Бордель в концлагере Глава 4. Свежатинка

Мне показалось, что ровно через минуту раздался крик дежурной:

– Встать! Посетители!

Я с трудом разлепила веки и медленно, еще не проснувшись, встала в проходе у кровати. Все старенькие уже стояли, раздвинув ноги и улыбаясь. Я тоже раздвинула, а улыбка вышла кривая – я зевнула. Тут я увидела у дверей нашего оберштурмфюрера и еще несколько офицеров. Я скосила глаза – Лия стоит, как положено, Яна – тоже.

– Ну, что, попробуем свежей пизды? – оберштурмфюрер махнул рукой в нашу сторону. Было видно, что он пьян в стельку. Офицеры одобрительно заржали. (“Да они все пьяные! Что они с нами сделают...”) – Старухи, в койки! Стоять только новеньким. Прошу, г.. господа, выбирайте!

Он двинулся по проходу, за ним – пять офицеров (“Только не меня, только не меня. Боже, пожалуйста!” – все внутри сжалось, меня охватила волна ужаса).

Не дойдя немного до нас, он остановился около девушки с длинной косой из нашего класса, у нее было две ленточки (“Рута, – вспомнила я”).

– Как, ничего, Вилли? – он обнял за плечо высокого чернявого гауптштурмфюрера. У девушки на лице застыла вымученная улыбка. Ее била крупная дрожь.

– Долго ждать, шлюха? (“Вот и еще кто мы теперь”).

– Г.. гос.. по.. дин оф.. фицер? – еле выговорила она. Улыбка сошла с ее лица, она, побледнев, вопросительно смотрела на оберштурмфюрера.

– Тебе, блядь, не объяснили, что ты должна делать, когда к тебе подходит офицер? Счас я тебе еще раз объясню, на всю оставшуюся жизнь запомнишь, правда, недолгую. Накажем?– это офицерам.

– Подожди, Ганс, давай сначала попробуем, – заступился Вилли.

Рута судорожно подняла руки, вынула свои небольшие грудки из выреза рубашки и стала поднимать и сжимать их, с ужасом глядя на них.

– Дальше! – она отпустила грудки, они так и остались сверху, подняла подол до пояса, перехватила его одной рукой, а другой раздвинула губки и выпятила низ живота к ним. Гауптштурмфюрер протянул руку и стал пальцами водить по ее щелке, забираясь внутрь.

– Целка. Сухая.

– Ничего, плюнешь, и пойдет как по маслу.

– Ладно, давай посмотрим жопу.

Она повернулась на ватных ногах, еще шире радвинула ноги и наклонилась.

– Жопу кто раздвигать будет?– Фишер своей плеткой хлестнул ее по попе.

Рута качнулась вперед и быстро, взявшись руками за половинки, стала раздвигать их.

– Шире! Я что, носом должен тебе в жопу лезть? У нас для этого кое-что другое есть,– она изо всех сил тянула половинки в стороны. Фишер рукояткой хлыста стал ковырять в ее задней дырочке. Все мы стояли, замерев от ужаса происходящего. – Правда целка! Попробуй! – Вилли стал совать в ее дырочку палец (“Мы не люди. Мы бляди, шлюхи. Нас щупают, как лошадей”).

– Ну, ладно, уговорил. Распечатаю, – он стал снимать портупею.

– Давай, шлюха, в койку, счас тебя компостировать будут! – приказал оберштурмфюрер.

Рута распрямилась, невидящим взглядом оглянулась на мужчин, потом по сторонам. По щекам ее текли слезы.

– Не надо, ну, пожалуйста, не надо! – она, плача, умоляла Фишера. Поняв, что помощи ждать неоткуда, она обреченно вздохнула, сделала пару шагов и упала на кровать ничком.

– На спину, блядь! Тебе сначала пизду распечатают. И ноги к сиськам! – командовал чуть протрезвевший Фишер.

Рута послушно перевернулась, поерзала, устраиваясь, потом, видно вспомнив, зачем она легла, подняла рубашку к горлу и, взявшись руками под коленками, прижала широко раздвинутые ноги к груди.

