Конклав мертвецов Часть 1

Тот факт, что половой разврат в религиозных празднествах присущ самым разнообразным религиям всего земного шара и существовал уже в древнейшее время, показывает, что эти явления имеют общий корень с религией, и что они нисколько не зависят от исторической формы того или иного исповедания. В новейшее время ответственность за подобного рода явления часто взваливалась на католицизм, но это некритическое утверждение в высшей степени несправедливо, ибо католицизм, как таковой, столько же ответствен за это, как и все другие вероисповедания

Блох

Глава первая Отцовское напутствие

Поместье, располагавшееся среди соснового леса, сэр Мартин получил в приданное за спасение прекрасной Эллен из лап мужа-разбойника. [См. новеллу Рыцарь Мартин] Это был старый замок, возведенный согласно моде далеких времен и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров, башен и залов со сводчатыми потолками. Гобелены на стенах – величественные, но плохо приспособленные для личного удобства по причине их мрачной величины. Старый звонарь отрабатывал жалованье, честно ударяя в колокол при приезде гостей, на восходе и на закате солнца. Красавица Эллен подарила своему мужу четверых детей, трех мальчиков и одну девочку, прекрасную леди Катрину. Еще трое детишек умерли, не дожив до года.

После приключения в замке минуло добрых двадцать лет.

«Вот и вечерний колокол зазвонит, сейчас решится моя судьба, – сердце Катрины, молоденькой рыжеволосой девушки, живущей в башне замка, отчаянно забилось. – Или меня отдадут замуж или…» О перспективе второго пути думать не хотелось. Что могло ждать юную девушку в пятнадцатом веке? Это только в Московии рыжим везет, их и без приданного замуж берут, так как считают первыми красавицами! В Англии девушкам, хоть рыжим хоть не рыжим, только два пути: замуж или в монастырь. Сэру Мартину, недавно овдовевшему доблестному рыцарю, надо было решить непростую задачу: найти деньги или земли в приданное за дочь, а тут еще двух сыновей надо отправлять на войну с лягушатниками, чтобы старший сын, наследник всех титулов, мог спать спокойно.

«Вот я лягу на брачную кровать, – мечтая о муже, девушка задрала юбку, и запустила между ног пальчик, чтобы хоть немного унять беснующуюся плоть, – раздвину ножки и подарю ему свое самое главное приданное! » В монастыре, где она воспитывалась, многие девушки практиковали этот способ осквернения плоти и даже на исповеди не признавались в этом грехе во избежание епитимьи: суровевшей порки розгами, длительного поста на хлебе и воде.

Со стены на Катрину строго смотрел портрет прадедушки Максимилиана. Слуги шептались, что его призрак иногда гуляет по замку. Манфред, старый звонарь, единственный слуга, оставшийся в замке со времен первого мужа прекрасной Эллен, напившись крепкого пива, рассказывал, что по молодости лет искал в замке клад и увидел призрак.

«– Хочешь найти клад? – спросил он меня, грешного звонаря. – Тогда пойдем со мной!

– Веди меня! – воскликнул я. – Я пойду за тобой хоть в самую преисподнюю!

Призрак степенно, но с угрюмым видом прошествовал до конца галереи и свернул в подвал. Я следовал за ним на некотором расстоянии, исполненный тревоги и ужаса, но без колебаний. Когда я захотел войти в тайную комнату вслед за призраком, незримая рука резко захлопнула передо мной дверь! Я, собрав всю свою смелость, стал ломиться в дверь, ударяя в нее ногой, но убедился, что она не поддается никаким усилиям, а на следующий день на этом месте была глухая стена! »

Весь замок, включая леди Катрину, весело смеялся над рассказами звонаря. Впрочем, сейчас девушке было не до смеха. Всего на полгода ее привезли в родительский дом на похороны матери, и папа, известный не только храбростью на ратном поле, но и тугодумием, решал, куда отдать дочку: под венец или в монастырь, навсегда.

В ожидании отцовского вердикта Катрина читала Библию и проводила дни в молитвах, но сегодня ни чтение, ни размышления не лезли ей в голову. Девушка, подумав, решила, что портрет не будет возражать, если она слегка погладит себя.

– Прости меня, грешную! – Катрина с восторгом предалась своему занятию, не обращая внимания на портрет, дрожавший от справедливого негодования. Взгляд рыцаря стал строгим. Казалось вот-вот, и он сойдет со своего места, чтобы покарать бесстыдницу самым жестоким образом, но возмездие пришло совсем с другой стороны.

«Вот сейчас…– думала девушка, работая пальчиком, – Вот еще немного и…» В этот момент портрет прадеда, висевший над сундуком, явственно вздохнул, и грудь его поднялась и опустилась, но юная грешница была слишком занята для того, чтобы любоваться живописью в такой сладкий момент.

– Катрина! – ударом ноги отец открыл дверь, перепугав девушку до смерти.

Она схватилась за задранную юбку, намереваясь одернуть ее вниз.

– Стой, паршивка! – лицо девушки украсила крепкая оплеуха.

– Папа, – девушка отскочила, ухватившись за щеку и на ходу одернув подол.

Катрина стояла посреди комнаты, пунцовая от смущения и была готова провалиться сквозь землю. Тогда отец, уже окончательно решивший участь дочери, решил напоследок воспользоваться свой властью.

– Ты, бесстыдница, должна подчиняться отцовской воле!

Казалось, сама природа встала на сторону родителя. За окном сгустились тучи, раздались мощные раскаты грома.

– Да, сэр! – та нерешительно кивнула. – Я готова подчиниться!

Катрина, неизменно верная своему дочернему долгу, трепетала от страха перед суровостью сэра Мартина: ее братья не раз встречались с отцовским ремнем. Отец строго посмотрел на дочь, потом на распятие в углу комнаты и на старую гравюру, изображавшую воспитание девушек в школе, и на портрет своего деда Максимилиана. «Вот это правильно! – подумал он, любуясь учителем с пучком прутьев в руках. – Так и надо воспитывать юных грешниц! Говорят, дедушка был строгим, но справедливым! Он бы оценил! »

– Ты ведь знаешь, насколько сурово церковь карает за подобный грех? Похоже, я не уделил твоему воспитанию достаточно внимания, доверившись монахиням! Мало тебя в монастыре пороли!

– Простите, сэр, – пробормотала она, – я совершила великий грех!

«И какие черти занесли его в мою башню? – подумала девушка. – Прямо как нарочно! »

– Тебе что, святые отцы не объяснили, что за этот грех тебя ждут вечные муки? – взгляд отца метал громы и молнии. – Проси отца наказать тебя!

– Пожалуйста, сэр, накажите меня! – девушка с трудом выдавливала из себя каждое слово.

В сознание медленно заползал ужас перед строгим родителем и его страшным толстым ремнем. Взволнованная покрасневшая девушка была чудо, как хороша, и сэр Мартин вдруг почувствовал себя лет на двадцать моложе, полным сил рыцарем, лишаюшим невинности юную крестьянку на брачном ложе прекрасной Эллен.

«Молодая, красивая бесстыдница! – подумал он. – Вкусная, как персик! И когда она успела вырасти? »

– Раздевайся, грешница! – отец усмехнулся, глядя, как лицо дочери залила краска стыда.

Девушка медлила. Несмотря на все старания сохранить самообладание, Катрина не могла сдержать дрожь. Ей, взрослой девушке раздеваться перед отцом?!

– Папа, я дочь рыцаря, в моих жилах течет кровь потомков Вильгельма-Завоевателя! Меня нельзя бить как крестьянку! – юная леди сделала шаг назад. – Папа, можешь меня выпороть, но раздеваться я не могу! Что бы сказала моя матушка?

По спине Катрины потекли струи холодного пота: такого унижения она не испытывала ни разу в жизни! Папа смотрел на нее и думал, насколько красивы правильные черты хорошенького личика и как соблазнительно свежо обнаженное трепещущее тело.

– Ты еще споришь, бесстыдница! – отец грозно сдвинул брови. – Твоя матушка на небесах, мир ее праху, а ты, грешница, здесь! Ты не просто дочь рыцаря, ты моя дочь! И разденешься полностью, и сделаешь это немедленно! Мне что, позвать слуг тебе на помощь?

Только сейчас ему пришла внезапная мысль, заставившая бурлить кровь: одного рыцарского ремня за блудодейство явно будет мало, надо заставить дочь сделать то, что делали пленные мавританки с помощью губ и языка, и что категорически отказывалась делать его покойная жена. Конечно, «seminen in ore» [семя во рту – прим. переводчика] тоже грех, зато какой приятный!

Ни жива, ни мертва от объявшего ее страха, Катрина вскрикнула и вырвалась от него. Катрине отчаяние придало храбрости, и, больше всего страшась настойчивого стремления сэра Мартина осуществить свой замысел, она крикнула:

– Смотрите, смотрите! Само небо осуждает ваши нечестивые намерения!

Погода ощутимо портилась. Свинцовые тучи собрались над замком, и первые раскаты грома оповестили о начинающемся буйстве природы.

– Ни небо, ни ад не помешают мне выполнить то, что я задумал, – ответил Мартин и снова бросился к дочери.

За окном сверкнула молния, осветив комнату отблеском адского пламени. Катрина, стоявшая спиной к портрету, не заметила, как портрет шевельнулся, и не знала, откуда донесся услышанный ею вздох, но вся задрожала.

– Ты ведь хочешь искупить свое плохое поведение, – отец ухмыльнулся, вспомнив прекрасных пленниц, проигранных им в кости, – греховодница? Снимай платье!

– Да, сэр! – глотая набежавшую слезу, девушка выдернула шнуровку, и платье упало к ее ногам. – Только не надо звать слуг!

Последняя надежда, что позорного и унизительного наказания удастся избежать, рухнула.

– Юбки и корсет долой!

«Только не в монастырь, – думала девушка, решив подчиниться воле отца, – пусть выпорет, но отдаст замуж! »

– Ты вполне сформировавшаяся женщина, – улыбнулся папа, снимая кожаный ремень, верно служивший ему уже не один десяток лет, – у тебя тонкая талия и крутой изгиб бедер, прямо как у твоей покойной матушки! А теперь, юная леди, становись на колени!

Краем глаза он тоже заметил, что портрет ожил, но это не остановило его намерения.

«Хорошая из нее получится монашка, – подумал рыцарь, любуясь прекрасным телом, – будет, кому замаливать мои грехи! »

Катрин, оставшись в костюме праматери Евы, стыдливо прикрыла руками груди и низ живота. Конечно, в монастыре, где она провела последние годы, святые отцы не раз задирали ученицам юбки и, шепча молитвы о спасении их душ, и, краснея от вожделения, украшали нежные половинки следами березовых розог, но никогда ей не приходилась раздеваться полностью перед мужчиной, тем более перед собственным папой.

– Ну-с, юная леди, начнем! – мужчина подмигнул портрету, зажал голову дочери между своих ног и грубо потискал пышную попку, чтобы усилить мучительные переживания от предстоящего наказания.

Бедная девушка молила пощадить ее, но голос терялся в гневных раскатах грома. Туча между тем продолжала плыть над замком. Она закрыла солнце, и на землю спустился сумрак. Казалось, сама природа требовала наказать девушку.

– Сейчас твоя попа получит то, что заслуживает! – он наслаждался видом расколотой луны, вздрагивающей в предвкушении наказания. – Надо было зажечь факел, а то моему предку плохо видно!

От каждого папиного слова дочка мелко вздрагивала, а ужас полностью овладел всем ее телом. Попытки высвободить голову были совершенно напрасны. Сэр Мартин, много времени проводивший в седле, держал шею дочери как тисками.

– Господи, прости ее грешную! – отец сложил ремень вдвое. – Читай Pater Noster! И не дай Бог собьешься! Начну сначала!

Мужчина придавил спину Катрины левой рукой, затем поднял ремень, любуясь, как голая дочка мелко дрожит в коленопреклоненной позе, столь унизительной для юной леди на выданье.

Кожа спины и плеч приговоренной стала покрываться мелкими пупырышками: явный признак того, что Катрина боится. Ужас наложил на уста девушки печать.

– Возьмись руками за мои сапоги! – приказал папа. – Читай!

По замковой черепице застучали первые капли дождя.

– Pater noster, qui es in caelis… – сумела выдавить из себя Катрина и крепко зажмурилась.

Папа с треском опустил воспитательный инструмент на пышный зад, непроизвольно сжавшийся в предвкушении удара.

– Больно! А-аа! – дочка, забыв о молитве, открыла рот от боли, и тело вздрогнуло. –Sanctificetur nomen Tuum...

– Это только начало! – улыбнулся сэр Мартин, снова поднимая ремень. – Читай молитву!

– Так ее! – вмешался портрет со стены. – Эта бесстыдница не стеснялась даже меня, сэра Максимилиана! Давно пора!

– Adveniat regnum Tuum! – девушка тихо вскрикнула, тело непроизвольно дернулось вновь, но мужчина не выказал никакого милосердия.

– Всыплю, мало не покажется! – ответил предку сэр Мартин, не подумав удивляться. Он был так увлечен наказанием, что ни ужаса, ни страха перед ожившим портретом не испытывал, а Катрине тем более было не до удивления. Ремень кусал и кусал ее тело, и страшная боль не давала возможности сосредоточиться на чем-то еще. За задержку очередной фразы она получила основательный удар.

– Fiat voluntas Tua, … – Катрина не выдержала и прикрыла ягодицы руками, – sicut in caelo et in terra!

Ей показалось, что от боли из глаз посыпались искры.

– Начать сначала? – спросил папа, припечатывая ремнем еще раз.

– Panem nostrum quotidianum da nobis hodie! – с последним словом ремень угодил как раз в щель между ягодиц.

Не выдержав, она стала крутить попкой, наивно считая, что сможет увернуться от нового удара.

– Не жалей ее! – приказал дед со стены. Максимилиану хотелось вылезти из рамки, но слова молитвы накрепко привязали его к холсту.

– Что заслужила, то и получила! – методично и по-рыцарски крепко мужчина хлестал обнаженный зад, пока несчастная произносила слово за словом. – Руки на сапоги!

– Et dimitte nobis debita nostra! – девушка с трудом выкрикивала знакомые с детства слова, когда ремень снова и снова врезался в мягкое тело, всякий раз оставляя все следы на нежной коже.. – Sicut et nos dimittimus debitoribus nostris!

–А-а! – получив крепкий удар, девушка пронзительно закричала, а потом, собравшись с силами, читала молитву. – Et ne nos inducas in tentationem!

«Это не школьные розги! » – успела подумать она, и снова ремень оставил отметину.

– Sed libera nos a malo! – обезумев от дикой раздирающей боли, униженная и морально раздавленная, дочь рыцаря билась и кричала, как простая крестьянка, поротая за недоимки в замковом дворе, а папа спокойно ждал, пока она произнесет последнюю фразу, которую от всей души припечатал ремнем к попе.

– Amen!

– Amen! – добавил портрет.

После последнего "Аминь", ей показалось, что истерзанная попка лопнет как спелый гранат!

«Неужели все кончилось? – подумала Катрина, и на минутку приоткрыла плотно зажмуренные глаза. – Это же мои слезы сбегают вниз по носу и капают на пол! »

Отец стоял, усмехаясь при виде того, как вздрагивает дочь после унизительной воспитательной процедуры.

Девушка еще не знала, как поможет ей эта молитва, в момент куда более страшный, чем отцовская порка. Предок, с интересом наблюдавший за наказанием, от возбуждения чуть не вывалился из рамы.

– Любой грех можно искупить молитвой наказанием и покаянием! – улыбнулся портрет.

– Правильно, дедушка! – сэр Мартин разжал колени. – Боже, будь милостив ко мне, грешному! У тебя будет время, чтобы это сделать. А теперь иди сюда, возьми его в ладошку! Думаю, дедушка не будет возражать!

Он поднял ее за волосы до уровня своего паха, расстегнул гульфик, повернулся к портрету спиной, вынув напряженный до предела член, и накинул ремень петлей на шею Катрины.

Она впервые в жизни в натуре видела этот интересный орган так близко. Напряженный и крепкий член казался ей по неопытности огромным. Немного смущаясь, девушка потянула руку и, взяв член, сжала в ладошке. Упругий член вздрагивал и пульсировал в руке, как живая рыба.

– Правильно! А теперь соси! – приказал отец, слегка потянув концы ремня в стороны. – Так, так как ты сосала ледяную сосульку с крыши сарая!

– Медленно! – уточнил дед, обидевшись на то, что ему плохо видно.

В ноздри Катрины ударил запах немытого мужского тела. Сэр Мартин, как и большинство мужчин в те далекие времена, не заботился о чистоте. Зверски избитая измученная девушка послушно открыла рот, даже не пытаясь протестовать.

Папа дышал тяжело и мучительно, а Катрина с трудом удерживалась от того, чтобы желудок не вывернулся наизнанку.

– Ну вот, так то лучше! – смеялся отец, зная, что уже сегодня девушка навсегда покинет родной дом, и мать настоятельница вот-вот приедет. – Теперь проведи по нему языком и снова заглатывай!

«Боже, что же я делаю? » – Катрина едва не подавилась и хватала воздух ртом, когда папа изверг семя. А потом, стыдливо прикрывая грудь, поперхнулась и залилась слезами. Ее лицо было пунцово-красным, сравнимым по оттенку с истерзанной попкой.

– Теперь одевайся! – папа убрал обмякший член и улыбнулся. – Умойся и приведи себя в порядок! У нас сегодня будут гости!

С этого мгновения ужас от боли и унижения в душе Катрины сменился состоянием самого тяжкого уныния. Дыхание восстанавливалось, и боль от жестокого наказания, вытесняющая из сознания весь мир, постепенно расступалась, концентрируясь на попе. Она как будто медленно, нехотя всплывала на поверхность из глубины ужаса. Постепенно появлялись очертания комнаты, будто исчезнувшие за время наказания: кровать, гобелен, кувшин для умывания. Но, что самое удивительное, тело, столь жестоко наказанное, хотело жить дальше. Казалось, время остановилось. «Неужели в монастырь? – сердце девушки отчаянно билось. – Не хочу! »

Немного оправившись от потрясения, вызванного жестоким и унизительным наказанием, она поспешила утереть слезы, чтобы скрыть происшедшее от слуг. Со стены довольно ухмылялся прадедушкин портрет. Его щеки раскраснелись, а усы топорщилась, придавая изображению бравый вид лихого воина и покорителя женских сердец.

За окном лил слезы холодный английский дождь.

Глава вторая. Разбой на лесной дороге

– Кар-р! – черный ворон, вор и разбойник, живший под крышей в башне монастыря, считал женскую обитель своей охотничьей территорией и воровал все, что плохо лежит: цыплята, бусинки, монетки – все становилось его добычей. – Кра!

«Не к добру ворон каркает, – подумала матушка Изольда, собираясь в дорогу. – Все равно привезу дочку сэра Мартина и возьму ее в монашки! А ворона давно извести пора! »

Мать Изольда была по-своему доброй женщиной и пеклась о том, чтобы Крейцбергский монастырь процветал, а сестры-монахини не скучали.

«Главное, вытащить из этого скупердяя побольше денег! Сэр Мартин, муж моей покойной двоюродной сестры скуп, как шотландец! » – рассуждая таким образом, монашка не забывала перебирать янтарные четки и постоянно читать цикл молитв, именуемый «Розарием», популярным в средневековой Европе с начала XIII века, когда Мадонна вручила четки с указанием, как молиться по ним, св. Доминику. Монахи и монашки постоянно носили с собой четки, чаще всего закрепленные у них на поясе.

Погода потихонечку портилась. Тучки сгущались, набирались свинцом и явно собирались испортить погоду и усложнить путь матушке, продолжавшей читать молитвы.

Католический Розарий состоял из 153 молитв «Аве, Мария» и 17 молитв «Pater Noster» [«Отче наш»], а так же Символа Веры. После 10 молитв читалось так же «Три святое» [«Слава... »], особо любимая монашкой молитва. Завершалось чтение молитвой «Под твою милость прибегаем» [«Ad tuum praesidium»], и время от времени надо было читать молитву о хорошей погоде, не входившую в Розарий, но очень уместную, когда на небе тучи. Так что скучать в дороге матушке не приходилось.

Предвкушая поживу, мать настоятельница решила поехать за девушкой, понадеявшись на волю Божью, родственные связи и на свой дипломатический талант. Дорогу скрашивала фляжка с крепкой и сладкой микстурой, что поставлял аптекарь Авраам в монастырь. Монашки обожали лечить ею действительные и мнимые болезни. Путешествовать в те времена по дорогам без сопровождения было весьма опасно, но монашка надеялась на благочестие мирян и на защиту духовного звания, что уже не раз выручало ее из беды.

Дорога шла через темный лес и мать-настоятельница стала шептать дополнительные молитвы, чтобы уберечься от разбойников и прочей нечистой силы. К сожалению, молитвы не помогли.

– Какая встреча! – разбойники остановили повозку и сорвали клобук с ее головы. – Глядите-ка, святая курочка, собственной персоной, а какая хорошенькая!

– Остановитесь, грешники! – Изольда пыталась сопротивляться. – У меня нет денег!

– Да когда деньги бывают у вашей братии! – веселились разбойники, пустив по кругу микстуру аптекаря. – Зато есть все остальное! Давненько мы не щупали монашек!

Матушка Изольда почувствовала, как бесстыдные мужские руки подвергли ее самому тщательному обыску. Молодой парень остекленевшим взглядом уставился монашке в лицо, приблизился вплотную и ощупывал уже двумя руками.

– Какая птичка попалась в наши сети! – его руки спускались все ниже. – Ох, и крепкое же у нее пойло во фляжке!

Влажные от похоти пальцы негодяя, скользнув по гладкому лобку, оказались в потаенном местечке.

– Смотрите, – один из разбойников отобрал четки у матушки, – смотрите, на крестике читается «Credo», на каждой крупной бусине – «Отче наш», на каждой маленькой бусине – «Аве, Мария»! Очень дорогая вещица!

