Трудовой лагерь Ромеев. Из сборника Эротические рассказы в пионерском лагере Часть 6

У склада интендант стоит. И чуть ли не подпрыгивает от нетерпения.

– Петька! Ядрена вошь! Ну, где тебя носит, скотину? Ты чего копаешься?

– Да вот, сучара ленивая, пизду свою жалеет и еле ходулями передвигает! – и на мой позвоночник обрушивается такой удар, что позвонки хрустят.

– Вот этой тварью сейчас и займешься! Хозяин приказал подготовить ее по полной программе…

Я подтягиваю телегу поближе и останавливаюсь от очередного удара кнутом. Сажусь на корточки и сжимаюсь в комочек.

– Распрягай эту скотину! – командует интендант. Ох… Какое же это наслаждение, когда с тебя снимают бесконечно тугой обруч. Мой животик теперь свободен. А из письки выдернули этот тяжелый железный шкворень. Он весь в крови измазан. Лобок и половые губки тоже сочатся сукровицей. Стерты упряжью до живого мяса. Я тихонько всхлипываю от боли.

– Угу, – интендант оценивающе смотрит на меня, – значит так, соски этой сучке клеем намажешь полиреутным…

– О как! – удивленно поднимает брови Петрусь, – она же доиться не сможет.

– Вот и отлично. Вымя у нее разопрет как следует. Как мяч тугое будет!

– Да у нее и сейчас не хилое.

– Делай, что говорят, придурок. Вымя должно быть сочное и набухшее. Чтобы розгой один раз приложил, а оно лопалось! Мало ли чего герцогу в голову взбредет. Потом пизду этой сучке обработаешь шлангом, чтобы опухла хорошенько. Так, чтобы в нее и мизинец запихнуть низя было. Но до этого всю ее солью хорошенько присыплешь. Чтобы не кровянила.

– Да тут работы часа на два! – возмущенно вскрикивает Петрусь, – а я ще не обедал!

– Ниче, после пожрешь. Я через полтора часа приду – чтобы эта тварь в полной боевой готовности была! И смотри мне, сучонок! Не сделаешь все как надо – я тебе лично залупу скипидаром намажу!

– Яволь, херр интендант!

– Ну, ты мне еще поерничай! – толстячок каптенармус зло сплевывает и уходит. А господин младший повар поворачивается ко мне. Я испуганно сжимаюсь под его взглядом. И даже отступаю на шаг.

– Ну, все, сука, лучше сама удавись, – шипит Петрусь, – я из-за тебя сейчас голодным остался. А когда я голодный, я очень злой.

Он поворачивается и уходит на склад. А я тихонечко плачу. Мне страшно. Сейчас меня снова будут мучить. А я так устала, таская эту тяжеленную телегу. Я даже на корточки присесть боюсь. Чтобы не разозлить господина младшего повара еще больше. Мой господин выходит минут через десять. В руках у него большая пластиковая пачка соли и толстый резиновый шланг. У шланга даже рукоятка есть, чтобы держать его поудобнее. Я сглатываю комок, подкативший к горлу. Внизу живота холодеет от страха.

– На живот ложись, тварь! – командует Петрусь. Я послушно выполняю приказание. И передо мной вдруг вырастает горка соли. Поваренок ее прямо на землю передо мной высыпал.

– Жри, сука! Чтобы я твоих криков не слышал. Ты у меня соль жрать будешь, пока кровью харкать не начнешь!

Я послушно хватаю соль ртом. Горечь. Страшная горечь и язык жжет. Главное, не держать во рту, а глотать сразу. Но соль все равно сушит рот.

– Жри быстрее, прошмандовка! – и страшный удар шлангом обрушивается на мою спинку. Ребрышки мои хрустят. А я даже вскрикнуть не могу – рот солью забит. Я снова глотаю горький ком. И снова набиваю рот доброй пригоршней. А Петрусь носком бутсы откидывает косу с моей спины. Потом наступает мне на шею. Прямо на связанные руки. И давит, давит всей своей тяжестью. А в нем больше центнера веса! Я пытаюсь жалобно застонать, но могу выдавить только мычание. И тогда он высыпает соль прямо мне на спину. На кровоточащие рубцы, оставленные витым шнуром. На опухшие от порки ягодички.

От чудовищной, жуткой, невыносимой боли, у меня темнеет в глазах. Я извиваюсь, бьюсь под его ботинком. А парень только сильнее прижимает меня к земле.

– Что, сучка, не нравится? Это для тебя только начало.

И он снова сыпет мне соль на живое мясо ран. Растирая ее по спине ребристой подошвой. Я пытаюсь выть, кричать. Но только хриплю. И снова получаю удар резиновым шлангом.

– Жри, тварь! Жри с радостью! Иначе я тебя тут так отмудохаю, света белого не увидишь! Привыкай к боли. Это для тебя только начало.

