Игрок Часть 1

После того случая я бросил играть в карты раз и навсегда. Как говорится, обжегся, и не на шутку.

Картежником я был заядлым, и что часто бывает с нашим братом – не мог остановиться. Совсем не мог, это и называется азартом. Губительным азартом, добавлю, потому что карты в самом деле погубили мою семью.

Дело в том, что однажды вечером я проиграл свою жену.

Мой постоянный картежный партнер и давний приятель Мишка привел с собой двоих незнакомых мне людей. Вот с ними-то я и сел играть.

Людмила моя весь вечер ужасно нервничала, истериковала, все время срывалась на крик. Наверное, предчувствовала, чем эта игра может закончиться. Она постоянно вызывала меня в другую комнату, умоляла прекратить игру, даже плакала.

– Это ужасные типы, – чуть не плача, шептала она мне с испугом, – не играй с ними! Выставь их за дверь вместе с Мишкой!

Но куда там! Тем более что Людмила моложе меня на десять лет, ей было всего тридцать. И я привык быть в доме хозяином: как сказал, так и будет...

Да и как выставить за дверь Мишу? Я и познакомился-то с ним потому, что они с Людмилой были одноклассниками. Жена часто со смехом вспоминала, как Мишка в десятом классе и даже потом был в нее влюблен. В кино водил, на дискотеку, и даже предлагал пожениться.

– Я бы, наверное, за него пошла, – говорила Людмила весело, – если бы не ты. Встретила тебя, и Мишку – побоку.

На нашей свадьбе Мишка был очень грустный и потом напился, но никто из нас на него за это не сердился: как-никак старая любовь, еще со школы. А уж потом Михаил стал нашим общим другом.

Сначала я проиграл все наличные деньги, потом машину, а когда решил отыграться, эти двое незнакомцев предложили мне поставить на кон жену. Мою Людмилу!

– Только сначала мы ее осмотрим, что за товар, – сказали они нагло. Они были самые настоящие хамы, эти мужики. Толстомордые, грубые, с маленькими поросячьими глазками и толстыми волосатыми руками. Настоящие скоты. Удивительно даже, что у Михаила с ними общего? Видимо, ему и самому было неловко, потому что он старательно отводил глаза...

Мне пришлось выйти к жене и все ей рассказать. Когда она услышала, что я проиграл все деньги и нашу машину, она зарыдала. А когда услышала, что единственный способ отыграть машину – это играть на нее, то резко замолчала. Нет, вру. Сначала она дала мне пощечину.

– Ну и сволочь же ты, – прошептала она, закусив губу от ярости. – А если ты проиграешь?

Конечно, я уверял, что наверняка выиграю. Я и сам именно так думал. Когда входишь в карточный азарт, теряешь голову, становишься как безумный – это давно известно.

Я встал перед женой на колени.

– Милая моя, – сказал я дрогнувшим голосом – прости меня. Но если ты согласишься, чтобы я тебя поставил на кон, я сумею все отыграть и больше никогда не возьму в руки карты. Клянусь!

– И для этого я должна показаться им? – не глядя на меня, спросила Людмила. – И ты будешь на это спокойно смотреть? Как эти два борова будут разглядывать меня, твою жену? За кого ты меня считаешь?

Короче, она вышла в комнату к гостям. Взяла себя в руки, старалась не показать стыда и волнения.

Даже улыбалась натянутой улыбкой, пыталась шутить.

– Пройдись, – говорили ей мужики.

– Так, теперь задом повернись.

– Покачай бедрами.

Людмила старалась не замечать, как ей тыкают, как нагло смотрят на нее похотливыми глазами. Только багрово покраснела и улыбалась как-то странно – смущенно и чуть дерзко, гладя в пол...

Она была очень красива в эту минуту. От затаенного возмущения ноздри раздувались, глаза блестели из-под длинных ресниц. Я сидел в стороне, любуясь ее стройной фигурой в стареньком платье до колен и в тапочках – моя жена и в таком сугубо домашнем виде выглядела отлично.

– Подойди ближе, – сказали ей мужики. – Платьишко повыше задери. Ну, кому сказано!

– Нет! – не выдержала Людмила, отступая на шаг назад, и от возмущения даже голос ее задрожал. – Нет, вот еще, что придумали!

Но мужики были непреклонны.

