Посланницы Каллема Часть 3

Я попала в камеру пыток.

Не нужно было иметь семи пядей на лбу, чтобы прийти к нехитрому умозаключению. Едва я почувствовала на щеках пышущий жар раскалённой печи, который пылал на дальнем конце комнаты без окон и увидела странные металлические приспособления, разложенные по столам и жаровням, у меня не осталось сомнений. Я была здесь ранее. Все мои раны появились именно тут. Ледяная струя спустилась от затылка до пяток, раскрывая все поры кожи. Ноги снова подкосились; я непроизвольно сделала шаг назад, чтобы убежать из страшного места, но стражники уже наглухо закрыли дверь. Я вжалась спиной в тёплое шероховатое дерево двери, невзирая на жжение между лопаток, и закрыла лицо ладонями. Пальцы без ногтей недовольно стрельнули. Цепь давила запястья вниз.

– Доброе утро, Кларисса, – дружелюбно сказал кто-то.

Оказывается, в комнате были люди. В приступе ужаса я не заметила их. Два человека смотрели на меня, и хотя по внешности они разительно отличались, взгляды обоих мне одинаково не понравились. Тот, кто приветствовал меня, сидел за низким столиком, уставленным различными яствами: дымящийся суп, картофелины, фрукты, кувшины с напитками. Он был худощав, и строгий голубоватый мундир замысловатого покроя, так не вяжущийся со средневековым окружением, сидел на нём как влитой. Нечто надменное и изысканное было в чертах его лица, выдававшего принадлежность к аристократии.

Второй человек – низкий и коренастый старик в тёмном балахоне, с недоброй кривой улыбкой, которая делала его похожим на волка, – стоял возле печи и вставлял в огонь длинные стальные прутья. Шансов на то, что он делал это, чтобы простерилизировать, было мало. Я туманно вспомнила его – как-никак, именно он в прошлом причинил мне все страдания. Я быстро отвела взгляд к человеку в мундире. Глядеть на него было не так жутко.

– Как прошла ночь? – всё так же миролюбиво спросил тот, и я поняла, что он просто издевается. Отвечать мне было нечего. Но, посмотрев на сочные фрукты, которые лежали на столе, я ощутила, как мучительно свело желудок. Когда я в последний хоть что-то ела?..

Человек в мундире (Флорин? Или Антоний? Скорее всего, Флорин, решила я) перехватил мой жадный взор, прикованный к еде, улыбнулся и поднял зелёное яблоко, держа его на весу двумя пальцами.

– Наверное, проголодалась?

Я кивнула, не отлипая от двери. Флорин небрежным движением бросил яблоко в мою сторону. Оно стукнулось о пол, не долетев до меня, и мягко подкатилось к ногам. На зелёном наливе играли яркие блики света.

– Ну что же, угощайся.

Пару секунд гордость во мне боролась с голодом, но когда в нос проник слабый душистый аромат фрукта, я безропотно нагнулась и подняла яблоко. Откусив мякоть плода, я взвыла от жжения: кислый сок проник в раны, заставляя глаза слезиться. И, сдаётся мне, Флорин знал, что так будет, бросая мне яблоко.

Но, несмотря на жжение, голод взял своё. Я торопливо грызла яблоко и глотала под любопытным взглядом Флорина и ухмылкой Антония, который всё возился возле печи. Желудок встал колом в животе. Еда оказала животворное влияние на тело, которое доселе дремало в апатии: впервые я ощутила себя цельным человеком, а не неуклюжей восковой куклой с кое-как прикрепленными увечными частями.

Яблоко закончилось. Я съела даже жёсткую сердцевину, не оставив от фрукта ничего, и облизнулась. Этого было слишком мало, организм требовал ещё... и ещё... к тому же ему хотелось пить. Кувшины с прохладными напитками стояли передо мной в нескольких шагах, до отвращения желанные. Флорин опять поймал направление моего взгляда:

– Пить будешь?