– Шире ноги, сиськи не загороживай, чтобы лапать было удобно! – она растянула ноги широко, как могла. Теперь хорошо была видна ее розовая раскрывшаяся щелка, темная дырочка попы и небольшие красивые грудки с маленькими розовыми сосками. По лицу ее катились крупные слезы.

Вилли успел уже спустить брюки. Он залез на кровать и стал устраиваться между ее ног.

– Черт, не стоит. Перебрали мы сегодня, – он встал, подошел к ее лицу и ткнул свою сосиску ей в губы. – Подними его, а то я до утра тебе буду целку ломать.

Рута повернула голову, обхватила головку (“залупу, это я теперь знаю”) губами, и он стал пихать свой член вперед и назад, положив ей руку на затылок.

Никто не произносил не звука, никто не двигался, кроме этой пары.

– Хватит, а то я сейчас кончу, – его член уже стоял, он был длинный и тонкий, с блестящей головкой. Он опять влез на кровать, устроился между ног девушки, смачно плюнул ей прямо в пизду, взялся рукой за свой член и приставил к ее дырочке. – Ну, готовься, сейчас станешь настоящей блядью! – его зад подался вперед, он навалился на нее.

Она завизжала, отпустила свои ноги и руками попыталась отпихнуть его.

– Чего орешь? Уже все, целки больше нет, – он схватил ее за грудь, стал выкручивать ей сосок, продолжая долбить ее.

– Поздравляю, гауптштурмфюрер! Молодец! Вот что значит арийский член! – кто-то из офицеров хлопал его по голому заду.

Это продолжалось довольно долго, его зад качался туда и обратно, руки девушки, сжатые в кулачки так, что побелели суставы, бессильно лежали вдоль тела, глаза ее были закрыты, она только громко стонала в такт его качкам и все повторяла:

– Мама! Мамочка!

Он кончил, слез с нее. Она лежала с широко раскинутыми, согнутыми в коленках ногами. Весь низ живота и бедра были запачканы бело-розовой жидкостью (“Сперма с кровью”).

– А чистить и благодарить? – это влез оберштурмфюрер. – Ты мне контингент не разбалуй.

Вилли подошел к изголовью кровати. Рута открыла глаза, с ужасом посмотрела на свой живот, прижала ладонь к низу живота, сжала ноги и громко заплакала. Он посмотрел на Фишера, размахнулся и дал ей звонкую пощечину. Голова девушки откачнулась в сторону, плакать она перестала. Посмотрев на висячий член гауптштурмфюрера, перепачканный спермой и кровью, она свободной рукой взяла его за основание двумя пальчиками, подняла к губам и лизнула. Посмотрев в лицо Вилли, поняв, видно, что может быть еще хуже, она с гримасой отвращения взяла его в рот. Потом облизала со всех сторон. Еще раз подняв глаза, высунула язык и стала облизывать его яйца. После этого, прокашлявшись, тихо проговорила:

– Спасибо, господин офицер.

– Громче! И за что спасибо! – оберштурмфюрер, похоже, злился.

– Спасибо, господин офицер за то, что порвали мне целку! – прокричала она, краснея.

– Давай сюда ленту. Да не эту, розовую! Голубую – через десять минут. Ха-ха-ха! – ему понравилось собственное остроумие. – Ну, господа, кто будет распечатывать ее жопу?

Вышел невысокий штурмбанфюрер, лет сорока, и стал снимать портупею. Девушка открыла рот, оттуда вырвался крик:

– Не надо! Я уже ведь... Хватит! Будет больно... Помогите кто-нибудь!

– Становись раком, блядь! Накажу! – наш Фишер замахнулся плеткой. Рута отшатнулась и стала переворачиваться, становясь на колени. Промежность она все так же крепко прижимала ладошкой. Не забыв раздвинуть ноги, она подтянула к горлу спустившуюся рубашку.

– Жопу раздвинь, руку убери, шлюха!– она оторвала руку от письки и стала растягивать половинки попы. Между ног было мокро, из посиневших губок сочилась бело-розовая смесь.