Ноги у монашки подкосились и отказались служить. Атаман забрал четки себе, и лесные братья с криками поволокли отчаянно сопротивляющуюся женщину на лесную поляну.

– Вот место, – указал глава разбойников на травку под сосной, – где должно быть совершено кровавое деяние, и я – тот, кто его содеет! Отрежем ей голову! Хотя… подождите, – атаман посмотрел на распростертое на траве нежное тело. – А не повесить ли нам ее вон на той рогатой сосне? К Богу поближе?

Разбойники тут же принялись исполнять приказание. У пленницы сердце стало колотиться так, как будто собиралось выскочить из груди. В ушах звенело, а желудок, казалось, вывернется наизнанку. Для начала с монашки сорвали одежду.

– На подстилку сгодится! – веселились разбойники. – Интересно, а много ли в ней блох? Нет, похоже, это не из нищенствующего ордена монашка! Обет не мыться явно не давала! Чистая и вкусная!

– Таких и вешать приятно! – молодой разбойник ловко забрался по стволу и перекинул через сук веревку.

– Смотрите, местечко-то у нее бритое!

– Интересно, описается она как та мельничиха, что мы вешали на прошлой неделе?

«Упокой боже душу несчастной женщины! – мысленно помолилась монашка. – И спаси меня, грешную! »

– Ну что, приговоренная, ты сейчас погладишь нас так ласково и так нежно, как только умеют монашки! – смеялись разбойники, развязывая штаны. – Недаром про ваш монастырь по всей округе такие басни рассказывают, что нам, грешникам, только слушать, да облизываться остается! А будешь плохо стараться, повесим вниз головой!

– А перед повешением выкроим из твоей кожи парочку ремней! – бородатый разбойник улыбнулся, показав полный рот гнилых зубов, и вынул огромный кривой нож. Изольда почувствовала прикосновение лезвия к груди. – Продадим их на базаре!

«Прости меня, грешную! – снова взмолилась Изольда, – не ведают, грешники, что творят! »

Лежа на траве под сосной, она видела петлю, покачивающуюся в ожидании добычи.

– Ну, – улыбнулся атаман, – сейчас наша благочестивая гостья получит последнее в жизни удовольствие!

Двое разбойников, привыкших к бесчинствам на дороге, широко раздвинули ножки Изольды и придавили их к земле.

Изольда решала отдать себя на волю божью, но постепенно так увлеклась, что атаман убрал нож от ее тела.

«Как говорил сэр Манфред, лишая меня невинности, – думала монашка, не в силах сдержать слез, – главное расслабиться и получить удовольствие, раз уж больше ничего нельзя сделать! »

«Хороша чертовка, – думал атаман, наваливаясь на женщину всем телом, – недаром про монастыри всякие слухи ходят! » Тут атаман вынул член и выстрелил густым молочком на живот монашки.

– И это все? – некоторое время она изучала белую слизь у себя на животе. В это время разбойник, сидевший на суку, опустил петлю ниже.

– Это только начало! – второй разбойник занял место атамана.

Он имел ее так, как имеют уличных девок, по животному грубо и жестоко. Ощутив внутри себя напряженный жезл, Изольда прикусила нижнюю губу зубами и начала стонать.

– Ну, монашка дает! – кричали остальные разбойники, столпившиеся вокруг.

«Десять человек! – подумала Изольда, – один готов, один на мне. Итого осталось восемь, включая того, что сидит на суку! А если им не по одному разу? Вот это приключение перед смертью! »

– Еще сильнее, сильнее, глубже! – шептала она разбойнику, раскинув в стороны руки и призывно сжимая ладони. – Ну же, глубже давай, еще быстрее!

Ее тело отчаянно хотело жить, а камешек, впившийся под правую лопатку, мешал расслабиться. Петля на суку тоже не прибавляла женщине удовольствия. Разбойники, правильно истолковав жест Изольды, подошли ближе и вложили члены ей в руки.

– Вот так-то лучше! – второй разбойник тяжело дышал и жмурился, как кот на весеннем солнышке. – Кто следующий?

В те времена крестьяне, волею судьбы ставшие разбойниками по вине сеньоров, разоривших их непомерными налогами, не очень церемонились с женщинами, а способа, кроме "мужчина сверху", просто не знали, ибо церковь все остальное считала грехом. Впрочем, то, что вытворяла Изольда руками, тоже было грехом, но не смертельным.

– Все мы кончим жизнь на перекладине! – веселились разбойники. – Так повеселимся, пока до нас не добрались служители топора и веревки!

«Жить, – думала Изольда, принимая одного разбойника за другим, – все что угодно, но только жить! » Ее тело, казалось, не выдержит такого количества, а ладони отвалятся от напряжения, но монашке, истосковавшейся по мужской ласке, этого было мало. «Только бы не убили, – думала она, – а я как-нибудь переживу! »

Тут на лицо Изольде упала капелька жидкости, но это был не дождь, готовый пойти с минуты на минуту. Разбойник, сидевший на суку, готовил себя к соитию и слегка перестарался.

– Слезай, – кричали неудачнику приятели, – попользуйся, если не все из себя выдоил! Спусти петельку пониже, а повесить мы ее всегда успеем! Главное, успеть до дождичка!

– Иду, – разбойник кубарем скатился с сосны, чтобы не пропустить свою очередь.

Страшную петлю он накинул монашке на шею, чтобы потом свершить казнь, не теряя времени. Хорошо бы успеть до дождика, чтобы потом укрыться в шалаше.

Последний разбойник долго не мог кончить. Дыша в рот монашке чесноком, он решительно изо всех сил вдавливал в нее огромных размеров член.

– Ай! – Изольда дернулась и громко икнула.

Но разбойник механично и упорно разрабатывал проторенную ниву.

– Хороша кобылка!– кричал разбойник, изливая в монашку сперму. – Затрахаю!

«Вот и все! – думала Изольда, и слезы потекли из ее глаз. – Сейчас он в меня кончит и вздернет на сук, как рясу на просушку! »

Натешившись вдоволь, разбойники решили оставить монашке жизнь, если та поклянется страшной клятвой, что не выдаст их правосудию.

– Да явятся мне стовратные проклятья, – воскликнула она в тот момент, когда разбойники слегка затянули на шее петлю, – пристанут ко мне навсегда... в бурю и штиль, днем и ночью, в болезни и печали, в жизни и смерти, если я нарушу данный здесь обет. Да завоют у меня в ушах жутким демоническим хором темные духи осужденных... да замучит мою грудь неугасимым огнем ада отчаяние! Да будет моя душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак Былой Радости сидит, как в могиле, где стоглавый червь не умирает... где огонь не гаснет. Да властвует надо мной дух зла, и да воскликнет он, когда пройдет мимо: «СЕ ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ! » Да явятся мне ночью страшные привидения, да падут любимые друзья в могилу, проклиная меня последним вздохом. Да будет все самое ужасное в человеческой природе, более жуткое, чем может описать язык или вымолвить уста, да будет сие моей вечной долей, если нарушу клятву и выдам вас суду Божьему и человеческому!

Услышав такие клятвы, разбойники вынули матушку-настоятельницу из петли.

– Грешники, прочитайте по пятьдесят раз «каюсь»! – сказала измученная монашка им вслед. – Мир вам!

– Да поможет тебе Бог! – ответил атаман. – Одежду мы тебе оставим. Повозка на дороге. Молись за нас, грешных!

Янтарные четки, подумав, атаман унес с собой. Вообще, среди мирян считалось похвальным носить с собой четки и молиться по ним, однако разбойников они интересовали как ценная добыча. Впрочем, атаман оставил Изольде взамен свои, тоже, по-видимому, украденные у кого-то, из дешевеньких стеклянных бусинок.

Первые капли дожди упали на грешную землю.

– Слава Богу! – вздохнула матушка-настоятельница, как только разбойники скрылись. – Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, – матушка перекрестила грешников на прощание.

Повозку и лошадь лесные братья оставили монашке.

– Оrа pro nobis! [молись за нас! – лат.] – сказал атаман напоследок.

– Не надо отбирать у служительницы Господа последнее, – милостиво приказал атаман. – Раз женщина доставила нам столько удовольствия, пусть едет с миром!

– Nunc et hora mortis nostrae! – монашка стала одеваться. – Amen!

Ответом на молитву с небес были струи холодной воды.

«Ну вот, – монашка повернувшись лицом на восток, истово молилась о спасении своей души, – накаркал ворон беду. Дождь и разбойников можно простить, но этот чертов камушек… Факт, истребить надо эту птицу! »

Через два часа она уже была в замке сэра Мартина, измученная и вымокшая до нитки под проливным дождем.

Ее худшие предположения оправдались: сэр Мартин был готов дать два воза зерна на монастырские нужды, но денег не хотел давать ни пенса! Изольда долго объясняла ему, что деньги необходимы монастырю, решившему дать приют его собственной дочери.

При этом она сидела у камина, и от монастырской одежды поднимался пар. В таком немножко комично виде было сложно вести переговоры.

Наконец, они ударили по рукам.

– Катрина, спуститесь, пожалуйста, вниз! – старая служанка постучала в комнату к девушке. – Вас зовет отец!

С каждым шагом девушка чувствовала, что в ее и без того опечаленную душу вселяются очень нехорошие предчувствия. Глашатаи не трубили в трубы, значит, претендент на ее руку и сердце не явился.

Робость, присущая ее кроткой натуре, остановила ее у входа. Стоя в нерешительности перед дверью, она слышала, как отец, то быстрей, то медленней, ходит взад и вперед по комнате. Такое состояние его духа только усилило дурные предчувствия. Однако она собиралась уже заявить о себе стуком и попросить разрешения войти, как вдруг сэр Мартин сам отворил дверь.

– Дорогой отец, это я, ваша дочь, – дрожа, Катрина присела в почтительном реверансе.

«Все, кончено, – подумала она, увидев в комнате женщину в монашеской одежде. – Ну, почему? » Тело девушки и ее душа мечтали не о молитвах, а о крепких мужских объятиях.

– Ну вот, моя доченька, познакомься с матерью настоятельницей, – сэр Мартин вздохнул, еще раз пожалев денег и двух обозов с зерном, что пришлось отдать жадной настоятельнице за то, что она согласилась взять Катрину себе. – С ней ты поедешь в Крейцбергскую женскую обитель. Будешь служить там Богу и молить его о том, чтобы он послал удачу твоим братьям в походе против лягушатников.

– Нет, папа! – девушка закрыла лицо руками. Мечта, скрасившая юность девушки, что ее отдадут замуж, рухнула.

Ужас от перспективы всю жизнь прожить в монастырской келье подкосил девушку, и она без чувств упала на пол.

– Не плачь доченька, – ласково сказала матушка Изольда, – у нас тебе будет хорошо! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen! [Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь!]

Глава третья. Легенда о призраке Хелен

Монахиня, решив, что клятва, данная под принуждением недействительна, рассказала, что ее ограбили лесные разбойники, не вдаваясь при этом в детали. «Устрою охоту и переловлю всех! – подумал сэр Мартин, – вешать разбойников почти так же приятно, как отстреливать оленей! Только бы сплавить Катрину с глаз долой! »

«Микстура этого нехристя спасла меня от простуды, – подумала матушка Изольда. – Жаль, что разбойники всю ее допили, и ничего не осталось для профилактики! Остается надеяться только на Господа! »

Сэр Мартин по просьбе монахини, желавшей в целости довести новенькую в монастырь, выделил несколько солдат для охраны обоза, и дорога через лес на этот раз прошла без приключений.

«Сэр Мартин скупердяй! – думала мать Изольда, глядя на хорошенькую девушку, всю усыпанную веснушками. – Сколько я не торговалась, денег дал мало! Говорит, что и так его хлебный дар монастырю щедр! Ну, ничего, с помощью этой рыжей девчонки я пополню монастырскую казну! »

Первым обитателем монастыря, увидевшим новую монашку, был черный ворон.

– Кар-р! – закричал он на знакомую повозку, и сделал над ней круг. – Кур-р! Кар!

– Ну вот, – матушка истово перекрестилась, – раскаркался тут!

– Что случилось? – не поняла Катрина.

– Этот черный крылатый гад, – матушка Изольда погрозила птице кулаком, – живет у нас в монастыре и таскает все, что плохо лежит. Давно его надо было бы истребить, но он поселился под крышей девичьей башни, куда ни я, ни мои монашки стараются не подниматься!

Над крышей башни поворачивался из стороны в сторону старый флюгер, изображавший ангела, возвещающего о страшном суде.

– А что, в башне живет привидение? – поинтересовалась Катрина.

– Живет! Вот уже сто лет! В свое время наша обитель уцелела лишь потому, что матушка-настоятельница и обитательницы монастыря, в большинстве своем молодые, здоровые и привлекательные, с энтузиазмом поддерживали самые смелые начинания матушки, приносящие обители доход. Чиновники, богатые сеньоры и купцы не отказывали себе в удовольствии навещать монашек. Катрина, сразу скажу, что поведение моей предшественницы ни я, ни наши сестры, не считаем развратом, потому что иной жизни и сами не знали, и представить себе не можем! Если вспомнить прошлые времена, викинги осадили женский монастырь в соседнем графстве. Монахини прекрасно знали, что северные парни всегда мужчин убивают, женщин насилуют. Чтобы сберечь себя для Господа, монашки решили вызвать у викингов отвращение и отрезали себе верхнюю губу. Отвращение было столь сильным, что Викинги спалили весь монастырь, вместе с монахинями конечно.

А наш монастырь пережил и викингов и междоусобные смуты... Как говорится, не согрешишь, не покаешься, не покаешься, не спасешься! Христианское учение, как это выразилось в трудах отцов церкви, каноническом праве и нравоучительном богословии, смотрит на плотский грех в целом отрицательно. Знаменитое определение святого Иеронима гласит: "Проститутка есть женщина, которая отдается похоти многих мужчин". Знаменитые теологи и юристы – комментаторы этого места – вдавались преимущественно в анализ понятия "много мужчин", связывая с ним самые странные вопросы. Один полагал, что нужны по крайней мере 40 мужчин, чтобы увидеть наличие проституции. Другой требовал для этого 60 мужчин. А один даже соглашался лишь в том случае применять к женщине эпитет проститутки, если она отдалась не менее чем 23000 мужчин! Так что нам, грешницам, до разврата, преследуемого церковью, далеко! Так вот и жили монашки в грехе и покаянии, читали молитвы, и Господь был ими доволен. Вот только Хелен, молоденькая послушница, девственница, не участвовала в монастырских забавах, пока не попалась на глаза Сэру Томасу, заглянувшему в обитель с единственной целью: отобрать у монашек и земли, и сам монастырь.

«Какая куколка! – сэр Томас, хозяин окрестных земель, подкупивший судей, приехал описывать имущество. – Она стоит всех монастырских богатств! »

– У этого джентльмена хватило совести судиться с монастырем? – не поверила Катрина.

– Этот сэр Томас, мир его праху, с раннего детства отличался необузданным и порывистым нравом. Говорили, что отец его умер от наследственного безумия, и друзья, замечая буйные и таинственные мысли, отражающиеся в глазах своего товарища, и определенную силу его взгляда, утверждали, что ужасная болезнь течет и в жилах молодого Томаса, а монашки не ждали от его визита ничего хорошего. Матушка-настоятельница, услышав эти слова, тут же уговорила нотариуса, присутствовавшего в свите Томаса, написать бумагу. Обмен состоялся. Разумеется, у девушки никто не спрашивал согласия.

«Матушка, пощади! – плакала монашка. – Не отдавай меня сэру Томасу! »

Этот ангел в монашеском одеянии мог разжалобить даже камень, не то, что сердце настоятельницы, но под угрозой было само существование обители!

«Мы будем молиться о спасении твоей души! » – только и смогла сказать матушка-настоятельница.

Сэр Томас поволок девушку в келью под крышей девичьей башни. Потом, по рассказам слуг, каявшихся на исповеди в своих грехах, монашки узнали подробности расправы. Хелен отчаянно сопротивлялась, не желая уступать, а сэр Томас приказал слугам сорвать с нее одежду. В ход пошли ножи.

«Нет! » – монашка пыталась прикрыться остатками одежды и шептала молитвы.

«Люблю необъезженных кобылок! – ухмылялся Сэр Томас. – Впрочем, скоро ты сама будешь умолять меня сделать это! Слуги, растяните на ее полу! Для укрощения у меня есть великолепный хлыст! »

Напрасно девушка молила о милосердии! Сердце сэра Томаса не знало ни жалости, ни сострадания.

Верные слуги растянули ее на полу той самой башни, где живет сейчас вот это крылатый разбойник. Слуги были подстать господину: они обожали смотреть, как тот порет и насилует крестьянок и монашек.

«Ну-с, – сэр Томас последний раз взглянул на ее белое юное тело, еще не пробовавшее хлыста, – начнем! »

Крик несчастной послушницы не могли заглушить даже толстые монастырские стены. И сейчас монашки, заходя в башню, слышат противный, холодящий душу свист, и крики несчастной Хелен и хохот слуг!

Напрасно девушка вертелась, пытаясь увернуться горячих поцелуев хлыста: слуги, не раз участвующие в подобных забавах, держали ее крепко.

Сэр Томас решил сразу показать девушке, что отныне ее судьбы всецело в его руках. Закончив жестокую пытку, слуги отпустили ее. Но она по-прежнему не соглашалась уступить себя сэру Томасу.

«Умру, но на чердак не пойду», – подумала Катрина, представив на мгновение, что происходило в башне!

– Я сама, – матушка Изольда продолжила рассказ, – не раз слышала звук ударов и стоны несчастной Хелен, когда поднималась наверх по скрипучей деревянной винтовой лестнице! Ирен, покойная матушка-настоятельница иногда наказывала монашек, включая меня, тогда еще простую послушницу, не розгами, а ночными бдениями в этой башне! Это был такой ужас, что монашки уговаривали ее смилостивиться и выпороть самым жесточайшим образом, только не сажать в башню к привидению! Одна девушка за ночь поседела!

Так вот, невзирая на жестокую порку, девушка повторно отказалась. Тогда сэр Томас, поставив Хелен на колени, привязал руки девушки к крюку. Слуги потянули за веревку так, что она встала, и вытянулась в струнку, оставшись стоять на цыпочках, а он начал обрабатывать нежное тело. Жалящий хлыст особенно больно попадал по соскам красивых маленьких грудок. Так что, Катрина, наши старые стены помнят отчаянные крики невинной девушки, извивающейся под хлыстом сэра Томаса. Как говорили слуги, она так и не подчинилась, и им пришлось держать ее, пока хозяин сорвал цвет невинности с послушницы. С тех пор на полу, где Хелен лишилась невинности, темнеет пятно несмываемой крови.

Я, признаться, сама провела в качестве наказания ночь, и видела призрак, танцующий дикий танец боли, а руки у нее были привязаны веревкой к крюку, что до сих пор ржавеет в потолке. Я молилась, и призрак исчез, только веревка продолжала раскачиваться… – матушка-настоятельница осенила себя крестом, и поежилась от неприятных воспоминаний и продолжила печальный рассказ.

«Эту птичку я увожу с собой! » – Сэр Томас, довольный приключением, завернул Хелен в рогожу и посадил на повозку.

– И что же дальше? – Катрина смахнула набежавшую слезу.

– Через полтора года, когда и он, и его слуги вдоволь наглумились над ее телом, сэр Томас отпустил ее назад, но девушка повесилась на суку вот этого большого дуба, мимо которого мы сейчас проезжаем!

Катрина посмотрела на дерево. Дождь давно кончился, а ветер терзал, будто желая оторвать, все веточки старого дерева, не говоря уже о листьях... «Да их попробуй, оторви, это они на вид такие хрупкие и невесомые, – подумала Катрина, – а на самом деле сидят крепко! Вот и мотаются на ветру... зеленые и бесполезные! » Тут девушке показалось, что среди листьев мелькнула тень женской фигуры, раскачивающейся на веревке.

– Упокой, Господи, – девушка перекрестилась и стала слушать рассказ матушки Изольды, – душу несчастной Хелен!

– Бедная матушка-настоятельница! Ей предстояло решить нелегкую задачу: с одной стороны, Хелен спасла монастырь, а с другой, самоубийц ни отпевать, ни хоронить по-христиански нельзя! Вот и похоронили ее под этим дубом! Ее неприкаянная душа с тех пор живет в этой башне и своими стонами наводит на монашек в ужас! А вот мы и приехали, – матушка-настоятельница слезла с воза, перекрестилась и сотворила короткую молитву.

«В веселенькое местечко определил меня папочка! – подумала Катрина, когда монастырские ворота со скрипом закрылись, оградив девушку навсегда от мирской суеты. – С детства боюсь привидений! »

Первая ночь в монастыре прошла спокойно. После жестких унижений, порки и долгой дороги тело девушки хотело только одного: спать!

Впрочем, после отцовского напутствия, спать она могла только на животе.

– Хелен! – мужчина в старинном наряде сорвал со спящей девушки одеяло, схватил тяжелый, хлыст и занес руку для удара. Вид наказанной попки, на которой еще отчетливо виднелись следы отцовской порки, привел его в хорошее настроение. – Хелен, теперь ты готова разделить со мной ложе, или мне еще раз тебя высечь?

– Нет! – ответила Катрина, не понимая, почему к ней обращаются по чужому имени.

– Ах, так? – незнакомец достал длинную веревку и принялся связывать запястья девушки. – Тогда я заверну тебя в рогожу и унесу с собой! Никуда ты от меня не денешься! И не таких уламывали!

– Нет! – закричала девушка и открыла глаза.

Первый луч солнца проник в крошечное окно маленькой кельи.

– Уф, так это был просто сон! – Катрина перекрестилась.

На ее запястьях виднелись четкие следы от веревок.

Глава четвертая. Оргия в монастыре

Монастырь располагался на холме, с севера его окаймляло полноводное устье реки, с востока и юга он граничил с глухими лесом и заболоченными пастбищами, а с запада был окружен холмами, постепенно переходящими в торфяные болота.