– Ну да, – сказали они презрительно, – а может у тебя ноги кривые да волосатые. Нужна ты нам тогда! Не-ет, ты товар сначала покажи, а мы уж тогда и решим, играть на тебя или нет.

Теперь я понимаю, что это был самый решительный момент. Мужики не зря глумились над моей беззащитной женой: им хотелось ее морально сломить еще до игры.

Людмила покосилась на меня, будто ища поддержки, но я молчал. А что я мог сделать?

Все в комнате молчали, ждали, как поведет себя Людмила.

Она всхлипнула. Потом, уже не глядя на меня, сказала чуть слышно:

– Леша, не смотри. Ну, отвернись, я прошу тебя.

Столько мольбы было в ее словах, обращенных в ту минуту ко мне!

Но я не отвернулся. Просто не смог отвести глаза...

Смирившись, Людмила наклонилась и, взявшись за подол, потянула платье вверх. Выше, выше...

Открылись ее стройные длинные ноги, как у молодой девушки, только коленки чуть крупные, да ляжки полноваты.

– Еще выше давай, – командовали мужики, посмеиваясь.

Это было ужасно!

– А теперь спляши, – велел один из мужиков, развалившись на диване. – Где тут у вас музыка? А, вот она...

Заиграла разухабистая музыка из репертуара какой-то модной группы, и мужик снова рявкнул на мою жену:

– Не слышала, что тебе сказали? Давай, станцуй, а то не согласимся на тебя играть. Поняла, корова?

От последнего оскорбления Людмила заплакала. Ей было безумно обидно, у нее отличная фигурка, она совсем не корова. Как они смеют, эти скоты?

Людмила затравленно оглянулась, увидела мои умоляющие, отчаянные глаза. Во мне боролись разные чувства: я хотел и не хотел, чтобы она согласилась...

И она согласилась, переломила себя. Я попытался представить себе, чего это ей стоило, и стал мерзок сам себе.

Пунцовая от стыда, закусив нижнюю губку от волнения, она начала танцевать, стараясь двигаться в такт музыке.

– Подол не опускать! – крикнул мужик. – Держи его, как держала!

Я видел, как похохатывали мужики, глядя на мою несчастную жену. На то, как она с залитым слезами лицом пытается плясать, при этом держа руками задранное до живота платье. Как она двигает своими стройными ногами в заштопанных домашних колготках, как выставились наружу белые в цветочек хлопчатобумажные трусы, обтягивающие попку...

Потом, когда закончилась музыка, и ее отпустили, она словно обмякла вся, будто тряпичная кукла. Она опустила подол платья и ушла, а мы взялись за карты. Стоит ли говорить о том, что я снова проиграл?

– Ну, как договорились, на неделю она теперь наша, – говорит один из мужиков, а сам похохатывает И все трое презрительно на меня смотрят, а Мишка – больше всех, но он еще и с жалостью. Как-никак эти посторонние люди, а он все-таки старый знакомый. Можно сказать, друг семьи...

Уверен, что Людмила в ужасе стояла у двери и подслушивала. Поэтому я даже не стал к ней заходить. Только швырнул карты на стол.

– Делайте что хотите, – сказал, а у самого руки трясутся.

– Не-ет, – засмеялся один из мужиков, Виктор Васильевич. – Зачем же так? Проиграл, так уж будь любезен – приведи нам ее сам. Мы же не насильники какие-нибудь.

Людмила вся бледная сидела на кровати, опустив голову. Ее трясло.

– Я тебя ненавижу – сказала она, не глядя на меня. – Что ты со мной сделал? Что ты сделал с нашей жизнью? Ты хоть представляешь себе?

В тот вечер я обречен был стоять на коленях. Увидев меня коленопреклоненным, жена заплакала.

Медленно, как неживая, Людмила повернулась к зеркалу. Поправила прическу, несколько раз машинально одернула домашнее платье. Лицо ее было несчастным, каким-то окаменевшим, словно Людмила погрузилась в себя, в свои переживания.

– Подай мне туфли, – сказала она, не оборачиваясь. – Вон там, в шкафу. Да не те, а вот с краю стоят – на шпильках. А то в тапках некрасиво.

Она встала на каблуки, еще раз осмотрела себя. Потом снова не удержалась, заплакала – от стыда, от жалости к себе.

