Дневник барона, сэра Эссиена Реневелла. Из книги Дневник проститутки Часть 1

Кто может быть более жалок, чем «рогоносец»? Я всегда был убежден, что неверными жен делают их мужья – своей черствостью, эгоизмом и неспособностью по-настоящему любить женщину. Я никогда и в мыслях не держал, что сам буду «рогат». Увы, ни моя горячая любовь, ни душевная близость к супруге, ни та нежность, которую я испытывал к своей избраннице, равно как и три счастливых года, проведенных вместе, не спасли наш брак. Она мне изменила, изменила с человеком недостойным, глупым и поверхностным. Моя жена – умница, аристократка соблазнилась красивыми речами пустоголового щеголя, пусть и знатного рода.

Я застал их на месте преступления на нашем с Литой супружеском ложе и вынужден был испить всю чашу унижения и горечи до дна. Когда её любовник как трусливый заяц выскочил в окно в чем мать родила, у меня состоялся нелицеприятный разговор с моей женой, из которого я узнал, насколько я плохой супруг. Я был готов простить Литанию, но она не дала мне такого шанса, в тот же день уехав в поместье своего отца. А еще спустя пару дней я получил нарочным два послания – одно от неё, в котором она требовала развод, а второе, выдержанное в куда более учтивых тонах, от своего тестя, с сожалениями по поводу предстоящего расторжения брака с его дочерью. Поскольку наш брак был абсолютно равным, ни у кого из нас не возникло друг к другу никаких имущественных и финансовых претензий, и епископат без проволочек утвердил наше решение расстаться.

Мой отец, беспокоясь, чтобы я не вызвал на дуэль мерзавца, разбившего мою жизнь, уговорил меня уехать к моему старшему брату по отцу в Дивирелл. Но, я все равно не смог бы пристрелить этого подонка, потому что в тот же день он сбежал из Элверона, хотя, справедливости ради, надо сказать, что я не стал бы этого делать. На следующий же день я получил извинения за случившееся от его отца и двух старших братьев, которые все вместе нанесли мне визит. Именно они и сообщили мне, что Кинцл спешно покинул страну, а также просили меня не мстить ему, ибо в таком случае между нашими родами могла бы возникнуть самоубийственная вражда, способная погубить обе знатные фамилии. Я не обещал им ничего, да они и не требовали и не могли требовать подобного от меня, но я и сам решил не добиваться смерти этого негодяя. Если бы я убил Кинцла, меня ждало бы изгнание, скитания от мести его семьи или лишение чинов и званий с последующей ссылкой солдатом Его Величества в южные колонии с неясными перспективами выживания и прощения. Всем было хорошо известно сколь строго и болезненно Император относится к соблюдению своего запрета на дуэли. И еще ни один дуэлянт не получил высочайшего прощения. К тому же, вызывая его на дуэль, я давал ему шанс убить меня и еще раз посмеяться надо мною. Но, самое главное, меня унизил вовсе не этот жалкий дворянчик, а моя собственная и горячо любимая супруга.

Выносить притворно сочувственные взгляды и слушать глупые подстрекательные речи молодых болванов, мне было одинаково противно, и поэтому я, послушав отца, отправился к своему старшему брату. В свое время Торн испытал на себе, что значит ссылка. Его спасло то, что не он был инициатор дуэли с одним из принцев крови, дуэли, к которой привело какое-то нелепое, но оттого не менее трагичное, стечение обстоятельств. Брат не стал скрываться от суда и был оправдан, но смерть родственника, пусть и дальнего, Император ему не простил и отправил Торна в унизительную и опасную ссылку в Дальние пределы – за океан, в Вессоал, шерифом, что никак не могло быть достойным для потомка знатного рода Ренневелов. Свое прощение брат заслужил во время героической обороны Форт-Эмпайра. Император собственноручно вычеркнул брата из списка награжденных, но зато разрешил ему вернуться в Элверон и жить в поместье матери, где брат прибывал и по сей день. Помимо моих смутных детских представлений о брате, я знал еще, что у него есть красавица жена, которую он привез из-за океана и две дочери.

Встретили меня очень радушно, а брат полностью поддержал меня в моих решениях. Его жена, Ассунта, и впрямь оказалась очень мила, а дочери умны и красивы. На мой вопрос, как Торну удалось достичь такой гармонии в семье, он вызвался показать мне при случае наглядно свои методы семейного воспитания.

Мне не пришлось долго ждать. Однажды я застал свою старшую племянницу Мэш в страшном смятении. На мой вопрос, что с ней, Мэш не ответила и убежала в свои покои. Все рассказала другая племянница – Илси. Сегодня, рано поутру, проигнорировав запрет отца, Мэш велела оседлать молодого и еще не до конца объезженного жеребца. Конь выбросил юную наездницу из седла и прискакал домой с пустым седлом. От забоя на колбасу глупую животину спасло только самостоятельное появление Мэш, которая отделалась ссадинами и легким испугом. Торн был вне себя от происшедшего и пообещал Мэш, что ей будет публичная порка.

После обеда Торн посетил меня и пригласил присутствовать при экзекуции Мэш. Мне, честно говоря, очень хотелось посмотреть, но я стал отказывать, на что брат напомнил мне про свое обещание показать, как он держит в повиновении своих девочек.

В назначенное время в небольшой зале собралось все семейство, а также, кроме меня, присутствовали воспитательницы дочерей, учитель музыки – глубокий старик, всю свою жизнь проживший в этом замке и помнивший Торна еще мальчишкой, и служанка Энни, которая была молодой и интересной девицей и присматривала за Мэш с Илси.

Не обращая внимания на всхлипывания и робкие попытки Мэш оправдаться и попросить прощения, Торн говорил о проступке дочери, особо нажимая на то, что Мэш пренебрегла его запретом. Спустя пару минут он велел Энни помочь Мэш привести себя в надлежащий для порки вид, но Мэш, метнув злобный взгляд на свою служанку (ох, и отольются ей потом слезки Мэш, когда та повзрослеет и сама получит право пороть слуг!), отказалась от помощи. Я не раз был свидетелем порки служанок, пару раз видел и наказания кейном благородных девиц. Что и говорить, задирание подола платьев и демонстрация нижнего белья делали порку еще более ужасным наказанием, но ни служанок, ни тем более дворянок не заставляли снимать панталоны, не говоря уже о полном обнажении. И хотя, Лита, порку которой мне однажды довелось увидеть, когда еще я и думать не думал, что когда-нибудь она станет моей женой, выглядела очень волнительно, в своих розовых панталончиках, но ничего более мне увидеть тогда не удалось. Мать выпорола Литу в монастырском саду, отведя её достаточно далеко от замковых строений, после того, как ей пожаловалась настоятельница школы.

Баронесса Левенталь плохо знала окрестности и не заметила, как попала на территорию школы для мальчиков. Все ученики и ученицы прекрасно знали, где проходит граница, и не смели под страхом жесточайшего наказания нарушать её. Я же оказался поблизости совершенно случайно, моё обучение было окончено, и я прощался с садом, но был привлечен громкими вскрикиваниями девушки, которые перемежались так хорошо знакомым мне свистом кейна. Я решил пренебречь запретом и тихо прокрался к месту, откуда раздавались звуки порки. Лита, с которой я тогда, естественно, не был знаком, стояла, нагнувшись и широко раздвинув ноги, руками придерживая высоко поднятое платье, а мать, не спеша, лупила её кейном прямо по панталонам. Девочка чуть подпрыгивала, получив очередной удар, но, не смела опустить подол платья и прикрыть попу, хотя по движению рук было видно, что ей этого очень хотелось. Следов, конечно, увидеть я не мог, но не сомневался, что половинки попки девчонки покрыты ярко-алыми полосками, которые будут довольно долго болеть, напоминая о минувшем наказании. Получив при мне чуть больше дюжины ударов, девушка услышала, что порка окончена и опустила платье. Лицо девчонки было заплаканное и весьма некрасивое, так что если бы мне тогда кто-либо сказал, что именно по ней я буду так страдать и так страстно желать её, то я просто рассмеялся бы такому человеку в лицо…

Мэш раздевалась не спеша и молча, поочередно освобождаясь от одежды, пока не осталась в одной нижней рубашке. Небольшая заминка, вопросительно – ожидающий взгляд на отца и рубашка поползла вверх, а затем оказалась прямо на полу – Мэш не стала складывать её со всей одеждой. Я не сразу понял, что таким образом юная леди выражает свой молчаливый протест против принудительного обнажения. Стараясь изо всех сил не показать, что вид оголяющейся племянницы возбуждает во мне совсем не родственные чувства, я во все глаза смотрел, как рядом с нижней сорочкой легла кружевная майка, затем лифчик, открывший взору присутствующих небольшие, чуть плосковатые округлые грудки Мэш. Затем, после еще одной паузы, вызванной уже не ожиданием прощения, а жгучим стыдом девушки, она просунула большие пальцы рук за тонкие веревочки-резинки трусиков на бедрах и быстро потянула их вниз, оголяя свои лобок и лоно. Трусы Мэш были из белого шелка с перемежающимися непрозрачными и прозрачными продольными полосками шелка и позволяли задолго до окончательного обнажения леди наслаждаться видом её интимного места. Лоно Мэш было самим совершенством! Прелестный бутон плотно сжатых ровных половых губок, чуть расходясь кверху, подчеркивал место, где находился клитор юной прелестницы, скрытый сейчас кожными складочками. Нежный пушок темно-русых слегка вьющихся волос был оставлен только в виде небольшой дорожки от лона к пупку девушки. Я оглядел девушку от самых кончиков ног до её напряженного лица и нашел, что она великолепна, а спустя всего пару лет будет просто неотразима и горько пожалел, что я её родственник. Впрочем, я тут же сказал себе, что чем тогда я лучше своей бывшей жены, коли с таким вожделением смотрю на столь юную особу, я, для которого, как я себе это представлял, не существовало других женщин, кроме как, увы, уже не моей Литы.

