Барышни и крестьянки Часть 1

Александр Павлович Иртеньев прибывал в состоянии глубокой меланхолии. Деревня оказалась совсем не таким романтическим местом, как это представлялось из столицы. Смолоду он поступил на военную службу, да не куда-нибудь, а в Семеновский полк старой гвардии. Участвовал в турецкой компании, где получил Георгия третьей степени и Очаковскую медаль. Однако, находясь по ранению в Киеве, попал в историю – выпорол под настроение квартального надзирателя. Дело дошло до Государя Павла Петровича. И нашему героическому прапорщику было высочайше указано: «проживать в его поместье в Тамбовской губернии, отнюдь не покидая своего уезда».

И вот, в двадцать два года оказался Александр Павлович в глуши, в окружении тысячи душ крепостных, многочисленной дворни и старинной дедовской библиотеки. Впрочем, он чтения не любил.

Из соседей буквально никого не было достойного внимания. Обширное поместье на много верст окружали земли бедных дворян-однодворцев, каждый из которых имел едва полтора десятка крепостных. Дружба с ними, несомненно, была бы мезальянсом. Потому наш помещик жил затворником и только изредка навещал дальнего соседа, генерала Евграфа Арсеньева. Впрочем, генерал был весьма скучной персоной, способной говорить только о славе гусаров, к которым он когда-то принадлежал.

Ближнее окружение Александра Павловича составляли камердинер Прошка, бывший с барином в походе на турок, кучер Миняй и разбитной малый Пахом – на все руки мастер – которого барин называл доезжачим, хотя псарни не держал. Нужно помянуть и отставного солдата, подобранного по пути в имение. Будучи в прошлом военным, Александр испытывал сочувствие ко всем уволенным из армии вчистую.

Оный солдат из суворовских чудо-богатырей был уволен бессрочно с предписанием «бороду брить и по миру Христовым именем не побираться». Многие отставные солдаты находили себе пропитание, становясь дворниками или будочниками в городских околодках. Но служивый, будучи хром по ранению, к такой службе был негоден и потому с радостью принял предложение нашего помещика.

Найдя сельское хозяйство делом скучным, новый помещик перевел крестьян на оброк и вплотную занялся дворней. Кухарь с помощниками не вызывали нареканий, поскольку барин не был гурманом. Не возникло претензий к дворнику и лакею, а вот девичья его огорчила. Полтора десятка дворовых девок предавались безделью и всяким безобразиям. По этой прискорбной причине новый барин решил всех девок пороть регулярным образом.

Прежде провинившихся секли во дворе, но возможная непогода или зимний холод весьма мешали регулярности. Будучи воспитанным на строгих порядках Императора Павла Петровича, молодой барин вознамерился исправить все, относящееся к порке дворовых людей. Прежде всего, было указано ключнице иметь постоянно в достаточном количестве моченых розг – соленых и не соленых. Старосте приказали поднять стены бани на пять венцов, без чего низкий потолок мешал замахнуться розгой. К бане прирубили новый, очень просторный предбанник, и на том Александр Павлович счел подготовку завершенной.

1. Танька

В прирубе установили кресло для барина, а потом ключнице приказали сего же дня отвести всех девок на село в баню, поскольку барин не любит запаха пота, мужичьего или бабьего – все едино. На утро все пятнадцать девок были готовы к экзекуции. По новому регулярному правилу одна девка должна лежать под розгами, две очередные сидеть на лавочке возле барской бани, а остальным велено ожидать наказания в девичьей. Экзекутором был назначен отставной солдат.

Первой ключница отправила в баню Таньку, дочь многодетного кузнеца. Танька перекрестилась и вошла в предбанник, посередине которого стояла широкая почерневшая скамейка, а в углу две бадейки с розгами. Танька, дрожа от страха, поклонилась барину и замерла у порога.

– Проходи, красна девица, скидай сарафан и приляг на скамеечку, – молвил солдат.

Перепуганная Танька взялась руками за подол сарафана, стащила его через голову и осталась в натуральном виде. Она пыталась от стыда прикрыться руками, но Александр Павлович тросточкой отвел ее руки и продолжал созерцать крепкие стати девки. Хороша была Танька с крупными титьками, плоским животом и тугими ляжками. Для полного обозрения барин той же тросточкой повернул девку спиной и осмотрел ее полный зад.

– Ложись девица. Время идет, а вас много, – торопил солдат.

Танька, которую в детстве много пороли, сразу легла правильно – ноги ровно вытянула, плотно сжала ляжки, чтобы по срамнице не попало, а локти прижала к бокам, чтобы по титям не достала гибкая лозина. Солдат не стал привязывать девку к лавке. В русской порке есть некий эстетический момент, когда девка лежит на лавке свободно, ногами дрыгает и задом играет под розгами, но не вскакивает с лавки и руками не прикрывается.

– Сколько прикажите? – спросил солдат у барина.

Александр Павлович уже оценил красоту девичьего тела и имел на него виды. Потому был милостив:

– Четверик несоленых, тремя прутьями.

Столь мягкое наказание было назначено, поскольку Александр Павлович хотел уже сегодня видеть эту девку в своей опочивальне. Несмотря на милостивое наказание, Танька сразу «заиграла»: подала голос, стала дергать ногами и подкидывать круглый зад навстречу розге. Правильней будет сказать, что в этот раз Танька под розгами не страдала, а играла. Будучи высеченной, она встала, поклонилась барину и, подобрав сарафан, голяком вышла из бани, показав в дверном проеме силуэт своего соблазнительного тела.

Вторая девка, торопливо крестясь, поклонилась барину, сдернула сарафан и, не ожидая приглашения, легла под розги. Поскольку ее тело еще не обрело всей прелести девичьих статей, ей было сурово назначено два четверика солеными.

Солдат половчей приноровился, вскинул к потолку руку с мокрой связкой длинных розг, и с густым свистом опустил их вниз.

– У-у-у!!! – вскинулась девка, захлебываясь слезами и каменно стискивая просеченный сразу зад.

– Так ее, так, – говорил барин, – а теперь еще раз наискось, а теперь поверху задницы.

Капельки крови выступили на концах красных полос, оставленных розгами. Соленые прутья жгли поротый зад. При каждом ударе девка высоко подбрасывала зад и дрыгала ногами. Солдат порол «с умом», после каждого удара давал девке время прокричаться и вздохнуть, и только после этого обрушивал на ее зад новый свистящий удар.

– Батюшка барин, прости меня окаянную! – в голос кричала девка.

Порка третьей девки удивила и мудрую ключницу и камердинера Прошку, который вертелся поблизости, дабы созерцать девичьи афедроны. Барин пожелал посечь третью девку из собственных рук и обошелся с ней весьма сурово – вломил ей в зад те же два четверика солонушек, но одним жгучим прутом. А когда искричавшаяся девка встала, ей был презентован городской медовый пряник. Поротые и не поротые девки с удивлением и завистью смотрели на барский подарок. В дальнейшем такой пряник стал желанным презентом, ради коего девки сами напрашивались под розгу из собственных рук барина, но он им не потакал.

