Разлом Часть 2

«Некоторым везет», – повторяла про себя Лида в лагере, удивляясь величине меры везения. Особенно часто об этом думалось в моменты, которые она для себя называла «быть устроенной».

В конторе управления Карагандалага, где она отбывала срок машинисткой, «быть устроенной» – значило стоять, собственноручно задрав к груди подол казенного платья или юбки, перед любым синепогонником, у которого больше одной звездочки на погонах, в его служебном кабинете, нагнувшись лицом к полу. Ноги в коленях не сгибать и максимально оттопыривать ягодицы в сторону отдавшему условную команду мужчине (безобидное вроде бы слово – «покажись! »). Нижнее белье, кроме чулок и пояса носить было не положено. При этом стараться, чтобы промежность разошлась, и ждать дальнейших указаний по «обслуживанию», если выставленные напоказ твои женские тайны вызвали его интерес.

В эти моменты Лида вспоминала тот свой предпоследний день на свободе, когда начальник устроил прилюдное раздевание ее сослуживиц. Сычев по сравнению с изобретательными и привыкшими к абсолютному повиновению «контингента» энкаведэшниками казался шаловливым мальчишкой.

С другой стороны те, кому не «повезло», становились доходягами в первые два-три месяца, а через полгода от прибывшего этапа оставалось считанное число человек. Кроме границ жить-не жить мера везения отражалась в качестве жизни. Сносное питание с работой в теплой конторе в этой системе координат выглядели царской наградой, а давать пользоваться своим телом для не знающих отказа мужских рук и членов за эту награду и саму возможность жить – пустяковая расплата.

Человек ко всему привыкает. Через несколько месяцев Лида не могла отличить один день от другого – они все слились в однотонное серое марево. Но первые впечатления врезались в память.

В следственной тюрьме она пробыла всего три дня, потом неделя в битком набитом вагонзаке. Здесь она поняла, что люди в синих погонах и есть самые главные и страшные в этом перевернутом мире, в который она попала благодаря своей красоте, гордости и глупости.

Разделенный на девять отделов вагонзак был похож на обычный купейный, только длинный коридор был отделен от «купе», где вместо четырех человек заталкивали по двадцать, металлической сеткой. Намаявшись без сна в душной камере, где вместо десяти человек было пятьдесят, Лида успела забраться на третью полку в самом ближнем от комнаты караула купе. Лучше бы ее протолкали в конец вагона к туалету, и она не видела этой мерзости.

Охраняли вагон четверо конвойных солдат под командованием чернобрового и смуглого лейтенанта. Он-то и был самым страшным.

Сразу после загрузки заключенных солдаты начали оживленно обсуждать, как им повезло в этот раз с бабским вагоном. Поезд стал набирать ход, и конвоиры с видом крестьян, выбирающих лошадь, стали ходить по коридору, заглядывая в лица, шаря взглядом по фигурам, высматривая себе добычу.

Лейтенант скомандовал: «При погрузке видел, в голубом платье, вытащите ее». Лида похолодела. Она вспомнила, как на перроне лейтенант, вглядываясь в ряд заключенных женщин, долго смотрел прямо на нее и как-то гадко улыбался.

Однако услужливые и ленивые солдаты вскоре притащили к отделению караула молодую женщину с волосами льняного цвета, уложенными в новомодную прическу, как у главной героини в недавно вышедшем и невероятно популярном фильме «Волга-Волга». На ней была синяя шерстяная юбка и серый жакет.

«Не та», – разочарованно протянул командир, но, поглядев на обтянутую жакетом полную грудь, заглянул в лицо. Молодая женщина недаром носила прическу как у кинозвезды – ее черты и большие голубые глаза на самом деле напоминали Любовь Орлову. С легким грузинским акцентом он заметил: «Прямо вылитая артистка, для начала пойдет, а то здесь все весь этап первоходок – воспитывать нужно», – и быстро протянув руки, сжал поросшими черными волосами ладонями рельефные полушария поверх жакета. Орлова отпрянула и неожиданно ловко ладонью правой руки залепила лейтенанту увесистую пощечину. Он взбеленился:

– Ах ты, сука!!!

– Васин, выдай ей пряжек от души! Я тебе покажу на мужчину руку поднимать, – сыграла восточная гордость вперемежку с опьяняющей безнаказанностью энкаведешника.