Мэш уже сейчас в свои 14 лет была довольно высока и одного взгляда на её конституцию было достаточно, чтобы понять, что она вырастет рослой и стройной женщиной. Ни большие глаза Мэш, ни её излишне тонкие губы и слишком прямой нос, ни прямые, цвета осенней соломы волосы в отдельности далеко не были эталонами красоты. Однако, вглядываясь в лицо племянницы, я поймал себя на мысли, что хотя её синие глаза невелики, они очень выразительны и будь побольше, стороннему наблюдателю казалось бы, что они постоянно вылуплены, а более пухлые губы неуловимо придавали бы лицу девушки вульгарность, ну а прямой нос и пряди прямых волос заставляли меня вспоминать женщин-воительниц древних сказаний Элверона.

Моя племянница даже и не пыталась прикрыться, поскольку, видимо, это категорически воспрещалось, и стояла, выпрямив спину и устремив свой, слегка затуманенный взор, с застывшими в глазах слезами куда-то вдаль, чтобы не смотреть на мужчин, нагло созерцавших ее наготу.

Тем временем, Энни поставила посреди полукруга, образованного сидящими людьми, стул с высокой готической спинкой, на который, изящно присела леди Ассунта. Затем все та же Энни легонько подтолкнула Мэш в спину ладонью и та, дернувшись, как будто её задели не кончиками пальцев, а каленым прутом, сделала два шага вперед и стала укладываться матери на колено. Признаться, в этот момент я почувствовал разочарование. Стоило ли заставлять столь взрослую девушку раздеваться догола, чтобы просто её отшлепать? Но, я ошибался, предполагая, что Мэш будет наказана только так.

Энни подала матери широкую кожаную лопатку с деревянной полированной ручкой и экзекуция началась. Увесистые плотные шлепки лопатки, сопровождаемые сначала оханьем и аханьем, а затем и вскрикиваниями Мэш, равно как и быстро краснеющие половинки небольшой попки девушки, заставляли думать, что порют её достаточно жестко. Леди Ассунта нанесла дочери не меньше сотни крепких ударов и вся попа, от поясницы, до верхней трети бедер стала одного цвета – цветущей лобелии. Когда вспотевшая, с мокрыми глазами девушка поднялась с колен матери, я уже не считал, что моя племянница легко отделалась, но, как оказалось, это была только первая часть экзекуции. Мэш подошла к стоящему у стены комоду, открыла его и извлекла оттуда длинный и узкий кейн, который принесла и, встав на колени, торжественно подала отцу. Торн, приподняв за подбородок лицо стоящей на коленях дочери кверху, спросил её:

– Ты раскаиваешься в содеянном, моя милая?

– Да, папочка.

– Но ведь ты должна быть наказана как следует, не так ли, дитя моё?

– Да, папочка.

– И как я должен с тобой поступить?

– Выпороть меня сильно-пресильно, так, чтобы я два дня не могла садиться на попу.

Было понятно, что этот ритуал хорошо известен присутствующим, но плавное течение спектакля было нарушено по непонятной мне причине, когда Мэш должна была принять позу, подобающую для порки кейном. Я не сразу понял, почему девушка вновь бухнулась на колени и с рыданиями стала о чем-то шепотом умолять отца. Все прояснилось для меня только тогда, когда Торн решительно отказал в просьбе дочери. Румянец и до того играл на щеках юной прелестницы, но сейчас, казалось, она пламенеет откуда-то изнутри, настолько сильно окрасились багрянцем лицо и шея Мэш. Для последующей порки ей надлежало встать спиной к зрителям, с широко раздвинутыми бедрами, так, что моему взору открылась восхитительная картина девичьего лона и немного провисшие сисечки племянницы уже не казались мне маленькими. Свист кейна, надрывные крики Мэш, ласкали мой слух, тогда как дерганье её крепкого, еще угловатого молодого тела раскрывало прелестный бутон и открывало моему взору то, что должно было принадлежать только её неизвестному сейчас избраннику. Мэш получила что-то около двадцати ударов кейном, после чего ей было дозволено попросить прощения, а затем Энни помогла девушке надеть свежее белье и домашнее платье простого покроя, и Мэш, еще раз попросив прощения за свое недостойное поведение поочередно у всех присутствующих, удалилась. Когда племянница просила прощения у меня, она смотрела куда-то в пол, а я был не в силах оторвать взгляд от неё – столь желанной, сколь и недоступной...

После ухода поротой Мэш все стали расходиться, я тоже встал, но брат попросил меня остаться. Последней уходила Энни, собравшая всё сброшенное Мэш белье и одежду, в которую та была облачена до экзекуции. Наконец, Энни выскользнула из залы под неодобрительным взглядом хозяина, явно считавшим, что служанке следует быть расторопнее.

– Что Вы можете сказать, леди, в свое оправдание, – строго спросил Торн свою жену.

– Простите меня, мой господин, я очень виновата перед Вами, – тихо отвечала мужу леди Ассунта.

– Покрывая опасные шалости Мэш, Вы не только обманывали меня, но еще и ставили под угрозу жизнь и здоровье нашей дочери. Думаю, мне нет нужды говорить, что Вы заслуживаете не менее сурового наказания, чем и сама Мэш.

– Да, мой повелитель, – еще более тихо произнесла женщина.

– Я не могу и не хочу вредить Вашему здоровью, подвергая Вас такой порке, какой Вы, несомненно, заслуживаете, но именно поэтому Вы будете наказаны в присутствии моего брата, чтобы Вы надолго запомнили это наказание!

Быстрый взгляд, брошенной Ассунтой на меня и краска, разлившаяся по ее лицу, красноречивее всяких слов сказали мне, какие чувства сейчас испытывает эта леди. Но она лишь покорно произнесла:

– Да, мой господин, я виновата и заслуживаю, чтобы меня выпороли как последнюю дворовую девку.

– Встань как положено! – скомандовал Торн.

Ассунта медленно повернулась и в два приема подняла кверху подол платья и нижние юбки, а затем нагнулась, выставив напоказ свои чуть полные ноги, белизна кожи которых позволяла отчетливо видеть тонкие прожилки венок на задней поверхности бедер. Ягодицы женщины были закрыты кружевными штанишками из серого гипюра, под которыми виднелись палево-зеленые трусы из плотного шелка. Торн велел, прежде чем начать экзекуцию, снять кружевные панталончики и Ассунта, также как и немногим ранее Мэш, стараясь не смотреть в мою сторону, послушно развязала тесёмочки и её штанишки упали к щиколоткам женщины. Затем Ассунта вновь приняла ту же бесстыдную позу, еще больше, по приказу Торна, расставив ноги. Попа у матери была не в пример больше, чем у дочери, но её размеры и полнота ляжек отнюдь не портили впечатление от оголённости леди Ассунты, напротив, если Мэш была прекрасна своей юностью и свежестью, то её мать была воплощением самой зрелости и женственности.

Та же самая кожаная лопатка с глухим звуком методично била по закрытой трусами попе и обнаженным ляжкам, краснота которых только и могла предположить, как выглядит попа их обладательницы. Леди Ассунта получила ровно сорок ударов лопаткой, после чего направилась за кейном, выбрав для себя более короткую и тяжелую трость, чем та, которой секли дочь. Затем самостоятельно, без какой-либо команды, женщина скинула юбку, жакет, сняла через верх нижнее платье и еще одну совсем тонкую юбочку, оставшись снизу в одних трусах. Верх её тела скрывала только такого же линяло-зеленого цвета грация, отделанная темно-серой кружевной вязью. Дорогое силуанское белье выгодно оттеняло все прелести жены Торна и делало её просто очень аппетитной.

Если удары лопаткой Ассунта перенесла молча, то кейн заставил её вскрикивать при каждом ударе. Нанеся дюжину ударов, Торн потребовал, чтобы его жена приспустила трусы, что и было незамедлительно сделано. Лица Ассунты я не видел, потому что она стояла ко мне спиной, но догадывался, что оно все горит от стыда и смущения. Контраст с лоном дочери был не в её пользу. Мохнатая, вся заросшая густым темным волосом половая щель женщины меня совсем не возбуждала, а у Торна, как я заметил, напротив, кровь «закипела», заставив топорщиться его штаны на причинном месте. Впрочем, мои наблюдения скоро были прерваны, потому что Ассунта, получив еще десяток хлестких и жестоких ударов, поспешно натянула трусы. Однако Торн решил меня сегодня окончательно удивить и небрежным жестом показал Ассунте в сторону стены. Промелькнувший испуг в глазах женщины позволил мне предположить, что сейчас начнется самое интересное. И я не ошибся! Подойдя к прикрепленным на металлических вертикальных полозьях светильникам, Ассунта потянула вниз за соединявшую их металлическую штангу-поперечину. Я обратил внимание, что остальные светильники по периметру залы были просто вделаны в стену и никак меж собой не соединялись. Достав все из того же комода какие-то цепочки, Ассунта быстрым движением пристегнула свободный конец цепочки к штанге, а затем, не давая мне рассмотреть приспособление, заставила смотреть на то, как она раздевается. Не успел я опомниться, как грация и трусы оказались сняты и брошены на комод, а сама леди Ассунта, подвинув табурет к штанге, надавила на нее и та плавно поднялась кверху вместе со светильниками. Затем она продела кисти рук до запястий в обшитые мягкой тканью кожаные ремешки, к которым крепилась зацепленная к штанге цепочка. Повернувшись лицом к нам с Торном, леди Ассунта чего-то подождала, а затем, видимо не дождавшись приказа мужа, аккуратно опустилась с табурета, сначала одной ногой, а затем, другой, одновременно отталкивая табурет назад и провисая на вздернутых кверху руках.

