Посланницы Каллема Часть 13

– Расскажи нашей птичке, как умерла её сестрёнка. Мне кажется, она имеет право знать.

Флорин высился прямо надо мной, так что я видела его снизу вверх. Может, он полагал, что выглядит в таком ракурсе пугающе и величественно, но я испытывала только отвращение и жгучую ненависть. А он слащаво улыбался, глядя на меня. Будь моя воля, я бы зажмурилась и отвернулась. Но стальной зажим, стиснувший череп с обеих сторон, равно как иглы, оттягивающие веки, не давали сделать желаемое. Я была полностью обездвижена, прикованная к железной койке возле печи. Глаза слезились без возможности мигать.

Рядом с Флорином возник Антоний, тоже взирающий на меня с кровожадным вожделением. На чёрном балахоне засохли капли крови. Интересно, он его хоть когда-нибудь стирает?

– Разумеется, милорд. Я хорошо помню. Девчонка не хотела умирать. Она очень просила меня сохранить ей жизнь, – он обнажил кривые жёлтые зубы в волчьей усмешке.

– Да, Канти меня тоже в своё время хорошо просила, – понимающе кивнул Флорин. – Надеюсь, Антоний, у тебя не возникло искушения ослушаться моего приказа и оставить её в живых?

– Нет, милорд, что вы. Ваш приказ для меня – закон. Но я сказал ей, что всё зависит от неё самой, и она в последний раз доставила мне наслаждение. Потом я её убил.

– Ты подозрительно скуп на описания, Антоний. Не откажешься рассказать подробнее?

Меня неистово затошнило. Если бы в желудке оставалась толика еды, я бы попыталась протолкнуть её вверх по пищеводу и подавиться. Крохотный, но реальный шанс уйти легко... В который раз я совершила роковую ошибку, не согласившись на предложение Бенедикта.

– М-м... вы не рассердитесь на меня, милорд, если я скажу, что убил девчонку не сразу?

– Да чего уж там, Антоний. Выкладывай.

– Она была так покорна, милорд, что мне захотелось узнать, насколько далеко она может зайти в стремлении сохранить жизнь. Я предложил ей попробовать на вкус отходы из бака, и она сделала это. Потом я предложил девчонке свои испражнения...

– Замолчите, замолчите, замолчите! – крик отчаяния вырвался из меня, но они не обратили никакого внимания.

– ... ну, это понятно, почти все готовы на это перед лицом смерти, но мне захотелось испытать что-нибудь поинтереснее. Я отрезал немного плоти с её мягкой части и велел ей съесть.

– Боже мой, Антоний! – похоже, даже Флорин испытал лёгкое потрясение. – Она сделала это?

– Да, милорд. По крайней мере, она начала есть. Но к тому времени я уже потерял интерес к этим забавам и решил покончить с ней, да и свинец в печи успел расплавиться. Я вынул недожёванное мясо из её рта, вставил в горло воронку и залил туда горячий свинец. Зрелище всегда получается очень любопытное.

– Не сомневаюсь, – Флорин снова смотрел на меня. – Надеюсь, для сегодняшней гостьи ты уготовил нечто не менее достойное?

– Пусть милорд извинит меня, – Антоний поклонился ему. – Я ещё не определился. Обычно я предпочитаю выбор по ходу дела, в зависимости от состояния гостьи, но, если вы желаете...

– Нет, Антоний, я не настаиваю. Слышала, Кларисса? Теперь ты знаешь всё о судьбе Канти. Что скажешь?

Я дышала прерывисто, стараясь не выдать первобытного ужаса, охватившего меня. Но оставаться невозмутимой после того, что я слышала, было сложно. Тело отяжелело, налилось весом. Я почувствовала каждую тончайшую вену, тянущуюся во мне, каждую каплю крови и удар пульса. Боль в старых ранах стала казаться мелкой и незначительной.

– Антоний, ты можешь напоследок угостить Клариссу тем же обедом, что и Канти? Мне будет приятно знать на старости лет, что она умерла, пожирая собственную плоть.