Для начала мать Изольда уединилась с новенькой в своей келье. Обстановка была скромной, по монашескому обычаю, но очень уютной. Единственное, что никак не вписывалось в аскетический быт – большая дубовая кровать, явно превышающая потребности одинокой женщины.

– Раздевайся, медовая красавица, – голос монашки стал настолько похотливым, что Катрине стало стыдно. – Я должна тебя осмотреть! И еще, с дороги надо выпить по глоточку микстуры нашего аптекаря!

«Почему она на меня смотрит так, как монах-учитель перед тем, угостить мою попу розгой? – подумала девушка, проглотив крепчайший напиток. – Боже, как стыдно! »

Она никогда не пила ничего крепкого и сейчас с удивлением ощущала, как огонь разливается по телу, и куда-то уходит страх. Матушка Изольда от выпитой микстуры раскраснелась, достала зеркало и принялась примеривать на Катрину монашеский головной убор.

– Сладкая девушка. Нежное тело! – мать Изольда, наигравшись с зеркалом и одеянием, принялась ощупывать девушку с головы до ног, а потом принюхалась к кустику нежной растительности внизу живота новенькой. – По запаху чувствую, что ты девственница! – радостно сказала она. – Неужели ни одни мужчина не сорвал этого цветка?

– Я блюла себя для мужа! – из глаз Катрины потекла предательская слезинка. Вспоминать о последнем разговоре с отцом девушке не хотелось.

– Ложись, моя хорошая, на кровать! – голос матери Изольды стал сладким, как мед. – И раздвинь ножки! По монастырскому уставу между ног должно быть все чисто, как у маленьких девочек!

– Ты моя маленькая, – ласково уговаривала матушка, – какая же ты еще дурочка... ну перестань, не плачь! Все будет хорошо! А если что, так вокруг монастыря растет много ивы. Эти гибкие прутья нужны нам не только для того, чтобы плести корзинки! Могу и высечь за дерзость или за недостаточно усердное исполнение послушания! Вот тогда я тебе покажу, что такое монастырское покаяние. Ох, и всыплю... Не веришь? Ничего, ты поверишь, ты узнаешь, как у нас принято воспитывать с непослушных монашек!

Матушка Изольда вооружилась острым ножом и начала соскабливать ей волосы на лобке. Катрина, вздрагивая от ужаса, хотела прикрыться, но матушка настоятельница не позволила ей это сделать, и девушка вынесла унизительное бритье, стиснув зубы и не проронив ни слова.

– Я вижу, на твоей попке следы от ремня! – матушка заставила Катрину лечь на живот и погладила девушке попку. – Мне твой отец говорил, что ты большая грешница, и просил держать тебя в строгости! Имей в виду, в монастыре хранятся большие запасы розог! Великолепное средство для поддержания должной дисциплины! – поглаживания матушки-настоятельницы сменились грубыми сжатиями жестоко выпоротых ягодиц.

– Твоя попка так приятна на ощупь! – матушка изучала все прелести девушки, попавшие к ней в полную зависимость. – Не сжимайся! Расслабься и переворачивайся!

– Мне больно! – Катрина почувствовала, что ладони у матушки стали потными и влажными.

«А для чего она разделась? – думала Катрина. – Да что же со мной происходит? »

Губы настоятельницы начали медленно опускаться к шее Катрины.

«Так нежно, так сладко, и так унизительно! » – думала Катрин, вздрагивая от каждого прикосновения. Соски девушки против воли напряглись, а пальчики настоятельницы, будто читая грешные мысли Катрины, начали теребить их, доводя новенькую до еще большего возбуждения. Катрина чувствовала себя словно в тумане, как во сне: ощущение неправильности и недосказанности испарилось, все было ясно. Матушка хотела ее изнасиловать!

«Это же грех! » – подумала Катрина, но от прикосновений ласкового язычка мысли просились куда-то вдаль, куда то далеко от монастырских стен.

Губы настоятельницы начали опускаться ниже. На два обнаженных тела падал мерцающий свет от пяти свечей в старинном бронзовом подсвечнике.

– А теперь, сладкая девственница, широко раздвинь ножки, – шептала настоятельница, – если не хочешь отведать порки!

«Меня насилует женщина, – Катрина не могла успокоиться, – но почему она так нежна со мной? » Мысли путались в голове юной девушки, а ужас леденил душу.

Губы мягко прикоснулись к затвердевшему бугорочку, тому самому месту, из-за которого отец подверг Катрину жестокому и унизительному наказанию. Язычок монахини теребил его, доставляя неземное блаженство.

«Пальцем у меня так никогда не получалось! » – успела подумать она.

Настоятельница, видя послушницу в таком состоянии, сама опьянела от страсти. Губы матушки настоятельницы обхватывали бугорок снова и снова, язычок проник к девственной преграде и начал играть там.

Непроизвольно Катрина согнула ноги в коленях и максимально развела их в стороны, предоставляя матушке-настоятельнице полную свободу действий.

«Поплыла девушка! – подумала мать-настоятельница, ускорив движения язычком, – давненько я не пробовала девственниц! »

Тело Катрины напряглось, и через минуту ее охватило очень приятое чувство – внутри как будто что-то взорвалось.

– Ах! – Катрина выгнулось дугой так, что матери настоятельнице пришлось придавить девушку обратно к кровати.

Горячая волна, не сравнимая с той, что молнией пролетала по телу от ласк бугорочка пальчиком, поднявшись откуда-то изнутри, охватило все тело Катрины.

– Святые угодники! – простонала девушка и расслабилась. Во всем теле появилась приятная истома: откуда-то появилось желание умереть прямо сейчас, на этой самой кровати, сию же секунду! Потому что так грешно, так сладко и унизительно одновременно, уже не будет, просто не может быть.

– А теперь, моя сладкая, – приказала Изольда, – перевернись снова на живот! Будем каяться!

«Неужели она собирается меня вот сейчас высечь? » – подумала Катрина, но подчинилась.

– Какие у тебя ягодицы! – Изольда с трудом сумела взять себя в руки: ее захлестнули эмоции потрясающей силы: нежность, радость и необыкновенный душевный подъем. Одним словом то, что чувствуют мужчины, соблазнившие юную девственницу. – Наверное, монахи как следует с ними поработали, пока ты была в монастырской школе?

– Всякое бывало! – Катрина не любила вспоминать школьную молодость. Ужас вновь выполз из потаенного участка невинной души.

– Да, сурово тебя воспитывал папа! – настоятельница погладила посиневшие рубцы на попке новоиспеченной послушницы. – Смотри, вот это тебе от меня в подарок!

Матушка протянула новенькой четки, те самые, что достались ей от разбойников.

– Четки означают цельность круга, и цикличность времени, бесконечное повторение, длительность, аскетизм. Бусинам соответствуют католические молитвы: большим – Pater Noster и Gloria, маленьким – Ave Maria. Это священный атрибут святого Доминика! И хватит реветь! Незачем разводить в моей постели сирость! Того и гляди, грибы вырастут! Ну, до чего ты трогательная. Факт, высеку тебя к празднику...

Вокруг кельи матери настоятельницы стояли монашки и прислушивались к сладким стонам, доносившимся из кельи.

– Повезло же новенькой, – вздыхали они. – Сразу в постель к матушке!

Сладкие стоны в келье долго не утихали.

– Молодец, крошка! – улыбнулась утомленная матушка Изольда. – Тебе предстоит многому научиться, кроме чтения молитв и вышивания! Сейчас отдыхай и готовься к обряду посвящения!..

Для юной послушницы потянулись серые монастырские будни, полные молитв и ожидания чего-то такого, о чем монашки предпочитали не говорить.

– Что такое посвящение? – пыталась она выяснить у новых подруг, но те хранили молчание.

Наконец, час посвящения настал. Катрину одели в лучшее платье, взятое из домашних запасов, ввели в подвал, где монашки разложили на полу распятие с подвижным деревянным механизмом.

– Сейчас ты пройдешь обряд, – шептала ей на ухо женщина, придерживающая ее под руки. – В свое время мы все через него прошли!

– Всем молиться, – приказала мать-настоятельница, развязывая на девушке завязки. – Сейчас все и начнется!

Одеяние послушницы упало к ногам Катрины, предоставив монашкам удовольствие полюбоваться юным телом новой сестры. Пальцы Доры, самой старой монахини, быстро нашли девственную дырочку.

– Не бойся, дитя мое, это совсем не страшно! – смочив слюной палец, монашка ввела его в лоно, не очень глубоко, примерно на дюйм. – Какое непаханое поле!

Умелый плотник сделал на деревянном истукане во всей красе то, что обычно прикрывали набедренной повязкой, и как следует отполировал выступающую часть.

– Возьмите ее под руки, – приказала настоятельница, – и раздвиньте ей ноги!

Четыре монахини подняли Катрину и понесли к распятию.

– Тебе предстоит сесть на распятие! – пятая, старая монахиня продолжала ласкать ее пальчиком. – Если у тебя будет сухо, значит, будет очень больно!

– Нет! – Катрина, увидев, что ей предстоит, сделала попытку освободиться, за что тут же получила от матушки Изольда звонкую пощечину. Ужас, все тот же ужас, забрался в ее душу.

– Еще одно движение без разрешения и запорю розгами! – шипела матушка-настоятельница.

Курились кадила с ладаном. Монашки, свободные от церемонии, пели торжественный молебен, но Катрина не понимала слов.

– Ну вот, потекла! – улыбнулась старая монашка, переходя кончиком пальца на клитор. – Еще немного, и ты будешь готова!

«Я этого не переживу! – девушка отчаянно вздрагивала, понимая бесполезность сопротивления. – Я, конечно, ласкала сама себя, о чем честно призналась настоятельнице на исповеди, но не вот так, прилюдно, да и деревяшка порвет меня насквозь! Нет, я не хочу умирать! »

Монашки с нетерпением ждали начала церемонии: в свое время каждая из них садилась на распятие, и теперь они хотели подвергнуть Катрину той же участи.

«Я не вынесу этого! – подумала Катрина, увидев огромных размеров полированную деревяшку. – Нет! »

Увлажненные пальцы старушки начали не спеша ласкать нежную горошину, а процессия из монашек, несущих Катрину на руках, шаг за шагом приближалась к распятию.

– Аминь! – скомандовала Изольда.

При этом страстном движении деревянный фаллос проник на всю длину, порвав девственный заслон. Боль была такая, что Катрина не сдержала крика.

– Хорошо насадилась! – радовались монашки, продолжая удерживать новенькую на кресте.

«Ну вот, меня разорвали, – подумала девушка, – все кончено! Не так я представляла себе брачную ночь! »

Монашки, помогавшие в обряде инициации держать Катрину, жаждали первыми добраться до ее вкусного тела.

Измученная девушка, снятая по приказу настоятельницы с палки, подчинялась всем капризам монашек. Ее тело было без счета обласкано, искусано и облизано похотливыми сестрами, жаждавшими отведать девственной крови.

После завершения обряда Катрину напоили вином, признали полноправной сестрой и повели в баню умерщвлять плоть.

Оказалось, монашенки обители не теряли времени даром, предаваясь утонченной любви – сами время от времени устраивали оргии, впрочем, не чуждаясь мужского общества. Под баню монашки выделили каменный сарай, в котором сложили печь и поставили большой медный котел. Девушке, никогда не видевшей бани, показалось, что она попала в Ад! Монашки плескали на камни воду и нещадно хлестали друг друга вениками. Когда, казалось, ее душа вот-вот покинет тело, Катрину вывели на улицу и стали окатывать холодной водой.

– Ничего, – настоятельница, в молодые годы побывавшая у московитов, обожала париться, – в Аду будет хуже! За веники, грешницы! [Бани в Англии существовали со времен древних римлян, построивших первые термы. Оттуда и пошло название: bath не что иное, как «баня». Бани по-черному, напоминающие русские, изредка встречались в монастырях с XII века, разумеется, только в тех, где устав позволял мыться – прим. переводчика]

После бани Катрину одели так же, как всех остальных монашек: в длинную льняную рубашку, аналав, кожаный пояс и верхнюю накидку из белой козьей или овечьей шкуры, кукуль, шапочку конической формы, и мафорий – покрова на шапочку, вроде капюшона или башлыка.

После банного ада приятная, ласковая теплота разлилась по всему телу новой монашки.

– Как ни странно, я жива! – Катрина испытала чувство незнакомого покоя. – А с каким остервенением они хлестали друг друга вениками! Я думала, что кожа моя чулком сползет, а это оказалась грязь!

[Чтобы не путать читателя я продолжаю называть Катрину светским именем, а не тем, что она получила при посвящении в монахини]

Глава пятая. В объятиях злой Линды

На жительство Катрину определили в келью к Линде, двадцатилетней монашке, вот уже два года запертой в стенах монастыря и весьма искушенной в плотском грехе, заведующей розгами и пивом. [Простой люд и монахи обожали темное пиво, или, как его звали тогда, эль. Причем, судя по историческим документам, хмельной напиток употреблялся в довольно больших количествах. Например, согласно уставу одного из женских монастырей в Англии, монашке было положено 6 пинт эля в день, а это примерно 3,4 литра! – прим. переводчика]

По распоряжению матушки Изольды, неделю Линда Катрину не трогала, чтобы страшные разрывы немного зажили. Целую неделю Линда изнывала от неразделенной страсти к новенькой монашке. Наконец, ей было позволено посвятить новенькую в тайны отношений между женщинами.

– Без рубашки легче спать, – сказала она, раздеваясь на ночь, – и ты тоже разденься! Похоже, я начинаю толстеть на должности матушки-пивоварки! – вздохнула она. – А тут еще эта обязанность по заготовке розог!

Катрина послушно разделась.

– Рыженький мой котеночек, – воскликнула Линда, любуясь новой соседкой по келье, – какая ты горячая! До чего у тебя нежная кожа!

– Бедное дитя, – повторила Линда, прижимая девушку к себе. – Я тебе по дружбе заготовлю самые прочные, самые ровные и секущие розги, когда придется принимать покаяние, и угощу пивом! Пойдем на мою кровать! Будем учиться трибадии!

Катрина оказалась лежащей на Линде, головой к ее ногам. Бедра новой подруги слегка сжали голову Катрины.

– Ну, что ты медлишь? – не в силах больше сдерживаться, Линда приподнялась и, рванув Катрину за волосы, с силой вдавила веснушчатое лицо себе в горячее лоно.

Та, уже имея опыт общения с матушкой Изольдой, угадала желание подруги и принялась вылизывать нежные части тела между ногами.

– Рыжая стерва! – не давая Катрине толком вдохнуть, монашка стала с огромной силой тереться норкой о лицо новенькой. – Не отлынивай!

Катрина протиснула свою голову между ног подруги, языком раздвигала щель, а губами втягивала коричневые губки. «Бедная моя покойная матушка, – подумала Катрина, забираясь языком в вонючую глубину, – да простит она меня, грешную! Кто же знал, чему придется обучаться в этой обители! » Линда сладко вздрагивала, но ласки Катрины ей не нравились. «Без огонька девочка работает! » – подумала она, рывком приподнялась и с размаху влепила Катрине звонкую пощечину.

Из глаз девушки полетели искры. Сквозь звон в ушах она услышала:

– Ты, [непереводимое староанглийское ругательство – прим. автора] поганая, ты будешь лизать, как следует?

И она угостила Катрину новой пощечиной, сильнее прежней.

– Не надо! – Катрина зарыдала, прикрыв руками лицо.

– Ты так никогда не научишься! Это тебе не с Изольдой лизаться! – Линда перевернулась и села Катрине на лицо. – Лижи, да как следует! Запорю!

Катрина не могла открыть глаз: ресницы слиплись от выделений Линды, пахнущих почему-то тухлой рыбой. В нос, рот текла горько-солоноватая слизь. Язык Катрины с непривычки одеревенел и высох.

– Лижи анус, – шипела Линда, – почему тебе надо повторять все дважды?

Катрина, сунув впервые в жизни язык в анус, почувствовала, как его сразу начинало щипать.

– Глубже, ну глубже же, – Линда уже не постанывала, как вначале, а кричала в полный голос, – подстилка, я из-за тебя не могу кончить!

Лицо Катрины оказалось немилосердно сжатым между бедер строгой учительницы.

Линда вздрогнула и упала животом на кровать. Удовольствие от языка новенькой получилось слабым и никак не соответствовало недельному ожиданию.

– Открой рот! – она изо всей силы вцепилась в рыжие волосы, и посмотрела в залитое слизью и слезами лицо. – Шире! – приказала она и плюнула в него.

Девушка поперхнулась и закашлялась. Слюни, сопли и слизь потекли их рта и носа Катрины на груди, украшенные розовыми сосочками.

– Мерзавка!! – Линда рывком и вцепилась в соски несчастной монашки. – Ленивая мерзавка!

С силой она принялась сжимать и выкручивать их, отчего они моментально побагровели.

– Нет! – невероятная боль пронзила Катрину, она заплакала и схватила за руки мучительницу. – Не надо!

– С таких как ты, шкуру спускать надо! – она как тигрица бросилась на Катрину, повалила и снова села девушке на лицо.

– Смотри, вот как надо! – Линда и стала теребить себе клитор, размером со спелую вишню.

«Скорей бы все кончилось! » – думала Катрина, покорно лаская языком анус.

Вдруг Линда охнула, захрипела, и Катрина ощутила во рту вонючую слизь.

– Хорошо! – Линда, тяжело дыша, замерла наездницей на лице новенькой, не шевелясь, ощущая горячим влагалищем нежный ротик.

На это мгновение они как бы стали единым организмом. «Интересно, что чувствует Линда? – думала Катрина, не в силах открыть глаза, – и зачем так жестоко она со мной обошлась? Зачем пощечины и синяки на груди? » А потом Линда почувствовала, как на нее капают слезы, а жаркий язык Линды слизывает их одну за другой. Она облизывала Катрину как кошка, плача, лаская и прося прощения.

– Что ты делаешь, – лепетала Катрина...

Тут губы Линды слились с нижними губами Катрины. Линда была намного опытнее, и она доказывала это каждым прикосновением. Внимательно следя за нарастанием неистовства, в которое ввергалась жертва, Линда останавливалась и удваивала страдания, то удаляя наступление оргазма, то приближая его. И вдруг Катрина поняла, что игра в любовь, хоть и грубая, унизительная, прекрасна, как сама природа.

Если бы враг рода человеческого увидел этих двух нагих женщин, то он мог бы подумать, что в его сети попалось сразу две заблудшие души, но, как известно, вход лукавому в монастырские кельи строго запрещен.

Проворный язык Линды колол и давил, как кинжал наемного убийцы, глубоко вонзаясь, а потом выскальзывая.

«Вот это подруга, вот это страсть! – думала Катрина. Быстрый язык пивоварки не знал преград. Тонкие и плотные губы обхватили бугорок так, как хватала их матушка Изольда.

Линда была злее голодной волчицы...

Сколько времени это продолжалось, Катрина не помнила, она была зацелована, смята и стерта... От щипков она вскрикивала, но тихие ласки подруги вливали в нее новое, незнакомое чувство. Катрине запомнились ее нежные руки, неутомимые губы, но больше всего – язык, проникающий так глубоко, так сладко...

Линда лежала, вне себя от восторга, и едва способна была сдержать страстные стоны.

– Бедняжка Катрина, – улыбнулась Линда, – я сделала тебе больно, но все же мы будем добрыми друзьями! – она достала из тайника кувшин с темным крепким пивом, предназначенным исключительно для гостей мужчин и печенья. Катрина не заставила себя долго просить, и начала усердно лакомиться, так как после игр у нее разыгрался аппетит.

Линда была иссушена, хотя через край наглоталась пива. Катрина, опьянев с непривычки, отплатила ей тем же, и хотя поначалу не очень верила в свои способности, но вскоре убедилась, что может быть таким же искусной любовницей, как и она.

– Линда! – Катрина билась в судорогах, не понимая, где она и что с ней.

Ночью Катрине приснилось, что она лежит в лодке посреди озера. Она открыла глаза от яркой вспышки света. Прямо перед ней в воздухе висела икона. На ней изображена женщина в черном, руки расположены так, словно у нее должен быть младенец. «Надо взять икону и отнести в монастырь! » - поняла она. По дороге она увидела очень много крестиков. Они были буквально везде: в воздухе, на земле и в воле.

«Что за бред мне приснился! » – Катрина проснулась, прижалась теснее к Линде, и снова уснула. Начало сна было такое же, картинка в картинку, но продолжение немного другое: в монастыре стояли скамейки, заполненные зрителями, а посередине стоял аналой. Эта специальная наклонная подставка для чтения Библии было усовершенствована специальными ремнями для привязывания конечностей провинившихся монашек. Ремни использовалась по назначению лишь в том случае, когда провинившейся было назначено довольно большое количество розог и было проблематичным удержать ее в надлежащем для наказания положении.

– Что случилось? – спросила Катрина. – Почему вы тут собрались?

Ответом было молчание.

– Возьмите крестик, или я умру! – сердце Катрины сжалось от ужаса. Она поняла, что стоит совершенно голая перед толпой!

– Сегодня будет принесена искупительная жертва! – услышала Катрина голос сверху.

Трое мужчин схватили ее и протащили к аналою. Налитые полушария грудей соприкоснулись с холодной поверхностью стола, и от этого девушка проснулась в холодном поту. Рядом спокойно похрапывала Линда. «Вещий сон! » – подумала Линда.

Перед утренней молитвой Катрина еле стояла на ногах.

После этой ночи между монашками зародилась любовь. Подруги едва могли дождаться отбоя, чтобы поскорее встретиться в кровати. Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал в Катрине жар невыразимых чувств, которые разбудил в ней монастырь. В общем, веселье духа, излучаемое грешной матушкой Изольдой, передавались всем сестрам. Не было внутри монастырских стен и тени уныния или той иссушающей душу отрешенности, которые так часто иссушают души монашкам. Устав был достаточно строг, но матушка Изольда почитала молитвы искренним покаянием за первородный грех. Она сумела пробудить в сестрах это понимание смысла молитвы, и все, что им надлежало совершать для соблюдения устава, было исполнено жизнерадостности и добросердечия, которые вносили проблески высшего бытия в земную юдоль. Сестры проводили бесконечно сладкие часы, а время от времени каялись, и получали изрядную порцию розог...

