Трудовой лагерь Ромеев. Серия: Пионерский лагерь секс истории Часть 4

В октябре темнеет рано. Дождь холодными струями сечет мое обнаженное тело. Капельки сверкают на коже в лучах прожекторов. Очередное клеймо касается моей попки. Я напрягаю мускулы на ягодичках. Так гораздо труднее терпеть боль. Но клеймо должно получиться ровным. А инвентарный номер – мое единственное украшение. Он выжигается на всю жизнь. Я должна терпеть. Ведь боль – это временно, а номер, он навсегда. Чей-то голос в моей голове. Чужой. Не мой. Разве такое бывает? Наверное, бывает. Та, что была здесь до меня, предупреждала, что он придет.

«Я слушаю Вас, господин…»

«Э… Аленушка? »

«Она умерла, господин. Она говорила, что вы придете. Она просила передать вам это: «В крови неведомых потомков»

«Что? Что за бред? Я хочу говорить с Аленой Васильевой»

«Она умерла, господин. Здесь только я. Рабочая скотина низшей категории. Я тупая и ленивая, господин. Я не запомнила свой инвентарный номер. Мне сейчас выжигают его на попке. Но я не могу определить цифры на ощупь. Но хозяева обещали выжечь его на моем вымени. И, если я забуду номер в следующий раз, то всегда смогу его посмотреть»

«Ёкарный Бабай! Да это же полное стирание личности. Но… Может, это и к лучшему. В мыслях нельзя врать… Ты знаешь кто я, животное? »

«Нет, господин»

«Я Бог-Покровитель домашней скотины. Я – твой Высший Повелитель. Но никто и никогда не должен обо мне знать. Ты поняла? »

«Да, господин»

«Хорошо. Ты послушное животное. И тебя нужно наградить за послушание. Тебе сейчас больно? »

«Да, господин, очень больно»

«Я уменьшу твою боль. А потом залечу раны. Но ты всегда и во всем должна меня слушаться. Поняла? »

«Да, господин», – я чувствую, как чудовищная боль немного отступает. Я еще не могу сдержать хрип. Но это кричит только тело. Эту боль уже можно перенести.

«Как я могу отблагодарить господина? » – я спрашиваю это со слезами радости. Никто еще не заботился обо мне.

«Не беспокой меня по пустякам. Я буду следить за тобой. И если ты будешь послушным животным, я позабочусь о тебе. Но помни! Никто и никогда не должен знать обо мне! »

«Я поняла, господин. Спасибо, господин»

Этот Бог живет в моей голове? Нет, где же найдется место для Великого Господина в моей пустоголовке. Он живет там. Наверху. Где звезды. За хрустальным куполом неба. Сейчас его не видно. Потому что тучи. ОН послал их. Чтобы холодная вода остудила мое тело. Чтобы я закоченела и не чувствовала боль. Спасибо Великому Господину. Мне уже легче.

Скорпионы ползают внутри меня. В самом моем интимном местечке. Их коготки впиваются в мою нежную плоть. Щекотно. Мое влагалище растянуто, но не порвано. Я даже могу напрячь мускулы. Совсем чуть-чуть. Вот так. И моя пещерка сразу пускает сок. Немного. Совсем капельку. Но шар, где спрятаны эти животные, уже не так больно жжет. Мой клитор набух до невозможности. Он только чуть-чуть поменьше маленькой сливки. А колечко, которым его украсили, гораздо меньше. Оно маленькое, поэтому очень глубоко врезалось в мою сливочку. Его и не видно совсем. А еще его пробили иголками. И он сейчас горит красным цветом. Я не вижу этого, но очень хорошо чувствую. Потому что мне очень больно. И я плачу. Я знаю, что скотина не должна плакать, когда ей больно. Но я просто не могу терпеть эту боль. И когда боль становиться совсем-совсем сильной, во мне лопается какая-то жилка. И сразу же наступает несколько мгновений сладости. Так бывает, когда тебя берет большой и сильный мужчина. Но это сладость, смешанная с болью. И мне она нравиться. Правда, она не долгая. Штырь, который глубоко вошел в мою ягодичку, раскалился. Шипение и дымок. Я сглатываю комок в горле. Это не только мои мускулы шипят. Это еще и дождь капает. Я чуть выпячиваю нижнюю челюсть. Несколько капель попадают на мой ссохшийся обожженный язык. Он пришпилен, и я не могу им пошевелить. Волна боли, терзающая меня, откатывается назад. Я могу немного отдохнуть. Совсем чуть-чуть. До нового удара током. Но если не дергаться, когда струи обжигающего огня текут по всем твоим жилкам, а расслабиться… Тогда и эту боль можно вытерпеть. Главное – не сопротивляться ей. И не считать, сколько их было. Одна волна, две, три… Все они захлестывают меня с головой. Боль кровавой пеленой застилает глаза. Но потом волны медленно откатываются. Как вода…

Я вишу распятая с закрытыми глазами. И слушаю шипение капель дождя. Искры от электродов сверкают по всему моему телу. Я как праздничная елка, украшенная огоньками. Наверное, это красивое зрелище. Вот и трое мужчин идут посмотреть на меня поближе. Ой! Это же господин каптенармус. Он большой и важный начальник. Я напрягаюсь и внимательно слежу за ним. Господин комендант хорошо отдохнул. Я помню, он пошел пить коньяк. Наверное, бутылка закончилась. Вот он и пошел прогуляться. И господа с Фейрфакс и Рокшана тоже с ним. Важные господа. А вот и работницы выходят из столовой. У них закончился ужин. Они тоже госпожи, но не такие важные. За ними можно не смотреть.

– О, сучка блудливая, обкончалась? – господин каптенармус подходит поближе и смачно сплевывает. И именно в этот момент меня пронзает электрический разряд. Я жалобно повизгиваю и зажмуриваюсь от страшной боли. А господин каптенармус продолжат, уже более зло:

– Так ты, сучара, еще и смотреть на меня не хочешь? Тащишься?

Я ведь не могу ему ответить. У меня язык разбух. И я только всхлипываю. А этот большой господин продолжает:

– Жизнь, я смотрю, у тебя слишком сладкая. Я тебе ее сейчас подгорчу. Первое. Выучишь мне сейчас правила наизусть. Зубри слово в слово – чтобы от зубов отскакивало. Потом проверю. Второе. Ты у нас скотина дойная, а ждать пока ты с брюхом отходишь и разродишься, я не собираюсь. Поэтому сейчас тебе Ришар вколет гормоны. И завтра ты уже начнешь доиться.

– Думаю, что гормональная перестройка произойдет в течение двадцати-тридцати минут, – я слышу шипящий голос из-под низкого капюшона. Значит господин Ришар это фейрфакс, – но данный процесс очень болезненный сам по себе. Он связан с резкой активацией работы молочных желез. Препарат еще не отработан, мы ведем его опытное тестирование на животных. На человеке он еще не использовался.

– Да чё ты ссышь, Ришар! Это и есть животное. Вон документ имеется.

– Вколоть не сложно. Но груди этой женщины подвергаются обработке электрическим током. Не знаю, как это скажется на процессе лактации.

– Пусть проблемы волнуют эту сучку. Коли и пошли, а то у нас вторая бутылочка уже заждалась.

Господин из Дома Фейрфакс разворачивает перед собой виртуальный пульт и начинает что-то мудрить. Господин комендант тоже зажигает виртуальный дисплей. И передо мной появляется лист правил. Я хочу сказать, что животные читать не умеют. Но говорить-то я не могу. Пытаюсь разобраться в этих закорючках. И вдруг понимаю, что это не закорючки, а буквы. И из них можно сложить слова. Значит я очень умненькая скотинка!

– А клитерок-то как у тебя набух, мокрощелка блудливая! Ну, счас я тогда тебе устрою праздничек! Где тут у нас твой бутончик сладенький? Вот он. А вот и сосочки. Для начала тебе температурку поднимем на электродиках. А теперь пустим желтый импульсный ток. Ну и снимем с них красные ограничители. Теперь, прошмандовка блудливая, ты у меня все бонусы без ограничений получать будешь.

Я разозлила господина каптенармуса. Но я ведь ничего не сделала. А через мгновение мое тело расплющивает гигантский молот боли. Я ничего не вижу, ничего не помню. Ничего не чувствую. Только растворяюсь в этом чудовищном океане мучений. Робот, повинуясь командам господина Ришара, что-то вкалывает в меня. Но я даже не ощущаю, как игла входит в мое тело. Госпожам работницам не всегда удавалось достичь оранжевого уровня. А теперь он терзает меня постоянно. И еще эта боль от ожогов. Но хуже всего то, что я не знаю, в чем провинилась перед господином каптенармусом. И я плачу. А боль все нарастает. И сквозь эту багровую пелену, я вдруг чувствую, как острая буква касается моего обожженного лобка. Она врезается все глубже и глубже в нежную мякоть. Я пытаюсь изогнуться, чтобы избавиться от нее. Хорошая скотина не должна так поступать. Но это слишком больно. Штырь робота прорезает мое мясо до кости. А потом он начинает медленно раскаляться. Я уже и хрипеть не могу. В бесконечной муке я отрываю глаза. И вижу перед собой Правила. Я должна их выучить. Иначе меня накажут. Новая порция тока начинает терзать мое распятое обнаженное тело. Жидкий огонь бежит по моим жилкам.