– Подай бант, – не оборачиваясь, попросила она. – Он в тумбочке, да. Нет, не маленький, а вон тот – синий, нарядный. В котором я прошлый раз в театре была.

Продолжая всхлипывать, она аккуратно прицепила сзади к волосам большой шелковый бант темно-синего цвета, который я подарил ей на Новый год, и который она любила надевать в театр или в гости.

– Расправь сзади, – сквозь слезы попросила она меня. – Только не приглаживай, а сделай попышнее, – она встала и подошла к двери. Остановилась, повернулась ко мне залитым слезами лицом.

– Там Мишка сидит? – спросила она, внезапно вспомнив о своем друге детства и несостоявшемся женихе. – Он не ушел? Я не могу выйти при нем...

Она заплакала еще сильнее, вся сжавшись. Я видел, как она дрожала всем телом.

Что я мог ей сказать? Конечно, в особенности при Мишке ей не хотелось позориться. Все-таки первая любовь, а может быть он и до сих пор ее любит...

Но после того как я проиграл, уже не мы с женой устанавливали правила.

Я вышел в гостиную, где сразу столкнулся с хищными взглядами волчьих алчущих глаз.

– Она там, – выдавил я из себя с трудом несколько слов, и мотнув головой в сторону спальни, добавил, – можете заходить...

Сначала я на кухню вышел, закурил кое-как, руки не слушались, а сердце так стучало в груди, ухало. Ругал себя последними словами и сам понимал, что – мало ругаю. Как же так: моя милая, моя любимая осталась сейчас с этими негодяями. И я ничего сделать не могу, потому что фактически сам ее отдал.

– Как там Людмила? – спрашивал я себя в бессилии. – Она же такая гордая!

Из комнаты слышались голоса, потом звук оплеухи, потом еще одной оплеухи. Потом Людмила коротко болезненно закричала, снова, снова...

– Этот негодяй бьет ее, – понял я и задохнулся от возмущения и от собственной немощи. – Он бьет ее у нее же в комнате, в нашей супружеской спальне. А сейчас будет насиловать. Кто там сейчас: Виктор Васильевич или второй – Кирилл Константинович? Хотя, какая разница, в сущности?

Через минуту стон Людмила сделался протяжным, и послышался ритмичный стук кровати: я понял, что мужик овладел ею окончательно. Он вошел в нее, и она смирилась, и теперь, разбросав ножки в стороны, покорно лежит под этим боровом.

Я выскочил на лестницу, прижался лбом к ледяному стеклу окна на площадке. Чтобы не слышать. И как мы с Людмилой проживем эту проклятую неделю?

Не помню уже, через сколько времени я вернулся в квартиру. Оба мужика сидели в гостиной и выпивали. Из спальни же слышались скрип кровати, сопение и стоны Людмилы.

– Это Мишка твой, – сказал один из мужиков, ухмыляясь. – Мы с ней уже побаловались по разику, и ему предложили. Пусть развлечется с твоей ненаглядной. Она там уже дошла до кондиции. Вон как раз, слушай.

Из спальни донесся протяжный стон Людмилы, и ее громкий задыхающийся голос:

– О-оох! А-а-а-ааа!

Мужики издевательски захохотали...

– Горячая она у тебя.

Я снова опрометью вылетел на лестничную площадку.

Сколько стоял на лестнице, не помню. Мишка позвал. Выглянул из квартиры и сказал негромко:

– Заходи, Леша. Они уходят, и Людмилу с собой уводят.

Я взглянул на него, раскрасневшегося, смущенного.

– Ты тоже ее трахал? – спросил я старого приятеля, уже заранее зная ответ.

– Ну да, – отворачиваясь в сторону, неохотно буркнул Мишка. – Все равно уж теперь. Сначала эти двое, а потом они мне предложили. Чего ж теперь жалеть? Завелся я сильно, как они ее сношали.

Он немного помялся, а потом решил рассказать. Наверное, по дружески...

– Я, когда вошел, она вся красная лежала, напряженная. Не плакала, а только губы кусала и в потолок смотрела, будто там нарисовано что-то. Голая совсем – ее догола раздеться заставили. Как увидела меня, вся вздрогнула, смутилась, стала халатик на себя набрасывать. Не ожидала, что я войду.

– А что же ты? – нервно затягиваясь сигаретой, спросил я, не утерпев столь томительно-длинного рассказа.