Завершив экзекуцию и, по ходу оной, установив очередность привлекательности девок, Александр Павлович наказал ключнице, чтоб к вечеру послали Таньку в опочивальню взбивать барскую перину. Танька вошла, когда Александр Павлович уже переоделся в новомодную ночную рубаху и курил последнюю трубку. Расторопная девка принялась взбивать перину на постели, столь широкой, что на ней могли бы улечься пятеро гвардейцев Семеновского полка. Когда Танька сильно наклонилась вперед, чтобы добраться до противоположного края постели, Александр Павлович подошел к ней сзади и закинул на голову девки сарафан и рубашку. Танька замерла в этой растопыренной позе, с головой и руками, утонувшими в задранном сарафане. Это предоставляло барину возможность обозревать ее телеса от пяток до самых плеч.

Будучи большим эстетом, барин не спеша любовался удивительно тонкой талией дворовой девки. Смею Вас заверить, что подобной талии не способны добиться дворянские барышни с помощью корсетов и новомодных покроев платья. Потом Александр Павлович положил руку на белый раздвоенный зад, который заставил его вспомнить стихи в забытой давно книге:

…холмы прохладной пены.

И действительно, у Таньки были холмы – мягкие, но упругие, с гладкой прохладной кожей. Оставалось поближе осмотреть девкины титьки.

Догадливая Танька по первому движению барской руки разогнулась, повернулась и, придерживая немудрящую одежду у горла, предоставила барину изучать свой фасад. А с фасада Танька была куда как хороша! Та же тонкая талия, налитые груди, плоский живот. И привлекательный треугольник волос между предупредительно раздвинутых ляжек. Девку никто не учил, как привлекать мужчину своим телом, она действовала инстинктивно.

Танька отлично понимала, что ей привалило необычайное счастье – сейчас ее барин «спортит» или, говоря литературным языком, сделает из девки бабой. О такой удаче дворовая девка могла только мечтать. Вместо шитья и вязания день-деньской ласка барина, независимость от злой ключницы и даже, возможно, рождение барского дитяти. А его, помоги Богородица, возможно барин признает вольным и своим наследником. Таких случаев было множество в российской истории. Поэт Жуковский, писатель Сологуб, живописец Кипренский, «властитель дум» Герцен были зачаты крепостными Таньками на барской постели. Я уже не говорю об актерке Жемчуговой, крепостной наложнице Шереметева, сын которой стал законным наследником этого графского рода.

Много лет спустя российский пиит вздыхал о том, что «…здесь девы юные цветут для прихоти развратного злодея», что не мешало ему увлеченно «портить» крепостных девок. Но наша Танька хорошо знала, с какой стороны ее хлеб намазан медом. По этой причине она всеми силами старалась угодить Александру Павловичу. Знала, что если не угодит, то не в девичью вернут, а отправят на дальний хутор и выдадут замуж за самого лядящего мужичонку!

Когда Александр Павлович легонько толкнул ее, Танька повалилась на постель. Краской смущения залилась лишь после того, как барская рука проникла во влажную ложбинку между ног. Даже лишившись под барином девственности, Танька не посмела кричать, а только слегка повизгивала, чем доставила Александру Павловичу особое удовольствие. Как я уже отмечал, он был эстетом.

На утро было указано, чтобы дворовая девка Танька вечерами приходила в натуральном виде взбивать барскую перину. И каждый вечер она заголялась в девичьей и нагишом гордо шла на барскую половину, покачивая задницей. Шла мимо пересчитывающего столовое серебро дворецкого, мимо парадных портретов Иртеньевых, соратников Петра Великого.

Из своего положения Танька извлекла и другие выгоды – упросила, умаслила своего повелителя, и он указал выделить ее отцу лес на новую избу. И это в малолесной тамбовщине! Кроме того, староста выделил кузнецу месячину хлеба – по мешку на едока в месяц (!). Скажите, как в крестьянской семье должны отнестись к приходу падшей дочери? Вы не правы, господа. Отец величал ее Татьяной Герасимовной и усаживал за стол рядом с собой – в передний угол под иконами.

Так Танька стала первой, но не единственной наложницей Александра Павловича Иртеньева.

2. Натали´

В ту пору, как Александр Павлович только начал осваивать свою девичью, он прославился тем, что похитил дочь соседа однодворца. Папенька Наташи выслужил личное дворянство, будучи приказной строкой. На немногие сбережения он дал дочери кое-какое образование и зажил с ней на хуторе. Постоянно помня о своем происхождении из чиновников низших классов табели о рангах, Наташа и ее отец ревностно относились к своему дворянству. Потому-то Наташа предпочитала, чтобы ее называли Натали'. Бедность была чрезвычайная, Натали´ имело только одно приличное платье и комплект исподнего белья. В них она посещала церковь, но и в праздничном одеянии выглядела скорее бедной мещанкой, чем дворянкой.

В тот несчастный день Натали´ с отцом возвращались на хутор из церкви. Пути им было всего то три версты. Но, на их беду, вскоре из той же церкви на своей коляске отбыл и Александр Павлович. По обыкновению, он пребывал в меланхолии, что обещало особо жестокую порку любому провинившемуся. С Прошкой и Миняем на козлах барин ехал в сопровождении конного доезжачего Пахома. От скуки он обратил внимание на идущих по дороге отца с дочерью и поинтересовался у Прошки:

– Кто такие?

Прошка, который знал несколько французских слов, а потому презирал всех мужиков и мещан, пожал плечами и ответил:

– Так, мелкота нищая. Совсем несерьезный народ.

Александру Павловичу достаточно было только кивнуть Пахому, чтобы тот подхватил Натали´ и перекинул ее животом через свое седло. Когда Натали´ начала звать на помощь, Пахом пару раз крепко шлепнул ее по попе. Девушка захлебнулась и замолчала. Отец ошалело смотрел на всадника, что умчал его дочь и на коляску знатного соседа.

Бывший чиновник кинулся к своим служилым собратьям, писал прошения приставу, в суд, городничему. Ничего не помогало. В скором времени безутешный отец исчез… Его хутор перешел к чиновнику, который закрыл дело «О девице Наталье, сбежавшей с неизвестным женихом». По случайному совпадению, после этого полицмейстер и городской судья получили от Александра Павловича барашка в бумажке на построение новых вицмундиров.

А сама Натали´ была доставлена на помещичий двор Александра Павловича и передана в надежные руки Марьи и Дарьи.

Эти две крестьянки попали в дворню не совсем обычным способом. Как-то к барину обратился староста с просьбой высечь двух непутевых баб. Оказалось, что Марья и Дарья крепко побили своих пьющих мужей. С крестьянской точки зрения все должно быть с точностью до наоборот. Сход приговорил высечь виноватых прилюдно, но бабы настаивали, что перед соседями им стыдно заголяться и слезно просили, чтобы их высекли в поместье из собственных барских рук. Крестьянские судьи и экзекуторы опасались, что не смогут заголить этих амазонок. Учитывая силу Марьи и Дарьи, эти опасения были далеко не напрасны.

