Последний конунг Пограничья Часть 23. Падение Фергола

Каким же родным показался Санталукс, как многое изменилось за короткое отсутствие конунга. Причалы уже могли принимать неглубокие галеры, залив ограждался от прихотей стихии каменной насыпью мола. В строящемся порту тесно, люди как муравьи снуют по своим надобностям. Никто не обратил внимание на конунга, сошедшего с лодки на родной берег. Увидев небритого Алекса, Эль-Дануйя радостно улыбнулась:

– Конунг, мы тебя заждались.

Алекс схватил Дануйю в охапку и расцеловал. Заметив изумление в ясных глазах воительницы, искренне сказал:

– Я по вам тоже соскучился. В такую передрягу попал, едва выбрался. А давай устроим оргию по случаю моего счастливого спасения. Пусть будут одни амазонки, кефары и я. Мужиков не надо, ну их к черту!

– Только мы и конунг?

– Да. Устроим развратный девишник!

– Прости конунг, что значит развратный? – командир амазонок желала четко уяснить задачу.

– Хочу видеть вас в обличье природном, без одежд и доспехов. Как на празднике Весеннего Омовения.

Дануйя склонила голову вбок, нисколько не смутившись:

– Конунг, ты такой странный. Тяжело пришлось в испытании?

– Тяжело, Дануйя. Очень тяжело, время не пришло поведать. Ну, так?

– Прикажи нам забыть стыд и стеснение – подчинимся беспрекословно. В атаку пойдем обнаженные, как покровительница наша, Богиня Вулканов. Слово конунга для нас – закон и честь!

Алекс еще раз обнял крепкие плечи девушки-воина:

– Не надо в атаку голыми. Слушай приказ! На территорию дворца вход мужчинам запрещен. Прикрывать срамные места запрещено. Чувственную вольность приветствую, холодную отчужденность осуждаю. Сегодня вечером стыдливость будет наказана. Кто не умеет получать плотское наслаждение, тех в караул на всю ночь. Сегодня вечером я не повелитель, но один из вас! Сегодня вечером у нас потеха – праздник любви!

Разгульная вечеринка удалась на славу. Вин не жалели. Охмелевшие девушки не стеснялись выказывать самые дикие фантазии в надежде угодить конунгу. Он поощрял ободряющим словом, часто действием. Выход страсти вылился в разнузданную лесбийскую любовь, где все дозволено, где нет надобности в мужчинах. Алекс поразился разнообразию форм эротических желаний. От спокойных нежных ласк друг друга до беспощадно откровенного изнасилования кефар, от уединенного самоудовлетворения до групповых буйных оргий. Кивнул Ремилле, испуганно прижимающейся к нему:

– Хочешь поучаствовать?

Она поспешно замотала головой:

– Нет, нет. Что они делают, они ведут себя как мужчины!

– Хм, а почему они должны вести себя иначе? Они свободные девушки, делают что хотят...

Подбежала, покачивая мускулистой грудью, Дануйя. Раззадоренные вином глаза блестят шальным, бесшабашным блеском:

– Конунг, а как же ты? Девочки хотят тебя!

Алекс опрометчиво улыбнулся обычно серьезной дочери Кинг-Лерака:

– Не спрашивай у меня. Сегодня я один из вас, делайте что хотите.

Дочь короля лакхаров восторженно махнула рукой. Тут же с оглушительным визгом на конунга налетела толпа потных голых тел. Каждая из амазонок пыталась урвать кусочек любви от конунга, щепкой завертелся он в круговороте сильных мускулов и бесстыжих желаний. Терпеливо снося бесцеремонное, иногда довольно грубое обращение, Алекс купался в обожании верных воинов, в обожании, которое могли выразить только амазонки. Случайно задели заживающую рану на бедре. Алекс машинально ругнулся. Дануйя озабоченно спросила:

– Болит? – нежно и заботливо она прикоснулась к свежему шраму.

Лицо Дануйи оказалось совсем близко. Глаза светятся беззаботной радостью молодости, искорки прыгают маленькими чертиками через костер желания. Хорошенький носик вспотел от безудержного веселья. Зубы призывно блестят меж кораллов приоткрытых губ. На тугих щеках серебрится детский пушок. Плюнув на все политические соображения, конунг впился в обветренные налитые губы дочери Кинг-Лерака, крепко обхватил ядреные твердые ягодицы. Даже опьяненный страстью Алекс отметил силу ее тела. Почувствовав желание конунга, она повела плечами, растолкала других девушек, освобождая место для греховной плотской любви, где разум стыдливо отворачивается, чтобы не видеть разнузданного буйства плоти. Перевалившись, Дануйя уперлась руками в плечи мужчины и оседлала его одним прыжком с боевым победным кличем. Исступленно крикнув, резко опустилась на вздыбленный орган конунга. Алекс почувствовал, как обильно увлажненный женским соком член раздвинул тесный лаз в поступательном порыве первопроходца. Со счастливым выражением лица Дануйя соскочила с конунга, как тут же другая амазонка оседлала своего предводителя. Лишь после пятой девушки, спрыгнувшей с конунга уже женщиной, конунг отсалютовал белой струйкой, высоко взлетевшей к полному восторгу подданных. После этого Алекс прекратил свою благородную миссию, посчитав за благо отдохнуть в спокойной обстановке.