– Конечно, милорд.

– Ты уверен, что она не выплюнет кушанье? По строптивости эта кобылка куда более трудна, чем прежняя.

– Строптивая, покорная – не будет иметь никакого значения через час. Она согласится на всё. Я знаю, о чём говорю, милорд. Через мои руки прошло много прелестных упрямиц, и ни разу не было, чтобы...

– Ну-ну, – рассмеялся Флорин, – не надо бахвалиться, Антоний. Верю тебе на слово. А теперь, может быть, приступим? Кажется, гостье надоело лежать и смотреть на нас. Избавим её от этой необходимости.

Он кивнул головой в сторону жаровни, на которой белело острие длинной стальной спицы с деревянной рукоятью. Антоний подошёл к жаровне и поднял спицу, держа её за рукоять. Стены камеры пыток столпились вокруг меня, силясь раздавить.

– Нет! – я стала вырываться из оков, раздирая руки и ноги. Железные защелки не шелохнулись. До этого я строила в уме какой-то план, хотела что-то сказать Флорину, отвлечь его внимание и заставить отложить ослепление хотя бы на несколько минут... но острие, торжественно плывущее по воздуху, превратило все рациональные мысли в клубящийся пар, больно давящий на череп изнутри. Всё кончено. Слишком поздно. Глазные яблоки вспухли, продолжая мучительно чесаться. Я ещё могла видеть то, что меня окружало, воспринимать рдяный свет в печи, но глаза своё отслужили. Роковое касание надвигалось неотвратимо.

Боже боже боже боже нет...

– Какой глаз выжечь сначала, левый или правый? – деловито спросил Антоний.

– Ты как считаешь, Кларисса? – услышала я вкрадчивый голос Флорина и, словно это стало сигналом, начала кричать. Без слов и рыданий – лишь протяжный, сотрясающий воздух вопль ужаса, последняя попытка мечущегося разума позвать на помощь перед грозной опасностью. Больше не имело смысла изображать из себя неприступную крепость. Я полностью потеряла самообладание. Корни волос зашевелились, сердечный спазм распространился по груди холодной давящей волной.

– Ну и ну, – хмыкнул Флорин, наклоняясь надо мной. – Видела бы ты сейчас себя со стороны... Ладно, Антоний, давай сначала обработаем левый глаз. А ты кричи, родная, кричи, как следует. Такое знаменательное событие не должно проходить в тишине.

И я кричала, ничего не могла с собой поделать. Визжала поросёнком, пока вместе с криком не стали вылетать брызги крови. И широко распахнутыми глазами смотрела в лицо человеку, который намеревался стать властителем мироздания.

– Видишь меня? Запомни этот миг, потому что я – последнее, на что ты смотришь в своей жизни, Кларисса. Сколь бы недолгой была её оставшаяся часть...

И действительно, несмотря на нежелание подчиняться ему, я отчаянно запоминала эту неестественно яркую картину, которая стала последней перед погружением во мрак: все складки голубого мундира, жёсткие щетинки на подбородке и кожные поры, которые раскрылись под воздействием жары. Флорин несколько секунд наслаждался моими криками и тщетными потугами вырваться, потом коротко кивнул Антонию:

– Давай.

– Нет! Не-е-е-ет!

Дымящийся кончик подошёл вплотную к лицу, опаляя ресницы, образуя маленькие волдыри на щеках. Заходясь в крике, я прокляла всё на свете – медлительную Волу, жестокосердного Флорина, мифических аналитиков из Каллема, так и не увиденных мной, которые сделали неправильные расчёты и отправили нас на заведомо неподъёмную задачу. Но, прежде всего я прокляла собственную глупость и самоуверенность, которые привели меня сюда. Я жалела, что родилась на свет: жалела, что мои родители когда-то встретились и зачали меня. Словно всё отчаяние и боль мироздания, которого я до недавнего времени так рьяно защищала, сфокусировались в жуткий миг, когда горячая спица приближалась к моему глазу. И, в конце концов, достигла его...