А у меня глаза чуть не лопаются от напряжения. Багровая тьма рвет меня своими когтями. Тысячи иголок буравят мозг. Лучше тысячу раз сдохнуть, чем терпеть такую боль. А Петрусь растирает по мне очередную порцию, а потом снимают ногу с шеи. И я могу кататься по земле и жалобно стонать от невыносимой муки. Мне кажется, что прошла вечность. А мой господин бьет меня бутсой под ребра. Так, что дыхание перехватывает.

– Ты что, сука? Соль жрать не хочешь?

И я снова набиваю рот солью. У меня уже губы в крови. Слюны нет, кровь сочится. И глотаю, глотаю эту белую пытку. Горсть за горстью. И вижу, что в пачке у господина еще много осталось. Он заставляет меня есть соль прямо с землей, на которой она рассыпана. Есть все, до последней крупинки. Когда я заканчиваю это пиршество, язык мой больше напоминает распухшее полено.

– Ну а теперь, сучара, займемся твоим выменем. Вначале левым. Выгибайся, так чтобы мне тебя бить было удобней.

Я встаю и выгибаюсь. Петрусь достает витой шнур на длинной рукоятке. Тот, которым он меня в дороге потчевал. Свист и меня словно молния вспарывает – такая боль. Кабель ложиться точно по сосочку, глубоко вминаясь в грудку. Кожа лопается. Кровь брызжет. А господин младший повар бьет меня еще раз. И еще раз. И еще. Я только тихонько постанываю. Соль разъела рот до крови. Я кричать не могу. От очередного удара из сосочка брызжет молоко.

– Тварь блудливая! Получи! Получи! Получи!

Кабель сдирает кожу с моей грудки. Мне кажется, что от моей грудки клочья летят в разные стороны. Но лоскутки кожи сдираются не часто. Чаще – капли крови и молочка.

– А теперь сольцей посыплем. Соленое мясцо – оно крепче.

И я вою и катаюсь по земле, как бешеный ежик, пытаясь прижать коленки к левой грудке. Минуты две катаюсь. А потом господин пинками заставляет меня встать. И снова бьет по левой грудке. На этот раз резиновым шлангом. Это чтобы она опухла от ударов до невозможности. И только потом мажет растрескавшийся кровоточащий сосок каким-то ядовито-желтым клеем.

– Завтра, когда у тебя вымя набухнет, тебя монтировкой приласкают. От одного удара твоя сиська как арбуз перезрелый лопнет. Во коры-то будут!

Он смеется, а потом заставляет меня повернуться так, чтобы обработать мою правую грудку. И снова я вою и катаюсь по земле. А он бьет меня каблуком по ребрам. С силой и злостью. Так, чтобы сломать. Но мои косточки только жалобно хрустят. Не хотят ломаться. И это бесит моего господина. Пинком он отбрасывает меня в сторону.

– Вставай, сучара! И подставляй мне свою пизду!

Я выгибаюсь. Мое самое интимное девичье местечко теперь в полной власти господина. Я даже отгибаюсь так, чтобы не видеть, что он с ним делать будет. Петрусь оценивающе смотрит на меня. Я чувствую это. Мои стройные ножки широко расставлены. Пяточки смотрят друг на друга. Большие половые губки выпячены вперед. Цепь содрала с них кожу. И с лобка тоже. И теперь я совсем-совсем беззащитна. Но моему господину этого кажется мало. И я слышу свист кнута, свитого из металлического кабеля в оплетке. Безжалостное жало врезается между моих половых губок и достает до клитора. Петрусь бьет резко, сильно, с оттягом. Брызжет кровь. Я хриплю. Но выгибаюсь навстречу новому удару. Он бьет меня так, словно хочет мясо до костей сорвать. Я только чуть-чуть пытаюсь увильнуть. Чтобы шнур бил по половым губкам, а не между ними. Иначе боль такая, словно в тебя гвозди раскаленные вбивают.

– Ну а теперь, сучка, соль. Если хоть крупинка просыплется – я тебе пальцы дверями переломаю.

Меня словно кипятком обваривают. Я дрожу всем обнаженным тельцем. А господин сыпет соль на живое мясо лобка. И на живую плоть моих больших половых губок. А потом… Потом я чувствую, как между ними входит деревянная лопаточка. И Петрусь втирает соль в истерзанную железным шкворнем вагину. От этой муки впору сердцу остановиться. Этого просто нельзя вытерпеть. А я терплю. Дерево не гладкое. Занозы впиваются в мою интимную плоть. И соль. Разъедающая раны соль. А потом на мое девичье местечко обрушиваются удары тяжеленного шланга. Я не считаю их. Не помню, сколько я выдержала. Потом я просто теряю сознание…

– О. Отмудохал-то как. Не подохла?

– Шеволится, – довольно произносит Петрусь с набитым ртом, – и стонет.