Я второй раз молча кивнула. Он поставил небольшой кувшин на краешек стола и сделал приглашающий жест – мол, пей, если хочется. Я не хотела подходить к нему, но жажда, как и голод, требовала плюнуть на всё. Я зазвенела цепью, медленно приближаясь к столу. Если бы Флорин сбил в последний момент кувшин на пол, заставив его расколоться на мелкие куски, я бы не удивилась. От этого человека можно было ожидать всего. Я находила подтверждение этому в дьявольском блеске его серых глаз.

Поднося кувшин ко рту, я стала пить. Это оказался вишнёвый сок. Я старалась пить медленно, не проливая, но руки всё равно дрожали, а гортань судорожно сжималась и разжималась – в результате часть напитка утекла мимо губ, стекая по подбородку алыми струями. После первых двух глотков я поперхнулась, залилась надсадным кашлем, и капли сока брызнули на пол. Флорин по-прежнему не отрывал от меня страшно заинтересованного взгляда. Словно видел меня впервые.

Когда кувшин опустел, я с сожалением посмотрела на пустые влажные стены сосуда и поставила его на место. Как и еды, сока оказалось слишком мало...

Сейчас, подумала я, пряча туманящийся взор в угол комнаты, где играли блики от огня в печи. Сейчас он начнёт спрашивать.

И не ошиблась.

– Что ж, Кларисса, будем считать, что прелюдия на этом завершена, – Флорин деловито отодвинул в сторону тарелку с золотисто-жёлтыми картофелинами. – У тебя было достаточно времени для раздумий после вчерашнего. И я очень надеюсь, что услышу от тебя правильные слова.

Он замолчал, ожидая моей реакции. Реакция, собственно, была никакая. Я уразумела лишь, что он назвал меня Клариссой – кажется, уже второй раз. Значит, это было моё имя. Нечто своё, родное было в его звучании. И оно хорошо вписывалось в размытый ряд из четырёх имён, заполняя очередное пустое пространство: Дейна, Вола, Кларисса... Оставалось одно имя... и почему-то, когда я думала о нём, меня пробирали грусть и горечь.

Кларисса. Да, вот как меня звали... и зовут.

Антоний прекратил хлопотать над своими инструментами и пожирал меня взглядом, стоя возле стены поодаль. Как волк, ждущий своего часа, ждущий наступления полной луны.

– Ну же, не молчи, – сказал Флорин по-прежнему беззлобно. – Ты же понимаешь, молчание ничего хорошего не приносит. Это просто неразумно.

Я, наконец, осмелилась выговориться.

– Я ничего... – я откашлялась, прочищая горло. – Я ничего не помню.

– Как-как? – брови Флорина взлетели вверх.

– Не помню. Всё забыла, – я торопилась сказать всё, пока он не перебьёт. – Я даже не помню собственного имени. Я...

– Гхм, – он искоса посмотрел в сторону Антония. – Вчера ты не жаловалась на проблемы с памятью.

– Это правда, – в отчаянии сказала я. Антоний шевельнулся. Хищный оскал не сходил с его лица. Инструменты, погружённые в гудящее пламя, раскалились добела.

Флорин покачал головой:

– Ладно, Кларисса, брось эти детские игры. Ты не будуарная дамочка, чтобы разыгрывать печальные недуги. Если ты по-прежнему не желаешь сообщать, что собираются предпринять Дейна и Вола, так и скажи. Это будет хотя бы честно.

– Я не знаю, о чём ты говоришь, – тихо сказала я, ожидая грома. Флорин снова улыбнулся. На этот раз его улыбка была жёсткой и нехорошей:

– Вот как? Стало быть, всё забыла? Под ноль?

– Да, – пробормотала я, убегая от его горящих глаз.

– Я тебе не верю, – мрачно сказал он.

Наступило молчание. Я слышала испуганное биение собственного сердца в груди и треск пламени. Флорин, кажется, ждал каких-то слов от меня, но у меня они не находились. Так что, в конце концов, он начал говорить сам:

– Не понимаю, к чему ты эту комедию затеяла, Кларисса. Я-то полагал, что ты умная девушка, и должна осознавать: в создавшейся ситуации твоя роль минимальна. Если нам удастся отыскать Дейну и Волу, уничтожить их войска, то мы вполне могли бы отпустить тебя на волю. Я не такой мерзавец, что бы ты там обо мне не думала. Да и слово наследника трона тоже чего-то стоит. Ты разве помнишь, чтобы я когда-то нарушал слово, Кларисса?