Только после этого Торн подошел к жене вплотную и, взяв в руки сплетенный из опарафиненной веревки бич, развернул Ассунту лицом ко мне и с силой хлестнул бичом женщину. Раздался резкий крик и я увидел, как поперек низа живота появилась алая полоска. Следующий удар также пришелся по низу живота, а последующие попадали по лону и передней части бедер женщины, а затем раздвоенный «язык» бича стал жалить её крупные, но не потерявшие упругости груди. Когда же Торн повернул жену передком к себе и стал пороть её ягодицы, я получил более ясное представление, как он сек женщину. Извиваясь как змея, бич обвивал таз женщины и стегал по большей части по местам, невидимым экзекутору, что вовсе не ослабляло боль наказуемой, а наоборот, позволяло наносить удары более безжалостно. Истерзав и ягодицы Ассунты, Торн вновь повернул леди лицом ко мне, но сам теперь встал спиной ко мне, прямо пред женщиной, отойдя на шаг назад. Леди Ассунта беззвучно плакала, крупные слезинки ручьями стекали по её щекам, но она даже и не пыталась просить о пощаде. Однако, когда Торн сделал только им одним понятный жест, Ассунта зарыдала еще громче и произнесла: «О, Боже, это так больно». Вслед за этим, она, по-прежнему провисая на руках, послушно расставила ноги и опустила голову. Взмах бича, жуткий визг, судорожно сведенные на мгновение ноги – вот что я увидел, когда Торн ударил бичом по промежности жены. Это повторилось еще и еще… Я как завороженный смотрел на то, как вздрагивает тело женщины, слушал как сладкую музыку крики и вопли леди Ассунты. Но, вот наказание было закончено, Торн опустил книзу штангу и освободил руки жены. Леди Ассунта как подкошенная рухнула на ковер, а Торн позвонил в колокольчик. После чего в залу мышкой проскользнула Энни, а брат жестом позвал меня за собой.

– Ты не слишком шокирован, брат мой? – спросил меня Торн, когда мы вместе шли по длинному коридору.

– Признаться, я не думал, что где-то так жестоко наказывают женщин. Я представить не могу себе, чтобы в Киллинаре можно было бы так поступать даже со служанками, не то, что с леди.

– Каждый волен поступать так, как ему заблагорассудится, но, прости меня, я глубоко убежден, что если бы ты хотя бы раз в месяц порол свою Литанию, она бы никогда от тебя не ушла.

– Сомневаюсь, она бы сбежала от меня сразу же, а шум бы стоял в свете такой, что мне было бы впору бежать в Дальние пределы, как это сделал когда-то ты.

– Это не самый худший ход в твоем положении, но разговор не об этом. Запомни, самки для того и созданы Господом, чтобы служить нам, мужчинам, а похотливые недоумки, презрев слово Божье, поставили этих блядей на пьедестал и вот результат – редкий муж может похвастаться верной женой.

– А ты не боишься, что то, что ты делаешь, станет известно высшему свету и обществу?

– Кому? И кто скажет? Ты? Зачем тебе? Хотя, мне все равно, и ты знаешь почему. Я не совершаю ничего, что противоречило бы Закону. Ведь ты знаешь, что в «Семейном уложении» мужу не только не воспрещается, а предписано держать своих женщин в строгости и повиновении. Уверяю, тебя самкам строгость идет только на пользу!

– Как я погляжу, твои слуги всё знают, но не вредит ли это репутации леди Ассунты?

– Да, наверное, не утаишь, что я секу дочерей и жену, но в наших краях это обыденность. Скорее на мужа, который не порет жену, здесь посмотрят с непониманием. К тому же, только Энни точно знает, как я наказываю жену и дочерей, все остальные могут только догадываться. А Энни будет молчать, хотя бы потому, что, подвалы замка Дивирелл глубоки и темны и там, по слухам, водится разная нечисть, которая не любит, когда много болтают о владельцах замка, и Энни это точно знает, – над последними словами Торн заразительно рассмеялся и, похлопав меня по плечу, втолкнул под небольшую сводчатую арку в маленькую комнатку с высоким потолком.

– Я подумал, что ты захочешь поучиться, как надо самому воспитывать самок. А после трудов праведных, почему бы и не развеяться? Ты теперь свободен, да и не годится мужчине попусту беречь мужские силы, а?– Торн вновь засмеялся своим переливчатым смехом.

Торн позвонил в колокольчик и сразу же в комнату, через другую дверь вошло сразу семь молодых служанок. Брат не стал расспрашивать, у кого из них есть провинности и кто желает, чтобы её выпороли. Всё и так было ясно. Девушки стояли молча, потупив глаза, пока Торн предлагал мне самому выбрать девку, которая получит сейчас хорошую порку.

Высокая брюнетка, стоявшая первой, мне не понравилась, две девушки следом тоже не произвели впечатления. Четвертой стояла девушка с ярко-рыжими всклокоченными волосами и дерзкими глазами, такими обычно рисуют ведьм. Пятая и седьмая были аппетитно полноваты и милы, но у них был такой несчастный вид, что я ни за что не решился бы их бить. Выбирая между «ведьмочкой» и крепко сложенной светлоглазой, курносой девушкой с длинной и толстой косой русых волос, я вдруг подумал, что еще несколькими днями раньше, я и представить себе не мог, что буду выбирать девушку, для того, чтобы причинить ей боль. Однако я не просто хотел этого, а страстно желал, и Торн, не услышав от меня ни одного слова, ничуть ведь не сомневался, что делает то, что мне нравится.

Неверно расценив мои колебания, Торн решил прийти мне на помощь и громко спросил:

– Аншо, у тебя что, нет провинностей?

– Я… я не знаю мой господин, – запинаясь, ответила девушка с косой.

– И что, тебя не за что пороть, а? Ты хорошо подумала? – с угрозой в голосе произнес Торн, и девка сразу же заверещала:

– Что Вы, что Вы, Господин, нас всех есть за что выпороть, а меня в первую очередь, чтобы не ленилась, а вчера я белье стиранное опрокинула, так меня за это еще не наказали, и в комнате у меня беспорядок, пусть господин как следует выпорет меня за мои грехи, премного буду ему благодарна.

Аншо так быстро выпалила все это, что я в первый момент опешил и предостерегающе поднял руки.

– Ну что же, мой брат научит тебя уму-разуму, – довольно произнес Торн и тут же велел ей, – живо снимай трусы и становись к станку.

Аншо быстро проскользнула к станку для порки, не мешкая, избавилась от платья и нижней рубашки, оставшись в майке-жакете и панталонах. С завязками последних она помучалась, но, наконец, они опали, и я увидел темно-розовые трусы девушки. Встав к станку, более напоминавшему обычный стул с ремешками и перегнувшись через его спинку, Аншо одним движением спустила трусы до самых коленей. Другие девчонки быстро и без всякой команды, подошли к станку, и минутой спустя Аншо была полностью обездвижена. Какое упоение было видеть перед собой крепкие девичьи ягодицы, напряженно ожидающие первого, самого волнительного удара! Легкий взмах и тяжелая кожаная лопатка глухо шлепает по попе девушки, Аншо только вздрагивает, а Торн советует мне делать размах шире и лупить посильнее. Второй и третий удар получаются немногим лучше, а затем я приноравливаюсь и мерно, один за другим с силой кладу лопатку на упругие ягодицы девушки. На втором десятке Аншо заохала и стала понемногу вертеть попой, насколько это было возможно, а я, по совету брата, начал охаживать её по ляжкам и бокам, не забывая, впрочем, пороть и её уже раскрасневшуюся попку. Я не считал, сколько ударов я дал служанке, но её попа из густо-розовой стала медно-пунцовой. Тем не менее, Аншо не плакала и не просила пощады. Но вот Торн остановил порку и велел мне взять трость.

– Секи сильно, но не до крови, – напутствовал он меня.

Взмах трости, рывок обездвиженной Аншо и шипение ее от резкой боли. Я подумал, было, что слишком сильно ударил девку, но брат сказал, чтобы я сек её жестче и резче опускал кейн:

– Бей крепче, пусть это будет дюжина «горячих», но её задница должна стать полосатой!

Я постарался, и вопли Аншо разорвали тишину в комнате. Но вот, двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый удар кейна, и Торн дает отмашку об окончании порки. Я весь горю в какой-то лихорадке от всего увиденного и сделанного, во рту сухо, руки трясутся, мне хочется пороть еще и еще, но Торн говорит, что надо бы девку бичом «пропустить промеж ног», но он сам устал, а мне бич доверять нельзя – рассеку сучке всю «похотницу». Аншо, тем временем уже освобождена от пут и, бросив взгляд на Торна, осторожно, как бы нехотя, натягивает на поротую жопу трусы, которые теперь выглядели более бледными, чем кожа девушки. Оправив складки ладонями и проведя ими по ягодицам, Аншо на мгновение поморщилась, а затем сделала полшага вперед и упала на колени. Её губы коснулись тыльной стороны моей ладони, и я услышал слова благодарности за порку. Причем девушка проговорила их так, как будто я только что сделал ей действительно что-то хорошее и приятное.