Штурмбанфюрер спустил брюки. Хуй у него уже стоял, но какой! Не очень длинный, но такой толщины, что его короткие пальцы не сходились на нем (“Неужели и такие бывают? Как же он влезет? Он же порвет ей всю попу...”). Подходя к ней, он неторопливо дрочил его (“Такая залупа и в рот не влезет...”). Рута, видимо тоже увидела, что сейчас полезет в нее.

– Мамочка, спаси меня, не надо! – ее голос вдруг охрип. – Ой! – это он всунул палец в темную дырочку и стал ввинчивать его внутрь. Одновременно он воткнул свой хуй в ее пизду. Покачав пару раз, он вытащил блестящий от слизи член и приставил его к дырочке в попе. – Мамочка, мамочка, – осевшим голосом причитала Рута.

– Ну, поехали! – сказал штурмбанфюрер и сильно надавил. Рута охнула и подалась вперед. Он схватил ее за косу, накрутил ее на руку, так, что голова Руты задралась вверх, и надавил еще раз. – Расслабь жопу, ссука! – от напряжения Рута громко пукнула. Видно было, что она опять покраснела. – Не идет никак, целка.

– Тебе помочь? Давай я ее плеткой, сразу расслабится, – он слез с нее, и Фишер стал хлестать ее плеткой по попе, по промежности, оставляя красные полосы. Рута завизжала:

– Не надо, я сама, я все сделаю!

– Жопу держи шире и расслабляй, как будто срешь! Попробуй теперь.

Штурмбанфюрер опять влез на нее, накрутил косу на руку, засунул хуй в пизду, вынул, плюнул ей прямо на дырочку и приставил к ней член. Видно было, что Рута изо всех сил тужится, ее лицо покраснело от напряжения, она опять громко пукнула.

– Вот – вот, это правильно, – похвалил он, хлопнул ее по исполосованной попе и с силой вдавил свой член.

– А-а-а… – зашлась в крике Рута.

– Головка прошла! – доложил штурмбанфюрер. Он еще раз навалился. Видно было, как его яйца стукнулись о попку Руты. – Есть контакт!

– Поздравляем! Молодец!– офицеры улыбались, а Рута охрипшим голосом все тянула свое “А-а-а...”, качаясь вместе с его задом:

– Упирается во что-то. Говна много, что ли? Ты, шлюха, срала сегодня?

– Н... нет... А-а-а... М... мамочка... А-а-а... Ой... Больно... А-а-а... Пустите... А-а-а...

Он кончил довольно быстро, вытащил хуй, испачканный в чем-то коричневом и красно-розовым. Из огромной рваной дыры Руты толчками выливалась смесь крови и спермы.

– Здорово ты ей жопу порвал. Как же ее завтра ебать будут? – задумчиво сказал Фишер. – Ладно, переживет. А говна сколько... Эй, бляди, чтоб с утра все делали клизмы! Кто-нибудь пожалуется, что попал в говно, запорю! А ты, ссука, облизать и поблагодарить! Больше никому напоминать не буду. Смотрите.

Рута с трудом распрямила колени, сначала легла на живот, повернулась на бок и, всхлипывая и плача, попыталась сесть. Видно было, как ей больно. Вся простыня была в розовых пятнах. Рубашка тоже была в сперме и крови. Сесть ей удалось с третьей попытки. Штурмбанфюрер поднес к ее носу измазанный кровавым говном хуй:

– Понюхай, как пахнет твое говно! – она отшатнулась. – Чисти!

Закрыв глаза и стараясь не дышать, Рута открыла рот и высунула язык…

– Смотри, чтобы все чисто было! – пришлось открыть глаза, взять увядающий член в руку и начать облизывать. Иногда Рута убирала язык, закрывала рот и судорожно глотала, борясь с тошнотой. Вылизав напоследок яйца, она подняла голову, посмотрела ему в лицо и громко сказала:

– Благодарю за целку!

– Дура, за целку ты уже благодарила. Что тебе сейчас порвали? Напомнить? – лейтенант помахал плеткой.