Глава шестая. Моррис

Женщина – это химера, ее внешность приятная, прикосновение смрадное, ее

общество – смертельно опасное. Она горька как смерть, как дьявол, потому что

дьявол и есть смерть

Яков Шпленгер "Молот ведьм"

Хелен, монашка, ухаживающая за монастырским пони, ничем не выделалась среди сестер. Никто бы не сказал, что монашкой является обладательница этого милого личика, карих раскосых глазок, доставшихся от кельтских предков, небольшого носика, слегка вспухших губок, курчавых каштановых волос, и стройной фигурки. На первый взгляд, не монашка, а настоящий ангелочек, не расстающийся с четками и молитвенником. После жуткого изнасилования, учиненного паломниками, родители не нашли ничего лучшего, как отдать слегка тронувшуюся умом девушку в монастырь, для поправки душевного здоровья.

Матушке Изольде казалось, спокойная размеренная монашеская жизнь пошла на пользу Хелен. Никто бы не сказал, что под этим ангельским личиком прячется страстная женщина. В обязанности послушания Хелен входил и уход за Моррисом, упрямым и своенравным животным. Все монашки старались держаться подальше от этого лохматого, низкорослого и очень вредного животного. Послушание было весьма суровым: Моррис любил кусаться, а Хелен сумела найти с ним взаимопонимание.

Стараниями монахини серый с черными пятнами пони всегда был чист, вычищен и весело ржал, увидев приближающихся монашек.

– Факт, в этом животном живет нечистая сила, – рассуждала Катрина, разок пообщавшись с Моррисом. – И почему он так любит кусать, и именно за попу? Не понимаю, как Хелен умудряется с ним управляться?

Катрина была только рада, что ей в качестве послушания достались цыплята. Только вот заглядывая в конюшню за соломой, Катрина стала замечать в глазах животного какой-то мужской интерес.

– Господи, помилуй несчастную Хелен! – крестилась Катрина и старалась как можно скорее покинуть конюшню.

Матушка Изольда, от глаз которой в монастыре было не скрыться, несколько раз исповедовала Хелен, но ничего не добилась.

– Эх, грехи мои тяжкие, – вздыхала матушка Изольда, как говорил Тертульен: "Ты должна всегда пребывать в трауре, лохмотьях и раскаянии, чтобы искупить свою вину за погибель рода человеческого. Женщина, ты врата дьявола, ты первая прикоснулась к древу Сатаны и нарушила божественный закон". – Вот искупаем мы грехи наши!

– Нечистая сила, – монашки крестились и старались держаться от пони подальше.

– Может, продать его Аврааму на колбасу? – шушукались они.

Впрочем, настоятельница любила пони, подарок одного графа, и не спешила с ним расставаться. Хелен усердно молилась, и выполняла послушание.

– Ну что, чудо-юдо лохматое, опять репейников на хвост нацеплял? – Хелен взяла гребенку и принялась за пони. – И когда же ты уймешься?

В ответ лошадка только фыркала, да похотливо поглядывала на монашку. «Будь наш Моррис мужчиной, – мечтала монашка, – впрочем, и конем ему тоже неплохо быть! Кормят, поят, чистят, работой не перегружают. Одним словом не жизнь, а жизнь в монастыре! Зачахнет животное без подружки! »

Помолившись, монашка начала собирать Морриса на службу: надо по монастырским делам съездить в ближайшую деревню, повидать Авраама и сделать заказ на новую партию лечебных микстур.

– Не мотай головой, упрямец, – она надела уздечку, – дам хлебца!

Уговаривая лошадку таким образом, женщина положила вальтрап, закинула на спину Моррису седло. Хорошо, что пони был низкорослым, и маленькой Хелен не приходилось тянуться.

– Какой ты у меня лохматый! – монахиня начала застегивать подпругу и как бы случайно схватила конский пах. – Надо ехать, а тебе бы сейчас кобылку! Может, согласятся деревенские тебя развязать?

Пони встрепенулся и фыркнул от негодования. Весь монастырь знал, что Моррис девственник, как тот монах, что дал благочестивый обет безбрачия.

– Ну, что же ты, – монахиня, решив, что Моррис захочет кусаться, сильно испугалась, и отдёрнула руку, – я тебя в обиду не дам! Ешь свой хлеб, и поехали!

– Эй, Хелен, – женщину позвала Катрина, – я возьму соломки для цыплят!

Катрине не удалось стать свидетельницей выходки Хелен.

– Конечно! – монахиня перекрестилась и по-женски уселась в седло.

– Прости меня, грешную! – подобрав одеяние, монахиня погнала коня по полю. – Интересно, а как бы ты себя вел, увидев молоденькую кобылку? Вот у людей все просто! Увидели паломники меня, грешную, и все!

Монашка вспомнила гнилые зубы и пропахшее чесноком дыхание насильников. Вокруг мирный сельский пейзаж не предвещал никакой беды. Светило солнышко, порхали бабочки, и даже ворон, вестник несчастий, не каркнул ничего девушке вслед, решив полакомиться конским навозом с не переваренными зернышками овса.

Вот только с молитвами во время поездки не получилось. Моррис бежал тряской рысью, и нежная плоть похотливой монашки терлась о седло.

Тут уж стало не до молитв. Вспомнились похотливые мужские руки, срывающие с нее одежду и растягивающие несчастную жертву на траве. В те времена паломники, путешествующие от одного святого места к другому, мало отличались от разбойников и с женщинами поступали как с законной военной добычей. К сожалению, юная Хелен тогда убежать не успела…

– Подожди, мой хороший, – монахиня, отъехав от монастыря подальше, засунула для усиления ощущений себе в непоказуемое местечко два шарика из слоновой кости, скованные цепочкой.– Вот теперь ехать куда веселее!

Пони с интересом наблюдал за ней, потом съел предложенный кусочек хлеба и позволил монашке снова сесть в седло.

«Этой игрушкой научила меня пользоваться матушка Изольда, – думала Хелен, вспоминая первые ночи в монастыре. – Добрая она женщина! Я точно знаю, что второй такой пары у нее нет! »

Не проехав и половину дороги, Хелен почувствовала, что благодать спускается на нее. Ноги затряслись, тело выгнулось дугой, а душа воспарила к небесам. Монахиня уже не могла ехать спокойно, и ударила пони пятками, позабыв, кто она и где находится. Пони с рыси перешел на галоп, а, увидев ручеек, не остановился, а перепрыгнул через него!

– Неужели меня берут на небо живой? – успела подумать монашка прежде, чем ударилась носом в землю.

Разумеется, Хелен не была первоклассной наездницей, а Моррис не был скаковой лошадью, так что исход прыжка был вполне предсказуем.

«Все мужики, даже лошади, грубые потные животные! » – подумала монашка, очнувшись в траве. Пони смотрел на нее с совершенно невинным видом.

– Противное животное! – женщина оказалась на траве с задранным подолом. – Прямо как тогда…

Моррис, сунув морду монашке между ног, принюхался.

«От этого двуногого создания вкусно пахнет течной самкой! » – Моррис высунул язык и слизнул вкусную солоноватую жидкость. Потом, фыркнув, проложил занятие, а Хелен решила ему не препятствовать. Приключение получалось уж очень пикантным.

– Продолжай, мой хороший! – монашка приподняла таз и широко развела коленки, чтобы лошадке было удобнее.

Пока Моррис слизывал остатки сока, монахиня успела кончить еще два раза, а потом, приглядевшись к похотливой конской улыбке, испугалась страшных зубов, и оттолкнула голову похотливого животного.

– Грех-то какой! – монашка одернула рясу и поехала в деревню. – Странно, он так любит кусаться, а меня пожалел!

Пони трусил по тропинке так, как будто ничего не случилось. Монашка благополучно вернулась обратно и в церкви долго рассматривала старинные витражи, изображающие настоятельницу с розгами и монашку, собиравшуюся продеть руки в цепи.

«Наверное, две сотни лет назад монахини тоже грешили, – подумала Хелен, – и наказание было соответствующее! Признаться на исповеди или не признаться? »

Перспектива ложиться на скамейку под розги благочестивую Хелен совсем не радовала, но ощущение общения с Моррисом было каким-то уж очень грешным, и оттого очень сладким. Вечером Хелен снова пришла на конюшню.

Увидев ее, Моррис фыркнул и замотал головой. Взгляд пони из-под челки был каким-то заговорщеским.

– Вроде тихо, – Хелен оглядела конюшню, но не заметила Катрины, мирно дремавшей на сене. – Значит, никого…

Хелен не имела никакого опыта, и не осмотрела конюшню как следует, а зря. Катрина после бессонной ночи с Линдой зашла в сенник и, не отсчитав и трех бусинок на четках, сладко уснула.

– Кар-р! – только ворон вдруг каркнул во дворе.

Услышав ворона, Моррис дёрнулся, зубами схватил монашку за рясу и едва ее не порвал.

– Что ты делаешь? – монахиня с ужасом вскрикнула. – Неблагодарное животное! Может, высечь тебя плеткой, чтобы ты не прыгал через ручейки? – Хелен, помолившись, взялась за скребницу и принялась чистить Морриса.

Впрочем, все молитвы вылетели из головы, когда монахиня увидела, что Моррис по-своему, по лошадиному, ее хочет!

– И почему матушка Изольда не купит тебе подружку? – Хелен, закрыв дверь на засов, стала раздеваться. – Честное слово, я великая грешница, – она вся дрожала от возбуждения, – гореть мне в геенне огненной!

Ее щеки пылали огнем, а тело бросало то в жар, то в холод. С одной стороны, перспектива розог, а с другой…

Пони с удивлением смотрел на монашку: смущенная с растрепанными волосами, она издавала приятный запах, сводивший животное с ума.

Катрина, смотрела страшный сон: отец собрался ее высечь, и привел посмотреть на экзекуцию не только братьев, но и прадедушку Максимилиана.

– Сегодня мы накажем нашу великую грешницу! – Максимилиан руководил экзекуцией. Напрасно Катрина молила о милосердии. Казалось, все мужчины в ее роду сошли с ума и ходят только одного: надругаться над ее несчастным телом. Из сонного кошмара ее вывел стон Хелен.

– Вот это да, – прошептала она, увидев Хелен, танцующую нагишом перед лошадкой, – у нас что, в монастыре не только привидения, но и ведьмы есть?

Взгляд Хелен излучал похоть круче, чем матушка Изольда при первом близком знакомстве. Казалось, ее глаза просто искрились от желания и возбуждения.

Мало того, что монахиня стояла перед конём совершенно без одежды, она взяла большую морковку, вставила ее между ног и повернулась к животному.

– Хочешь? – спросила она. – Свежая, сладкая!

Пони подошёл, и начал обнюхивать промежность.

– Мой маленький Моррис! – монахиня улеглась на солому и раздвинула ножки!

«Вот это Хелен! – подумала Катрина, высунувшись из убежища. – Кто бы мог подумать! »

Пони, схрупав морковку, начал облизывать выбритое местечко.

– Прости ее грешную! – Катрина шептала молитву.

Тишину на конюшне прервал нежный стон: Хелен вздохнула, выгнулась дугой, и, простонав что-то нечленораздельное, без сил упала на солому, но пони не собирался останавливаться.

Моррис не торопясь, облизывал монашку между ног, видимо соленая жидкость, выделившаяся после оргазма, пришлась ему по вкусу. Катрина была сама в полуобморочном состоянии от пережитого зрелища: между ног зачесалось, и очень захотелось в свою келью, в объятия строгой подруги.

Моррис облизнулся, тряхнул головой и встал в ожидании подачки. Монахиня, поняв, что Моррис вполне заслужил награду, протянула еще одну морковку, но тот впервые в жизни отказался, и тихонечко заржал!

– А, ты тоже хочешь? – монахиня, увидев возбуждение Морриса, нырнула ему под брюхо, обхватила член рукой, и принялась облизывать. От прикосновений рук и языка член рос прямо на глазах!

Пони весь напрягся, присел на задние ноги. Катрина видела, как вздулись вены на ногах и боках лошадки. «И почему Моррис ее не кусает? – подумала Катрина. – Неужели ему это нравится? »

– Вот это страсть! – тихо сказала Катрина, подобравшись поближе. – Наверное, Хелен ведьма и знает лошадиное слово! А меня это чудовище за попу укусило, и так больно!

Одними ласками и лизанием дело не закончилось. Монахиня, потеряв остатки стыда, встала на четвереньки.

– Вот это да, – прошептала Катрина, – кажется, пони только этого и ждал.

Огромный член вошёл в женщину и начал быстро двигался. Конюшня наполнилась похотливыми стонами грешной монашки.

«И как ее не разорвет? – подумала Катрина. – Хорош наш ангелочек! Как говорил мой папа, в тихих девонширских болотах черти водятся! »

Животное храпело и ритмично двигалось, штурмуя тело похотливой монашки.

– Ох! Ах! – монахиня стонала.

– Уф! – фыркал пони и мотал головой.

– Нет! – Хелен громко вскрикнула и затряслась в судорогах, поджав свои длинные ножки в коленках под себя, обхватив их руками.

«Только подумать! Ей понравилось! – подумала Катрина. – Впрочем, пора мне прятаться. Если Хелен меня увидит, могут быть неприятности! »

Одевшись, монахиня ушла из конюшни. Катрина, немного подождав, вышла следом. В келье ее ждало полное разочарование: Линда выпила столько микстуры Авраама вместе со свежим пивом, что играть отказалась.

Всю ночь Катрине снились кошмары: отец то угрожал ремнем, то ставил перед собой на колени, то вдруг превращался в похотливого пони! К тому же Линда храпела, как матрос. Измученная Катрина заснула лишь под утро, после того, как честно поработала пальчиком со своим клитором.

Катрина не стала выдавать Хелен, но приключение в конюшне не прошло незамеченной для матушки Изольды. Преодолев всю свою скаредность, она купила для Морриса кобылку, но тот не хотел на нее даже смотреть!

– Ну, что за напасть такая? – сетовала матушка, и подвергла Хелен строгому допросу. На исповеди монашка признала, что уже давно живет с пони.

Правда всплыла наружу, и теперь Хелен должна была своим телом ответить за грех с помощью поста и покаяния.

– Ты поможешь мне? – Линда, взяв в компанию Катрину, собралась нарезать прутьев для покаянного ритуала. – Ты ведь не участвовала пока в покаянной церемонии! Что поделаешь, мы грешим, мы и каемся!

– Вот смотри, – учила она девушку выбирать прутья, – надо резать гибкие и ровные, толщиной с мизинец у основания. Затем очищай от листьев и складывай в корзину!

– А сколько резать? – Катрина с ужасом подумала, что такие розги будут припасены и для ее тела.

– Чем больше, тем лучше! Всегда надо иметь запас, – пояснила Линда, – мало ли, что… И вообще, прутья должны вылежаться в рассоле.

– Это что б больнее было? – Катрина вспомнила зуд, по три дня не проходившей после тонких школьных прутиков.

– Ну и для этого тоже! – Линда попробовала прут в воздухе. – Ведь она пробуждает ум, стимулирует память, ну и принуждает к покорности и смирению!

Глава седьмая. Призрак девичьей башни

– Кар! – На этот раз ворон положил глаза на четки Катрины.

Птица, терроризирующая монастырь, обожала все блестящее. Четки Катрины ворону сразу понравились, и теперь надо было только улучить момент, когда она зазевается.

– Катрина, – раздался голос матушки настоятельницы, – ты приготовила корм цыплятам на ужин?

– Сейчас, матушка! – девушка отвернулась, и ворон, спланировав к оставленным без присмотра четкам, тут же унес их в башню.

– Нет! – девушка бросилась за вороном, но было уже поздно.

«Я проворонила матушкины четки! – душа Катрины сжалась в комок. – Теперь меня не просто высекут, а семь шкур спустят! »

Ложиться под розги девушке совсем не хотелось. Только на прошлой неделе она помогала держать монашку, уличенную матушкой-настоятельницей в любовной связи с монастырским пони.

Расправа была очень жестокой. Молодую женщину заставили догола раздеться и лечь на скамью. Со стороны монашкам казалось, что распластанное тело ждет порки, шелеста разрезаемого прутом воздуха, хлестких обжигающих ударов. Матушка Изольда обожала эту привычную картину.

Мертвенно-серыми губами приговоренная шептала покаянные молитвы: "Gloria" и "Confiteor" [«Слава» и «Каюсь» – католические молитвы – прим. переводчика]. Они повторялись монашками перед поркой несколько раз, ибо так матушка Изольда добивалась очищения душ кающихся ото всех грехов.

Она провозглашала "Gloria", и монашки подхватывали: "Gloria in excelsis Deo" [«Слава в вышних Богу! »]. В этот момент Катрине показалось, что небеса разверзаются над покаянной скамьей, и душа приговоренной устремляется к Богу. То, что порка в монастыре не имеет ничего общего с тем, что вытворяли с девочками в школе монахи-учителя, Катрина поняла сразу. Вместо тоненьких прутиков, связанных в пучок, оставляющих болезненные, но быстро проходящие следы, в монастыре использовались длинные ивовые прутья толщиной в мизинец, заранее вымоченные в соленой воде. Тут придерживанием за спину или зажатием головы между ног не обойтись. Приговоренную к покаянию или привязывали, или крепко держали помощницы. Катрине пришлось сесть провинившейся на ноги, а Линда села на голову. Матушка-настоятельница произнесла короткую речь, обвинив монашку не столько в грехе, сколько в том, что развращенный пони теперь не смотрит на кобылок, и от этого монастырю прямой убыток: жеребята не будут рождаться, и призвала всех помолиться.

«Ее сейчас будут пороть! »– подумала Катрина, с шипением втягивая в себя воздух. Пятки приговоренной уперлись прямо в промежность Катрине.

От первого удара монашка застонала, а на теле вспухла и тут же опала красная полоса.

Матушка Изольда нанесла второй удар, в дюйме от предыдущего, и еще один, чуть ниже ягодиц. От щелчка кончика прута на нежном теле показалась кровь, а монашка отчаянно взвизгнула.

«Боже, нет ничего унизительнее публичного наказания, – подумала Катрина, – хуже будет, только если прутья возьмет мужчина! »

Порка была суровой. Монашка подпрыгивала, выгибалась дугой и пяткой давила в промежность Катрине так, что девушка умудрилась испытать к концу порки настоящий оргазм: горячая волна была такой сила, что она еле усидела на ногах кающейся грешница. Краем глаза она видела, что Линда, зажавшая между своих ног голову провинившейся, чувствует то же самое.

Вскоре иссеченная грешница настолько обессилена, что не могла даже кричать, из нее вырывался лишь слабый хриплый стон, и тогда матушка Изольда милостиво прекратила наказание

Несчастную монашку после порки унесли на рогоже в келью. Сил самой встать со скамейки у нее не было. Линда пошла отпаивать несчастную пивом, а заодно и изнасиловала.

Неудивительно, что страх перед розгами матушки-настоятельницы был у новенькой так велик, что «Будь, что будет! » – Катрина решилась войти в девичью башню.

Внутри старой башни было безмолвно, лишь звук шагов отзывался глухим эхом. Нельзя описать словами то ужасное положение, в котором очутилась Катрина. На чердак вела изношенная временем дубовая лестница, шатавшаяся и скрипевшая при каждом шаге.

– Господи, прости меня, грешную! – она с трепетом вступила на первую ступеньку.

Скрип показался девушке громом среди ясного неба.

– Нет! – раздался незнакомый голос и свист хлыста. – Не надо!

«Прости меня, грешную! » – Катрина крестилась и шептала молитвы. Казалось, что на чердаке кого-то секут, причем на смерть! Каждый скрип ступеньки отдавался в сознании отчаянным визгом и свистом хлыста, рассекающего нежную плоть.

«Я действительно это слышу, или мне только кажется? – подумала она, пожалев о смелом решении. – А не лучше было бы лечь под розги? Я, и одна в таком безотрадном месте! » Она мысленно обратилась ко всем святым на небесах с горячей мольбой о помощи и продолжила путь наверх.

На верхней ступеньке наваждение кончилось. Порка прекратилась, и Катрина испытала что-то похожее на радость, увидев слабый, мерцающий луч застилаемой тучами луны, проникавший сверху, где часть потолка, по-видимому, обвалилась.

Наконец, она толкнула дверь, ведущую в роковую келью, и с трепетом вступила под мрачные своды, откуда до нее донеслись вздох и шаги. Катрина сделала еще несколько шагов вперед и вдруг увидела женскую фигуру, прислонившуюся к стене.

– Святые угодники! – монашка перекрестилась, прошептала «Ave Maria», но призрак и не думал исчезать.

При появлении Катрины привидение посмотрело на перепуганную девушку.

– Молодец, – призрак строго посмотрел на монашку, – не забыла молитвы! Впрочем, я и сама молитвы умела читать!

Внешний вид призрака представлял впечатляющее зрелище. Казалось, это совсем юная девушка, примерно одного возраста с Катриной, на шее несчастной болталась петля, а через бледное хрупкое тело просвечивался лунный свет. На призраке не было никакой одежды, а волосы были растрепаны.

– Дитя, родившееся под несчастной звездой! – воскликнуло оно глухим голосом. – Ты пришла за четками? Или для того, чтобы проникнуть в тайны будущего?

Зловещим было лицо призрака, когда он произносил эти слова, и они прозвучали в ушах Катрины, словно похоронный звон.

– Простите, что я нарушила ваш покой! – запинаясь, ответила монашка. – Да, я совершила множество грехов и до того, как попала в монастырь, и успела согрешить и в этих стенах! И ворон украл мои четки!

– Возьми их, глупая девушка! – призрак показал на пропажу, лежавшую на полу.

Бусинки казались мертвенно-холодными. Прижав четки к груди, девушка была не в силах пошевельнуться.