– А что я? – крякнул Михаил. – Я ничего не сказал. Чего говорить? Подошел к кровати и штаны расстегнул. Тут только она поняла, зачем я вошел. До того не верила, что я смогу ее так... Ну, забормотала конечно: ты что, Миша, я ведь твою жену хорошо знаю, я же твоих детей обоих качала, ты же друг Лешин. С кровати даже сползла, хотела на колени встать. Говорит: помнишь, как ты за мной ухаживал? Как на танцы ходили, как жениться на мне хотел?

Мишка злобно ухмыльнулся, вспомнив об этом:

– На жалость била. Я долго слушать не стал. Говорю – что было, то прошло. Ложись быстро и ноги раздвигай. Этих двоих ублажала по полной, так что нечего теперь рассуждать. Подставляй свое хозяйство! – Мишка шмыгнул носом, потом подумал, стоит ли говорить дальше. Видимо, решил, что я выдержу.

– Ну, она все упрашивала не трогать ее. Говорила: Мишенька, хоть ты меня пожалей... Пришлось врезать ей пару раз. Ты не думай, я ее сильно не бил. Так только, чтоб замолчала и слушалась. Один раз в живот ударил, и один раз по физиономии – только губу слегка разбил, а так ничего... Людка твоя только тогда заплакала. Горько так, мне даже жалко стало. Но легла послушно, ноги раздвинула сама. Но там у нее уже такое болото было, эти двое отделали ее сильно. А теперь пойдем, хоть попрощаешься. Они ж только через неделю ее тебе обратно отдадут.

В нашей спальне было накурено, на смятой кровати сидели оба мужика и смотрели на то, как моя жена собирается. Людмила была совершено обнажена. Голенькая, жалкая, она растерянно топталась у платяного шкафа, роясь в своей одежде на полках. Волосы ее были растрепаны, она дрожала всем телом. Смятый бант со сломанной застежкой валялся возле кровати на полу. Видимо, он слетел у Людмилы с головы, и его раздавил ногой кто-то из мужиков.

Губки у Людмилы были страшно распухшие, отчего рот выпятился и казался очень большим. Видимо, не один Мишка давал ей оплеухи...

Широко расставляя ноги, Людмила поплелась в ванную, но ее остановили:

– Куда?

– Мне нужно подмыться, – шлепая разбитыми губами, невнятно сказала она, опустив глаза. По внутренней стороне ляжек моей жены обильно стекала желтоватая слизь.

Мужики засмеялись, а один из них встал и, не стесняясь моего присутствия, подошел к Людмиле и больно выкрутил ей сосок, так что она взвизгнула.

– Блядям не положено подмываться, – сказал он. – Бляди бегают с голой жопой и неподмытые. Ты поняла? – Он крутанул сосок еще раз, сильнее, и моя жена охнула.

– Поняла, – выдохнула она...

Мужики торопили ее, подгоняли. Покрикивали, по-хозяйски грубо шлепали по ягодицам, и Людмила спешила, торопливо натягивала на себя что-то. На меня она старательно не смотрела: делала вид, что не обращает внимания...

– Сейчас, сейчас, – бормотала она потерянно. – Эти чулки дырявые, эти – тоже... Вот юбку найду, вы ведь хотите покороче? Вот, нашла. Только она старая, это ничего? А косметику мне можно взять?

Улучив момент, Людмила нашла в тумбочке свою помаду и, подскочив к зеркалу, торопливо накрасила распухший рот. Она клала помаду толстым слоем, чтобы замазать подсохшую кровь на губах. Кирилл Константинович, устав ждать, подошел сзади и так сильно пнул ее ногой в попку, что Люда чуть не упала.

– Сколько тебя еще ждать? – грубо прикрикнул он. – Хватит марафет наводить!

– Я сейчас, сейчас, – забормотала Людмила испуганно и растерянно. – Я быстро.

Я хотел сказать этим гадам, что ее нельзя никуда везти. Что она усталая, вся мокрая от пота после того, как ее грубо трахали трое чужих мужиков. Она ходит в раскоряку, потому что у нее все натерто. Ей больно и стыдно, она подавлена тем, что с ней сделали.

Мне хотелось уложить ее спать, обнять, согреть. Сказать: – Люда, родная, прости меня.

