Анна и кол Часть 1

Испустив хриплый стон, Анна без сил распласталась на измятых простынях. Она ощущала восхитительный покой и тепло, разливающееся по ее усталому разгоряченному телу. «Это было просто восхитительно…», – мысли молодой женщины были такими же расслабленными и ленивыми, как и она сама. Ее нежная кожа блестела капельками пота в неровном свете единственной свечи, понемногу оплывающей у изголовья широкой кровати. Рядом с Анной лежал уткнувшись лицом в подушку обнаженный мужчина, чьё тяжелое дыхание быстро сменилось спокойным сонным похрапыванием. Его семя сейчас теплой медленной струйкой стекало меж ее расслабленных ягодиц, чуть щекоча и лаская их. Анна улыбнулась, улыбка вышла и полной жалости, и довольной одновременно: «Мужчины… С ними всегда одно и то же…». Она неуверенно подняла руку, но, в конце концов, передумала тормошить своего любовника – сегодня тот превзошел самого себя и был достоин полного покоя. Анна повернула голову и посмотрела на оплывшую толстую свечу. Она удивленно подняла брови – когда Горан вошел в ее спальню в ней было добрых десять дюймов высоты, а теперь осталось не более полутора… Как обычно, время пролетело совершенно незаметно…

Анна улыбнулась. Она вспомнила их первое знакомство, если то, что произошло в этой спальне чуть больше года назад, можно было так назвать. Горан был грабителем – дерзким, самоуверенным, который средь бела дня забрался в их дом с вполне определенной целью. Анна обнаружила его в собственной спальне, когда тот деловито рассовывал по карманам ее драгоценности. Не успела баронесса и рта раскрыть, как грабитель одним кошачьим движением оказался рядом и прижал к ее шее кинжал. Сердце баронессы ушло в пятки – помощи ждать было неоткуда: ее горничная только что ушла на рынок, прочие слуги были в людской или на кухне, а мужа вообще не было дома. Как обычно… Тому, что произошло потом, Анна до сих пор не могла найти объяснения, не могла – да и не хотела. Несколько долгих мгновений они с грабителем смотрели друг на друга, и почему-то Анне все меньше и меньше хотелось звать на помощь. Она просто утонула в черных глазах своего будущего любовника. Поражаясь самой себе, Анна небрежным движением отвела кинжал и крепко поцеловала в губы опешившего от неожиданности грабителя. А потом все случилось как бы само собой, и только когда все кончилось, и баронесса вот так же, как и сейчас, обнаженная и счастливая, лежала на измятой постели, мужчина приподнялся на локте, нежно привлек к себе и сказал:

– Меня зовут Горан…

Случилось то, что случилось. Она ни о чем не жалела и никогда не раскаивалась в содеянном, ибо в свои неполные восемнадцать Анна чувствовала себя женщиной, которая видела в жизни всё и вся, и теперь должна смириться с неизбежным, чтобы спокойно дожить оставшиеся ей дни. По крайней мере, ничего хорошего она для себя уже не ждала.

Анна происходила из очень древнего, но постепенно зачахшего и обедневшего рода. Ей еще не исполнилось и трех лет, когда погибли ее родители, а немногие оставшиеся родственники отдали осиротевшую малютку на воспитание в монастырь. Десять долгих лет весь ее мир ограничивался высокими стенами монастыря. Кроме молитв Анну вместе с другими девочками из знатных семей учили грамоте, рукоделию и тому, что называлось "благородными манерами".

В монастыре ей жилось совсем неплохо. Анна легко привыкла к строгому распорядку дня и почти ничего не знала о том, что делается за высокими монастырскими стенами. А затем все кончилось в один миг. Едва Анне исполнилось четырнадцать лет, как родственники забрали ее из монастыря и вскоре выдали замуж за барона, который был старше ее на двадцать лет и на целую жизнь. Разумеется, никому и голову не могло прийти поинтересоваться мнением юной невесты – все бы только рассмеялись, если бы им предложили подобную чушь. Вполне достаточно и того, что барон был богат и имел большой вес при дворе герцога. Анна впервые увидела своего супруга уже перед алтарем, а затем потянулись безрадостные дни замужества.

Барон быстро охладел к своей юной жене, во многом этому способствовала полная неопытность Анны в любовных утехах – в монастыре этому не учили. Ее муж, большую часть жизни проведший в походах и войнах, привык к вольному общению с женским полом, и его приводила в бешенство набожность и целомудрие жены – достойной воспитанницы женского монастыря. Анне не помогла ни стройная фигура, ни милое личико, ни дивные каштановые волосы, ни крепкая грудь… Барон все равно предпочитал ей более опытных и покладистых баб, выполнявших все его фантазии и при этом не цитировавших Святое Писание. А когда к тому же выяснилось, что юная баронесса никак не может осчастливить мужа рождением наследника, то барон вообще перестал интересоваться ею. Чтобы не дать повода для досужих сплетен он теперь лишь изредка посещал жену, наскоро исполнял свой "супружеский долг", а затем снова надолго покидал ее. Теперь практически вся жизнь Анны протекала в четырех стенах замка барона, либо в тех же четырех стенах его городского дома. С собой муж ее никуда не брал, а без него Анна не могла даже появиться на улице – строгие правила этикета и предрассудки не позволяли ей даже нос высунуть за порог дома. Дом – церковь – дом, вот и все, что ей позволялось. И везде в сопровождении множества слуг…

В свете юная баронесса знакомых завести не успела, так что неудивительно, что у практически лишенной нормального человеческого общения женщины ее единственной подругой стала Флора, ее горничная. Эта девушка была дана Анне родственниками вместе с прочим приданным, и, несмотря на врожденную дворянскую спесь, баронесса общалась со служанкой почти на равных. Молодая баронесса могла поговорить по душам только с ней, и со временем девушка была посвящена во все её секреты, радости и печали. Анна, привыкшая всем делиться со своей единственной подругой, в тот же вечер рассказала ей обо всем – и как она познакомилась с Гораном, и что между ними было… И как тот ушёл тем же путём, что и пришел – через окно, поклявшись напоследок ей в вечной любви и оставив Анне все её драгоценности. Анна рассказала Флоре абсолютно всё – ей просто было необходимо с кем-то поделиться своим счастьем.

Флора была всего на пару лет старше Анны, но свою невинность эта бойкая жизнерадостная девушка потеряла намного раньше. Посвященная во все секреты своей хозяйки, она прекрасно понимала, отчего так чахнет ее добрая госпожа. Узнав о связи Анны с разбойником, Флора даже обрадовалась – ей было очень жаль свою добрую госпожу, столь несправедливо лишенную счастья в супружеской жизни. Она сама уже давно подумывала, как бы половчее подвести свою слишком целомудренную и набожную хозяйку к мысли о том, что все мужчины, в общем-то, устроены одинаково, и если нельзя добиться любви от законного мужа, то, по крайней мере, удовольствие можно получить и от кого-нибудь еще. А тут так кстати подвернулся этот шустрый разбойничек, в один миг излечивший ее молодую хозяйку от хандры! Язык у девушки был хорошо подвешен, и Флора сумела рассеять сомнения Анны и объяснить, что если делать все с умом, то никто ничего никогда не узнает. А там глядишь, и ребеночек появится, чем черт не шутит… И опять же, никто не узнает, ведь Горан с виду похож на барона – такой же высокий, черноволосый и черноглазый. А уж она-то со своей стороны поможет своей госпоже – в отличие от запертой в собственном доме баронессы, Флора могла свободно ходить по городу и передавать весточки Горану, помогая встречаться двум влюблённым… Не сразу, но в конце концов Анна согласилась с доводами своей верной служанки и решилась продолжить связь со своим опасным любовником.

Тревога привычно кольнула сердце Анны. Вот уже больше года длилась ее связь с Гораном – совершенно безумная и всепоглощающая, и этот год был самым лучшим в жизни баронессы. Тот, кто хорошо знал Анну, никогда бы не поверил, что эта холодная и властная аристократка, твердой рукой правившей домом и слугами, была способна на такие чувства. Она и сама себе временами удивлялась, но ничего не могла поделать с этим. Только в объятиях Горана Анна была по настоящему счастлива и, наконец, узнала, что в отличие от супружеского долга, близость с мужчиной способна приносить ни с чем неописуемое удовольствие. А то, что на плече ее любовника синело клеймо каторжника, было для Анны совершенно не важно. Наоборот, это придавало какую-то особую остроту их тайным встречам. Она старалась быть очень осторожной, и до сих пор все проходило гладко, хотя в глубине души Анна понимала, что ничем хорошим это закончиться не могло. Но безумная в своем счастье женщина гнала прочь страшные мысли, стараясь не думать о том, что ее ждет, если все откроется. Незаметно для себя Анна задремала, но она была спокойна – как всегда, когда к ней приходил Горан, ее верная Флора караулила под лестницей и должна была перед рассветом разбудить их…

Тяжелый удар обрушился на дверь, и та с треском распахнулась, повиснув на одной петле. Жалобно звякнул отлетевший к стене засов… Спальня сразу наполнилась светом факелов и топотом ног. Анна еще хлопала глазами, ничего не понимая после сна, как Горан вскочил с кровати и метнулся к окну, в его руке блеснул невесть как оказавшийся в ней кинжал. Ловко сбив с ног нескольких нападавших, Горан высадил окно стулом и выпрыгнул следом за ним. С улицы донеслись громкие крики – его там уже ждали. Западня была расставлена по всем правилам…

Онемевшая от ужаса Анна сидела на своей кровати, прижав к груди одеяло. В спальне было непривычно ярко от света факелов, которые держали в руках трое мужчин, одетых в ливреи с фамильным гербом барона. Вдруг из коридора донеслись тяжелые шаги, и в спальню вошел гигант шести футов роста, с чертами лица, будто бы вырубленными из гранита. При виде его Анне сразу захотелось стать невидимой или очень-очень маленькой – это был Гуго, ее муж, единственный человек, которого баронесса боялась до спазмов в животе. И в более спокойной обстановке барон славился своим крутым нравом, а уж теперь… Анна потянула одеяло еще выше, по-детски стараясь спрятаться от опасности, её всю трясло от страха и нервного потрясения. Тем временем барон небрежным жестом велел слугам покинуть спальню, и те молча повиновались. Гуго забрал у последнего из них факел и с силой воткнул его в держак у двери, в мерцающем красноватом свете лицо барона показалось Анне страшной перекошенной маской.

– Итак, мадам, вас и на минуту нельзя оставить одну! – процедил Гуго, похлопывая плеткой по измазанному глиной голенищу сапога.

Было видно, как барон изо всех сил старается сдержать свой гнев. Анна вздрогнула и с вызовом посмотрела в лицо мужу:

– Вас не было рядом со мной значительно дольше!

Гуго угрожающе надвинулся на баронессу:

– Не вам мне указывать, где я должен быть и что должен делать! – от еле сдерживаемого бешенства у него играли желваки на лице, и чуть дрожал голос.

Вдруг барон сорвался и заорал прямо в лицо отпрянувшей жены:

– Ты грязная шлюха! Низкая тварь! Ты опозорила меня и выставила на всеобщее посмешище! Чтоб ты сдохла, ты… – ярость исказила и без того грубые черты лица барона. Изрыгая ругательства, он схватил за край одеяла и рванул к себе.

Анна с визгом соскочила с кровати, тщетно пытаясь увернуться от свистевшей плетки. Горящая огнём полоса пересекла ее плечи, еще одна досталась правому бедру и ягодицам. Закрываясь руками от жалящих укусов плетки, Анна затравленно металась между стеной и кроватью, тщетно ища пути к спасению. Прыгать в распахнутое настежь окно она бы никогда не решилась, а дорогу к двери перегородил разъяренный муж. В ужасе баронесса вжалась в угол, в глазах ее озверевшего супруга ясно читалась жажда убийства. На счастье Анны в спальню влетел запыхавшийся слуга.

– Господин барон!..

– Чего тебе?! – проревел Гуго и резко повернулся к слуге.

– Мы поймали его!

– Отлично! Тащите его сюда!

– Но…

– Что – но?

– Но боюсь, что он долго не протянет. Не гневайтесь, ваша милость, Зигги целил из арбалета в ноги этому молодчику, но тот споткнулся, и болт вошел аккурат под правую лопатку… И тут же кровь изо рта… Так что точно долго не протянет. А иначе бы ушел, как есть ушел бы, ваша милость, не гневайтесь!

Барон нахмурился и задумчиво потер подбородок, но потом просветлел лицом и хлопнул по плечу слугу, покачнувшегося от такой ласки:

– Ну и черт с ним, с этим дерьмом каторжным. Уж о ком, а об этом точно никто плакать не будет. Хотя хотелось бы с ним… побеседовать. Дерьмо! Клеймо на плече все видели?

– Точно так, ваша милость, все! И клеймо, и шрамы – всё, как в донесении указано. Ну и крепкий, чертяка… – возбужденно затараторил слуга, не забывая при этом пялиться на голую баронессу, сжавшуюся в углу.

Гуго заметил, куда направлен взгляд лакея и заорал:

– Пшёл вон отсюда, хам, хорош лясы точить! Скажешь Самуилу, чтобы выдал каждому по три золотых. И по кварте монастырской. А если узнаю, что кто-то языком лишнее трепет – вырву вместе с головой! Ясно?

– Да, ваша милость. Премного благодарен, господин барон, всё ясно. Чего уж тут неясного… – испуганно забормотал слуга, пятясь к двери.

Силы оставили Анну, и она опустилась на колени, умоляюще глядя на своего супруга. Баронесса благодарила судьбу, что лакей появился так вовремя, иначе Гуго как пить дать придушил бы ее, на этом самом месте… Анна плотно сжала колени – мужское семя продолжало вытекать у нее между ног, и баронесса молилась, чтобы Гуго не заметил этого. Ей было даже страшно представить, что он тогда сделает с ней.

Барон повернулся к жене и с брезгливостью посмотрел на ее нагое дрожащее тело. Анна стояла на коленях и покорно склонила перед ним голову. Барон ещё раз занёс над женой плеть, но передумал. Первый, самый страшный, приступ гнева уже прошёл, теперь в его душе горела холодная ярость и жажда мщения. Гуго стал нервно мерить шагами развороченную спальню, пиная ногами всё, что попадалось ему на пути. Так или иначе, он поквитается с этой грязной тварью, обесчестившей его доброе имя и репутацию. Анна предпочла ему беглого каторжника – ну что ж, тем хуже для неё, уж он-то знает, как герцог поступает с прелюбодейками. Гуго резко остановился и, не глядя на жену, глухим от бешенства голосом произнес:

– Анна, наш брак был благословлен самим герцогом, а вы прелюбодействовали с беглым каторжником, бунтовщиком и убийцей. Вы опозорили не только меня, но и запятнали имя нашего сеньора. Вы предстанете перед судом герцога, и пусть он сам решит вашу участь, – барон круто развернулся на каблуках и вышел из спальни, по дороге забрав с собой факел.

Анна осталась одна, но ее продолжало всю трясти от пережитого ужаса. «Почему Флора нас не предупредила?.. Что с ней?.. Бедный Горан, ты долго бегал от своей судьбы, но… Мне будет тебя не хватать…», – думала баронесса. Мысли путались. Темнота обступала ее со всех сторон, голова немного кружилась, к горлу подступала тошнота… Анна осторожно прикоснулась рукой к правому бедру. След от плетки вздулся и горел огнем, уже появилась дергающая боль… Что ее ждет теперь? Плеть, покаяние, монастырь? Или тюрьма на долгие годы… Или… «Нет, только не это! Нееет!!! », – Анна содрогнулась. Она вспомнила случайно подслушанную беседу двух служанок, которые судачили о недавней казни. На рыночной площади женщину посадили на кол за… За прелюбодеяние!!! У Анны перехватило дыхание, и всё внутри сжалось от ужаса. «Нет, он никогда не сделает этого… Нет, ведь я все же дворянка, а не какая-нибудь дворовая девка…», – уговаривала себя Анна. Герцог был жесток, но послать на кол аристократку… И тут же вспомнила, как всего полгода назад казнили двух дворянок, мать и дочь, из мелкопоместных. Кажется, за отравительство…

Баронесса обвела взглядом опустошенную спальню, в которой все было перевернуто вверх дном. Она слышала, как за сорванной, уныло скрипевшей на одной петле дверью топчутся лакеи барона, из выбитого окна тянуло холодом осенней ночи… Анна пришла в себя. Она поднялась с колен, подобрала с пола одеяло и рухнула на кровать, укрывшись с головой. Только под утро Анна забылась тревожным сном, в котором её мучили видения мрачных подземелий, цепи и осиновые колья…

– Госпожа, проснитесь… Госпожа! – кто-то настойчиво тряс ее за плечо…

Анна вздрогнула и открыла глаза. Судя по серому свету, падавшему из окна, солнце еще не встало. Окно было разбито и распахнуто настежь, три оплывшие свечи в подсвечнике едва разгоняли тьму…

– Флора, какого… – раздраженно начало было Анна, но вместо горничной на неё смотрело покрытое морщинами лицо Марты, старой ключницы барона – единственной из слуг, кому Анна не могла приказывать без согласия мужа. Она сразу все вспомнила, страх холодным комком подкатил к горлу…

– Где Флора? – спросила баронесса хриплым со сна голосом. Она уже догадывалась, что случилось с ее верной горничной.

– Флору еще ночью увели стражники. А сейчас они пришли за вами и велели поторопиться. Я приготовила вам воду, – лицо Марты было абсолютно бесстрастным.

«Вот и все…», – обречено пронеслось в голове у Анны, к горлу подкатил уже знакомый комок… Внезапно баронессу охватило странное, невиданное ей доселе возбуждение, когда путаются мысли, и все плывет перед глазами, но при этом хочется что-то делать, куда-то бежать, дать любой выход переполнявшему ее чувству страха. Она резко отбросила одеяло, соскочила с кровати и сделала несколько быстрых шагов к низкому табурету на резных ножках, на котором стоял большой медный таз для утреннего омовения. Баронесса нагнулась, и Марта принялась сливать ей подогретую воду из кувшина. Анна торопливо обмыла себя до пояса и чуть ниже, стараясь поскорее смыть следы мужского семени, оставшиеся после этой сумасшедшей ночи. Она не сразу почувствовала, что стоит совершенно голой на холодном полу, прямо на сквозняке. Окно выбито, дверь сорвана… Баронесса торопливо вытерлась поданным полотенцем и оглянулась. Ее ночная рубашка валяется скомканной посередине спальни, и на ней чернел грязный след от сапога… Анна зябко обхватила плечи руками. Дверь противно заскрипела уцелевшей петлей, и в комнату вошли две служанки, которые принесли ее белье и платье.

– Госпоже будет угодно одеться?

Анна молча кивнула, и служанки захлопотали вокруг нее. Привычная утренняя суета немного успокоила баронессу. Ей помогли надеть на себя тонкое шелковое бельё и тонкую нижнюю рубашку, натянули чулки, обули и причесали, заплетя ее длинные волосы в тугой узел на затылке. Анна поморщилась, когда кто-то из девушек неосторожно задел рубец на бедре, но промолчала, не став привлекать к этому лишнего внимания. Она и так чувствовала неловкость и стыд оттого что служанки видели следы от плети.

Анна покрутила в руках простое серое платье: со шнуровкой на груди, не новое, но чистое и аккуратно выглаженное. Она сразу узнала его – это было платье послушницы, в котором баронесса ходила до самого замужества. Она молча согласилась с выбором старой Марты – для нее, арестованной именем герцога, это простое платье подходило лучше всего. Но все же…

– Откуда взялось это за платье, Марта? – Анна не смогла удержаться от вопроса.

– Оно из сундука с вашим приданным, сударыня.

– Понятно… – задумчиво протянула Анна.

Кто-то из ее родни заботливо положил его в сундук, где платье пролежало все эти годы, дожидаясь своего часа. «Вот и пригодилось…», – печально подумала Анна. Баронесса, кусая губы и изо всех сил стараясь не заплакать, ступила в платье и натянула его. Скромное старое платье сидело на ней в самый раз, хорошо подчеркивая стройную фигуру и высокую полную грудь. Девушки помогли ей затянуть шнуровку на лифе и надели накрахмаленный чепец. Когда Анна посмотрела на себя в зеркало, то увидела в нем скромную послушницу, с бледным лицом, немного осунувшегося после ночного бдения. Анна задумчиво посмотрела на перстень с большим рубином и стянула его с пальца, положив в большую шкатулку возле зеркала. Она поколебалась еще мгновение – и положила рядом с перстнем свое обручальное кольцо. Что-то ей подсказывало, что эта часть жизни осталась в прошлом, а тащить в тюрьму фамильные драгоценности было верхом глупости…

– Госпожа, вас ждут, – вежливо напомнила Марта.

– Хорошо, идем, – Анна накинула на плечи плащ с капюшоном и вышла в коридор.