Между тем Торн сказал, чтобы я теперь выбрал для себя самку, которая скрасит мое одиночество этой ночью. Он сказал, чтобы я особо не перебирал, и что я могу перетрахать всех его дворовых девок, было бы желание и хватило бы здоровья. Вновь оглядывая девчонок, я уже, было, остановил свой выбор на полненькой брюнеточке с пухлыми губками и большими глубокими черными глазами – Сальвинии, но меня привлек смех Торна, который, заметив, что Аншо украдкой растирает свою выпоротую попку, ехидно сказал, что да, мол, сегодня ей трудно будет с кем-нибудь перепихнуться лежа на спине.

Аншо не была красавицей, но имела хорошее сложение. На вид девушке было лет 18-20, она была в том возрасте, когда свежесть прекрасно сочетается со зрелостью, и самка потому и пользуется наибольшим спросом. Я не обращал внимание на нее только потому, что в глубине души испытывал стыд от происшедшего, но Торн, видимо тонко чувствую мое настроение, пошутил, что если я выберу Аншо, то как раз оценю, насколько хорошо я её выпорол и справедливы ли были слова благодарности девушки. И тут я четко понял, что именно Аншо я хочу видеть в своей постели и никого более. Выбор был сделан, и Торн дал ей последние указания, а перед самым уходом велел всем остальным девкам перед отходом ко сну посетить конюшню для порки хлыстом и сказал, чтобы им прописали по сотне горячих каждой.

Ужинали мы вместе с леди Ассунтой, Мэш и Илси, но тихого семейного застолья не получилось, потому что в гости к владельцу Дивирелла пожаловали окрестные дворяне с женами, желая почтить меня своим присутствием и узнать новости столичной жизни. Ужиная, я то и дело бросал взгляд на леди Ассунту, которая вела себя, как ни в чем не бывало, и только внимательным взором можно было заметить, что она уж очень аккуратно сидит на стуле. Мэш, та, напротив, вовсю ерзала, вызывая понятливые усмешки у гостей, а затем, при первой же возможности сбежала к себе. Перед десертом во дворе раздались женские вопли и гости вознамерились поглядеть, что там происходит. Картина, открывшаяся с балкона, была весьма пикантной. Промеж параллельно идущих земле досок ограды были поставлены раком те самые шесть служанок, которые не пожелали, чтобы их выпорол я. Девки были непочтительно повернуты к балкону своими оголенными задницами, а конюхи с превеликим удовольствием, с шуточками охаживали их выставленные на всеобщее обозрение попы. Зажатые досками и наклоненные, с привязанными в раскоряку руками, телки, получив каждый раз очередной удар, дергались всем телом и громко ругали своих мучителей самыми грязными словами, тут же получая еще, и вновь осыпали конюхов бранью. А когда кто-нибудь из экзекуторов, желая угодить барону, стегал девок промеж ног, дворик оглашался поистине поросячьим визгом. Нетрудно было заметить, что сцена мучений девушек доставляла удовольствие не только мужчинам на балконе, но и их дамам, весело обсуждавших порку.

Аншо уже ждала меня в спальне. На ней были только белые простенькие трусики и больше ничего. Её груди, которых я во время порки не видел, оказались похожими на груди Мэш, но выглядели крупнее и объемнее. Быстро смахнув на пол с нее трусы, я повалил девушку на кровать и после торопливых и недолгих ласк, вошел в нее с желанием изголодавшегося самца. Где-то в глубине души я тешил себя мыслью, что Аншо окажется девушкой, но мои иллюзии были безжалостно разбиты, однако взамен кусания губ и испачканной кровью простыни я получил поцелуи взасос и влажный жар женского влагалища. В постели Аншо не признавала во мне дворянина, отдаваясь мне как мужчине, которого страстно желала, лаская меня во всех местах безо всякого стыда и смущения. Пока я наслаждался её телом, Аншо дважды успела кончить, а потом вдруг, не считаясь с моими желаниями, а, может, уловив, что я устал и сбился с ритма, сама сказала, что хочет, чтобы я кончил, и спросила, как я желаю это сделать. И, хотя брат предупредил меня, что я могу делать с девкой то, что пожелаю и не ломать голову над последствиями, очевидно имея в виду, что мне можно не предохраняться, но брюхатить эту сладкую сучку не входило в мои планы, и я жестом велел ей опуститься на колени. Аншо сосала так, как никакая другая девка, а я с сожалением думал, что моя благоверная, когда я однажды в пылу страсти предложил ей поцеловать моего «мальчика», отреагировала на это весьма неадекватно, и остаток ночи я провел один в холодной постели…

Мне почему-то обязательно хотелось увидеть, как мое семя наполнит рот девушки. Девчонка оказалась весьма понятливой и помимо того, что очень широко открыла рот, начала слегка щекотать мои яйца и массировать член. Давно я так много не спускал спермы – весь рот Аншо был залит этой белой тягучей жидкостью, но только тогда, когда мой «малыш» прекратил пульсировать, Аншо закрыла рот и проглотила моё семя, попутно не забыв слизать белесые капли со своих губ. Еще раз, поцеловав напоследок мне член, Аншо спросила разрешения удалиться, а, заметив мое недовольство, тут же сказала, что если я пожелаю, то она останется со мной до утра. Спал я превосходно, а когда проснулся, то первое, что я ощутил, было тепло тела девушки…

На следующий день, под вечер, мы сидели с братом у камина, потягивая терпкое вино из погреба замка и обмениваясь мнениями по самым разным вопросам, не упустив и тему флагелляции вообще и в его семье, в частности. Мне было легко и хорошо и мое сильно пошатнувшееся благодаря изменнице Литании душевное равновесие стало восстанавливаться. Еще ни с кем мне не было так легко общаться и говорить на самые разные темы, как с моим братом. Торн рассказал мне историю своей женитьбы, которую я хочу доверить этому своему дневнику почти без изменений. Я записывал её по памяти, но, кажется, ничего не упустил и нигде не переврал…

Итак, все началось с того, что после оправдания в суде брата встретил клерк – адъютант вице-канцлера и передал ему большой пакет из телячьей кожи, запечатанный большой красной королевской печатью. В пакете было предписание барону Торну Реневеллу немедля убыть на корабле «Звезда Энкворта» в Дальние пределы для несения службы в Западных Землях Его Императорского Величества в должности шерифа одного из вилиатов – Вессоал. Клерк также сообщил, что корабль убывает сегодня ночью, и Торн должен сильно поспешить, ибо если он не выполнит волю Императора, то… В сильнейшем волнении Торн отправился, не мешкая, в гавань и убедился, что корабль стоит снаряженный, и его там ждут. Долгое плавание я опускаю, как малоинтересное для сего повествования и далее продолжаю повествование от лица самого Торна.

«Здесь в метрополии всем кажется, что мир стабилен, прост и понятен. Есть Император, есть Государственный совет, есть колонии с генерал-губернаторами во главе, осуществляющие власть Императора, которые назначают наместников территорий, а те – шерифов. Все просто и понятно, как в армии. На самом деле, действительность куда сложнее и страшнее. Генерал-губернатор Потокама или, так называемых, Дальних пределов, не счел возможным удостоить такую птицу мелкого полета как какой-то шериф своим вниманием. А я-то, дурак, мнил о себе, что меня, потомственного дворянина, барона встретят как подобает, введут в местный свет и прочее, и прочее… В итоге, причалив к берегам Потокама в середине июня, я в результате только к началу сентября добрался на грязной двуколке до Кэлвера – записной столицы Западных Земель. К тому времени я уже понял, что здесь никому нет дела до моих титулов и моей знатности. На разных шерифов я тоже вдоволь насмотрелся по пути. Мне попадались разные люди – от полных ничтожеств, до настоящих хозяев своих вилиатов. Я сделал для себя неутешительный вывод, что Императорская власть здесь весьма условна, и многое, если не всё будет зависеть от меня самого.

Наместник Западных Земель всё же удостоил меня своим вниманием и сказал, что уже с месяц меня дожидается, и что поеду я к Медвежьим горам в Гэлхэм, а оттуда к маленький вилиат к мелонитам, тот самый поселок с непонятным мне названием Вессоал. На вопрос, кто это такие мелониты, граф Харт заявил, что это – ублюдки, полуязычники, религиозные фанатики и без обиняков заявил, что худшего назначения и придумать сложно. А затем доверительно шепнул мне, что туда просто так никого не посылают, и я имею хорошие шансы сгинуть в лесах у Медвежьих гор, о чем никто сожалеть не будет. Вот с таким напутствием я и отправился к мелонитам.

Вопреки ожиданиям, встретили меня относительно неплохо, пообещав, что если я не буду им досаждать, то меня никто не пристрелит ненароком. Мне выделили хибару прямо в лесу и пожелали удачного обустройства. Надвигались холода, и я вовсю занимался хозяйством, даже и не помышляя о каком-то там представительстве по делам Его Величества, да и дел-то никаких не было. Я никого и ни о чем не просил, но где-то спустя месяц ко мне приехал местный губернатор и пресвитер звать на зиму в поселок, где предоставляли дом, пищу и «подобающее уважение». Строго говоря, это не было милостью с их стороны, они все это должны были сделать по Закону, но, разумеется, и пальцем не пошевелили. Видимо, слухи об их расторопности дошли до графа Харта, и тот принял свои меры – в его планы вовсе не входило ссориться с семейством Реневеллов.