Наконец она кое-как оделась. Колготки и трусики ей надеть не разрешили, поэтому жена второпях натянула старые шерстяные чулки с поясом, который не носила уже десять лет. Короткая юбка едва закрывала попу – в ней Людмила не ходила со студенческих лет, и вот теперь – пригодилась... К груди она прижимала косметичку. На меня старалась не смотреть. И я не старался с ней заговорить. Ведь отлично понимал, что сам во всем виноват. И оба мы понимали, что наступил новый этап нашей жизни – ее затраханную и нетвердо ступающую, с растерянным заплаканным личиком везли куда-то еще...

Она уже надела пальто и зимнюю шапку, когда мужики велели ей обувать их.

Людмила вздрогнула и опустила голову.

– Не надо, прошу вас, – пробормотала она. – Прошу вас, не унижайте меня хотя бы при муже. Мне же стыдно...

Это была невыносимая сцена. Моя бедная жена, которую эти скоты только что трахали, умоляла их не издеваться над ней!

Тут уж я вмешался, не утерпел.

– Мужики – сказал я. – Вы чего-то не поняли. Мы так не договаривались. Секс сексом – это я проиграл, но мы не договаривались, что она будет вашей рабыней. Зачем лишний раз нас унижать?

Но тут же я понял, что опоздал. Между моей женой и этими людьми уже произошло что-то очень важное, что-то главное, что Людмила поняла про них и про их к ней отношение. В отличие от меня она уже не имела иллюзий насчет своего положения.

– Да что там, – устало, обреченно произнесла она и, чуть повернувшись ко мне, добавила просительно, – Леша, не смотри на это... Ну, я прошу тебя, не смотри.

С тяжелым вздохом она, подобрав полы длинного пальто, опустилась на колени и принялась обувать своих хозяев. Глядеть на ползающую по полу на карачках жену стало для меня действительно невыносимо, и я отвернулся...

– Через неделю вернем тебе твою благоверную, – сказал один мужик. – Попользуемся малость, и вернем. Будет как новая. Ты пока не скучай.

Людмила поднялась на ноги, и, застегивая пальто, повернулась ко мне.

– Позвони утром ко мне на работу, – еле шевеля распухшим ртом, сказала она чуть слышно, глядя в пол под ноги. – Скажи там, чтобы мне дали отпуск на неделю. Не могу же я там появиться в таком виде... Через неделю я приду и напишу заявление. Ладно, позвонишь?

Когда оба уже вышли из квартиры, один из мужиков обернулся и бросил моей бедной жене:

– А ты догоняй, шалава. А ну, пошла бегом!

Уже закрыв дверь квартиры, я слышал, как торопливо зацокали каблучки – это моя жена бежала вдогонку за своими новыми хозяевами...

Через три дня Люда вдруг позвонила:

– Мне нужно заехать домой, – сказала она каким-то отчужденным голосом. – Ты будешь дома? А то у меня нет с собой ключа.

Она приехала через час – вся какая-то дерганная, спешащая. Была она бледная, густо накрашенная, и почему-то с голыми ногами. Попробуйте походить по улице зимой в короткой юбке, без трусов и даже без чулок...

– Тебе же холодно, – растерянно сказал я.

– А я бегом, – усмехнулась Людмила. – Чулки порвались, вот и все... Я для этого и приехала – за одеждой. Сейчас возьму все, что надо, и обратно побегу. Меня и отпустили-то всего на пару часов, еле уговорила.

– Но тебе же холодно так ходить, – сказал я. – На улице мороз, а ты без трусов...

Снимая с ног сапоги, Людмила, не оборачиваясь, ответила каким-то глухим, чужим голосом:

– Когда блядь бежит по улице, ей должно быть холодно. Разве это не ясно? Мне это уже успели объяснить. Я ведь теперь блядь.

Первым делом она метнулась в туалет, где пробыла довольно долго. Выйдя оттуда, Людмила криво усмехнулась:

– Уже успела забыть, какое это удовольствие – спокойно зайти в туалет... Там мне не разрешают. Говорят, что туалет только для мужчин и для приличных женщин.

– А как же ты? – от неожиданности я онемел.

– А я должна бегать на улицу, – резко ответила Людмила. – Вот так, такие дела... Да и то приходится долго упрашивать. Когда уже терпеть больше не можешь совсем, то просишь, умоляешь – пустите на улицу. А они только потешаются. Стоишь перед ними, вся сожмешься, корчишься, терпеть нет сил, а они смеются...