В постели спал с Ремиллой, не в силах отказаться от приобретенной привычки укрываться женским теплом. Очередь Ремиллы удовлетворять желания конунга настанет лишь утром, когда к конунгу вернулась мужская сила. Она отказалась, и конунг не стал ее принуждать...

На совещании военноначальников присутствовали все старшие офицеры. Был и Эдгирс, вступивший в командование своим отрядом. Лармуг четко доложил обстановку:

– Мятеж подавлен, фергольские наемники рассеяны.

– Пленные есть?

– Взяли четыре сотни фергольцев, семь десятков донов в тюрьме. Остальной сброд в плен не брали.

Алекс удивился:

– О, и тюрьму отстроили? Когда успели?

– Филин постарался. Тюрьма заложена как остов сторожевой крепости. Какие будут указания по пленным?

– Фергольцев продать, не торгуясь Кинг-Лераку. Хотя нет, денег здесь не надо. Отдать амазонкам в награду за службу, пусть отправят в железные рудники лакхаров. Отобрать самых сильных, послать в цепях в мой серебряный рудник.

Офицеры недоуменно переглянулись. Эдгирс, осведомленный о произошедшей накануне оргии, понимающе кивнул с масляной улыбочкой. Он чертовски жалел, что ему не удалось порезвиться с амазонками. Алекс взял в аренду на 15 лет серебряный рудник в горах, заброшенный варагами по причине обеднения породы. Филин с помощью мастеров поставил добычу руды на широкую ногу. Забойщик руды, раб или преступник трудился и жил, пока трудился, около года в шурфах. Кормили работяг хорошо, сытно, но изнурительные круглосуточные работы в душной шахте изнашивали даже выносливых людей. Пока рабов в забое хватало. Еще не кончились пленные вараги из враждебных кланов, так что острой необходимости в “рабочем мясе” не было. Можно шикануть и сделать подарок варагским союзникам. Конунг повысил голос:

– Варагам нужны рабы. Взять им негде, кроме как в набеге. А нам нужен крепкий тыл в предстоящие месяцы. Больше, чем тыл. Нам понадобится помощь варагских секир.

Лармуг, помедлив, сказал с ноткой обеспокоенности:

– Конунг, тут такое дело. При разгроме одной из банд взяли с оружием в руках женщину, не амазонку.

Алекс не понял:

– Ну, в чем дело? Отдал бы ее солдатам.

– Она не из наших. Похоже из имперских. Когда очнулась после ранения, называет себя леди Вик.

Эдгирс удивленно воскликнул:

– Леди Викийя-Дана-Ташко?

Алекс обернулся к нему:

– Знаешь ее?

– Известная авантюристка в Империи, увлекается писательством и приключениями. Император не любит ее, но знает лично. Она могла оказаться на стороне донов.

– Могла? Почему?

– Проповедует вздорные идеи женского равенства, исключительного права высшего класса на просвещение и прочую чепуху.

– Не понял я. Пускай проповедует. Какого лешего понесло ее к донам?

– Хочет доказать свое равенство в бою. Сражается за здешних аристократов. Те, небось, в столице плачутся, как конунг их притесняет.

Алекс со смешком предложил Эдгирсу:

– Отлично. Хочешь, подарю тебе ее на ночь? Леди-рабыня, звучит здорово!

– Нет. Я веду торговлю в Империи, а ее там слишком многие знают. Лучше бы ее не брали в плен, теперь из-за нее хлопот не оберешься.

– Ладно. Без моего приказа ее пальцем не трогать. Сам с ней разберусь, – отложил конунг судьбу захваченной леди. Лармуг угрюмо спросил:

– Что делать с донами? Казнить?

Алекс задумался на минуту. Лишать людей жизни было военной необходимостью, но все же он стремился избежать убийств по мере возможности:

– Все имущество мятежников переходит армии. Земли раздать на правах наследственной собственности офицерам и солдатам, отличившимся в подавлении бунта. Половину распределить среди общин на правах льготной аренды. Этим займется квестор Филин. Мятежники пусть пока посидят, следствие определит вину каждого. Воздам по справедливости.