В обеденной зале ее ждали десятник, выделявшийся начищенной кирасой, и четверо отчаянно зевающих стражников, по-хозяйски рассевшихся на господских резных стульях. Небритые хмурые лица стражников выражали крайнюю степень неудовольствия, их пики стояли тут же, небрежно прислоненные к стене, упираясь остриями в дорогой гобелен, привезенный бароном в качестве трофея из одного из своих бесчисленных походов. Десятник коротко приказал баронессе именем герцога следовать за ними, на что Анна ответила коротким кивком и твердым шагом направилась к выходу, надменно вскинув голову. Пусть она и была арестована, но даже сейчас она оставалась высокородной аристократкой, для которой вся эта плебейская рвань значит не больше, чем пыль под ногами. Пусть догоняют – она не собиралась их дожидаться. Стражники торопливо похватали свои пики и затопали вслед за ней, стараясь не отставать и кляня в душе разную "блаа-ародную" сволочь, из-за которой им покоя нет ни днем, ни ночью. Испуганный привратник торопливо распахнул дверь, и баронесса, натянув на голову капюшон, вышла на улицу.

Раннее осеннее утро встретило ее сыростью и пронизывающим холодом. Предрассветный туман еще не рассеялся, заставив Анну поплотнее закутаться в плащ. Она остановилась и мысленно воздала хвалу Создателю за то, что на улице почти не было прохожих. Впрочем, как раз это было неудивительно – в этой части города, вблизи замка герцога, жили только аристократы и состоятельные горожане, не привыкшие вставать в такую рань. Так что нежелательная встреча с соседями ей не угрожала, а те несколько разносчиков-простолюдинов, попавшихся ей на глаза, были не в счет.

Стражники, наконец, догнали баронессу и, проявив недюжинное знание устава, окружили арестованную женщину со всех сторон, грозно взяв пики наперевес. Их десятник стал во главе процессии, и они тронулись в путь. Баронесса внимательно смотрела себе под ноги, стараясь по мере возможности обходить зеленые зловонные лужи и кучи лошадиного навоза, во множестве усеивавшие узкую улицу. От дома баронессы до замка герцога было рукой подать, и вскоре Анна прошла через его гостеприимно распахнутые ворота.

Анна не раз бывала в этом замке, мрачной серой глыбой нависавшей над городскими кварталами. Цитадель герцога являлась одновременно и жилищем для сеньора, и неприступной крепостью, и главной государственной резиденцией. И главной государственной тюрьмой, разумеется. Анна знала, что если ее поведут налево, то она попадет прямиком в покои герцога, где ее судьба решится очень быстро, без суда и следствия. Как – это был уже другой вопрос, герцог славился крутым нравом и был скор на расправу… Но вот если они свернут направо – то значит ее ведут в тюрьму, которая испокон века размещалась в глубоких подвалах под Старой башней. Эта массивная невысокая башня возвышалась над дальним крылом замка, и все старались держаться от нее подальше.

Стражники повернули направо. «Значит, в тюрьму…», – обречено подумала баронесса. И она не ошиблась. Юную баронессу поместили в надземной части тюрьмы, размещавшейся в самой башне. Ее камера состояла из небольшой залы с камином, спальни для нее самой и тесной комнатушки для прислуги, а в конце длинного коридора нашлось место даже для ванной комнаты. Анна была приятно удивлена – при слове "тюрьма" ей представлялись мрачные сырые казематы, сгнившая вонючая солома, ржавые кандалы и прочие ужасы. А тут было тепло и сухо, в камине весело трещали дрова, в спальне стояла удобная кровать, а в ванной комнате – большая дубовая бадья, доверху полная горячей воды. Жить можно… Если бы ещё не решётки на узких окнах-бойницах, плотно закрытых ставнями, то можно было подумать, что это просто комнаты в загородном замке ее мужа. С Анной даже оставили прислугу – молодую девушку по имени Кора, ее новую горничную, доставленную из загородного имения барона, и двух девушек чуть постарше Анны, из штата герцога. Мужчина, представившийся начальником тюрьмы, вежливо сообщил Анне, что ей не будет отказано ни в одной разумной просьбе, касающейся бытовых удобств и пищи, она может один раз в день принимать горячую ванну, читать книги, если будет такая охота, но ей категорически запрещено разговаривать с прислугой на любые темы, кроме бытовых. В ответ на этот запрет баронесса только пожала плечами – за исключением Флоры, у нее никогда не возникало желания общаться с прислугой.

Первые семь дней пролетели быстро и без каких-либо происшествий. Баронессе стало казаться, что все о ней забыли. Анна пила, ела, принимала ванну, читала романы и, как могла, старалась отвлечься от мрачных мыслей. Ее беседы со слугами ограничивались краткими распоряжениями подобно "сделай то…", "принеси это…". По утрам Анну будил топот сапог и ругань стражников, носивших горячую воду из подвала замка. Камин топили, не жалея дров, каждое утро к ней приходил начальник тюрьмы и вежливо интересовался ее здоровьем, выслушивал жалобы и просьбы. Прихотям баронессы угождали, но Анну ни на минуту не оставляли без присмотра, даже во сне. Несмотря на протесты баронессы, одна из девушек всю ночь сидела на стульчике в ее комнате. И еще ее ни разу не выпускали на улицу подышать свежим воздухом. Вначале это страшно раздражало Анну, но после того, как начальник тюрьмы прозрачно намекнул, что этажом ниже есть камеры попроще, а режим может быть построже, баронесса сразу сбавила тон. В конце концов, она привыкла, тем более что первый испуг той кошмарной ночи и ареста остались в прошлом, а мягкое обращение внушало ей определенные надежды на благополучный исход.

Анна почти уговорила себя, что герцог решил не раздувать скандал, и ее держат в этой камере только лишь для того, чтобы вокруг этого дела улеглись страсти. А потом ее просто по-тихому отправят в какой-нибудь удаленный монастырь, где заставят принять постриг. Ну и что из этого? Большую часть жизни Анна и так провела в монастыре, так что ничего особенного в этом она не видела. Конечно, в глубине души баронесса опасалась того, что все может закончиться не так хорошо, но с каждым днем столь мягкого заключения эти опасения казались все менее реальными…

Эта идиллия закончилась на восьмой день заключения, сразу после завтрака, когда за Анной пришли стражники и велели следовать за ними. Сердце баронессы сделало несколько лишних ударов, но она и виду не подала, что испугалась. Рано или поздно что-то должно было произойти. Баронесса решила, что сейчас ее отведут к герцогу, и он объявит… Что? Холодок пробежал по спине женщины. «Нет, все будет хорошо… Все обойдется…Герцогу не с руки раздувать этот скандал…», – уговаривала себя Анна.

Но к удивлению баронессы оказалось, что ее ведут отнюдь не в покои герцога. Миновав короткий коридор и несколько решеток, охраняемых стражниками, Анна и ее конвоиры стали спускаться в подземелья замка. С каждым шагом сердце баронессы все сильнее сжималось от страха, она слышала немало слухов о тех ужасах, которые творились в мрачных подземельях под Старой башней. Стараясь поднимать повыше юбку, чтобы не наступить на подол, Анна ступала по осклизлым, выщербленным ступеням в озаренный коптящими факелами полумрак, опускаясь навстречу поднимавшемуся из подземелья теплому сырому смраду. Наконец они миновали последнюю дверь, и Анна очутилась в низком сводчатом коридоре, скупо освещенном коптящими факелами, которые горели в нишах возле дверей, ведущих в камеры. В длинном коридоре, противоположный конец которого терялся в полумраке, было пусто. Дым от факелов висел под низким потолком, в воздухе стоял крепкий запах горелой смолы и отхожего места. Было очень тихо, тишину нарушали только шум шагов и скрип несмазанных петель на решетке, закрывшейся за спиной Анны.

Но не успела баронесса сделать и пары шагов, как из-за ближайшей к ней двери раздался дикий вопль, чуть приглушенный толщей стен. Кричала женщина, и ей было очень больно… Несчастная вопила так, будто ее разрывали на части. Анна покрылась холодным потом – она поняла, что попала в пыточный застенок, тот самый, о котором по городу ходили страшные слухи. Она побледнела: «Пытка! Они собираются меня пытать!!! О Господи! Нет! Это невозможно! ». Анна не могла в это поверить, ведь она была женщиной благородного происхождения, баронессой! Анна с ужасом поняла, что если ее привели в этот страшный подвал, то теперь эти люди ни перед чем не остановятся! Она погибла! Все ясно! Ей конец, раз уж она попала в руки этих ужасных людей, которые решили заставить ее признаться любой ценой! Она была слишком слаба для таких игр. Слишком слаба. Но теперь ей приходилось играть по их правилам...

Стражник остановился возле одной из дверей и подтолкнул внутрь Анну, чуть замешкавшуюся на пороге. В маленькой комнатке, освещенной единственной свечой, за кривоватым столиком сидел сутулый чиновник в потертом камзоле, который равнодушно смерил взглядом дрожащую от страха баронессу.

– Привели, наконец? А это еще что за непорядок? Почему подследственная до сих пор не готова к допросу?

Старший из стражников засопел и смущенно замялся:

– Так ведь эта, того… Она из тех… Из бла-аородных. Из верхней камеры.

– Ну и что?

– Так ведь эта, того… Не велено было, господин дознаватель!..

– Болван, – беззлобно констатировал очевидный факт тюремный чиновник, – ну да ладно, какая теперь разница…

Анна со страхом прислушивалась к этому диалогу и пыталась понять, о какой готовности идет речь. Несколько долгих мгновений дознаватель разглядывал испуганное лицо молодой женщины, а затем сухо произнес:

– Баронесса, именем герцога вы были арестованы по обвинению в оскорблении его светлости, в совершении прелюбодеяния, в преступном разврате в пределах городских стен и в укрывательстве беглого преступника.

Дознаватель замолчал, а Анна, выслушав обвинение, почувствовала, как могильный холод сковывает все ее тело. «Так вот оно что…», – за каждое из перечисленных преступлений полагалась смертная казнь. Перед мысленным взором Анны замаячил заостренный осиновый кол… Тем временем тюремный чиновник продолжил:

– Наш сеньор повелел, чтобы было проведено самое тщательное расследование, в течение которого с вами будут обращаться так же, как и с любой другой преступницей, арестованной по подобному обвинению, без всякого снисхождения к вашему благородному происхождению. Вам понятно?

– Да, я поняла, – тихо произнесла баронесса. Ее колени дрожали, и она еле стояла на ногах от страха.

– Отлично. Испытуемая перед допросом должна быть полностью обнажена. Раздевайтесь, живо!

– Но… – пролепетала пораженная Анна и беспомощно оглянулась. Ей, баронессе, предлагали раздеться перед всеми…

– Я сказал – догола! – заорал на нее тюремщик и стукнул кулаком по хлипкому столику. – Чего жмешься, шлюха?! Небось раньше перед всякой швалью юбку задирала и не жалась! Так что нечего тут благородную из себя корчить. А если вдруг руками ослабла, так это у нас быстро. Поможем. Правда, парни?

– Ага! Точно так, начальник! Поможем, еще как! – стражники довольно заржали и теснее обступили красную как рак баронессу.

Анна покачнулась, как от удара. Ее назвали шлюхой! ЕЕ! Но баронесса быстро опомнилась, не в ее положении было спорить. После такой формулировки обвинения… Ведь по сути, если называть вещи своими словами, так все и было…

В том, что ее разденут силой, женщина не сомневалась. С гнусным смехом, с сальными шуточками, с лапанием… Анна представила, как к ней прикасаются эти грубые лапищи, как они шарят по ее телу… Баронесса судорожным движением сорвала с головы крахмальный чепец и бросила его к ногам. Затем медленно подняла руки и потянула за шнурок, распуская завязки лифа. Баронесса потянула платье, и оно легко поползло с плеч, опускаясь все ниже и ниже, пока, наконец, не упало бесформенной тряпкой к ее лодыжкам. Анна сделала шаг назад и выступила из него. Окружавшие ее стражники заволновались и громко засопели, еще больше смутив баронессу. Анна в отчаянии прижала руки к груди – оказаться в одном нижнем белье было верхом неприличия, но ведь ей предстояло обнажиться полностью… Больше всего ей сейчас хотелось сесть на корточки и расплакаться, но Анна понимала, что это ей не поможет. Ведь для всех присутствующих она уже не неприкосновенная аристократка, а всего-навсего преступница и прелюбодейка, грязная шлюха, к тому же пойманная с поличным.

Глядя прямо перед собой и упираясь носком о каблук, Анна сняла с ног мягкие сафьяновые башмаки и неловко подтолкнула их к платью. Затем нагнулась, развязала подвязки и стащила один за другим свои шелковые чулки. Могильный холод от каменного пола пробирал босые ноги до костей, но баронесса почти не обратила на него внимания. Она содрогнулась от холода, когда ее босые ноги коснулись грубых каменных плит пола, но еще больше ее терзал стыд, что на ней остались только тонкая нижняя рубашка и панталончики, отороченные изящными кружевами. И их тоже нужно было снять… Зябко переступив ногами, Анна чисто по-женски, перекрестив руки и взявшись за подол, медленно потянула через голову нижнюю рубашку. Жадно наблюдавшим за ней мужчинам вначале открылась белоснежная кожа живота баронессы, такого нежного и беззащитного, с ямкой пупка, подрагивающего и покрытого пупырышками от холода. Затем показались ее большие белые груди с широкими розовыми сосками, какие бывают только у не рожавших женщин. Баронесса швырнула рубашку поверх платья и стыдливо прикрылась рукой.

– Не жмись, не жмись! – засмеялся дознаватель, – раньше надо было жаться. А теперь-то уж чего! И не забудь из волос вытащить всю свою дребедень!

Анна вытащила из волос заколку и тряхнула головой, распуская свои дивные каштановые волосы, рассыпавшиеся волной по ее плечам. Она бросила костяную шпильку на ворох одежды и протянула дрожащую правую руку за спину, нащупывая непослушными пальцами завязки панталон. Узелок легко поддался неожиданно легко и сразу распустился. Кружевные штанишки стали очень свободными и, как будто живые, сами поползли вниз. Анне только осталось чуть пошевелить бедрами, и ее панталончики мягко упали на ступни, успевшие закоченеть от холода. Баронесса поспешно прикрыла рукой своё лоно, оставшись стоять в центре темной, холодной тюремной камеры, совершенно голая, открытая жадным, изучающим взглядам мужчин. Вся красная от стыда и унижения Анна сгорбилась и изо всех сил пыталась прикрыться руками. Баронесса дрожала всем телом, она чувствовала, как ее соски от холода загрубели и напряглись, а босые ступни совершенно окоченели. Как будто сквозь сон до нее донеслись слова дознавателя:

– Тащите ее в допросную…

Стражники заломили Анне руки за спину, нагнули и выволокли в коридор. Она могла видеть только пол под ногами и сапоги стражников, грубо выворачиваемые руки болели в плечах, но женщине было не до того. К ужасу баронессы стражники потащили ее к камере напротив, той самой, откуда доносились душераздирающие женские крики. Она попробовала было упираться, но оказалась совершенно беспомощной в крепких руках стражников. Дверь застенка распахнулась, Анну втолкнули внутрь и, не отпуская вывернутых за спину рук и не давая поднять голову, принудили стать на колени. В нос женщине ударил тошнотворный запах паленого мяса, от которого ее чуть не вывернуло наружу. Баронесса почувствовала, как ее руки подняли вверх, а на кистях затянули веревочные петли. Наконец ее отпустили, и тут же за спиной Анны раздался противный скрип ворота, ее руки потянуло вверх, к закопченному потолку. Влекомая веревками баронесса поднялась с колен и выпрямилась.

К горлу Анны подкатила тошнота – прямо перед ней, под низким сводчатым потолком висела распятая голая женщина. Ее ноги были широко разведены и, не доставая всего нескольких дюймов до пола, были притянуты толстыми веревками к кольцам, закрепленным между каменных плит. Руки женщины были растянуты тем же способом, что и ноги, только веревки были перекинуты через блоки, подвешенные на крюках в потолке, а дальше они тянулись к вороту у стены пыточной камеры. В мятущемся свете факелов Анна не могла рассмотреть лица этой несчастной. Голова впавшей в беспамятство женщины была бессильно опущена на грудь, и ее лицо скрывалось под темными спутанными волосами. Молодое тело женщины было обезображено глубокими свежими рубцами, из некоторых продолжала сочиться кровь. А уж на что были похожи груди несчастной… Вместо них болтались какие-то обгорелые лохмотья мяса. Анна судорожно сглотнула и пожалела о недавно съеденном плотном завтраке.

Но вскоре ей стало не до того. Ворот продолжал скрипеть за спиной баронессы, вскоре и ее тело вытянулось в струнку. Чуть покачиваясь, Анна беспомощно повисла на поднятых над головой руках. Веревка больно врезалась в запястья, кожа на ребрах натянулась, и стало трудно дышать. Стражники широко развели болтающиеся в воздухе ноги Анны и крепко привязали их к кольцам в полу. В конце концов, баронесса оказалась распятой так же, как и женщина напротив нее.

Слева раздался металлический лязг, и Анна испуганно закрутила головой. Полуголый лоснящийся от пота палач, сидя на корточках у стены, деловито перебирал в железном тазу лязгающие инструменты, а двое его помощников старательно раздували переносными мехами угли в стоящей неподалеку жаровне. До озябшей Анны донесся жар ее углей, но это только еще больше испугало баронессу – не требовалось особого ума, чтобы понять, эта жаровня здесь стоит отнюдь не для обогрева камеры. Анна заметила также, что на небольшом возвышении возле противоположной стены за столом сидело трое мужчин, чьи лица были скрыты под глубокими капюшонами. Из-за этого могло показаться, что вместо лиц у них черные дыры…

– Приведите в чувство испытуемую и продолжим допрос! – раздался из-под какого-то капюшона приглушенный мужской голос, было совершенно невозможно разобрать, кто из этой троицы заговорил.

Палач оторвался от своих инструментов, с кряхтением выпрямился и окатил впавшую в беспамятство женщину водой из деревянной лохани. Исполосованное жуткими шрамами тело женщины затрепетало, из-под распущенных волос раздался тихий жалобный стон. Несчастная приподняла голову, из-под спутанных черных волос показался бледный овал лица. Под левым глазом женщины синел приличных размеров кровоподтек, губы опухли, на подбородке засохла струйка крови. Присмотревшись, баронесса с ужасом узнала в ней Флору, свою горничную. Флора с секунду молча смотрела на свою хозяйку, явно не узнавая ее, но затем вдруг тихий стон ее служанки сменился отчаянным криком:

– Это все она, она! Пытайте ее, а не меня! Ее!!! Я рассказала все, что знала… Аааа!!! – завопила Флора, когда палач приложил к ее животу, чуть ниже пупка, раскаленный железный прут.

Железо противно зашипело, и к потолку поднялся дымок от сгоревшей плоти. На молочно-белой коже живота женщины остался глубокий черный рубец, и таких рубцов на теле Флоры было уже порядочно. Флора отчаянно извивалась всем телом в своих путах, а вокруг распространился запах паленого мяса.

– Говори мерзавка, где ты брала снадобья? Кто тебе помогал? – вопросы следовали один за другим, задававший их голос был совершенно бесстрастен и равнодушен.

– Я не делала этого… Я не знаю, о чем вы говорите… – простонала Флора.

– Раз не хочешь признаваться, пеняй на себя. Сделай это! – коротко приказал бестелесный глухой голос.

Палач кивнул и взял из жаровни что-то, отдаленно напоминающее короткую кочергу. Ухватив поудобнее инструмент за деревянную рукоять, палач подошел к Флоре и сунул раскаленный докрасна конец между ног женщине. Несчастная выгнулась дугой и закричала так, как, казалось бы, не может кричать человек, между ног женщины поднялось облачко голубого дыма – все, что осталось от ее лона. Вот тут уже желудок Анны не выдержал, извергнув из себя все свое содержимое. Флора вскрикнула в последний раз и вновь потеряла сознание. Между ее широко раздвинутых ног побежала тонкая струйка мочи, со звоном разбиваясь о плиты пола. Тот же приглушенный капюшоном голос раздраженно приказал:

– Да приведите в чувство это дерьмо, в конце концов. Невозможно работать, черт побери! Так мы и до вечера не закончим.

– Дык, ваша милость, – смущенно рыгнув в кулак, пробасил палач. Привычным движением положив руку под левую грудь Флоры, вернее того, что от нее осталось, он послушал сердце и с сомнением покачал головой и произнес, – слабая баба уже. Еще немного и концы отдаст! С полуночи ведь висит…

– Не сдохнет. А и сдохнет – невелика потеря. Ладно, пусть приходит в себя, а мы пока с ее хозяйкой, хм… поговорим.

Палач оставил в покое Флору и заинтересованно посмотрел на баронессу. Та, почувствовав себя предметом столь специфического интереса, чуть не потеряла сознание от страха. Оставив полумертвую Флору на попечении своих помощников, палач подошел к распятой баронессе и оценивающе провел рукой по ее телу, помяв мягкие груди молодой женщины.

– Так-так, жирку многовато, прут быстро остывать будет. Ну ничё, клещиками сальцо отдерем, тогда в самый раз… – бормотал он, щупая судорожно сжимающиеся ягодицы Анны.

– А ничё, крепкая баба. Выдержит, сколько надо. Не сдохнет! – сделал свое заключение палач, обращаясь к троице за столом.

– Вот и хорошо, приготовься пока.

Палач коротко кивнул и пошел к своему тазу с инструментами. Анна почувствовала, что еще чуть-чуть, и она обмочится со страху.

– Итак, баронесса, ваша служанка во всем призналась, – приглушенный голос был по-отечески мягок и увещевающ.

Анна тяжело дышала и молчала, судорожно пытаясь сообразить, в чем же могла признаться ее служанка. Она поняла из слов палача, что несчастную Флору допрашивали с полуночи, и под пыткой она могла признаться в чем угодно… Впрочем, как и любой на ее месте.