Квартира, куда отвезли Людмилу, была в многоэтажке на окраине города. Когда ее отпускали, она накидывала пальто на голое тело и бежала с девятого этажа. А вокруг дома полно народу, ездят машины.

– Обычно я устраиваюсь на помойке, – объяснила жена. – Присядешь там в глубине, за мусорными баками, и никто не видит. Только нужно быстро, потому что очень холодно.

Услужливое воображение тотчас представило мне ужасную картину того, как моя бедная жена, подобрав полы пальто, сидит на корточках, свесив голый зад где-то на помойке и пугливо озираясь по сторонам, торопливо справляет нужду.

– Ты позвонил ко мне на работу? – спросила Людмила. – А то меня же выгонят за прогулы...

Бедная, она еще волновалась ос своей работе!

Она отобрала в шкафу свои вещи, за которыми приехала, и разделась. Я увидел ее обнаженную стройную фигурку и сразу вздрогнул, заметив многочисленные следы на теле жены. Груди были в синяках, а соски – багровые, измученные и какие-то странно вытянутые. На бедрах и ягодицах – тоже синяки и ссадины, а лобок, прежде покрытый трогательной нежной порослью, был гладко выбрит.

– Как же так? – только в отчаянии прошептал я, на что Людмила подойдя поближе, горько усмехнулась и сказала:

– Твоя жена теперь обыкновенная блядь, милый. Меня сделали блядью, разве ты не видишь сам? Ты не забыл, что сам в этом виноват?

В эту минуту я смотрел на оскверненное, опозоренное тело моей жены, и почувствовал, что безумно хочу ее! Она заметила это и недоуменно улыбнулась:

– Ты хочешь меня? – спросила она удивленно. – Меня? Такую? Ты хоть помнишь, откуда я пришла, и куда сейчас пойду опять?

– Я хочу мою жену-блядь, – как завороженный, пробормотал я, оглаживая непослушными руками тело Людмилы.

Она отступила на шаг, и я вдруг услышал ее сдавленный смешок.

– Если действительно хочешь меня сейчас – встань на колени! – сказала жена. – Встань на колени и попроси меня, как следует.

Я был как во сне, как под гипнозом... Опустившись на колени перед Людмилой, я сказал:

– Пожалуйста, я хочу тебя... Я прошу тебя, позволь мне...

Людмила села в кресло, широко разведя в стороны коленки, чтобы я увидел ее гладко выбритое влагалище – широкое, чуть раздвинутое, влажное, с ярко-красными натруженными от сношений губами. Жена улыбалась, и в ее густо накрашенном лице я внезапно заметил что-то хищное, жестокое.

– А что? – как будто размышляя и примериваясь к нашим новым внезапно изменившимся отношениям, сказала она. – Может быть, мне это даже нравится... Хватит мне ползать самой на коленях перед всякими пьяными скотами. Теперь ты поползай передо мной, милый. Полижи мою дырочку для начала.

Я медлил, не решаясь переступить через нечто. Потому что знал – стоит это начать, сделать это в первый раз – и многое в наших отношениях изменится. Возбуждение при виде затраханной и униженной жены – это одно, а лизать языком раздолбанное многими членами влагалище – это другое.

– Ну же, – издевательски проворковала Людмила, еще шире разводя ноги. – Ты же хотел жену-блядь? Вот и полижи. Это раньше у меня была писечка, кисочка, пока ты берег меня. А теперь у меня там грязная блядская дырка, куда спускают чужие мужики. – Ее голос внезапно задрожал, и я, вскинув голову, увидел, как на глазах Людмилы появились слезы. Вот выкатилась и поползла по щеке одна, вторая... Она заплакала.

– Знаешь, как там все болит? – сменив тон, пожаловалась она. – Там так все растерто, что я еле хожу – ты заметил? Я плачу, говорю им, что больше не могу принимать в себя их члены, а они только смеются. К ним друзья приходят, и меня заставляют быть и с ними тоже. Говорят, давай Люська-Дырка, старайся...

Мне стало безумно жалко мою бедную жену. Она сидела голенькая, вся в синяках, широко раздвинув свои тонкие ножки, и плакала – потерянно и безнадежно.