– Ну, тогда нормалек, – слышу я голос интенданта. Он берет мою косу и привязывает ее к тягловому крюку кара. Потом садится в кабину. Меня куда-то волокут. Волокут за волосы. Волокут по грязи и камням. Но мне уже все равно. Все мое тело – просто кусок хорошо просоленного мяса. У меня каждая клеточка болит. И я так страшно устала. Смертельно устала. Наверное, я скоро умру. Нет больше сил терпеть эти муки.

Кар, волоча меня за собой, въезжает в промышленную зону.

– Ну вот, Чун, получай новый струмент, чучундра узкоглазая.

Меня отвязывают от кара. И я получаю удар в живот чем-то острым. И взвизгиваю тихонько. Язык после соли отходит немного. Но пить хочется – просто чудовищно как.

– Вставаяси, однако, – тонкий противный голосок. Со стоном я поднимаюсь.

– За мной иси, однако…

Иду. Сквозь слезы боли я вижу Хозяина. Охранников. И кучку работниц. По нашивкам понимаю – старшие отрядов и их помощницы. Мы на стройке. Это совсем рядом с лагерем. Огромная равнина, залитая бетоном. Километр на километр. Не меньше. И что здесь только строить собирались? Фибробетон – вещь не дешевая. А под ногами, чувствуется, огромное, чудовищно тяжелое основание. Фундамент до самой основы континентальной коры. Опора на кости земли. Зачем?

Из бетона торчат толстенные длинные стержни арматуры. Легированная сталь. Уже покрытая налетом ржавчины. Давно, видать строили. И чего-то остановились.

– Тут стой, однако, – прораб какой-то странный. Невысокий желтолицый мужичишка с узкими бегающими хитрыми глазенками. Как у крысы или хорька хищного. Я вижу, как Хозяин с работницами направляются к нам. И слышу голос господина начальника лагеря:

– Со следующей недели ваши отряды приступят к работе на стройке. Большинство из вас воспитывалось белоручками и посему непривычны к тяжелому физическому труду. Скажу сразу, я не потерплю разных там стонов и отговорок, что раньше вы этим не занимались. Нормы выработки у нас едины на всех планетах. И их выполняют все. Вы не будете исключением. Вы работницы, и с вас ничего невозможного мы требовать не будем. Немного старания и упорства, и каждая из вас выполнит положенную дневную норму выработки. Ну а насколько физический труд может быть действительно тяжел, нам сейчас расскажет ваш прораб – господин Чун.

Они подошли совсем близко к нам. Работницы смотрят на мое обнаженное, истерзанное, избитое тело. Кто-то с жалостью. Кто-то со злорадством. Они же не животные. Их ведь так не бьют. Я вижу Глисту и Спортсменку – старших от третьего отряда.

– Смотрисе сюда, однако, – прораб указывает своим острым стеком на один из арматурных стержней, – железо ржавое однако. Чистить надо. Сюда иди, животное.

Он манит меня пальцем. Я подхожу поближе.

– Скотина развратная, однако. Будет чистить своим женским местом.

У меня глаза от ужаса расширяются. Арматура толщиной в два кулака. Сантиметров двенадцать в диаметре. Да еще и рубцы жесткости на ней. А у меня писька после порки резиновым шлангом опухла так, что в нее и щепочку тоненькую не запихнуть.

– Ржавчина очень глубоко въелась и очищается тяжело, – ухмыляется господин начальник лагеря, – но скотине низшей категории запрещено пользоваться любыми инструментами и приспособлениями. Только собственным телом. Однако для ускорения работ господин Чун попросил сделать маленькую поблажку для этого животного.

– Стекловата, однако, – желтолицый Чун одевает перчатки и демонстрирует всем большой клок чего-то грязно-серо-желтого цвета, – очень колется, однако.

– Работницы обязаны строго соблюдать правила техники безопасности, – говорит Хозяин, – работать со стекловатой без защитных перчаток запрещено. Основой его является рибокислотный пластик на углеродной основе. По существу это мириады микроскопических иголочек. Достаточно только прикоснуться к ним, чтобы заработать себе постоянную боль не меньше, чем на неделю. Однако этот прекрасный теплоизолятор широко применяется в строительстве. И вам часто придется с ним работать.

Хорек прораб подходит ко мне.

– В позу вставай, однако, – хорек прораб зло прищуривается. Ну почему я обязательно должна трудиться именно этим местом? Я сглатываю слезы и устало вздыхаю. Половой орган скотины низшей категории – это рабочий инструмент. Ноги врозь, отогнуться назад. Большие половые губки выпячены вперед. Ох, и досталось же им за сегодняшний день. Кожа с них содрана железной цепью. Кнутом их выдрали. Шлангом резиновым отходили. Солью просолили. Опухли они. Посинели. И болят – просто мочи моей нет. Потом я отгибаюсь назад. Чтобы не видеть, что со мной делать будут. И не иметь соблазну защититься.

Я чувствую, как господин Чун оглядывает мое интимное девичье местечко. А потом мне на него словно кипятку плеснули. Я тихонечко взвизгиваю от страшной боли и дергаюсь.