Пришедшие на расправу крестьянки вместе вошли в предбанник. Вместе заголились и ждали порки. Александр Павлович, который на этот раз был без экзекутора, осмотрел тела крестьянок и убедился, что они выдержат любую порку. Потом сказал им поучение на тему: «жена, да убоится мужа своего». Бабы молча выслушали, но остались при своем мнении, что таких никудышных мужей надо бить. Потом попросили, чтобы их не привязывали к скамье – они, де, будут и так лежать под розгами достойно. Барин поверил им, и действительно Марья и Дарья не дергались и не пытались вскочить. Александр Павлович разрисовал их зады розгой в один соленый прут, что считалось весьма суровой поркой. Потом задумался и решил, что наилучшее применение этих баб может быть на усадьбе.

Так Марья и Дарья покинули своих мужей, нелегкую крестьянскую долю и поселились в усадьбе. Главной их задачей было управлять девками. Потому Александр Павлович иногда называл их чиновницами по особым поручениям.

Вот в их руки и попала Натали´. Она сразу поняла, что похитителем является их богатый сосед. О его самодурстве давно ходили слухи между мелкопоместными дворянами. Говорили, что он еженедельно порет дворовых девок, а ту, которая наиболее стойко переносит розги, берет в свою постель. Последнее не особенно удивило Натали´. Даже помещики средней руки смотрели на дворовых девок, как на своих наложниц. Но еженедельная порка! И что будет дальше с ней, с Натали´? Об этом страшно было даже подумать.

Марья и Дарья завели барышню в предбанник и начали, несмотря на слабые протесты, ее раздевать. От Натали´ не укрылось, что в бане стоят бадейки с розгами и скамья. Неужели ее, барышню, дворянку, хотят выпороть! За что?! Ужас какой! Отец, который рано овдовел, не сек ее даже в детстве. И для кого предназначено это кресло? Неужели сюда войдет Александр Павлович Иртеньев, который ее безжалостно похитил, разлучил с папенькой?

Крестьянки были настолько сильны, что о каком-либо сопротивлении не могло быть и речи. Мольбы и слезы они тоже оставили без внимания. С испуганной барышни быстро сняли ее лучшее платье (единственное в ее гардеробе!), чулочки (единственные!), нижнюю рубашку (единственную!) и оставили в одних панталончиках. Какой стыд! Она стоит перед этими бабами с голой грудью и голыми выше колен ногами. Потерявшая самообладание барышня могла только всхлипывать и прикрывать руками свои еще не до конца развившиеся груди.

И, о ужас, дверь открылась, и вошел ее похититель в сопровождении солдата-экзекутора… Натали´ от страха и стыда потеряла дар речи и могла только следить, как Александр Павлович сел в кресло и движением руки удалил из бани Марью и Дарью.

– Барышня, мне скучно, надоели крестьянские девки. Я хочу, чтобы ты развеселила меня – сними панталоны.

Натали, прикрывая руками груди, замотала головой:

– Нет!

– Очень жаль. Своим упрямством ты заслужила быть высеченной. Выбирай сама: если ты снимешь панталоны, то сечь буду я сам, и не очень больно. А будешь упрямиться, тебя заголят и высекут Марья и Дарья, они мастерицы сечь больно. Или, еще лучше, я позову из деревни бородатых мужиков, которые заголят тебя и высекут перед всеми крестьянами. Решай, пока я выпью рюмку рябиновой настойки. И чем больше я выпью рюмок, тем сильнее тебя высекут.

В голове Натали´ все перемешалось: ее, дворянку, взрослую барышню, хочет высечь соседний помещик! Не может быть, это только страшный сон! Но вот он, Александр Павлович, сидит в кресле и уже допивает первую рюмку водки.

– Но если… я их сниму, и Вы меня высечете, то потом отпустите домой? – с надеждой в голосе спросила Натали´.

– Вот и видно, что ваша семья из подлого сословья, торгуешься, как на базаре. Дальше я поступлю с тобой, как мне заблагорассудится. От тебя зависит только одно – большая будет порка или маленькая.

Внутренне примирившись с неизбежным, барышня взялась за банты лент, которые поддерживал на талии панталончики. Которую из них развязать первой? Если эту, то откроется попка, а если эту, то упадет передняя сторона панталончиков. Она развязала первую, благо, стоит лицом к похитителю и ему не будет видна ее попка. Но пришлось развязать и второй бант. Панталончики упали и застряли на коленях, Натали´ просто забыла, что над коленями они тоже завязаны ленточками. В самом неприличном виде с полуспущенными штанишками Натали´ спешно развязала бантики на ногах. Допивая рюмку, Александр Павлович наблюдал, как панталончики упали на пол, и Натали´ переступила через них, прикрывая руками груди и интимный треугольник волос между ножек.

– На первый раз сойдет, – сказал похититель. – Теперь, барышня, проходи и ложись на скамеечку. Сразу предупреждаю, тебя привяжут по талии, чтобы не вскакивала.

Натали´ подошла к скамье, зачем-то потрогала ее рукой и… легла на живот, подставив попку под удары. Натали´ никогда не секли, но она видела, как папенька сек дворовую девку «за непослушание». Она так же лежала на скамейке, вытянув плотно сжатые ноги и закинув руки за голову. Папенька заставил ее считать удары. «А мне тоже придется считать розги? » – подумала несчастная Натали´.

Вдруг она почувствовала руку Александра Павловича на своей попке. Какой стыд! Мало того, что она лежит перед посторонним мужчиной неглиже, этот мужчина трогает Натали´ в самом неприличном месте! Ее попку ГЛАДИЛИ! И тут она вспомнила, что папенька, перед тем, как стегать непокорную девку, точно так же долго гладил ее зад. «Может так и положено, может от этого будет не столь больно», – подумала Натали´. Помнится, девка даже приподнимала свой зад под рукой папеньки. «Может и мне приподнять попку? » – размышляла Натали´ в смятении.

Но Александр Павлович уже отошел к бадейке, из которой солдат вынимал розги. Потом поднес их к губам Натали´.

– Розги положено поцеловать, – сказал он.

Барышня безропотно поцеловала пучок прутьев, которые сейчас вопьются в ее тело. В ожидании удара она вся сжалась и напрягла ягодицы. И вот первый свистящий удар обжог такие белые, такие беззащитные девичьи полушария. Натали´ закричала и чуть было не вскочила со скамейки, но ее удержала веревка, которой тело девушки вокруг талии было привязано к скамейке. Удары ложились один за другим, постепенно перемещаясь с верхнего края попки к ее низу. И каждый раз Натали´, барышня и дворянка, громко кричала. Последний, самый сильный удар, пришелся в том месте, где попа переходит в бедра. Было так больно, что Натали´ едва не описалась.

– Довольно, – сказал Александр Павлович. – Марья, Дарья, где вы? Можете забирать барышню.