В этом суровом краю я прожил два с лишним года. За это время я не стал своим, но и чужаком быть перестал. Я всегда метко стрелял и был хорошим охотником, трусом никогда не был, поэтому мне удалось завоевать уважение среди мелонитов. А в кобуре у меня всегда был весомый аргумент для тех, кто хотел бы бросить мне вызов. К тому же я всегда интересовался анатомией и медициной, имея некоторые познания в этих областях знаний, а также знал и много другого, оказавшегося полезным и нужным в этом захолустье.

Мелониты являлись последователями так называемого «Истинного учения» и имели весьма своеобразные представления о мире. Именно там я впервые увидел отношение к женщине как бытовой скотине. Жены и дочери мелонитов даже не были допущены в церковь, их разрешалось не только пороть и наказывать всеми возможными способами, но муж теоретически имел право казнить жену. Другое дело, что право-то было, но вот использовать его никто просто так не использовал, ибо все в поселке мелонитов находились друг с другом в родственных отношениях в той или иной степени. Должен сказать, что вверенный мне вилиат вовсе не замыкался частоколом поселка мелонитов, напротив, он был весьма велик, но на его территории жили охотники и рыболовы, которые частенько забредали сюда по пути в Гэлхэм, сбывали товар, а бывало, что и женились на местных девках – мелониты этому не препятствовали, относясь к девушкам также как к тем же телкам и овцам – плати выкуп и забирай. Всем мелониткам внушалось, что если они до конца пройдут свой путь к Богу, то в другой жизни они будут мужчинами.

Никакой преступности, как таковой, здесь не было, никаких законов и иных актов никто не принимал, то есть мне как шерифу делать было совершенно нечего. Прежде чем непосредственно перейти к описанию происшедших со мной событий, должен сказать о варварском обычае, существовавшем у мелонитов. Жениться у них было принято относительно поздно и обычным делом были браки, когда супруг был лет на 20 старше жены. К тому же, места были дикие, много мужчин погибало во время охоты и в борьбе с суровой природой, а потому их было существенно меньше, чем женщин. Мелониты весьма просто выходили из положения, разрешая «достойным братьям» брать себе еще двух жен. Да, разумеется, согласно Законам Империи двоежёнство считалось преступлением, но кто здесь думал об этом… Так вот, дабы девицу «не одолевала похоть», мелониты практиковали эксцизиции – то есть усекновения клиторов, а иные радетели нравственности еще и соски девушкам и женщинам отсекали. Половые желания женщин считались богопротивными и противоестественными, а уж о каких-то там вольностях и говорить было страшно. И вот, как-то ко мне в дом пришел служка из ихней церкви с посланием на словах от пресвитера, в котором тот приглашал меня присутствовать как шерифа, врача и мужчину на одной из эксцизиций. Меня аж передернуло, но я сам добивался того, чтобы любой акт наказания, будь то порка или позорный столб, приводился в исполнение в моем присутствии, как того требовал Закон. Как я уже упоминал, усекновения клитора проводили и не в качестве наказаний. Достаточно было решить главе семейства, что так надо и девочка безропотно шла под нож. Единственное ограничение заключалось в том, чтобы ей на тот момент исполнилось 14 лет. Да многие девки и сами добровольно просили их кастрировать, опасаясь, что замуж их не возьмут.

Пока я шел к дому правосудия – небольшому бревенчатому строению на отшибе поселка, использовавшегося как для решения споров, так и в качестве тюрьмы, в которой за все время моего житья в поселке ни разу не было ни одного арестанта, служка пресвитера Элистера рассказал мне, что произошло. Четверо девчонок разного возраста купались в лесном озере и две из них занимались непотребным делом, касались друг друга интимными местами и, о ужас (!), целовались. Развратницами оказались Мюриэл – дочь кузнеца, невеста одного из мелонитов весьма преклонного возраста, а также 16-летняя Пеппина – дочь мельника. Служка сказал, что с ними были еще две девочки, более младшего возраста, но они, вроде бы, ничего такого не делали. 53-летний Франкон Бэрриган, владелец скобяной мастерской, жених Мюриэл, давно настаивал на эксцизиции девушки, которая, несмотря на свой уже вполне «зрелый» возраст, все еще была не обрезана, но отец жалел дочь и говорил старому Франкону, что если тот захочет, то после женитьбы может сделать со своей женой всё, что ему будет угодно. Это означало, что кастрация Мюриэл была всего лишь вопросом времени. А вот Пеппину – дочку мельника, мне было жалко, эта милая внешне и приятная в общении девушка вызывала у меня искреннюю симпатию. Заметила девушек за непристойным занятием сестра Франкона – старая карга, которая сразу же поковыляла докладывать братцу. Никогда ранее я не присутствовал при эксцизициях, хотя они проводились в Вессоале и раньше, просто потому, что это были не наказания, а обычные внутрисемейные дела.

В длинной комнате с низким потолком собрались самые уважаемые люди поселка – губернатор Сэнсом, пресвитер Элистер и другие достойные мужи – мелониты. Внезапно моё сердце забилось сильнее, когда я увидел рядом с Мюриэл и Пеппиной, жившую у мельника сиротку – дочь растерзанного медведем его младшего брата Ассунту. Эта 15-летняя девочка мне давно нравилась, но я никогда не смотрел на нее как на женщину, а сейчас, увидев её, почувствовал, как учащенно забилось мое сердце.

Мюриэл была среднего роста, худощавая брюнетка с коротко стрижеными волосами и карими глазами. Её лицу придавал немного хищное выражение нос с горбинкой и чуть большеватый рот с ярко-алыми губами, впечатление от цвета которых усиливала белизна кожи девушки. Пеппина чуть ли не во всем была противоположностью Мюриэл. Девушка была в теле, но полнота не портила её. Вьющиеся русые волосы обрамляли миленькую мордашку с немного курносым носиком и пухлыми губками. Большие светлые глаза смотрели на мир несколько наивным взглядом. Ассунта… Ассунта смотрелась просто королевой, в ней все было прекрасно – и тело и лицо… (должен согласится с братом, его жена просто красавица!). Лиззи я упомнил плохо – девочка еще не вошла в сок и выглядела какой-то невзрачной, хотя уже была помолвлена и через год должна была выйти замуж.

Ревнитель нравственности Элистер велел девочкам раздеваться и в наступившей тишине стал слышен только звук шуршащих юбок. Первой осталась в нижнем белье Лиззи, которая еще по возрасту не носила нижних юбок и панталонов. Её белые трусики расшитые вручную цветами и белая маечка, под которой не было по ненадобности лифчика, усугубляли впечатление, что Лиззи всего лишь ребенок, попавшая сюда по чьему-то недоразумению. Все мое внимание было приковано к обнажению Ассунты, и я почувствовал, как член весомо напрягся у меня в штанах, когда девушка осталась в простых из некрашеного волокна панталонах и майке. Пеппина тоже была одета довольно скромно – также как и Ассунта, а вот у Мюриэл панталонов не оказалось, как не оказалось и майки. Ей не позволили оставить на себе никакой одежды и её шелковые трусики с лифчиком оказались на полу рядом с платьем. Под столькими мужскими взглядами Мюриэл, естественно, покраснела, но старалась держаться уверенно. Она признавала, что миловалась с Пеппиной, но утверждала, что не имела никаких дурных намерений, и что её ласки были дружескими, однако, она со смирением готова принять любое наказание. Пеппина плакала и говорила, что ни в чем не повинна, просила простить и отпустить её домой. Ассунту и Лиззи вообще никто ни о чем не спрашивал.

Вердикт местного суда был таков: Мюриел и Пеппину кастрировать сверху и снизу, Ассунту только снизу, а 13-летнюю Лиззи, кастрировать через год, когда той исполнится 14 лет, а пока всех их высечь розгами и плетями до крови.

Покаявшуюся Мюриэл привязали за кисти рук и подтянули кверху перекинутой через деревянную балку потолочного перекрытия, веревкой (вот откуда Торн позаимствовал способ сечения женщин). Ноги Мюриэл лишились опоры, и вся нагрузка её тела досталась связкам рук и предплечий. Видимо, один из служек Элистера слишком резко потянул за веревку, поскольку из груди Мюриэл вырвался стон, а лицо исказила гримаса боли. Однако совсем скоро помещение огласилось не стонами, а громкими криками девушки. Наказывать Мюриэл взялся, видимо, искренне считая, что оказывает этим ей честь, сам Элистер. Длинные ивовые прутья обвивали ягодицы, бедра девушки, оставляя тонкие багровые полоски на её мраморно-белой коже. Элистер обходил вокруг девушки и иссекая всю нижнюю часть её тела быстро сменяемыми розгами. Я не считал, сколько ударов получила бедняжка, но, наверняка, не меньше полусотни, во всяком случае, следы от розги свидетельствовали о том, что девушка испытывала жуткую боль.

Пеппину били уже веревочной плетью. Она, по сравнению с Мюриэл, перенесла порку не стойко, вовсю орала и сучила ногами, будучи точно также подвешена за руки. Следы на ее теле, тоже ни в какое сравнение не шли с отметинами на Мюриэл.