– Шибко колется, однако, – ухмыляется прораб.

– Пока, как вы видите, стекловата просто лежит на теле. Но даже такое простое прикосновение вызывает сильную боль. Я еще раз напоминаю о мерах безопасности при работе с этим материалом. К нему запрещено прикасаться голыми руками. Работать потом из-за боли не сможете. Я буду рассматривать данный факт как членовредительство.

– А ржавчин стекловат хорошо чистить будет, однако, – продолжает прораб, – этот животный нужно хорошо писька натереть снаружи вначале.

Боль, когда в тебя впивается тысяча раскаленных иголок. Господин прораб втирает жуткий материал в мое интимное местечко. А у меня и кожи-то там нет. Одно мясо живое. Слезы ручьями текут. А я только повизгиваю и извиваюсь. Тяжела ты, жизнь скотинья.

– Чтобы хорошо чистить ржавчин, стекловат должен хорошо держаться. Чтобы стекловат хорошо держаться, писька должна быть снаружи шершава. Стекловат хорошо втират надобно. До крови, однако.

– Каждую неделю в лагере будут подводиться итоги трудовой деятельности. И каждую неделю худшая из работниц будет переводиться на положение скотины низшей категории. И драить арматуру или еще что, они будут только так, – голос Хозяина резок и груб, – зарубите это себе на носу. И не надейтесь, что господин Чун будет каждый раз выполнять за вас вашу работу. Сами будете сук запрягать! Наказывать своих работниц будете сами. А я буду драть уже вас за невыполнение плана. И учтите. Сотница худшего отряда долго на своем посту не задержится. Здесь вам лагерь, а не курорт!

А господин Чун последние клочки кожи мне своей стекловатой содрал. Я уже и стонать не могу. Только плачу.

– Таперича стекловату закрепить надо. При хорошем ударе она запросто к телу прилипает, однако. Отодрать потом трудненько будет.

Я чувствую, как на мое интимное местечко кладут новый лоскут жуткого материала. А потом на мой пах обрушивается такой удар, что мои ножки просто разъезжаются. Вот тут я уже ору во весь голос от жуткой боли. И если бы такой удар был один. Господин Чун нещадно лупит меня стеком. Вбивает стекловату в мои половые губки, пах, лобок. Лучше бы он гвозди вбивал в мое интимное местечко. Может быть, мне тогда не так больно бы было.

– Обратите внимание, сотницы, на дрессировку этого животного. Данная скотина низшей категории выдрессирована хорошо. Она предоставляет свой половой орган в полное распоряжение господина Чуна. Вам своих животных еще предстоит отдрессировать. Поэтому на первых порах вам придется их привязывать.

А желтолицый прораб прекращает молотить по моему девичьему местечку. И я хоть немного могу перевести дух. Я закусила губку до крови.

– Животный арматура должен своим нутром чистить, однако. Счас стекловата унутрь ей класть будем.

Я получаю удар острием в пах.

– Ширшей раскрывайся, животное. Еще! Еще!

При каждом слове господин Чун бьет меня по животу. Я стою в самой открытой и беззащитной позе. По моим опухшим от порок половым губкам сбоку бить можно. Что же еще нужно этому прорабу?

– Клитор свой покажи, однако, – злобно шипит он. И я получаю такой удар, что у меня дыхание перехватывает. Ох, как же это чудовищно и страшно. Более бесстыдного приказания он не мог мне отдать. Я ведь не для удовольствия должна показывать ему свою шишечку, а для еще большей муки. Ну и Хозяин еще и добавляет для старших отрядных капо:

– Вы должны запомнить, что для скотины низшей категории не существует такого понятия как «интимное место». Хорошо выдрессированное животное само должно предлагать вам свои женские места. Как для работ, так и для наказания. Но запомните, нет более подлых и хитрых тварей, чем скотины низшей категории. Вы все девушки молодые. И по собственной скромности и доброте душевной можете пожалеть интимные места развратного животного. Я запрещаю вам это делать! Вы не должны проявлять жалость к своим работницам. А со скотиной низшей категории следует обращаться самым жестоким образом. Экзекуция женских мест животного должна проводиться так, чтобы причинять им максимальную боль. Без всякого стеснения и жалости. Я буду следить за вами. И кто будет уличен в мягкотелости – мгновенно слетит со своего поста. Запомните. Куда подчиненного не целуй – у него везде задница.

Я во время этой речи даже на носочки вытягиваюсь. Выгибаюсь так развратно, как никогда раньше не делала. У меня между ногами словно костер запалили. Никаких сил нет терпеть боль от въевшейся в живую плоть стекловаты. Я повизгиваю, слезы так и капают. А я напрягаю свои половые губки, пытаясь их раздвинуть. Но выходит плохо. Очень плохо, и я это чувствую. Какое тут возбуждение может быть? Одна чудовищная боль, и все. А если нет желания чувствовать – то клитерочек он махонький. И прячется в складочках тела. Как я его показать-то могу. Да и мои половые губки так уже опухли от постоянных порок, что и напрягать их больно. А сейчас они еще и от стекловаты мохнатые. Я тихонечко-тихонечко повизгиваю. Больно мне. Очень больно.