Александр Павлович вышел, а две крестьянки помогли Натали´ одеться, и повели в барский дом. Там ей была приготовлена комната. Принесли графин брусничной воды и обед. Таких вкусных вещей никогда не было в доме папеньки. Потом барышня огляделась. В комнате находилась роскошная мягкая кровать, стол, два стула, ночной горшок и, даже зеркало. Но дверь была заперта, а оконная рама вообще не открывалась. Понятно, она в заточении. Натали´ повалилась на кровать – на мягком не так болит поротая попочка – и предалась размышлениям. Потом встала и при помощи зеркала осмотрела следы порки на своем задочке. Картина была ужасная.

Оставалось только ждать дальнейших событий. Вот-вот в поместье войдет отряд жандармов, ее освободят. Александр Павлович попадет под суд и будет приговорен к каторге, но она его простит. И тогда Александр Павлович предложит ей руку и сердце.

Или ее спасет молодой человек, сын соседнего хуторянина. В церкви он так на нее глядел! Он проникнет в дом и похитит ее. Они уедут далеко-далеко, где их не достанет этот противный Иртеньев. И там молодой человек сделает ей предложение…

Она всю ночь то надеялась, то молилась Богородице и заснула только под утро. А поздним утром за ней опять явились Марья и Дарья. Подождали, пока Натали´ оденется, причешется, и повели куда-то.

Оказалось, что в ту же баню, где опять ждал Иртеньев.

– Проходите, барышня, проходите. Располагайтесь как дома. Расскажите, как ночевали? Сытно ли вас накормили, и не болит ли попочка?

Голос его был ласковым и, даже неприличный вопрос о задней части Наташиного тела не звучал насмешкой. Неожиданно голос его изменился, стал строгим:

– Надеюсь, вчерашний урок пошел вам на пользу, барышня, и сегодня вы разденетесь сами, без помощи Марьи и Дарьи?

– Как, опять? – непроизвольно вырвалось у Натали´. – Вы снова будете меня сечь розгами?

– Ты намеренна спорить, непослушная барышня? Хочешь, чтобы тебя высекли бородатые мужики при всех крестьянах?

– Нет, нет! Простите меня, я сама разденусь, – пролепетала испуганная Натали´.

– Тогда, начинай, – Александр Павлович снова достал из-за кресла бутылку и рюмку.

Испуганная Натали´ сняла платье и поискала взглядом, куда его положить.

– Брось туда, – Александр Павлович, заприметив ее взгляд, кивнул на пристенную лавку...

Вслед за платьем на лавку отправились чулочки и нижняя рубашка. Теперь Натали´ опять стояла перед своим мучителем в одних панталончиках. На этот раз снимать их было как-то легче. Но стоило девушке развязать первый бант и освободить заднюю сторону панталончиков, как Александр Павлович сказал:

– Пока довольно. Подойди ко мне, барышня, и повернись.

Сгорая от стыда, Натали´ повернулась к нему неприличной частью девичьего тела. Ее мучитель снова положил руку на попку, но не столько гладил, сколько щупал и мял ее небольшие по размерам, почти детские полушария. Девушка задыхалась от стыда, но не смела ни отстраниться от этой нескромной руки, ни протестовать. Неожиданно Александр Павлович шлепнул ее, и Натали´ вскрикнула от боли в сеченных ягодицах.

– Кожа хорошая, рубцы уже не красные, а синие. Скоро все заживет. Когда возвратишься в свою комнату, можешь убедиться в этом, посмотрев в зеркало. Продолжай раздеваться.

Отступив на шаг, девушка развязала нижние банты, а потом и ленту, которая еще удерживала панталончики у талии. Но когда она вознамерилась лечь на скамью, Александр Павлович поманил ее к себе. Невольно Натали´ подумала, что сейчас она похожа на нагую античную богиню, которую когда-то видела в книге папеньки. Но это не умеряло смущения и стыда перед похитившим ее мужчиной.

– Подойди ближе, – сказал он и вдруг положил руку на ее девичью грудочку. – Несомненно, тебя еще ни один мужчина не трогал за грудь или, как говорят мужики, за титьку. Я, значит, первый. И дальше хочу быть первым!

И он начал мять ее грудочки. У покрасневшей девушки кружилась голова, душил стыд, тем более, что под руками Александра Павловича ее грудки вдруг стали твердыми, розовые сосочки напряглись и сильно выступили вперед. Стыдливость той эпохи не допускала разговоров об интимной стороне любви, и Натали´ находилась в полном неведении о многих особенностях своего тела. А ее похититель продолжал умело возбуждать девушку. И, когда у нее задрожали ноги и, казалось, она сейчас умрет, мучитель отпустил грудочки и, притянув ее к себе за талию, сказал:

– А теперь посмотрим, что у нас между ножек? – он положил руку на курчавые волосики внизу живота.

Натали´ отпрянула от своего мучителя, закричала и забилась в угол. С ней случилась истерика. Возникшие, как из-под земли, Марья и Дарья окатили барышню несколькими ведрами холодной воды и, по указанию барина, растянули ее на скамейке вверх животом.

– Четверик солонушек по титькам и животу, одним прутом, – сказал Иртеньев и вышел.

«Боже! Так никого не наказывают! Так больно, когда розга сечет по грудочкам! Даже по сосочку попало. И на животе красные полосы. Почему меня били по животу эти ужасные бабы? Наверное, он хочет, чтобы моя попка зажила для новой страшной порки! »

Так думала Натали, которая металась в своей комнате. Говорят, что неизвестность – одна из самых страшных пыток. Натали´ испила ее полностью, поскольку Александр Павлович отсутствовал в поместье целую неделю. «Он забыл про меня. Я умру в одиночестве всеми заброшенная», – думала Натали´. А Александр Павлович просто объезжал свои деревеньки и принимал оброк от старост. И вот он появился… В усадьбе началась беготня, а о ней опять не вспоминают! Однако трижды в день ее кормили с барского стола, а таких квасов и ботвиньи она никогда в жизни не пробовала.

Иртеньев не забыл о ней, он просто готовил для себя особое наслаждение. Вечером Марья и Дарья раздели барышню, оставив на ней одни фельдикосовые чулочки, и проводили в таком виде через весь дом в барскую опочивальню, мимо мужиков и баб домашней прислуги. Там ее подвели к постели, на которой сидел готовый ко сну ее тиран. Если дворовые девки с радостью подставляли свое тело под его ласки, то Натали´ безучастно, как кукла, воспринимала прикосновения ко всем интимным местечкам девичьего тела. Александр Павлович посадил голую барышню себе на колени, с чувством мял ее грудочки, целовал в губы. А потом приподнял немного и взялся руками за попочку! Раздвинул ее половинки и начал мять каждую. Натали' чувствовала себя тушкой гуся, которую разделывает на кухне повар, но оставалась безучастной. Этого и хотел Александр Павлович, которому стала надоедать расторопность дворовых девок.