– Спасибо за порванную жопу, господин офицер! – Рута уже хорошо усвоила урок.

– Ладно. Пойдем дальше, – он сорвал с нее последнюю ленточку.

Рута сидела в той же позе, поворачивая голову вслед им. На ее лице читалось облегчение. Для нее все уже кончилось (“На сегодня”).

Следующая была Яночка. У меня похолодело все внутри.

Вся компания остановилась около нее. Яночка с улыбкой раздвинула вырез рубашки, полностью обнжив всю свою детскую грудку. И взялась пальчиками за сосочки. Вынимать ей было нечего. Внизу блестела совсем детская щелка, просто разрез, без намека на губки. Помяв соски, она подняла подол к горлу, опустила одну ручку вниз и, раздвинув свою щелку, выпятила вперед животик. Она совсем не стеснялась (“Господи, совсем ребенок! Что они с ней сделают...”). Наш начальник пальцем потер ей письку.

– Повернись! – она послушно сделала все, как учили. Приласкав ее письку и попку, он повернулся к офицерам. – Что, слюни текут? К сожалению, пока можно только смотреть и облизываться. На нее особый заказ – сам герр комендант завтра займется ею. – Встать и повернуться! Поняла? Если кто-нибудь полезет к тебе, говори, что тебя нельзя трогать по приказу коменданта. Дежурная, проследить!

У меня отлегло от сердца. Но тут же все снова опустилось (“Лия! Сейчас ее очередь!”).

Лия тоже послушно выполнила все, что положено. У нее, в отличие от Яны, уже припухли намечающиеся грудки, да и на письке наметились толстенькие половые губки.

– Этих тоже, – он кивнул на меня, – не трогать. Две сестренки. Они завтра покажут нам спектакль. Приказ начальника борделя. Все слышали? – он строго посмотрел на дежурную (“Неужели пронесло?” Волна радости охватила меня. Я даже не обратила внимания на его последние слова. – “Не сейчас, еще не сейчас!”– не знаю, за кого я больше радовалась, кажется, как ни стыдно это сознавать, за себя больше).

Они двинулись дальше.

– Господа, начальник разрешил сегодня только две целки распечатать. Так что выбирайте – посмотрим еще одно зрелище, и можете приступать к остальным.

Офицеры, изредка останавливаясь, дошли до конца нашего ряда, и перешли к шеренге напротив. Там стояло только шесть девушек, все старожилки, кроме стоящей у дверей дежурной, лежали в кроватях. Из этой шестерки только две были с красными ленточками. Они обреченно опустили головы. Остановившись около первой, лет восемнадцати, они долго разглядывали и ощупывли ее прелести, громко обсуждая их. Оставив ее стоять с растянутым задом, они подошли к соседке, последней целке. Это была Рахиль из нашего гетто, девочка – моя ровесница, как говорят “еврейская красавица”, с точеной фигуркой и очень большой грудью. Грудь вызвала у них особенный интерес, они все долго щупали, мяли, сжимали ее, покручивали большие ярко-красные соски. Ей было очень стыдно, она стояла вся красная с поднятой рубашкой, одна рука раздвигает выдающиеся вперед лепестки губок, глядя в лицо каждому ощупывающему ее. Громкое обсуждение закончилось в ее пользу (“Или наоборот?”).

– Вперед, блядь жидовская, в койку, принимай позу! – она покорно легла, прижала коленки к груди, потом, вспомнив, широко развела их и уставилась в потолок, закусив губу. – Ну, кто будет ее распечатывать? – сразу трое хотели подойти поближе. – Господа, подождите. К сожалению, у нее только одна целка, кроме жопы. Итого, нам нужно выбрать двоих. Давайте сделаем так. Покажите ей свои инструменты, пусть сама выберет, каким ее продырявить. А остальные двое попробуют ее сразу в две дырки. Как предложение? Принимается.

Все трое быстро сняли штаны и, подрачивая стоящие дубины (“Насмотрелись, гады, нащупались!”), подошли к изголовью.