Сквозь перестук колес громкие крики арестантки закладывали уши. Женщину бросили на живот на небольшое откидное сиденье в коридоре прямо посреди вагона. Один солдат держал ее за руки, прижимая их к полу, а тот, которого назвали Васин, сняв поясной ремень, не спеша, с размаху и оттяжкой прикладывал на закрытые синей шерстью оттопыренные ягодицы, стараясь, чтобы удары приходились на каждую половинку по очереди. Доставалась и спине. Инстинктивно поднятые лодыжки и ступни в туфлях не смогли закрыть для длинного ремня мягкой части тела. Первые три удара Орлова стерпела, закусив губы, но с четвертого, следом за свистом кожаного ремня и звучным шлепком впечатываемой в тело латунной бляхи со звездой раздавался крик, вскоре перешедший в протяжный рев.

Не зная зачем, Лида машинально считала удары: пять, шесть, девять, двенадцать. Истязаемая сквозь слезу начала умолять: «Прекратите, пожалуйста, я не могу, пожалуйста». Лейтенант, жестом остановив Васева, спросил: «Будэшь просить прощэния? Будэшь дэлать, что я говорю? » – и, не дождавшись ответа, махнул рукой на продолжение наказания. После двадцатого удара Орлова стала кричать: «Все сделаю, прекратите, пожалуйста». Командир дал приказ остановиться. Васев тыльной стороной рукава вытер выступивший на лбу пот.

Конвоир, державший Орловой руки, придержал пошатывающеюся, с красным, заплаканным лицом женщину.

– Раздэвайся, – тут же скомандовал лейтенант. Опытный палач знал, что ломать жертву нужно сразу.

Трясущимися руками на глазах четырех мужчин и целого вагона заключенных женщин Орлова сняла жакет, оставшись в розовой блузке и юбке.

– Дальше, дальше. Все снимай, – безжалостно повторил лейтенант.

На откинутое сиденье упала блузка, затем на грязный пол сползла с бедер расстегнутая на поясе юбка. Под ними была надета роскошная, бежевая с кружевами по лифу, обрамлявшими молочно-белую кожу налитой груди, шелковая комбинация.

Лида один раз видела такие в торгсине, где товары продавались населению не за рубли, а за золото, по твердому курсу. Видимо, Орлова была женой большого начальника.

Оставшись в коротенькой комбинации, кружевной подол которой заканчивался значительно выше колен, обрамляя стройные полноватые ляжки, женщина нерешительно опустила руки вдоль туловища.

– Всэ снимай, сука, а еще пряжек добавим, – угрожающе повторил грузин. Васев сзади с размаху стеганул ремнем по коже неприкрытой части спины, оставив на ней тут же проявившуюся ярко-красную полосу.

Комбинация через голову, заминка, свист ремня, бюстгальтер, и снова заминка, прерванная хлестким ударом. Бежевый, отороченный по краям кружевами пояс, шелковые трусы – все на пол. Мелко дрожа, Орлова, неловко подпрыгивая в шатающемся вагоне, аккуратно скатала с одной и другой ноги чулки. Полные груди с бледно-розовыми сосками колыхались в такт вагона.

– Повернись лицом к окну, всэм жопу видно? – обращаясь ко всему вагону заключенных женщин, спросил лейтенант.

На круглых ягодицах кожа была оттенка фона звездочек на пилотках солдат – плотно-багрово-малиновой. Лейтенант, толкая в спину, провел зареванную и покорную заключенную по коридору вагона, чтобы все было точно видно всем притихшим арестанткам. Затем они зашли в купе караула, отделенного от полки, где лежала Лида, тонкой перегородкой. Вскоре оттуда послышались женские всхлипывания, звуки ударов, потом стало тихо, и только глухие ритмичные удары по переборке купе показывали характер происходивших событий.

Солдаты, стоя в коридоре, напряженно вслушиваясь в эти звуки, улыбались, пытаясь представить себе и так ясную картину происходящего.

Изнасилования заключенных женщин не прекращались все девять дней дороги до лагеря.

Конвойные по инструкции не должны были даже вооруженными заходить в купе. Тесное пространство таило в себе опасность нападения людей, которым нечего терять. Поэтому было устроено, как назвал это лейтенант, «блядское отделение». Выгоняя пленниц по очереди из купе, отобрали в первую очередь молодых, таких было на вагон немного – около десяти девушек. Лида попала в их число. Но этого количества показалась мало, так как в купе можно было затолкнуть около двадцати человек, позже к ним добавили арестанток постарше, сохранивших привлекательность. Дополнительный отбор происходил постоянно путем исполнения правила – всем, кому нужно было в уборную, должны были перед выходом в коридор вагонзака снять всю одежду, включая нижнее белье. «Чтоб не сбежали», – похабно улыбаясь, пояснил командир.