«Ты думаешь я забыл о тебе, маленькая скотинка? »

«Нет, о Великий Господин! » – я чувствую горячую любовь к моему Большому Повелителю.

«Тебя сурово наказали. Но я справлюсь с твоей болью. Не со всей. Но ты сможешь прочитать правила. Учи их и выполняй беспрекословно»

«Спасибо, о Великий Господин! »

Знаки превращаются в буквы. Буквы в слова. Я читаю:

«Для служебного пользования. Из части не выносить.

Правила поведения и эксплуатации тягловой дойной скотины низшей категории рабочего лагеря

Пункт 1. Содержание рабочей скотины низшей категории не может приносить каких-либо убытков рабочему лагерю. В связи с этим установлено:

1.1. Рабочей скотине запрещено владеть и пользоваться любым имуществом, включая одежду и обувь. Рабочая скотина низшей категории должна быть всегда полностью обнаженной.

1.2. Рабочей скотине низшей категории запрещено находиться в любых помещениях. Она должна содержаться только на улице. В случае необходимости выполнения работ в закрытом помещении рабочей скотине должно быть назначено наказание. По окончании работ рабочей скотине необходимо напомнить о наказании и добиться его исполнения. В зимние месяцы и при неблагоприятных погодных условиях скотине низшей категории категорически запрещается находиться в любых помещениях или использовать какие-либо укрытия на улице.

1.3. Скотину низшей категории разрешается привлекать на непрерывные круглосуточные работы без каких либо ограничений. Отдыхать ей разрешается только при отсутствии каких-либо работ, и только по особому разрешению. При этом в любом случае ее ночной отдых не должен превышать двух часов. Место отдыха животного обычно находиться у мусоросборника или отхожего места. Запрещено оборудовать спальное место какими-либо удобствами.

1.4. Кормежка для скотины низшей категории является особым поощрением и производится только по особому указанию. При этом скотина низшей категории может питаться только отбросами из мусоросборника, не пригодными в пищу любому другому скоту. Кормежку разрешается проводить не чаще одного раза в сутки за счет времени отдыха. В случае круглосуточных работ разрешается выделять ей время на кормежку, но не более пяти минут, включая и время на дорогу к мусоросборнику.

1.5. Скотине низшей категории запрещено пользоваться любыми инструментами, приспособлениями или имуществом во избежание их порчи. Для любой работы ей разрешается использовать только свое тело. При выполнении любых работ скотине низшей категории рекомендуется использовать свое вымя и половой орган.

Пункт 2. Нормы эксплуатации рабочей скотины низшей категории.

2.1. Рабочую скотину низшей категории необходимо привлекать в качестве тягловой силы при транспортировке грузов весом до трехсот килограмм вне зависимости от расстояния. Среднюю скорость движения для тягловой скотины определить в два километра в час или пятьдесят километров в сутки.

2.2. Инвентарный номер 53719 является дойной скотиной низшей категории. Ежедневная норма сдачи молока устанавливается в пятьсот грамм. При доставке дальних грузов с продолжительностью более суток скотина низшей категории обязана сохранять все молоко в своих молочных железах до возвращения и дойки. В случае недодачи молока допускается замена дойки наказанием.

Пункт 3. Правила поведения для рабочей скотины низшей категории.

3.1. Рабочая скотина обязана выполнять любой приказ, полученный от любого лица. Получение телесных повреждений при исполнении приказа является личной виной скотины низшей категории.

3.2. Рабочей скотине низшей категории запрещено задавать вопросы, жаловаться, просить о чем-либо и самостоятельно обращаться к кому бы то ни было. Скотине низшей категории разрешается только кратко отвечать на заданный ей вопрос. Ей так же запрещается выражать свое неудовольствие стонами, криками, жестами, позой или любым иным образом.

3.3. Рабочей скотине низшей категории запрещены случки в любой форме. Случка является актом разврата и грубейшим нарушением данных правил. Вина за нее лежит исключительно на скотине низшей категории.

Пункт 4. Правила экзекуции рабочей скотины низшей категории.

4.1. Наказанием за любую провинность для рабочей скотины низшей категории должна быть экзекуция полового органа или вымени. При этом экзекуция должна проводится без каких-либо ограничений.

4.2. Нанесение повреждений любым другим частям тела для рабочей скотины низшей категории не является наказанием.

4.3. В случае, если наказание желает провести лицо, незнакомое с данными правилами, скотина низшей категории сама обязана предоставить для этого свой половой орган или вымя, приняв соответствующую позу. Если лицо, проводящее экзекуцию, сочтет данную позу развратной, рабочая скотина обязана сообщить ему данный пункт правил и требовать увеличения наказания за оскорбление общественной нравственности.

4.4. Скотина низшей категории обязана докладывать о любых замечаниях, полученных ей на доставке и обо всех случаях своей экзекуции лицами, не принадлежащими к рабочему лагерю. Доклад производится по возвращении. За провинности, осуществленные на доставке, тягловая скотина должна быть наказана повторно. В случае если экзекуция была проведена по половому органу, количество ударов необходимо удвоить, по молочным железам – утроить. В случае если экзекуция была проведена по другим частям тела, количество ударов необходимо увеличить в пять раз. При этом вся экзекуция должна проводиться только по половому органу.

4.5. Во время экзекуции скотине низшей категории запрещено создавать дополнительные трудности наказующему. Любую часть своего тела она обязана предоставлять в максимально удобном для наказания виде»

Это очень суровые правила. Но я знаю: «Закон суров, но это закон», «Пусть рухнет Вселенная, но свершиться правосудие». Эти правила придуманы для меня, и я должна жить по ним. Я пытаюсь их выучить. Слово за словом. Предложение за предложением. Абзац за абзацем. Пункт за пунктом. И вдруг, с огромной радостью, чувствую, что робот почти закончил выжигать на моем лобочке первую строчку инвентарного номера. И тут же боль накатывает на меня с новой силой.

«Я помог тебе, мое любимое животное. Теперь я должен уйти»

«Спасибо Вам, о Великий Господин»

Он назвал меня любимым животным! Великий Господин доволен мной! По моим щекам текут слезы радости. И боль уже кажется не такой сильной. Но боль жестока. Особенно тяжело приходиться сосочкам. Я смотрю на мои нежные тугие вишенки. И вижу, как на них начинает пузыриться розовая пена. У меня будет молоко! У меня уже есть молоко! Я буду прилежно доиться! И… Я вдруг чувствую, что боль отступает. Электроды, всаженные в мои грудки, сильно разогреты. Длинные раскаленные стержни. Мое молочко вскипает от их жара. И над моими вымечками вьется дымок. Но боль гораздо меньше, чем раньше. Молочко охлаждает мои грудки.

Робот всаживает первый нулик в мякоть моего лобка. Я помню. Это значит, что пошла вторая половина инвентаризации. Дождь холодными струями хлещет по моей бронзовой коже. Я дрожу. Мне холодно. Но это облегчает боль. Электроды трещат под каплями дождя. Вода смывает капельки крови и грязь. Всплеск очередного электрического удара. Ток прогрызает путь по костяшкам моих пальчиков, сплетается в сложные узоры в паху, огненными сверлами буравит мозг. Засуетились внутри меня скорпиончики. Я чувствую их беготню по моему влагалищу. Они карабкаются на свод шара. Там, где кольцо охватывает шейку матки. Нет! Туда нельзя! Там мой крохотный детеныш! Они словно чувствуют это. И начинают грызть мою плоть ниже. Но там я уже опухла от их яда. И чувствую их возню, как через слой ваты. Робот врезает в меня очередную цифру. Шипение раскаленного металла. Едкая боль кислотного полистекла. Каждая циферка тысячью тоненьких, как волосок, игл впивается в мою нежную плоть. Потом оно начнет растворяться. День за днем, неделя за неделей. Ни на секунду не ослабляя тупую ноющую боль. Но мой номер выйдет ровным и красивым. И он будет украшать меня всю мою жизнь. Плеск электричества и мой слабый писк. Дождь смывает боль. Я – вода. И боль – вода. Мы растворяемся друг в друге. Ток терзает мое тело. Госпожи работницы хорошо потрудились. И кто-то из них получит настоящую шоколадку. Я помню его вкус? Эту божественную сладкую массу, со слабой горчинкой? Шоколад в мусорку не выкидывают. Я не могу его помнить. Может, это Великий Господин вспомнил обо мне? Мой рот наполняется слюной. Я очень хочу есть. И очень хочу пить. Мне тяжело ловить ртом дождевые струйки.