Антоний не стал сразу выкалывать глаз. Это было бы слишком милосердно для такого чудовища, как он. Сначала он сделал лёгкое касательное движение спицей по поверхности глазного яблока, превращая белок в красное бельмо. Послышался далёкий треск в ушах, похожий на автоматную очередь. Левый глаз почти без боли вспыхнул ослепительной белизной, которая стала быстро опадать в тёмно-красное марево. В нос проник странным образом возбуждающий аппетит запах – аромат чего-то жареного на костре и несомненно вкусного, потому что рот тут же наполнился густой слюной, смешанной с кровью.

Наконец, совершив полный круг по поверхности, острие стало проникать вглубь, сминая упругость. Впрочем, сопротивление длилось не более половины секунды; потом раздался громкий хлопок, и в поле зрения левого глаза зависла чёрная пустота. Я не знала, был ли хлопок на самом деле или звучал только в моей голове. Вместе с хлопком пришла испепеляющая боль. Нечто скользкое, вязкое и тёплое потекло по щеке, напоминая сырую яичную массу. К тому времени я охрипла и кричать сильнее не могла. В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание, я почувствовала, как спица проткнула сетчатку на дне глазницы и прожгла её, убивая нервы.

Вернули меня уже проверенным способом – окатив ведром холодной воды с головы до ног. Едва приходя в сознание, я принялась кричать вновь от дикой боли в глазнице. Казалось, туда продолжает впиваться дрель, делая оборот за оборотом. На губах спеклась короста пены. Изображение перед здоровым правым глазом расплылось, катастрофически потеряло чёткость. В сущности, я уже почти ослепла полностью. Темнота стала ближе, изредка в ней проскакивали бесформенные белые вспышки, вызывающие фейерверк простреливающей боли.

– Ты меня видишь?

Что-то светло-голубое мельтешило перед взором. Мундир? Флорин? Он ещё здесь?.. Мой рот был полон кровью со слюной, и я решила не упускать шанса. Напрягшись, как могла, я с силой выплюнула эту жижу, надеясь попасть в лицо Флорина. Судя по смешку, который донёсся до меня, я промахнулась, как и два дня назад.

– Ты сама себе это устроила, красотка. Я же спрашивал, клянёшься ли ты в том, что не врёшь. Я предупреждал тебя, что будет в противном случае. Жаль, что в этом веке ещё не изобрели видеокамеру – ты могла бы стать жемчужиной моей коллекции записей.

– Пошёл... ты... – я выкрикнула те же слова, за которые Антоний бил меня электричеством. Мне было всё равно, как отреагирует на них Флорин. Разум покидал меня, я разрывалась между тремя в равной мере сильными порывами: громко расхохотаться, или кричать, унимая полыхающую боль, или поливать мучителей отборным матом. В итоге пришла к компромиссу и стала делать одновременно и то, и другое, и третье.

– Антоний, приступим ко второму глазу сейчас, или немного подождём?

– Если бы она была нам нужна, я бы предпочёл устроить перерыв, но так как нам от неё не нужно ничего выведать...

– Я понял. Значит, ослепи её сейчас, потом я отправлюсь отдыхать. Всё-таки года берут своё, устал я после Меррака... А ты потом делай с Клариссой, что хочешь. Но постарайся, чтобы от неё под утро что-нибудь осталось, чтобы я мог полюбоваться на её труп.

– С превеликим удовольствием, милорд...

Почему-то, когда выжигали второй глаз, боль казалась меньшей. Или болевой шок уже давал плоды?.. Но даже с учётом этого процедура, понятное дело, не была приятной. На этот раз я сознательно старалась отключиться, и мне удалось сделать это до того, как спица достигла сетчатки. Тьма накрыла меня, приняв в свои владения – мне почудилось, что я различаю в её бездонных просторах смутную фигуру, которая возвела костлявые руки высоко над головой, держа в пальцах два круглых мячика, напоминающих те, которыми играют в пинг-понг.