Как ни тяжело было, ни один человек не вытерпит без посещения туалета более двух суток. Пройти по коридору в чем мать родила пришлось всем новоявленным зечкам.

Особенно досталось Орловой. Конвоиры после публичной порки издевались над ней особенно жестоко. Из одежды ей позволили надеть только коротенькую комбинацию, и в таком виде она всю дорогу прислуживала конвоирам, убиралась в вагоне, с вываливающимися из кружев грудями мыла руками коридор, из-за задиравшейся на спину комбинации демонстрируя покрытые багровыми синяками ягодицы. Ее также заставляли поддерживать прическу – чтоб на артистку была похожа. Васев, которому Орлова особенно приглянулась пышностью форм, с ненавистью плебея к начальству всегда насиловал ее прямо в коридоре на виду всего вагона. Другие конвойные стеснялись и по очереди освобождали для утех служебное купе или вели понравившуюся женщину в тамбур.

Лейтенант развлекался тем, что первые дни утром и вечером, как он говорил «ломал по цэлке». Наметанным глазом выделив девственниц среди отобранных в «блядское купе», запретил их трогать конвоирам, пока, как он говорил – «нэ снимет пэрвый цветок».

На третий день пресытившийся конвой придумал, как получать из доставшегося им телесного богатства материальную выгоду. Слух об этой задумке быстро пронеслась по всему составу. Свободные от службы караульные соседних вагонов (все остальные были мужские) на остановках перебегали в бабский и за бутылку водки, а потом и за деньги (брали недорого – по три рубля за раз – цена бутылки) утоляли свое мужские потребности.

Для «разогрева» им подсовывали Орлову. Сломленная женщина покорно по первому требованию солдатни поднимала кружевной подол, демонстрируя пухлый, с высоким раздвоением половинок, покрытый курчавыми светлыми волосами лобок. Опустив взгляд, она терпеливо стояла, оголив живот, пока грубые пятерни шарили и мяли тугие полушария грудей. Потом по команде разворачивалась спиной и, нагнувшись к поручню у вагонного окна, оттопыривала ягодицы, безучастная к тому, как ей раздвигали руками дольки половых губ и копались в промежности. Равнодушно воспринимала она и сопровождавшие весь процесс демонстрации похотливые комментарии Васева, который был старшим по «продаже товара», только безучастно смотрела на проплывающие за окном пейзажи. После этого разгоряченных бойцов подводили к «блядскому» купе и давали возможность выбора жертвы.

Поскольку видно было только тех, кто сидел внизу, их выбирали постоянно. Вездесущий Васев заметил это и стал контролировать смену «дежурства» – чтобы по очереди спали на верхних полках, и всегда были готовы услужить на нижних. Заботило его только чтобы во время «забав» женщины не выглядели замученными и усталыми. Никто из арестанток даже и не пытался возражать.

Лиде повезло, ее «дежурство» началось только на третий день дороги. Лейтенант провел с ней в купе целую ночь. Было крайне стыдно и неудобно стоять на коленях на узкой вагонной полке на карачках, пока он, что-то одобрительно бормоча на своем языке, закидывал подол ей на голову, щупал и раздвигал ягодицы, отвратительно ковырялся пальцами в низу живота, а потом резко вошел сзади. Особенно ему понравилось, что девушка была в нарядном шелковом платье, под которым не было никакого белья. Все дни до этого в тюрьме Лиде было ужасно неудобно чувствовать, что она без трусов, которые порвали и сняли блатные в тюремном воронке. Попросить у соседей по камере она не решалась, да и мало у кого с собой было сменное белье. Арест всегда был неожиданным, и даже если забирали из дома, редко позволяли брать с собой какие-либо вещи. За время нахождения в камере и от грязных полок поезда платье залоснилось, пропахло потом. Впрочем, грузина запах немытого женского тела «заводил» еще больше. Сам он тоже был не большой любитель гигиены. В поезде помыться – большая проблема. Поэтому, когда лейтенант после обычного полового акта заставил целовать его дурно пахнущий смесью пота, спермы, крови, и женских секретов орган – ее вырвало.

Лейтенант почему-то даже не расстроился. Крикнули Орлову – та быстро вымыла пол, и Лиде пришлось еще два раза за ночь, слушая подробные наставления «Глубже заглатывай, языком работай, быстрее лижи», испытывая жуткий стыд и страх, обрабатывать огромный, бугристый, покрытый смуглой, почти черной кожей член. Видимо, командиру понравилось, как она старалась, потому что за время поездки Лиде пришлось еще три раза его обслуживать исключительно ртом. Ей уже было все равно, как и Орловой, которую в предпоследний день пути продали даже не солдатам, а блатным в соседний вагон. Обратно ее притащили уже волоком, без сознания. Что уж там с ней делали двадцать урок, она не сказала, но из влагалища и заднего прохода сочилась кровь, а грудь представляла собой огромный багровый синяк.