Даже когда барин уложил ее на постель и навалился сверху, она плохо понимала, что происходит. Пробудила ее сознание только острая боль в девичьем месте между ножками. Тогда она закричала, а потом горько заплакала. Удовлетворенный Александр Павлович потрепал ее грудочки и сказал:

– Да, я был первым. Хочу сообщить тебе: с этого дня ты не барышня-дворянка а моя крепостная – дворовая девка Агашка. Все документы исправлены, ты заменишь умершую горячкой крепостную, а ее отпоют в церкви и похоронят, как дворянскую девицу Натали´. Пошла в девичью, Агашка! Завтра наденешь сарафан, а вечером в натуральном виде ко мне в опочивальню. Не угодишь – отправлю на хутор гусей пасти и выдам за многодетного вдовца.

Натали´ смирилась со своей судьбой, поскольку еще более страшным представлялось замужество ее (дворянки!) за крепостным мужиком в лаптях и грязных онучах.

В девичьей Натали´ прожила недолго. Прясть, вязать и вышивать она была небольшая мастерица. Правда ей хорошо удавались различные варенья и соленья, чем и заслужила Натали' благосклонность ключницы. И то благо! Иначе ее заклевали бы дворовые девки, особенно Танька, которая целыми днями маялась от безделья. Спустя некоторое время ее одели в дворянское платье и переселили во флигель. Утрами она подавала на подносе барину стопку рябиновой водки и свежий калач, а в обед, если Александр Павлович был в добром настроении, сидела за барским столом и разливала чай. Под меланхолическое настроение барин, отправляясь почивать после обеда, приказывал Агашке-Натали´ явиться к нему в опочивальню в одних панталончиках, банты которых он полюбил развязывать самолично. Она разоблачалась в девичьей и в таком неглиже следовала через портретную и гостиную комнаты к барину «чесать пятки».

Нельзя сказать, чтобы ее содержали в черном теле. По приказу Александра Павловича ей привезли из города множество панталончиков, фельдикосовых чулок и даже три новых платья. По всем этим знакам барской милости наблюдательная дворня перестала считать ее Агашкой и причислила к барским барышням. Сие было несомненным повышением по дворовой табели о рангах. Барские барышни и барыньки существовали у многих богатых помещиков в качестве не то приживалок, не то наложниц, ублажавших не столько самого барина, сколько его разгульных гостей. Эти бесправные создания не употреблялись никогда в черной работе; в будние дни порой допускались за барский стол; всегда сытно питались и относительно редко подвергались телесным наказаниям. При этом они обычно занимали какую-нибудь постоянную должность в сложном дворовом хозяйстве поместья. Так Натали' управляла варкой варений и изготовлением впрок разнообразных солений. Ее положение было гораздо выше, чем у любимой наложницы барина Таньки, которая, ввиду подлого происхождения, продолжала считаться только квасоваркой – по ее постоянной должности. Она, конечно, многократно в течение дня представала перед барином, подавая ему квас. Но при этом каждый раз рисковала попасть к солдату под розги, буде квас не понравится Александру Павловичу.

3. Маша

Среди многих историй Александра Павловича старожилам долго был памятен случай с однодворкой Машей Беднаго. Старинный дворянский род Беднаго обладал когда-то большими поместьями и даже был занесен в Бархатную книгу. Но отец Маши, промотав в карты все движимое и недвижимое имущество, застрелился и оставил дочь в нищете. По этой причине Маша не закончила пансион, однако, выйдя из него до срока, сносно владела французским и играла на фортепьянах.

Ныне Маша и ее престарелая тетушка владели пятью душами крепостных при двадцати десятинах земли, которую сдавали в аренду. Их хозяйство нынешний экономист назвал бы натуральным. Доходов едва хватало для уплаты податей. В нашей Тамбовской губернии многие однодворцы питались и одевались гораздо хуже дворовых людей господина Иртеньева. Такие мелкотравчатые дворяне бедовали, часто становились приживалами у богатых помещиков, но в службу не шли – по непригодности к оной или по лености, Бог знает.

В летнюю пору на столе у Маши с тетушкой была лесная ягода, грибы, овощи с собственного огорода и яблоки. Большую часть года они питались постной кашей и тюрей из хлеба, редьки и кваса. Таким образом, пища была самая крестьянская. Но лук и чеснок Маша не потребляла ни в каких видах, поскольку они дурно ведут себя (после них оставался запах).

Столь же крестьянскими были их одеяния. Тетушка ходила зимой и летом в салопе, а Маша вместо кринолинов носила вполне крестьянский сарафан без всякого нижнего убранства, которое сейчас называют бельем. За отсутствием французской косметики она мыла руки огуречным рассолом, а летом прикладывала к щекам ломтики того же огурца. По этой причине или по какой другой, но сочно-грудастая Маша в свои семнадцать лет имела вид цветущий, и румянец не сходил с ее щечек, не в пример городским тощим барышням. Глядя на нее, старая кухарка Акулька говаривала:

– Пава ты наша, краса-красочка всем хороша, и грудки торчком, и задок круглится – прямо невеста!

По молодому легкомыслию Маша не обращала внимания на эти слова кухарки, а тетушка вздыхала. При полном отсутствии приданого Маше светило остаться старой девушкой.

Так и жили они, тихо и незаметно. Об Александре Павловиче Иртеньеве они слыхали, но близко никогда не видели, хотя земли их соприкасались.

По бедности их стола Маша в летнюю пору почти ежедневно ходила в лес по грибы и ягоды. Случайно она забрела на земли Иртеньева, где и столкнулась носом к носу с Александром Павловичем. Он в сопровождении Пахома верхом объезжал лесные дачи, проверяя, нет ли воровских порубок. Машу в сарафане, с волосами, заплетенными в одну косу, с пестрой лентой Иртеньев принял за крестьянку.

– Кто такая? Из какого села или хутора? – грозно спросил он.

Маша оробела при виде возвышавшегося над ней всадника: за Иртеньевым шла слава самодура, который ни Бога, ни черта не боится. Акромя того, ей было стыдно, что она предстала перед богатым соседом в крестьянском платье. Моим современникам, испорченным идеями народников, трудно представить, каким оскорблением для дворянина тех лет было сравнение его по обличью с мужиками! Потому она ответила, не раскрывая своего благородного происхождения:

– Маша, с хутора Дубки.

По сему Александр Павлович заключил, что перед ним крестьянская девка мелкопоместных соседей, которая возмутительным образом забралась в его лес брать ягоды. Мгновенно он воспалился гневом и приказал Пахому:

– Гони ее в усадьбу, в баню. Да передай солдату, приготовил бы достаточно розг. Я следом буду.

Пахом ухватил Машу за косу, подхлеснул ее плеткой по ногам и легкой рысью направил коня в усадьбу. Маша бежала за ним, задыхаясь. Благо, господский двор Иртеньева был недалеко, и подгоняемая Пахомом Маша из последних сил смогла добежать до заднего двора, где и находилась пресловутая баня.

По случаю хорошей погоды солдат порол очередных крестьянок не в самой бане, а вытащил скамью во двор. В тот день под экзекуцию попали две деревенские молодухи за невыполненный урок тканого полотна. Наказание было назначено жестокое – три четверика солонушек одним прутом. Выдержать такое наказание в один присест было затруднительно даже для неоднократно поротых крестьянок. Потому семьдесят пять соленых розг давали с перерывами, в три порции, а пока получившая порцию молодка отдыхала, пороли вторую.