Острие буквы поднялось на уровень моего левого вымечка. Ой! Мой лобочек уже украсили моим номерком! И теперь будут украшать грудку. Это больно. И семь сантиметров – это глубоко. Но у меня очень крепкие и тугие грудки. Буква не доходит до грудных мускулов. Кровь и молоко текут из-под острия. Шипит раскаленный стержень. Я плачу. Мне больно. Но за красоту нужно платить. Ток. Литера. Ток. Все электроды пылают белым светом. Мне кажется, что я оплетена сеткой из сиреневых молний. Треск разрядов. Запах сожженного мяса. Слезы. Жалобный стон. И новая буква в моей грудке. Я горжусь собой. Я почти не кричу. Я очень крепкая скотинка. Работницы не вынесли бы и одной буквы в попке. Поэтому они свои номерки пришивают. А мне ими украшают тело.

И тут словно тысяча разъяренных пчел впиваются мне в клитор. Страшная, чудовищная тяжесть распирает живот. И я чувствую каждое движение жвал, выгрызающих мое интимное местечко. Мои половые губки жарятся в кипящем масле. Раскаленное кольцо сжимает шейку матки. Огненные черви прогрызают ходы в моих грудках. И от их движения кипит мое молочко. Чудовищная боль рвет на куски мое тело. Огненные стрелы пронзают мозг. Я не могу набрать воздуха. Только выгибаюсь дугой так, что кровь брызжет из-под пут. Еще мгновение, и я обвисаю. Только слабое сипение вырывается из моего горла.

Что-то впивается в вену, беззащитно пульсирующую в паху. Мутная зеленая жидкость течет по трубке. Но мне уже все равно. Я дрожу на грани между жизнью и смертью. И сейчас я умру. Грудка моя отклонилась от нужной линии. Робот сжимает ее манипулятором и поднимает вверх. Чтобы буквы ложились ровно. Мой Великий Господин оставил меня. И кто я, без его помощи? Багровая тьма растворяет меня. А потом наступает тишина. Я не вижу. Я не слышу. Я не чувствую. Ничего не чувствую. Я парю. Секунду. Вторую. Третью…

Я вижу себя со стороны. Обнаженное девичье тело, стиснутое тугими лентами. Стройные ноги как струнки бесстыдно растянуты в стороны. В интимное местечко всажена толстенная труба. Живот страшно надут. Надут так, что кожа на нем чуть не лопается. И там внутри нее что-то шевелится. А по всему ее гибкому телу переливаются разноцветные огоньки. Красные и белые. А над тугими грудками клубится дымок. В левую грудку впивается острое жало. И медленно раскаляется докрасна. Как хорошо, что это не я. Мне легко и свободно. Этот гнусный и чудовищный мир остается позади. Тьма клубиться за моей спиной. А впереди свет. Зеленая трава. И папа, мой папочка, в белом костюме протягивает ко мне руки. Он зовет меня. И за ним еще какие-то люди в ослепительных белых одеждах, их много. И я стану одной из них. Сейчас. Прямо сейчас. Я плачу от счастья. Мне осталось только перейти ручей. Но где же мама? Я ищу ее глазами. Ее нет, среди этой толпы счастливых лиц. Нет. Может быть она сзади. Я оглядываюсь. Толстое щупальце Тьмы, оплетается вокруг моей щиколотки. Я пытаюсь вырваться. Но…

Оно дергает меня за ногу. И снова втискивает в истерзанное болью тело. И я кричу. Но боль… Боль отступает. Я раскрываю глаз. Двадцать циферок горят на моей левой грудке. ДВАДЦАТЬ! Значит все. Меня закончили нумеровать. И огоньки больше не бегают по моему телу. Из тела робота выезжает коробочка с гнездами. Его манипулятор протягивается к моей грудке. И… Первый электрод выдергивается из моего сосочка.

О… Вы не знаете, что такое счастье. Счастье – это когда кончается пытка. Я плачу. Плачу от радости и счастья. Еще один электрод. Еще. На их местах выступают капельки крови. Но они смываются дождем. Я закрываю глаза. Блаженство. Это как занозы из тела вытаскивать. Только больнее. Электрод. Еще один. Еще. Мне выдергивают иголки из-под ногтей. Вначале руки. Потом ноги. Потом из паха. Последними выдергивают иголочки из клитора. И снимают колечко, стискивающее мою сливку. А потом я вижу две фигуры. Одну в темном балахоне. Другую в сверкающем скафандре. Над ними невидимым зонтиком раскинулся купол силового поля. Капли дождя стекают по нему. Я зажмуриваюсь. Может они идут меня убивать?

Но нет. Шевеление внутри моего живота прекращается. Жирных, лоснящихся скорпионов, разбухших от моей плоти убирают в прозрачный куб. И прекращается огонь, терзающий мое лоно. А потом начинает сдуваться шар. Еще несколько мгновений и… Труба с чпоканьем выходит из моего тела. Боль крутит мои половые губки. Кровь капает с них. Ой. Как же сильно их обожгли. Кожи нет. А плоть имеет багрово-синий цвет. Я знаю это. Чувствую. А как болят мои грудки…

– Ромеи пить совсем не умеют. Эта пьяная скотина заснула в своей блевотине, – шипит капюшон. Рокшанец только плечами пожимает. Потом разворачивает перед собой прозрачный дисплей. Он дрожит в воздухе. От капелек дождя по нему бегают маленькие радужки.

– Регенерационный блок загружен?

– Собираешься помогать этому животному? – удивляется фейрфакс.

– Очень крепкий экземпляр. До конца не исследован.

– Что, не удалось сломать генный замок? – в словах капюшона слышна усмешка.

– Как и вам. Скорпионы для анализа набрали достаточно биомассы?

– Реакции на раздражители получены адекватные? – не остается в долгу фейрфакс. – Может быть нам следует сотрудничать и в этом?

– Секрет генного кода А0 не раскрыт. Дом Всеславичей правит.

– И да будет его правление вечным. Странно, что А0 вообще в лагере оказалась.

– Редкая удача.

Они не договорились. Я понимаю это. А потом из верхушки робота выплескивается пучок щупальцев. Они оплетают мое тело. Забираются внутрь. Гладят кожу. Я расслабляюсь. Как же я была напряжена. Эти шланги меня лечат. Но ведь скотину нельзя лечить. Это приносит убытки. Зачем они меня лечат?

И вдруг штанги отпускают мои ноги. Потом руки. Я оседаю на мокрый бетон. Вначале попкой. Опустить клеймо в лужу. Потом лобком и грудками. Боль затаилась во мне. Заснула. Если я делаю резкое движение – она просыпается. Я медленно подползаю к луже. На бетоне водичка чистенькая – дождевая. Пытаюсь зачерпнуть ладошкой. Но мало зачерпывается. И тогда я припадаю к ней губами и пью.

– Труповозка. Где тут у нас свежий жмурик?

Я поднимаю глаза. Это господин Рыжий. Охранник. Он на электрокаре приехал. Я испуганно сжимаюсь. Жмурик – это, наверное, я. Тогда мне нужно зажмуриться. Я крепко стискиваю веки.

Фейрфакс и рокшанец не отвечают. Уходят молча. Гаснут прожектора. Куда-то исчезает робот. Я жадно припадаю губами к луже. Спешу напиться. Пинок ботинком в попку. Я потихонечку встаю на колени.

– Надо же. Живая сучка…

Я только головой робко киваю. Скотине низшей категории запрещено разговаривать.

– Ну и отлично. Я как чувствовал, что не подохнешь. Как раз и сольцы прихватил с собой. Счас ремешков из тебя нарежу. Давай-ка, поднимайся, и ножки пошире расставляй.

Я встаю, не в силах сдержать стон. Боль проснулась. Расставляю ноги. И чувствую, как меня ощупывают. Рыжему нужна моя шкурка. Его рука тискает грудки, щиплет животик, гладит внутреннюю сторону бедер.

– Повернись, – командует он и несильно бьет меня кулаком в живот. Я поворачиваюсь. А он продолжает, – шибко ты, сучарка, дергалась. Ремни вон всю кожу порвали. Одна спина вроде целая. Да ты не менжуйся. Я с тебя быстренько ремешки надергаю. Тут у меня приспособленьице одно есть. Счас ручонки только тебе свяжу.

Я уже заученно складываю руки ладонями наружу и поднимаю их к шее. Кератопластик стискивает мои запястья. А потом и шейку охватывает неширокая лента. Я сглатываю комок, подкативший к горлу. Наручники затянуты не туго. Они не мешают току крови. Значит, меня надолго связали. Но я не успеваю додумать эту мысль, как Рыжий сует мне под нос какую-то рукоятку с зубчатыми шестеренками. Я испуганно вздрагиваю.