Выгрузка из поезда, баня, после которой была «сортировка» – после помывки, не дав одеться, женщин по одной пропускали сквозь узкий коридор, вдоль стенок которого сначала стояли офицеры, потом вохровцы, а затем лагерные придурки. Все вслух обсуждали возраст, сложение, отсутствие или наличие женских достоинств. Позже Лида поняла, что ей повезло выжить в шлюхах для начальства, а не попасть на шконку к блатным или на общие работы. Впрочем, до конца коридора дойти не пришлось. Капитан Уланов сразу, как только Лида вышла из раздевалки, скомандовал: «В машинистки». От судьбы не уйдешь.

На второй лагерный день она попала на одно из любимых развлечений ближнего круга начальника лагеря, «кума», спор «кто последний». Выигравший получал от проигравших по десять рублей, которые, впрочем, пропивались этим же вечером.

Для этого не менее четырех человек из руководства воинской части уселись в канцелярии за длинным столом для заседаний. Вызванные прямо посреди рабочего дня по количеству участников машинистки из бюро быстро залезли под их стол. Новенькой никто не потрудился ничего объяснить, и Лида, только согнувшись в три погибели под массивной столешницей и глядя на сослуживиц, разобралась с условиями задания. Те без напоминаний шарили руками в ширинках воинских бриджей.

Вспомнив уроки грузина из поезда, она поняла, что требовалось делать, но извлеченный ее руками из форменных шароваров и белых кальсон не первой свежести член долго был вяло-мягкий, как она его ни облизывала языком и губами. Мешал резкий запах ваксы от начищенных до блеска сапог, неудобное положение скрюченного под низкой столешницей тела, ритмично «работавшая» сзади женщина больно толкала в спину, опять же не хотелось помять казенного, но красивого, из дорогого креп-сатина платья. Запомнилось, что скосив взгляд в сторону, она еще удивилась, как рыжеволосая Томка быстро-быстро, обхватив напомаженными губами набухший венами член, двигает головой вверх-вниз, то приближаясь к его основанию, то почти выпуская изо рта и упираясь кончиком языка в отверстие у раздвоения багровой головки, не стукается головой о столешницу, успевая еще пальчиками перебирать волосатую мошонку. Чужой орган, оценив ее старательность, выстрелил большой порцией густой белой жидкости, часть которой Томка проглотила – Лида отчетливо увидела движение ее горла – а вторую порцию, быстро освободив рот, Томка приняла себе на щеку и еще даже размазала. В это время то, что досталось ей, еще только начало набухать и твердеть. А Томка, уже вернув орган на место и застегнув ширинку, на карачках пробиралась к выходу. Лида осталась последней и даже не успела довести начатое, как хозяин органа, больно пнув вонючим сапогом, скомандовал: «Вылезай». Остальные женщины стояли в ряд у одной стены канцелярии, на покрасневших от напряжения лицах виднелись следы белой жидкости. Наказание для последней, новенькой, что не успела добиться у выигравшего семени, было соответствующим проступку.

После рабочего дня она под присмотром капитана Уланова отсасывала у солдат всего дневного караула – двенадцати человек, – переползая на карачках от одного к другому по очереди. Больше всего она боялась зацепить и порвать новые чулки – раздеться команды не было (слишком большая честь для рядовых), пришлось только расстегнуть платье на груди. Капитан, лениво покуривая, все же позволил солдатне дать волю рукам, и никто не отказал себе в удовольствии пощупать новенькую начальственную шлюху. Пока Лида, давясь и тужась, заглатывала очередной член, караульные, не торопясь, по очереди подходили сзади и, задрав подол, шарили по промежности, щипали голые ягодицы, не забывая помять болтающиеся полные груди. В принципе вохровцы в смешанном лагере женским вниманием не были обделены, но они знали, что самые красивые бабы все равно у начальства.

Потом ей еще пришлось «отрабатывать» тому, кто выиграл спор в его служебном кабинете, но, слава Богу, не ртом (Лида после этого три дня не могла жевать, а питалась только жидким супом и хлебным мякишем), а, скинув платье и распластавшись грудью на покрытым зеленым сукном столе поверх напечатанных ею же бумаг, оттопырив задницу, принять нетерпеливый орган туда, куда ему определено природой.