– Чего вы от меня хотите? – жалобно спросила Анна, с ужасом наблюдая за палачом. Тот деловито разматывал длинный кнут, а его помощники лязгали прочим пыточным инструментом.

– Я хочу, чтобы вы добровольно, чистосердечно, не доводя дела до крайних мер, признались в своих преступлениях. В противном случае…

Что может быть в противном случае – Анна знала. Этот "противный случай" как раз глухо стукнулся о пол. Бесчувственное тело несчастной Флоры даже не шелохнулось, когда двое стражников потащили ее за ноги к стене, поближе к большой бочке с водой. Палач достал из жаровни огромные клещи, несколько раз деловито щелкнул ими в воздухе и направился прямиком к Анне. Глядя на их раскаленные зубья, светившиеся в полумраке камеры, она сразу поняла, что случилось с грудями Флоры… С ужасом глядя на приближающегося палача с клещами в руках баронесса истерически завизжала:

– Не надо!!! Я признаюсь! Признаюсь во всем, что хотите! Ради Бога, не надо! Не трогайте меня!!!

Палач остановился и вопросительно повернулся к троице у стены. Из-под какого-то капюшона повелительно прозвучало:

– Не трогай ее.

Палач молча кивнул и вернулся к жаровне, искоса поглядывая на баронессу. Клещи вернулись на прежнее место, а палач присел рядом на скамеечку. Он устал…

– Очень хорошо. Я рад, что вы оказались столь благоразумны. Опустите ее, – Анне показалось, что голос прозвучал несколько разочарованно.

Ворот заскрипел, и ноги Анны опустились на холодный пол. Ее развязали и, поддерживая под руки, подвели к столу.

– Подпишите это! – властно приказал голос.

В руки баронессы ткнули гусиное перо. Затекшая рука плохо слушалась, но Анна, не читая, быстро поставила свое имя под документом. В глаза бросились слова, написанные каллиграфическим почерком: «Признаю себя виновной… Раскаиваюсь… Надеюсь на снисхождение и милость его светлости…». Все было явно заготовлено заранее. В чем она признается – баронессе было уже не важно. Все равно, на дыбе она призналась бы во всем за один миг. Хоть в колдовстве, хоть в измене, да в чем угодно!

– Что теперь со мной будет? – жалобно спросила баронесса, возвращая перо и бумагу.

Человек в капюшоне чуть заметно пожал плечами:

– Баронесса, мы вполне удовлетворены вашим признанием, поэтому ваш допрос закончен, впрочем, как и следствие по вашему делу. Его светлость изволили назначить суд на завтра. Так что вам, баронесса, остается только надеяться на милость герцога, – бесстрастно прозвучал ответ.

– Дайте баронессе воды и отведите обратно в ее камеру. А мы продолжим беседу с этой ведьмой…

Отмывая ледяной водой от собственной блевотины грудь и живот, Анна дрожала от холода и не могла поверить, что все уже кончилось. Это было просто невероятно! Она до сих пор слышала запах раскаленного железа… Но ее вывели из камеры в коридор, вернули одежду и молодая женщина, путаясь в белье, торопливо натянула его прямо на мокрое тело. Кое-как одевшись, Анна последовала за своими конвоирами, не чуя под собой ног от радости. Она вырвалась из пыточного застенка!!! Это все, о чем могла думать баронесса, карабкаясь вверх по крутым ступеням.

Радость и эйфория переполняли Анну. Ее отпустили! Раскаленный метал и запах горелой плоти остались далеко позади. Все-таки благородная кровь есть благородная кровь, и эти трое, в капюшонах, пощадили ее. Значит, такова была воля герцога! Но Флора! Неблагодарная скотина! Как она могла сказать такое о своей хозяйке! «Пытайте ее!.. » Ах ты, маленькая дрянь! И это после всех тех милостей, что она получила от нее! Этот, в капюшоне, сказал: "побеседуем с ведьмой"? Неужели Флора оказалась ведьмой? Только этого не хватало… Какой ужас! Она жила под одной крышей с колдуньей…

Оказавшись в своей комфортабельной камере, Анна вдруг почувствовала, что стала воспринимать ее как свой родной дом. То, что она сегодня пережила, было настолько ужасным, что мнилось каким-то страшным ночным кошмаром, который лучше сразу забыть и никогда не вспоминать. Баронесса потерла кисти рук, еще помнящие жесткую грубую пеньку. Руки дрожали, да и всю ее немного потряхивало. Плечи стонали, но вроде больше ничего не болело. Да, можно сказать, что она отделалась легким испугом. Женская прислуга, зная, откуда вернулась баронесса, сегодня выполняла свои обязанности особенно усердно.

Умывшись и переодевшись в чистое белье, Анна села у камина и пригубила принесенную Корой чашу терпкого вина. Баронесса задумчиво смотрела на яркий огонь, лицо молодой женщины было абсолютно бесстрастно, и этим она очень озадачила прислугу. «Вот это да!.. Каменное сердце! Еще бы, голубая кровь…», – тайком шептались за спиной Анны ее служанки. Но таково уж было воспитание баронессы– никаких эмоций перед прислугой, которая должна знать свое место. Анна всегда была отдаленна от тех, кто был ниже ее по происхождению и положению в обществе. Своих служанок, как и всех прочих простолюдинов, она открыто презирала, и даже не пыталась скрыть этого. Но теперь несчастная женщина особенно остро ощущала своё одиночество, она ни с кем не могла поговорить по душам и развеяться.

А поговорить было о чем. На душе у Анны было очень, мягко говоря, неспокойно. Эйфория после благополучного возвращения из подземелья быстро прошла, ее место заняло гнетущее чувство тревоги и неуверенности. Итак, она подписалась под признанием своей вины. Могла ли она поступить иначе? Анна понимала, что нет. Признание из нее выбили бы в любом случае. Любое. В чем угодно. И вот тогда она бы уже не сидела вот так, в удобном кресле у камина, с чашей хорошего вина из подвалов герцога, а ползала бы в том страшном подвале, воя от боли и нюхая запах собственных испражнений. Анна нервно передернула плечами, она вспомнила бормотание палача за своей спиной и то, как выглядела Флора после допроса с пристрастием. Если бы за нее взялись так же, как за Флору, то она бы выглядела не лучше своей горничной. А так…

А так жизнь продолжалась. Пока. Хотя воспоминания о камере пыток и пережитом унижении останутся с ней до конца жизни, она выиграла еще один день спокойной сытой жизни. Но что будет завтра, после суда? Могла ли она надеяться на милость герцога? Могла. Наверное. Как и все прочие раскаявшиеся преступники. И с тем же успехом. Анна вновь почувствовала такой знакомый холодок в груди, с каждым мгновением она все меньше и меньше верила в то, что герцог будет снисходителен к ней. Как ни крути, но по ее вине было опозорено сразу два древних рода! К тому же ее обвинили – и она призналась в этом – в оскорблении герцога. А это уже совсем плохо, да что там, на кол сажали и за меньшее. К этому следовало еще прибавить укрывательство беглого каторжника, убийцы и насильника. «Да, если это дело будет подано герцогу в таком виде…», – баронесса сделала большой глоток вина и печально вздохнула. Она ни разу не слышала, чтобы герцог помиловал хоть кого-нибудь, хоть дворянина, хоть простолюдина. Анне сегодня самой очень наглядно продемонстрировали, что никто не будет особо церемониться ни с ней, ни с ее титулом. Теперь суд герцога представлялся баронессе чистой формальностью, после которой неизбежно последует смертный приговор.

Сырое полено в камине громко треснуло и сломалось, выбросив в дымоход целый сноп искр. В глаза баронессе бросился обгорелый толстый конец полена, представлявший собой почти идеальной формы конус, очень похожий на заостренный осиновый… «О нет!.. », – холодный ужас подкатывал к горлу, Анна с трудом удерживала себя, чтобы с воплем не рухнуть на пол и не забиться в истерике. Этот пустяк показался ей страшным предзнаменованием: «Меня казнят, вне всякого сомнения… Посадят на кол… На КОЛ! О-о!!! ».

Ее страх усиливался полным неведением того, что ее ждет в случае вынесения смертного приговора. Конечно, Анне не раз приходилось бывать на рыночной площади, и она видела эшафот с точащим из него здоровенным острым колом, но каждый раз баронесса стыдливо отворачивалась в сторону, как от чего-то совершенно непристойного. Может показаться удивительным, но, несмотря на то суровое время, в котором жила Анна, она ни разу в жизни не видела казни. Конечно, ей часто доводилось видеть тела казненных, которые во множестве болтались возле городских ворот и вдоль дорог, но это столь обыденное зрелище воспринималось юной баронессой просто как часть ландшафта. Ее взгляд почти не задерживался на закоченевших нагих телах мужчин и женщин, которые покачивались на ветру в окружении воронья. Анна поёжилась: она вспомнила, отчего тела казненных женщин сразу бросались в глаза – их всегда подвешивали вниз головой за одну ногу. Правую. При этом левая всегда была согнута в колене и чуть на отлете, от чего было прекрасно видно всё, что было между ними. А еще эти отвисшие груди, выклеванные вороньем глаза, наголо выбритые головы… Анна еле сдержала стон – ноги женщин всегда были запачканы запекшейся кровью, а в промежности – какое-то невообразимое месиво. Баронесса до боли в руках сжала подлокотники кресла, представив себя голой, болтающуюся вниз головой у городских ворот, с окровавленными ногами, и со всеми прочими подробностями…

Ее воспитание и положение в обществе не позволяли Анне находиться в толпе зевак, окружавших эшафот, и смаковать агонию жертв. Тем более женщин. Черт возьми, это же было просто непристойно и совершенно неподобающе ее положению в обществе! Но… Но вместе с тем Анна не раз замечала, что у ее служанок, которым были чужды господские предрассудки, как-то странно блестели глаза, когда они возвращались домой после посещения публичных казней. Они глупо хихикали, о чём-то шептались и выглядели очень взволнованными. Баронесса никогда не расспрашивала никого из служанок о том, что те видели на рыночной площади – это было ниже ее достоинства. Однако верная Флора («Господи, что с ней сейчас делают?.. »), чувствуя повышенный интерес хозяйки к этому щекотливому вопросу, однажды в очень осторожных выражениях попыталась ей рассказать кое-что о том, как в герцогстве казнят женщин. И отчего после казни так взволнована женская прислуга. Но стоило Флоре дойти до того, что перед казнью осужденных женщин сначала раздевают догола и только после этого сажают на кол, как Анна очень смутилась и приказала Флоре замолчать.

Ну что ж, теперь она знает, каково быть раздетой догола перед палачом. Что же касается всего остального, то, не зная деталей, одну вещь баронесса знала наверняка: публичная казнь – это унижение и боль… Много боли и унижения…

Она резко встала и принялась мерить шагами камеру, от стены к стене. Но мысли Анны крутились только вокруг одного и того же: кол. Острый кол. Острый осиновый КОЛ!!! И она на нем, совершенно голая и истекающая кровью. «Горан, будь ты проклят! Это всё из-за тебя. Ну почему ты не выбрал другой дом? Или другое время…».

Так прошёл остаток дня. Баронесса еще долго сидела у камина, пила вино. За ужином она почти ничего не ела – запах паленой плоти до сих пор преследовал ее повсюду. Чтобы забыться, Анна попросила еще вина. Баронессе не отказали в ее просьбе и принесли двойную порцию крепкого красного из подвалов самого герцога. В вино явно было подмешано снотворное, потому что Анна совершенно не помнила, как заснула. Она крепко проспала всю ночь, без сновидений и кошмаров. Проснувшись, она обнаружила, что спит на своей кровати, под теплым одеялом, одетая в ночную рубашку. Как ее переодели, и кто – этого Анна тоже совершенно не помнила.

Как обычно, баронессу разбудил топот ног и ругань вполголоса – это солдаты таскали горячую воду для ее ванны и от всей души выражали все, что думали об аристократах вообще и об "этой-грязной-вонючей-шлюхе-баронессе, чтоб ей лопнуть…" в частности. Наконец топот ног стих, и в ее комнату проскользнула Кора.

– Госпожа, ваша ванна готова.

Анна с неохотой вылезла из-под теплого одеяла, и горничная накинула ей на плечи теплый халат. Настроение у нее было – хуже некуда. Голова болела и казалась налитой свинцом. В спальне было непривычно холодно – начальник тюрьмы явно решил сэкономить на дровах, и сегодня апартаменты заключенной остались не топленными. Известный своей скупостью чиновник справедливо решил, что все равно опальная баронесса никому не посмеет жаловаться, а раз так, то лучше приберечь дрова к другому случаю.

Анна надела свои комнатные мягкие туфли и в сопровождении Коры вышла в коридор. Она брезгливо поморщилась при виде грязных следов солдатских сапог и мокрых луж на полу, но промолчала – не в ее нынешнем положении было указывать на непорядок. В ванной комнате ее уже ждали. Анна сбросила на пол теплый халат и подняла руки вверх. Служанки осторожно стянули с нее длинную ночную рубашку и баронесса чуть торопливее, чем обычно, забралась в исходящую паром бадью. В ванной комнате также было непривычно холодно – отсутствовала жаровня в углу. Сегодня и ее сочли излишней. Пока Анна в последний раз нежилась в горячей воде, ее горничная подобрала с пола халат, рубашку и туфли баронессы, а затем выскользнула за дверь. Для ее госпожи сегодня должны были принести другую одежду, о чем Кору предупредили заранее.

Анна слышала, как за горничной скрипнула дверь, но не обратила на это никакого внимания – мало ли что там делает прислуга. Баронесса сидела на корточках в дубовой бадье и в который раз за эти дни старалась представить, что же это такое – деревянный кол внутри тела. Анне больше не с чем было сравнивать, кроме как с ощущением мужского члена внутри себя. Незаметно для прислуги правая рука баронессы скользнула между ног. Спустя мгновение ее средний палец оказался во влагалище, и Анна испытала такое знакомое и приятное ощущение. «Но ведь кол наверняка будет намного толще. И знать бы, куда его засунут, туда, или…», – тоскливо подумала Анна. Сколько же она сможет выдержать? Анна продолжила свои опыты. Для того чтобы стало неприятно и чуть больно хватило всего трех ее тонких пальцев…

– Госпожа…

Баронесса открыла глаза. Одна из служанок (Анна так и не удосужилась запомнить ее имени) стояла рядом с бадьей и держала в руках большое полотенце.

– Пора, госпожа, вас ждут…

Анна с тоской поняла, что сегодня понежиться в ванне ей не дадут. Она с неохотой встала, и девушки помогли ей выбраться из бадьи. Ее насухо вытерли мягкими полотенцами и набросили на плечи льняную простыню. Анна, стоя босой на холодном полу и чувствуя нарастающее с каждой минутой раздражение, гневно процедила сквозь зубы:

– Где мои туфли, мерзавка?!

– Не беспокойтесь, сударыня, вам все сейчас принесут…

Анна присела на табурет, бросила под ноги полотенце и устроилась поудобней. Служанки тщательно высушили полотенцами ее густые каштановые волосы, расчесали и заплели их в тугую косу. Они вплели в нее узкую черную ленту и тщательно свернули ее в плотный узел на затылке. Только было покончено с прической, как дверь за спиной Анны скрипнула. Вернулась Кора с ее одеждой. Анна, не спеша, поднялась с пуфика и, не глядя на горничную, сбросила с плеч простыню.

– Бельё, живо! – привычно приказала баронесса. Ей хотелось поскорее одеться – она уже успела остыть после ванны и теперь просто дрожала от холода.

Анна стояла уже достаточно долго, но впервые за все время произошла заминка – почему-то никто из девушек не спешил выполнять её приказ.

– Простите, госпожа, но… – раздался из-за спины тихий голос смутившейся девушки.

– Что – но? – Анна резко повернулась к отпрянувшей горничной. Неужели эти тупицы умудрились испортить ее белье?!

– Белья нет. Никакого, – перепуганная молодая девушка прятала глаза, стараясь не встречаться взглядом с Анной.

Кто-то из служанок еле слышно хихикнул. Это еще больше взбесило Анну. Баронесса грозно оглянулась, но обе служанки смиренно смотрели себе под ноги, хотя одна из них явно прятала за внешним смирением издевательскую улыбку.

– Простите, госпожа, но и обуви тоже нет… – тихо добавила горничная.

– Черт бы вас всех побрал! – такого оборота она не ожидала. Значит, на суд она должна прийти босой и без нижнего белья. Так-так, это вполне в духе событий предыдущего дня. – Тогда подавай мое платье!

Перепуганная Кора дрожащими руками подала своей хозяйке то, в чем той было положено прийти к месту казни. Баронесса оторопело посмотрела на Кору. Она была потрясена – вещей оказалось совсем немного, то есть вещей не было вообще – ведь нельзя же всерьёз назвать вещью какую-то грязную тряпку, которую протягивала ей дура-горничная! Неужели она должна прийти на суд и предстать перед самим герцогом вот в этом?!

– Что это такое?! – скорчив брезгливую гримасу, воскликнула Анна.

– Ваше платье, госпожа, – тихо ответила Кора.

– Платье?! Вот ЭТО?! Ты что, издеваешься надо мной? – Анне было даже страшно представить, что она должна надеть ЭТО на себя.

– Нет, госпожа, что вы! Простите, но это именно то, что приготовили для вас.

– И это, надо полагать, всё… – процедила сквозь зубы баронесса.

– Да, госпожа.

– Заткнись, дура! Тебя не спрашивают!

– Да, госпожа.

Анна с отвращением взяла из рук горничной тряпку и развернула ее. Тряпок оказалось две – это были куски грубой холстины грязно-серого цвета, прихваченные с одного края двумя короткими веревками. Она немного покрутила свое новое "платье" в руках, чтобы получше рассмотреть. На глаз эти куски старой мешковины были около фута в ширину и едва ли двух футов в длину, с обтрепанными разлохмаченными краями. По краям каждого из кусков были проделаны еще по две дырки, которые были старательно обметаны суровой ниткой. Причем нитки выглядели более новыми, чем сама ткань. Внимание Анны привлекли какие-то подозрительные коричневые пятна, не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться – эта холстина уже не раз была в употреблении. Да и попахивало от нее…

Баронесса понимала, что возмущаться просто глупо и бесполезно. Особенно после посещения подземелья и всего того, что с ней там случилось. «Хоть не голой к герцогу на суд идти – и то хорошо. Врезать от всей души по этой тупой конопатой физиономии? А что это даст? », – Анна вздохнула, особого выбора у нее не было. После вчерашнего она особенно остро стала относиться к своей наготе и сейчас была рада любой тряпке, только бы не остаться голой. Баронесса молча расправила "платье", разобралась, где верх-низ, и натянула его на себя, поежившись от прикосновения веревок к голым плечам. Она чуть приподняла руки вверх, чтобы не мешать прислуге одевать себя. Кора и другая девушка присели на колени у ног Анны, вдели короткие просмоленные веревочки в отверстия по краям платья, которые оказались чуть выше талии баронессы, чуть стянули их, и завязали на простой "бантик".

Естественно, столь узкие куски материи на ней не сошлись – природа была щедра к Анне, наградив ее широкими бедрами и крепкой высокой грудью. Они не могли сойтись по одной простой причине – они никогда и не предназначались для этого. Между краями осталось весьма широкое пространство, через которое можно было без труда увидеть то, что обычно скрывалось от посторонних глаз, от пяток до плеч. Большие груди, и пышные ягодицы женщины остались практически открытыми. А снизу это платье едва прикрывало верхнюю треть бедер.

Баронесса еще не видела, что получилось у девушек, но обнаженная кожа почувствовала совершенно неуместный сквознячок в самых, что ни на есть, деликатных местах… Анна отпихнула коленом горничную и резко повернулась к зеркалу. Она обомлела. Появиться на людях в таком виде! Анна еще раз повернулась перед зеркалом. Белые ягодицы и груди бесстыдно выглядывали из широкого разреза. Кто-то из служанок громко вздохнул. Анна густо покраснела и невольно еще раз посмотрелась в зеркало. Она была потрясена тем, что увидела – из зеркала на нее смотрела совершенно незнакомая женщина. В таком виде: босая, в постыдно коротком и открытом "платье", Анна действительно больше всего походила на шлюху. Да что там говорить, шлюхи – и те выглядели более пристойно, чем она.

Вот тут Анна окончательно поняла и смирилась с мыслью о том, что это – конец жизни, полный и окончательный. И то, что она еще может покричать на служанок, покапризничать, поупираться, даже разбить что-нибудь сгоряча – это абсолютно ничего не изменит в ее судьбе. Все кончено – герцогу без всякого суда будет достаточно только взглянуть на нее, и она тут же отправится на эшафот в компании прочих шлюх. Какое там помилование… И еще ей было чертовски холодно… Анна переступила босыми ногами и обхватила себя за плечи, тщетно пытаясь согреться. Жалкая холстина только чуть прикрывали ее наготу, но отнюдь не защищала ее озябшее и дрррожащее тело от холода. Анна вся покрылась гусиной кожей и теперь остро ощущала каждое дуновение прохладного воздуха, каждый сквознячок, а уж их-то в старом замке всегда было предостаточно…

– Это все, госпожа? Мы можем идти?