– Ну-ка давай быстренько на колени. А спинку горизонтально держи.

И я получаю пинок ботинком. Опускаюсь на коленки и выгибаюсь так, чтобы господину было удобно. Чувствую, как ножом по моей спине проводят два длинных надреза. Нож у Рыжего острый. И это почти не больно. Надрезы длинные. От плеч и до попки. Вначале с правой стороны. Потом с левой. Я чувствую, как он немного надрезает кожу у плеча. Пальцы в железных перчатках захватывают начало полоски. А потом резко дергают. Я вскрикиваю и выгибаюсь.

– Не дергайся, сучара, еще больнее будет.

Холод железных зубьев, глубоко впивающихся в мое тело. А потом треск и чудовищная боль в спине. Рыжий стиснул оторванный лоскут в зажиме. И начал медленно вращать рукоятку. Зубья шестерен врезаются в мою спинку, а длинная полоска моей кожи отрывается и наматывается на трубу. Хоть бы он вращал побыстрее. Но Рыжий не торопится. Боится повредить. А я боюсь пошевелиться. Господин охранник может быть недоволен. Лента моей кожи отрывается от живого мяса. Я жалобно повизгиваю.

– Да не ори ты так. Пока ничего страшного нет. Покровянишь немного, и все. Счас второй ремешок отдеру и сольцей присыплю. Соленое мясцо – оно крепче. Вертайся ко мне другим боком.

Зубья шестеренок оставляют на моей спине кровавые раны. Я стискиваю зубы, чтобы не кричать. Но все равно не могу сдержать стон. Рыжий вырывает из моей спины второй ремень. А потом густо посыпает живое мясо солью. Прямо из тетракотовой упаковочной коробки. Тут я уже не могу сдержаться. Просто вою и катаюсь по земле. Минуты две. Пока охранник не начинает меня пинать.

– Ну, все, сучара, покричала и будет. Можешь ползти к мусорке. Отдыхай. Шевели батонами. А то через полчаса животин спустят.

Я сползаю с бетонного основания в грязь. И слышу шум отъезжающего кара.

– Да, сучка, – доносится до меня голос Рыжего, – можешь пожрать там, чего найдешь.

– Спасибо, господин, – шепчу я искусанными в кровь губками. Потом я пытаюсь встать. Вначале на колени. Потом в полный рост. Шатаясь, иду к мусорке. Она далеко находится, на другом конце лагеря. Почти полкилометра. Сразу за ней – колючая проволока. Потом силовое ограждение. А дальше какая-то стройка заброшенная. Я иду мимо бараков. Грязь чавкает под моими босыми ножками. Дождь – земля раскисла. Рядом проложены сверкающие в темноте дорожки из какого-то пластика. Но по ним даже работницы ходить могут только по разрешению. А мне, наверное, вообще наступать на них нельзя. Бараки уже закрыты. В них идет вечерняя поверка. В них тепло. В случае чего девчонки могут прижаться друг к другу на нарах. Они даже спят одетые. Над ними крыша… По моему телу стекают капли ледяного дождя. Я горблюсь. Так можно хоть чуть-чуть согреть грудки. И вымыть соль из моих ран. Я выгибаю спинку, и с моих губ срывается стон. Больно. Все тело мое истерзано пытками. Я беззвучно плачу. Только бы дойти мне до мусорки. Меня шатает. И тут я слышу голоса. И откуда только силы берутся. Падаю в грязь и прячусь за какую-то кучу. Прутья, обломки бетонных плит, растрескавшиеся тессоновые панели. И грязь кругом по щиколотку. Я падаю на живот. Извиваюсь, чтобы испачкаться. Потом переворачиваюсь на спину. Грязное тело не так сверкает в ночи. Территория лагеря не освещена. Только над воротами бараков тусклые светильники. Охране раздолье. Они-то все видят по своим инфравизорам.

Девчонки – дневальные. Тащат бачки из-под мусора. У меня сердечко екает, как у воробышка испуганного. Теперь я должна всех бояться. От всех прятаться.

– Шевелись, корова! И так промокли из-за тебя!

– У меня каблук сломался!

– Нашла что надевать, идиотка.

– У меня туфли только и сапоги меховые, больше ничего не брала… В сапогах жарко…

Я поджимаю пальчики босых ножек. Девчонки скрываются в бараке. Я выползаю из тени, где пряталась. И быстренько бегу к мусорке. На наблюдательной вышке вспыхивает красный фонарь. Красный фонарь запрещает передвижения по лагерю работниц. А уж про меня-то и говорить нечего…

Я слышу жуткий вой. Паральвивы. Жуткие создания Дома Ромеев. Прирожденные охотники. Но до мусорки рукой подать. Я делаю несколько шажков и замираю от страха. Контейнеры огорожены колючей ржавой колючей проволокой только с трех сторон. Значит, от ночных зверей Ромеев мне не спрятаться. Я всхлипываю. Но их ведь пока не видно. А животик у меня сводит от голода. Вода вокруг мусорки грязная. Топтали ее много. И я ищу лужу почище. Теперь я одна и могу напиться вволю. Лакаю и облизываюсь от наслаждения. Напиться вволю – что может быть слаще?

Мусорный бак заполнен почти полностью. Огромный куб из пластолиста. Край его как раз на уровне моих сосочков будет. Приподнимаю крышку и ныряю внутрь. Рыться в отбросах мне приходиться моим курносым носиком. Наощупь. Ну, кому в голову взбредет повесить над мусоркой фонарь? И для чего? Чтобы мне было удобнее рыться в отходах?

Я вытягиваюсь на носочках и перегибаюсь через бортик. Бак почти полон. Я роюсь в мусоре. Какие-то ленты, состриженные волосы. Использованные тампоны и прокладки. Фу! Какая гадость. Туалетная бумага. Тоже несвежая. Приходиться мне зарываться глубже. И тут мне везет. Я носом чую знакомый запах. Селедка! Селедочка! Завернутая в гнусную пластиковую пленку. Газетная распечатка. Приходиться рвать ее зубами. А внутри! Целых три селедочных головы. И еще внутренности. И даже почти целая молока. И кто мог оставить такую вкуснотищу? Дуры! Еще луковые очистки и хлебные корочки. Такое добро и выбрасывать! Селедочные головы я глотаю почти не жуя. Вкусного в них ничего нет. Соль одна. Я зябко повожу плечиками. Следы от вырезанных из меня ремешков горят огнем. И ледяной дождь лишь чуть-чуть уменьшает боль. А вот хлебные корочки я смакую. У нас хлеб на дрожжах пекут. Живых. Это не ромеевская синтетическая мука. А потом я нахожу целый пакет огурцов. Плесневелых соленых огурцов. Богатство! Это же почти цельный килограмм еды. На свежих огурцах плесень совсем другая. Ее нужно выгрызать. И все равно оставшаяся мякоть будет горькой. А на соленых – там плесень только сверху. Ее можно слизать и выплюнуть. А еще лучше – взять в зубы и прополоскать в луже. Я вытаскиваю пакет из мусорки. Испуганно озираюсь. Небо, затянутое черными тучами. Не видно ни одной из лун. Только блеклые огоньки на бараках. И красный фонарь на сторожевой башне. Рык паральвивов. Но они не выходят. У них теплые уютные конуры. Зачем им под дождем бегать? Я, низко пригибаясь, на корточках, отбегаю прочь. Лужа. Высыпаю огурцы из пакета. Потом катаю их мордочкой. Вода мгновенно мутнеет. Грязь. Глина. Плесень. Потом вытаскиваю их по одному. И жадно глотаю. Сытость. Ох… Как же это приятно. Потом я ищу чистую лужу. И снова напиваюсь вволю. Пью, пока у меня в глазах булькать не начинает. Когда мне еще удастся так напиться?

Нужно было бы еще порыться в мусорном баке. Но так обидно уткнуться носиком или язычком в использованный тампон или прокладку. Девчонки свои писюшки холят и лелеют. А я свою курчавенькую должна для наказаний в первую очередь предлагать. Впрочем, это она раньше курчавенькой была. А сейчас гладенькая. Обожгли ее сильно. И рокшанское лечение не шибко помогает. А дождь все хлещет и хлещет. Я мелконько дрожу от холода. Забираюсь между двумя мусорными баками. Сверху капает. Но если свернуться калачиком и прижаться спинкой к левому, то уже не так холодно. Там что-то гниет внизу. Тепла-то всего чуть-чуть. Но все одно – теплее. Главное – это не самой заснуть. Главное – усыпить боль. Дрожь. Озноб. Зуб на зуб не попадает. Холодно. Очень холодно. И вой паральвивов. Голодный утробный вой. И только под самое утро на меня накатывает дремота…

Тепло спать, свернувшись калачиком под теплым одеялом. А ноздри приятно щекочет запах свежесваренного кофе. И еще чего-то вкусного-вкусного. Может быть, мама испекла пирог? Я лежу в кровати, натянув одеяло на голову. Как маленькая. Я – в домике. Только мой курносый носик торчит наружу. Мне тепло и уютно. Я слышу мягкие мамины шаги. Она поднимается по лестнице.