Конечно, я не помнила. Беда была в том, что я не помнила бы это, даже если он его нарушал. Но, в стремлении не злить его, я отрицательно покачала головой. Флорин кивнул:

– Вот видишь. Но, пока ты будешь упрямиться и молчать, нам не останется ничего другого, кроме как обращаться с тобой плохо. И потом, – добавил он, многозначительно поглядывая на Антония, – даже при таком исходе я уверен, что в итоге я получу нужные мне сведения.

Я молчала. Слова Флорина казались разумными. Как бы я хотела, чтобы мне было, что ему ответить... Но в памяти не зажигалось ни искорки. Там царила ночь.

Флорин вдруг встал со стула, мигом оказавшись на голову выше меня.

– Чёрт возьми, неужели ты не понимаешь, что ты и твоя свора проиграли по всем статьям?.. Как бы вы ни рыпались, трон всё равно сохранит своё влияние, изменники будут наказаны! По большому счёту неважно, выдашь ты Волу и Дейну или нет – рано или поздно они будут у нас, даже если им удастся сколотить армию и устроить поход против нас. Наша мощь по сравнению с вашей, как небо и земля! Но я не хочу лишних проблем, если их можно избежать...

Он прищурился, глядя на меня сверху вниз:

– Или ты всё не можешь простить мне младшенькую?

Младшенькую... Вновь эта грусть, которая захлёстывает, отодвигая на задний план пылающий страх. Имя, последнее имя... Так близко, но недоступно... Ка... Кан...

И я вспомнила.

– Кантата, – вырвалось у меня, прежде чем я сообразила, что делаю. Кантата – да, это оно, недостающее четвёртое имя в том ряду. Дейна, Вола, Кларисса, Кантата. Каждое имя вызывало в голове свои ассоциации, но ещё слишком нечёткие. Дейна – нечто высокое, светлое, спокойное. Вола – твёрдое, непоколебимое и решительное. Кантата – яркое, горячее... грустное.

А Клариссой была я. И главными словами в моём нынешнем существовании стали «страх», «боль» и «неведение».

Флорин широко улыбнулся:

– Вот видишь? Память уже начала к тебе возвращаться. Значит, всё-таки она, да? Канти? Из-за неё ты не хочешь сотрудничать со мной?

Нужно было отвечать быстро. Я совершила ошибку, когда назвала имя. Теперь Флорин думает, что я всё отлично помню, и лишь изображаю потерю памяти.

– Послушайте меня, пожалуйста, – сказала я, заставляя себя смотреть ему в лицо. – Я действительно ничего не помню. Я думаю, это из-за того, что вы сделали со мной в прошлый раз... Мне иногда удаётся кое-что вспомнить, но обрывками. Только что я вспомнила одно имя, но просто имя... больше ничего.

– Может быть, ты всё-таки постараешься выудить для меня больше сведений из своей многострадальной памяти? – вкрадчиво спросил он. Я почувствовала, как чёрное отчаяние овладевает мной и замораживает кровь, несмотря на жару в комнате.

– Я не могу, – сказала я.

Флорин поджал губы и нарочито спокойно опустился на стул, который скрипнул под его весом. В наступившем молчании он придвинул к себе тарелку с картофелем и кувшин с соком. Положил в рот картофелину и захрустел ею, запил напитком из кувшина. И только потом поднял на меня холодно-серые глаза.

– Беда с вами, чёртовыми шлюхами, – устало сказал он. – Не понимаете человеческого подхода. Что ж, будь по-твоему.

Он обернулся и кивнул Антонию:

– Можешь начинать. Я пока пообедаю. Посмотрим, как зачирикает наша птичка – может, нам всё-таки удастся помочь ей уладить проблемы с памятью.