Анна кивнула и в сопровождении служанок вышла из ванной комнаты в коридор. В конце коридора стояли трое стражников, и баронесса пошла прямо к ним. Каменный пол под ногами оказался очень холодным, и это так напоминало подземелье… Кроме того, на полу до сих пор оставались лужи пролитой стражниками воды, по которым баронессе пришлось шлепать босыми ногами, как какой-нибудь простой крестьянке.

– Мадам, повернитесь и скрестите руки за спиной, – голос стражника прозвучал совершенно спокойно и обыденно, будто он говорил с приятелем о погоде.

Анна молча развернулась и послушно скрестила руки за спиной. Баронесса стояла прямо, и ни один мускул на ее лице не дрогнул, когда ей крепко связали руки в запястьях. Веревка больно врезалась в тонкую кожу, но это была ерунда в сравнении с тем знакомым щемящим чувством беспомощности и позорной наготы в присутствии мужчин. Анна пошевелила руками за спиной и несколько раз сжала и разжала кулаки. Жесткая пенька еще больнее врезалась в кожу. Она покорно дала накинуть себе на шею веревочную петлю и с тоской представила, как ей придется шлепать босиком через весь замок, полуголой, связанной…

Так все и вышло. Не выходя на улицу, ее провели по переходам через весь замок, и баронессу не мог видеть разве что слепой. Везде, где бы она ни появлялась, на нее показывали пальцами, шептались и хихикали…

Процесс над Анной проходил в малом тронном зале, где согласно традиции сам герцог, как сеньор и верховный судья над своими подданными, вершил суд и правосудие. Связанная баронесса, с петлей на шее, стояла на коленях в центре зала и не смела поднять голову, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из знакомых. Заседание суда было коротким – все было слишком очевидно. Анна быстро поняла, что для нее все кончено. Впрочем, она ни на что другое уже и не рассчитывала. После обвинителя, зачитавшего заявление мужа подсудимой, были заслушаны свидетельские показания слуг и горожан, видевших голого мужчину, выпрыгнувшего из окна баронессы. Особенно было указано на то, что любовником баронессы оказался известный разбойник Горан, за чью голову давно была назначена награда самим герцогом. Потом были зачитаны показания Флоры, в которых несчастная девушка признавалась во всех смертных грехах, а также в сводничестве, укрывательстве с ведома баронессы беглого преступника, в колдовстве, в составлении привортных зелий, ядов, а также в подмешивании оных в питье и еду господ для злокозненных целей. После показаний Флоры было зачитано признание самой баронессы, вызвавшее глухой ропот присутствующих.

У Анны хватило сил бесстрастно выслушать свой приговор. Герцог был немногословен:

– Грязная неблагодарная тварь, – казалось, он выплюнул эти слова.

Герцог немного помолчал и стукнул кулаком по подлокотнику кресла:

– На кол её. В пятницу. На рыночной площади, как всех прочих шлюх. А до того – держать в железе, вместе со всеми! – после чего резко встал и вышел из зала.

В голове женщины зашумело, перед глазами поплыли огненные круги… В пятницу… А сегодня уже среда! Анна едва удерживалась от того, чтобы не упасть в обморок. Она стояла на коленях, чуть покачиваясь и, не мигая, смотрела прямо перед собой. Только яркий румянец, столь необычный на ее бледной коже, выдавал внутреннее волнение молодой женщины.

Баронесса стояла на коленях до тех пор, пока прикосновение чьей-то руки к плечу не вывело ее из ступора. Анне помогли подняться с затекших колен, и повели обратно в тюрьму, где она должна была дожидаться мучительной казни. Надежды на помилование не было никакой – на ее памяти герцог никогда не отменял своего приговора. Для Анны, понявшей эту очень простую истину, время сразу пошло по иному. Молодая женщина стала невольно прислушиваться к каким-то совершенно новым ощущениям, на которые раньше она просто не обращала внимания. Еще один вздох, еще один шаг, еще одно прикосновение… Грубая холстина неприятно терла по нежной коже, ее обнаженные большие груди немного отвисли и чувствовали теперь себя совершенно свободно, чуть колышась при каждом движении, прохладный сквознячок гулял по полуобнаженным ягодицам и неприятно задувал между ног… Но она все еще чувствовала это и поэтому ничего не имела против. Вот когда она будет болтаться вниз головой… «Нееет!!! Не надо, я не хочу!.. »

Вот и Старая башня, снова за ней захлопнулась тяжелая тюремная дверь. Но стражники не повели Анну наверх, в ее камеру, а почему-то стали спускаться вниз. Впрочем, к облегчению баронессы, на этот раз они спустились вниз только на один этаж. Коридор, в котором оказалась Анна, был как две капли воды похож на тот, в котором она побывала вчера – тот же низкий сводчатый потолок, такие же факелы, такая же вонь. Только в этом было полно народу. Все суетились, толкались, бегали, кричали, командовали… Скрипели засовы, хлопали двери, кого-то били, и он вопил, кого-то волокли, и он упирался, кого-то заталкивали в камеру и не могли запихнуть, кого-то пытались вытащить из камеры, а он истошно кричал и цеплялся за дверь… Лица встречных стражников были деловиты до ожесточенности, каждый спешил, каждый творил государственной важности дела, казалось, никому не было никакого дела до Анны и ее конвоиров.

Но только казалось. Перед Анной возник невысокий полный мужчина в потертом камзоле, на поясе у него болталась большая связка ключей. Бледное лицо этого похожего на гриб человека имело какой-то нездоровый землянистый оттенок и лучше всего характеризовало род его занятий – такой цвет лица мог быть только у человека, редко показывающегося на солнечном свете и ведущего преимущественно ночной образ жизни.

– Привели, наконец? – брюзгливо спросил он неприятным простуженным голосом, – а то мы здесь уже заждались, заждались.

Человек-гриб с любопытством рассматривал заключенную.

– Значит так, десятник, сначала отведешь ее к цирюльнику, пусть Цезарь сделает все по быстрому. А затем отведешь ее в кузню, что при конюшне, найдешь Стефана и скажешь ему, что Клещ приболел. Так что пусть сам подберет кандалы этой шлюхе, да потяжелее, и закует ее, как положено. У него там есть какие-то, я видел. А если будет гавкать что, мол, не его это дело – скажешь мне, я с ним сам поговорю. Понял?

– Да, ваша милость! Не извольте беспокоиться! – кивнул десятник и грубо схватил Анну за плечо.

– Тогда ступай! Как закончите, приведешь ее в кордегардию, к начальнику. Он сказал, что будет ждать там. Да, это тряпье с нее сними и отдай Губе. Оно ей больше не понадобится, – бросил напоследок человек-гриб и скрылся за дверью одной из камер.

Анну провели чуть дальше по коридору и втолкнули в небольшую комнату, ярко освещенную сразу тремя факелами. Невзрачный лысоватый человек сидел за столом и, казалось, дремал. При виде Анны и стражников он открыл глаза и зевнул.

– Привет, Фика.

– Здорово, Цезарь!

– Чего тебе?

– Че, ослеп? Работу тебе привел, хорош дрыхнуть. Велено побрить и подстричь, по моде, ха-ха!

– А когда ее?..

– На кол, что ль? Да в пятницу, так что не переживай, не зарастет.

– А-а, – протянул цирюльник, – ну так раздевайте ее, что ли…

Десятник по имени Фика развязал веревки по бокам "платья" Анны и с помощью другого стражника легко стащил его с тела женщины. Ему не понадобилось даже развязывать рук осужденной женщине, что и предусматривал специфический покрой тюремного платья. Фика со смехом потрепал рукой мягкие груди женщины, которые теперь торчали вперед и подрагивали при каждом ее движении.

– Шлюхам отпущения грехов не положено, – с этими словами Фика протянул руку и сорвал с шеи баронессы золотой крестик вместе с цепочкой. Десятник сунул золото в карман и еще раз потрепал грудь женщины.

Анна вся напряглась, но что она могла сделать? Ее считали обычной шлюхой и обращались соответственно. Фика развязал ей руки и подтолкнул к столу:

– Ложись на стол и раздвигай ноги. Щас тебе красоту будут наводить, гы-гы.

Не дожидаясь, пока баронесса сделает это сама, стражники подхватили Анну под локти, чуть приподняли и опрокинули спиной на стол. Ее ноги остались свисать со стола, лежать в такой позе было страшно неудобно и очень стыдно, но протестовать было бесполезно. Молодая женщина чувствовала себя во власти непреодолимой силы, которой нужно подчиниться. Она лежала на жесткой скамье и тупо рассматривала закопченный сводчатый потолок, в голове не было ни одной цельной мысли. В ней что-то сломалось, и с этого момента весь окружающий шум, хохот и непристойности просто перестали ее занимать. Анна воспринимала их отстранено и как не относящиеся к ней, хотя уже поняла, что с ней собираются делать. Вдруг она услышала:

– Слышь, Цезарь, а где твой пацан?

– Да так, послал на кухню, пожрать принести. А зачем он тебе?

– Да вот, думаю, пусть он ее правит. Вот смеху-то будет!

– Ну, ты придумал, Фика! – возмущенно воскликнул цирюльник, – у него же еще молоко на губах не обсохло! Куда ему баб править…

– Да ладно тебе, не обсохло. Сколько ему уже?

– Десять зимой стукнет, – озадаченно ответил Цезарь.

– Ну вот, пусть поработает на папашу. Учил ведь его чему-то?

– Ну…

– Вот тебе и ну. Пора мальца к делу приучать, не все ж ему на посылках бегать. Баба не мужик, ничего лишнего он ей не отрежет. Правда, парни? Гы-гы…

Стражники весело заржали вместе со своим начальником. В этот момент дверь комнаты скрипнула, и кто-то вошел. Анна приподняла голову и увидела худенького мальчика лет десяти-одиннадцати, держащего в руках узелок. В присутствии ребенка она почувствовала себя еще хуже, но что она могла поделать?..

– О, вот и Цезаренок. Легок на помине! Ходи сюда, пацан, дело есть.

Мальчик испуганно подошел к десятнику.

– Видишь, пацан, это важная государственная преступница, – Фика похлопал баронессу по животу. – Щас ты ее заместо папаши будешь готовить к смертной казни!

Мальчик испуганно икнул и прижался к отцу, со страхом глядя на голую тетю, которая оказалась страшной преступницей. Но его папаша отобрал у мальчика узелок и подтолкнул к лежащей навзничь голой женщине:

– Чего скис? Видел ведь уже, и не раз. Знаешь, что надо делать?

– Брить?.. – еле слышно пробормотал мальчуган.

– Ага, – заржал десятник, – а ты что подумал? Собрался ее тут кончать?

Стражники заржали еще громче, вконец смутив мальчика.

– Ну, все, хорош языки трепать. Давай, пацан, действуй. Твоя клиентка уже готова и ждет с нетерпением, гы-гы, – Фика ткнул мальчика так, что тот чуть не ударился лицом о лоно Анны, – если справишься и не порежешь ее – получишь свой медяк.

Цирюльник принес медный таз с водой и вручил сыну небольшой сверток с инструментом.

– Давай, Адам, покажи, на что способен.

Мальчик кивнул и смело подошел к баронессе. Похохатывающие стражники взялись за ноги Анны и, согнув в коленях, широко раздвинули их в стороны. Адам устроился между ног женщины, развернул на табурете сверток и быстро приготовил мыльный раствор. Чуть смущенно глянув на раскрытое лоно взрослой женщины, он упрямо закусил губу и принялся за дело. Мальчик ловко и быстро намылил волосы на лобке баронессы и взялся править бритву, казавшуюся огромной в его маленьких детских ручонках. Анна, приподняв голову, с опаской наблюдала за его совсем не по-детски уверенными движениями.

– А теперь, мадам, лежите спокойно, – раздался голос отца мальчика, – я хорошо учил Адама, и у него твердая рука. Но если дернетесь – пеняйте на себя. Бритва у меня очень острая.

Адам устроился поудобнее и острожными движениями принялся брить лоно затаившей дыхание Анны. Весь поглощенный работой, он даже высунул язык от усердия. Лоно баронессы было открыто перед совсем юным мальчиком, а она вместо стыда испытывала только страх перед острой бритвой в его руках. Стыд, конечно, тоже был, но как-то на втором плане… Тем временем острая бритва легко и быстро заскользила по нежной коже женщины. Не прошло и пяти минут, как курчавый треугольник тёмно-коричневых волос внизу живота Анны исчез навсегда, и ее лоно стало таким же гладким, каким было в детстве. Но бритье было еще не закончено. Немало не смущаясь, Адам, схватив своими тонкими пальчиками большие губы своей невольной клиентки, чуть оттянул их и тщательно сбрил волосы с промежности Анны. Баронесса вся сжалась и затаила дыхание, когда острейшая бритва коснулась ее самого сокровенного места, но Адамчик работал так, будто занимался этим делом всю жизнь. Видать, наука отца пошла ему впрок. В конце работы Адам старательно обмыл ее лоно теплой водой, убирая остатки пены и сбритых волос. Анна без сил откинула голову на стол и только теперь поняла, что почти не дышала все это время. Стражники отпустили ее ноги, но баронесса, потрясенная происшедшей с ней переменой, так и осталась лежать на спине с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами. После всего ее уже нимало не заботила столь откровенно доступная поза. Подумать только, ее выбрил (и где!) десятилетний мальчуган! Это уже был предел всему…

– Поднимайся, …, хорош разлеживаться! – Фика ткнул Анну кулаком в бок.

Анна опомнилась и крепко сжала колени. Перевернувшись на бок, баронесса опустила ноги со стола и выпрямилась, однако тут же лапища десятника опустилась на ее шею и пригнула к полу, принуждая опуститься на колени. Работа цирюльника еще была не завершена. Пока женщина стояла на коленях, Цезарь-цирюльник вначале распустил, а затем острыми ножницами коротко остриг ее роскошные волосы. Баронесса с тоской смотрела на длинные темные пряди, падавшие на грязный пол, прощаясь с ними. Впервые за всю свою жизнь Анна не ощущала привычной тяжести волос на голове… Когда Цезарь принялся намазывать голову баронессе мыльным раствором, она тихо заплакала. Цирюльник выбрил ее наголо, как и полагалось осужденной на смерть шлюхе. Лишенная волос кожа черепа, такая неестественно белая даже на фоне белоснежной кожи Анны, поблескивала в неровном свете факелов. Зеркала в камере не было, но баронесса пожалуй впервые в жизни радовалось тому, что не может глянуть в него.

– Ну, вроде бы все, готово, – сказал стражникам Цезарь, вытирая голову Анны грязной тряпкой.

Фика-десятник подошел к женщине и погладил ее по гладко выбритой голове. Задрав голову баронессе, он всмотрелся в ее заплаканное лицо и с кривой ухмылкой пробормотал:

– Мда-а, ну и видок… Сколько раз уже видел, а до сих пор оторопь берет, до чего у баб лицо меняется, когда их вот так, наголо… – Фика потрепал Анну по щеке, – ну ничего, не переживай, так даже красивее, гы-гы-гы!

Стражники весело заржали вместе со своим командиром. Тем временем сын цирюльника собирал веником волосы Анны и исподтишка разглядывал ее обнаженное тело. Десятник заметил, что мальчик пялится на пышные груди баронессы, и криво усмехнулся. Ему в голову пришла одна забавная мысль…

– Слушай, Цезарь, занесешь это тряпье к Губе, ладно? А то Клещ еще жаловаться к начальству побежит, скажет, что мы шмотки осужденной зажали…

– А чего сам-то не отнесешь?

– Да я уже сегодня так набегался вверх-вниз… Отнеси, а? Пусть твой Адамчик приберет, а я чуток отдохну.

– Ну ладно, – цирюльник с сомнением поглядел на десятника.

Цезарь догадывался, о каком отдыхе идет речь. Удобнее места, чем его тюремная цирюльня, чтоб трахнуть по-тихому бабу, было трудно придумать. Он и сам был бы не прочь, но что-то в последнее время с этим делом у него были нелады…

– Отнесу. Только ты эта, таво… Не сильно с ней тут отдыхай, а то не ровен час начальник заглянет.

– Да ты не переживай!

– Да, и подожди, пока Адам управится. Не вздумай при нем!

– Угу…

Цезарь подхватил тряпье, валявшееся на полу, и не спеша скрылся за дверью. Адам продолжал старательно скрести веником у самых ног баронессы, так и оставшись стоять на коленях. Разговор десятника с Цезарем ей очень не понравился…

Фика хитро поглядел на своих подчиненных и вдруг схватил за плечо мальчика:

– Ты на что палишься, стервец?

– Ой! Отпустите, ваша милость! Я… Я так, ничего, – испугано залепетал мальчик. Его глаза испуганно забегали, а лицо густо покраснело.

– У-у, гаденыш! Думаешь, я не вижу? – грозно проревел Фика, встряхивая мальчика за плечо, – а ну-ка, держите его!

Стражники приподняли брыкающегося мальчика за руки, а десятник резким движением стащил с него штаны. Фика заржал и со смехом показал пальцем на торчащий вверх маленький членик мальчишки.

– Гы-гы, а его папаша говорил, что у пацана молоко на губах не обсохло. Ты глянь, какой мужик!

– Отпусти, ваша милость, я же ничего такого…

– Отпустите его! – голос десятника приобрел покровительственные нотки. – А скажи-ка, пацан, а ты еще бабу ни разу, не… – Фика показал неприличный жест руками.

– Нет, что вы, ваша милость. Я же еще маленький, – испуганно ответил Адам и принялся торопливо натягивать штаны.

– Да я вижу, какой ты у нас маленький, гы-гы. Маленький, говоришь… А хочешь? Давай, пока я добрый. И пока твой папаша не вернулся. А то что же это получается, ты этих баб почти каждый день голых видишь, эту даже выбрил – гляди как чисто, молодец! – и ни разу еще ни одну не полапал?

– Нет, – засмущался мальчик. – Папа сам их не трогает, и мне не велит. Говорит, что на работе работают, а не… – Адам смущенно принялся ковырять пол носком башмака.

– Ну и зверь у тебя, а не папаша! – рассмеялся Фика. – Ну давай, пока его нет. Потрогай, потрогай. Да не боись, не укусит.

– А я и не боюся! – Адамчик сделал шаг к баронессе и приложил ладошку и ее правой груди. Чуть приподняв ее, он как бы взвесил грудь в руке и осторожно помял. На лице у мальчика расплылась довольная улыбка.

Анна вздрогнула, но не посмела отстраниться. В душе баронессы все клокотало от гнева: она, знатнейшая дворянка, стоит голой на коленях перед каким-то недоноском, а тот ее тискает за сиську! Но с другой стороны, на ее долю сегодня уже выпало столько, она уже устала стыдиться, и тем более смешным было бы вспоминать о своем благородном происхождении. Это все в прошлом – и происхождение, и… и многое-многое другое. Жизнь в том числе. Теперь она всего лишь приговоренная к смертной казни шлюха, которую всяк может… По назначению…

– Что, нравится? – участливо спросил у мальчика десятник.

– Ага! Мя-ягкая…

– Гы-ы, мягкая. Вот то-то! – Фика подошел к баронессе и сунул ей кулак под нос, – а ну-ка, …, за работу! И чтоб пацан был доволен.

Баронесса испуганно отшатнулась от пахнущего чесноком и рыбой мозолистого кулака. Понятно, что этот Фика от нее хочет, не дура все-таки. Но она слабо себе представляла, как же, черт возьми, ей сделать так, чтобы десятилетний мальчик остался доволен?! Разве что… Гуго, кобель и развратник, в свое время кое-чему ее научил, но она не могла и подумать, что полученные знания придется применять таким вот способом. Это же какое-то полное извращение, но… Но кулак этого ужасного Фики был более чем убедительным доводом в пользу того, чтобы перестать корчить из себя оскорбленную невинность. Или она сама сделает то, что от нее требуют, или она сделает то же самое, но после побоев. Мрачная решимость стала понемногу овладевать баронессой. Они считают ее шлюхой – ну что ж, нате вам!

Анна протянула руки и мягко привлекла к себе ребенка. Адамчик не сопротивлялся, мальчик только часто-часто задышал и чуть напрягся, когда эта странная лысая тетя потянула вниз его штаны. Анна, чувствуя себя дура-дурой, уставилась на член мальчика. Такой маленький, совершенно детский, покрытый нежной кожицей, он напрягся и торчал вверх, так же, как и его более взрослые собратья. Только у этого головка пока еще стыдливо пряталась под узкой крайней плотью, свисавшей маленьким, чуть загнутым вниз хоботком. Анна медленно наклонилась и прижалась лицом к низу живота Адама. Она зажмурилась и только чуть поморщилась, когда в нос ударил запах мочи, но все же пересилила отвращение и мягко обхватила губами чуть подрагивающий напрягшийся член мальчика. Адамчик громко задышал и, прямо как взрослый, сжал в ладошках ее голову. Анна делала все по-настоящему, не делая никакой скидки на возраст своего новоявленного «любовника», лаская губами и языком этот маленький кусочек напряженной плоти. В ответ на ее ласки мальчик начал двигать бедрами и гладить по голове, а Анна… Анна чувствовала себя так, будто ее искупали в дерьме. Ласкать маленького мальчика, да еще на глазах у зубоскалящих мордоворотов… «Интересно, кончит, или нет? Вряд ли, сопляк ведь еще, куда ему…», – между делом размышляла баронесса.

Вдруг чья-то грубая пятерня опустилась на ее лоб и отпихнула насад. Член мальчика со звучным чмоканьем выскочил изо рта Анны, а она сама откинулась назад, уперевшись руками о пол.