«Вставай, моя маленькая. Вставай, мое солнышко. У тебя ведь сегодня зачет…»

«Какой зачет, мама? – удивленно спрашиваю я, – в школе ведь не бывает зачетов. У нас только контрольные»

Я откидываю одеяло и удивленно приподнимаю голову. Но у подушки вдруг вырастают руки, и она больно вцепляется мне в волосы. С жалобным криком я просыпаюсь. Моя коса лежит в грязи. И ее приморозило. Приходиться выдирать. Это больно. Я зажмуриваюсь, чтобы сдержать слезы. И, может быть, продлить сон еще на несколько мгновений. Какой хороший сон. Какой хороший, ласковый и добрый сон. Если я буду хорошей скотиной, то в следующей жизни рожусь хорошей девочкой. И у меня будет мама, и теплая постель, и зачет. Правда-правда, такое бывает. Я сама это где-то слышала. В другой жизни. Великий Господин обещал обо мне позаботиться.

Со стоном распрямляю затекшее и закоченевшее тело. Ох, как же мне холодно. Грудки совсем посинели. А сосочки твердые – как камешки. И холодные – как ледышки. Я наступаю на косу. Делаю из нее тугонатянутый канат. И начинаю тереться об нее. Вначале левой грудкой, потом правой. А потом.…Ну, и этим самым… девичьим местечком. Потом прыгаю на корточках. Шевелю, как могу, связанными руками. Разгоняю кровушку.

Темно. Лингва, большая луна, еще только склоняется к горизонту. Высоко в небе проходит пара атмосферных истребителей, оставляя за собой белый инверсионный след. Солнышко еще не взошло. Но ночная тьма уже начала отступать. Я осторожно оглядываюсь. Паральвив нигде не видно. И я быстренько бегу к куче мусора. Пока меня никто не видит. Заняться утренним туалетом.

А потом живот снова сводит от голода. Но уже утро, и мне нельзя рыться в мусорке. Может в луже поискать, где я огурчики мыла? Вдруг да завалялся какой? И в самом деле завалялся. И не один, а целых два. А еще я вижу, метрах в тридцати, целую кучу картошки. Штук двадцать, не меньше. Гнилая, конечно. Видать из кухни когда несли, высыпались. Значит, в каком-то баке еще отбросы кухонные должны быть. Картошка, конечно, гнилая. Вначале я ее носиком-курносиком щупаю. Если вся мягкая – в сторону. Если есть что твердое. Горькую гниль выгрызаю и сплевываю. А тверденькое – хрумкаю. Картошек десять почти хороших попались. А еще я нашла огрызок яблока. Маленький, весь рыжий. Но какое же это лакомство! Потом снова лакаю воду из лужи, разбивая носом ледок. Водичка такая холодная, что зубы ломит. И снова прячусь между баков. Девчонок начинают выгонять из бараков.

Сонные. Они топчутся, изображая бег. Неуклюже и в разнобой машут руками. А закутаны-то они как. Мне даже смешно. Зачем же зарядку – одетыми делать? Мороз – он же взбодрить должен. Я прижимаюсь грудками к коленкам. И чувствую, что коленки мокреют. Грудки у меня сильно потяжелели за ночь. И больше они стали, что ли? Молоко выступает на сосочках. Значит, хорошо я их разогрела. Меня ведь сегодня ждет первая дойка… Скотина должна беречь свое молочко.

Я слежу, как работницы делают утреннюю зарядку. Потом старшие снова загоняют их в бараки. Умываться, причесываться, прихорашиваться. Я трусь спиной о шершавый борт контейнера. Аккуратненько. Там, где с меня ремни вчера нарезали, уже наросла розовенькая кожица. Нежная-нежная. И ожоги тоже уже затянулись. Только клейма ноют. Особенно на левой грудке. Стекло кислотное мясцо мое разъедает.

Полчаса, не меньше, проходит, прежде чем девчонок выгоняют на завтрак строиться. Уже и солнышко над горизонтом показывается. Я выныриваю из своего убежища. И сажусь так, чтобы на меня его лучики падали. Падали и грели. Падали и грели. Это на самом деле тепло. И у меня даже реснички слипаются. Размаривает меня немножко. После ночного-то холода.

Может быть, я немного задремала. Скорее всего. И проспала все время завтрака работниц. Но уже без чудесных снов. Просыпаюсь я плавно. Осторожно приоткрываю глаза и осматриваюсь. Вроде бы все спокойно. Работницы старательно шаркают в ногу. И чего-то поют. Вроде гимн Ромеев. Ой! Не все в порядке. Ко мне идут двое в военной форме. Господа. Я плавно опускаюсь на коленки. Попку вверх, а грудками к самой земле припадаю. Спинку выгибаю и смотрю на господ от самой земли. Я так могу долго стоять. А вот им меня несподручнее бить будет. Удар вдоль спины пойдет.

Ромеи подходят поближе. Совсем молодые парни. Старше меня года на три, на четыре. У меня вдруг теплеет внизу живота. Я же самка… А служить таким господам. Это большая честь и огромное счастье. Я неудержимо краснею и утыкаюсь лицом в землю. Один из парней низковатый и коренастый. Выше меня только чуть-чуть. Зато в плечах гораздо шире. А вот второй… Настоящий дворянин Ромеев. Высокий, стройный. И форма его тело как перчатка облегает. У меня даже дыхание перехватывает. Неужели они обратят внимание на грязную скотину.

– Эй ты, животное, а ну ползи сюда! – коренастый манит меня пальцем. Я ползу к нему на коленках. Не смея поднять лицо. Подползаю так, что до носков его форменных ботинок остается не больше метра.

– Значит так, животное. У нас сегодня зачет по управлению объектами, находящихся на низших ступенях социальной лестницы. Будешь нам помогать. Ясно?

– Вы оказали мне великую честь, господин.

– Ты должна называть меня «господин юнкер». А баронета Унгерта – «господин баронет». Поняла?

– Да, господин юнкер.

– Ну и хорошо. Твоя задача – молчать в тряпку. Мы сами все скажем. А сейчас ползи за нами.

Они поворачиваются и идут куда-то к штабному корпусу. Я ползу за ними на коленках.

– Встань, животное! – брезгливо бросает юнкер. Я поднимаюсь и потихонечку иду за ними. На меня юнкера внимания не обращают.

– Влетим мы с этой сучкой, Сева, – это барон говорит своему приятелю.

– Чего влетим? Не боись, Сереж, все чики-чики будет.

Ой. Господина баронета зовут Сергей. А мне нравится это имя? Почему? Он тоже юнкер. Почему тоже? Я зажмуриваюсь. Служить таким господам – великая честь для скотины низшей категории.

– Зачет дифференцированный. С оценкой. Тебе может и похрену, а я на красный диплом иду.

– Мне тоже не похрену. Вчера начлаг – Серого и Упыря засыпал. А у них вопросы – элементарные были. «Правила личной гигиены» и «Дисциплина строя». Они телок набрали классных с первого отряда. Фигуристых таких. Думали начальнику впарить порядок в тумбочках, и как эти кобылки в ногу на плацу маршируют. А эта зверюга приказал девкам раздеться. Вначале заставил Упыря этих кобыл на лобковую вшивость проверять. А тот, урод, стоит, как рак красный, не знает с какого места к пизде прикасаться. Ну а, когда этих коров голых на строевуху погнали – тут вообще коры. Девки визжат, ревут, закрываются, как только могут. Серый удавиться готов. Одну дубинкой огрел по заднице в сердцах, та в обморок. Всего-то первый уровень включил. А начлаг к Дивычу повернулся и цедит так брезгливо: «И это вы называете младшим офицерским составом? Это юнкера второго курса или институтки сраные? Да они солдат в мирное время ухитрятся угробить. А про войну я уже не говорю! Вы офицеров готовите или гавномесов? » Полчаса орал. Дивыч вечером даже водки хряпнул.

– Врешь!

– Да зуб даю! Сам видел! Я же дневальным был, как раз менялся, закусь ему из столовки таскал.

– Мля… Ну «Управление» тебе может еще и поставят. А у меня-то «Наказание»…

– Не ссыте мимо тазика, баронет. Я вчера видел, как Кабаниха эту сучку мордовала. Дубинкой! И всеми уровнями. А у тебя-то хлыст. Всыплешь ей пару горячих – все нормально пройдет.