– Ха! – произнес призрак. – Отсчитывай молитвы! Наивная и глупая девушка! Звезда твоей судьбы уже меркнет на небесах. Посмотри на запад! Вот планета, что сияет так ярко на ночном небе! Это звезда, под которой ты родилась. Когда в следующий раз ты увидишь ее, падающую вниз, как метеор, через все полушарие, вспомни о моих словах. Будет совершено страшное действо, и ты – тот, кто его содеет! Впрочем, ты можешь спастись, если уговоришь матушку-настоятельницу совершить похоронный обряд и поставить крест на мою могилу!

В этот миг из-за темных облаков, медленно ползущих по тверди, выглянула луна и пролила мягкий свет на землю. Объятая ужасом Катрина не смогла промолвить в ответ ни слова. Она стояла, словно завороженная.

– Ты думаешь, я покончила с собой? – спросил ее призрак. – Ошибаешься! На самом деле я вполне заслужила христианское погребение! Сэр Томас вот в этой самой комнате имел меня, так, как имеют почтенных горожанок, когда город на три дня отдается на милость захватчикам, а слуги ему помогали. А перед самым концом, схватив меня волосы, он развернул мою голову, и засадил большой и горячий член мне в рот, навсегда закрыв мне этим грехом путь в царствие небесное!

«Мне тоже пришлось это пережить, – подумала Катрина, – только насильником оказался мой собственный папа! »

– Сэр Томас был подвержен приступам безумия, – призрак продолжил печальный рассказ. – Я была в его доме пленницей и игрушкой! Дня не проходило без унижений побоев или насилия. Каждый раз мое сердце сжималось от ужаса, когда я видела огоньки безумия в глазах Томаса! А я полюбила его, и позволяла делать с собой все, что он захочет! Это мой самый страшный грех! Во время очередного приступа он пришел ко мне и на руках понес на крепостную стену. Тщетно я звала на помощь и молила о пощаде:

«Дорогой Томас, это я, пощади меня! »

Он слышал... но не обращал внимания и ни разу не приостановился, пока не достиг последней ступеньки. Внезапно исступление сошло с его лица, и появился куда более страшный, но более сдержанный взгляд несомненного сумасшедшего.

«Надвигается темная туча, – заявил он, – и, прежде чем вновь засияет это полное светило, ты умрешь! »

Напрасно я просила пощады.

«Какой ужас! – думала Катрина. – И это происходит со мной! Я разговариваю с призраком! »

Голос покойной Хелен терялся в гневных раскатах грома: погода снова испортилась, как и в тот день, когда несчастную Катрину увозили в монастырь:

– Сэр Томас со страшным воплем схватил меня за горло, в то время как я молила о милосердии, – продолжило привидение, – после короткой борьбы глухой хрустнули мои позвонки, а моя душа отправилась в чистилище.

Увидев мое бездыханное тело, рассудок у него прояснился, и по возвращении здравого ума сэр Томас приказал слугам повесить меня на дереве, около монастыря, как самоубийцу, и тем самым обрек мою душу на вечные мучения. Теперь только ты можешь мне помочь! Ни одна монахиня за все эти годы не рискнула подняться на этот чердак!

Темные тучи плыли над горизонтом, а вдали раздавался глухой гром. На западе все еще была видна роковая звезда, ныне сияющая каким-то болезненным светом. В этот миг блеск молнии озарил всю комнату и отбросил краевое мерцание на стеклянные четки, лежащие на полу.

– Подожди, – Катрина набралась смелости, – матушка Изольда рассказывала, что сэр Томас страдал всю оставшуюся жизнь, его законные дети умерли по разным причинам, и он умер, не оставив прямых потомков, но перед смертью усыновил одного из своих незаконнорожденных детей!

– Это был мой и его сын! – уточнил призрак. – И теперь отец Джон, унаследовавший худшие качества сэра Томаса, курирует этот монастырь. Проклятие и безумие лежит на нем, так же, как и на всем роде убийцы. А теперь возьми свои четки и уходи! И запомни, сторонись монастырского склепа ради своей же жизни или, что много дороже, своего вечного счастья! Ибо я скажу тебе, Катрина, что лучше было б, если б ты вообще не рождалась! Этот мир плохо приспособлен для молодых и красивых девушек, – призрак засмеялся, издавая неземные демонические вопли, в яростном порыве бросился в окно вниз головой, и исчез, не долетев до земли.

Туча между тем продолжала плыть... она достигла луны, та потускнела, потемнела и, в конце концов, скрылась во мраке.

Выходка с четками не прошла для монашки безнаказанно. От розог матушки на этот раз она убереглась, но в течение многих дней душевная лихорадка, полученная от посещения страшной башни, не ослабевала. Ночью она часто начинала бредить и в часы безумия говорила с призраком из девичьей башни.

Постепенно Катрина внешне стала спокойнее, но тем глубже в душу проникало пагубное пламя. Образ призрака с петлей на шее продолжал преследовать Катрину, она металась на своем ложе и взывала к святым, но не о том, чтобы они спасли ее вечную душу!

Линда, бывшая свидетелем мук Катрины, обо всем докладывала матушке и отпаивала подругу пивом. Даже в любовных ласках девушка не находила теперь удовольствия. Микстура аптекаря Авраама тоже не помогла: Катрина выпивала почти все, и на долю Линды просто ничего не оставалось. Матушка Изольда была потрясена такими очевидными симптомами душевного расстройства.

– Время вылечит! – решила она.

Глава восьмая. Неудачное лечение черной меланхолии

– Кар! – черный ворон очень обиделся, когда лишился ворованной добычи, и мечтал отмстить смелой монашке, рискнувшей подняться на его чердак. – Кар-р!

Кроме того, птице хотелось есть. Тут, как на грех, хохлатая курица вывела гулять свой выводок во двор. «Лучше добычи и не придумать! – подумал ворон. – Конечно, во дворе сидит монашка, у которой я украл четки, ну да мне не впервой! »

Ворону повезло. С того самого дня, когда призрак предсказал Катрине несчастье, ее душа пришла в состояние самого тяжкого уныния, а постоянное лицезрение девичьей башни словно наложила угрюмую печать на ее чело. Мать-настоятельница делала все, что было в ее силах, чтобы смягчить его тоску, но меланхолия не ослабевала.

В те времена средством лечения меланхолии номер один были розги, врачи, отправляясь к пациентам, не забывали ими запастись, и добрая матушка давно собиралась воспользоваться этим способом, но повода не находилось. Катрина жила, не нарушая дисциплины, и честно несла послушание на птичнике.

Конечно, ворон всего этого не знал, он высмотрел добычу и теперь собирался позавтракать. Курица, хоть и глупая птица, увидев разбойника, подозвала цыплят под крылья и стала медленно отступать в сторону Катрины, надеясь на защиту человека.

Ворон не стал ждать, а сел рядом с курицей на землю, и схватил ее клювом за крыло. Хохлатка, потеряв равновесие, упала. Ворон тут же оказался среди цыплят. Удар страшным клювом по голове цыпленка, и через секунду ворон полетел в башню, держа в лапах добычу. Курочка огорченно кудахтала, а Катрина закричала:

– Кыш!

Но было уже поздно. Разумеется, нерадивость Катрины была тут же оценена настоятельницей, и причина для наказания нашлась.

– Катрина, – строго сказала матушка Изольда, – ты ведь понимаешь, я обязана наказать тебя!

– Наказывайте, – покорно согласилась девушка, – я буду молиться за вас!

Наказание было назначено на следующий день. Линда в честь такого случая запаслась свежими розгами. К великому сожалению матушки Изольды, из-за начавшейся войны многие постоянные гости уехали добывать славу, и желающих высечь Катрину, сделав посильный взнос в монастырскую казну, не нашлось.

– Придется мне самой взяться за розги! – решила матушка после молитвы. – Ох, грехи мои тяжкие!

Девушка покорно разделась и легла на скамью. На ее лице застыла маска безразличия и отрешенности. Даже когда монашки-помощницы сели ей на ноги и на голову, приговоренная не выразила протеста. Золотые минуты, когда читались покаянные молитвы, не изменили поведения Катрины.

«Никакого страха, никакого душевного трепета! – подумала матушка Изольда, стряхивая с прута капли соленой воды. – Ну, может, хоть сейчас ее проймет! »

«Ничего, – матушка Изольда провела по ожидающей попке ивовым прутом, – будет тебе и лечение, и воспитание и наказание в одном флаконе, как микстура Авраама, нашего аптекаря! Придет время, я и до него доберусь, обращу в христианство, чтобы драть семь шкур с нас, грешных, ему неповадно было! » Прикосновение заставило Катрину задержать дыхание и замереть в ожидании, когда нежное касание сменится знакомым с детства пламенем удара. Матушка Изольда не торопилась, и Катрина успела мысленно прочитать два раза Pater Noster, пока матушка не решила приступить к наказанию.

– Я выбью из твоего тела меланхолию! – матушка, размахнувшись, опустила прут на попу девушки.

– Ай! – вырвалось у Катрины. Боль, острая как нож, пересекла ягодицы, уступив место зуду.

Матушка не торопилась, надеясь, что порка вернет девушке вкус к жизни. Кончик прута при втором, более сочном ударе оставил кровавый след на бедре несчастной.

Она секла, против обыкновения, безжалостно. После первого десятка ударов яркое адское пламя боли охватило все тело несчастной, но зажигательного «танца ягодиц» ни зрительницы, ни помощницы, удерживающие Катрину на скамейке, ни настоятельница, так и не дождались.

«Не получилось! – отбросив, прутья и взглянув на распухшую от порки попку Катрины, она почувствовала укол жалости. – Да, таким образом меланхолию не вылечить! »

Даже монашкам, обожавшим смотреть, как секут других, порка Катрины удовольствия не принесла.

«Похоже, – подумала матушка Изольда, – этот способ, весьма эффективный в обычное время, не сработал! Только бы не чахотка! »

Катрину унесли в келью, а матушка Изольда, заметив, как из глаз девушки текут слезы, вздохнула и перекрестилась. Наказание за цыпленка получилось уж слишком строгим даже по монастырским меркам.

«Может, позвать аптекаря Авраама и попробовать кровопускание? – думала она, молясь о здоровье Катрины. – Нет, после него придется весь монастырь заново святить! »

После наказания меланхолия не улетучилась, наоборот, на душе девушки было тревожно и мрачно. Крепкое пиво, что приготовила Линда, тоже не принесло облегчения. Думая доставить ей радость, матушка Изольда освободила Катрину от работы на птичнике, сделав смотрительницей старинного склепа, того самого, куда категорически запрещал ей спускаться призрак.

– По крайней мере, обитатели склепа никуда не денутся! – объяснила она свое решение. – Поставишь свечи, подметешь пол и грусти, сколько твоей душе угодно.

«Все равно жизнь моя кончена, – думала девушка, спускаясь в первый раз в склеп. – Видимо, так уж мне начертано в книге судеб! »

Разнообразие в распорядок и одиночество Катрины внесло прибытие неожиданного гостя. Некий отец Гай, в прошлом доблестный рыцарь, а ныне монах и чернокнижник, решил отсидеться в монастыре после того, как его опытами во Франции стала интересоваться Инквизиция, не столь могущественная, как сто лет назад, но вполне способная отправить еретика, чернокнижника и шпиона на костер. Каким-то чудом, возможно не без помощи злых сил он успел бежать в Англию. И как раз в его лице для Катрины подоспела неожиданна помощь.

Глава девятая. Роковая охота чернокнижника

– Кар-р! – ворон облетал монастырь в поисках добычи. – Кар-кар-р!

– Опять раскаркался, разбойник! – матушка Изольда показала отцу Гаю на гадкую птицу. – Никто пристрелить его не может!

– Почему не может? – удивился гость. – Я не всю жизнь ношу монашеское одеяние. Арбалет в руках держать умею. Ставлю бочку пива!

Участь разбойника, таскавшего цыплят из курятника и не раз предвещавшего монастырю и его обитательницам беду, была решена!

Короткая стрела, пушенная из страшного метательного инструмента, оборвала жизнь черного ворона на лету. На прощание он успел каркнуть в последний раз, предвещая несчастье своему убийце.

Пиво отец Гай распил вместе с монашками во время вечерней трапезы.

– А это что за цветок? – спросил он матушку-настоятельницу, показав на грустную молодую монашку.

– Это Катрина, – ответила та. – Второй год в монастыре живет. К сожалению, она страдает черной меланхолией, и мне никак не удается ее вылечить.

– Ну, так и в этом я могу помочь! – отец Гай посмотрел на девушку. – Мой метод стар, прост и очень эффективен.

– А лекарства очень дорогие? – поинтересовалась матушка Изольда. – Наш монастырь не богат, хотя знавал и лучшие времена! Авраам, наш аптекарь, совсем совесть потерял, такие цены заламывает…

– Думаю, ваша обитель не разорится! Это старинное и очень дешевое средство было разработано язычниками в Египте за три тысячи лет до прихода Спасителя! Завтра в полдень начнем лечение. Мне понадобится одна помощница и кое-какие приготовления. И еще, всем надо помолиться о хорошей погоде! Солнышко нам поможет.

Утром монашки выстроились в круг на монастырском дворе, чтобы своими молитвами помочь отцу Гаю в лечении Катрины, а заодно и оценить врачебные таланты гостя. Погода стояла отличная, как раз для того, чтобы заняться лечением на свежем воздухе. Свежий ветерок разогнал облака, и на монастырь светило солнце.

Катрина стояла посереди круга, опустив глаза. «Пусть делают со мной все, что хотят, – решила она – мне все равно! »

– Сними с себя все монашеское одеяние! – приказал отец Гай.

Против воли у Катрины стало чаще биться сердце. «Мне, и раздеваться при всех, мужчина увидит меня всю, а следы от розог еще не прошли! » – подумала она, но тут же покорилась.

Еще год назад никакая сила не заставила бы ее раздеваться перед мужчиной, но сейчас душа была сломлена.

«Вот это красота живет здесь, в монастыре. – подумал отец Гай, увидев юное тело, теперь уже не прикрытое бесформенным одеянием. – Такую бы, да ко мне в постельку! Насколько я успел узнать местные нравы, больших проблем у меня с этим не будет! »

Катрина посмотрела на святого отца, и все же скромность победила меланхолию: она прикрыла руками грудь и низ живота.

– Садись на корточки, – приказал отец Гай, и встал позади пациентки. От его взгляда не ускользнули слегка поджившие полосы от розог на теле пациентки – Всем молиться! – добавил он, и сделал знак Линде.

Та уже приготовила несколько ведер свежей колодезной воды.

Молитвы сестер прервал отчаянный визг девушки. Холодный поток пролился ей на голову, сразу придав красок всему окружающему миру.

– Ой! – взвизгнула она и подпрыгнула как зайчик на месте, но отец Гай ударил ее ногой под колено, она упала и получила второй ушат.

Визг Катрины был слышен за монастырскими стенами. Монашки, прервав молитвы, шушукались и краснели от удовольствия. Холодная вода оказалась куда круче розог! Способ оказался весьма эффективным, но отец Гай привык доводить лечение до конца.

– Не надо! – только и успела вскрикнуть Катрина перед тем, как Линда вылила не нее третий ушат.

Меланхолию у девушки как рукой сняло: когда отец Гай растирал ее грубой льняной тканью, она вела себя как обычная девушка, которая против воли должна была показать свое тело мужчине и дать себя бесстыдно ощупать.

– Не надо! Не трогайте меня! – кричала Катрина, но отец Гай не слушал ее и растирал тканью все ее тело, не пропуская ни кусочка.

«Как он смеет, – тело Катрины раскраснелось как после бани, – так нельзя! »

Безразличие после холодного купания сменилось негодованием, унижением от собственного бессилия дать отпор и стыдом от бесстыдства врача: отец Гай пролез везде, даже в непоказуемое местечко между ног, не говоря уже о грудях и попке.

«До чего же хороша эта девочка, ее мокрые рыжие волосы, веснушки и горящие ненавистью голубые глаза, в которых светится ужас, смешанный с покорной обреченностью! Она будет моей! »

После удачной охоты на черного ворона и исцеления молоденькой монашки отец Гай решил купить Катрину у матушки настоятельницы для ночных удовольствий.

«Нет ничего лучше постоянного дарителя! – думала матушка Изольда, из женского любопытства перерывшая багаж гостя в тот момент, пока тот охотился, – я с удовольствием вложила бы деньги в устройство лаборатории, чтобы превращать свинец в золото, не говоря уже о том, чтобы подложить под него любую из сестер! » Перед ужином отец Гай сказал матушке Изольде, что для закрепления эффекта Катрине лучше всего переселиться в его келью.

– Ну, это нельзя! – матушка сделала вид, что категорически возражает.

На самом деле она была готова на все, лишь бы задержать отца Гая в монастыре подольше: ведь тогда монетки из кошельков гостя перекочуют к монашкам.

– Лечение может затянуться! – отец Гай стал выкладывать на стол французские золотые монеты. – Ну, в интересах здоровья Катрины, и всех сестер, надо купить французского вина, голландского сыра, английской ветчины и шотландского виски – вот тогда монашки меланхолии предаваться не будут!

Глаза матушки-настоятельницы светились алчностью. Даже в мечтах она не думала выручить за девушку столько денег сразу.

– Думаю, наши совместные всенощные бдения пойдут девушке только на пользу! – отец Гай перекрестился и подлил матушке настоятельнице пива.

Разумеется, все проблемы были улажены. Оставалось только подготовить Катрину к нелегкому испытанию: первой ночи с мужчиной. Для этого матушка уединилась с Катриной в келье и для начала сама попользовалась ее телом. «Что-то матушка сегодня больно ласковая, – думала Катрина, раздвигая ножки, – не к добру каркал ворон перед смертью! »

– Сегодня после вечерней молитвы ты придешь к отцу Гаю, – строго сказала матушка девушке, распластав ее на своей широкой кровати. – Вы вдвоем будете всю ночь молиться о спасении твоей души! – с этими словами она разложила девушку на своей кровати, заставила согнуть ноги в коленях и широко развести их в стороны.

– А сейчас мы проведем маленькую операцию! – матушка положила на стол огромный острый нож и лимон.

От этих жутких приготовлений у Катрины заныло под ложечкой. «Неужели она меня зарежет? – мелькнула мысль. – А зачем же тогда лимон? »

Матушка засунула во влагалище три своих пальца, пошерудила ими там и удовлетворенно хмыкнула.

– Смотри и запоминай, в другой раз будешь делать сама! – матушка разрезала лимон поперек, выкроив круглую дольку, и, к великому ужасу Катрины ввела ее в самую глубину!

– Ой, зачем? – Катрина захотела свести ноги, но матушка не позволила ей этого сделать.

[По сообщению "The Nation", ряд ученых считают, что высокий уровень концентрации лимонной кислоты (низкий уровень рН) могут убить сперматозоиды в течение 30 секунд, но повторять эксперимент со староанглийской контрацепцией не рекомендуется. Эффективность этого метода составляет примерно 60%. Лимон, конечно, не опасен для здоровья. Самое плохое, что может случиться, – это раздражение слизистой, как у женщины, так и у мужчины. Вам просто будет неприятен половой акт. – Прим. переводчика]

– Когда мужчины хотят нас, грешниц, то думают только о себе, – матушка осталась довольна результатом проведенной работы и принялась натирать Катрину половинкой лимона. – А нам, грешным, надо думать, как не забеременеть! Этот фрукт не только спасает наших моряков от цинги, но и от беременности предохранит. Главное, чтобы долька плотно закрыла вход в матку! А лимонное растирание убьет с твоей кожи посторонние запахи и прибавит обаяние твоей милой физиономии! Впрочем, чтобы по-настоящему познать мужчину, этого мало! – монашка открыла коробочку с драгоценной мазью, составленной мудрым аптекарем Авраамом и намазала ею горошинку Катрины. [Современный улучшенный аналог мази Авраама – «Vigorelle» крем – предназначен для увеличения сексуального возбуждения у женщин. – Прим. переводчика]

«Ну, моя меланхолическая девочка, сейчас ты познаешь огонь страсти, один из ингредиентов этого зелья, как говорил Авраам – африканский черный перец! Хорошее средство для скучающих и холодных монашек! Сама им пользуюсь, время от времени! »

– Ну, моя кошечка, теперь можешь идти молиться! – настоятельница помогла Катрине одеться и отправила девушку в келью, перекрестив на прощание.

«Меня, дочь рыцаря, продали как скотину! – думала Катрина, стоя перед отцом Гаем с гордо поднятой головой и глядя на своего покупателя полными ненависти глазами. – И почему он выбрал именно меня? »

Жжение между ног от чудо-мази не позволяло сосредоточиться. Кровь против воли быстрее текла по венам, от чего злость в душе Катрины на отца Гая только накапливалась.

– Катрина, – отец Гай стал зажигать свечи, – история знает немало примеров нарушения заповедей во время крестовых походов, а в мирное время женские монастыри помогали гостям пережить трудные времена. Ваша Крейцбергская женская обитель не исключение. Ведь в каноническом праве признаком проститутки считается доступность ее всем и продажность. А католическое нравоучительное богословие называет проституткой женщину, которая продается всякому встречному и публично предлагает себя. Как видишь, к тебе это ни коим образом не относится! Мы же будем молиться о спасении твоей души и изгнании болезни из твоего тела! – отец Гай зажег все свечи на подсвечнике, и в келье стало гораздо уютнее. В мерцающем пламени Катрина казалась античной богиней, волею случая запертой в монашеской келье.

– Конечно, если твоя молитва не этом алтаре, – он показал на кровать, – не будет искренней, матушка Изольда займется твоим воспитанием! Линда уже замочила в рассоле от салаки порцию розог. А сейчас сними монашеское одеяние, сама знаешь, голой я тебя уже видел!

«Матушка Изольда запорет, если я не подчинюсь, – думала монашка, – но не так, совсем не так я представляла свою первую ночь с мужчиной! »

Девушка разделась и с ненавистью посмотрела на своего мучителя. Клитор, намазанный мазью, уже начал зудеть. Нестерпимо захотелось прикоснуться к нему рукой и сотворить юношеский грех.