По причине длительности порки, солдат призвал себе на помощь барского кучера Миняя. Сейчас они оба отдыхали от трудов, сидя на скамье и покуривая трубочки. В первые две порции молодки кричали под розгами достаточно громко, но не жалобно, поскольку барин при экзекуции не присутствовал, и не было надежды получить из его рук медовый пряник. Сейчас поротые молодухи стояли в натуральном виде лицом к стене бани и заложив руки за голову. Последнего потребовал Прошка, который опять явился лицезреть афедроны. Сей лакей-эстет сидел на скамье вместе с экзекуторами, но не курил, а весь отдавался лицезрению поротых задниц крестьянок (да простит мне читатель грубое народное выражение!).

Такая картина предстала взору Маши и привела ее в еще больший ужас. Отставной солдат поднялся со скамейки и обошел вокруг Машу с видом оценщика на конской ярмарке.

– Что, сильно провинилась, Красочка? – спросил он.

– Хороша кобылка. Мы ее сейчас прутиком, прутиком, – мечтательно отозвался кучер Миняй.

– Не замай! Барин приказал его дождаться, – осадил их Пахом, спрыгивая с лошади, и пояснил, – поймали дворóвую из Дубков. В нашем лесу ягоду брала.

Все так же держа Машу за косу, он подвел ее к баньке и усадил на завалинку рядом молодухами, ожидавшими третьей порции. При виде голых молодух с исполосованной задней частью у Маши язык окончательно примерз от страха, и она в дальнейшем так и не смогла слова молвить, открыть Александру Павловичу свое благородное состояние. Она только крепче прижимала к груди злополучную корзинку с ягодой.

Тут и подъехал сам барин. Миняй и солдат вскочили, причем последний даже сделал артикул розгой, как палашом: «на каррраул»! Солдат не даром был суворовской выучки и ходил с генералиссимусом в походы. Был отставной служилый совсем не стар, только хромал на ногу, которую достал в бою турецкий ятаган.

Иртеньев бросил поводья Миняю и спрыгнул с лошади. Внимательно осмотрел поротые зады и спины крестьянок и повел бровью:

– Пошли вон, подлые. А эту за предерзостное воровство ягод в моем лесу выпороть в две руки двумя четвериками и в один прут.

И, обратясь к лакею, приказал:

– Прошка, кресло.

Лакей бегом вынес из бани кресло и поставил его в головах скамьи, но немного сбоку, чтобы барин без помех наблюдал наказуемую, которую с двух сторон должны высечь солдат и Миняй. Помертвевшая Маша с ужасом думала, что ее, дворянку сейчас высекут, что она должна будет обнажиться в присутствии соседа и его мужиков.

– Ну, Красочка, давай заголяйся, да приляг на скамеечку, барин ждет, – весело сказал солдат выбирая из бадейки прут по руке.

Маша ухватилась руками за подол сарафана, но не имела сил снять его. Миняй только сопел, выбирая прут, а солдат погладил бритое лицо и спросил ее:

– Аль помочь разоблакаться?

Медленно, как во сне, Маша сняла сарафан, белую рубашку и предстала перед своими мучителями нагой. Потом легла ничком на лавку и спрятала лицо в ладонях.

– А девка-то не поротая: и кожа на задочке чистая, и лежит неправильно, – заключил солдат.

К такому выводу он пришел, потому что Маша не догадалась плотно сдвинуть бедра и локтями не прикрыла груди от жалящих ударов розги. По сему поводу солдат почел должным дать Маше полезное наставление:

– Как тебя пороть начнем, ты рот сразу пошире раскрывай, и кричи, не жалеючи голоса! В этом деле стыдиться нечего: кричи во всю мочь, до хрипа, пока воздуху хватит! Голосок у тебя верно звонкий, певучий... Так ты не стыдись, дай волю голосу! И еще, задок у тебя тугой, не тискай ты его... не жмись сильно задом – не так больно будет. Ну, Господи благослови!

Маша на скамье заранее напряглась струной, и тут же в ее зад влипли сразу два прута. Девица отчаянно ударила задом и протяжно закричала:

– Бо-о-ольно!!!!

– Ничо... Ничо... – приговаривал солдат, снова и снова взмахивая розгой. – Ух, поет-то как! Ишь, как ножками вовсю дергает! Знатно повизгивает девка голозадая!

Второй удар пришелся выше первого, прямо по центру ее ягодиц. От боли у нее перехватило дыхание. Третий был гораздо сильнее и немного раньше, чем она ожидала. Маша подбросила зад и чуть было не схватилась за попку руками. Розга попала прямо посередине между отпечатками двух первых ударов, и вместе с болью в новой полосе ожила боль в двух старых линиях. Слезы потекли по лицу девушки. Такого раньше она не могла представить в самых страшных кошмарах.

Очередной удар пришелся низко – между нижней частью ягодиц и верхней частью бедер. Это было ужасно!

Солдат и Миняй старались от души, умело продергивая прутья при ударе и вместе с бисеринками крови выхлестывая из несчастной девушки полные боли вскрики. Розги немилосердно жгли Машин задочек.

– Вот теперь по самому низу, где длинные-то и начинаются... – бормотал солдат, которому его обязанность пороть девок доставляла истинное наслаждение. – Ишь, как ножками ладными играет, и вправду Красочка! А вот тебе и по круглым!

И врезал прутом по самому низу девичьего задочка. Солдат считал свою экзекуторскую деятельность службой, которую исполнял ревностно. Служба службой, но круглая попочка Маши так проминалась под розгой, так жалобно сжимались ее половинки в ожидании следующего удара, что солдат только крякал «эх, ты гладкая»!

Под крики Маши порка в две руки шла быстро. Маша даже удивилась, выдержав без перерыва пятьдесят розог. Она не сразу поверила в конец своих мучений, когда услышала:

– Все, вставай, девка, благодари барина за науку, да не шали больше.

Встала Маша с трудом, пошатнулась, но солдат, словно невзначай, подхватил под красивые груди… А Маша не замечала этого, она отирала рукой слипшиеся от горячих слез ресницы.

«Экая краля ладная», думал отставник, совсем не избегавший девичьих прелестей. И то сказать, солдат жил бобылем, но был мужчина видный. Постоянно перед ним крутились девки и бабы во всех видах, и передом и задом поворачивались. Так уж испокон веку повелось девок и баб стегать голышом. И пользовался он этим – чего греха таить! Иной девке за ласку, за сладкие поцелуи мог и послабление дать. Надо только с умом сечь ее. Но солдат всегда солдат – он и щи из топора сварит и шилом побреется. Потому может даже на глазах у барина девку постегать мягко да ласково.

Видимо рыдания Маши смягчили гнев Александра Павловича, который милостиво приказал:

– Отведите ее в девичью, накормите, а поутру с попутной телегой отправьте в Дубки.