– Выбирай, ссука! Давай на вкус, лижи! – она повернула голову. Лизнула кончиком языка все три головки, протянула руку и хотела уже показать на самый маленький, но, подумав, наверное, что в зад большим будет больнее, показала на самый толстый и длинный. Потом повернула голову, снова уставилась в потолок с закушенной губой и взялась за коленки.

Счастливчик гордо посмотрел на офицеров и стал устраиваться у нее между ног. Плюнул себе на ладонь, растер плевок по ее раскрытой щелке, потом по своей залупе, охнул и со всего размаху всадил дубину в девушку. Она только застонала сквозь сжатые зубы и прокусила губу.

– Есть! Поздравляем!

Девушка, все также глядя в потолок, не издала больше ни звука, пока он качал свои голым волосатым задом.

Она с виду бесстрасно облизала его член, стараясь не смотреть на кровь и сперму между ног, и громко, без всякого выражения полагодарила:

– Спасибо за сломанную целку, господин офицер! – сама протянула лейтенанту розовую ленточку.

– Ну, а теперь сделаем так – ты ложись на спину, – это одному из стоящих с поднятым хуем, – ты, блядь, садись на него пиздой, да не так, жопой к ногам, как же к тебе в жопу полезут, а?– она, ни на кого не глядя, без всякого выражения на лице села ему на живот, нащупала рукой его хуй, приподнялась, сама насадилась на него и осторожно опустила попу. – Эй, прыгай на нем, тебя подгонять надо? – лейтенант огрел ее плеткой по попе. Все так же молча она стала приподниматься и опускаться на нем. – А теперь подготовь жопу для хуя! – она послушно нагнулась и раздвинула половинки, показав темную сморщенную дырочку. – Давай, твой выход, – третий влез на них сверху, поплевал на ее дырочку, поковырял в ней пальцем, растер свой хуй, и воткнул. Я ожидала воплей, просьб, но ничего этого не было. Она только стонала сквозь сжатые зубы и прокушенные губы. Когда они оба кончили, верхняя дырочка разошлась, края ее бали ярко-красные, из огромной дыры выплескивалась сперма. Из пизды тоже – с кровью. Она с виду бесстрасно облизала нижнего, сказала:

– Благодарю за науку, – вопросительно посмотрев на Фишера – правильно ли я говорю? Он кивнул.

У второго вся залупа была в говне (“Сейчас она сорвется...”). Но нет, она с виду спокойно облизала его, проглотив все, вытерла ладошкой рот, сказала:

– Спасибо за порванную жопу, – спокойно развязала голубую ленточку, протянула ее лейтенанту, улеглась на спину на кровать и опять уставилась в потолок (“Вот это характер! Я так не смогу...”).

– Ладно, я сегодня добрый. Дарю еще одну нетронутую жопу. Выбирайте, – все теперь стояли, нагнувшись и растянув попки. Они долго выбирали, пробуя пальцами, мяли попы, залезали в письки, обсуждая достоинства и недостатки каждой. Мы наблюдали за этим стоя (“Как на базаре. Мясо выбирают. Мы и есть мясо...”), мы в этом не участвовали (“Наш спектакль завтра. Так он, вроде, сказал?”). Наконец, одной девушке, лет восемнадцати, ее имени я не знала, велели лезть на кровать и становиться раком. Все выпрямились и наблюдали за ними. На ее симпатичном личике появился ужас, она отпустила подол рубашки, прижала руки к лицу и закричала:

– Нет! Не хочу! Не надо! Не буду!

– Ты блядь, ты живешь только для того, чтобы удовлетворять всех! Что ты хочешь или не хочешь, никого не ебет! В койку!

– Нет, пожалуйста, пожалейте, – канючила она.

Фишер кивнул офицерам, двое потащили ее на кровать, прижали голову и руки к подушке, еще двое растянули ей ноги, согнув коленки и задрав рубашку. Выпяченная вверх голая попа мелко дрожала. Кто-то уже снял штаны и залез на нее.