Следствие проводилось весьма своеобразно, когда лично конунгом, когда другими офицерами, часто начальником тюремной стражи, иногда даже простыми тюремщиками. Заведенный конунгом порядок требовал от жены или дочери мятежника лично хлопотать за арестанта. Имущество не возвращалось, но человека могли выпустить по приказу конунга, или же по ходатайству других начальников, закрепленному личной печатью конунга. Многого не требовалось, жена или дочь арестанта должна расположить к себе начальника путем неслыханного унижения, превратив себя в бесплатную шлюху. Первым право на искупительную жертву имел конунг, затем право переходило по старшинству к генералам, полковникам, начальнику тюрьмы, начальнику караула, стражникам. Любое звено в цепочке могло дать жизнь и свободу заключенному мятежнику, но обычно несчастной женщине приходилось пройти через нескольких человек, прежде чем кто-нибудь соглашался выпустить ходатайство. Это в лучшем случае, в худшем женщина проходила через всех, не получив желанной бумаги, и превращалась в настоящую шлюху, добывающую пропитание в солдатском борделе. Был такой случай. Конунг лично освободил от тяжкой процедуры только одну жену дона. Сочная, налитая женской силой бабенка сумела довести Алекса до оргазма три раза за ночь, без особого напряга с его стороны. Похоже, и для нее вызволение мужа не казалось тяжким бременем. Она с жаркой страстью, и даже куражом, получая явное удовольствие, заслуживала освобождение мужа. Алекс замыслил, не оставить ли ее для своих личных потребностей. Спросил напрямую, прижимая обхватившие его спелые бедра:

– Пойдешь ко мне в любовницы? Не обижу.

Бабенка радостно мигнула беспутными глазками. Нагло решила воспользоваться моментом:

– Я благородная дама. Конунг ведь не женат, любая посчитает за счастье вступить с Вами в брак.

Алекс мгновенно передумал. Под ношей ответственности устыдился безнравственного желания. Он не собирался пользоваться безрассудно привилегией власти. Пленный муж являлся все же мужем, не с руки конунгу рушить семью ради похотливой забавы.

– Я призван укреплять закон. Храни верность законному супругу. Как печать получишь, живи с ним мирно и от бунта удерживай, – выдал он напутствие стерве, предательски готовой покинуть мужа, лишь только оказался тот в трудном положении. Стерва то стерва, но кто еще сможет так зажать член своими внутренними мышцами, что, казалось, можно повиснуть на нем и не сорваться.

Алекс провел с неверной женой еще ночь, в которую смог получить два оргазма, и в благодарность шлепнул освобождающую печать прямо на ее тугую ягодицу. Печать конунга есть печать, предъявив ее начальнику тюрьмы наедине, знойная бабенка вызволила непутевого мужа. Потеха тянулась долго, привнося веселое оживление и душевное разнообразие в среду офицеров. Нескончаемым кошмаром обернулась затея конунга для женщин, невиновных в грехах своих мужей.

На взятке попался начальник тюрьмы, лейтенант Костар. Он выпускал ходатайство за деньги, освобождая отчаявшихся жен от сексуальной повинности. Учитывая служебные обязанности лейтенанта, это был очень серьезный проступок. Костар пришел в армию из ремесленного цеха, его отец и дед мастерили мебель в маленьком имперском городке Кывье недалеко от границы. Сам же он нашел призвание в военной службе, удрав вопреки воле родителей из тесной мастерской. В пьяном виде Костар признался, что наделал долгов в своем городке. Побег в армию спас его от долгового рабства. Еще будучи сержантом у Тривладира неудавшегося мебельщика прозвали Косталомом за стиль обращения с пленными. В неудавшемся заговоре своего начальника Косталом не учавствовал, за что Тривладир проломил ему череп, но что затем послужило толчком к его карьере. Ревностно исполняя обязанности службы, лейтенант превратил тюрьму в свой дом, дневал и ночевал рядом с арестованными. После подавления мятежа донов Алекс пару раз видел его перед входом в каземат. Косталом обычно грелся на солнце, со скучающим видом выковыривал засохшие остатки крови из-под ногтей. Но службу нес четко. Единственная жалоба на него последовала от солдат, которым мешали спать дикие вопли заключенных по ночам, верная примета бессонницы у Костара. На суде конунг поинтересовался:

– Тебе вручили власть над жизнями. Что двигало тобой, жалость или корысть?

Лейтенант раскаянно пошевелил короткими холеными усиками:

– Глупость, конунг. Глупость и жадность. Думал хорошо поиметь бабу, а за это еще и денежки с нее стрясти. Э-эх, не сколотишь на бабах богатства...

Трибунал приговорил Костара к расстрелу офицерской чести, самая достойная казнь в арсенале суда. По уставу любой офицер армии конунга мог быть казнен только расстрелом, но вот обстоятельства, сопровождающие расстрел, сильно разнились. Самой тяжкой казнью был расстрел особой категории. Здесь собственно расстрел являлся пустой формальностью, иногда в осужденного стреляли уже в мертвого. В случае Костара его отлично накормили, напоили хорошим вином, ночь перед казнью провел с женщиной, кстати, одной из жен донов. Перед смертью не издевались, на расстрел вывели в чистой одежде. При большом скоплении народа, под грохот барабанов, отделение из пяти арбалетчиков выстрелило залпом в лейтенанта. Все стрелы должны попасть в туловище осужденного, дополнительных выстрелов в случае расстрела офицерской чести не предполагалось. Если человек выживал после извлечения всех стрел, он считался освобожденным милостью богов. Солдаты уважали Костара, арбалетные болты легли в живот и правую часть груди, дав возможность начальнику тюрьмы не только выжить, но и вернуться к службе без понижения в звании. Дважды выживший офицер вызывал изумленное почтение. Выхаживала счастливца та самая жена дона, с которой он миловался последнюю ночь перед казнью. Правда, теперь она была вдова, без имущества и детей, но с явно наметившимся животом. Кто помог ей нагулять живот, доподлинно не известно. Однако точно не муж, давно сидевший в каземате. Благородный дон усилиями жены обрел таки свободу, лишь затем, чтобы покончить с собой от позора.