– Леша, я не могу больше, – призналась она сквозь рыдания. – Я даже ослабела от этого, ноги не ходят, перед глазами круги... Пьяный скот заберется на тебя, пыхтит и трахает, как свинью – молча, без ласки, грубо. А я первую минуту терплю, сдерживаюсь, потому что противно под ним, а потом не выдерживаю, ломаюсь.

– Знаешь, – она вдруг заговорила жалобно, растерянно, – только ты не смейся, пожалуйста. Даже не знаю, как тебе сказать... Вчера я в первый раз кончила. В первый раз за все время, что я с ними... До этого все было насильно, я просто подчинялась, потому что не было выхода. А вчера, вчера... – Людмила заплакала еще сильнее, еще горше... – Вчера утром они встали оба - Кирилл Константинович и Виктор Васильевич. Я приготовила им завтрак, они уселись на кухне. А меня как обычно – под стол загнали, чтобы сосала им.

– Ты что – часто отсасываешь под столом? – внутри у меня все задрожало, когда я представил себе мою жену, которая, скорчившись под кухонным столом, сосет мужикам, пока те едят.

– Они же выиграли меня на неделю, – ответила жена, поежившись. – Поэтому говорят, что должны пользоваться мной на всю катушку. Так вот, вчера... Я уже стала стаскивать под столом трусы с Кирилла Константиновича, а он вдруг говорит:

– Нет, не надо. Ноги лижи.

Он же только встал, без носков был. Лизать ноги меня уже научили – это целая наука, чтобы мужчине было приятно. Рассказать тебе, как это делается?

– Нет, прошу тебя, – замотал я головой. – Мне невыносимо слушать про это...

Людмила усмехнулась:

– А я все-таки расскажу. Чтобы ты знал, что ты наделал, проиграв меня. На что обрек свою жену. Так вот: сначала облизываешь всю стопу, потом высовываешь язычок подальше и вычищаешь грязь между пальцами. И так на обеих ногах. А потом по очереди берешь каждый палец ноги и сосешь его. Только медленно так, посасываешь. Это может быть целый час. Мужчины говорят, что очень приятно шевелить пальцами ноги в теплом женском рту.

Так вот, когда я еще лизала ноги Кирилла Константиновича, это было так долго, что спина страшно затекла, и я вдруг почувствовала возбуждение. Представляешь? В первый раз за все эти дни. Я думала, что после всего этого насилия, после всех этих грубостей вообще больше никогда не возбужусь. И вдруг...

А когда потом Кирилл Константинович лег на меня и стал трахать, я сама кончила.

Сначала даже себе не поверила, подумала, что это случайность какая-то. А потом пришел гость, и меня отдали ему тоже. Он был противнее всех – пьяный, волосатый, грязный какой-то. Перегаром несет за километр. Он даже моего имени не спросил, просто швырнул на кровать. И я вдруг почувствовала, как во мне боль и отвращение сами собой вдруг переходят в возбуждение.

Забыла, кто на мне. Обхватила его ножками, сама налезала на член его поганый, кричу от страсти... А все вокруг смеются надо мной, мне потом так стыдно каждый раз. Это ты меня сделал такой.

Я опустил голову и ткнулся губами во влагалище жены. Оттуда шел тяжелый терпкий запах спермы и ее собственных соков. Зажмурив глаза и высунув язык, я принялся лизать. Уже через несколько секунд Людмила заерзала попкой и тяжело прерывисто задышала. Еще шире раздвинув бедра, она задвигалась навстречу моему рту.

– Глубже, Лешенька, – простонала она, выгибаясь в кресле. – Еще глубже, милый, еще-е-е-е... А-а-а-а! Я такая грязная там, такая грязная. Все это время ни разу не подмывалась, самой мерзко так ходить. Вот, вычисти язычком, там столько грязи скопилось. А-а-а-а...

Она, содрогаясь всем телом, кончила прямо мне в рот, из разверстого влагалища брызнул сок оргазма.

Чуть успокоившись, Людмила лежала в кресле, все еще тяжело дыша, а я, продолжая стоять на коленях, целовал ее ножки. Она смотрела на меня сверху вниз – снисходительно и с легким презрением.

– Ну что, доволен? – спросила она. – Ты получил то, что хотел? Или хочешь еще и попку мне языком вычистить?

– Ты стала ко мне как-то иначе относиться, – с обидой, не выдержав издевательств, сказал я, на что Людмила рассмеялась.