– Пожалуйста, не надо, пожа... а-а-а!– это уже он качался на ней. Теперь слышался только ее непрерывный вопль. Наконец, он слез, подошел к ее лицу и стал тыкать грязный член в зареванное лицо. Губы она не хотела разжимать. Он сдавил ей щеки, зажал нос, губы раскрылись, и хуй исчез во рту. Она ничего не делала сама, поэтому он надавил на ее затылок и стал просто ебать ее в рот. Скоро это ему надоело, он отошел от нее. Теперь уже Фишер сам сорвал с нее последнюю голубую ленточку.

– Я так понимаю, благодарить ты не собираешься? Так, господа. За неповиновение у нас принято наказывать. Тащите ее туда, – он показал на стену против двери.

Двое офицеров поволокли упиравшуюся девушку туда. Сврху свисали четыре кольца – я не обратила на них раньше внимания. Руки и ноги девушки пропустили в кольца, завинтили винты, чтобы она не вырывалась, и стали тянуть веревку, свисающую вниз. Кольца, держащие ноги, поползли вверх, и скоро она висела, как в шпагате. Рубашку сорвали. Она непонимающим взглядом нашла Фишера и, заикаясь, прошептала:

– Я больше не буду. Честное слово. Я буду слушаться (“Как в школе. Или дома”).

– Сразу нужно было слушаться, – ласково сказал лейтенант.– А теперь поздно. Сейчас ты получишь 15 плетей по пизде и пойдешь в солдатский бордель. Хотя, какой солдат захочет ебать кровавое мясо? Пожалуй, придется тебя отправить к заключенным. Используют твой рот и жопу.

– Не надо, господин оберштурмфюрер! Я буду хорошо себя вести! Я все буду делать!

– Конечно, будешь. В бараке тебя никто спрашивать не будет. Считай, что завтра твой последний день. Хотя, весь день ты не протянешь. С разорванной пиздой на пятом мужике концы отдашь. Ну, приступим.

Первый же удар рассек ее губки, закапала кровь. Я думала, что орать сильнее, чем орала она, когда ее ебали в попу, нельзя. Оказывается, можно. Она визжала так, что закладывало уши. Скоро она охрипла, потом только мычала. Наконец, она замолкла, голова ее свесилась на бок. На месте пизды было кровавое месиво, из которого часто капала кровь.

Оберштурмфюрер остановился, похлопал ее по щекам, отогнул веко.

– Отключилась. Ладно, осталось всего два удара, простим. Все одно, завтра заебут насмерть. Отвяжите и киньте это мясо в подвал. Я пришлю потом солдат забрать ее. Дежурная, не забудь вытереть пол!

Потрясенные, мы молча проводили взглядом нашу бывшую подругу.

– Господа, теперь свободный поиск. Сами ебите, кого хотите. Только целок больше не рвать. Целки, в койки! Да и с нетронутыми жопами тоже, – мы поспешно улеглись. – Все, что стоит – ваше, ебите, у кого стоит, – он заржал над собственным остроумием.

Господа разбрелись по спальне. Скоро слышался только скрип пружин, да поднимались вверх голые мужские задницы.

Наконец, они ушли. Дежурная подошла к Руте, первой изнасилованной девочке (“Уже не девочке. Женщине? Наверное, шлюхе... ”), подняла ее опущенный подбородок:

– Не реви, успокойся. Все через это прошли, остальные пройдут завтра. А у тебя все позади. Боль пройдет, я потом тебя помажу мазью, а сейчас – все выебанные снимают простыни, рубашки, идут подмываться, получают чистое белье и всем спать. Завтра тяжелый день – подъем в 6-00.

Я думала, что не смогу заснуть, но отрубилась сразу же, как только голова коснулась подушки. Сначала мне снилось, что меня заталкивают в барак к заключенным, меня хватают за все места, во все места тыкается множество хуев, меня заваливают на нары и... Я проснулась от собственного крика. В писе было мокро (“Я что, кончила во сне? Как стыдно...”). Все новенькие девочки во сне всхлипывали, что-то несвязно говорили. Многие держали руки между ног, у писи.

Я опять закрыла глаза. На этот раз мне приснился наш дом до войны, все живые и веселые – мама, папа, бабушка и Лия. И я, живая и веселая.