С того случая Лида на споре старалась изо всех сил, как и Томка, но все равно иногда проигрывала. Наказание всегда было одинаковым. Караул всегда заранее знал, что начальство сегодня «спорит» и с нетерпением ожидал, когда к ним приведут проигравшую женщину.

Вечерами машинистки превращались в актрис местного кордебалета У них был целый гардероб разнообразных костюмов для выступлений на регулярных ночных попойках, устраиваемыми ближним кругом начальника управления.

Отдельным номером был «танец маленьких лебедей». Четверо девушек в настоящих балетных пачках и корсетах, семеня ногами под исполняемую на аккордеоне вечную музыку Чайковского, выходили на середину зала. Даже пуанты были настоящие. Только корсеты, были в верхней части немножко переделаны – зауживая талию, твердая ткань своими чашечками так приподнимала груди, абсолютно не закрывая их, что соски торчали далеко вперед, подпрыгивая в такт музыке. Ну и под пышной тканью пачек тревожно чернели курчавые треугольники.

Во время концерта никого не трогали, номера должны был пройти все, и только потом, разомлев от водки и поданных под различными «соусами» женских прелестей, по отмашке начальника лагеря начиналась вакханалия. Таким незнакомым и красивым словом Лида называла последующие действия нажравшихся молодых откормленных мужиков, облеченных властью по отношению к беззащитным и услужливым заключенным женщинам.

Капитан Уланов, которого все в конторе, включая женщин, за глаза называли «евнух» – это соответствовало его должностным обязанностям – отвечать за «машинисток-актрис» или как энкаведешники меж собой их называли – «гарем», явно был неравнодушен к старорежимному времени, хотя помнил его только по своим подростковым впечатлениям сына швейцара в доходном доме. В его представлении шикарная женщина должна быть в шелках и бархате, перчатках и шляпе. Портнихи из осужденных в швейной мастерской для начальства при управлении ночи напролет выполняли его «одежные» фантазии.

Заключительным номером был канкан. Для него костюм был сшит в расчете на последующее бесстыдство. Хотя сам по себе наряд был очень красивый. Когда Лида перед выходом смотрела на себя в зеркало, она как будто переносилась из этого мира куда-то в другую страну и время. Ей казалось, что она в прошлом веке где-то в Испании или Франции и является знатной дамой.

На одежду «гарема» казенных денег не жалели. Ткани специально из Москвы везли. Основу костюма составлял корсет, сшитый из алого бархата точно по фигуре. В отличие от балетного, он был мягкий и без чашечек, плотно зашнуровывался на спине, так что без посторонней помощи его не снять. Открывая плечи, сверху он крепился двумя вшитыми резинками – одна шла точно под грудями, а вторая плотно прикрыв их – под мышками. Верхняя резинка была потуже и во время танца держалась. Зато по первому требованию ее можно слегка приспустить, и грудь была открыта для обозрения и потных мужских рук, так что снимать корсет не требовалось.

Нижний его край только закрывал пупок и заканчивался на уровне начала бедер. К корсету крепились шелковые чулки, но после первого «выхода», когда у половины «актрис» чулки были либо порваны, или просто «потерялись», Уланов дал команду на «танцы» их не надевать. Новые, конечно, привезли, но надевали только по особым случаям, и женщина отвечала за них буквально головой. Уж что-что, а изобрести наказание лейтенант умел такое, что Лида иногда думала, что уж лучше общие работы в шахте.

Корсеты были все одинакового красного цвета, а широкие многоярусные юбки были многоцветные – зеленые, голубые, желтые, но Лиде Уланов определил красную в тон корсета, и от этого ее костюм напоминал алый футляр, в котором вульгарный танец еще более подчеркивал ослепительную белизну голых ног, мелькающих в кружеве задираемой многослойной юбки.

С последними аккордами женщины, расстегнув вверх юбки, с визгом выпрыгивали из нее и в туфлях, корсете, шляпе с перьями, сверкая голыми ляжками, шли к столам, усаживались на колени мужчин, или сами тут же становились на свои и начиналась вакханалия. Ухоженные женские тела переплетались с военной формой, яркие корсеты двигались в ритме похотливого танца, повинуясь указаниям разомлевших пьяных самцов. В среднем за вечер приходилась отдаваться не менее, чем пятерым мужчинам, используя возможные и невозможные способы. Утешало, что после такой пьяной оргии редко кого из женщин забирали на ночь, и можно было выспаться.

Куда хуже было, когда по специальному заказу женщин из «гарема» отвозили в город для партийного начальства. Особенно тяжело приходилось в обкоме…