– Правильно вас матушка сечет! – чернокнижник принялся разрисовывать девушку пентаграммами и другими непонятными знаками. – Я знаю, чем вы, грешницы, занимаетесь в кельях! Суре «Нур» Всевышний говорит: «Прелюбодейку и прелюбодея – каждого из них высеките сто раз. Пусть не овладевает вами жалость к ним ради религии Аллаха, если вы веруете в Аллаха и в Последний день. А свидетелями их наказания пусть будет группа верующих. Воистину Аллах – Прощающий, Милосердный». [Коран, 24:2-4 – прим. переводчика]

– Вы, святой отец, читали Коран? – удивилась монашка.

– В Святой земле, где я воевал, – рассказывал отец Гай, поглаживая Катрину по волосам, – мои спутники искали золото, а я искал знания! Я изучил и Библию, и Коран, и еще много разных книг, и мне удалось то, что не удалось ни одному смертному! Я постиг тайну жизни и смерти! – тут монах прервал разглагольствования и продемонстрировал член, давно уже бывший в боевом положении. – Сегодня я поделюсь с тобой крупицей своих знаний!

«Да-а-а, сломить ее невозможно, – подумал отец Гай, любуясь прекрасным телом, – но можно в себя влюбить! »

– Ты красивая! – отец Гай был очарован ее красотой. – Твое тело создано для любви! А теперь ложись на кровать!

«Буду лежать как то распятие, – думала девушка, – буду смотреть в потолок и читать молитвы! Монашки говорили, что мужику хватает несколько минут! Вытерплю, как монастырскую порку! »

Осмысление того, что она впервые познает мужчину, сначала пугала. Однако понимание того, что горящий огнем клитор требует этого, распаляло Катрину, и она с каждой минутой все больше желала познать все. Она, сама не понимая, зачем это делает, протянула свою руку вдоль тела и, найдя член, подвела его в нужное место.

– Прости меня грешную! – шептала она, лежа под тяжестью, чувствуя, как ласкают тело снаружи руки и губы, а внутри член скользит по стенкам влагалища, иногда проникая глубоко до самой матки, причиняя ей мучительно-сладостные ощущения.

– Давненько я так не лакомился! – отец Гай навалился на упругое тело.

В этот момент у Катрины, подогретой аптекарской мазью, начался первый оргазм. В пике она с силой выгнулась вперед, прижимая руками ягодицы отца Гая к себе.

«Я совершила смертный грех! – думала она, вздрагивая под тяжелым телом отца Гая. – Призрак был прав! Теперь мне не искупить греха никакими постами и молитвами! Но до чего же грех сладкий! И зачем папа не выдал меня замуж? » Прежняя обида дала знать о себе. Внезапно тяжелый стон вырвался из переполненного сердца Катрины. Она взглянула в окно, и звезда, в этот миг ярко горевшая над горизонтом, напомнила ужасную сцену, свидетелем которой она стала в башне.

– Ну вот, моя вкусная, – отец Гай сладко улыбался, изучая рукой следы от розог. – Как говорил великий учитель Имхотеп, уши девушки на ее попе. Она слушает только тогда, когда ее бьют! [Чернокнижник извратил слова мыслителя из древнего Египта. В оригинале было упоминание о мальчиках-школьниках, и их спинах – прим. переводчика] Рука чернокнижника стала бесстыдно блуждать вокруг сжатой шоколадной дырочки. «Что он себе позволяет, – подумала Катрина, но зудящий от мази клитор не хотел униматься, требуя себе мужчину.

– Вот так то лучше, – отец Гай вынул руку и обвел пальцем вокруг клитора. – Какой нежный букет из набухших губок и упругая горошинка между ними! Сейчас я поцелую многострадальную попку, а там – посмотрим!

Так Катрина стала женщиной еще раз, теперь уже в объятиях опытного мужчины. Утром матушка Изольда и все сестры заметили в Катрине глубокую перемену: вчера еще замкнутая, и молчаливая, она была весела и оживлена.

Глава десятая. Последняя ночь чернокнижника

Отец Гай решил задержаться в монастыре, к великой радости матушки Изольды, и взялся за воспитание монашки со всем усердием. И не только искусству любви он обучал Катрину. Время от времени он доставал из сундука книги и показывал такое, от чего у монашки сладко сосало под ложечкой от ощущения смертного греха. Когда он встречался с девушкой в присутствии монашек, то был почтителен и смиренен, и лишь наедине с ней снимал маску учтивости.

Теперь Линда скучала своей келье, Катрина каждую ночь отправлялась к гостю под завистливые взгляды других монашек, а матушка-настоятельница подсчитывала доходы: отец Гай ел и пил за троих, а платил за шестерых. Надо сказать, что чернокнижник ни разу не говорил с Катриной о чувствах, зарождавшихся в его душе, но монашка, в которой наконец-то проснулась настоящая женщина, видела любовь в речах, в поведении, в проникновенных нотках его голоса и убаюкивающей мягкости улыбки. С Катриной случилось то же, что и с любой другой девушкой, впервые по-настоящему близко познакомившейся с мужчиной, хоть и против воли. Она влюбилась!

Когда отец Гай обнаружил, что преуспел в расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице появилась самая что ни на есть дьявольская усмешка.

– Может, повторим лечение водой? – спросил отец Гай, увидев, что после порки девушка вновь впала в депрессию.

– Нет, лучше возьми меня еще раз! – глаза Катрины заискрились безумным блеском. – Я готова! – помолившись, монашка задрала подол.

Она уже знала, что отец Гай обожал начинать играть, полностью не снимая одежд. Монашеское одеяние придавало играм особую пикантность.

Он, ощущая под собой тело девушки, с огромным наслаждением вводил и выводил член из влажной щели. Ей казалось, что она находится в сказочном сне. Каждое введение отца Гая приближало второй оргазм. И когда чернокнижник, заохав, сильно сжал тело, Катрина ощутила, как член задергался в внутри влагалища, изливая семя.

– Ах! – Катрина вздрогнула, как от удара прутом. У нее начался второй оргазм.

Он был менее острый, чем первый, но продолжительней, доведя Катрину до почти обморочного состояния.

Несколько минут они были недвижимы, наслаждаясь пережитым наслаждением.

Затем, просунув ладонь под эту влажную ткань, он стал ласково поглаживать и мять упругую плоть груди Катрины, перебирая пальцами то один, то другой крепкий налитый сосок. Катрина очень любила, когда отец Гай ласкал груди, но как любил это делать он, трудно было представить.

– Хватит лежать, раздвинув ножки, – приказал он, – ты будешь делать то, что я прикажу, и все будет хорошо! Тебе понравится! Для начала, развернись ко мне задом и садись ко мне на колени.

Чернокнижник взял ее руками за попку, раздвинул пальцами губки, и плавно опустил на член. На несколько секунд они замерли, наслаждаясь новизной ощущений. Потом она начала медленно подниматься и попускаться. Мужчина помогал ей, поддерживая за попку.

«Оказывается, можно и так! – думала Катрина. – И все же с мужчиной приятнее, чем с женщиной! Но сразу после порки это, наверное, больно! »

– Я так устала! – простонала девушка. – Давай как обычно!

Была прелестная лунная ночь. Сердца влюбленных были полны чувств, колдовской дух этого часа вошел всей своей прелестью в их души.

– Нет, – отец Гай решил преподать Катрине еще один урок. – Становись на четвереньки!

«Меня сейчас отгуляют, как корову! » – Катрина встала на четвереньки и попыталась вставить в себя уже обмякший член. Но ничего из этого не получалась.

Чернокнижнику было неловко перед Катриной, и он чувствовал свою вину в том, что не смог доставить ей удовольствие.

– Позволь, я поцелую тебя! – он положил девушку на кровать и начал целовать живот, постепенно пробираясь к киске, тщательно выбритой по монастырскому обычаю. Она в это время взяла в руку поникший член и поглаживала его.

«До таланта Линды ему далеко, однако старается! – подумала девушка. – А не побаловать ли его так, как научил меня папа? »

Катрина взяла член в рот и начала сосать, а он лизал губки и клитор. Не удивительно, что через пять минут таких упражнений член снова встал, и девушка заняла позу на четвереньках. Как оказалось, в этой позиции отец Гай проник очень глубоко. Катрине было так сладко, словно рухнул подъемный мост крепости. Ворвавшиеся силы неистового желания пронеслись через тело ее и душу – как орды захватчиков по павшему замку – разоряя все на своем пути, опустошая каждую клеточку, и сделав беспомощной и растоптанной, словно плененную рабыню. Катрина кончила, кусая себе губы, чтобы не закричать.

– Любимый! – монашка решила, что судьба дает последний шанс покинуть монастырские стены. – Я буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служанкой, твоей рабыней! Только увези меня отсюда! Помнишь, ты же сам цитировал мне Коран! Прелюбодей женится только на прелюбодейке или многобожнице. Верующим же это запретно. Тех, которые обвиняют целомудренных женщин и не приведут четырех свидетелей, высеките восемьдесят раз, и никогда не принимайте их свидетельства, ибо они являются нечестивцами, кроме тех из них, которые после этого раскаялись и стали поступать праведно [Коран, 24:2-4 – прим. переводчика].

Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со страстью повернулась к чернокнижнику. Он уклонился от взгляда, а по его изящному лицу пробежала презрительная усмешка самой темной, самой смертельной злобы. Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленевших глазах опять появился неземной холод.

– Час заката, – воскликнул он. – Нежный, прекрасный час, когда сердца влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне не суждено жить долго! У инквизиции длинные руки! Они идут по следу как ищейки, и я не могу долго жить в этой тихой обители! Милая моя Катрина, когда наступит завтра, я буду далеко, очень далеко на пути в вечное блаженство, но, скорее всего в чистилище. Должен ли я брать тебя, прелестнейший цветок, с собой в могилу?

– Нет, – глаза Катрины стали круглыми как пуговки, а из глаз потекли слезы. – Отец Гай, вы молоды, сильны. Вам ли думать о смерти?

Перевернувшись на спину, чернокнижник положил ногу на ногу, а сверху на бедро посадил Катрину в позу наездницы. Катрина придвинулась ближе, и мужчина почувствовал нежное прикосновение горячей плоти, невыразимо приятное прикосновение влажных губок к своему бедру. Несколько легких движений пальцами, и Катрина привела член в боевое положение.

Еще несколько движений промежностью вперед, и красавица оказалась рядом с членом, коснулась его пупком и посмотрела на чернокнижника.

«Я многому успел ее научить, – подумал он, – жаль, что это у нас последняя ночка! »

– Иди ко мне! – позвал отец Гай Катрин и слегка приподнял ее за подмышки.

Катрина нетерпеливо с силой насадила себя на него. По телам прокатилась горячая волна. Катрина принялась скакать словно наездница. Кончики грудей бесстыдно уставились чернокнижнику в лицо. Руки мужчины на бедрах ощутили дрожь разгоряченного тела. Из последних сил сдерживаясь, он помог Катрине вознестись на пик наслаждения, и когда она обессилено упала на мужчину сверху, несколькими толчками завершаю желаемое.

– Все в руках божьих, – вздохнул отец Гай, и стал бросать книги из сундука в камин, – прощай, Катрина! Возьми вот эту книгу, и спрячь подальше! Это тебе на память! Она написана на понятном тебе языке. Молись за меня, грешного!

Глубокой ночью, когда монастырь погрузился в сон, на серой башне уныло раскачивается из стороны в сторону тяжелый колокол, хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Они с безумием приговоренных к смерти отдавались друг другу.

Ей снова захотелось взять его член глубоко в рот и ласкать, ласкать, ласкать… Отец Гай, словно почувствовав это, проник в ее рот, и через минуту, не выдержав жадных ласк, излился в нее. Обняв ее, он уснул.

Ночь подходила к концу, утро освещало холмы, но оно принесло отцу Гаю душевное спокойствие.

– Теперь я могу идти на смерть! – он оставил Катрину на рассвете. – Прощай и помни обо мне!

Предчувствие чернокнижника о неминуемой смерти сбылось.

Утром утомленный отец Гай щедро расплатился с матушкой за постой и собрался по делам в Лондон. Как оказалось, на дороге его уже ждали разбойники.

Власти поймали и повесили несколько бродяг. В них матушка Изольда признала разбойников, напавших на нее по дороге, и лишь Катрина догадывалась, что инквизиция настигла свою жертву.

После исчезновения чужестранца, который действительно очаровал ее, настроение Катрины явно изменилось. Она полюбила гулять ранним утром и поздним вечером по тропинкам вокруг монастыря, вспоминая его последние слова, представляя его милую улыбку, и заканчивала прогулку на том месте, где был вход в склеп.

Катрина старалась избегать общества монашек, и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда оставалась одна в своей келье: матушка Изольда, довольная прибылью, согласилась выделить ей отдельное жилье. Только там она давала выход своей печали в слезах, молясь за душу покойного отца Гая, а скорбь, которую она благопристойно скрывала на людях, вырывалась наружу. Так прекрасна и в то же время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась ангелом, освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса. На самом деле в душу ее вселились совсем не те мысли, которые должны посещать монашек. Единственным утешением была книга, подаренная сэром Гаем.

«Только за чтение таких трудов меня ждет в лучшем случае костер», – думала Катрина, рассматривая пентаграммы и прочие изображения. Но искушение было слишком большим, и монашка долгими ночами изучала текст и заклинания.

Глава одиннадцатая. Черная месса

(по мотивам «Конклава мертвецов» анонимного автора)В огне живут саламандры, в воздухе – сильфы, в воде – нимфы или русалки, а в земле – гномы. Стихийные существа не обладают правом на вечную жизнь, имея, по словам философов, смертную душу. Тем не менее они живут несколько веков, не подвергаясь разрушительному влиянию времени и не испытывая никаких недугов, так как по своему однородному составу не подвержены разложению. С давних времен они отшатнулись от людей, вступая в сношения только с личностями, посвятившими себя исканию истины

Катрина, уединившись в келье, читала подарок чернокнижника, старинный фолиант, украшенный пентаграммой и пояснением о том, как вызвать к жизни души умерших людей, чтобы иметь возможность выяснить все о грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище.

После отъезда и гибели отца Гая ей не долго пришлось наслаждаться спокойной монастырской размеренной жизнью.

Сердце Катрины при встрече незнакомым мужчиной в монашеском одеянии затрепетало от страха, и, собрав все силы, она произнесла дежурное – Pax vobis, [Мир вам – лат.] и отвернулась. Ей вдруг показалось, что этот железный взгляд уличит ее в смертном грехе, разоблачит и уничтожит, низринет в пучину вечной погибели и неизбывного стыда.

Как оказалось, это хромой отец Джон – монастырский приор приехал читать воскресную проповедь. Как оказалось, напрасно он сменил монашеское одеяние на меч и кольчугу. Топор французского пехотинца сделал его навсегда калекой. С войны он вернулся в лоно церкви без славы, без денег и озлобленный на весь свет, но в качестве трофея он вывез священную реликвию! В те времена ларцы-реликвии, содержащие настоящие или поддельные мощи святых, становились объектами почитания в храмах и в домах благочестивых христиан. Большое количество реликвий появилось в Европе после крестовых походов, и вот уже четыре века они кочевали из рук в руки. Для малограмотных простых людей многочисленные мошенники усердно производили фальшивые и весьма курьезные реликвии, например, перья из крыльев ангелов, но у отца Джона была самая, что ни на есть настоящая!

Катрина стояла вместе со всеми монашками, но будто под воздействием недобрых чар она все поворачивала голову в его сторону, и все так же сурово и неподвижно стоял этот муж с устремленным только на нее загадочным взглядом. Горькая насмешка, ненависть, исполненная презрения, застыли на его изборожденном морщинами высоком челе и в опущенных углах рта. От него веяло холодом... жутью.

«Визит хромого отца Джона не предвещает для меня ничего хорошего! » – подумала Катрина, и не ошиблась. Отец Джон, вновь занявший должность приора монастыря пожелал лично высечь монашку за грехи, а за одно и провести с ней ночь.

Священная реликвия, обещанная Джоном, была ценнее любого золота: она гарантировала процветание обители на многие годы вперед за счет прихожан, обожавших верить в чудеса. Разумеется, матушка Изольда пошла навстречу естественному желанию отца Джона, и Катрина оказалась на покаянной скамейке.

«Мне снова придется раздеться перед мужчиной! – думала монашка. – Казалось, можно бы и привыкнуть, но, боже мой, как это унизительно, дать себя сечь, не столько за провинность, сколько ради процветания нашей обители! »

Точно угадав ее мысли, матушка Изольда пообещала, что эта порка пойдет в зачет ее будущих прегрешений.

– Да я бы сама ради такого дела под розги легла, да и в келье согласилась всю ночь молиться, но отец Джон захотел именно тебя! Понимаешь, реликвия – основной доход малоземельного монастыря. Конечно, я могла купить ее у бродячих продавцов, выдающих себя за паломников из святой земли, и это при весьма сомнительной подлинности! Так Изольда купила бутылочку со «святой водой из Иордана» и было все хорошо, пока один из наших дорогих гостей не выпил ее с похмелья, и монастырь наш остался без дохода. Я надеюсь на тебя!

– Gratias! [Благодарю – лат.] – Катрина смахнула набежавшую слезу, – молитесь за меня!

– Ex profundis clamavi ad te Domine. Oremus! – матушка Изольда встала на колени рядом с Катриной и принялась истово молиться. – Et in omnis saecula saeculorum. Amen! [Из глубины воззвав к тебе, Господи. Помолимся. И вовеки веков. Аминь! – лат.]

«Пусть слова на древней латыни помогут пробудить в Катрине таинственные душевные порывы, которым суждено мятежное, несказанное томление ее души. Тогда земные греховные вожделения уже не застигнут ее душу врасплох, не соблазнят ее обещанием величайших восторгов, ее неизреченных стремлений. Слепая страсть не ринется по ложному пути, а тяготение к святому, неземному поможет перенести наказание! » – думала матушка.

Катрина стояла на коленях, устремив к небу взор, и повторяла слова молитвы.

«До чего же она прекрасна! – подумала матушка Изольда. – Прямо как агнец, ведомый на заклание! » Щеки у нее заалели от волнения, высоко поднималась и опускалась грудь.

Изольда, словно забывшись в жару молитвы, схватил ее за руки, и прижала их к своей груди. Катрина была так близка к ней, что на настоятельницу пахнуло ее теплом.

– Прости меня, милая девочка! – вне себя от безумной страсти Изольда обнял ее в порыве исступления. – Я люблю тебя!

Поцелуи настоятельницы уже запылали у нее на устах и на груди.

– Нет! – Катрина с душераздирающим воплем вырвалась из ее объятий. – Сейчас я не смогу!

Слезы потекли из глаз монашки, и она не в силах была их удержать.

Изольда ничего не смогла с собой поделать, давно она не испытывала такого возбуждения и грубо повалила Катрину на пол. Затем приговоренная монашка как всегда, отдалась преступным ласкам настоятельницы. Она, преисполненная ужасающего глумления, как только могла, злоупотребляла чувственностью Катрины, испытывая к ней одну лишь похоть. Всего несколько движений, и матушке показалось, будто молния пронзила ее!

Несколько минут она не могла прийти в себя. Униженная таким вероломством Катрина тихо плакала.

– Умойся, – предложила ей настоятельница. – Покаянная скамья уже ждет!

Скамья уже стояла посреди монастырского двора, и монашки собрались полюбоваться веселым представлением, хоть как-то вносившим разнообразие в скучную жизнь женской обители. Многие были рады несчастью Катрины, так как покойный чернокнижник уделял внимание только ей, проигнорировав существование остальных монашек. Многие с удовольствием помогли бы удержать ее на скамейке, но отец Джон предпочитал сечь привязанных веревками девушек.

– Прости меня, грешную! – молодая женщина раздевалась для порки, а приор внимательно разглядывал. «Хорошая монашка! – думал он. – Какой раз убеждаюсь, что очень вкусные штучки у моей малышки! Вот сегодня они и отведают розог, а потом и всего остального! »

Катрина покорно вытянулась на скамейке. Приор невольно залюбовался ей. За те спокойные дни, что прошли без наказаний, попка приобрела девственно-чистый вид, а сейчас она должна была подвергнуться унизительному наказанию.

– Ну-с, грешница, начнем! – приор стряхнул воду с ивового прута и нанес первый, не очень сильный удар.

Катрина вздрогнула и тихо застонала. «Это не рука матушки Изольды, – успела подумать она, – живой бы встать! » За первым ударом последовал второй, третий...

В воздухе раздавался шипящий свист разрезаемого прутом воздуха и крики Катрины. Ноздри приора раздувались: он вдыхал аромат боли и унижения, к которому примешивался запах ужаса, еще приятнее было то, что так пахла не крестьянка, изуродованная оспой и непосильным трудом, а молодая и очень красивая женщина.

– Ай! – кричала Катрина между ударами, – пощадите!

Боль возбуждала отца Джона все сильнее и сильнее. Монашка вопила так, словно сама смерть подступала к ней.

«Как унизительна эта бесстыдная открытость, беззащитная обнаженность тела! – думал он, любуясь, как после очередного удара попа Катрины стала исполнять зажигательный танец на скамейке. – Порка обостряет возбуждение! »

Она уже не только дергалась от каждого удара, но и сильно выгибала спину, крики о пощаде сменились односложными словами.

В ее теле загоралось адское пламя, заставляя забыть обо всем, и о стыде, и о том, что она бесстыдно крутит попой, и о вредных комментариях завистниц-монашек.

– Мало ей всыпали! – услышала Катрина комментарий Доры. – Пожалел ее отец Джон!

– Конечно, пожалел! – ответила другая монашка. – Небось, поведет ее в келью молитвы читать!

В толпе послышались смешки, только прибавившие Катрине унижения. Приор понял, что пора прекращать порку: пятьдесят ударов, обещанные матушкой Изольдой, он уже отвесил.

– Аминь! – сказал он и выпил поднесенную услужливой Линдой кружку пива. – Отвяжите ее!