– Ложись на спину и раздвигай ноги. Давай-давай, работай, шлюха! Отрабатывай бритье! – Фика погрозил кулаком.

Баронесса затравленно посмотрела на десятника, угрожающе нависшего над ней. Его кулак перед самым носом Анны выглядел весьма впечатляюще. Она машинально вытерла рот. Кулак пошел назад – десятник замахивался для удара. Тогда Анна молча легла спиной на холодный пол и послушно раздвинула ноги, согнув их в коленях. Вошедший в раж Адам, путаясь в спущенных штанах, буквально набросился на нее, заменяя недостаток опыта бестолковым энергичным напором. Безвольно расслабившейся Анне, в конце концов, надоели его неумелые тыканья членом, и тогда она сама направила член мальчика в себя. Адам тихонько взвыл от восторга и принялся энергично двигаться внутри нее. Анна почти ничего не чувствовала, не было ни боли, ни каких либо иных ощущений, но несколько раз мальчик выскакивал наружу, и тогда Анне приходилось терпеливо поправлять его, направляя член в себя. Она лежала с закрытыми глазами, Анна с удовольствием бы заткнула и уши, чтобы не слышать хохота и гнусных шуток стражников, но руки были заняты – ей пришлось придерживать расходившегося мальчишку за ягодицы, иначе бы тот ежесекундно выскакивал из нее. Баронесса не могла дождаться того момента, когда сопящий мальчишка в конце концов пресытиться и слезет с нее. Лежать на каменном холодном полу с каждой минутой становилось все труднее, но тут Адамчик как-то особенно резко вошел в нее и тут же с криком выскочил. Мальчишка со стоном слез с баронессы, сел на пол и почему-то горько заплакал. Анна удивленно подняла голову: «Что случилось с этим недоноском? »

– Какого черта? Что ты ему сделала? – заорал десятник.

Фика подошел к мальчику и внимательно осмотрел его опавший член, который был почему-то окровавленным. «А-а, понятно… Ну, я не виновата! », – пронеслось в голове у Анны. Судя по всему, Фика был того же мнения. Просто узкая крайняя плоть на члене у мальчика надорвалась, и теперь из ранки сочилась кровь.

– Не реви, попервах бывает. Не реви, тебе говорят! Поди холод приложи, заживет. На, держи свой медяк.

Адам шмыгнул носом, но реветь перестал, он с обидой смотрел на лежащую перед ним голую женщину, считая ее виноватой. Но, получив обещанную награду, мальчик натянул штаны и выбежал из комнаты, весьма довольный собой.

– Пошли, красавица! У нас еще сегодня дел невпроворот.

Десятник помог Анне подняться на ноги и связал за спиной руки. Затем он развернул баронессу к двери и звонко шлепнул по пышным ягодицам:

– Шагайте, ваша милость! – стражники вокруг баронессы заржали.

Анна понуро побрела вслед за своими конвоирами. Вновь поднявшись по лестнице, ее вывели на улицу. День выдался хмурым, но было безветренно и довольно тепло, по крайней мере, Анне так показалось после промозглой сырости подземелья Старой башни. Народу в этой части замка было немного, все старались обходить главную государственную тюрьму как можно дальше. Время от времени один из конвоиров подгонял ее толчком тупого конца пики по заду. Это было не больно, но ужасно унизительно. Нагая, совершенно беспомощная, со связанными за спиной руками, она ощущала себя до невозможности открытой и доступной. Если с ней смог позабавиться маленький мальчик, то даже страшно подумать, что ее ждет дальше… Жизнь повернулась к ней такой стороной, о которой несчастная женщина раньше даже не подозревала. С самой вершины жизненной пирамиды она в один миг опустилась даже ниже ее самого грязного основания… Машинально обходя лепешки навоза, она горестно размышляла над тем, что расплата за ее грехи оказалась слишком сурова, а уж что ждет ее впереди – полная неизвестность, и от этого на душе еще горше. Вот сейчас ее должны заковать в цепи, как какую-нибудь разбойницу. Подумать только – ее, и в цепи!.. Зачем? Куда ей бежать? Первая горячая слеза прокатилась по щеке Анны. Она машинально слизнула горько-соленую капельку с уголка рта. Сегодня слезинка показалась баронессе намного более горькой, чем обычно. За первой слезинкой по другой щеке скатилась вторая, за ней третья.

Кто виноват в том, что произошло? Горан? Она сама? Жить осталось так недолго… С такими мыслями, горькими, как ее слезы, баронесса переступила порог кузницы. Ее хозяин, Стефан, здоровенный мужик совершенно звериного вида, небритый и нечесаный, встретил посетителей, одетый только в драные холщовые штаны и башмаки на босу ногу. Работа в кузнице кипела вовсю: ярко горел горн, и вокруг него суетилось трое мальчишек-подмастерьев. Им было на вид лет по десяти, но они уже вовсю исправно трудились, с натугой раздувая большие кожаные мехи и понемногу подбрасывая в огонь древесный уголь. Увидев связанную голую женщину в окружении вооруженных стражников, мальчишки побросали свою работу и застыли с раззявленными ртами. При виде детей баронесса еще больше смутилась: «О-о, и здесь они…» После того, что случилось в подвале Старой башни, Анна стала просто бояться мальчишек, но выбора у нее не было никакого, тем более что стражник толкнул ее в спину и подвел баронессу почти к самому горну, а затем принудил опуститься на колени. Так она и осталась стоять, дожидаясь, пока ей займется кузнец, прямо перед запачканными в саже любопытными мордочками мальцов. Стоять голой на коленях перед разглядывающими ее детьми было очень унизительно, но хоть одно было хорошо – у горна было жарко, и Анна быстро согрелась. А тем временем Стефан-кузнец разошелся не на шутку. Хозяин кузницы, постояв с минуту в полной растерянности, наконец, пришел в себя и заорал во всю глотку, да так, что стены задрожали:

– Фика, мошенник, чтоб ты сдох! Какого черта тебе здесь надо?! Кого ты мне привел!

Десятник стражников, нимало не смутившись, заносчиво ответил:

– Ты должен заковать эту бабу, только и всего…

– Что-о?! Заковать?! Щас! А деньги? Нашли дурака! Да мне еще ни разу не заплатили за эту поганую работу! Ни ра-зу! А вот Клещу платят исправно, по пять медяков с каждого кандальника. Не хочет делиться – вот пусть сам их и кует. А у меня своих дел по горло…

Фика потряс головой – глотка у кузнеца была луженая, но сегодня здоровяку Стефану деваться было некуда.

– Не ори, не глухой. Клещ болен, а тут всех дел на полчаса. И закрой пасть – это государственная преступница, арестованная по личному приказу герцога. Так что за деньгами можешь двигать прямо к нему. Если хочешь…

– Да иди ты… – недоверчиво пробормотал враз присмиревший кузнец, с любопытством разглядывая Анну, – чёй-то не похожа она на разбойника. С виду баба как баба, только бритая…

– У герцога спросишь, похожа или нет. Когда за деньгами придешь, – съехидничал Фика. – Ну, так как, долго ты еще будешь задницу чухать, или делом займёшься?

Кузнец недовольно посмотрел на десятника и почесал поросшую густым черным волосом широкую грудь:

– Чего уж тут… Щас сделаю, делов-то, – обречено вздохнул Стефан. И тут же заорал на мальчишек, грозя им здоровенным кулаком, – а вы чего вытаращились, сучье племя? Живо за работу, а то без жратвы останетесь, дармоеды!

Мальчишки испуганно метнулись по своим местам и с удвоенной энергией принялись за работу, впрочем, не забывая исподтишка поглядывать на голую женщину. Вскоре огонь в горне приобрел светло-красный оттенок, сухой жар стал волнами обдавать обнаженное тело Анны, которая стояла всего в нескольких шагах от горна, однако баронесса не смела отодвинуться чуть подальше. В маленькой кузнице становилось все жарче, и спустя некоторое время кожа Анны покрылась каплями пота. Баронесса впервые в жизни попала в кузницу и, несмотря на столь трагические для нее обстоятельства, с любопытством осмотрелась вокруг. Пол в кузнице, как успела убедиться Анна, был земляной, утрамбованный до состояния камня, но на удивление чистый. Огонь, пылавший в горне, отбрасывал вокруг горячие красные всполохи, и был практически единственным источником света в этом настоящем царстве металла – маленькое грязное оконце в стене кузни было не в счет. По стенам на вбитых крюках были развешаны молоты, молотки и молоточки самых разных размеров, зубила, щипцы и еще множество разных инструментов, назначение которых так и остались загадкой для Анны, вдоль стен были аккуратно сложены бруски и полосы металла самых разных размеров и форм. В воздухе стоял запах раскаленного металла, еще немного пахло уксусом и чем-то непонятным, вроде подгоревшего масла. А еще на стене баронесса разглядела образцы работы кузнеца Стефана – подковы, кольчуги, наконечники для стрел и копий. И, разумеется, кандалы, которые мастер повесил на самом видном месте. Их раскрытые браслеты показались Анне хищными пастями, поджидающих свою жертву. Она судорожно сглотнула – скоро на нее наденут нечто подобное…

Пока Анна осматривалась, вернулся кузнец, переодевшийся в потертые кожаные штаны и фартук. Он сунулся к горну, чуть не влез внутрь и немедленно обругал мальчишек за то, что те слабо раздували огонь. Мехи зашумели более ретиво. Стефан хмыкнул, отошел к стене и принялся ковыряться в гремящей груде металла. Он выудил из нее узкий железный прут и отошел к большой наковальне, где с помощью молотка и зубила четырьмя ударами вырубил четыре коротких штыря для заклепок. Короткие, не более полутора дюймов в длину, куски мягкого железа со звоном вылетали из-под его зубила и летели в другой конец кузницы. Один из мальчишек шустро подобрал их с пола и бросил в пылающие угли горна. Стефан поворошил кочергой угли в горне, подкинул угля и еще раз обругал мальчишек-подмастерьев – на этот раз уже без злобы, а так, для порядка. Ожидая, пока нагреется металл, кузнец вытащил из-под скамьи маленький пузатый бочонок, налил две большие глиняные кружки пива и подсел на скамью рядом с десятником:

– А чё, красивая ведь бабенка! Ишь, кожа какая – белая да чистая, прям тебе сахарная.

– Ага, точно. Сахарная. Иди, лизни, пока не растаяла, – с ленцой ответил разомлевший в тепле Фика и с благодарным кивком взял протянутую ему кружку пива.

– Да иди ты… – обиженно пробасил Стефан, – она из бла-ародных, что ль?

– Из них, точно. Баронесса!

– Баронесса?! Иди ты! И чё она такого сделала? Колдунья иль траванула кого?

– Не-а, – десятник сделал большой глоток из кружки, – просто трахалась, с кем не надо. И герцога оскорбила.

– Самого герцога? – изумился кузнец, – это с кем же надо было трахнуться, чтобы оскорбить нашего любимого герцога?

– Да уж сучка кобелька завсегда найдет… Слыхал о Горане-Проклятом?

– Да иди ты! – кузнец испуганно перекрестился, услышав имя знаменитого разбойника, несколько лет назад отлученного от церкви и проклятого на всех площадях герцогства.

– Сам иди! Этот душегуб и был ее любовником. Их застукали прямо на горячем, этот Горан голым сиганул из окна ее спальни и попробовал сбежать, но кто-то из дворни барона достал его из арбалета. Тот и часа не прожил. А муж этой бабы, барон то есть – постельничий самого герцога! Сам понимаешь, скандал вышел еще тот… Так что в пятницу эту дуру посадят на кол, видишь, Цезарь уже постарался…

– Да вижу, бритая. Мда-а, ну и дела… Кол, говоришь… А жаль, ведь молодая еще совсем! – причмокнул губами Стефан, разглядывая баронессу. Анна слышала их разговор и низко опустила голову…

– Вот я и говорю – молодая. И дурная! Сама виновата. Чего ей не хватало в этой жизни? Беда с этими бабами, думают не головой, а …!

Стефан покачал головой и задумчиво посмотрел на стоящую перед ним обнаженную связанную женщину. Раскрасневшееся, поблескивающее капельками пота лицо баронессы было особенно красиво в красных отблесках жаркого пламени, придававшего ее бледной коже нежно-розовый оттенок. А уж как соблазнительно выглядели большие груди с торчащими острыми сосками… Кузнец смущенно крякнул и встал со скамьи, ему еще нужно было подобрать кандалы по размеру. Раз в этом деле замешан сам герцог, то нужно все сделать самым наилучшим способом. А то мало ли что, герцог на расправу скор, даже очень…

– Руки-ноги, как обычно? – уточнил Стефан.

– Точно, – ответил Фика. Потом вспомнил и добавил, – только смотри, начальник велел, чтобы ты подобрал цепи потяжелее.

– Ну, я не знаю… – озадаченно почесал в затылке кузнец, – у этих блаародных баб кость больно тонкая, уж поверь. А кандалы на толстой цепи у меня только на мужиков рассчитаны.

– А ты получше поищи у себя, может чего и найдешь.

– Слушай, Фика, а на кой черт ее заковывать? Все одно в пятницу ведь обратно расковывать ведь придется? Давай ее лучше в колодку закроем и всех делов, а?

– Нет, не пойдет. Герцог велел ее в железо, да потяжелее.

Кузнец с сомнением покачал головой и скрылся за маленькой дверью, из-за которой вскоре послышался грохот и звон металла, перемежавшийся приглушенной руганью. Анна с тревогой прислушивалась к этому шуму, не сулившему ей ничего хорошего. Через какое-то время грохот утих, и из кладовки вышел кузнец, зажав в своей ручище пару позвякивающих цепей. Стефан поднял их повыше и потряс в воздухе, показывая десятнику:

– Во, вроде нашел. Меньше этих все равно у меня нет.

– А мне-то что? Это уж твоя забота.

Пробормотав ругательство, Стефан подошел к горну и, взяв в свободную руку клещи, принялся по одной выуживать из раскаленных углей заклепки, проверяя их готовность. Анна с замиранием сердца следила за этими приготовлениями, но вот кузнец удовлетворенно кивнул головой и скомандовал:

– Давайте ее сюда, – Стефан указал испачканным сажей пальцем на массивную низкую наковальню, стоявшую рядом с главной, высотой как раз по колено Анне. Рядом с наковальней, чуть ниже ее, стоял круглый деревянный чурбак, возле которого Стефан бросил на пол цепи.

Баронесса поднялась с затекших колен, и сама подошла к наковальне. Засидевшиеся и успевшие расслабиться в тепле стражники дернулись было к ней, но, видя, что баронесса и так послушно делает сама все, что от нее требуется, снова расслабились. Если разобраться, то куда она денется? А они с ночи на ногах, не пили, не ели, да еще никак не сменятся…

Анна вопросительно посмотрела на Стефана. В такой близи жар от горна ощутимо припекал ее кожу, но она терпела. Так же, как терпела и боль в стянутых за спиной руках, которые затекли и тупо ныли. К ее облегчению, Стефан великодушно развязал узел и руки Анны, как плети, упали вдоль тела. Она почти не чувствовала их, но почти сразу по жилам побежали огненные мурашки. Пользуясь относительной свободой, Анна поспешно прикрыла руками груди.

– Становись сюда и лож ногу сюда, на чурбак, – велел кузнец замешкавшейся женщине. Ругнувшись сквозь зубы, он схватил руками ее бедра и грубо развернул спиной к горну и наковальне.

Баронесса вздрогнула – Стефан обращался с ее телом так, будто имел дело всего лишь с очередной заготовкой металла, которая попала в его крепкие и ухватистые руки. Кузнец схватил ее правую ногу за лодыжку, согнул в колене и положил голенью на чурбак, через мгновение за спиной раздался звон металла. Анна оглянулась назад и увидела, как Стефан, присевший рядом с ней на корточки, поднял с пола звякнувшую цепь. Он замкнул на тонкой щиколотке широкий ножной браслет кандалов, но толстая полоса металла довольно свободно болталась вокруг ноги Анны. Тем не менее, кузнец похлопал ее по бедру:

– Годится, меньшего размера у меня все равно нет, а подгонять – дурное дело. И так походишь.

Продолжая прикрывать руками груди, Анна безрадостно смотрела на покрытую налетом ржавчины толстую полосу металла, "украсившего" ее ногу. Железные челюсти браслета сомкнулись, и теперь оставалось только вставить заклепку в совместившиеся отверстия и заклепать. Стефан тем временем чуть подвинул чурбак к наковальне так, что замок кандалов оказался как раз на рабочей поверхности этого кузнечного инструмента.

– Ну, все, теперь не крутись, когда полетит окалина – терпи! – Анна кивнула. Она была готова терпеть, хотя в такой близи от горна было нестерпимо жарко, да и стоять на одной ноге было очень неудобно. Засмотревшись, Анна немного потеряла равновесие и покачнулась.

– Да не крутись ты, дура, кому говорят! – раздраженно заорал на нее кузнец, – попаду молотком не туда, сама будешь виновата. Ты! Держи ее!

Кузнец подозвал одного из мальчишек, тот надел рукавицы и с самым серьезным выражением лица прижал ногу Анны к чурбаку, зыркая на голую женскую задницу, внезапно оказавшуюся прямо перед его носом. Стефан заметил, на что направлено внимание его юного подмастерья и от души дал тому подзатыльник. Убедившись, что мальчик, наконец, переключил все внимание на порученное ему дело, Стефан принялся за дело. С неожиданной для его телосложения резвостью кузнец ухватил щипцы, стоявшие рядом с горном, запустил их в печь и ловко выудил один из штырей, раскалившихся докрасна. Через мгновение штырь оказался приставленным к замковому отверстию на кандалах и кузнец ударом молотка ловко насадил его. Быстро поменяв длинные щипцы на более короткие и уже ими продолжая удерживать штырь, Стефан принялся методично постукивать по нему молотком, точными ударами намертво загоняя размягчившееся железо через отверстия и заклепывая кандалы. Во все стороны полетела раскаленная окалина, обжигая нежную кожу Анны, но женщина только вздрогнула и сцепила зубы. Боль быстро прошла, и только чувствовался жар, передающийся от заклепки к голой коже через металл. Замок кандалов упирался в наковальню, поэтому раскаленная заклепка расплющивалась одновременно с двух сторон. Стефан продолжал бить по ней, пока остывший металл не начал тускнеть, остывая. Вначале приглушенный звук ударов теперь стал звонким, как и полагается при ударе железа о железо.

– Готово! – кузнец покрутил заклепанное кольцо, – лож другую ногу. Живее!

Анна поставила на пол правую ногу и послушно положила на чурбак левую, кузнец так же быстро заковал и ее. Звякнув цепью, баронесса убрала ногу с чурбака и встала на обе ноги. Она была закована трехфутовой цепью, покрытые налетом рыжей ржавчины звенья которой были толщиной в дюйм. Кандалы сидели свободно, но надежно, не стащишь.

– Ставай на колени и давай сюда правую руку.

Баронесса закусила губу и опустилась на колени перед чурбаком, став так, как велел кузнец. Стефан быстро надел ей на левую кисть железный браслет от кандалов, от которого к другому браслету тянулась цепь длиной в фут, составленная из таких же колец, что и ножная. Руки были закованы так же быстро, как и ноги, только на этот раз баронесса из предосторожности закрывала глаза. И не напрасно – несколько раскаленных искр обожгли ее лицо.

Анна была удивлена, ей казалось, что все должно было длиться значительно дольше. А тут всего несколько точных ударов – и все, она уже закована по рукам и ногам.

– Готово. Поднимайся, – буркнул кузнец.

Непривычная тяжесть оттягивала руки Анны вниз, а когда она попыталась сделать шаг, то почувствовала всю тяжесть ножных кандалов. Внезапно баронесса испытала ни с чем не сравнимое чувство несвободы, такого не было, даже когда ей связали руки за спиной.

– А ну-ка, дай погляжу, – к баронессе подошли стражники и десятник подергал кандалы на руках баронессы. – Что-то больно свободно они на ней сидят. Не слетят?

– Обижаешь, Фика… – пробасил Стефан, – гляди!

Кузнец ухватил в свою пятерню цепь на руках Анны, резко поднял вверх и встряхнул, да так, что у повисшей на его руке баронессы зубы лязгнули. Она вскрикнула от неожиданно резкой боли, когда края кандалов с силой врезались в ее запястья. Браслеты сидели надежно и даже не думали соскальзывать с рук. Стефан резко отпустил Анну, и та со стоном рухнула на пол. Встать ей не дала пятерня десятника, тяжело опустившаяся на плечо. А затем последовал диалог, еще больше расстроивший баронессу:

– Отлично, мастер. Ты эта, таво… Если хочешь, заходи вечерком. Облизнешь сахарок, хе-хе. Не пожалеешь, – предложил Фика.

– Да мне в вашу нору идти как-то…

– Ну, как знаешь. А эти?

– Кто – эти? – не понял кузнец.

– Ну, пацаны твои. Не хотят?

– Чего? – Стефан никак не мог понять намеков десятника.

Фика покачал головой:

– Ну ты и тугодум… Баба эта сегодня всехняя. Кто ее захочет, тот и берет. Допер?

– А-а… – протянул кузнец, – да мальки они еще, куда им бабу хотеть. Вон, еле-еле мех ворочают.