Груди Мюриэл были, что называется, на любителя – не большие и не маленькие, но какие-то вытянутые, чем-то напоминающие аптекарскую бутыль с очень темными маленькими околососковыми кружками, но длинными ярко-алыми сосочками. Сиськи Пеппины мне не понравились. Они были слишком крупными и какими-то бесформенными, а большие, «расплывавшиеся» по молочным железам околососковые кружки и практически сливавшиеся с ними сосцы были слишком бледными. То ли дело груди Ассунты! По мне, её грудь была просто идеальна – достаточно велика и отменной формы, с красивыми сосками (поскольку я видел грудь жены брата, готов подтвердить его восторги!). А вот лобки всех трех девушек были густо заросшими, что было неудивительно. С трудом представляю себе, чтобы у кого-то из мелонитов возникла бы мысль о возможности доставить удовольствие женщине внизу (судя по лобку леди Ассунты, Торн также был не любитель изысканных ласк).

Тем временем Ассунта сняла с себя панталоны, трусы и оголила верхнюю часть тела. Ассунту, как и маленькую Лиззи высекли, положив вдоль скамьи. Ассунта получила сорок розог, а Лиззи – тридцать, после чего начались приготовления к кастрации Мюриэл, Пеппины и Ассунты. Усадив на скамью, девушек заставили широко раздвинуть бедра и позвали трех молодок. Примостившись промеж ног девушек, те начали наголо сбривать растительность в промежности приговоренных, оголяя лобок и срамные губы юных прелестниц.

Широкую скамью, специально сделанную именно для эксцизиций и негласно носившую имя «Большая Эззи» выдвинули на середину помещения. На этой скамье кастрировалось практически все женское население Вессоала, и эти девочки были не первыми и не последними, кого ждала подобная участь. Ближе к одному из краев скамьи высился обшитый кожей валик, рядом с которым размещались деревянные приспособление в виде уключин, чем-то напоминающие гинекологический станок. У изголовья скамью торчали другие палки, к которым, как это нетрудно было догадаться, привязывались руки кастрируемой. Когда Мюриэл оказалась распятой и зафиксированной ремешками, Элистер, обращаясь ко мне, спросил, не возражаю ли я, чтобы правосудие свершилось. Стараясь не смотреть на Мюриэл, я ответил: «Нет», но попенял пресвитеру, что вопрос этот надо было задавать ранее, чем приговоренная будет размещена на станке. Кивнув мне, Элистер жестом велел начинать. Засунув Мюриэл в рот кусок стебля болотного аира, местный палач, по прозвищу Рыжий Каштер, грубо раздвинул половые губки Мюриэл, а затем, покачав головой, сказал, что придется их «надсекать». Я не вмешивался, хотя последнее утверждение показалось мне несусветной чушью. Тем временем, Каштер быстрыми движениями, не обращая внимая на завывания Мюриэл, располосовал ей верхнюю часть вульвы, сделав надрезы вдоль половых губ и кверху от половой щели. Сразу же побежали струйки крови, но Каштер молча продолжал делать свое дело, надрезая нежные пленочки слизистой вокруг клитора. Я стоял, пожалуй, ближе всех к Каштеру и очень хорошо видел всё происходящее. Помню, что меня поразила величина клитора Мюриэл и я подумал, что грех портить такую девку. А заодно, решил, что, может, она не так уж и невинна с таким выдающимся в прямом и переносном смыслах, треугольником любви.

Сделав два продольных надреза, от которых Мюриэл задергалась и завопила сквозь сжимаемый в зубах стебель аира, Каштер наложил хирургические щипцы на половые губы, раскрыв полностью вульву девушки. Следом за этим, Каштер достал из заранее разогретого горшочка с угольями большие железные клешни, похожие на щипцы кузнеца, с тем лишь отличием, что на концах полукруглых цапф были приварены тонкие стальные пластинки, сейчас горевшие огнем от раскаленных угольев.

Мюриэл замычала от ужаса, из её глаз ручьем хлынули слезы, но в этот момент одна из допущенных на эксцизицию женщин быстро легла своей грудью на переднюю часть тела девушки, закрывая собой палача и дополнительно прижимая её к скамье. Мюриэл заёрзала, в предвкушении боли, и Каштер прикрикнул на неё, чтоб она лежала смирно, взял паузу, а потом как цапля, выуживающая из тины пруда лягушку сделал резкое движение в сторону раскинутых бедер девушки… Всё произошло очень быстро – рывок напряженного тела, жуткий вопль, слабо приглушаемый изжеванным в щепы корнем аира и запах…запах горелого мяса, источаемый высоко поднятыми клешнями в руках Каштера. Мюриэл практически сразу потеряла сознание, но для нее еще не все было кончено, и, пока одна женщина обрабатывала рану на вульве девушки, вторая пыталась привести её в чувство. Мюриэл очнулась, и пока меняли корень аира на свежий, она выла, осматривая всех безумным остекленевшим взором. Осмысленность во взгляде вернулась застывшим ужасом, когда девушка увидела в руках Каштера новый жуткий инструмент для казни – похожие на секатор кривые, остро заточенные ножи на длинных ручках. Несколько уколов булавкой и отвердевший сосок левой, ближней ко мне груди был протерт спиртом и тут же оказался промеж лезвий секатора. На сей раз, Мюриэл все не только чувствовала, но и видела. Железо, клацнуло, вновь раздался слабо заглушаемый вопль Мюриэл и вверх устремился фонтанчик алой крови…

В этот момент я почувствовал, что кто-то дергает меня за рукав. Это был мальчик с голубятни, который держал в руке пакет и просил, чтобы я немедля дал собственноручное подтверждение, что получил послание. Оно было от графа Харта и требовало, чтобы я немедленно выехал в Гэлхэм на личную встречу с его посланником. По еще одному истошному крику Мюриэл я понял, ей отрезали и второй сосок, но все мои мысли в этот момент были о другом. Боковым зрением я видел, как женщины вытирают лужицы крови, как братья уносят на руках бесчувственную Мюриэл, которую через неделю-другую ждала свадьба с уродом Франконом. Я не сразу обратил внимание, что следующей к скамье ведут не Пеппину, а Ассунту с белым как мел лицом.

От мыслей по поводу моего отъезда в Гэлхэм меня отвлек полный мольбы и страха взгляд Ассунты, и до меня вдруг дошли слова, с которым уже, наверное, не первый раз обращался ко мне преподобный Элистер: «Ваша честь не возражает, против исполнения правосудия? » Все решали мгновения, и я хриплым голосом, неожиданно даже для себя выпалил: «Возражаю! » Вмиг воцарилась мертвая тишина, в которой проскрипел голос пресвитера:

– Позвольте услышать возражения уважаемого шерифа.

Обведя присутствующих тяжелым взглядом, я спросил Элистера:

– Ваше преподобие, скажите, кто был уличен в богопротивном грехе?

– Не пони…

– Отвечайте на вопрос, – я возвысил голос, и не получив ответа, который, очевидно, застрял в горле этого старого хряка – ревнителя морали, ответил на него сам, – девицы Мюриэл и Пеппина, ведь так?

– Да, но…

– А значит, – быстро перебивая, чтобы не потерять инициативу, – нет никаких оснований подвергать оскоплению Ассунту!

– Во-первых, уважаемый, речь идет не об оскоплении, а о кастрации, а это не одно и то же! Даже более всех виновная Мюриэл не лишается дарованного Господом дара быть матерью. Во-вторых, Ассунта виновна в том, что покрывала свою подругу и сестру, за что и была порота…

– Порка какой-то девки – это не то наказание, ради которого шерифу следует вмешиваться в дела общины именем Императора, – сказал я и услышал одобрительный гул. – Однако, – продолжил я, – кастрация, проводимая в качестве наказания, затрагивает интересы граждан Империи, даже если это всего лишь 15-летняя девчонка, и я обязан следить за законностью происходящего!

– А ведь он прав, Ассунту никто не обвинял в разврате, что же её обрезать, – раздался под такой же одобрительный шум, чей-то голос.

– Этого хочет отец девушки, – наставительно произнес Элистер.

Теперь уже он услышал голоса в свою поддержку, и звучали они куда громче, чем этого можно было ожидать. И тогда я решился:

– У девушки нет отца, а есть отчим, поэтому не мешало бы узнать мнение и её жениха!

Смех Элистера показал, что он рассчитывал легко отбить эту атаку:

– Да будет Вам известно, уважаемый шериф, что у Ассунты нет жениха, но, может, когда мы укоротим с Божьей помощь похоть этой девчонки, он у нее и появится.

– Вы ошибаетесь преподобный, он как раз перед Вами! – мои слова были громом среди ясного неба и повергли присутствующих в шок, крайне изумленной выглядела и Ассунта.

– А не скажет ли уважаемый шериф, – не сдавался Элистер, – когда это он просил руки Ассунты, и почему об этом никто не знает, а ведь служитель закона должен говорить только правду, не так ли?

– А я и не говорил, что уже просил руки Ассунты, я как раз собирался просить уважаемого Халса отдать мне в жены свою племянницу прямо сегодня, да не успел.

– Надеюсь, что ничего не помешает Вам сделать это сегодня же, после того, как мы, по желанию отца кастрируем девчонку, – с вызовом заявил Элистер.

Должен сказать, что тупая упёртость этого «кастратора» весьма меня разозлила, и я немедля парировал:

– Да, ничто и никто не помешает мне сегодня же просить руки племянницы уважаемого Халса, а завтра решить вопрос о том, нужно ли подвергать эксцизиции мою будущую жену или нет, а сейчас этого не произойдет, поскольку Ассунта ни в чем не повинна и не должна быть участницей позорной казни! Это моё последнее слово и пусть тот, кто считает, что я не прав, оспорит мои слова, опираясь на Закон и традиции общины святого Мелона!