Одновременно Иртеньев послал верхового казачка в Дубки сказать тамошней хозяйке, что ихнюю девку Машку высекли за непорядок, но завтра поутру она будет обратно. Глупый казачок, не слезая с коня, прокричал тетушке эти слова и погнал домой. Поскольку Маша опаздывала к обеденной тюре, тетушка уже волновалась, а тут такое известие – Машу высекли! Как?! Господи, за что! Всю ночь тетушка не спала и рыдала, а по утру следующий в город обоз Иртеньева высадил в Дубках Машу.

Были слезы, объятия, были моления к Господу, чтобы послал злому соседу всякие кары. Но господину Иртеньеву было мало дела до проклятий, которые посылали ему мелкотравчатые соседи.

Не все рассказала Маша своей тетушке. После порки Машу отвели в девичью, где сердобольные девки умыли ее и накормили. Когда к трапезе собралась и мужская и женская дворня, Маша увидела своих экзекуторов. При крайнем ее смущении, ни Миняй, ни отставной служивый ни словом, ни взглядом не напомнили девушке об ее позоре. Эка неведаль – дворовую девку посекли маленько!

Ужин был удивительно обильный и вкусный. На стол подали наваристые щи с мясом, по одной чашке на пятерых едоков. Маша деликатно сидела на поротом задочке и запускала ложку в щи в очеред с остальными. Потом старший стукнул ложкой:

– Таскай со всеми.

И все принялись за мясо, которого она не пробовала давно. За щами последовала каша с конопляным маслом и остатки пирога с барского стола. Много лет полуголодная Маша не получала такого удовольствия от трапезы. С обильного барского стола многие лакомые куски попадали дворне, потому барская девичья славилась гладкими телесами. Так что доставшееся ей угощение показались Маше достойным царского стола. Солдат, который выделялся бритым лицом среди бородатых мужиков, подсел к Маше и потихоньку от остальных гладил ее бедро.

После ужина Маша притулилась в уголке широких нар, на которых спали девушки. Но служилый и тут подсел к ней, погладил по спинке и положил руки на ее пышные груди. Пережившая в этот день столько унижения, Маша не имела сил противиться, да и прикосновения солдатских рук к ее телу были не столь уж неприятны.

Будучи не крепостным, а вольным мещанином, служилый мечтал жениться и зажить своим домом. И эта девка запала ему в душу и роскошными телесами, и тем, как покорно она сейчас принимала его незамысловатые ласки.

– Ты не противься, Красочка, – шептал солдат, – а в другой раз, как попадешь на скамеечку под розги, я тебя пожалею, полегче пороть буду...

И Бог знает, чем все это кончилось бы, но одернула солдата степенная ключница:

– Ты, солдат, не замай девку. Назавтра ее велено в сохранности в Дубки доставить.

История эта нечаянно открылась. В поместье к Александру Павловичу пожаловал уездный предводитель дворянства и заседатель мирового суда господин Шабашкин. Сей представитель крапивного семени никогда не решился бы в одиночку заявиться в поместье Иртеньева, но под крылом предводителя дворянства осмелел. К своему несказанному удивлению Александр Павлович узнал, что он по неведению посек благородную девицу, дворянку. За обильным угощением с французским вином было решено, что случившегося обратно не вернуть. Потому в Дубки однодворкам Беднаго был послан сотенный билет и мануфактуры на приличное платье и нижнее убранство. И по сему было решено считать вопрос решенным.

Однако, соседи, такие же мелкотравчатые, избегали Машу, продолжая видеть в ней особу, высеченную мужиками. Да и тетушка Маши от той истории занедужила и в скором времени скончалась. Житье Маши стало совсем убогим, чтобы не сказать голодным... Оставшись совсем одна, Маша затосковала. Целыми днями она бродила вокруг хутора и чего-то ждала. Право, сама не знала, чего ждала. Но почему-то ей вспоминались постоянно наваристые щи с мясом и такая вкусная гречневая каша в дворне Иртеньева.

Как говорится в народе «только черта помяни, и он тут как тут». Золотой осенней порой Маша встретилась со своим обидчиком в полях. Александр Павлович ехал в коляске в сопровождении все того же конного Пахома. Заметив Машу, он вышел из коляски и заговорил с ней первым. Справившись о здоровье и соболезнуя по поводу кончины тетеньки, повинился еще раз за свой поступок. На что Маша печаловалась на свою скудную, одинокую жизнь и неожиданно сказала:

– Александр Павлович, возьмите меня в свою дворню, а то мне жить совершенно нечем.

Господин Иртеньев не вдруг нашелся, будучи удивлен ее словам и даже растроган слезами, которые стояли в глазах Маши. Никогда не терялся прапорщик Иртеньев: ни турок, ни губернатора не боялся, австрийским пулям не кланялся, а тут...

– Как же так, Мария Антоновна? Ведь дворовую и в услужение послать, и посечь можно...

– Ну и посеките меня из своих рук и определите в девичью, а то я совсем погибаю в нищете.

– Бог с вами, да серьезно ли вы говорите, Мария Антоновна? Не передумаете ли Вы завтра? Не минутное ли отчаяние говорит в Вас? Коли я посеку Вас из своих рук, как секу крепостных девок, то навеки из воли моей не выйдете, приживалкой станете.

– Лучше приживалкой быть, чем с голоду помирать, – твердо ответила Маша.

– Тогда с Богом, садитесь в коляску.

Перекрестилась, Маша и села в коляску к своему барину, поехала в новую жизнь – сытую, но бесправную. Миняй свое дело знал, хлестнул кнутом по лошадям и погнал в усадьбу, к той самой баньке. А Маша внутренне сжалась, ожидая новой порки. Больно ли посечет ее Александр Павлович?

А барин даже подал ей руку при выходе из коляски. И так же за руку повел в прируб бани, где стояла грозная скамья. С робостью переступила порог Маша, посмотрела на Александра Павловича:

– Мне уже раздеваться?

– Ложись на скамейку, как есть, – перешел с «Вы» на «ты» ее новый повелитель и вынул из бадейки толстый пук розг.

Ложась на скамейку в сарафане, Маша подумала: «Он, наверное, меня по одежде сечь будет». Правда, на скамейке видны только спина и задик да еще ляжки, но все равно стыдно! Предвкушение наказания было страшнее самой порки! По всему Машиному телу прокатилось волнительное, острое жжение – что с ней происходило, и сама понять не могла.

Александр Павлович кончил перебирать розги, подошел к Маше и неожиданно задрал подол сарафана высоко ей на спину. Так высоко, что открылись не только неприличные места девичьего тела, но и почти вся спина. Маша поймала себя на мысли, что она, молодая девушка, лежит заголенная перед мужчиной, беззащитная и подставляет свое тело под боль стегающей розги. Некоторое время, показавшееся Маше вечностью, Александр Павлович смотрел на нее, распростертую на скамейке. А потом огладил рукой ее от поясницы до тугих ляжек, задержался на самом неприличном месте и похлопал обе половинки. Стыд какой!

– Ну, раба Божия, если не передумала, то принимай розги келейно и из моих рук.