– Гы-ы, мальки, говоришь, – осклабился десятник, – ты бы видел, как только что такой же малец эту бабу вдул, куда там взрослому мужику!

– Врешь!

– …

– И кто же этот герой? – недоверчиво спросил Стефан.

– Адамчик, сынок Цезаря-цирюльника!

– Вот тот заморыш?! Ну ничего себе… Так он же сопляк еще…

– Сопляк-то он сопляк, но ты бы видел, как у него женилка встала, когда он ее брил!

– Так он ее еще и брил! Ну, дела…

– Так как, твои что, слабее будут? – Фика с насмешкой посмотрел на кузнеца.

Стефан задумчиво почесал в затылке, а потом гаркнул на своих подмастерьев:

– А ну, дармоеды, бегом сюда! Щас поглядим, кто тут у нас мужик…

Мальчишки побросали свою работу и со всех ног бросились к хозяину.

– Так, штаны снять, живо! – мальчишки смущенно засопели, но не посмели ослушаться Стефана.

Три пары штанов поползли вниз, открывая худые мальчишечьи ноги, но к большому разочарованию взрослых – причем у каждого из них была своя причина для расстройства – ни у одного из мальчиков и в помине не было признаков возбуждения. Маленькие пацанячьи писюны спокойно смотрели на землю. Мальчики были слишком замучены тяжелой работой и недокормом. Анна, увидев такую картину, облегченно перевела дух…

– Да-а, – протянул Фика, - заморыши у тебя, а не мужики. Не кормишь ты их, что ли?

– Как не кормить? Кормлю. Жрут от пуза, только толку с них… У-у, дармоеды!

Мальчишки, разделившие ранним утром краюху хлеба и миску каши на троих, печально переглянулись. Хозяин их был жмотом первостепенным, но и им деваться было некуда – подмастерья работали за крышу, за науку и за еду…

– Ладно, не ори на пацанов. Кормил бы получше – не были б такими заморышами. Пусть хоть потрогают, может, подействует?

– Пусть. Не возражаю. Слушайте меня, сопляки, если у кого-нибудь встанет, и он сможет трахнуть эту бабу, тот получит кусок мяса на обед. И два медяка. Нет, денег не дам. Просто кусок мяса и добавку похлебки. Или не так… А-а, к черту все, навались! – махнул рукой вконец запутавшийся в своей щедрости кузнец.

Анне приказали лечь на лавку и раздвинуть ноги, насколько позволяла цепь. Мальчишки обступили ее и с четверть часа жадно исследовали все ее нагое тело. Больше всего досталось грудям, каждый из пацанов посчитал своим долгом помять их и ущипнуть за сосок. Досталось и гладковыбритому лону, испачканные сажей пальчики побывали и там. Потом баронессу опять заставили стать на колени, потом поставили на ноги, но заставили нагнуться до земли… Анна кусала губы от стыда, но все терпела. А как тут не стерпеть, если Фика с нее глаз не спускал, а кулаки у десятника что арбузы…

Но как не старались мальчишки, ничего у них не вышло. Их маленькие друзья остались глухи к отчаянным просьбам, избавив Анну от повторения извращенного насилия. В конце концов, Стефан увидел, что горн почти погас и с руганью погнал мальчишек обратно по рабочим местам.

– Мда-а, не вышло развлечься, – усмехнулся Фика и подколол мрачного кузнеца, – видать, цирюльники мужики покрепче кузнецов будут.

– Ну я им сегодня устрою… Ну, дармоеды, держитесь, – Стефан шипел и плевался не хуже раскаленной железяки, опускаемой в уксус. Мальчишки испуганно втягивали головы в плечи и старались изо всех сил…

– Устроишь, устроишь, эт-то точно. Бывай!

– Проваливай! Ну, я им…

За спиной Анны и стражников загремел металл, и воздух буквально содрогнулся от богохульств и проклятий.

Анну вывели из кузницы во двор, по которому уже ходило множество народу: мужчины и женщины, солдаты и прислуга… Все были заняты своими повседневными делами, но при виде закованной в кандалы голой женщины, бредущей под конвоем стражников, все встречные торопливо расступались и бросали работу, глазея на нее. В замке герцога до этого времени почти никто не знал о суде и приговоре, так что баронесса оставалась не узнанной. Да и кто бы ее узнал? При дворе герцога она почти не появлялась, а так… Когда баба совершенно голая, да еще и с бритой наголо головой, поди знай, кто перед тобой – знатная дама или простая крестьянка. И так понятно, что молодуху только что вывели из кузницы Стефана, где ее заковали в кандалы, а ведут в сторону тюрьмы. А если к тому же и бритая наголо, значит, шлюха первостепенная и ждет ее в скором времени осиновый кол. Значит – есть за что. Наш любимый герцог суров, но справедлив, абы кого ни в тюрьму, ни на кол не посадит. Поделом ей.

Баронесса чувствовала на себе любопытные взгляды людей, но ей было не до того. Во-первых – она уже немного свыклась со своей наготой, во-вторых – холодный утренний ветер быстро остудил ее, и Анна вновь начала замерзать, а в-третьих… А в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых – ей пришлось срочно учиться ходить с сорокафунтовой цепью на ногах, которая со звоном волочилась по булыжной мостовой и цеплялась за каждый выступ. Женщина чувствовала себя так, будто к ее ногам привязали по тяжелому мешку с песком, каждый шаг требовал непривычно большого усилия. Пришлось шагать, широко расставляя ноги, чтобы не цепляться браслетами. Ко всему прочему, слишком свободные кандалы стали быстро натирать тонкую кожу на щиколотках, а тяжесть железа на руках тянула плечи вниз и заставляла горбиться…

Через некоторое время баронесса вновь оказалась у двери, ведущей в тюрьму. Анна с трудом переступила высокий порог тюрьмы, озабоченная только тем, чтобы не зацепиться за порог и не упасть. Дверь за ее спиной со скрипом закрылась, и теперь коридор освещали только редкие чадящие факелы, закрепленные в стенных нишах, и возле каждого стоял вооруженный стражник, провожавший оценивающим взглядом новую арестованную. Баронесса шла по длинному сводчатому коридору, в котором звон цепей был еще более громким, чем на улице.

Анну провели мимо закрытой железной решетки, за которой в полумраке виднелась такая знакомая винтовая лестница, уходящая вверх, к ее прежней камере, и вглубь, в подземелье, где на нескольких этажах размещалась большая часть тюремных помещений. За решеткой, чуть дальше по коридору, оказалась низкая сводчатая дверь, обитая полосами железа. В неё-то и свернул идущий впереди Анны десятник. Баронесса вошла вслед за Фикой и оказалась в комнате, которая казалась ярко освещенной по сравнению с полутьмой, царящей в коридоре. Анна быстро осмотрелась. Она поняла, что оказалась в кордегардии. Комната была длинной и узкой, на стенах горели с десяток больших чадящих факелов, дым от которых уходил под высокий потолок. Оружие и латы стражников стояли на стеллажах вдоль стен, а в центре помещения находился большой стол с остатками утренней трапезы, которая напомнила Анне, что со вчерашнего ужина у нее до сих пор крошки во рту не было. Здесь было намного теплее, чем в коридоре, но все же начальник тюрьмы, сидевший за отдельным столом в дальнем конце комнаты, зябко кутался в меховую накидку. Кроме него в комнате на лавках вдоль стен и за столом сидело еще с полтора десятка стражников и… тот самый палач, который был в подземелье башни во время допроса. Палач стоял у столика начальника тюрьмы и о чем-то с ним беседовал. Когда вошла Анна, шум в кордегардии стих, и все обернулись к ней.

– Ага! А вот и наша баронесса! – с улыбкой на лице приветствовал Анну тюремщик.

Не успела Анна ответить, как кто-то из стражников дал ей сильный пинок под зад, и женщина полетела на каменный пол, с трудом успев подставить руки. Громкий хохот мужчин сотряс стены кордегардии. Чья-то рука грубо схватила Анну за плечо и подняла, заставив встать на колени.

– Так-то оно лучше, – отсмеявшись, заметил начальник тюрьмы, – только я хочу, чтобы вы все знали – теперь это уже не баронесса, а совершеннейшее дерьмо, подстилка разбойничья, грязная шлюха, пойманная на горячем. Поняли?

– Да, начальник, – нестройно ответили стражники.

– Его светлость изволили приговорить ее к смертной казни, в пятницу эту шлюху посадят на кол. А до тех пор она в полном вашем распоряжении.

– Понятно!

– И так, кто ты? – тюремщик уставился на Анну.

– Я… грязная… шлюха, – с трудом выдавила из себя баронесса. Все в ней восставало против подобного унижения, но Анна буквально кожей чувствовала руку стражника, занесенную над ней для удара.

– Не слышу! – заорал начальник тюрьмы.

Тут же последовал удар, только не рукой, а тупым концом пики. По почкам. Очень профессионально: не сильно, без злобы, но очень больно.

– Шлюха! Я грязная шлюха! – со слезами выкрикнула Анна.

– Ну, вот мы и разобрались, кто есть кто. Клещ, как закончите – отведешь эту сучку к себе и выдашь всё, что ей положено. Абсолютно все, без какого-либо снисхождения. Это воля нашего герцога. Только не переусердствуй, а то я тебя знаю, прикажешь – а ты и рад стараться, болван эдакий. Испортишь материал – голову скручу, понял?

– Понял, – раздался сиплый мужской голос.

Анна испуганно подняла голову и встретилась взглядом с тем, кого начальник тюрьмы назвал Клещом. Тем временем начальник тюрьмы поднялся из-за стола и вышел через маленькую боковую дверь, оставив баронессу наедине со стражниками. Она почувствовала себя беспомощным ягненком, окруженного стаей голодных волков. Анна оглянулась. Стражники обступили сжавшуюся от страха женщину – крепкие красномордые мужики, свирепые и самодовольные. Победители.

– Ну что, пощупаем блаародную сучку, а, братья? – раздался голос Фики.

– А то! Не все ж разбойничкам пользоваться!

Солдаты быстро очистили стол, Анну подняли с колен и бросили на него. Она закричала от страха и попыталась встать, но мужчины удержали, схватили ее за ноги и развели в стороны, насколько позволяла цепь, а руки завели за голову и прижали к столу. Один из стражников с размаху глубоко вогнал в столешницу стилет и пригвоздил к столу цепь на руках баронессы. Анна закричала, но ей тут же заткнули рот какой-то вонючей тряпкой. Стол заходил под ней ходуном – Фика, по праву старшинства, со спущенными штанами первым полез на стол. Раскрасневшееся от возбуждения лицо десятника нависло над баронессой, в нос ударил смрад изо рта. Анна зажмурила глаза и отвернулась, через мгновение она почувствовала, как головка члена прижалась к входу во влагалище, а затем мужчина одним сильным толчком глубоко вошел в нее, достав до самой шейки матки. Член обдирал сухие стенки ее лона, заставив Анну застонать от боли. Бедра насилуемой женщины чуть приподнимались и опускались, мужской член буквально разрывал ее изнутри. Анна корчилась от боли при каждом толчке насильника, но к счастью это продолжалось недолго. Вскоре в нее ударила горячая струя мужского семени, и боль немного утихла. Когда десятник встал с нее, следующий стражник занял его место. Излившееся в нее семя увлажнила лоно, так что теперь Анна уже почти не чувствовала боли. Один за другим стражники получали удовольствие, насилуя беспомощную женщину. Сколько это длилось – Анна сказать не могла. Женщина лежала с закрытыми глазами и ждала, когда же это все кончится. Время для нее остановилось, измеряясь теперь только числом тел, поочередно наваливающихся на нее. Эти тела отличались только степенью грубости. Навалился, вошел, подвигался, кончил, вышел. Но вот последний…

Последним на нее взгромоздился сам Клещ, который был особенно жесток с баронессой, он превратил изнасилование в настоящую пытку. Удовлетворяя свою извращенную похоть, палач зверски скручивал и сдавливал груди женщины, щипал и так сильно тянул за соски, что, казалось, хотел оторвать их. Анна глухо стонала сквозь заткнувшую ее рот тряпку и молилась, чтобы Клещ скорее от нее отстал. В конце этой пытки Клещ захватил ее набухший клитор пальцами, как клещами, и зверски сдавил это самое чувствительное место женского тела. Анна завизжала, словно резанная свинья, волна судороги прошла по ее телу. Женщине показалось, что она сейчас умрет. В отчаянной попытке вырваться и встать она безумно извивалась всем телом, но баронессу крепко держали за руки и за ноги. А Клещ все крутил, дергал и раздавливал изо всех сил этот нежнейший кусочек женской плоти. Баронессе удалось вытолкнуть изо рта вонючую тряпку, и ее вопли оглушили всех, кто находился в кордегардии. Анна не представляла, что на свете может существовать подобная боль! Палач трудился, стараясь не давать ей ни мгновения передышки. Наконец все закончилось. Ею пресытились, по крайней мере – на время.

Какое-то время Анна просто лежала на спине и бессмысленно глядела на закопченный потолок. Оказалось, что это очень хорошо – просто так лежать и просто смотреть в потолок. Она лежала и ощущала, как теплое мужское семя истекает из нее, стекая между ягодиц. Краешком сознания это напомнило Анне, как когда-то, очень давно, она вот так же лежала на спине и отдыхала, чувствуя семя внутри себя. Только лежать было намного удобнее, и семени было поменьше, и… И еще много чего было совсем не так.

– Чего это она затихла, сдохла, что ли? Убью, дармоеды!

– Не, вон, глазами хлопает!

На Анну обрушился поток ледяной воды, она закашлялась и неловко перевернулась на бок, поджав ноги к животу. Под хохот стражников женщину стащили со стола и попытались поставить на ноги. Но сил на то, чтобы стоять, у баронессы не осталось, голова закружилась, и Анна свалилась ничком на пол. Ноги ее не держали. Тогда женщину подхватили под руки и поволокли к выходу, цепи со звоном волочились за ней. Баронессе было уже все равно, куда ее тащат, и только когда ее ноги стали больно биться о ступени, Анна поняла, что в подземелье. В нос ударил крепкий тюремный дух – смесь запахов сырого погреба и нечистот. Они свернули в коридор и заволокли Анну в одну из камер, швырнув у стены. Баронесса с трудом нашла в себе силы приподняться и сесть, опершись спиной о стену.

Она осмотрелась. В большом помещении, освещенном факелами, за небольшим столом сидело трое крепких детин, небритых и с недовольно-сонными выражениями лиц. Двух из них Анна узнала – это были помощники Клеща, она видела их в допросной. Мужчины доедали свою трапезу, но при виде Клеща молча встали и принялись убирать со стола.

– Пожрали? – подчиненные Клеща ответили ему нестройными звуками, которые при известной фантазии можно было расценить как согласие. – Есть работа.

– Так мы пошли? – спросил Клеща один из стражников.

– Все, валите. Дальше мы сами как-нибудь управимся.

Стражники вышли из камеры и закрыли за собой дверь.

– Копыто, жаровня готова?

– Угу.

– А инструмент?

– Угу.

– Тащи. А вы вдвоем несите сюда розги. Там в кадке должны были с ночи остаться. И шевелитесь, шевелитесь, мне еще выспаться надо. Ночью опять работы невпроворот…

Помощники Клеща разошлись по разным углам камеры, а Клещ поднял за плечо баронессу и повел ее в угол камеры, туда, где стояла широкая дубовая скамья. Анна судорожно сглотнула – она сразу узнала скамью для порки. Монахини в монастыре, где она воспитывалась, пользовались почти такой же, с деревянным валиком посередине.

– Ложись на пузо! – приказал Клещ.

Анна молча легла животом на скамью, покорно вытянув по ней руки и ноги, ожидая, пока принесут розги. Валик давил на живот, а ее пышные ягодицы оказались выше спины, как будто сами напрашиваясь на порку. Ждать пришлось недолго. К скамье притащили кадку с рассолом, в котором были замочены длинные прутья, толщиной примерно в полдюйма, Клещ вытащил три штуки и сложил их в пучок. Взмахнув ими для пробы в воздухе несколько раз, палач приказал помощникам держать Анну. Те чуть подвинули ее, ровняя попку по валику, а затем уселись на руки и ноги баронессы, крепко прижав их к скамье. Розги просвистели в воздухе и с силой опустились на судорожно сжатые ягодицы баронессы. Анна сдержала первый крик, но ее терпения хватило ненадолго. После пятого удара она уже вопила изо всех сил, судорожно сжимая ягодицы, сплошь покрытые красными вздувшимися полосами. Держали ее крепко, когда розга ложилась поперек ягодиц, она судорожно сжимала их, делая их почти каменными, одновременно вздрагивая всем телом. Двигаться баронесса практически не могла и лишь запрокидывала голову, сопровождая это протяжным стоном, визгом и воплями. Клещ порол ее без ожесточения, но с большим знанием дела: без рвущего кожу потяга, стараясь не наносить удары в одно и то же место дважды. Проституткам, к которым была отнесена опальная баронесса, полагалось при аресте три дюжины розог, и несчастная женщина получила их все до единой. Под конец экзекуции Анне казалось, что с ее зада сняли всю кожу – так там всё пекло и горело.

Ее подняли, развернули и тут же повалили на спину, еще крепче прижав к скамье.

– Давай клеймо.

Измученная Анна даже не успела испугаться, как почувствовала вначале приближающийся жар, а мгновением позже запредельно острая боль пронзила ее тело. Раскаленное клеймо прижалось к нежной коже чуть выше грудей, Анна взвыла и забилась в руках своих мучителей, запахло паленой плотью… На какое-то время она потеряла сознание, но холодная вода быстро привела ее в чувство.

Анну стащили со скамьи и вновь куда-то поволокли. От боли, терзающей ее тело, баронесса соображала с трудом. Перед глазами все прыгало и плыло, ее поташнивало. Неожиданно ее уронили на пол. Анна приподняла голову и увидела, что лежит перед какой-то дверью. Заскрежетал замок и низкая, окованная железными полосами дверь со скрипом распахнулась перед баронессой. Ее затащили внутрь камеры и в неровном свете факела, падающем из коридора, баронесса рассмотрела свое новое узилище. Им оказалась маленькая камера со сводчатым потолком, не более шести футов в длину и четырех в ширину. Анна с тоской посмотрела на голый каменный пол, длинную цепь, тянущуюся к кольцу на стене…

– Захочешь погадить – вон ведро, – объяснил Клещ, – жрать принесут к ужину, а до тех пор чтоб я тебя не слышал. Давай сюда шею…

Анна привстала на колени, и помощник палача замкнул ошейник на шее баронессы, приковав ее к стене.

– Господин… – Анна чуть замешкалась, не зная, как обратиться к тюремщику.

– Чего еще? – недовольно буркнул Клещ, уже собравшийся закрыть камеру.

– Можно мне… Что-нибудь постелить на пол?

– Перебьешься. Здесь такие как ты долго не засиживаются.

Когда за ее тюремщиками закрылась дверь, Анна осталась почти в полной темноте. Только слабые отблески факела, горящего в коридоре над дверью, попадали в ее камеру через маленькое зарешеченное окно. Однако вскоре глаза женщины привыкли к столь слабому свету, и потянулись бесконечно долгие часы ожидания…

В подземелье стояла абсолютная, давящая на уши тишина. Ни один звук, кроме тех, что издавала сама баронесса, не доносился до ее ушей. Холодный пол быстро остудил горящий зад Анны, но клеймо в виде креста на груди женщины болело все сильнее и сильнее. Вскоре она почувствовала, что совсем окоченела от холода, который пронизывал ее нагое тело, поднимаясь от голых каменных плит. Ее обоняние уже не так остро воспринимало вонь, исходящую от деревянной параши, а вскоре Анне и самой пришлось воспользоваться этим единственным предметом обстановки. Постепенно баронесса впала в какое-то странное оцепенение, полусон-полуявь, бессмысленное ожидание чего-то…

Вначале до обострившегося в тишине слуха Анны донеслись шаги и лязг ключей, затем послышался скрип открываемых камер. Вскоре со скрежетом открылась и ее дверь – тюремщики принесли еду заключенным. Анне достался кусок черствого хлеба и миска чечевичной похлебки. Изголодавшаяся баронесса накинулась на еду, даже не вспомнив об отсутствии ложки, оказалось, что похлебку она вполне могла выпить и так, помогая себе хлебным мякишем.

Тюремщики забрали посуду и ушли, вновь потянулись часы ожидания. Во тьме подземелья было трудно ориентироваться во времени. Анна очнулась от лязга засова, дверь со скрипом открылась, и она зажмурилась от ослепительного света – таким показался ей коптящее пламя факела. Закрыв руками лицо, она забилась в угол камеры. Ничего хорошего от этого визита она для себя не ждала…

– Во! Расселась, гадюка. А ну-ка, дворянское отродье, ставай раком!

Анна молча стала на колени и опустилась на локти. Женщине все было ясно – ее тело снова кому-то потребовалась. «Хоть бы не били…», – пронеслось в голове баронессы. К облегчению Анны, ее действительно не били. Просто трое тюремщиков решили не упустить свое и воспользовались телом баронессы вполне традиционным способом…

– А-а, ничего особенного. Баба как баба, – в конце подвел итог один из мужчин.

– А ты чего ждал? Хочь баронесса, хочь девка дворовая – там у них одинаково устроено.