Мы подходим к штабной зоне. Я осторожненько осматриваюсь. Стол, покрытый скатертью. Трое мужчин с ноутбуками. За спиной начальника лагеря бронированной горой высится охранник с шестиствольным штурмовым бластером. Начальника я узнаю сразу. Хозяин. От одного взгляда на него живот от страха сводит. Лицо такое худое, жесткое, как вырубленное из гранита. Слева от него сидит краснолицый толстяк. Вроде у него и знаков отличия побольше, чем у начлага. А только мягкий он какой-то. Вялый. Фуражку меховую снимает и лысинку свою платочком промакивает. А справа сидит капитан-лейтенант Свиридов. Я знаю его имя. Только не помню откуда. Осторожненько прячусь за спинами юнкеров. И жду.

– Господин подполковник! Юнкер Германов для сдачи зачета по «Основам социального управления» прибыл.

– Господин подполковник! Баронет Унгерт, юнкер-инженер для сдачи дифференцированного зачета по «Основам социального управления» прибыл.

– А это что? Ваше учебное пособие? – язвительно так спрашивает Хозяин. А потом с резким щелчком бьет стеком по столу.

– Ваши юнкера, полковник, – Хозяин слова не произносит, выплевывает, – удивляют меня все больше и больше. Чему вы их там учите? Метрике многомерных пространств? Способам разложения интегралов по поверхности? Они у вас бластер личный не знают с какого конца брать! Раз в полгода на стрельбах видят! Им не интегралы, а баб нужно учиться раскладывать. Где вы тут видите многомерные пространства?

Стек Хозяина описывает полукруг.

– Вы ручонки этих сучек видели? Они в своей жизни только совочками в песочке копались. А мне с них выжать нужно пять кубов в день. А тут не песочек какой-нибудь. Тут глина! А она два раза лопаткой махнет – и уже мозольки на ладошках. И правозащитнички еще эти тут как тут. Удавил бы скотов собственными руками…

– Ну, Василий Леонидович, – пухлый в очередной раз вытирает лысину, – может все-таки послушаем юнкеров.

– Послушаем. Послушаем, – Хозяин резко так головой кивает, – чего их слушать? Вчера твои баб раздеть не могли. Сегодня уже голую притащили со связанными руками. Нашли единственное животное в лагере.

– Профессорская дочка, между прочим, – ехидно замечает капитан-лейтенант, – в прошлом.

– Во. Что я и говорю. Раздевать ее не нужно, она и так голая, а кроме того, обязана выполнять любые команды. А… Ладно, – Хозяин бросает стек. – Юнкер Германов. Приступайте к сдаче зачета.

– Юнкер Германов к сдаче зачета готов, – четко рапортует коренастый, – тема зачета. «Постановка задач». Учебное пособие – скотина низшей категории инвентарный номер пять э…

Он оборачивается, и я выпячиваю грудку, чтобы ему было удобно прочитать номер. Хозяин только брезгливо ухмыляется.

– Пятьдесят три семьсот девятнадцать.

– Дальше, – одобрительно кивает головой пухлый руководитель практики.

– Мной было осмотрено место нахождения скотины низшей категории. Во время осмотра были выявлены недостатки. Скотине низшей категории поставлена задача недостатки устранить. Скотина низшей категории с полученными замечаниями согласилась. Также было получено ее согласие устранить замеченные недостатки в срок.

– Как интересно, – язвительно хмыкает хозяин, – согласие, значит, скотины низшей категории получили. Очень хорошо. А на хер она вас при этом, случайно, не послала, юнкер?

– Никак нет, господин подполковник, – я смотрю на Германова и вижу, как у него краснеют мочки ушей. Я потихоньку опускаюсь на коленки и подползаю к нему. Пытаюсь лизнуть подошву его форменного ботинка. Чтобы он обратил на меня внимания.

– А жаль, юнкер. Искренне жаль. Тогда бы вы имели полное право застрелиться. И это второй курс, полковник. В любой учебке из сопливых пацанов за шесть месяцев зверей с сержантскими лычками делают. А под огнем – за неделю молокососы ветеранами становятся.

– Василий Леонидович, – полковник пошел красными пятнами, – мне кажется, девушка что-то хочет сказать.

– Это не девушка, полковник. Это животное. Брюхатая и грязная скотина низшей категории. И вы хотите, чтобы она говорила за вашего юнкера? Будущего офицера Великого Дома Ромеев?

– Я бы ее выслушал.

– Ну что ж. Вы руководитель учебной практики. Старший по званию. Если вы даете разрешение, пусть говорит.

Юнкер Германов только сейчас замечает, что я лижу его грязный каблук. И брезгливо отходит в сторону. Я стою на коленях перед столом и робко смотрю вверх на приемную комиссию.

– Говори, животное. Только быстро, – брезгливо цедит Хозяин, играя стеком.

– Господа приемная комиссия, – тихонечко начинаю я.

– Громче! – рявкает капитан-лейтенант.

– Господа приемная комиссия, – говорю я уже громче, – господа юнкера оказали мне великую честь, выбрав учебным пособием. Но господин юнкер не сказал о нескольких деталях. Командование лагеря, в великой своей милости, определило мое место у мусоросборника. А я, ленивая и тупая скотина, не успела привести его в порядок. Мусоросборник с трех сторон огорожен столбами с колючей проволокой. Столбы и проволока сделаны из железа и уже покрылись ржавчиной. Юнкер Германов приказал отполировать мне их до зеркального блеска. В качестве инструмента я обязана использовать только собственное вымя, как наказание за лень. Особое внимание господин юнкер обратил на колючки. Их я должна вычищать с особой тщательностью и только собственными сосочками. Также господин юнкер обратил внимание на грязь вокруг мусорных баков. Этот недостаток я должна устранять языком и ежедневно вылизывать территорию мусоросборника. Все работы должны выполняться мной только в ночное время и только за счет времени собственного отдыха. Юнкер запретил мне отдыхать до тех пор, пока мусоросборник не примет надлежащий вид. Кроме того, мне была оказана великая честь господином юнкером. Он позволил мне облизать подошвы его ботинок и очистить их от мусора.

Я говорю это и опускаю глаза вниз… Наступает тишина. Коренастый парень смотрит на меня с некоторой растерянностью.

– Да… – через минуту наконец произносит Хозяин, – а вы учли, господин юнкер, что это дойная скотина. И она ежедневно обязана сдавать норму молока?

– Так точно, господин подполковник! – гаркает во все горло юнкер. – Устранение недостатков обязательно должно сопровождаться элементами наказания.

– А сразу то, почему вы этого не рассказали нам, – преподаватель прячет в усах довольную улыбку.

– Ну это… Не хотел останавливаться на физиологических подробностях.

– Вот это как раз и плохо, юнкер, что вы не захотели останавливаться на подробностях, – замечает капитан-лейтенант, – основной принцип в армии – «Сделал – запиши. Не сделал – два раза запиши». Сами сгубили себе отличную оценку. Думаю, что выше «хорошо» мы вам не можем поставить.

– Да, – кивает головой Хозяин, – действия верные. Но главное не только сделать, а еще и как доложить. Хорошо.

Они что-то отмечают на своих компьютерах.

– И учтите на будущее, юнкер, эту интеллигентскую мразь можно заставить работать только через физиологию. И никак иначе. Зачет сдан с оценкой «хорошо». Вы свободны.

– ФУ…– юнкер проходит мимо меня, вытирая пот со лба. Потом подмигивает баронету. А тот стоит бледный. И смотрит на меня. Взгляд у него такой испуганный. А у меня внизу живота теплеет с особой силой. Как же он красив, этот молодой господин. Я должна сделать все, чтобы угодить ему.

– Ну. Теперь вы, господин баронет, – на лице Хозяина вновь появляется ехидная улыбочка.

– Баронет Унгерт, юнкер-инженер, к сдаче дифференцированного зачета готов, – рапортует он. А я вижу, как на его высоком бледном лбу выступают капельки пота. И у меня сердечко сжимается. Я должна угодить этому господину.

– Ваш вопрос?

– «Порядок назначения и исполнения репрессивных наказаний»

– Приступайте.

– Наказания бывают…

– Нет-нет, баронет. Теории нам не надо. Только практика. Вот вам стек – приступайте.

– А вот хлыст у меня есть.

– Ну, как угодно. А теорию вы для высшей математики оставьте. Топологию многомерности уже сдавали?

– Никак нет. Эта дисциплина читается на третьем курсе.

– О как. А у нас в среднем училище вообще не читали. А когда в академию поступал – этот вопрос и попался. Попадание в молоко. Но вы действуйте, баронет, действуйте. Опыт-то, небось, есть. Девок в имении у себя щупал?

– Никак нет, господин подполковник. У нас нет имения. Мой дед – академик Унгерт, получил баронское звание за достижения в области броневых композитных сплавов.