Когда раненая леди Викийя окрепла, конунг навестил ее. Содержалась она в привилегированных условиях, в отдельной не зарешеченной камере. Кормили хорошо, лучше, чем солдат караула, давали помыться раз в три дня. Над раной головы колдовал ученый лекарь, врачевал успешно. Во избежание недоразумений держали на цепи, снимали на прогулке. Конунг в приказе об особом содержании леди Вик не упомянул об одежде, поэтому она и носила наряд, в котором ее захватили. Платье леди было из отличной ткани, раз до сих пор еще не истлело на ней. Лохмотья как-то прикрывали наготу. Алекс, разглядывая женщину в упор, спросил с искренним недоумением:

– Зачем, Вам, известной аристократке, чей род занесен в Мемуарную книгу Империи, ввязываться в наши дела на стороне донов?

В гордой посадке головы, во всех жестах знатной пленницы сквозило потомственное благородство происхождения. Откинув пепельные волосы, прикрывающие повязку на голове, Викийя без робости ответила:

– Империя не желает вмешиваться в ваши дела. Но любой человек чести не имеет права наблюдать со стороны, как Вы истребляете аристократов в Пограничье. Конунг, Вы делаете ошибку, опираясь на людей низкого происхождения, на чернь, на бывших рабов.

– Все люди равны по рождению.

– Людей создают боги. Своей идеей о равенстве Вы бросаете им вызов.

Алекс подумал: “Да, в голове у нее каша. Но хороша чертовка. Особенно необычен пепельный цвет волос”. С сожалением сказал:

– Мне доложили, Вы увлекаетесь писательством. Писали бы себе. Меч не к лицу знатной даме, к тому же такой хорошенькой.

Викийя откинула волосы рукой. Цепи зазвенели, аккомпанируя ее страстной речи:

– Да, я боролась силой слова против Вашего тиранства, против гонений на лучших людей общества! Вы задавили ростки свободы, пробивающиеся сквозь дремучее невежество правящего класса. Они, и только они, люди, которых Вы безжалостно уничтожаете, способны к созиданию духовных ценностей, способны преобразить мир к лучшему. Я не привыкла отступать, и раз сила разумного слова пасует перед грубой силой оружия, я с оружием в руках буду отстаивать свои идеалы!

– А как же рабы? Как же те забитые крестьяне, на плечах которых Вы создаете свои духовные ценности?

Викийя с презрением улыбнулась:

– Они часть целой картины мира и воплощают в жизнь им предначертанное. Могут ли рабы творить? Нет, боги отвели им место в обществе, и пусть своим трудом они помогают творить людям одаренным и способным к этому!

Алекс решил проверить убежденность леди в своих отсталых воззрениях:

– Я сохраню Вам жизнь. Но поставлю клеймо. Вы должны мне поверить, касту людей определяют не только боги, но и другие люди.

Викийя побледнела. Не опуская головы, без всякого смирения, твердо произнесла:

– Я не буду рабыней. Не берите себе право решать за богов. Вы можете лишь распорядиться моей жизнью, и только.

– Жизнью и честью, госпожа Викийя. Я еще не решил насчет Вас.

Прошло два дня после посещения знатной пленницы, как неожиданно примчалась Охайя. По негласному распоряжению конунга она имела право беспрепятственного передвижения в его владениях. Конунга охватило сладостное волнение при виде бывшей госпожи, да и просто очаровательной женщины. Она ищет с ним встречи, а он мечтал остаться с ней наедине. Первые же слова леди Охайя разрушили иллюзии:

– Конунг, в Вашей тюрьме в нечеловеческих условиях содержится леди Викийя-Дана-Ташко. Вы должны ее немедленно выпустить.

В ответе Алекса угадывалось хмурое разочарование:

– Вот как? Она захвачена с оружием в руках на стороне мятежников. Леди Охайя лучше меня знает, что это означает.

Охайя поубавила пыл:

– Вы не можете казнить женщину. Возьмите за нее большой выкуп, она дорогого стоит.

Алекс решил подразнить гостью, проделавшую длинный путь отнюдь не ради него:

– Нет, конечно. Я не казню женщин. И не продаю за деньги, пусть этим занимаются торгаши. Я отдам ее солдатам как приз.

