по телу новенькой, дав сильное увеличение. Камер в темнице три, одна над дверью, две - в противоположных углах на разных уровнях. С их помощью просматривался любой уголок небольшого - три на три метра - помещения. Задержавшись на кустике светлых волос внизу живота, он ползет выше, захватывая в кадр крупные, упругие груди, покачивающиеся в такт дыханию. Новенькая ощутимо дрожит от страха и холода. Немудрено. Индикатор кондиционера замирает на отметке 9 градусов. Прохладно. Температурный режим рассчитан на диапазон от плюс сорока до минус десяти. В крайности мы не впадали, но постоянно поддерживали для кукол перепады от нуля до тридцати. Вывернутые вверх плечи новенькой напрягаются, и она поднимает голову, будто чувствуя движение камеры. Налитые слезами глаза смотрят прямо в объектив. Смотрят умоляюще и испуганно. Алые отблески мерцающего дрожащего света гуляют по симпатичной зареванной мордашке. Уголки губ мелко дрожат. Больно? Это еще не больно. Только неудобно. Марат закрепил ее руки довольно низко, и она может стоять на всей ступне, а могло быть иначе. Через три часа ты повиснешь на дыбе, дорогая, и эта боль покажется тебе раем. Конечно, голое тело пронизывает холод, босые ноги стынут на мокром полу, плечи ноют. Но посмотри на своих соседок, кукла. И подумай, кому сейчас тяжело.

Сева переводит камеру обратно на груди новенькой и глотает слюну. Пацан еще не наигрался. В свои шестнадцать, он еще совсем ребенок. Даром, что отпробывал всех наших кукол. Вот теперь пускает слюни по этой. Ничего, потерпи. Получишь. Ухмыльнувшись, я выхожу их комнаты.

Наш подвальный этаж, скрытый на трехметровой глубине, невелик. Я прохожу мимо тяжеленной деревянной двери, обитой железными полосами. Там и сидят наши куклы. Эфирная комната, где сидим мы с Севой, находится всего в метре. Прохожу по узкому, декорированному камнем коридорчику. Два из шести факелов, висящих на стенах в кованых держателях, погасли, остальные лениво трепетали, чадя и источая зловоние дешевого масла. Повернув направо, я выхожу к еще одной двери, похожей на первую, как две капли воды. Это и есть камера пыток. Наша гордость и основной заработок.

Широкая спина Марата, одетого уже в линялую майку, перегораживает весь коридор, и я едва не натыкаюсь на него. Обернувшись, Марат весело скалится. Поиметь новенькую у него не получилось, зато как следует оттрахал Симону. Малолеток он любит, и в этом мы с ним расходимся. Попробовать, я ее, конечно, попробовал. Но и только. Сисек почти нет, дырка маленькая, а что до целки, так ее сломал лично Хозяин. Как в нее помещается Маратова елда, я понять не могу, но ему нравится.

Дело вкуса, конечно. Вот и у нас, подстраиваясь под клиента, одна из кукол обязательно малолетка до пятнадцати. Берта была даже моложе. Следующую заказали не старше десяти, и я ломаю голову, где ее искать...