Глаза Катрины скрывала поволока, она смотрела куда-то мимо приора. «Только бы она снова не заболела меланхолией! – подумала матушка Изольда, – впрочем, я знаю, как ее лечить! Я подготовлю ее к всенощной с отцом приором! У меня еще остался эликсир с арникой нашего Авраама! »

На этот раз Катрина лежала в келье матушки Изольды, но та не пыталась ее изнасиловать. Как заботливый доктор она втирала мазь в кожу наказанной.

– Потерпи, – уговаривала ее матушка Изольда. – Вот как бы сделать так, чтобы наш Авраам принял христианство! Тогда он делал бы нам эликсиры гораздо дешевле!

«Неужели она подложит меня и под Авраама? – подумала Катрина. – Тут никаких покаянных молитв не хватит! » Впрочем, боль постепенно стала уходить, и монашка вытерпела установление лимонной дольки.

Знакомство Катрины с отцом Джоном продолжилось в келье.

Отец Джон молчал, внимательно разглядывая обнаженное тело. Под пристальным взглядом, без стеснения исследующим лицо и самые интимные места, Катрина смутилась и опустила взгляд в пол.

– Подойди ко мне!

Свечное пламя тускло освещало прекрасное тело, украшенное успевшими потемнеть полосками. Там, где кончики прута впивались в молодую плоть, образовались кровавые ранки. Полюбовавшись этим видом, приор скомандовал:

– Повернись.

– Больно? – мужчина легко прикоснулся к полоскам, пересекавшим ягодицы средним пальцем, и Катрина едва заметно вздрогнула.

– Да…

Пальцы медленно соскользнули вниз, и коснулись изуродованных ягодиц. Унизительный для Катрины осмотр продолжился. Она стояла перед мужчиной, недавно угощавшим ее тело розгой, совершенно обнаженная, послушная, беззащитная.

– Славные следы! – приор не выдержал и погладил наказанную попку. – Вот, помню, взяли мы штурмом монастырь, так старых монашек сразу повесили, а тех, кто помоложе… А теперь повернись.

«Красивая молодая женщина, – думал Джон, – пережившая боль и унижение от моей руки, но этого мало! Надо растоптать не только тело, но и душу! Французы были мастера на такие штуки! »

– Тело у тебя очень стройное, – приор любовался изгибами линий, грудями с аккуратными сосками, щелью между ног.

Гладко выбритое лоно придавало Катрине особенно открытый и беззащитный вид. И эта беззащитность очень возбудила мужчину.

«Пожалуй, можно еще унизить ее, – подумал он, – подвергну ее инквизиторскому осмотру!

[То, что вытворял отец Джон, действительно делали отцы инквизиторы примерно за 200 лет до описываемых событий. В Англии власть Инквизиции ослабла, но методы остались]

– Раздвинь ноги на ширину плеч, а руки сложи в молитве! – Джон знал, что такое унижение в свое время позволяло отцам-инквизиторам сломить не одну упрямую ведьму.

Катрина выполнила приказ и замерла, догадываясь, что сейчас последует. Мужчина полностью завладел грудью девушки, одна снизу, другая сверху, пропустив свою руку в ложбинку между двумя прекрасными яблочками, украшенными спелыми вишенками.

– Не надо! – пыталась возражать Катрина.

Но жадные руки приора продолжали щупать и мять плотные груди. Соски, против воли жертвы, становились все более твердыми, да и сами полушария, казалось, начинали полнеть, словно наливаясь соком и желанием... Когда руки коснулись промежности – по ее телу пробежала волна дрожи.

– Так-то лучше! – приор положил вторую руку на нежный живот и медленно повел вниз.

– Какие нежные выпуклости! – улыбнулся мужчина, просовывая руку в глубину, и нащупав там лимонную дольку. – Ну что, подкислилась? А как там твоя попочка, она подготовлена к сегодняшней ночи? – приор вынул руку и понюхал свои пальцы. – И не вздумай опускать руки!

– Нет, не надо так! – почувствовав палец внутри шоколадной дырочки, Катрина вздрогнула. Даже отец Гай такого себе не позволял!

Отец Джон не торопился: каждое движение пальца заставляло Катрину мелко вздрагивать. В келье стояла кровать, застеленная по такому случаю белой простыней.

– Ложись! – приор смотрел, как она с трудом забирается на кровать, морщась от боли и вздрагивая стройным телом. – Животом вниз и раздвинь ноги!

Катрина покорно выполнила приказ. Приор пристегнул их ремешками к ножкам кровати, потом точно так же поступил с руками.

Отец Джон стоял над растянутой на кровати женщиной, продолжая ощупывать красивое молодое тело, которое в тщетной попытке сопротивляться, извивалась, насколько позволяла привязь. «Мало того, что высек, так еще и привязал, – думала Катрина, – боже, до чего унизительно лежать вот так, как тушке в коптильне. Неужели еще раз выпорет? На мне же итак живого места нет! » Теперь Катрина лежала беззащитная и открытая, во всем восхитительном великолепии соблазнительной красоты обнаженной и наказанной женщины. «Так его предок насиловал несчастную Хелен, – подумала Катрина, – что предок, что потомок, один другого стоят! Неужели он вешал несчастных монашек? »

Отец Джон был так возбужден, так что едва сдерживался, стаскивая с себя одежду.

– Ну, Катрина, – мужчина грубо раздвинул пальцами горячие нежные половинки и плюнул а анус. – Это только начало!

Привязанная не могла сопротивляться, а ягодицы, получившие порку, отказывалась сжиматься и, тем самым, облегчали мужчине путь.

– Нет, – монашка мотала головой и как могла, дергалась на привязи, чувствуя, как не слабых размеров орган проникает в девственное отверстие. – Не туда! Вы ошиблись!

– Я лучше знаю, куда! – отвечал отец Джон, с силой продавливаясь внутрь.

– Нет! – она закричала, забилась, завыла. – Не надо!

Страшная незнакомая боль пронзила ее. Катрина не сразу справилась с новым ощущением, и читала молитвы. По мере сил она стала вращать тазом, правда, с единственной целью, чтобы поскорее мужчина удовлетворил свою похоть.

– Давай, Катрина, – шептал воспитатель, насаживая девушку на огромный член. – Какая ты женщина! Ааахх... аааа... ааахх... Ещё... ради бога... ещё!

Наконец, он разрядился.

– Развяжи меня! – она открыла глаза. – Я буду себя хорошо вести! Только позволь мне облегчиться.

Отец Джон развязал ремни, и даже не подумал отворачиваться, когда Катрина села на горшок.

– Помню, – в лице отца Джона появилось что-то зверское, – монашки, которых мы вешали, обсыкались в последних судорогах. Это возбуждает круче, чем порка! Может кого-нибудь из вас, грешниц?

– А трахать покойниц не пробовали? – Катрина с ненавистью посмотрела на мучителя. – Они такие холодные!

– Нет, предпочитаю живых! А теперь, дорогая, продолжим! Говоришь, будешь вести себя хорошо и без привязи? Проверим!

Сэр Джон оттянулся как следует, выпил церковного вина и захрапел. Катрине, несмотря на боль в разорванном анусе, тоже удалось уснуть. Этой ночью ей приснился отец Гай. Его глаза покраснели и были полны глубочайшего смертельного безумия, а все тело как-то непривычно содрогалось.

«– Послушай, я расскажу тебе, как меня убили! Когда я бродил по лесу, мне показалось, что ко мне приблизилась небесная сильфида, явившаяся в образе моей матери. Я бросился к ней, но был задержан призраком голой девушки с петлей на шее.

– Не ходи за ней! – сказала она и указала на западную звезду.

Я не послушался, а зря! Внезапно послышались громкие крики, сильфида приняла облик демона и вывела меня на разбойников. Я дрался как лев, убил троих, но их было слишком много! Впрочем, для меня не все потеряно».

Рано утром проснувшись и посмотрев на спящую, отец Джон почувствовал очередной прилив желания, его пальцы коснулись горячих щек и провели по пересохшим губам, она улыбнулась во сне.

Ему очень хотелось отнести эту улыбку на свой счет.

«Вот, я стала женщиной еще раз! » – подумала Катрина, увидев на простыне следы крови.

Глава двенадцатая. Конклав мертвецов

Три дня после визита отца Джона прошли спокойно.

– Реликвию отдам, – пообещал он настоятельнице, – в другой раз. Катрину до меня не пороть! Пусть отдыхает!

О договоре с приором матушка Изольда ничего измученной монашке не сказала.

– Ты уже выучила все заклинания, – покойный отец Гай снова пришел к ней во сне. – Теперь пора за дело!

«Значит – пора! » – решила монашка.

Была глухая полночь. Все в монастыре давным-давно удалились почивать, раздавался только унывный голос сторожевой собаки, тоскливо воющей на ущербную луну. Катрина оставалась в состоянии глубокой задумчивости. Свечи, горевшие на столе, за которым она сидела, потухли, и дальний угол кельи был уже почти невидим. Часы монастыря пробили двенадцать, и звук мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Когда Катрина открыла дверь старинного склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа матушки Доры, исполняющей обязанности ризничего, монашка отошла за дверь, и стала ждать, когда та уйдет.

Как в ней уживались две совершенно разные женщины, она и сама толком не могла понять.

– Да простит меня душа несчастного сэра Гая, – шептала она, зажигая украденную в церкви свечу, – приезжал к нам приор, высек, а потом выбрал меня, чтобы не скучно было спать! Ну, согрешила я, но и он тоже…

Однако Дора не появилась. Монашка, устав от ожидания, в конце концов, спустилась по неровным ступеням, ведущим в мрачные глубины. Ни одной живой души в склепе не было.

– Пора! – девушка начертила мелом на полу пентаграмму. – Будь что будет!

Как только она прочитала первое заклинание, то сразу поняла, что хорошо знакомая обстановка претерпела полное превращение.

– Не может быть! Подействовало! – девушка вышла за пределы пентаграммы, чтобы лучше посмотреть на так хорошо знакомую обстановку склепа. Девушка была тут не раз, и казалось, знала убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью. Все здесь было знакомо взору. Какой же трепетный ужас охватил Катрин, когда она поняла, что обстановка склепа, которая всего лишь этим утром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная!

Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял помещение, позволяя монашке видеть, как поднимаются крышки гробов и нетленные тела давным-давно похороненных братьев садятся в домовинах, а холодные лучистые глаза смотрели на разбудившую их к жизни монашку с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы были еще сцеплены на груди, а головы пока неподвижны.

«Не может быть! » – это зрелище поразило бы самого отважного человека. Сердце монашки дрогнуло, хотя она и читала в черной книге о силе пентаграммы и заклинаний.

В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом, словно за столом, сели три черных монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любознательная сестра, частенько поднимавшая крышки гробов, хорошо знала их лица. Землистый оттенок их щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые глаза испускали, как девушке показалось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим гробом, словно испытывая сильную боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни звука, склеп был погружен в безмолвие.

«Все так, как написано в книге», – девушка, успев оправиться от первого ужаса, смотрела на неподвижных, как изваяния мертвецов.

Сейчас любопытная монашка охотно покинула бы ужасное появление и вернулась в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления, но эксперимент должен быть доведен до конца, и девушка, подавляя дрожь в коленках, произнесла еще одно заклинание.

Тут силы покинул ее: Катрин, даже если бы хотела, не могла сдвинуться с места, чувствуя, будто бы вросла в пол.

«Куда-то пропал вход! » – подумала девушка, не увидев двери на обычном месте. Теперь Катрин не смогла его найти и понять, как отсюда выбраться.

«Попалась! » – сердце монашки отчаянно забилось, внизу живота появился противный холодок.

– Матерь Божья, – хотела крикнуть она, но слова застряли у нее в горле.

Внезапно бескровный призрак, облаченный в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его приближении, он бесшумными шагами двигался к девушке.

– Чернокнижник? – Катрина почувствовала, как ее схватила мертвенно-холодная рука, и услышала знакомый голос, шепчущий ей в ухо.

– Катрина, – спрашивал призрак, – ты пойдешь за мной в преисподнюю? Нас обвенчает сама Смерть!

Мертвецы тем временем вставали из гробов и смотрели мертвыми глазами на девушку, неосторожным заклинанием пробудившую их к жизни.

«Вот влипла! – подумала она и замерла без движения. – Заклинания сработали! »

– Подойди! – приказал старший из сидевших за столом монахов и сделал ей знак приблизиться. Неверными шагами она преодолела путь до стола и, наконец, предстала перед старшим, и тут же другие монахи подняли на девушку недвижные взгляды, от которых стыла кровь.

– Братья, разденем ее! – приказал старший мертвец.

В тот же миг костлявые холодные руки сорвали с нее одеяние.

– Нет, не надо! – от ужаса и унижения монашка чуть не лишилась чувств. Она не знала, что делать, в такой ситуации ей не приходилось оказываться ни разу в жизни: стоять абсолютно голой перед ожившими покойниками.

Конечно, Катрин знала, что богатым мужчинам, посетителям и жертвователям монастыря нравится ее тело, нравится смотреть, как она подпрыгивает во время показательной порки, но никогда ее не раздевали мертвецы!

Казалось, Небеса покинули девушку за неверие!

Стыдливо прикрыв руками груди, она взглянула на книгу перед мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застежками. Ее название было написано сверху на каждой странице: «Liber Obidientiae».

Больше ничего прочитать не удалось. Тогда она посмотрел сначала в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза остальных собратьев. Холод склепа подсказывал, что это не сон: тело покрылось мурашками.

К Катрине вернулись дар речи и решимость. Она, прикрыв второй рукой низ живота, обратилась к жутким созданиям, перед которыми стояла, на языке духовных пастырей.

– Pax vobis, – так она сказала. – Мир вам.

– Hie nulla pax, – вздохнув, отвечал самый древний глухим дрожащим голосом. – Здесь нет мира! Вот уже много лет мы тут не видели ни одной голой девушки!

Говоря это, она указал себе на грудь, и монашка, бросив туда взгляд, узрела сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но не сжигает.

В испуге она отвернулась, но покойник не прекратил своих речей.

– Мы горим в геенне огненной за грехи наши тяжкие!

Девушка наклонилась, чтобы поднять одеяние монашки и прикрыться им, но какой-то ловкий мертвец утащил ее рясу в угол склепа.

– Hic nоn pax, – послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. – Нет здесь мира!

Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, она узрела то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монашка отвел взгляд, и обратилась к сидящему посредине.

– Pax vobis, in homine Domini, – продолжила она.

– Говори, голая женщина, – мертвец поднял голову, и, захлопнул книгу. – Твое дело спрашивать, а мое – отвечать.

Несмотря на отсутствие одежды, остатки уверенности и прилива смелости не покинули ее.

– Кто вы? – спросила она, прикрыв одной рукой грудь, а другой – низ живота. – Кто вы такие?

– Нам не ведомо! – был ответ. – Увы! Нам не ведомо!

– Нам не ведомо, нам не ведомо! – эхом отозвались унылые голоса обитателей склепа. – Убери руки, дай нам посмотреть на тебя!

– Что вы здесь делаете? – продолжила она, так и не убрав рук.

– Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе тебе! – услышала она голоса со всех сторон склепа. – Подними руки вверх!

– Горе! Горе! – прозвучало со всех сторон.

Монашка была в ужасе, но все же продолжила:

– Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары?

Как только она задала этот вопрос, земля под ними затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у ног девушки, восстало множество скелетов.

– Они – наши жертвы, – ответствовал старший монах, – они пострадали от рук наших. Эти молоденькие невинные девушки были нашими игрушками при жизни, а потом мы убивали их, чтобы найти новых! Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать.

– Как долго? – спросила монашка.

– Веки вечные! – был ответ.

– Веки вечные, веки вечные! – замерло в склепе.

– Помилуй нас, Бог! – вот все, что смогла воскликнуть монашка, и тут снова десятки рук обхватили ее и разложили на досках гроба!

– Ты поможешь нам! – девушка почувствовала, как холодная ослизлая плоть вторгается внутрь ее лона. – Скоротаем приход суда!

– Нет! Нет! Не хочу! – монашка мотала головой и пыталась вырваться, но вокруг видела только оскаленные скелетные улыбки.

– Хороша девчонка! – десятки мертвых рук не позволял ей стать. – Давненько мы так не веселились! Целую вечность!

– Но я обманулся в твоей наивности, – призрак чернокнижника смотрел на то, как покойники терзают Катрину. – Ха! Чары действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связала свою бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга времена года... пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри вниз, и увидишь, на что ты обречена!

Она посмотрела туда: пол в склепе раскололся по тысяче различных линий, земля разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пылал в пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными кличами демонов являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы бросали их на несокрушимые черные скалы, они от отчаяния разражались богохульствами. И эхо громом проносилось над волнами.

– Отпустите ее! Теперь моя очередь! – призрак чернокнижника бросился к своей жертве. Какой-то миг он держал ее над пылающей бездной, потом с любовью взглянул ей в лицо и заплакал, как ребенок. Но это была лишь мгновенная слабость. Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А когда ее последний прощальный взгляд коснулся его лица, он громко возопил:

– Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его мукам?

В этот миг сомнения и страха монашка вспомнила о молитве «Pater Noster» и, как только сотворила ее, ощутила в себе неведомую доселе уверенность: океан огня пропал, руки мертвецов сразу убрались с ее груди, и теперь только холод склепа напоминал о том, что она стоит голая среди ожившего мяса и костей. Был только слышен голос чернокнижника из-под плиты:

– Судьба свершилась, и жертва может удалиться с честью.

Потом ей показалось, что потолок прохудился, и густые капли липкой, вонючей слизи потоками полились сверху вниз. Девушка стремглав бросился из комнаты. Матушка Изольда обнаружила ее на полу церкви.

– Боже! Спаси меня! – успела сказать монашка, прежде чем призрак сэра Гая толкнул ее в бездну. Ave Maria, gratia plena! – читала она молитву. – Dominus tecum; benedicta tu in mulieribus, et benedictus frustus ventris tui, Jesus.

С каждым новым словом мертвецы исчезали, могилы над ними смыкались.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora nostrae!

Призрак чернокнижника ушел между плит.

– Pax vobis, in homine Domini, – сказала она вновь. – Мир вам, во имя Господне.

Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму.

Она не помнила, как выбралась из страшного склепа. На западе была видна одна-единственная яркая заезда. Это была та самая звезда, под которой родилась несчастная Катрина.

«Вот сейчас она упадет, и вместе с нею порвется ниточка моей жизни! » – думала Катрина, неподвижно уставившись на нее, затаив дыхание, и смотрела на небо до тех пор, пока плывущие облака не скрыли из вида ее свет...

Придя в чувство, монашка обнаружила, что лежит в церкви, голая, у самого алтаря. Брезжил весенний рассвет, и девушке захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе из боязни, что ее застанут здесь. Катрина пошла в свою келью. Рассвет был темным и угрюмым, плотные слои сумрачных облаков неслись по небесной тверди, а рев ветра ужасным эхом отражался от леса.

В тот же день она покаялась в грехах матери-настоятельнице, а та, в свою очередь, решила, что девушке в качестве покаяния придется перенести суровую порку, заодно и весомый повод появился. Книгу сэра Гая она предусмотрительно сожгла в печи.

«Мой сон оказался вещим! – поняла Катрина. – Меня публично высекут на аналое! »

Нравственно Катрина был раздавлена, уничтожена. Затворившись в своей келье, она, в ожидании расправы, предавалась строжайшему покаянию.

Глава тринадцатая. Расправа

– Катрина, зачем же ты ходила в склеп? – призрак девушки и с петлей на шее сел на краешек кровати Хелен. – Я же предупреждала тебя!

– Хелен, я глупая женщина, – плакала Катрина, – сама заслужила расправу! Гореть мне в геенне огненной!

– Мы больше не увидимся! – призрак исчез.

– Боже, прости меня грешную! – Катрина молилась перед неизбежной расправой. – Прости несчастную Хелен!

В церковь собирались прихожане. Они проходили, восклицая:

– Laudetur Jesus Christus! [Слава Иисусу Христу! – лат.]

– In omnia saecula saeculorum! [Во веки веков! – лат.] – отвечали монашки.

Торжественную мессу проводил священник-приор, который вначале прочитал вместе с народом и монашками некоторые простые молитвы, потом фрагмент из Евангелия по собственному выбору, и произнес проповедь, подходящую моменту. Катрина не слушала священника. Ее колени мелко дрожали от вида аналоя. Дальше приор прочел несколько псалмов, после чего наступила очередь Катрины получать покаянное наказание.

При виде толпы Катриной овладел ужас, и ей стоило большого труда побороть его. Она почувствовал близость Врага, замыслившего ее погибель и упорно толкающего ее снова в пучину, из которой она еле выбралась. Но вот Катрина вновь обрела мужество, обрела решимость лечь на страшную подставку и подставить свое прекрасное тело под страшные удары, на потеху толпе...

Вокруг молились монашки и толпились миряне, желающие смотреть на порку во всех подробностях.

– Confutatis maledictis flammis acribus addictis! [Проклятые богом будут ввергнуты в геенну огненную – лат.] – воскликнул отец Джон. – Раздевайте эту кающуюся грешницу! – приказал он.

Катрина, увидев женщин и мужчин, собравшихся поглядеть на расправу, открыла, было, рот, чтобы возмутиться, но, заметив, что монашки готовы силой сорвать с нее одежду, предпочла раздеться сама. Она позволила рубашке соскользнуть на плиты, и гордо выпрямилась. Теперь она стояла голая, перед десятками глаз, устремленных на нее. Толпа выдохнула как один человек при виде ее красоты. Во взоре этой женщины сиял устремившийся к небесам дух, собравшимся мнилось, она испрашивала прощение преступной и дерзостной грешнице, и этой грешницей была она сама!

– Теперь ложись животом на аналой, и спусти руки вниз! – распорядился приор. – Линда, привяжи ее!

Катрина не раз и не два за свою монастырскую жизнь ложилась на приспособление для порки, и каждый раз ее страшила не столько боль, сколько публичное обнажение.

– Voca me cum benedictis [Призови меня в сонм блаженных – лат.], – молилась Катрина, закрыв глаза, и ей чудилось, будто она видит на озаренных солнцем небесах свою покойную матушку Эллен, в сияющем звездном венце.