– Тем хуже для вас, баронет. Учитесь управлять людьми. Это интегральчики по книжкам учатся. А людьми в реальной жизни руководить приходиться. А чистоплюйчики в белых перчаточках нигде не нужны. Действуйте.

Баронет с надеждой смотрит на меня. Я глазами незаметно указываю на его ботинки. Он тоже едва-едва кивает головой. Я подползаю к нему и провожу язычком вначале по его ребристой подошве. Отколупываю комки грязи. А потом один раз провожу по сверкающей, надраенной до зеркального блеска, поверхности ботинка. Ох… Как же это сладко, лизать сапоги своего повелителя. Сейчас он должен меня наказать.

– Хватит, – по моей спине несильно хлопает хлыст, – голос.

Щелчок совсем несильный. Даже следа никакого не остается. Так баронет не то что «отлично», вообще зачета не получит. Я не могу подвести моего господина. Я поднимаюсь с колен и поворачиваюсь к столу.

– Господа приемная комиссия. Я совершила тяжкое правонарушение и нагло оскорбила господина баронета. Мой язык предназначен только для вылизывания территории вокруг мусоросборника. Я не имею никакого права прикасаться им к подошвам дворянина Великого Дома Ромеев. А я облизала не только подошвы господина баронета, но и позволила себе прикоснуться к верхней части его ботинка. Я сделала это нарочно. Пыль с ботинок господина – всегда сладкая.

Я не просто это говорю. Я еще и позу нужную принимаю. Ножки расставляю широко. Раза в три шире плеч. Пяточки чтобы друг на друга смотрели. А сама назад отгибаюсь. А самое свое сокровенное девичье местечко выпячиваю вперед. Теперь оно в полной власти Господина. Какое это счастье, служить именно этому господину. Я чувствую тепло внизу живота. И женский сок смачивает мои срамные губки. А внутри медленно разгорается огонек желания.

– Что замерли, баронет? Никогда женской пизденки не видели?

– Что это за бесстыдство! – взвизгивает пухлый полковник, – юнкер не обязан…

– Обязан, господин полковник, обязан, – ехидно ценит начлаг, – ваши юнкера сами выбрали скотину низшей категории в качестве учебного пособия. А по правилам ей положено предоставлять для экзекуций свой половой орган. И мой вам совет, баронет, не жалейте это животное. Да, к слову сказать, и любую другую бабу. Судя по вашей физиономии, вы своим институткам стишки читаете, да цветочки с конфетками дарите. С таким отношениям к бабам годам к сорока вы заработаете импотенцию и станете рогоносцем. В поля бы вас юнкер бросить, на недельку хотя бы. Там бы вы быстро все поняли. Когда харконненский снайпер из рельсы снесет половину башки вашему другу. Да так снесет, что мозги все ваше забрало облепят. И вы будете лежать два часа, уткнувшись носом в дерьмо, не смея поднять голову. Пока гавномес наводчик будет корректировать огонь артиллерии, а наши боги войны радостно лупить по пустому месту. Вот тогда вам баба будет нужна. И нужна жестко, чтобы волосье на руку намотать. Да вымя ее в руке стиснуть так, чтобы кровь из сосков брызнула. И засадить ей до самого донышка. Самый верный способ стресс снять. Продерешь ее целую ночь, так чтоб она поутру пискнуть не могла – утром возьмешь позицию. А будешь стресс ханкой снимать, или наркотой какой – полный писец. И сам подохнешь, и ребят загубишь. Баба – это на войне первое дело. Да и не на войне. После учений. Домой придешь, как лимон выжатый. А тут тебе и ванна, и какава с чаей. И пизденка чистовымытая. Ну что ты лыбишься, баронет? Думаешь дедушка акхадемик внучка пристроит? Понимаю, не дурак. У будешь ты в чистом мундирчике ходить на службу с десяти до восемнадцати. Науку вперед двигать. Да только ни хрена ты ее вперед не сдвинешь. Потому что без плетки у тебя с бабами не заладится. Долго ты добиваться будешь, чтобы она тебе ножки раздвинула. Подарочки дарить разные. А она раздвинет – и лежать будет, как доска. А потом начнутся месячные по семь дней в неделю, головная боль, плохая погода. И глайдер у нее постоянно ломаться будет. Потому что в ремонтной мастерской ее будет постоянно пендюрить волосатый и потный механик, который стишками твоими в лучшем случае подотрется. А вот если ты свою институтку плеткой отхерачишь, так чтобы она неделю на задницу сесть не могла – все у вас будет как надо. Голова болит? Плеткой по пизде! Один раз получит – на всю жизнь от мигрени избавиться. Пару раз так ее поучишь – потом из постели вылезать не будешь. Она под тобой змейкой виться будет. Все тебе сделает, чтобы ты доволен был. Чтобы только плетку в руки не брал. В рот тебе смотреть будет, любое желание угадывать. И на службе на тебя как надо смотреть будут. Мужик он обязательно власть над бабой должен чувствовать. Тогда это мужик. А так – ты ей брильянтики с изумрудиками покупать будешь, посуду мыть за гостями. А она только нос кривить будет. Поверь мне, когда-нибудь вспомнишь советы старого солдафона. Не прислушаешься – поздно будет. Ну а сейчас пользуйся, пока есть такая возможность. Девка сама перед тобой ножки раздвинула. Врежь ей хорошенько. Ей только в охотку будет. Вишь, щелка у нее уже замокрела.

– Голос, – я ощущаю, как господин баронет тычет мне в пах рукояткой плетки. Голос у него сиплый и растерянный. Я чувствую, что господин нервничает. Я должна помочь господину.

– Господин баронет, моя поза оскорбительна для порядочного человека. Я посмела облизать ваши ботинки без разрешения. Я не привела в порядок ограждение мусоросборника. Список моих провинностей очень велик, и никакое наказание не в силах искупить моей вины. Поэтому я прошу Вас не жалеть меня, а обращаться самым жестоким образом. Я являюсь скотиной низшей категории. И для меня огромная честь принять наказание от руки дворянина Великого Дома Ромеев. Я приму от вас экзекуцию с радостью и благодарностью. Я полностью нахожусь в вашей власти и обязана сделать все, чтобы вы провели экзекуцию правильно. Если вы ошибетесь, то это будет только моя вина. Поэтому я прошу вас немного потренироваться на мне, прежде чем начать официальную экзекуцию. Но вы не должны жалеть меня во время тренировки. Наоборот, я прошу, чтобы Вы обращались с моей писькой самым жестоким, болезненным и унизительным для меня способом. А я сделаю все, чтобы вам было удобнее это делать. Пожалуйста, господин баронет, начинайте меня бить.

Я напрягаюсь в ожидании сладкой боли. Хлыст у баронета сплетен из мяконькой кожи. Хоть моя шкурка и нежная, но таким хлыстом ее не сразу продерешь. Первый неловкий удар ложится по моему паху. Даже не по паху, а по внутренней стороне бедра. Я не вижу баронета и не могу правильно подставить свою письку под его удар. Второй удар шлепается рядом с половыми губками. Следующий – тоже по паху, но уже с другой стороны.

– Господин баронет, – тихонечко говорю я, – прежде чем приступать к основной экзекуции, вы должны набить руку. Потренируйтесь немножко на моей письке. Только не меньше десяти ударов. А если вам не нравится ваш хлыст, вы можете поискать другой инструмент для экзекуции.

Свист хлыста. Я чувствую, что меня бьют дрожащей рукой. Мой Господин стесняется. И я стараюсь выпятиться как можно больше навстречу его ударам. По моим половым губкам он попал только с третьего раза. Я немножко дернулась и задохнулась от тугой сладкой боли. Еще, мой господин, еще! На пятом ударе хлыст снова чиркнул меня по письке, разжигая сладкий теплый огонек. Потом два удара мимо. И последние три – снова по письке. О-оох!

– Что дальше?

– Доволен ли господин баронет инструментом для экзекуции?

– Да, – недоуменно отвечает юнкер.

– Баронет! Ну, скотина сама вам подсказывает, что делать. Попросите у меня разрешение, и я дам вам свой стек. Вы должны почувствовать разницу.

– Господин подполковник, разрешите взять ваш стек для испытаний.

– Разрешаю.

Шаги, а потом юнкер негромко произносит:

– Тяжелый…

А еще я слышу, как Хозяин спрашивает у капитан-лейтенанта Свиридова:

– А где нашли эту шлюшку?

– Не знаю. Дочка профессора какого-то. Его в ополчении грохнули. А ее потом наша пехота недели три пользовала. Пока не забрюхатела. Потом к нам в лагерь прислали для комплекта. Я ее вчера правозащитничкам показывал. Добровольно согласилась стать животным…

– Неверное решение, господин капитан. Нужно было ее в полевые шлюхи определить. Ей там самое место.