В этот момент в разговор вмешался губернатор, который, глядя на меня исподлобья, процедил:

– Вы, шериф (слово уважаемый он забыл прибавить или не посчитал необходимым), несомненно, лучше нас знаете законы, но Вы не правы, вмешиваясь в дела нашей общины.

– Тем не менее, я настаиваю на том, чтобы наказание Ассунты было прекращено, равно как и наказание Лиззи.

– Пусть будет так, – подвел итог под спором губернатор, и я был ему очень благодарен, сразу же простив его неучтивость. Он же продолжил. – Кастрация Пеппины также будет отложена или отменена, поскольку нам придется основательно допросить девчонку.

Недоумение присутствующих он развеял словами, что на теле девушки, якобы, найден какой-то там знак. Толпа вновь загудела, а я, пользуясь суматохой и не имея оснований не доверять словам губернатора, счел возможным удалиться.

Оседлав лошадь, я, несмотря на то, что очень спешил, все-таки заехал в дом к мельнику, не пожелавшему присутствовать лично на экзекуции, и повторил Халсу свое желание взять в жены его племянницу. Халс молча выслушал меня, не сказав ни слова, продолжая смотреть куда-то в землю. Напоследок я сказал, что если кто-нибудь что-либо предпримет без меня в отношении Ассунты, он очень об этом пожалеет.

Тогда я не знал, что немота и землистый цвет лица Халса были вызваны вовсе не сватовством к Ассунте, а тем, что на лобке дочери, женщина, сбрившая ей волосы перед усекновением клитора, нашла метку сатаны. Известие об этом дошло до Халса быстрее, чем я появился у него в доме. Но мельник ничего мне об этом не сказал…

В Гэлхэме меня ждало известие, что на Запад, через Вессоал проследует полк колониального корпуса, которым командует мой дядя по материнской линии полковник Братбак, и мне надлежало позаботиться о его встрече, подготовить карты вилиата и найти проводника из числа охотников.

Я не зря так торопился назад и безжалостно гнал свою лошадь, сердце словно чувствовало неладное. И предчувствие меня не обмануло! Въехав на окраину поселка, я удивился, что не встречаю людей – поселение будто вымерло. Все легко объяснилось, когда я выехал на центральную площадь, если таковой можно было посчитать небольшое пространство перед церковью. Прямо посередине площади стояла виселица с двумя петлями, очевидно приготовленная к казни. Подъезжая к эшафоту, я с ужасом увидел, как на него возводят Пеппину и Ассунту. Девушки были босые, в нижних рубашках, под тонкой тканью которых было видно, что на них еще надеты только трусики. Девчонки были смертельно бледны и напуганы.

Собравшийся народ неохотно, но расступался перед моей лошадью и вскоре я оказался около самого эшафота.

– Что здесь происходит, господин Сэнсом? – спросил я губернатора, лицо которого выражало явную досаду в связи с моим появлением.

– Разве Вы не видите, шериф (он опять не стал выказывать мне свое уважение), что сейчас мы повесим двух вероотступниц – служительниц сатаны.

– Никто не думал, что Вы так быстро вернетесь, поэтому решили обойтись без Вашего одобрения, – ядовито добавил пресвитер Элистер.

– Палач, надевай петли, – скомандовал губернатор и палач, все тот же Каштер, проворно накинул на головы девушек петли из толстой веревки.

Медлить было нельзя и, выхватив пистолет, я, что есть силы, закричал:

– Именем Императора, я приказываю прекратить это беззаконие!

– О каком беззаконии идет речь, шериф? – побагровев до самой шеи, прорычал губернатор. У Пеппины было найдено клеймо Люцифера, свидетельствующее о договоре девки с сатаной, а после допроса она призналась во всем и указала, что поклонялась дьяволу вместе с Ассунтой.

– Если Вас будут пытать, то и Вы признаетесь в сговоре с сатаной, а преподобный Элистер скажет, что смазывал пятки дьяволу.

– Должен напомнить, шериф, что, мешая правосудию, Вы сами становитесь вне закона, а, защищая слуг дьявола, сами становитесь его пособником и несете такую же меру ответственности, как и эти падшие души.

– Повесить его вместе с ними…

– Пусть повисит на солнышке…

– Давай еще одну веревку…

– Шериф, – холодно произнес губернатор, – настоятельно советую Вам не мешать правосудию и покинуть площадь, иначе мне трудно будет остановить возмущенных людей, Вы все поняли? Палач, начинай казнь!

– Если, ты, Каштер, сделаешь хоть одно телодвижение, я прострелю твою тупую башку, а вторым выстрелом я пристрелю тебя, жирная скотина, – последние слова я адресовал губернатору Сэнсому.

В ответ масса мелонитов пришла в движение, и вокруг меня враз сомкнулось кольцо из решительно настроенных мужчин. Тут слово взял пресвитер Элистер. В его тоне не было и намека на уважение, а елейный ранее голос стал сухим и колким:

– Неужели Вы думаете кого-нибудь испугать Вашим револьвером? Убирайтесь отсюда, пока целы, а не то и в самом деле будете вздернуты рядом с этой сучкой, телеса которой затмили Ваш разум!

– Хорошо, но сначала я хотел бы сказать кое-что всем присутствующим.

Расценив мои слова как капитуляцию, губернатор милостиво поднял вверх руку, призывая к тишине.

– Вы, конечно, можете убить меня, даже повесив, ибо я не смогу противостоять вооруженной толпе, и Вам придется это сделать, если казнь моей невесты не будет остановлена, потому что я потомственный дворянин Элверона и буду защищать её до конца своей жизни.

Крики повесить меня, избавиться от имперского прихвостня, смешки по поводу того, что проживу я недолго и счастливо помру в один миг со своей красоткой вновь возобновились и на сей раз мне пришлось выстрелить вверх, чтобы мне позволили договорить.

– Я прекрасно знаю, что могу сегодня умереть и готов к этому, но готовы ли к смерти все вы? Никто из вас не знает того, чего знаю я! – тут я намеренно сделал паузу, а затем продолжил. – Как вы все знаете, я ездил по вызову в Гэлхэм. Так вот, завтра здесь будет полк колониального корпуса, которым командует мой родной дядя – полковник Братбак. Клянусь всеми святыми угодниками, что если он не найдет меня в добром здравии и хорошем расположении духа, его солдаты перевернут вверх дном весь ваш убогий поселок, а затем начнется дознание и будьте покойны, Братбак, узнает все как есть. А если меня не будет в живых, то от вашего вшивого поселка и от всех вас останется пепелище. Если же умрет моя невеста, но я останусь в живых, то даю слово дворянина, что после прихода полка, на этой виселице будут вздернуты губернатор, пресвитер, Каштер и с десяток ублюдков, призывавших убить меня – барона Реневелла.

– Но преступницы во всем признались, – несколько растерянно произнес пресвитер…

– Вы тоже признаетесь, что лизали задницу сатане, полковой палач хорошо знает свое ремесло, а у полковника Братбака хватит настойчивости и упорства.

– Но их не пытали и Ассунта с Пеппиной сами во всем признались.

– А если бы не признались, то их бы пытали каленым железом, ведь так?

– Но, на теле Пеппины найдено клеймо Люцифера! И если она добровольно не созналась бы, мы были вынуждены, согласно Законам Империи, подвергнуть её пыткам. Разве я не прав, уважаемый шериф? – вновь вспомнив о почтении к моей особе и вновь елейным голоском промямлил Элистер. – Пеппина и Ассунта, признаете ли Вы себя виновными? – тут же спросил их губернатор.

Мне было жалко смотреть на сломленную и дрожащую от страха перед пыткой Пеппину, когда она скороговоркой залепетала:

– Да, да признаю, Ваша честь, виновна, простите…ивешайте, только не надо пытать…

– Не признаю, я не виновата ни в чем, – резким диссонансом прозвучал громкий голос Ассунты.

– Вы видите, девчонка не призналась, а теперь, Каштер, снимай с нее петлю, я считаю до двух! Кто еще хочет умереть сейчас, а не завтра? Я метко стреляю, вы знаете! – Раз, – и я вновь пальнул в воздух…

Мне не потребовалось говорить два, потому что Каштер так же проворно и быстро, как и надел, смахнул петли с голов девушек. Ассунта не стала мешкать и соскочила с эшафота, бросившись прямиком ко мне. Кто знает, поступи также Пеппина…

– Ваша честь, – вдруг зычно обратился ко мне губернатор. – Вы – представитель Закона и в том, что касается Ассунты, мы вынуждены Вам подчиниться, пока подчиниться, – с нажимом на слово «пока» проговорил, тщательно чеканя каждое слово, покрасневший как индюк Сэнсом. – Но доказательства вины Пеппины очевидны и она сама во всем призналась, даже без пыток, что прикажете делать с ней? И, когда Вы передадите в руки дознания Ассунту, дабы мы могли бы по Закону убедиться в её невиновности?