– Не хочет клитор показывать, Хозяин. Стесняется, однако. Тогда стекловата внутрь класть будем.

Я даже пискнуть не могу от ужаса. Дыхание перехватило. И только чувствую, как вначале на мою письку кладут толстый ком колючего материала. А потом прораб начинает своей палкой запихивать его внутрь. Вы никогда не рожали стеклянного ежика? Тогда вам меня никогда не понять. Большой колючий шар входит в глубину моего девичьего местечка. Хорек для меня не поскупился. Этот кусман размером больше грейпфрута будет. А стекловата – она ватой только называется. Не мягкая она совсем, а как резина упругая. Он буквально продирается внутрь моей вагины. С трудом продирается. А ведь эта штука раза в полтора поменьше будет, чем арматурина. По диаметру в смысле. И она хоть чуть-чуть пружинит и проминается. А арматура – она-то стальная. Ох…

Я кричу. Кричу громко и жалобно. Тут я уже не могу сдержаться. Никак не могу. Стенки влагалища стискивают этот жуткий материал туго-туго. Прораб своей палкой двумя руками работает, чтобы запихнуть стекловату поглубже. Я извиваюсь, стараясь ему всячески помочь. Меня словно кипятком крутым изнутри жгут.

– Писька маленькая, – сокрушенно качает головой прораб, – шибко об железо порвется, однако.

Я получаю очередной удар по животу. И команду выпрямиться. Выгибаюсь. У меня коленки дрожат от ужаса. Кровушка по внутренней стороне бедер каплями стекает.

– Начинай чистить, однако, – прораб зло сдвигает брови, – много времени отдыхала, скотина ленивая.

И он указывает мне на толстенную арматурину. Напоминает, какую я должна начинать чистить. Я подхожу к ней. Широко раздвигаю ноги. Опускаюсь ниже, так, чтобы мои половые губки коснулись железа. Холод металла. Я шваркаю по нему половыми губками.

– Нет, сучка. Нутром чисть, однако. Арматура внутрь тела входить должна.

Я ловлю взгляды девчонок. Сотницы смотрят на меня со злорадным любопытством. Стекловата раздвинула мои половые губки. Но в любом случае до краев осталось не меньше четырех пальцев. Причем во все стороны. Я пытаюсь прижать половые губки сильнее к железу. Они раздвигаются, но только чуть-чуть. Как бы я их не плющила, так арматурину в себя не запихнуть. А на мою спинку уже обрушивается удар погоняла надсмотрщика.

– Жопой активней работай, однако.

Чтобы надеться, мне нужно придумать другой способ. Арматура – она же не гладкая. Там рубцы везде, наплывы от лазера, когда ее резали. Нужно найти и зацепиться за острый край. Так, чтобы не соскользнуть. Я ощупываю торец толстенного стального штыря своими половыми губками. В одном месте я нахожу нужный наплыв. Металлические капли застыли в виде остренького штырька. Он даже вниз чуток загнут. Я всаживаю его в самый низ своей письки. А потом начинаю натягиваться на арматурину. Как чулок. Мои истерзанные половые губки чуть не лопаются. У меня глаза на лоб лезут от жуткой боли. И если бы мне еще не мешали. Но хорек злобно бьет мне своим стеком в попку. Прямо острием и прямо между ягодичек. Если бы небо было стеклянным, оно бы раскололось от моего крика. С каким-то противным чмокающим звуком я насаживаюсь на этот огромный железный штырь. И еще треск и боль. Словно мои распухшие половые губки лопнули. Кровь течет по ржавому железу. На моей коже градины пота от боли выступили. С голубиное яйцо, правда-правда. Ох, как же оно меня расперло то. Я задираю голову к небу и вою, как загнанный зверь.

– Ноги в стороны поднимай, однако. Будешь на землю ступать – буду твое вымя бить. Животный только писька опираться должен.

Естественно прораб лупит меня. По ребрам, по грудкам, по животу. Бьет плашмя и острием. И я отрываю ноги от земли. Ну почему они меня просто не пристрелят? Даже те, кого на кол сажают, и то меньше мучаются. Меня ведь тоже на кол насадили. Только он не острый, а тупой. Толстый кол с плоской вершиной. И я опираюсь на него только своим девичьим местечком. Ржавое железо растягивает и рвет мою вагину. А прораб еще командует:

– Ножки ровно держи, однако. Носочки в стороны тяни. И в коленках не сгибай, однако.

И бьет, бьет меня по опухшим от порки грудкам. А как они набухли от клея. Воздух клокочет в моем горле. От боли я уже и кричать не могу. Да и соли наелась так – на всю оставшуюся жизнь хватит. Во рту пустыня выжженная. Слюны совсем нет.