– Несовершеннолетняя. К тому же беременная.

– Да насрать! Ты юрист или где?

Их дальнейшего разговора я не слышу. Первый удар стека обрушивается на меня. Ох!!! И больно же. Хозяин меня, наверное, напополам бы переломил своей палкой. Но и у баронета получается не слабо. После третьего удара я даже повизгивать слегка начинаю. Больно. Но это только усиливает сладость. Да, Господин, бейте меня сильнее. Еще! Еще! Еще! Я заслужила это. Ну, еще разок. Ну, еще разочек… Ой! Неужели десять ударов уже закончились.

– Господин подполковник, благодарю. Испытание вашего стека закончил.

– Ну и что вы выбираете, баронет?

– Я выбираю собственный хлыст. Ваш стек великолепен и дает прекрасные результаты. Один удар – и уже рубец. Мой хлыст – просто детская игрушка. Но я должен научиться владеть вначале им, чтобы потом поменять его на настоящую вещь.

– Достойный ответ. Продолжайте.

– Голос! – на этот раз баронет командует увереннее. И команду свою сопровождает ударом хлыста.

– Господин баронет, я обязана задать вам несколько вопросов. Но скотина низшей категории не может задавать бесплатные вопросы. Поэтому плата за каждый мой вопрос – пять ударов по письке. Но вы должны отвечать на них тоже ударами. Если вы хотите ответить «да», то это три удара. А если «нет», то семь. Всего значит восемь и двенадцать ударов.

– Лучше десять и пятнадцать. Для ровного счета.

– Спасибо, Господин, – грудку мою распирает от счастья. Я даже чувствую, что у меня сосочки набухли, – я прошу вас ответить на вопрос, удобно ли вам прицеливаться по моей письке? Моя писька должна быть полностью открыта, ничем не защищена и выгнута так, чтобы мои большие половые губки были видны сбоку. Я обязана предоставить мою письку Вам так, чтобы удар приходился по ней с максимальной силой. При этом господин баронет, я должна выгнуться так, чтобы не видеть ни направления, ни момента нанесения вами ударов. У меня не должно возникать соблазна закрыться и уклониться от вашего хлыста…

– Понятно. Сейчас ты получишь ответ.

Свистит хлыст. После стека Хозяина, это просто нежная ласка. Я получаю десять ударов. О! Господину нравиться по мне прицеливаться.

– Дальше.

– Удобно ли господину баронету бить по моему половому органу?

– Странно, – задает вопрос Пухлый Полковник, – а что, прицеливаться это одно, а бить значит, совсем другое?

– Отвечай, животное, – командует мне Хозяин.

– Да, господин, – сразу же отвечаю я, – «прицеливаться» – это как я подставляю собственную письку. А бить – это как хлыст ложится на мой половой орган. Господин баронет высокий, и чтобы хлыст ложился на меня с максимальной силой, мне нужно вытягиваться на носочках. Если я опущусь на полную ступню, то хлыст будет бить меня чуть на излете. И удар будет приходиться не с максимальной силой.

– Понятно вам, баронет?

– Так точно!

– Действуйте.

И снова свист хлыста и удары, терзающие мое интимное местечко. Кожица с половых губок у меня уже содрана в нескольких местах. И вместе с росой на них выступили капельки крови. Мой Господин снова ответил да. О! Как же я рада.

– Ладно, баронет, достаточно. Эта скотина сдала за вас зачет на «отлично». Если желаете потренироваться еще – идите к старшей надзирательнице и выберете себе двух телок на сегодня. Дополнительная практика вам не помешает. А то, я смотрю, у юнкера Германова сейчас штаны лопнут.

– Да, господин подполковник! Так точно, господин подполковник.

– Свободны.

Я слышу, как они уходят. Но сама продолжаю стоять все в той же открытой и беззащитной позе.

– Что, сучка. Хочешь попробовать хозяйскую руку?

Вопрос риторический. Отвечать на него не обязательно. Но я шепчу одними губами:

– Да, господин.

Сладкий огонь внутри меня достиг своего пика. И тут страшный удар стека проходит между половых губок и обрушивается на клитор. Это как всплеск сверхновой. Так чувствует себя граната во время взрыва. Огненный клубок чудовищного, дикого наслаждения. Я падаю тьму. И, оттуда, снизу пропасти, слышу свой жуткий крик. Крик страсти и боли. Оргазм судорогами проходит по моему обнаженному тельцу. Я сжимаю ножки и катаюсь по земле.

– Да, полковник, прошу больше эту сучку в качестве учебного пособия не использовать. Она за всех ваших оболтусов зачет сдаст. Пусть ищут себе в бараках животных. Дрессируют их. И милости прошу.

– Как скажете, Василий Леонидович.

– Вот завтра к одиннадцати готовьте следующую пару, – потом Хозяин связывается по кому, – Интендант! Жопа с ручкой, крыса тыловая! Ты что там баланду паришь? Почему у тебя имущество без дела шляется? Я животному должен задачи придумывать, а?! Значит так. Сегодня скотина будет своим выменем проволоку колючую драить. Весь день и всю ночь. Ты лично контролировать будешь! А завтра с утра – на работы ее. И чтобы жопа в мыле – морда в грязи! Пахала не разгибаясь! Иначе ты у меня вместо нее колючку своим хреном драить будешь! И где у меня доклад по беглянкам? Почему зверюг накормил, мразь? Тебе кто команду давал?

Я уже не слушаю эти слова. Получаю несильный пинок ботинком под зад и уползаю в сторону мусорки. Ну, вот я и сдала зачет. Пах горит огнем. Но я не обращаю внимания на этот зуд. Боль была вчера. А сегодня так – нежная ласка. Бегу к своему спальному месту.

Пять столбов. Восемь рядов колючей проволоки вдоль и еще два ряда крест на крест. С одной стороны четыре шага, с другой стороны четыре шага, и девять шагов в длину. И все это я должна очистить грудками. А колючку – сосочками. Прямо счаз. Так и буду делать, особенно когда за мной никто не наблюдает. Разбежались. На глаза мне попадается железная пластинка. Зажимаю ее грудками и к столбу всем телом. Скрип. Нужно не так резко, а аккуратненько. Чтобы не так слышно было. Нужно только приноровиться и дело пойдет. Я скотинка ловкая и умелая. У меня получится.

И в самом деле получается. Через полчасика я уже половинку столба очистила. Там куда достать смогла. Столб он высокий. Метра два. Неудобнее всего наверху чистить и у самой земли. Ну, наверх я по досточке забираюсь. Мало ли кругом какого мусора валяется. А для того, чтобы внизу очистить – нужно на живот ложиться и по земле елозить. Железкой ржавчину соскрести. Потом отполировать тряпочкой. Грудки все равно горят огнем. Всего один столб, а я на них чуть ли не мозольки натерла. И молоко брызжет. Набухли мои сисечки очень. И если на них надавить, даже слегка, то на сосочках выступают белые капельки молочка. Но так даже лучше. Я нашла у мусорки классный резиновый кругляшок. И он очень хорошо к сосочку прилипает. Ржавчина с колючки очень быстро и легко очищается.

К мусорке пока не подходит никто. Я немного расслабляюсь. И не замечаю, как сзади подходит юнкер Германов. Я едва-едва успеваю стряхнуть кругляшок с сосочка.

– Так-так, сучка. Работаешь?

– Да, господин, – робко отвечаю я.

– Хорошо. Старайся лучше. Я потом проверю, – и я вижу, как он бросает на землю половинку буханки хлеба. Целой свежей буханки. А потом он сразу поворачивается и уходит. Не подобрал хлеб. У меня на глазах слезы наворачиваются. Неужели это он мне принес. Мне, скотине низшей категории? Специально для меня брал? Спасибо тебе, господин. Приглашения мне давать не нужно. Я быстренько бросаюсь к хлебу. Ой! Он еще даже теплый! Свеженький. Я зажимаю его между коленок и прыгаю на корточках обратно к колючке. Вначале хлебушек нужно раздавить. Чтобы работницы не отобрали такое богатство. А потом можно наклоняться и отщипывать губками по маленькому кусочку. Смаковать это лакомство.

Я и не заметила, как очистила уже пять струн колючки из восьми на одной стороне. Те, до кого можно было дотянуться грудками с земли. Выше – нужно на ящик вставать. Так я еще две струнки грудками почищу. А верхнюю самую – пластинку металлическую в зубах зажму. А буханочку-то я еще только начала. Заныкала аккуратненько, чтобы не заметил никто. Ждет она меня. И пока я пребывала в мечтах и работе, не заметила, как весь лагерь на общее построение выгнали. А мне-то строиться не нужно. Девчонки в строю стоят, а я проволку чищу. А могу и не чистить, а только изображать. Свобода!