– Ну не знаю, бывало и получше. А говорили-то, говорили – шлюха знатная, с фантазией…

С тем они и ушли, оставив Анну уткнувшейся носом в сырую стену. Она рыдала и никак не могла остановиться…

Еще несколько раз Анне приносили еду, меню тюремной кухни не менялось. О чём она думала? Скажите на милость, о чём еще может думать молодая женщина, которая через несколько часов должна будет сесть на кол? О том самом и думала до тех пор, пока засов не заскрежетал в последний раз. Тяжелая, окованная железом дверь камеры со скрипом распахнулась. В неровном свете факела Анна увидела за ней стражника, который посторонился, пропуская начальника тюрьмы. За спиной главного тюремщика маячили двое здоровенных одинаково одетых мужиков, их лица были скрыты масками, закрывавшими верхнюю часть лица.

– Пора, – сухо произнес начальник тюрьмы.

Анна с трудом расправила затекшие от неудобной позы конечности и встала на колени. С нее сняли ошейник, а затем вся процессия отправилась в пыточную камеру, где поджидавший Клещ быстро расковал баронессу. Пока зубило срубало заклепки на кандалах, Анна к своему большому удивлению увидела в камере Кору. Ее горничная выглядела очень напуганной и с ужасом смотрела на свою совершенно голую госпожу, на груди которой багровело свежее клеймо, а на голове совсем не осталось волос. Кора скромно сидела на краешке скамьи, на которой днем раньше пороли ее хозяйку, и ждала, пока палач закончит свою несложную работу.

Но вот последний браслет был снят с руки баронессы и Клещ знаком подозвал Кору. Девушка подхватила с пола большой кувшин с водой и кусок мыла. Анна удивилась – это только ей такая честь, так сказать, последняя дань ее титулу, или всех женщин сажают на кол чисто вымытыми? Прямо тут же, на глазах у всех, Кора принялась сливать на плечи баронессы воду и намыливать ее, стараясь не задеть обожженную кожу клейма на груди хозяйки.

Если Анна и чувствовала стыд, то только самым краешком сознания, за последнее время у нее сильно изменилось отношение к собственной наготе. Вода, к облегчению баронессы, оказалась довольно теплой, но мыло было очень вонючим и плохо мылилось. Кое-как Анне удалось смыть с себя большую часть грязи. Полотенца ей не дали, но это почему-то не очень удивило баронессу.

Взамен оков Анне крепко связали за спиной руки, а на шею накинули петлю, конец от которой взял в руки человек в маске. Другой держался за спиной баронессы.

– Анна, я передаю вас в руки помощников палача, которые сопроводят вас к месту казни, – напутствовал Анну начальник тюрьмы. Та уже и сама догадалась, кем были эти двое…

На лестнице было еще холоднее, чем в камере, прямо в лицо дул сильный сквозняк и неприятно обдувал еще влажную после омовения кожу Анны, которая окончательно продрогла. Особенно трудно пришлось босым ногам, которым достался весь холод от выстуженного камня. Она стала стучать зубами, и не только от холода. Стражники, охранявшие двери, провожали жадными взглядами соблазнительную обнаженную фигуру молодой женщины, ведомой на казнь.

После полутьмы ее комнат, где окна были плотно закрыты ставнями, хмурый октябрьский день показался Анне намного более ярким, чем был на самом деле. По небу бежали низкие серые тучи, но в их разрывах мелькало голубое небо. Недавно закончился дождь – булыжники под ногами баронессы были еще мокрыми. Порыв пронизывающего осеннего ветра заставил ее сжаться от холода.

Во дворе замка были выстроены две шеренги солдат, которые образовывали прямую дорожку через весь двор до самых ворот. В конце этой "улицы" стояла двуколка на высоких сплошных колесах, запряженная мулом. «Неужели эту шикарную "карету" приготовили для меня? Ну, по крайней мере, хоть не придется брести пешком через весь город…», – утешила себя баронесса. Правда она разглядела, что двуколка была не пустой – на ней стояла какая-то замысловатая конструкция, но баронесса издалека пока не могла рассмотреть всех деталей. Анну мягко подтолкнули в спину, и она побрела, следуя за веревкой в руках одного из помощников палача. Она не могла даже чуть замедлить шаг – веревка на шее тут же натягивалась и с силой тянула ее вперед. Баронесса брела сквозь строй солдат, сопровождаемая их жадными взглядами, но к этому времени Анна уже настолько продрогла, что готова была прильнуть к любому из них, только бы хоть чуть-чуть согреться. Она оскальзывалась на мокрых булыжниках, которые менее всего предназначались для прогулок босиком, особенно со связанными за спиной руками. Поневоле приходилось смотреть под ноги, да еще и веревка тянула ее шею вперед…

Анна не смотрела на телегу до тех пор, пока не подошла к ней вплотную. Вначале ей в нос ударил резкий запах навоза, кучи которого успел наложить мул. Баронесса подняла голову и получше рассмотрела двуколку палача. На первый взгляд ничего особенного в ней не было – на таких же телегах крестьяне привозили продукты на рынок: два колеса в человеческий рост, массивная деревянная платформа… Но в отличие от обычных телег у этой совсем не было бортов по бокам, а посередине возвышалась высокая конструкция, весьма отдаленно напоминающая детскую лошадку. Ее "туловище" было сделано из хорошо подогнанных темных досок, сколоченных треугольником, острый угол которого был направлен вверх. Сходство с детской лошадкой усиливала доска, которой при помощи топора и пилы придали отдаленное сходство с лошадиной головой, углем нарисовали глаза и гриву, а затем прикрепили к переднему концу этой… лошади? Все это выглядело очень зловеще… Анна мысленно содрогнулась – поскольку ничего другого, кроме этой "лошадки", на открытой платформе двуколки не было, то не требовалось иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться – ее собираются посадить верхом на это устрашающее подобие детской игрушки. Прямо на острый угол. Анна непроизвольно сжала ягодицы…

Тем временем первый помощник палача забрался в телегу и подтянул Анну к открытой задней части двуколки:

– Залазь сюда!

Баронесса подошла вплотную к открытой платформе, край которой был на уровне ее живота. Помогать ей никто не спешил, но залезть на телегу без посторонней помощи женщина не могла – со связанными за спиной руками это было просто невозможно. Пока Анна решала эту проблему, сзади подошел второй подручный палача и легко приподнял ее за бедра. Баронессе не оставалось ничего другого, как машинально поджать ноги, чтобы поставить их уже на грязные доски телеги. Двуколка чуть покачнулась, и Анна, испуганно вскрикнув, неустойчиво закачалась возле самого края платформы. Упасть ей не дали – мужчина поддержал баронессу. Почувствовав, как дрожит замерзшая женщина, он с сочувствием спросил:

– Ваша милость замерзла?

Что-то в интонации подручного палача Анне очень не понравилось, но она кивнула и с надеждой посмотрела на усмехающегося мужчину. Неужели ей дадут что-то на себя накинуть? К тому моменту она замерзла настолько, что публичная нагота заботила Анну уже не в смысле нравственности и стыда, а с сугубо физиологической точки зрения. Но тут у нее за спиной кто-то пробасил:

– Ничё, щас ее милость быстро согреется. Вот только чуток проедется на нашей лошадке, и вспотеет, как пить дать! – телега заходила ходуном и, чтобы не упасть, Анна чуть присела и пошире расставила ноги.

Это второй помощник палача, забрался на двуколку с другой стороны. Анна с ужасом посмотрела на острую спину "лошадки", темное дерево досок было гладким от частого использования. Женщину мутило от одной только мысли, что ей сейчас придётся сесть на это ужасное остриё…

– Ну что, ваша милость, покатаемся на лошадке? Ну-ка, Руфо, подай ее!

Помощник палача по имени Руфо ловко подхватил женщину под коленки и под спину, так что баронесса оказалась лежащей у него на руках. Мужчина легко приподнял Анну над острием деревянной "лошадки" и подал ее своему напарнику, ожидавшему с другой стороны этого приспособления.

– Опускаем! – скомандовал Руфо.

И в тот же миг деревянное острие впилось между широко расставленных ног баронессы.

– Оо-ох! – из груди Анны вырвался хриплый стон.

С каждым мгновением остриё все больнее впивалось ей между срамных губ, а женщина ничего не могла сделать с этим – ее ноги свободно свисали по обеим сторонам "лошадки" и не доставали до настила повозки. Чуть позади Анны между опор "лошадки" была закреплена поперечная деревянная балка, которая предназначалась для фиксации ног жертвы. Ноги баронессы чуть согнули в коленях и крепко прикрутили с нижней части балки, получились стремена-наоборот. Пока мужчины привязывали ее ноги, Анна откинулась чуть назад и уперлась за спиной руками о спину "лошадки". Стало немного легче, но все равно у женщины было такое чувство, что ее разрезают пополам. Связанные за спиной руки приподняли и привязали к кольцу, закрепленному на деревянной "шее" этого пыточного приспособления. Анне пришлось со стоном нагнуться вперед, и от этого теперь весь ее вес пришелся на лобковую кость и переднюю часть промежности. В переделку попали самые чувствительные женские места…

Подручные палача спрыгнули с повозки и взяли мула под уздцы. Впереди них и по обеим сторонам телеги выстроились стражники с пиками наперевес. Повозка тронулась. Мул медленно шагал вперед, колеса двуколки противно скрипели и грохотали по булыжной мостовой, а Анна, сцепив зубы, молча терпела боль и смотрела вниз, на покрытые бурыми пятнами доски "лошади", грязный деревянный настил телеги, на дорогу, которая проплывала под ней… Перед глазами Анны покачивались ее большие белые груди с напрягшимися сосками, которые в такой позе отвисли и болтались из стороны в сторону. Каждая выбоина, каждый булыжник, попадавшийся под колеса телеги, отзывались вспышкой острой боли между ног баронессы. Хуже всего приходилось, когда телега резко подпрыгивала и падала вниз, потому что при этом острый угол с силой врезался в промежность женщины и ударял по лобковой кости, раздавливая всё, что попадалось по пути. Анна пыталась, как могла, ослабить эту пытку. Напрягаясь изо всех сил, она привставала на своих "стременах" и старалась покрепче сжимать коленями "лошадиную спину", чтобы не ёрзать по деревянному острию. Так было немного легче, но Анна сидела спиной к движению и поэтому никак не могла успеть сгруппироваться, чтобы подготовиться к встрече с очередной рытвиной. Поэтому все происходило внезапно – телега ухала вниз, острие "лошадки" впивалось между ног баронессы, а та со стоном пыталась приподняться в "стременах". Ноги и пресс Анны были теперь постоянно напряжены в ожидании следующего препятствия. Не прошло и нескольких минут, как женщина смогла оценить правдивость слов подручного палача – она действительно согрелась, а еще чуть позже ей стало просто жарко, и прежде такой холодный ветер был весьма кстати. Но теперь страдающая от боли женщина уже и не знала, что лучше – холод на земле, или такая жара на "лошади"…

Анна дико заорала от страшной боли, когда телега проезжала ворота замка и особенно сильно подпрыгнула на подъемном мосту. Острое деревянное ребро, словно нож, глубоко впилось в ее нежное лоно.

– Умоляю-ю, снимите меня отсюда! – завыла Анна, извиваясь на этом дьявольском сиденье.

– О, запела! А я все думал, на сколько же ее хватит? – рассмеялся Руфо, обращаясь к своему напарнику.

– Да уж, это ей не на … прыгать. Вот погоди, голубушка, на колу ты еще не так запоешь!

И подручные палача со смехом продолжили путь, не замедлившись ни на миг. Крики истязаемой женщины зазвучали еще сильнее, она мотала головой из стороны в сторону, все ее тело извивалось от непереносимой боли. Ручьи пота стекали по ее коже, изо рта вырывалось хриплое дыхание. Острое ребро медленно, но верно разрезало нежную плоть лона и вскоре деревянное треугольное основание "лошадки" окрасилось кровью. Мучения несчастной обреченной женщины нельзя было описать, теперь она уже не кричала, а только шумно дышала, ее глаза расширились от страдания, и рот был широко раскрыт в беззвучном крике.

Сплетни о голом разбойнике, выпрыгнувшем из окна спальни знатной дамы и застреленным из арбалета в нескольких шагах от ее дома, с удовольствием обсуждались во всех сословиях, постепенно обрастая все новыми и новыми подробностями. Поэтому весть о том, что именно сегодня будут сажать на кол молоденькую аристократку, давно разлетелась по всему городу и его окрестностям. Анну с нетерпением ждала целая толпа зевак, и когда ее телега показалась из ворот герцогского замка, раздался гул голосов десятков людей. Испуганная стая ворон добавила в общий шум свое карканье и хлопанье крыльев. Отовсюду раздавались истерические женские вопли:

– Шлюха!..

– На кол ее!..

– Смерть шлюхе!!!

Один за другим о помост телеги ударились камень и гнилое яблоко. Телега дернулась пару раз и остановилась посреди площади перед воротами замка. Анна приподняла голову и оглянулась вокруг. Десятки людей окружали телегу, стражникам с трудом удавалось сдерживать напор толпы. Все старались подобраться как можно ближе, чтобы получше рассмотреть редкое зрелище – голую аристократку, восседающую верхом на позорной "лошадке". Здесь собрались все те, кому не досталось места на рыночной площади, у эшафота, и теперь эти люди старались получить свою часть зрелища. Мужчинам было на что посмотреть: у молодой баронессы были тонкие черты лица, белоснежное, прекрасно сложенное тело, стройные ноги, роскошные груди, которые так волнительно покачивалась из стороны в сторону… Завистливые женщины, ревнуя утонченную красоту молодой аристократки, зло освистывали обреченную Анну и кричали ей всякие гадости. Брошенные камень и яблоко были делом их рук. Превозмогая боль в насилуемом остриём лоне, женщина обвела взглядом беснующуюся толпу. Ее губы скривились в презрительной усмешке – что эти людишки могли ей сделать хуже того, что ей было уготовано по приговору? Камень в висок был бы для нее более легким, и далее желанным исходом – секунда боли вместо часов мучений…

Стражники выбивались из сил, пытаясь освободить проезд, воздух был пропитан отборными проклятиями, но все было напрасно. Телега с Анной не могла сдвинуться с места до тех пор, покуда из замка не выбежало еще с десяток стражников, которые присоединились к конвою и помогли освободить дорогу. Стражам с трудом удавалось защищать баронессу от нападок особо рьяных блюстителей морали, в основном истерически настроенных немолодых женщин. Нездоровый цвет лица и неряшливая одежда выдавали в них обитательниц городского дна. Их беспричинная ненависть поразила Анну – ведь лично она не сделала никому из них ничего плохого!

Наконец двуколка скрипнула и покатилась вперед, не спеша миновав площадь и постепенно углубившись в лабиринт узких зловонных улочек. Только по трем из них могла проехать телега, и сейчас Анну везли по той, что носила незамысловатое называние Рыночной. Булыжники площади сменились разбитой мостовой, но Анне все же стало немного легче – здесь трясло не так сильно. Правда иногда попадались глубокие рытвины, в которых двуколка подпрыгивала и тяжело раскачивалась из стороны в сторону, но баронесса быстро научилась предугадывать их приближение – перед ямой телега всегда притормаживала, а еще раньше кто-нибудь из солдат обязательно начинал крыть почем зря "дрянную дорогу, которая и не дорога вовсе, а одна сплошная…"

В зловонной тесноте улиц совсем был постоянный полумрак. Людей стало меньше – для большой толпы здесь просто не хватало места на узкой улице. Но почти все окна на Рыночной улице, этом традиционном пути к эшафоту, были распахнуты… Анна совершенно выбилась из сил, а узкая улочка все петляла и петляла, заставляя ее и дальше "скакать" на своей жуткой "лошадке". Улица казались ей бесконечной, хотя раньше баронесса не раз проезжала по ней и прекрасно знала, что от ворот замка до рыночной площади совсем недалеко, по-другому просто и быть не могло в этом маленьком городишке. С каждой минутой Анне приходилось все труднее, деревянное острие безжалостно терзало ее нежную плоть в самом беззащитном месте. Анне, мечтающей о глотке холодной воды, казалось, что под ней развели огонь, и тысячи раскаленных иголок жалят ее промежность… Баронесса мечтала только об одном – скорее бы кончилась эта пытка…

Рыночная площадь располагалась невдалеке от городских ворот, у самой стены, окружавшей город по периметру. Все более-менее важные события городской жизни происходили именно здесь. И казни, разумеется, тоже. Обычно здесь казнили простолюдинов, но изредка сюда попадали и люди благородного происхождения. Герцог считал вредным слишком часто давать черни возможность полюбоваться видом благородной крови, это могло возбудить в ней ненужные мысли и аллегории… Чаще всего преступников благородного происхождения казнили прямо в замке герцога, так сказать – в узком кругу. Аристократ должен был совершить нечто выдающееся, чтобы быть казненным на рыночной площади на глазах у черни. Несчастная баронесса попала именно в их число…

Возле самой городской стены много лет назад был установлен постоянный эшафот, представлявший собой деревянную платформу футов пятнадцать на двадцать пять, и около пяти футов в высоту. В двух противоположных углах стояли плаха и позорный столб, по совместительству – виселица. Было там еще и огромное колесо для соответствующей казни, но не эти инструменты были главной достопримечательностью эшафота. Отвечая традициям государства и личным предпочтениям его правителя, возле наружного края эшафота был установлен заостренный осиновый кол, при необходимости рядом с ним могли поставить еще несколько таких же – места хватало. Именно с помощью этого кола отправлялась на тот свет большая часть преступников…

Ради сегодняшней казни торговля была временно прекращена, и квадратную площадь освободили для толпы зевак, которым не терпелось насладиться редким зрелищем – мучительной агонией молодой аристократки. Подобного зрелища здесь не видели уже давно, и поэтому вся площадь, за исключением узкого прохода к эшафоту, была забита народом. Эшафот и проход к нему окружила плотная цепь солдат герцога, которые тупыми концами пик остужали пыл самым нетерпеливым и любопытным. Всем желающим посмотреть на казнь места не хватало, и поэтому люди на площади толпились с самого раннего утра, стараясь занять места поближе к эшафоту. Благородная публика загодя раскупила места у окон домов, стоящих вокруг площади, и теперь все до единого окна были широко распахнуты. Зеваки даже повылезали на крыши, несмотря на риск сломать шею. Все жаждали зрелища.

Телега резко повернула и остановилась. Измученная Анна вскинула голову и перед ней открылась рыночная площадь, запруженная шумящей толпой. Подручные палача сноровисто взобрались на платформу и отвязали баронессу. Когда Анну сняли с "лошадки", она с трудом могла стоять на ногах. Ее осторожно спустили с телеги и помогли встать на ноги – последний отрезок пути к эшафоту баронесса должна была пройти сама. Стоя на широко расставленных, испачканных кровью ногах, Анна сделала несколько осторожных маленьких шажков и тут же споткнулась о торчащий булыжник. Она со стоном упала на колени, чуть не рухнув лицом прямо в кучу лошадиного дерьма. Подручные палача тут же подхватили ее под локти и помогли подняться на ноги. До эшафота осталось идти всего каких-то полсотни шагов, но ее истерзанное лоно горело огнем, а ноги почти не слушались. Видя беспомощное состояние женщины, подручные палача подхватили ее под руки и поволокли под улюлюканье толпы к эшафоту. Это показалось баронессе настолько унизительным, что она собрала в кулак всю свою гордость и попыталась вырваться из рук подручных палача:

– Пустите меня, я пойду сама… – к удивлению Анны те послушались ее и отпустили.

Баронесса хоть и медленно, но твердым шагом пошла вперед. Сама. Анну никто не подгонял, пока она ковыляла по дорожке к эшафоту. Без колебаний и чьей-либо помощи женщина поднялась на эшафот, преодолев все шесть крутых деревянных ступеней. Анна сделала еще несколько шагов по чуть пружинящему деревянному настилу и остановилась. Все ее внимание было привлечено к толстому, отполированному от частого употребления деревянному колу, возле которого стоял голый по пояс мужчина в маске – ее палач. Все внутри баронессы сжалось в один тугой холодный комок. Потемневший от времени осиновый кол возвышался над деревянным помостом на пять футов в высоту, он насквозь пронизывал настил эшафота и был глубоко вкопан в землю под ним. На глазах у Анны палач несколько раз с силой толкнул кол рукой, демонстративно проверяя его устойчивость. Заостренное темное дерево даже не пошатнулось.

– Вперед! – раздался за спиной грубый голос Руфо или другого подручного палача.

Анна, как завороженная, сделала несколько шагов вперед, не отрывая взгляда от острия кола.

– Дочь моя… – баронесса услышала за собой чей-то тихий вкрадчивый голос.

Анна обернулась и увидела перед собой тучного монаха, держащего в руках большой деревянный крест. Все-таки врал этот Фика, ворюга чертов, отпущение грехов она получит…

– Готова ли ты, дочь моя, покаяться в своих грехах и предстать перед Создателем?

– Да, святой отец, – чуть дрогнувшим голосом ответила Анна и опустилась на колени.

Монах стал что-то скороговоркой бормотать по латыни, но баронесса даже не прислушивалась к словам, знакомым ей с детства. Перед ее глазами все время блестело острие кола, хотя сейчас она стояла спиной к нему. Последняя молитва не заняла у монаха много времени.

– …Аминь! – громко возвестил он присутствующим и ткнул в губы баронессе крест. – Иди, дитя мое, и да сжалится Господь над твоей заблудшей душой!