– Выше ноги задирай, однако. Пальцы на уровне плеч поднимай.

Я уже ничего не вижу сквозь пелену слез. Это никакая не работа. Это чудовищная, мучительнейшая пытка. Толстая арматурина вдавливает стекловату в мое самое сокровенное местечко. Чудовищно и жутко.

– Животное обязано выполнять работу самым неудобным и болезненным способом, – хладнокровно говорит хозяин сотницам.

– А теперь, вращайся, однако, – я слышу эти слова и получаю такой удар по левой грудке, словно в меня молния ударила. Пытаюсь дернуться, извиваюсь. Но поворачиваюсь только чуть-чуть. Да еще и арматурина при каждом моем рывке рвет мое живое мясо. Я уже и на удары не реагирую. Боль, она ведь не может расти бесконечно.

А погоняло нещадно лупит мое обнаженное тело. Прораб бьет меня так, что только клочки кожи в разные стороны летят. Я пытаюсь вращаться. С хрустом, с треском, с хрипом. Воздух клокочет, вырываясь из моего горлышка. Только стонать и могу. Но разве меня кто слышит.

– Совсем ленивый животный попался, однако. Счас тогда огоньку добавим.

При этих словах глазки у меня сами собой округляются от ужаса. Я вижу, как желтолицый достает какой-то баллон из кармана своего халата.

– Напалмовый гель, – начинает рассказывать Хозяин, – средство достаточно универсальное и широко распространенное в строительстве. Большой температуры горения он не дает, не выше 500-600 градусов. Им часто спекают туже стекловату, разогревают смолы, плавят и сваривают пластик. Без доступа воздуха он не горит. Однако он обладает большой вязкостью и неплохо прилипает к любым поверхностям. В том числе и к телу.

А прораб уже брызнул прозрачным зеленым гелем на арматуру. Буквально на ладонь ниже моих истерзанных половых губок. Я даже вскрикнуть не могу. Ужас горло сдавил. Кругом арматуры обвел. А потом… Потом он прыснул мне гелем на живот. И, без жадности, положил мазки под моими грудками. Щелчок пьезозажигалки. И от моего крика лопаются небеса. Откуда только силы взялись.

Прозрачные оранжевые языки пламени лижут мою письку. Истерзанную, растянутую, драную. Поджаривают живое мясо лобка. Сжигают кожу на моих грудках. Я извиваюсь. Кричу во все горло от неимоверной боли. А прораб охаживает меня своим погонялом по плечам.

– Глубже насаживайся, сучка, однако. Могет потушишь пламечко.

Я еще слышу его противный тонкий смех. А потом только хриплю, и на меня молотом обрушивается спасительная темнота. Но, даже потеряв сознание, я чувствую, как пламя терзает мое обнаженное тело. Жадно лижет все его нежные, интимные местечки.

Меня приводят в себя ударом тока. Сотниц уже увели. И я лежу на холодном бетоне.

– Хозяин сказал тебя подлечить, однако, – ухмыляется прораб и всаживает мне свой стек между ягодиц. И очередной разряд заставляет изгибаться дугой. Потом я чувствую, как меня всю опрыскивают ядовито-зеленой пеной. Меня уже лечили этим жутким средством. Я вою и катаюсь по земле.

– Ноги раздвинь, однако. Герцог приезжает. Завтра снова арматуру чистить будешь.

И пена наполняет мое истерзанное влагалище. И я снова теряю сознание. В себя я прихожу только ночью. От страшного холода. Моя коса упала в лужу, а та замерзла. С хрустом выдираю волосы изо льда. А потом жадно пью холодную воду. Холодную настолько, что зубы сводит. И жую лед. Когда же я, наконец, умру? Я плачу. А потом нос мой чувствует запах гнили. Где-то тут неподалеку должна быть свалка. И я ползу туда. Ползу на коленях. Встать сил уже нет. А там… Там сокровища. Целая куча гнилых овощей. Выше моего роста. Картошка. Капуста. Морковка. Но это для работниц они может и гнилые. А для меня – в самый раз. В самой гнилой картошке всегда найдется чего погрызть. А про капусту я уж и не говорю. Из некоторых кочанов – чуть ли не половина нормальной жратвы выходит. Я жадно вгрызаюсь в еду. Ем. Набиваю пузичко под завязку. А потом сплю. Сворачиваюсь калачиком и дрыхну. А потом снова ем. И еще сплю. Пока на востоке не начинает алеть розовая полоска. Потом снова ем. А потом уже ищу укромное местечко.

А потом можно и подремать. Сжаться в комочек, чтобы не так холодно было. Пока солнышко не встанет – самая холодина. Всю ночь вокруг стройки моторы урчали. Охрана Герцога, наверное, ездила. Проверяли. А потом охрана и на самой стройке появилась. Огромные и безликие. Как роботы. Четыре огромные черные башни. Когда они подходят ко мне, я слышу тихое жужжание сервомоторов их скафандров. Они подходят ко мне. Я стою на коленях, и смотрю на них, как побитая собачонка.