Охайя покраснела в гневе, но огромным усилием воли сдержала себя. Похоже, леди относилась к тому типу женщин, которых красит гнев. Румянец на щеках добавлял выразительность в строгие пропорции волевого лица.

– Конунг, я никого никогда не просила. А сейчас прошу Вас дать свободу несчастной Вик. Вы довольно поиздевались над ней.

Конунг поднял брови:

– Поиздевались? Догадываюсь, о чем сейчас сплетничают в аристократических салонах. Им нравится делать из меня кровожадного монстра. Охайя, можешь навестить пленницу и убедиться, она в порядке.

После визита к заключенной Охайя выглядела подавленной:

– У нее волосы пепельного цвета.

Алекс ухмыльнулся от женской наблюдательности. Дама первым делом обращает внимание на прическу другой дамы, хотя та, другая, в цепях.

– Вот и я сразу заметил. Необычный цвет, не так ли?

Охайя взглянула на Алекса почти с неприкрытой ненавистью:

– Волосы у нее всегда были темные, как у меня. У нее появилось слишком много седых волос. Выпусти ее, конунг.

– Охайя, сейчас в твоих руках жизнь подруги, знакомой, не знаю, кем там она тебе приходится. Ее жизнь в обмен на твой поцелуй.

Охайя сузила глаза, ничего не произнесла. Алекс добавил:

– Один поцелуй в губы. Поцелуй за жизнь леди Вик.

Все также молча леди Охайя подошла вплотную к конунгу и буквально впилась в его губы. Ее поцелуй нельзя назвать сладким, лишь хрупкая грань отделяла его от укуса. Оторвавшись, Охайя хрипло сказала:

– Все. Мы уезжаем. Не задерживай нас боле.

– Может, задержишься подольше?

– Конунг, держи свое слово. Мы уезжаем немедленно.

Алекс провел кончиком языка по губам, стремясь запечатлеть в памяти вкус змеиного, но все равно волнующего поцелуя Охайи. Первый поцелуй от нее. Жаль, что она уезжает так скоро.

– Ты спасла человеческую жизнь поцелуем. Я буду тебя ждать. Дать отряд для сопровождения?

Охайя помедлила, прежде чем ответить сухо, но уже без прежней ненависти:

– Не надо. Дорога до Фергола спокойная. Спасибо, конунг.

Алекс не стал провожать ее с освобожденной безо всякого выкупа пленницей. Он рассудил, его присутствие будет смущать леди Вик, и не желал ей дополнительных неудобств.

Меньше половины донов осталось сидеть в тюрьме, гордыня не позволила их близким добиваться освобождения. Напрасно жены хранили честь, упрямство обернулось тяжкими последствиями для всего рода. Сберегли свою личную женскую честь, но ввергли мужей в несравненно более тяжелый, несмываемый позор бесчестья для всей семьи. Дону ставили клеймо и отправляли в рабство к его же бывшим рабам, навечно вычеркнув таким образом из общества. А оставшиеся целыми и невредимыми жены влачили жалкое существование у родственников, неся на себе моральное клеймо жены раба, лишавшее их возможности устроить как-то личную жизнь. Мизерность их жизни лучше всяких репрессий напоминала о последствиях бунта против конунга.

Когда настал момент, события развивались стремительно, как распрямляется сжатая стальная пружина в затворе винтовки. Разбросанные в разных местах отряды вышли в разное время, разными дорогами, чтобы сойтись в одном месте в назначенное время, а именно под Ферголом, в день праздника богов плодородия, когда население города предается увеселениям и заслуженному отдыху, когда именитые граждане и власть имущие разъезжаются по своим имениям и дворцам. Фергол – большой город, богатый, огражденный стеной с трех сторон, а со стороны порта море защищало не хуже стен. Население могло выставить до 15 тысяч ополченцев, да еще до 8 тысяч наемников способны нанять за деньги. Правильная осада исключалась, у конунга не было сил овладеть городом, если жители организуют оборону. Не было флота, чтобы замкнуть осаду. Оставался единственный шанс – ворваться в Фергол внезапно, налетом, пока купцы не привлекли рунгов, пока жители не помышляли о дежурстве на стенах. Если бы вся армия двинулась маршем, не удалось бы сохранить секретность передвижения громоздкой толпы народа, да и скорость переходов бы снизилась узкими дорогами. По плану конунга его армия, разделенная на полки и отряды для скрытости и быстроты маневрирования, двинулась узкими проселочными дорогами, иногда лесными тропами, к Ферголу. Дозоры уругов перекрывали все тропинки для лазутчиков, никто не мог опередить тревожной вестью воинский отряд. Солдаты шагали неутомимо, даже ночами, оставляя поселенцев позади радоваться, что гроза пролетела мимо, не коснувшись их краешком страшного гнева конунга. Многие были напуганы беспощадным подавлением недавнего мятежа, и совершенно напрасно. Конунг сурово карал предателей, но был милостив с подданными.