Анна медленно поднялась с колен и повернулась лицом к палачу. И к колу. За ее спиной заскрипели ступеньки – это монах спешил занять своё место в первом ряду зевак, ничто человеческое ему было не чуждо, свои деньги он честно отработал…

Баронесса посмотрела в лицо мужчины в маске, и ее голос чуть дрогнул:

– Теперь вы можете распоряжаться моим телом, господин палач. Вам уже заплатили за… вашу работу?

Палач коротко кивнул в ответ. Толпа на площади, чувствуя приближение развязки, чуть притихла. Палач подошел к Анне и развернул ее лицом к толпе, поставив на самый край эшафота. Над площадью пронеслось многоголосый выдох: "Ооох!" Лицо Анны покрылось пунцовыми пятнами, но она осталась неподвижной, только чуть наклонилась вперед. Анна смущенно переступила ногами и низко опустила голову. Баронесса уже думала, что совсем освоилась со своей наготой, но сейчас вновь ощутила острый стыд и беспомощность. С ногами, испачканными засохшей кровью, она выглядела так, словно ее внезапно застали во время ежемесячных женских очищений…

Палач не спешил. Весь ритуал казни женщин был отработан еще задолго до того, как он занял свою должность. Палач потрепал груди пунцовой от стыда женщины, провел рукой по ее животу, погладил гладко выбритый лобок… Затем он развернул чуть упирающуюся баронессу задом к толпе и нажал ей на шею, принуждая согнуться и выпятить к взглядам простолюдинов свои пышные ягодицы. Палач грубо потрепал попку Анны и забрался рукой ей между ног. Баронесса зашипела от боли, когда грубые руки пощупали ее опухшие губы и покрытую ссадинами промежность, толпа на площади отмечала взрывами хохота и свиста каждую манипуляцию палача с ее телом. Но Анне оставалось только беспомощно ждать, когда все это закончится. Наконец палач отпустил ее шею, и Анна смогла встать прямо, успев заметить, как тот сделал знак рукой своим подручным. Руфо и его напарник тут же подхватили Анну под локти и поволокли дрожащую женщину к ее колу.

Вблизи заостренный дубовый кол показался ей просто чудовищно огромным, острие торчало на уровне подбородка Анны. В самом широком месте кол достигал дюймов шести в толщину, но его верхние восемь дюймов приходились на грубо отесанное острие, имевшее не более двух – трех дюймов ширины в своей средней части. Сейчас оно ярко блестело от обильно покрывавшего его жира – кто-то проявил великодушие и палач не пожалел почечного сала, смазывая кол.

Пока глашатай зачитывал приговор, Анна широко раскрытыми глазами смотрела на острие кола, которое вот-вот должно было пронзить ее тело. Лицо баронессы медленно становилось пепельно-серым, а тело начало мелко дрожать. Наконец глашатай закончил перечислять длинный список преступлений баронессы и убрался с помоста. Наступила мучительная пауза, во время которой Анна все смотрела и смотрела на жирно поблескивающее острие, оно манило ее своей бездушной страшной красотой. На мгновение она даже забыла о своей наготе и живо представила, как ЭТО заполняет ее, всю, без остатка.

Анны встряхнула головой, прогнав это наваждение. Налетевший холодный ветер заставил ее поежиться. Она как-то отстранено наблюдала за тем, как палач возится с подставками, которые стояли по обе стороны от кола, устанавливая на них какие-то широкие деревянные плашки. Время от времени палач бросал быстрый взгляд снизу вверх на Анну и на секунду замирал, что-то прикидывая в уме, а затем вновь принимался за дело. Каждый раз при этом сердце обреченной женщины делало лишний удар… Наконец палач установил на место последнюю плашку и удовлетворенно кивнул своим помощникам:

– Приступайте!

«Как?! Уже?! Не может быть, я не хочу…», – пронеслось в голове у Анны. В этот же момент двое помощников палача придвинулись к ней с обеих сторон и крепко взяли за локти. Анна задрожала всем телом от их прикосновения, ее сердце бешено заколотилось, и она невольно задержала дыхание, инстинктивно подавшись чуть назад. Не давая жертве опомниться, мужчины быстро подхватили ее под мышками и под коленями, а затем легко подняли над помостом и понесли прямо к колу.

Дрожащая от страха Анна беспомощной куклой сидела на руках у двух мужчин, которые крепко сжимали ее тело, и с ужасом наблюдала за тем, как блестящее острие кола скрывается у нее между широко раздвинутыми бедрами. Помощники палача, стоя на подставках с обеих сторон, приподняли Анну над колом, показав народу промежность баронессы, а их мастер, зайдя спереди и чуть присев, руководил их движениями:

– Так, ребята, раздвиньте ей пошире ноги. Еще шире, вот так, хорошо. Теперь ты, Руфо, чуть левее, так, хорошо. Теперь оба поднимите ее чуть выше, – направлял палач.

Как обычно, его голос был спокоен и деловит. Палач хорошо знал свое дело, и ему нравилась его работа. Он начинал когда-то вот так же, как эти крепкие ребята, держа на весу свою жертву и слушая команды своего мастера. А теперь он сам мастер и командует своими подмастерьями. Он за долгую карьеру изучил все тонкости этого нелегкого ремесла и сейчас уверенно выполнял свою работу. Издавна так уж повелось, что главной казнью государства было посажение на кол, а их теперешний герцог вообще питал особую слабость к этому утонченно-жестокому способу казни. В герцогстве иногда казнили топором и веревкой, но это только мужчин. Для женщин же, какого бы высокого происхождения они не были, существовала только одна казнь – кол.

Мужчин и женщин насаживали на кол по-разному. По известным причинам с первыми особого выбора у палача не было – путь для кола у мужиков существовал только один. Но вот у женщин была альтернатива. Сегодня палачу приказали казнить эту молодую знатную даму, как простую шлюху, значит накалывать ее нужно было через влагалище, а не через задний проход, как, к примеру, детоубийцу. Обычно казнимые через влагалище женщины мучились меньше и быстрее погибали от обильного кровотечения. И он считал это более справедливым – со шлюхи и с убийцы спрос разный. Но сегодня утром ему сообщили волю самого герцога, который приказал казнить эту заносчивую дамочку, как простую шлюху, но обязательно подольше продлить ее мучения. Это несколько усложняло задачу, но не очень. «А делов-то? Вот и плашечки пригодились, теперь эта красотка по-настоящему поймет, что такое настоящий кол между ног… А красивая бабенка, ничего не скажешь! С такой бы завалиться где-нибудь на ночку-другую…», – размышлял между делом палач.

Начиналась самая ответственная часть работы. Он запустил руку между ног дрожащей женщины и собственноручно раздвинул ей исцарапанные и опухшие после поездки на "лошадке" половые губы, предварительно обильно смазав их жиром. Теперь ничто не могло помешать острию кола в его движении вглубь этого роскошного тела. Чтобы точнее управлять действиями своих помощников, палач взялся обеими руками за широко разведенные бедра, сам чуть подтолкнул Анну чуть назад, затем чуть влево и чуть вперед, осторожно заводя острие кола во влагалище обреченной женщины.

– Теперь медленно опустите ее… Еще медленнее, немного назад, так, еще чуть-чуть. Стоп, ребята! Так хорошо, попали точно в яблочко. Теперь крепко держите ее!

Зависнув над страшным колом и чувствуя себя совершенно беспомощной в руках палачей, Анне оставалось только крепко стискивать зубы и до боли в ладонях сжимать и разжимать связанные за спиной руки. Она вздрогнула от боли, когда почувствовала руку палача у себя между ног. Сразу вслед за этим последовало жуткое прикосновение чего-то холодного и скользкого к ее промежности. Баронесса с замиранием сердца чувствовала, как кол скользит между ее ног, задевая срамные губы и чуть царапая острием нежную плоть. Холодное дерево скользило вокруг влагалища, несколько раз попадало в него и даже чуть входило внутрь. И каждый раз Анна задерживала дыхание, думая, что это конец. Но скользкое и холодное острие, больно оцарапывая лоно женщины, тут же выскакивало наружу, и все начиналось сначала. Так повторялось несколько раз, кол и палач будто играли со своей беспомощной жертвой. Но вот острие вновь оцарапало ее плоть, неожиданно резко и глубоко вошло в нее, больно раздвинуло стенки напряженно сжатого влагалища и… И на этот раз никуда не делось, оставшись на месте. Тут же ее опустили еще чуть ниже, глубже и плотнее насаживая на кол. Баронесса судорожно выдохнула и тяжело задышала, чувствуя внутри себя чужеродный бездушный предмет. С губ Анны слетел протяжный стон, когда она почувствовала, как острие проникает в ее тело, безжалостно растягивая и царапая стенки влагалища.

Те из зевак, кто подобрался к самому эшафоту, видели, как скользкое и блестящее острие кола скрылось между опухшими половыми губами несчастной женщины. Широко раскрытые глаза, искаженное болью лицо, беспомощно болтающиеся в воздухе грязные ступни – все это дополняло видимую картину страданий. О том, что в этот момент ощущала насаживаемая на кол женщина, можно было только догадываться.

Палач быстро зашел за спину Анны. Он слышал тяжелое дыхание женщины, видел, как подрагивает ее обнаженное тело, покрытое пупырышками от холода, как судорожно сжимаются ее руки. И еще он увидел, как, несмотря на холод, из подмышек баронессы потянулись струйки пота.

Палач начал медленно и очень осторожно толкать тело Анны вниз, чуть колебля ее бедра и нижнюю часть туловища из стороны в сторону. Двое его помощников знали свое дело и чуть помогали ему, но главной их задачей было поддерживать тело женщины строго вертикально и не дать ей соскочить с кола. Они крепко держали Анну подмышками и под коленями, чувствуя, как напрягается ее тело, постепенно опускаясь вниз, на острие кола.

Дюйм за дюймом острие кола проникало в тело Анны, постепенно исчезая в ее влагалище. Первые четыре дюйма острия она приняла в себя сравнительно легко. В этом месте толщина кола не превышала двух дюймов, и особой боли Анна не испытывала. Скорее это было очень неприятное ощущение чего-то абсолютно чужеродного, грубого, холодного и очень скользкого, что заполняло ее изнутри. Это даже отдаленно не напоминало баронессе те чувства, которые она испытывала в минуты близости с мужчинами, но с того самого первого стона Анна до сих пор не издала ни единого звука. О том, что чувствовала в этот момент медленно насаживаемая на кол женщина, можно было судить только по ее расширившимся зрачкам, закушенной губе и шумному прерывистому дыханию. Баронесса смотрела прямо перед собой, не мигая, и только вздрагивала каждый раз, когда палач чуть сильнее давил на ее бедра, еще глубже насаживая на кол.

Но Анна понимала, что так долго продолжаться не могло. И как бы в подтверждение этому палач более резко, чем до сих пор, толкнул ее вниз. Анна вскрикнула и забилась в руках палачей.

– Гляди-ка, пробирает. А я думал, что ей все это нравится! – раздался чей-то громкий крик из толпы.

– Да уж, это ей не на … моститься!

В ответ послышался издевательский смех…

Неожиданно движение кола внутрь нее прекратилось. Анна глубоко задышала и напряглась изо всех сил, стараясь терпеть боль до последней возможности. Палач почувствовал ее состояние. Ему уже было интересно, до какого предела сможет терпеть боль эта женщина. До сих пор она вела себя очень достойно, но палач прекрасно понимал, что все это были только цветочки. Пока в баронессу вошла только самая тонкая часть острия, которая не могла серьезно повредить ничего внутри нее, а вот дальше кол начинал быстро расширяться до своих полных размеров, и фактически казнь-пытка должна была начаться только сейчас. Поэтому перед тем, как окончательно насадить женщину на кол, палач сделал короткую паузу, давая ей немного успокоиться, отдышаться и прийти в себя.

Анна действительно быстро справилась с первым шоком, саднящая боль внутри нее оказалась вполне терпимой. Увидев, что женщина стала ровнее дышать и даже чуть расслабилась, палач резко надавил Анне на бедра, буквально натягивая ее на кол. Баронесса просто задохнулась от вспышки неописуемо острой и интенсивной вспышки боли, когда скользкий и холодный кол резко скользнул глубоко внутрь ее тела, сразу и без остатка заполнив собой все влагалище. Анне показалось, что ее разрывают на части. И это неудивительно, ведь толщина кола, проникшего в ее влагалище, стремительно достигла трех, а затем и четырех дюймов. Ее нежная плоть оказалась чудовищно растянутой во все стороны, и разом потерявшая от боли все свое самообладание женщина почувствовала, как что-то порвалось в ее лоне. В довершение ко всему заостренный конец уколол ее в матку.

Анна резко запрокинула голову назад, выгнулась всем телом и испустила жуткий вопль, отразившийся эхом от всех стен, окружавших площадь. Она задергалась всем телом в руках помощников палача, бешено дрыгая ногами, и изо всех сил стараясь приподняться хоть на дюйм. Но мужчины, опытные в таких делах, легко удержали женщину, а затем по команде своего хозяина очень медленно и аккуратно поставили ее ноги на эшафот. Вернее, на те плашки, которые соорудил палач перед самой казнью. Анна могла теперь сама стоять на ногах, упираясь в неустойчивые подставки только самыми кончиками пальцев. Она не доставала пятками до пола, и малейшее движение отдавалось вспышкой адской боли в промежности и во влагалище. Чтобы женщина раньше времени сама не села на кол и не испортила все зрелище, помощники палача вместе со своим хозяином чуть придерживали ее на весу, не давая Анне дергаться слишком сильно и, самое главное, не опуститься на пятки раньше положенного времени.

Теперь практически все восемь дюймов острия кола полностью находились глубоко внутри Анны. Палач отпустил ее талию и чуть присел, чтобы убедиться в этом. Четыре дюйма темного дерева неправдоподобно широко растянули влагалище женщины, а в месте, где сходились малые губы, лопнула кожа, и капли алой крови скатывались по ее бедрам…

Наконец палач и его помощники отпустили Анну и отошли в сторону передохнуть. Дело было сделано – слезть с кола без посторонней помощи она уже не могла. Все, на что теперь была способна обреченная женщина – это стоять на кончиках пальцев до тех пор, пока хватит сил, а потом самой опуститься на кол и завершить собственную казнь.

Толпа вокруг эшафота неистовствовала, стражники с трудом сдерживали ее напор. Всем хотелось поближе подобраться к месту казни, чтобы во всех подробностях рассмотреть молодую голую женщину, сидевшей на колу. Особая пикантность заключалась в том, что на колу оказалась аристократка самых голубых кровей. А "любовь" простолюдинов к своим хозяевам – общеизвестный факт. Крестьяне, торговцы, простые горожане – все без исключения жадно ловили каждый стон, каждую гримасу обреченной женщины. Все внимание было приковано к огромному деревянному столбу, который торчал между стройных женских ног. Это зрелище очень возбуждало собравшихся здесь мужчин всех сословий, да и женщины не очень-то скрывали то томление, которое они испытывали при виде "фаллоса" подобных размеров. Правда, в отличие от мужчин они маскировали свои чувства за грубыми шутками и оскорблениями, сыпавшихся на несчастную Анну со всех сторон…

Так прошло несколько минут, показавшихся Анне вечностью. Она постепенно пришла в себя после той первой, самой страшной вспышки боли, когда ей на мгновение показалось, что уже все кончено. Но это был еще отнюдь не конец, а скорее начало пытки. Эластичная плоть женской промежности хотя и пострадала, но так уж устроено женское естество, что оно попробовало, как могло, приспособиться к столь чудовищно огромному предмету внутри себя. Анна почувствовала, как по внутренней поверхности левого бедра потекла теплая тонкая струйка и поняла, что это кровь из надорванного лона. Что и где порвалось – она не поняла, все внутри нее саднило и ныло, но та, первоначальная, такая нестерпимо острая боль в перерастянутом влагалище чуть притупилась. Все ее мысли определялись теперь очень простой вещью – инстинктом самосохранения. Анна быстро убедилась в том, что стоит ей хоть на дюйм ниже опуститься на пятки, как острие кола тут же впивается прямо в матку. Женщина быстро сообразила, что с ней случится, если она устанет стоять на носочках, и тут же от испуга, постаралась приподняться как можно выше. К ее удивлению, ей это удалось. Но привстать настолько высоко, чтобы слезть с этого вертела, она не могла – палач отлично знал свое дело. Анна не представляла, насколько же у нее хватит сил стоять в столь утомительной позе. Баронесса слышала, как прямо перед ней заключались пари, сколько времени она продержится.

…Уже больше часа Анна сражалась с колом внутри себя. Она грациозно балансировала на кончиках пальцев, но время от времени чувствовала, как острие кола чуть сильнее накалывает ее изнутри. Кол безжалостно искал путь внутрь ее тела, с каждым разом все настойчивее. Единственной преградой ему служили только уставшие пальцы ног измученной женщины. В такие секунды с губ Анны слетал протяжный стон, и она из последних сил старалась привстать повыше. Со стороны казалось, что женщина исполняет какой-то странный танец, почти все время поднимаясь и опускаясь на пальцах ног, будто занимается любовью с колом, что, впрочем, изначально и задумывалось. От этой неудобной позы все мышцы ее длинных стройных ног напрягались, четко проступая под гладкой кожей.

Но все же силы были неравны. Прошло еще приблизительно четверть часа, и вдруг Анна с ужасом почувствовала, что пальцы ног ее больше не слушаются. От постоянного напряжения бедра и голени стали сводить судороги, она вся покрылась каплями пота. Анна попыталась каким-нибудь образом перенести вес тела с одной ноги на другую, но тут же острие кола безжалостно впилось в матку, заставив протяжно застонать от боли. Из последних сил она балансировала на кончиках пальцев, стараясь приподняться хоть на полдюйма вверх. Но все было напрасно, Анна садилась на кол все глубже и глубже, его острие все сильнее впивалось в стенку матки, причиняя женщине невероятные страдания. Несколько раз ей еще удавалось приподняться на носочки, и тогда она чуть скользила по окровавленному колу вверх, замирала на его вершине и вновь постепенно соскальзывала вниз.

Всякий человек имеет свой предел выносливости. В какой-то момент почти одновременно обе икры Анны свели жестокие судороги, ноги подогнулись в коленях, и баронесса тяжело осела на колу. Все было кончено. Из горла женщины вырвался дикий вопль, когда острие кола с легкостью прорвалось сквозь стенки матки. Сквозь жуткую боль Анна почувствовала, как что-то глубоко внутри нее порвалось и что по ногам заструилась кровь. В последней отчаянной попытке остановить движение кола внутрь себя Анна попыталась сжать столб коленями, но и это не помогло. Ноги беспомощно скользили по поверхности кола, и тот все глубже проникал в ее тело. Не прекращая орать, Анна в отчаянии посмотрела вниз и увидела необычную выпуклость около пупка – до этого места дошло острие.

Видя, что близится развязка, палач и его подручные подошли к истошно вопящей женщине. По команде мастера помощники одновременно выбили из-под окровавленных ног баронессы ставшие теперь ненужными подставки. Под ее ступнями сразу образовалась пустота, и Анна продолжила свое скольжение вниз.

Несмотря на жуткую боль, Анна оставалась в полном сознании и отчаянно боролась за свою жизнь. Она извивалась всем телом, пыталась обхватить окровавленными ногами скользкий кол, но теперь скольжению вниз препятствовали лишь естественное сопротивление тканей внутри ее тела и сила трения. Кол уже полностью погрузился в нее, теперь разорванное и сочащееся кровью влагалище Анны было растянуто на полные шесть дюймов. Благодаря хорошей смазке и крови, стекавшей по столбу, сила трения была минимальной, и Анна сползала все ниже и ниже. Несмотря на все ее усилия зажать скользкий кол ногами, тот полз все выше и уже чувствовался под грудью. Остриё медленно продолжало ползти вверх, проникнув в грудную клетку. Конец был близок. Дергающиеся в конвульсиях ноги баронессы вновь нашли опору, но ее тело продолжало медленно оседать на подгибающихся ногах. Кожа над яремной ямкой Анны резко выпятилась и сквозь нее прорвался окровавленное остриё кола, поднимаясь все выше и выше – это было последнее, что успела увидеть в своей жизни умирающая женщина. Ее громкий крик сменился кашлем, изо рта баронессы показалась струйка алой крови. Силы быстро покидали Анну. Остриё кола хотя и прошло мимо сердца, но деревянный столб был слишком толстым, чтобы ничего не повредить в грудной клетке. Он пробил правое легкое и разорвал много крупных сосудов, что привело к сильному внутреннему кровотечению. Измученные болью глаза Анны закрылись навсегда, и ее голова безвольно склонилась на бок.

Уже мертвое тело продолжало медленно оседать на колу, пока, наконец, не достигло своей самой нижней точки. Если бы не окровавленный кол, торчащий из груди женщины, могло показаться, что она просто присела на корточки. Толпа вокруг эшафота стала понемногу расходиться – все самое интересное уже закончилось.

Кровь еще продолжала сочиться между ног быстро остывающего на ветру тела Анны, когда помощники палача принялись стягивать его с кола. Они спешили, пока тело не закоченело. Поднатужившись, мужчины приподняли мертвую женщину над колом и швырнули ее на эшафот – какая-либо сентиментальность им была неведома. На своей телеге они вывезли тело баронессы за городские ворота и подвесили за правую ногу на перекладине, среди других нагих тел, покачивающихся на осеннем ветру…