– Крепись дочка, – та посмотрела на нее, а затем, подняв голову, устремила взор вверх. – Тебя простят!

– Oro supplex et acclinis cor contritum quasi cinis! [Бременем грехов согбенный, молит дух мой сокрушенный – лат.] – шептала Катрина, позволяя себя привязать. – «В конце концов, я это заслужила! » Несчастная монашка встретила жестокий приговор со смирением, тронувшим сердца всех присутствующих, кроме отца Джона.

– Сегодня Господь покарает моей рукой грешницу Катрину! – отец Джон пошел выбирать плеть.

«За грех пощады не будет! – подумала девушка. – Боже, как стыдно лежать вот голой и совершенно беззащитной! Мало того, что монашки здесь, так и окрестные крестьяне пришли! Все, что мне осталось, так это молиться! » Девушка закрыла глаза, но слезы все равно потекли по ее щекам. Прохладный ветерок царапнул ее напряженные ягодицы, и тело сразу покрылось гусиной кожей. Она вздрогнула, бросила взгляд назад, и увидела приора и зрителей, столпившихся позади нее.

– Помолимся, сестры, – приор поднял треххвостую плеть, но не торопился пускать ее в ход. – Пусть Господь помилует душу нашей заблудшей сестры! Сестра Линда, пристегните наказуемую к аналою, – презрительно процедил приор.

– Confiteor Deo omnipotent, beatae Mariae semper Vrgini, – читали сестры.

На самом деле приор решил продлить удовольствие, любуясь страданиями Катрины.

– Beato Michaeli Archangelo, beato loanni Baptistae!

«Ведь не каждый день юная монашка лежит вот так, на аналое, готовясь принять наказание от моей руки! » – думал он, любуясь картиной: высоко выпяченная пышная попка молодой женщины, а на приоткрытых складках пухленьких половых губок выступила предательская влага.

– Sanctis Apostolis Petro et Paulo, omnibus Sanctis, et vobis, fraters, ettibi pater, quia peccavi nimis cogrtatione, verbo et opera…

– MEA CULPA, MEA CULPA, MEA MAXIMA CULPA, – молилась мать настоятельница, глядя на то, как сжимаются в предвкушении порки белые половинки монашки, – смилуйся над ней, грешной!

Хитрая женщина знала, что наказание плеткой может быть и слишком суровым, но монастырю нужны приношения. Крестьяне уже внесли посильную лепту, да и Катрина вполне заслужила наказание, но, самое главное, это священная реликвия, что обещался подарить отец Джон обители. «Ради священной реликвии можно любую монашку к нему в постель положить, – думала она, – не говоря уже о том, чтобы высечь! Реликвия, это прихожане, чудеса и постоянный доход! »

– Ideo precor beatam Mariam semper Virginem, beatum Michaelem Archangelum!

На этот раз привычные слова покаянной молитвы показались Катрине нестерпимо длинными…

– Beatum loannem Baptistam, sanctos Apostolos Petrum et Paulum, omnes Sanctos, et vos!

…и наполненными дополнительной пыткой.

– Fratres (et te, pater), orare pro me ad Dominum Deum nostrum!

– Amen! Да свершится воля господня! – ответил приор. – Я лишь недостойное Его орудие.

Катрина знала, что приор, далекий потомок сэра Томаса, обожал, по примеру предка, сечь монашек, смотреть, как они краснеют, раздеваясь, любоваться маленькими капельками крови в местах, где кончики ременной треххвостки касались нежного тела.

«За такое зрелище не жало и жертвовать в монастырь, – думал отец Джон. – Прав был сэр Томас! Ну, где еще можно получить такое удовольствие, да заодно и совершить богоугодное дело! »

– Раз! – посчитала настоятельница, когда страшное орудие свистнуло в воздухе, и гибкие хвосты впились в ягодицы Катрины.

Церковь огласилась отчаянным воплем. «Господи, прости меня, грешную! – успела подумать она. – Впрочем, я это заслужила своим поведением в адском склепе! »

– Два!

Плеть опустилась чуть выше бедер, хвосты тяжело влипнули в тело и почти обвились вокруг него.

Катрина завизжала как поросенок под ножом повара от обжигающей боли. Удары сыпались один за другим, жаля нежнейшую плоть. Приор плетью владел виртуозно: каждый удар был продуманным и точным. Боль казалась разрывающей, словно ее киску разрывали на части сотни раскаленных железных крючков.

Приор, полюбовавшись пляской ягодиц и первыми капельками крови, нанес еще один удар.

– Три! – настоятельница улыбнулась, глядя, как девушка подпрыгнула на аналое.

«Мои розги куда как слабее, – подумала она, – но по греху и покаяние! »

– Ой, мамочка! – Катрина зарыдала навзрыд.

Бедная девушка пыталась ерзать по аналою, но это не спасало попку от страшной плетки...

– Козочка то наша заблеяла, – шептались монашки. – Хорошо ее отец Джон пробирает!

Они не могли простить Катрине того, что чернокнижник пользовался только ее услугами.

– Бедная монашка, – шептались крестьяне, пришедшие в монастырь, – видимо, велика ее вина перед Господом.

Но больше всех порка потрясла Бертрана, молодого пастушка, впервые видевшего порку молодой голой женщины так близко.

– Прости ее грешную, – подумал он, смахивая набежавшую слезу.

В этот момент ради обладания Катриной Бертран готов был отважиться на все. У него было такое чувство, будто он поднялся над своей собственной жизнью и, вознесенный на крыльях любви, мог ничего не бояться и, следовательно, мог на все дерзать. Приор взмахнул плеткой еще раз, да так ловко, что гибкие хвосты впились в щель между ягодиц.

«Бедная девочка, – думала Линда, – теперь она долго не сможет сидеть! Ну да ничего, я ее приласкаю, вылижу! »

– Четыре, – командовала настоятельница.

Казалось, с каждым ударом из тела прутья высекают кусочки мяса.

– Пять! – плеть взлетела еще, и тело ее, казалось, задрожало все целиком, когда она приняла страшный удар вдоль спины. Не было других ощущений, способных сравниться со жгучей болью, и не было в мире никаких звуков, кроме шипения страшных хвостов. Девушка уже не кричала, из ее горла вырывался отчаянный визг.

– Шесть! – Катрина почувствовала жгучую боль, идущую вглубь тела, концы хвостов впились в бедро. Все тело свело, и она не смогла держать крика.

– Семь! – очередной удар пришелся самое чувствительное место – по нижнему краю ягодиц, почти на бедрах. Катрина завизжала так, что у зрителей заложило уши.

– Восемь! – удары сыпались один за другим, жаля нежнейшую плоть, они были настолько продуманными и точными: что боль казалась разрывающей, словно тело раздирали на части сотни раскаленных железных крючков.

Что было дальше, Катрина толком не помнила. Ужас куда-то ушел. Осталась только боль, страшная боль, разрывающая ягодицы и бедра.

– Хватит! – вдруг произнесла мать-настоятельница, увидев, что девушка перестала кричать и подпрыгивать.

Девушка потеряла сознание.

– Принесите ведро воды, а лучше два! – приказала матушка-настоятельница, вспомнив лечебный метод чернокнижника. – Сомлела грешница! Развяжите ее!

Толпа зрителей недовольно загудела: всем казалось, что наказание слишком быстро кончилось. Только Бертран поспешил уйти из церкви.

«Я еще жива? » – подумала Катрина, открывая глаза.

– На колени! – приказал отец Джон, протягивая наказанной плетку для поцелуя, и она прижалась к окровавленным хвостам трясущимися губами.

«И все-таки я люблю Катрину, – думала настоятельница, любуясь унижением молодой монашки. – По большому счету, ее выходка в склепе заслуживает костра! »

Гуманизм матушки настоятельницы был объясним и с практической точки зрения: реликвия перешла в собственность монастыря.

«Хороша девка, – думал приор, отпаиваясь после порки пивом. – Интересно, какая она в постели? Надо будет попробовать! »

– Да, сегодня вряд ли Катрина сможет молиться вместе с вами ночью, – вздохнула матушка-настоятельница, – может, возьмете другую девушку?

– Нет, – желание отца Джона обладать полностью этой женщиной, с каждым часом все больше занимало его мысли, – я должен молиться о спасении ее души!

«Все равно она будет в моей власти, – подумал он, – она должна покориться мне! »

Отец Джон, войдя в келью Катрины, увидел монашку, лежащую на животе. Широкая кровать была сделана по примеру матушки Изольды, и уже не раз богатые дарители пользовались ею в своих целях.

– Извините, – Катрина повернулась, и посмотрела на вошедшего.

В глазах у нее стояли слезы.

– Можешь лежать, дочь моя, только перевернись на спинку! – руки приора блуждали по ее телу, задерживаясь на набухших сосках.

Катрину наполнило такое безудержное желание, что она разрыдалась, ненавидя себя за неспособность противостоять жадному напору сладких ласк. Каждое движение давалось Катрине с трудом. Вся попа и бедра предательски болели, тело вздрагивало от пережитого унижения.

– Вот в таком виде ты мне нравишься еще больше! – отец Джон in dulci jubilo [сладостно ликуя – лат.] любовался своей работой.

Девушка, привязанная за руки и ноги. Выглядит совершенно беззащитной и такой желанной, что мужчина сглотнул набежавшую слюну.

– Ну, девочка, сейчас будем изгонять беса! – он провел рукой по предательски вздрагивающему телу, и глубоко проник в нее.

– Apage Satanas! [Изыди Сатана! – лат.] – отец Джон снова и снова входил в монашку.

Ритм его движений ускорялся, и Катрину, против ее воли потряс оргазм.

«Что со мной происходит? » – она стыдилась предательства и желаний поротого тела. Краска стыда залила ее щеки, но боль в ягодицах напомнила о порке, полученной накануне.

– Еще в глубокой древности розга почиталась как целебное средство, и многие врачи того времени назначали применение ее при различных душевных заболеваниях и расстройствах умственных способностей. Целиус говорил о том, что умалишенных полезно бить розгами для того, «чтобы разум снова посетил их, ибо теперь он у них вовсе отсутствует». Ну а нам надо продолжить изгнание беса! – отец Джон налил в стаканчик немного эликсира.

По жилам Катрины заструился огонь, она почувствовала себя достаточно здоровой, чтобы раздвинуть ноги. Его естество вонзалось в нее, вызывая сладчайшие ощущения, подпорченные болью от рубцов и полос на нежных частях тела.

А он наслаждался своей победой над ней. «Через неделю я снова высеку ее! – думал приор, одеваясь. – Жаль, что надо уезжать по делам! А может, найду себе и другую монашку! »

Склеп по распоряжению властей был замурован, чтобы не искушать слабых духом.

Впредь Катрина не читала черных книг, а мать-настоятельница сожгла и ту, что осталась от сэра Гая. «Хоть и грех это, – думала настоятельница, – но жалко такую молоденькую, такую красивую девушку отдавать инквизиторам, а вдруг под пыткой она весь монастырь оговорит? »

Утром, когда отец Джон покинул гостеприимную обитель, Катрина пошла посмотреть на священную реликвию, заработанную ею таким страшным образом.

– Неужели, – спросила Катрина матушку Изольду, – это подлинная святыня? Быть может, алчные и бесчестные люди обманули отца Джона, выдавая это за священную реликвию? Существует же монастырь, обладающий честным животворящим крестом Спасителя нашего, а повсюду показывают такое количество кусков древа Господня, что кто-то из наших братьев, и сестер, конечно, кощунственно утверждали, будто ими можно было бы весь год отапливать нашу обитель!

– Ad majorem dei gloriam [К вящей славе Господней – лат.], – возразила матушка Изольда, – вот старинные пергаменты с подписью римского папы и печатью Ватикана, подтверждающие подлинность дара нашему монастырю. И вообще, не подобает нам, грешным, подвергать сомнению подлинность этой святыни! Конечно, откровенно говоря, и я полагаю, что, невзирая на свидетельства, лишь немногие из святынь в наших монастырях представляют собой именно то, за что их выдают. Кто верует от всего сердца, не мудрствуя лукаво, тот преисполняется неземного восторга, и ему отверзаются врата в царство блаженства, которое здесь, в мире дольнем, он мог лишь прозревать!

– А как же получается, что мнимые реликвии творят чудеса? – не поняла Катрина.

– А дело не в реликвии, а в самой Вере! – матушка погладила рукой серебряный ларчик, казавшийся почему-то теплым. – Так, при воздействии даже мнимых реликвий в человеке возгорается духовная сила того или другого святого, и верующий почерпает крепость и мощь от Высшего существа, к которому он всем сердцем воззвал о помощи и утешении. Эта воспрянувшая в нем высшая духовная сила превозмогает даже тяжкие телесные недуги, вот почему эти реликвии творят чудеса, чего никак нельзя отрицать, ибо нередко они совершаются на глазах у целой толпы народа.

Глава четырнадцатая. Приключение на рыбалке

Матушка Изольда старалась не прерывать общения с внешним миром, считая, что для сестер это очень полезно. Щедрый приток вкладов позволял время от времени угощать в трапезной монастыря его друзей и покровителей. В таких случаях посредине залы для них накрывали длинный стол.

Монашки усаживались за узкими, придвинутыми к стенам столами и довольствовалась по уставу простой глиняной посудой, меж тем как стол гостей был изысканно сервирован серебром. Монастырская повариха – кстати, ведьма, спасенная матушкой Изольдой от костра [расскажу как-нибудь в другой раз – прим. переводчика] превосходно готовила постные лакомые блюда, очень нравившиеся гостям и монашкам. По особому разрешению матушки Изольды ведьма «превращала» мясо и кур в рыбу. Слава о фирменной ухе на курином бульоне, осветленном белком куриного яйца, гремела по всей округе. Матушка Изольда перед дегустацией читала «Благословите» [католическая молитва, читаемая перед принятием пищи – прим. переводчика] благословляла трапезу, и пища становилась пригодной для употребления. Пиво варили свое, а вино доставляли гости, и после сытной трапезы происходили в монастыре приятные дружеские встречи светских лиц с монашками, весьма не бесполезные для обеих сторон.

– На вот, возьми, – матушка Изольда принесла Катрине старинную книгу в кожаном переплете. – Это тебе вместо той, что мы сожгли. Сама понимаешь, я должна была поступить с тобой так, как поступила. Но, надеюсь, ты искренне раскаиваешься в своих грехах. Эта книга поможет тебе восстановить силы!

– Спасибо! – Катрина лежа ни животе, открыла старинный фолиант. Это оказался «Сборник монастыря Святого Альбиона», 1496-го года от Рождества Спасителя.

Строчки прыгали в глазах Катрины, но она взялась за чтение. Самым интересным оказался раздел «Наставление по рыбной ловле удочкой», написанный настоятельницей женского монастыря. В этом разделе подробно описывалось, как и из какого материала можно изготовить маленькие, средние и большие рыболовные крючки. Их, кстати, и для любительского, и для промыслового лова требовалось великое множество.

«Надо будет получить разрешение и поудить рыбку в нашей реке, – подумала Катрина. – По крайней мере, никто не будет ко мне приставать с нравоучениями, и мешать молиться о спасении моей едва не загубленной души! »

После общения с приором монашка старалась не попадаться на глаза богатым жертвователям на нужды храма, чтобы не попасть на ночь к ним в гостевую келью. Удочка и благословление матушки Изольды на рыбалку оказалась спасением: можно часами сидеть, смотреть на поплавок, читать молитвы, а рыба пополняла стол монашек.

В жаркие дни она любила купаться. Она наивно думала, что никто не нарушит ее уединения, но молодой крестьянин Бертран, пасший стадо овец на берегу, не остался равнодушным к виду голой монашки. После жестокой порки, свидетелем которой он стал в монастыре, монашка не выходила у него из головы.

Бертран увидел купающуюся Катрину и невольно залюбовался девушкой, которая, наигравшись в воде, вылезла на берег и, обернувшись в пол-оборота к нему, принялась выжимать свои длинные рыжие волосы. Молодое тело было восхитительно.

– Я столько времени проводил, любуясь тобою! – Бертран, подождав, пока монашка вновь возьмется за удочки, набрался смелости и подплыл к Катрине. – Хочешь, искупаемся вдвоем?

– Почему бы нет? – Катрина уже не была той молоденькой девчонкой, стесняющейся раздеваться перед мужчинами. Пунцовые от стыда уши пастушка ей очень понравились. «Похоже, у этого мальчика не было женщин, – подумала она, – а не соблазнить ли мне его просто так, для собственного удовольствия? » – она бросились в поток освежающей воды.

«В конце концов, мужчины меня имели, как хотели, должна же наступить и моя очередь, – думала Катрина, нежась в воде. – Ну, будь, что будет! »

Замерзнув, они стали с хохотом бегать друг за другом по мелководью. Затем, прижавшись, друг другу, лежали на мягком теплом песке, согреваясь под полуденным солнцем. Повернувшись набок, Бертран снова стал любоваться лежащей на спине, блаженно закрывшей глаза Катриной.

– Тогда, в церкви, глядя на то, как тебя сек отец Джон, в безумном отчаянии я впал в безнадежность и проклял твои обеты! – Бертран, прекратив признания, тут же потянулся губами к брусничным соскам обнаженной груди. – У меня чуть сердце не разорвалось от твоих криков! Неужели ты совершила столь тяжкий грех? В тот момент я понял, что люблю тебя!

Каждое слово деревенского парня хватало Катрину за сердце, когда он признался, что питает запретную любовь, с которой долго и тщетно боролся, и любовь эта тем греховней, что возлюбленная носит монастырское одеяние.

Тело уже весьма опытной женщины стало ломить от желания. Она была полностью во власти чувств. Он же, не отрываясь, продолжал ласкать груди.

«Ну, что же он медлит? – Катрина поняла, что если она не проявит инициативу, то сегодня снова ничего не свершится. – Придется ему помочь! »

Она обняла пастушка в диком порыве не знающего удержу сладострастия... Огонь забушевал в Бертране, кровь закипела, и неизъяснимое блаженство, восторженное безумие затуманило юноше сознание. Катрина в это время приподнялась на локте и, скосив взгляд, с любопытством смотрела на обнаженный член юноши.

– Ну, что же ты, – ласково обняв парня за талию, она потянула пастушка на себя. Он понял, что сейчас произойдет то, о чем мечтает каждый юноша бессонными ночами.

Он послушно лег на мокрое тело, целуя в губы, щеки, шею.

– Я не вершине блаженства! – Бертран, вздрогнув, застыл от неожиданности. «Я соединяюсь в плотском грехе с самой красивой монашкой в Англии! » Бертран в первый момент стыдился, но как только мягкая ладонь Катрины коснулась члена, он ощутил сильный, словно удар тока, прилив страстного желания.

– С того самого дня, как я видел тебя распятой на аналое. Я люблю тебя.

Оторвавшись от тела девушки, Бертран встал на колени. Член выскользнул из руки Катрины. Катрина гибко выгнулась, приподняв ягодицы от земли. Бертран, стоя на коленях над лежащей перед ним женщиной, восхищался великолепными обнаженными формами.

– Катрина, любимая, тебе было хорошо? – спросил Бертран.

Она, молча, хлопнув и ресницами, показала, что да.

«Похоже, реликвия действительно творит чудеса, – думала Катрина, нежась в объятиях пастушка. – За мои муки мне все-таки послано простое женское счастье»

Рыбалка для Катрины превратилось в дивное развлечение. Целую неделю Катрина учила пастушка любви, а Бертран оказался способным учеником. Сказка неожиданно кончилась.

– Я еще вернусь! – пообещал Бертран и нырнул в воду. – А теперь мне надо к моим барашкам!

Бертран хорошо плавал, но на этот раз река сыграла с ним злую шутку: ногу влюбленного пловца свела судорога, и он с головой ушел под воду.

– Бертран! – закричала монашка, и слезы потекли из ее глаз. По воде шли круги.

Пастушок так и не выплыл…

– Бертран! – Катрина расплакалась. – Наверное, это священная реликвия явила одно из своих чудес, сделав меня несчастной!

Она еще не знала, что любила по-настоящему в последний раз в жизни.

Эпилог

Многочисленные мужчины, разделявшие с нею ложе, в монашеской келье получали в распоряжение тело, но никак не душу.

Катрина проводила все время в молитвах, и через десять лет заняла место матушки Изольды.

На этом ее приключения не заканчиваются.

Последняя просьба призрака Хелен выполнена, и он нашел вечное успокоение. Монастырь ее стараниями достиг пика величия и славы.

Катрина сделала так, что за монастырскими стенами находили себе приют не только не вышедшие замуж дворянки, но и женщины, забеременевшие неизвестно от кого. Галантная интрига иногда приводила к последствиям, которые требовали быстрого и не бросающегося в глаза исчезновения с поверхности жизни – опять-таки и в этом отношении, что могло быть удобнее монастыря. Вдова, желавшая демонстративно подчеркнуть свою печаль по усопшему мужу, также не находила лучшего средства, как на год запереться в монастыре у Катрины. Очистить загрязненное слухами и пересудами имя можно было лучше всего, уединившись на некоторое время в покаянном настроении в монастырь. Кроме того, нервирующая обстановка постоянных праздников вызывала потребность во временном покое и отдыхе, а где их лучше обрести, как не тут.

Так и получилось, что тихая обитель превратилась в «санаторий», куда на время уединялись женщины отдохнуть от утомления, вызванного слишком рассеянной жизнью.

Умерла она в чине настоятельницы, в благоухании святости и была похоронена на самом почетном месте, у церкви.

Развалины замка сэра Мартина существуют и поныне. Но теперь их обычно избегают, считая, что они – обиталище духов умерших. День за днем эти развалины медленно осыпаются и служат убежищем лишь ночному воронью да диким зверям. Над ними витают суеверия, а предания населили их всеми ужасами. Странник, проходящий мимо них, вздрагивает, когда видит эту заброшенность, и восклицает, шагая дальше: «Наверняка это место, где может безопасно процветать лишь порок или изуверство, завлекающее заблудшие души».