К счастью для конунга Фергол зажирел за десятилетия мирной жизни. Стены высоки, однако ров совершенно сгладился временем и мусором, превращаясь в непроходимую грязь только в период сезона дождей. Сточная канава, а не ров. Совет Фергола время от времени обсуждал необходимость углубления рва и его расчистки, но торгаши не желали выделять средства на бесполезное, по их мнению, занятие. Только стены представляли серьезную преграду. Стены и многочисленная стража, в которой сыто дремали за счет граждан и торговой гильдии всякие городские бездельники. Солдаты во время марша, еще на подходе к городу, заготовили штурмовые лестницы, которые везли на телегах. Каждый знал свой маневр, кто-то должен быстро взбираться, кто-то подносить лестницы, кто-то держать. Успех в неожиданном натиске, конунг обещал расправиться без суда с офицерами за заминку и несобранность.

Первыми вышли к Ферголу отряды генерала Валлаха-Кун-Сталвилла. Задержались в лесу, поджидая остальных. Генерал не ждал всех. Извещенный гонцом о приближении корпуса Лармуга, генерал дал приказ атаковать город, только пробуждающийся в утренней дымке в предвкушении буйного веселья. Веселье началось, как только стражники, очумело напрягая зрение, увидели приближающуюся колонну вооруженных людей. Центральные ворота захлопнулись, впрочем, атакующие на них и не рассчитывали. Не давая времени мобилизоваться страже, сразу же пошли на приступ, рассыпаясь вдоль стен и выкидывая вперед длинные тяжелые лестницы. Солдаты как муравьи полезли вверх, прикрываясь круглыми щитами. Арбалетчики снизу выбивали оборонявшихся. Загудели низкие басы сигнальных горнов, пробуждая тревогу в безмятежном городе. Валлаху не удалось первым ворваться в город, махом перескочить через стену. Стражников оказалось больше, чем ожидалось, бились они на удивление упорно. Сказались и просчеты штурмующих: в ряде мест лестницы не доставали до края стен из-за углублений рва, две лестницы просто подломились под тяжестью людей.

Стражники уверовали в способность своими силами отбить налет, как с другой стороны прямо с марша на штурм пошли бойцы Лармуга. Бывший матрос, а теперь генерал, использовал тактику абордажных команд. Штурмовые лестницы ставились близко одна к другой, скреплялись перекладинами. Таким образом плотность атаки возрастала, а защитники города не могли сосредоточенно сбивать атакующих. Да и попробуй сбить копьем воина, завернутого в варагскую кольчугу двойного плетения, когда он рубит древки мечом точно прутья на кусте, а если не увернуться, то и рука отлетит вместе с древком. Стражники заметались вдоль стен, с разных концов к городу подступали с лестницами на плечах новые и новые команды воинов конунга. В корпусе Лармуга состояла тысяча варагов, присланных Кинг-Лераком, удальцы и авантюристы, с радостью рискующие головами за добычу, и еще больше за славу. Вараги отменно бились, прекрасно лазили, не боялись в одиночку впрыгивать на стену в толпу врагов.

Первым ступил на стены Фергола берсерк Терхайд, устроив мясорубку среди оборонявшихся. Знаменитый берсерк не видел женщин уже три недели. Целых три недели он, собрав всю волю в кулак, зажимал свои потребности, не желая ослушаться конунга. А в Ферголе много женщин, самых разных, тонких и полных, рыжих и черных, красивых и не очень. Поддержка запоздала, в одиночестве Терхайд зарубил несколько солдат, но был сдавлен напором стражников. Из-за тесноты лишенный возможности отбиваться, безумный воин сграбастал двоих фергольцев и с ними свалился с многометровой стены на каменную брусчатку города. Умирающий берсерк с раздробленным бедром, захлебываясь кровью из пробитых ребрами легких, успел увидеть, как его товарищи один за другим взошли на стены, и посыпались горохом вниз мертвые и битые стражники.

Стоило обороне лопнуть в одном месте, как она дала трещины по всему периметру города. Заняли стену солдаты Валлаха. Подходящим подразделениям конунга не стало нужды лезть на приступ. Бросив ненужные теперь лестницы, они быстрым шагом входили в открытые ворота и рассыпались отрядами по улочкам Фергола по назначенному плану. Прибежавшие на шум сражения горожане в панике бежали, заприметив на улицах грозных варагов и свирепых уругов. Страх лишает сил. Вараги и уруги, несмотря на строгие приказы и усталость бессонных маршей, бросились грабить каменные дома, как боевая сила стали бесполезны. Немало знатных горожанок испытали насилие "на кончике меча", вараги любили овладевать свободными женщинами таким манером. Пока один воин насиловал женщину, другой упирал ей кончик меча в грудь. В горах с женщины снимался позор, если после поругания на груди оставались глубокие раны. Горожанкам из благородных семейств далеко до гордых варажек, не помышляли они о сопротивлении. Смиренно лежали под мечами, боясь вздохнуть полной грудью и закричать, с одним лишь желанием в воспаленном сознании – не прорезать свою холеную гладкую кожу, да сохранить имущество, накопленное за годы размеренного благополучия. И кричали, заламывали ухоженные руки с аккуратно подстриженными ногтями, когда оставались одни в разоренном жилище, подчистую ограбленном варварами.