Я оказался перед тяжким выбором. По Закону с Пеппиной все было ясно. Да и Ассунта должна была быть подвергнута пыткам, которые 15-летняя девушка вряд ли выдержала бы. Попытайся я настоять на полном прекращении казни, неизвестно, что пересилило бы в душах мелонитов – страх перед возможной расправой или религиозные чувства. К тому же, они могли просто связать меня, подвергнуть пыткам Ассунту и предъявить все доказательства полковнику Братбаку. За себя я не опасался, но честный служака Братбак, вполне мог согласиться с доводами мелонитов и, попросив у меня прощения, отдать девушек в руки палача, поступив так строго по Закону, который свято чтил, как и заповеди Господа. К тому же, я давно не виделся с Братбаком и вообще, честно говоря, был плохо с ним знаком. Все эти мысли быстро промелькнули в моей голове и я, с комом в горле, вынес свой вердикт:

– Отдаю Пеппину в руки правосудия, а дознание по Ассунте я буду проводить сам и обещаю, что оно будет объективным и справедливым.

Толпа загудела, на сей раз одобрительно, и старая лиса Элистер, чутко уловив настроение людей, тут же завопил:

– Да будет так! Палач, отпусти грехи рабе божьей Пеппине.

Моё сердце сжалось, когда я увидел, как петля вновь было надета на шею девушки. Каштер, не спеша, стянул сзади веревкой запястья рук девушки, а потом, также не торопливо и основательно подтянул кверху петлю, затягивая её под самым подбородком. Палач знал своё дело и хотел, чтобы приговоренная не умерла сразу, а помучилась, пока узел петли будет медленно выдавливать жизнь из молодого и крепкого тела. Обступившим эшафот мелонитам в предвкушении смертельного спектакля, предстояло несколько минут смотреть, как Пеппина будет судорожно глотать воздух, медленно удавливаемая веревкой.

Пеппина молча плакала и не сопротивлялась, никак она не отреагировала и на вопрос Элистера к Каштеру, когда тот с приторным участием спросил, а хорошо ли намылена петля? Поднявшись, кряхтя и переваливаясь с ноги на ногу, пресвитер дал поцеловать Пеппине крест и пробормотав: «Упокой Господи, душу рабы твоей», полез вниз. Каштер завязал глаза девушки белым платком, завершив, таким образом, последние приготовления к казни и вокруг эшафота сразу наступила мертвенная тишина, во время которой я почувствовал, как Ассунта крепко прижалась к моей ноге. Смотреть на то, как сейчас так глупо умрет молодая цветущая девушка, которая ни в чем не была повинна, было невыносимо тяжко, но я должен был по долгу службы присутствовать при казни.

Наконец, губернатор небрежно махнул платком и Каштер, улыбаясь своей лошадиной улыбкой, потянул за рычаг. Широкая доска, на которой стояла девушка с шумом упала, но палач не дал ни единого шанса Пеппине умереть быстро и без мучений, нежно придержав за бедро скользящее вниз тело девушки.

Когда петли сдавила горло девушке, Пеппина захрипела, и все её конечности пришли в движение, тело девушки заходило ходуном, раскачиваясь на веревке, которая все сильнее душила несчастную. Полуоткрытый рот, вываливающийся из него язык и бьющееся в конвульсиях тело, навсегда врезались в мою память. Но все продолжалось недолго, и меньше чем через минуту Пеппина затихла, перестала двигать локтями, а ступни босых ног вытянулись к земле. Казалось, что время остановилось, а все мы наказаны вечным созерцанием повешенной девушки. Через некоторое время Каштер пришел в движение и, взяв большой тесак, одним движением вспорол тонкую ткань исподней рубашки. Запалив огниво, палач тут же быстро поднес его к одному из сосков Пеппины. Тело девушки слегка дернулось, и сосок чуть напрягся. Каштер вновь показал всем свои крепкие желтые зубы и сказал, что «она еще не отошла». Прошло совсем мало времени, и Элистер вновь сказал, что нужно проверить, скончалась ли повешенная. Каштер попытался вновь запалить огниво, но Элистер жестом показал ему, что это ни к чему и с необычайной проворностью оказался рядом с висельницей. Приспустив трусы и продолжая, таким образом надругаться над телом повешенной, он неожиданно для меня запустил всю пятерню в промежность девушки. В следующий момент оттуда полилась жидкость, забрызгав всю ладонь Элистера. Меня чуть не вывернуло, но у пресвитера на лице была такая блаженная улыбка, будто его облили не мочой, а елеем.

– Все кончено, правосудие свершилось, – сказал он, обращаясь ко всем присутствующим и плотоядно посмотрел на Ассунту, которая еще сильнее прижалась ко мне. Уже потом Ассунта сказала, что именно Элистер не позволил девочкам справить нужду пред казнью, издевательски предложив им пописать прямо под эшафотом на глазах у стольких мужчин. Если Пеппина успела сходить по маленькому перед тем, как их повели к эшафоту, то Ассунта нет. Она, просто, нимало не смущаясь, объяснила мне, что если бы её повесили, то она бы сразу описалась.

Каштер, все же еще раз запалил огниво и поднес его уже ко второй груди повешенной. На сей раз тело Пеппины осталось в покое, сосок не напрягся, зато потянуло тошнотворным запахом паленой плоти. Только после этого Каштер обрезал веревку с телом девушки и объявил, что казнь свершилась. Перекинув через седло полуголую Ассунту, я пустил коня галопом к своему дому. Мне предстояло о многом подумать. Ассунта забилась в самый дальний угол и все время тихонько скулила там, говоря, что за ней придут, чтобы её повесить. От Ассунты я узнал, что, приговорив к смерти её и Пеппину, губернатор Сэнсом отомстил мельнику Халсу за то, что тот отказался отдать ему в жены свою дочь, решив, что пусть лучше Пеппина не достанется никому! Повесив девушку, на которой собирался жениться, теперь этот упырь страстно желал и смерти моей возлюбленной, так что мы с Ассунтой были в большой опасности.

Разложив на столе перед дверью весь свой арсенал, остаток дня и всю ночь я бодрствовал. Нет, умом я понимал, что если мне и будет угрожать опасность, то только если завтра в поселке не появятся солдаты. Мои предположения оказались верными, когда кто-то на следующий день комком грязи запустил мне в окно, а на крыльце дома я увидел дохлую кошку. Но, в четыре часа пополудни на дороге к поселку показалось облачко пыли, вслед за которым появился авангард драгун Братбака. Мое спасение было только в этом человеке, и я сразу же всё ему рассказал, не утаив и свои чувства к девушке и свои опасения, что та не сможет выдержать пытку. Я не обманулся в полковнике, и он предложил мне следовать с ним, надеясь, что все сложится удачно и генерал-губернатор Потокама примет во внимание все обстоятельства и простит мне самовольное убытие из вилиата мелонитов. Было ясно, что если я останусь, то моя смерть и смерть Ассунты – дело времени, причем очень небольшого. Однако ехать в неизвестность дальше на Запад вместе с юной особой в окружении голодных до плотских удовольствий солдат… Я решил по-другому и ранним утром в сопровождении отделения личной охраны Братбака вместе с Ассунтой выехал в Кэлвер с письмом-ходатайством Братбака к своему, как оказалось, старому другу графу Харту с просьбой посодействовать его племяннику в смене вилиата.

Как Братбак, потом уже, в Элвероне рассказывал, губернатор и пресвитер были вне себя от злобы (хорошо представляю, чем бы все закончилось для меня и Ассунты, если бы мы там остались, когда из поселка убыл полк Братбака) и с плохо скрываемым раздражением выслушали от полковника результаты дознания, которое, по его словам было проведено мною лично в его присутствии и присутствии двух старших офицеров полка, а также полевого капеллана отца Бенедиктия. А когда губернатор заикнулся о том, что, дескать, они обязательно должны были присутствовать при сем событии, Братбак, нащупывая рукой кобуру, зловеще поинтересовался, не следует ли ему расценивать слова мелонитов как недоверие к нему лично и его офицерам. Испугавшись гнева Братбака, Элистер и Сэнсом сразу сдали назад и залебезили, говоря, что полковник «неправильно их понял». Братбак тут же велел им войти и подписать протоколы дознания, что и было немедля сделано в трех экземплярах, а один из которых тотчас же был голубиной почтой отправлен мне вдогон.

Граф Харт встретил меня весьма любезно, не в пример тому, как это было, когда я только отправлялся к мелонитам и сказал, что восхищен моим мужеством. Никто и не предполагал, что сумею выжить среди этих фанатиков. Он дал мне поручение к генерал-губернатору, дабы оправдать мой отъезд из вилиата и личное письмо к нему. Так я оказался на службе в Форт-Эмпайре, где и пробыл еще 1,5 года, пока бунт в Потокаме и последовавшая за этим война не способствовала моему возвращению домой. Всё это время со мной была Ассунта, которая вскоре стала моей супругой».

Отец выхлопотал мне назначение в независимый теперь Потокам в дипломатическую миссию Его Императорского величества, и спустя всего пару месяцев, после описываемых событий, я плыл в Дальние пределы. Но, в отличие от брата, я отправлялся не в ссылку и мне не предстояла полная опасностей жизнь с дикими мелонитами у Медвежьих гор. Мой статус был несоизмеримо выше – я ехал на службу в качестве помощника посла и имел возможность в любой момент вернуться в Элверон, не завися от монаршей милости. К тому же, со мной отправлялись Аншо и Сальвиния – вторая девушка, которая мне понравилась. Торн подарил их мне, дабы я не скучал и постоянно чувствовал женское тепло.

Моя жизнь в Потокаме оказалась не менее насыщенной событиями, чем у брата, но все эти события, возможно, будут положены на бумагу позже, если к тому будет желание и воля Господа…