– Что здесь делает эта сучка? – я слышу голос. Наверное, старший.

– Пиздой арматуру драит. На посту запись есть. Интересное зрелище. Живучее животное. Другая бы давно подохла.

– Вот это мне и не нравится, – задумчиво тянет старшой, а потом гаркает на меня:

– Встать!

Я подскакиваю, словно пружиной подброшенная. Ладонь, усиленная металлическим манипулятором стискивает мою левую грудку. Крепко стискивает. Я повизгиваю тихонько от боли. Мои ножки отрываются от земли. Больно. Потом над телом водят какой-то штуковиной. Долго водят. Но я даже ступнями боюсь пошевелить. Эти господа серьезные. Они издеваться не будут. Сразу шею свернут, как куренку, и все.

– Не пищит?

– Не-а. Чистая. Нет боевых имплантантов.

– Точно?

– Да ты че, Палыч, с дуба рухнул? – это третий в разговор вступает, – какие боевые имплантанты? Это же эта прошмандовка. Мы же ее тогда в батальоне у Гиреева видели.

– И не только видели, – четвертый в разговор влезает, – Герцог проедет надо будет ее того…

– Гиреев… Герцог, – задумчиво тянет старший, – Гиреев звездочку потерял. В курсе? Неполное служебное соответствие. А комроты, где мы эту сучку… Погиб при невыясненных обстоятельствах. Говорят, личный состав постарался. Из-за того, что эту прошмандовку в лагерь отправили. Так что засунь-ка ей разрядник и вкати по полной. После тысячи вольт ни одна микроэлектроника пахать не будет. Рисковать не будем.

– В позу! – рычит на меня одна из башен.

Я послушно выгибаюсь и чувствую, как в меня входит что-то холодное гладкое и длинное. А потом мир взрывается огненными молниями и разлетается кровавыми ошметками…

В себя я прихожу от холода. Я снова лежу в луже холодной воды. А кто-то несильно, но упорно пинает меня по заднице.

– Вставай, сучка. Вставай, стерва. Вставай, мразь.

Комендант. Со стоном я встаю на колени. Жжет между ног и по всему телу. Но ран не видно. Опять на меня зеленой брызгалки не пожалели.

– Жри, животное. Передо мной, прямо на бетон, плюхается громадный ком слипшейся перловки. А потом и еще один. Я даже мясо там вижу! Слава Младшему Герцогу Дома Ромеев. Что-то в лесу сдохло, чтобы накормить меня, скотину низшей категории.

– Жри!

Мне и приглашения особого не нужно. Сглатываю это царское угощение в одно мгновение. Ни одной жиринки на грязной бетонной плите не оставляю. А потом меня моют. Из шланга. И даже каким-то раствором мыльным. Пахнет приятственно, по крайней мере. Яблоками. Кто не знает – это такая картошка. Зеленая или красная. Я ела уже пару огрызков. Вкусно. И пахнет тоже вкусно.

– Счас вот этот штырек драить начинай. Только без энтузизизма. Пизденку свою смотри не покарябай сильно. Но кончик отдрай до блеска. Можешь для начала вон, зубами стекловатой подраить.

Ну, точно мир перевернулся. Такие послабления.

– Спасибо, господин, – радостно шепчу я. А на глазах у меня наворачиваются слезы благодарности. И штыречек-то не шибко широкий. Так, с кулак интиллигентишки диаметром, не больше. Хиленькая арматурка, одним словом. Ну, драю ее, как комендант и приказал. Он вначале смотрит на меня. А потом и уезжает на своей водовозке. Делов у него – выше крыши. Шутка ли, сам Младший Герцог приезжает. Можете не беспокоиться, господин комендант, все сделаю в лучшем виде. Утречко, оно же еще только начинается. Времени у меня будет много.

…Времени у меня действительно много. За четыре часа я не только успеваю отдраить штырек от ржавчины, но и намазать его какой-то смазкой. Валялся тут недалеко кусок такой. Рядом с открытым люком. И что здесь строить собирались? Не знаю. Чувствую только, что катакомбы под ногами огромные. Я в черноту камешек бросила. Из любопытства. Так даже звука падения не услышала. Подребезжал малехо по стенкам. И все. Потом я смазочку на арматурку нанесла. И размазала собой по стерженьку. Скользит – как по маслицу. Туговато входит, конечно. Очень туговато. Но ничего. Вполне терпеть можно.

Герцог появляется после полудня. Вначале небо раскалывается от рева штурмовиков. Хорошие машины у Дома Ромеев. Тяжелые бронированные машины, пузатые и ощетинившиеся пушками. На беременных ежих похожи. Их штук тридцать. Или чуть меньше. Окружают лагерь. Зависают. Огоньками разноцветными перемигиваются. Потом уже истребители с ревом облака рвут. И золотистый шаттл Герцога искрой падает на взлетную площадку. Еще и ловушки объемные в воздухе отстреливает. Почти как салют. Красиво.