Холодный дождь. Капли ледяной воды облегают вспотевшее, исходящее дурным запахом тело и звонко проливаются на пол. Сердце стучит вяло и неохотно, зная, что ему осталось недолго нести свою службу. На этот раз возвращение не ознаменовалось брезжащим сквозь веки светом. Темнота осталась висеть плотной занавесью, и голос Флорина доносился откуда-то из-за неё:

– Ты уверен, что она не испустила дух?

– Нет, конечно. Сердце ещё бьётся. Хотя некоторые могли бы и помереть. Должен признаться, девчушка не из слабых. Оно для нас к лучшему...

Вот она, слепота: вечная мгла. В детстве я так боялась темноты, что после заката не осмеливалась отлучаться от дома ни на шаг. А теперь... Опалённые веки дрогнули.

– Похоже, она пришла в сознание, – сказал Антоний.

Дыхание Флорина приблизилось ко мне. Иглы, держащие веки, сорвались и отскочили. Струя тёплого воздуха защекотала щёки.

– Ну, как ты там, Кларисса? Каковы ощущения?

Я молчала.

– Земля вызывает Клариссу. Я же знаю, ты меня слышишь.

Я вглядывалась в темноту, изучая её с болезненным интересом.

– Ладно, тогда молчи. Говорить буду я. Теперь-то ты поняла, что нет никакой великой миссии? Ваши хвалёные аналитики ни на что не способны. Они отобрали вас, посланниц. Посланницы! Ха!.. И что же получается, одну из них я трахал в задницу и напоил свинцом, а другая валяется сейчас передо мной с выжженными глазами? Это те великие и ужасные амазонки, которые были призваны убить меня и моих братьев?

Я молчала.

– Вот что я тебе скажу, Кларисса, пока Антоний не взялся за твои уши, и ты ещё можешь слышать. Каллем – сборище напыщенных идиотов, строящих из себя самых умных во всём континууме. На самом деле они знают не больше тебя. Они скорее окончательно разрушат цивилизацию, чем спасут её. Эти пугливые мыши всецело полагаются на свой компьютер, который давно неисправен. Может, когда-то компьютер и его персонал работали как надо, но только не в той временной точке, где очутилась ты и твои сёстры. Вот почему ваши начальники панически боятся за себя. Они запретили вам возвращаться в Каллем, не снабдили вас темпоральными порталами достаточной мощности – потому что страшатся, что однажды их оружие восстанет против них, поняв, что его используют. Они напичкали ваши глупые головы гипнотическими установками и святой верой, что вы служите правому делу. Гильберт хотел перетянуть вас на нашу сторону, истолковать вам реальное положение вещей... что ж, он всегда был умён и расчётлив. Но знаешь, что я думаю? Мы победим так и этак, а ты мне больше нравишься в таком виде, когда лежишь здесь и подыхаешь. Дейну я тоже отправлю вслед за тобой, но сначала хорошо с ней поразвлекусь. И Волу. Я...

Я услышала глухой стук. Флорин прервал вдохновенную речь и прислушался. Стук повторился с удвоенной силой. Сомнений не было: кто-то со всего маху барабанил кулаками по двери камеры пыток.

Энергичный стук шагов. Петли двери раздраженно скрипнули.

– Какого чёрта? Я же говорил, не мешать...

– Прошу... прощения, – стражник, похоже, пытался отдышаться после стремительного бега. – На... нападение, милорд. На наш замок надвигается армия демонов. У них... у них оружие, какого мы в жизни не видели, и они появляются... прямо... прямо из воздуха, милорд! В их главе настоящая дьяволица...

– Что?!

В наступившей тишине я догадалась, что все взоры нынче обращены на меня, слепую и сломленную пленницу, которая растянута на койке: взор Флорина – яростный, Антония – ошарашенный и недоумевающий, а стражник, я была уверена, изо всех сил пытается удержаться от рвотных позывов.

– Как ночка, Флорин?

Я хрипло рассмеялась, озорно подмигнув ему веком на пустой глазнице.