Более дисциплинированные отряды регулярной армии конунга перекрывали улицы заставами, блокировали порт, изолировали заслонами сектора города. Следуя приказам, солдаты не отвлекались на локальные стычки. Разобщенные, без понимания происходящего, без единого командования, многочисленные жители обречены стать жертвой организованной армии. Кто еще дерется в запале, скоро падет духом и будет мыслить только о спасении своих богатств и своей шкуры. Толпа разъяренных баранов, разделенная на части, превращается в стадо смирных овечек на убой хищникам. Все великие полководцы одерживали победы над превосходящим противником, следуя именно этому принципу, разделяй и уничтожай по частям. Что верно для армий, то еще более верно для толп мирных граждан.

Слух конунга резанул истошный вопль, громкий, перекрывающий беспорядочный шум разоряемого города. Алекс, игнорируя предостережения охраны, направил коня на звук. В небольшом открытом дворике толпились уруги, с азартом и смехом смакующие зрелище. Алекс чертыхнулся, даркхатын опять принялись за старое. Несколько связанных мужчин в одежде городских стражников сидели ошалелые на земле. Рядом корчился их потерпевший товарищ со спущенными штанами, насквозь пропитанными кровью. Одна даркхатын раздувала костер, другая правила окровавленный нож на бруске. Успели уругские вдовушки пошалить. В гневе Алекс заорал на них:

– Приказ нарушили, дикари!! Сказал же, граждан Фергола не увечить! Где Албертай?! Вывести уругов в поле! Долой из города!!

Уругские вдовы непонимающе хлопали глазами, они совсем не знали местного языка. Дрозд, схватывающий любые языки на лету, из-за спины конунга перевел кочевницам:

– Всем уругам выйти из города. Конунг сердится на языческие жертвоприношения.

Мужчины-воины не хотели уходить из богатого города, они отрывисто закричали что-то сердито на своих соплеменниц. С сожалением глянув на перепуганных пленников, даркхатын вразвалочку пошли к лошадям. Показался Албертай, на ходу поправляющий в спешке надетую амуницию. Из-за его спины бросилась наутек полураздетая женщина. Алекс набросился на командира уругов:

– Достали меня твои вдовы!! Клянусь Ралайтаном, еще раз поймаю за отрезанием членов, порубаю сучек к дьяволу!

Гнев конунга подпитывался как нарушением приказа, так и по-человечески понятной мужской солидарностью. Невозмутимый уруг покачал головой:

– Не можем мы им приказывать. Вдовы воинов священны у нас.

Алекс сблизился с Албертаем, зашептал ему яростно, так, чтобы другие не слышали:

– Ты меня за дурака не держи, командир. Знаю я, как тебя священные по очереди в шатре ублажают. Не хочешь лишиться своих баб, следи за ними!

Албертай потрепал свой ус, что свидетельствовало о крайней степени его смущения:

– Не серчай, конунг. У них одна радость в жизни осталась.

– Та-ак, члены мужские резать?! Пусть рожают и кобылиц доят!

В затухающем костре чадили отсеченные мужские гениталии. Дрозд перевел вопрос одного из кочевников:

– Что с пленниками делать?

Алексу пришли на ум слова поэта Гете, перефразированные под себя: “Я – часть той силы зла, что обречена творить добро”.

– Оставьте их в покое. Они больше не враги. Попугали мужиков, хватит с них.

Деморализованный противник принесет больше пользы, чем замученный. Конунг был совсем не жесток, а милосердие неизбежно окупится, если не здесь, то уж точно на том свете. Уруги порезвились в грабеже. На лошадях Алекс заметил навьюченные тюки, светлели задами перекинутые через круп пленницы. Не доверяя варварам, конунг подошел к живой добыче, желая разобраться. Свободные женщины не должны пострадать при штурме. Хлопнул по белой ягодице первую девушку:

– Кто такая?

Сдавленным голосом послышался глухой ответ:

– Рабыня из дома удовольствий господина Налуса.

Тяжело лежать животом на коне, со спутанными руками. Однако бежать за конем с арканом на шее еще хуже. Конунг хлопнул вторую попу. После звонкого шлепка, не дожидаясь вопроса, девушка исправно доложилась:

– Наложница господина Налуса.

Остальные девушки тоже оказались рабынями. Ясно, уруги вынесли какой-то бордель в суматохе. Голос последней из девушек показался знакомым, однако по виду зада Алекс не мог признать рабыню. Ноги у ней сильные и прямые, с красивыми, по-женски сглаженными, мускулами. Такие бывают обычно у танцовщиц и пловчих. Обошел коня и по длинной гибкой шее, еще не видя лица, сразу узнал делфинку из имения Парови. Обрадовался:

– Юлла, ты что ли?