Потом из лагеря ветерок доносит до меня дружное «Га…». Работницы весело приветствуют своего главного господина. Ну… Там он надолго задержится. Сюда, на стройку, может и совсем не придет. Но я ошибаюсь. Герцог появляется на стройке минут через семь после радостных криков. И чего он тут только забыл? Я вижу темную толпу свиты, насаживаюсь на арматурину и весело начинаю полировать ее собой.

– …Шлюхи! Какие нормы, какая стройка? Вы вообще понимаете, подполковник, о чем вы говорите? Ваш лагерь – это бордель! А вы – комендант этого борделя. Вот о чем вы должны думать, а не о производственных нормах. Мы перебрасываем сюда половину военно-инженерных частей Дома. Половину! А это полмиллиона оглоедов. И у каждого ялда – как кувалда. Да еще сгоним пять – восемь миллионов местных гоблинов. А женских лагерей у нас всего двадцать. И ни один пока на сто процентов не укомплектован!

– Ваша Светлость, – голос Хозяина лишен своего обычно металла, – мы уже приступили к тренировкам. Вот – извольте взглянуть сами.

Он указывает на меня. И я начинаю драить арматуру со всей доступной мне страстью.

– Но посудите сами, Ваша Светлость. Мне просто необходимо постоянное помещение для обслуживания личного состава. Если я начну стройбат выездными бригадами обслуживать – мне всех девок за неделю в клочья порвут. Мне комнаты нужны. Санчасть нужна побольше. Девки молодые, неопытные, предохраняться не умеют. А презервативов на всех не напасешься. Противозачаточные стероиды – только расходы лишние. Опять же нет стопроцентной гарантии. Еще фельдшеров нужно. Да машинок вакуумных для абортов. Хотя бы две дополнительных сверхштата. Столовая опять же нужна для отдыхающих работяг. Бар, в конце концов. Приезжать-то издалека будут. И чтобы упорядоченно все было. Поощерение отличившихся, ордер на отдых. И строителям приятно будет. А стройматериалов нет. Штаты тоже не укомплектованы…

– Ну, это ты дело, комендант, говоришь. Об этом мы обязательно подумаем. Зам по тылу, подполковник грамотно подходит к решению проблемы. Удовлетворите его разумные потребности. А что эта девушка там делает?

Свита Младшего Герцога подходит поближе.

– Разрабатывает рабочий инструмент, Ваша Светлость. Тяжело в учении – легко в работе.

Они подходят совсем близко ко мне. Метров пять, не больше. Я вижу, как Хозяин делает страшные глаза. Сползаю со штыря и на коленях отползаю чуток в сторону. Лицом в бетон. Я не достойна чести лицезреть Его Светлость Младшего Герцога Великого Дома Ромеев.

– С утра арматура выглядела как и соседние. Отполировано должным образом.

«Язык высунь. И голову чуть подними…» Я слышу в голове голос Великого Господина. Он не забыл меня! Он помнит! Конечно, я безропотно выполняю его приказания.

– Да… Несколько грубовато… Но, думаю, способ вполне приемлемый для тренировок. Ох! Что ж это колено-то так колет. Осы тут у вас не водятся, подполковник?

– Никак нет, Ваша Светлость. Я не специалист по местной фауне. Но не замечал.

– Ладно. А где генерал Немедов?

– Здесь, Ваша Светлость! – рявкает мужик, ростом с дикого лангаурского ведмедя.

– Так где вы говорите этот воздушный шлюз?

– В семидесяти метрах к северо-западу. Дозвольте-с я покажу-с!

Свита отходит от меня.

«Ползи к люку открытому! » – звучит у меня в голове. Я потихоньку, на коленях начинаю ползти к люку. Разве я могу ослушаться Великого Господина?

– А где эта сучка? – я узнаю голос старшего охраны.

«Быстрее ползи, быстрее…»

Да где же, наконец, это проклятый люк? Пальчики моих босых ножек, наконец, ощущают пустоту.

«Прыгай! »

– Доктора! Скорее врача!

– СТОЙ!!!!!!

И я проваливаюсь в черный зев колодца.

«Ну а теперь извини, крошка. Ты мне больше не нужна. Неплохое у тебя тельце. Интересно, каково это быть женщиной? Придется узнать…»

Где-то высоко вверху, где сияет солнечным светом крошечный кружок, вспухает плазменный разрыв. На меня сыплется бетонная крошка. Но я скольжу, скольжу, скольжу вниз по огромной трубе. Гладкие, покрытые вонючей плесенью стены. А мое сознание гаснет, гаснет, гаснет.

«Прощай… животное». За что вы меня так, Великий Господин? Я ведь была послушным животным…