Про себя он уже решил, что высечет ее сурово, чтобы новая приживалка и не помышляла о непокорности. С этим замахнулся и резко опустил ивовый прут на девичий зад. Маша почувствовала БОЛЬ. Боль началась в том месте, куда попала розга и затем опустилась вниз по телу. Казалось, весь зад горел, сильнее и сильнее.

– Ааааа...

Барин перечёркивала попу новыми рубцами, нанося удары наискось. Задочек Маши покрылся рядами красных полосок. Маша истошно визжала, но ей и в голову не приходило попытаться закрыть задик руками или уклониться от ударов. И, глотая слёзы, она покорно принимала порку...

Двадцать два... двадцать три...

Александр Павлович сек Машу не спеша, наносил удары под разными углами, иногда даже вдоль ягодиц и периодически менял розги.

Сорок восемь... Пятьдесят...

Вот и все. Сарафан целомудренно прикрыл задочек и ляжки, посеченные кусачей розгой...

– Вставай, Маша. В барском доме тебе будет комната. Сего дня потрапезуешь в девичьей, они тебе и платье приличное сошьют. А завтра утром к моему столу приходи.

Так началась ее новая жизнь. Было у Маши и затрапезное платье на всякий день, и выходное для церкви, и нижнее белье, включая чулочки и панталончики. И столовалась она сытно – дай Бог каждому! Но в первый же день за завтраком у Александра Павловича ей пришлось пережить новое унижение.

Когда Маша утром вошла в трапезную, Иртеньев только что сел за стол и готовился выпить рюмку рябиновки, поднесенную расторопной Танькой. Агашка-Натали´ звякала чашками около самовара. На робкий поклон Маши Александр Павлович, который прибывал в добром духе, поманил ее к себе.

– Доброе утро, Машка. Как спалось: на животе или на спинке? Покажи мне, как заживает, красные полосочки или уже синие...

Сгорая от стыда, Маша повернулась спиной и высоко подняла подол платья.

– Э, нет. Ты панталончики развяжи – без этого полосочек не видно.

Пришлось Маше развязать бант и, опустив заднюю часть панталончиков, обнажить свои округлости с рубцами от розги и засохшими капельками крови. Стояла она, опустив голову – какой позор, и это в присутствии крепостных девок Таньки и Агашки! Вид ее ягодичек развеселил Александра Павловича, который погладил Машины округлости и милостиво разрешил:

– Приведи платье в порядок, бесстыдница.

И хотя Маша завтракала за столом рука об руку с барином, но Танька и Агашка-Натали´ поняли, что они ровня новой барской барышне. А после обеда Маша читала барину французский роман (Иртеньев вполне разумел по бусурмански, но сам ленился читать). Танька же стояла рядом с их повелителем, держа на подносе графинчик рябиновой настойки.

Дождливая поздняя осень опять привела Александра Павловича в состоянии меланхолии. В усадьбе унылая тишина. Даже приход бродячего торгаша офени или барышника цыгана был бы желанным развлечением. Но и они не появлялись. Потому с утра барин садился играть в карты. И не в благородный штос, а в простонародного «дурачка», в котором компанию ему составляли все три пассии. Условия были заранее оговорены: обыгравшая всех должна отправляться вечером в постель барина. В первый же день неожиданно для себя всех обыграла Маша. И это несмотря на старание ревнивой Таньки, желавшей погреть постельку Александру Павловичу.

В опочивальне Машенька, как могла, старалась оттянуть свой час роковой – подобно многим пансионным барышням, она была склонна к высокому стилю. При свете многих канделябров она обнажилась, но все не решалась лечь на постель, а потому попросила разрешения помолиться. Лицезрение нагой девицы, стоящей на коленях перед иконами, доставило нашему герою неземное наслаждение. И он не торопил Машу. Право слово, и Вы, мой читатель, залюбовались бы ее круглым задочком, тонкой талией, узкой спинкой. А грудочка, которая стыдливо выглядывала из-под руки, поднятой в крестном знамении! Нет, никакие немки или там французские мамзели не сравнятся своими телесами с русской девицей!

Но все на свете имеет конец. И после долгой молитвы Машенька легла на постель, где ее телеса попали в сладострастные руки барина. Александр Павлович бывал за границей, с мамзелями разных народов дело имел. А потому, долго играл со своей приживалкой в новомодные игры. То ставил ее на четвереньки и гладил высоко поднятый задочек, то забавлялся сосочками. Приникал к ним губами, а потом рассуждал, как их будет сосать будущий ребеночек. Машенька сгорала от смущения, поскольку все относящееся к беременности и кормлению считалось у барышень темой постыдной. И, наконец, как вершина стыда, его рука проникла в самое стыдное место, которое нельзя трогать, а можно только подмывать от месячной крови.

Стыд-то какой!

И вот уже лежит она под Александром Павловичем. И ножки ее так широко раздвинуты, и коленки зачем-то разведены. И что-то горячее прижалось к ее телу ТАМ. И... больно-о-о! Громко кричала Машенька под своим барином и тем доставила ему дополнительное удовольствие. Любили господа того царствования невинных девок портить! Впрочем, и в другие царствования эта страсть у них сохранялась.

Так и стала дворянка Маша Беднаго приживалкой, наложницей, да, что там говорить, почти рабой помещика Александра Павловича Иртеньева.

Всю позднюю осень и глухое предзимье развлекался Александр Павлович со своим гаремом. В сопровождении барских барышень и наиболее толстых крепостных девок он парился в бане, лениво обозревая множество голых задочков и привлекательных титей. Выбирал себе на ночь. Иногда укладывал крепостных девок на полу предбанника и располагался на этом ковре отдыхать с рюмкой рябиновой настойки.

Вечерами барышни развлекали своего повелителя «живыми картинами из греческой жизни», в которых три пассии изображали нагих греческих богинь. Машенька, которая читала французские книжки, выступала и в роли сочинителя, и персонажем самой картины. В качестве амурчиков в живых картинах участвовали совсем молодые девочки, у которых еще не выросли тити и аппетитные задочки.

Созерцая нагих богинь, Александр Павлович обдумывал ближайшие дела. Хитрая Танька успела-таки забрюхатеть, и он вознамерился устроить судьбу будущего дитяти: «Нужно будет вызвать священника местной церкви отца Никодима, чтобы он задним числом вписал в церковную книзу запись о венчании дочери кузница Таньки с умершим на днях шляхтичем Пшебывским. Оный шляхтич был взят в плен при подавлении польского восстания еще при матушке Екатерине Великой. Проживал он в деревеньке Гореловке, зарабатывая на хлеб рисованием парсун для окрестных помещиков. Таким образом, вновь рожденное дитя будет шляхетского рода. А для его воспитания надо выделить Таньке некоторый капитал».

Сей мудрый ход не был оригинальной выдумкой Александра Павловича. Многие дворяне обеспечивали будущее своих бастардов через оформление фиктивных браков их матерей. Признаться, Танька нашему герою изрядно надоела, и он подумывал выдать ее замуж за какого-нибудь мелкого чиновника, который польстился бы на солидное приданое.

Ну, а барские барышни еще послужат утехой барину Иртеньеву…