– Так меня зовут, господин...

– Вот так встреча, у Налуса служила?

– Да, господин. Водной рабыней, я делфинка.

Делфинку нельзя отдавать уругам, замучают в своих шатрах без пользы. Чтобы подготовить такую наложницу, много усилий требуется. Кочевники не способны оценить утонченные удовольствия от женщин, для них что полено, что изящная шкатулка, все в костер швырнут. Приказал Дрозду перевести:

– Эту девушку объявляю свободной.

Албертай недовольно крикнул:

– Конунг, негоже добычу у воинов отнимать!

– Считайте ее выкупом за покалеченного стражника. Претензии к даркхатын!

Алекс легко стащил с крупа согнутую Юллу. Ладонь случайно коснулась маленькой плотной груди с твердыми острыми сосками. Делфинкам крупные груди помеха, лучше освободить место для объема легких. На ухо Юлле шепнул:

– Будешь моей делфинкой. Не знаю, как тебе жилось у Налуса, у меня не хуже будет. Не люблю неволить, если хочешь, оставайся.

Юлла быстро замотала головой в согласии, затравленно озираясь на окружающих уругов. Мокрые, не успевшие высохнуть волосы рассыпались по молочно-белым сильным плечам. Позднее Юлла рассказала, какого натерпелась страху от уругов. Захватили ее вместе с клиентом прямо в бассейне, Юлла как раз увлеченно разогревала постоянного посетителя, который регулярно и давно брал ее на полдня с самого раннего утра. С утра посетителей не видно, плескались свободно и весело в только что наполненном из собственного колодца бассейне. Дикие всадники заставили их плавать и нырять, с хохотом пускали стрелы в прозрачную воду, намереваясь в охотничьем азарте поразить подводную цель. Юлла привычная долго под водой проныривать, по самому дну морской звездой ползла, пытаясь заслониться водяной толщей, а вот клиент не смог продержаться. Так и остался плавать в бассейне с дюжиной стрел в мешкообразном брюхе, подкрашивая прозрачную до того воду в игривый розовый цвет.

Проявил себя расстрелянный Костар. Со своей сотней захватил и удерживал от мародеров дом городского казначея. Благодаря ему общественная казна Фергола не пала жертвой алчности союзников-варваров. Командир уругов Албертай равнодушно относился к деньгам, его волновали слава и лошади, иногда женщины. Но того же нельзя сказать о его полудиких соплеменниках. Вараги же вообще не признавали жалованья, удалое дело для них – захват добычи, грабеж побежденных. Алекс все же решил придержать награду Косталому. Тот, нарушая приказ конунга, не удержался от проступка. Привлеченный соблазнительными формами жены казначея, страстно завалил ее на сундук с империалами, задрал платье и прямо перед онемевшим мужем грубо, по-скотски, обесчестил женщину. Конечно, в тот день немало юных дев преждевременно лишилось девственности, много свободных женщин испытало позор насилия, но с офицеров строже спрос. В приказе черным по белому написано: "Фергол – жемчужина Пограничья. Берите имущество, берите деньги, но помните, дома и люди – собственность конунга. Справедливости не требую, требую пощады просящим. Безоружных не убивать, пленных не калечить. Замужних женщин и их дочерей не насиловать". Алекс строго спросил:

– Рабынь у казначея не было? Зачем понадобилась его жена?

У Костара понуро опустились краешки холеных усиков:

– Виноват, конунг. Рабынь солдаты всех оприходовали, не мог же я бабу у своего солдата отбирать...

– А почему перед мужем ее драл?

– Виноват, конунг. Мужа заставили городскую казну пересчитывать, чтоб все сошлось с книгами. Не выгонять же его...

– Тебе повезло, победителей не судят. Держись подальше от женщин, если хочешь умереть от старости.

– Я не хочу умереть от старости,– осмелел Костар, осознав, что ему ничего не грозит.

“Играет, или в самом деле мечтает пасть героем?” – мысленно поморщился Алекс. В день победы сердиться не хотелось.

– Мертвые герои мне не нужны. Мне нужны живые герои. А с бабами безобразничать прекращай.

Успело выйти из порта только четыре судна, которые и так собирались отчалить этим утром. Все остальные корабли, привезенные и закупленные товары, складские запасы явились законной добычей конунга. К вечеру огромный город, утром еще независимый и безмерно гордый накопленным веками богатством, лежал у ног победителя, раскинувшись во всей красе, которую не портили случайные пожары и мертвые люди на улицах. Пожары потушат, трупы уберут, а каменный город как огромный бриллиант украсит владения последнего конунга Пограничья. Только в отличие от драгоценного камня, сверкающего без особой пользы лучиками заплутавшего в гранях света на потеху владельцу, город предстанет неисчерпаемым источником денежных и прочих ресурсов, а значит, значительно укрепит могущество создаваемого государства, стремительно вырастающего на варварских землях Пограничья.