– А как мне к тебе относиться теперь? – ответила она вопросом на вопрос. – Как мне относиться к человеку, который стоит на коленях перед жалкой шлюхой и лижет языком ее грязную дырку? Уважать мне тебя, что ли?

Будто потеряв ко мне интерес, жена встала из кресла и принялась одеваться.

Она надела новый пояс, черные ажурные чулочки, которые купила совсем недавно, и вытащила из шкатулки почти все свои украшения. В уши она вдела тяжелые длинные серьги, на шею – ожерелье из крупных бусин и еще одно – подлиннее, а на оба запястья – по браслету. Теперь она выглядела шикарно, и мое сердце сжалось от мысли, что вся эта красота предназначена отнюдь не мне.

– Вот, – удовлетворенно, с чувством затаенного торжества произнесла Людмила, оглядывая себя в зеркале. – Теперь я выгляжу так, как хотела. Как ты думаешь, им понравится? Мне очень хотелось выглядеть хорошо, чтобы они меня оценили. Пусть увидят, что я не просто несчастная подстилка, а красивая женщина.

– Зачем тебе это надо – понравиться этим негодяям? – с обидой спросил я, ничего не понимая. – Они обращаются с тобой, как со скотиной, а ты еще и стараешься для них. Ублажить их хочешь...

Людмила вздохнула, и чуть заметно улыбнулась.

– Ты действительно ничего не понимаешь, Леша, – сказала она совершенно серьезно, глядя в зеркале на мое отражение. – Я ведь женщина. Мне хочется нравиться. Если сейчас мною владеют эти мужчины, то я хочу быть привлекательной для них. Что ж мне остается? А кроме того... Кроме того...

Людмила запнулась и, вспомнив вдруг о чем-то, густо покраснела до корней волос. Лицо ее вновь стало жалобным, а губы задрожали.

– Я очень боюсь, – медленно, как завороженная, произнесла Людмила, глядя на меня своими большими испуганными, как у маленькой девочки глазами, в которых стояли слезы. – Я боюсь, что они сделают это со мной. Боже мой, – она закрыла пунцовое лицо руками и громко всхлипнула, – Боже мой, я этого не перенесу, – прорыдала она, дрожа всем телом, – Если они сделают это со мной, я не перенесу...

Жена, наконец, рассказала мне о своих страхах. Не хотела говорить, но потом рассказала, не выдержала. Нужно же ей было с кем-то поделиться.

– Меня там возили в один дом, – сказала она, – вчера вечером. Это за городом, дача, но совсем недалеко. Было много мужчин, человек семь, я не считала. И там было две девушки. Одна совсем молоденькая, а вторая даже старше меня – ей тридцать восемь лет. Они рабыни этих мужчин. То ли всех мужчин сразу, то ли каждая принадлежит кому-то, я так до конца и не поняла... Они сами не захотели объяснять. Говорят: зачем тебе знать детали? Чтобы смеяться над нами? Ты – свободная, сама себе госпожа, можешь уйти. Я им ответила, что какая же я свободная? Разве вы сами не видите, как меня трахают наравне с вами? Мы же втроем вместе всех этих мужчин обслуживали...

Но девушки только посмеялись над Людмилой. Сказали: у тебя закончится неделя, и ты уйдешь. А мы уже навсегда тут, и с нами вообще можно делать все, не то, что с тобой.

– Это так ужасно, – говорила Людмила, вся дрожа, – я думала, что рабынь уже давно нет, что такого не бывает... А потом сама увидела. У них все волосы с тела выбриты, даже на голове. Обе лысые совершенно, в париках: одна в черном паричке, другая – в платиновом, блондинка. Имен у них нет, они так привыкли, что даже друг дружку называют по кличкам – Искра и Огонек, как у лошадей.

Знаешь, как стыдно женщине, когда она совершенно голая, совсем без волос? Да еще лысая, некрасивая. Зато подмышками им брить не разрешают, и оттуда торчат длинные клочья волос. Очень некрасиво и нелепо выглядит – сама вся голая, лысая, а из подмышек будто борода растет. Я сразу поняла – это для дополнительного унижения сделано, чтобы женщина чувствовала себя животным.

Сначала с нами троими мужчины развлекались. А потом меня бросили, пошли выпивать, а Искру и Огонька послали во двор – баню топить. Представляешь себе: они обе голые, мокрые от пота побежали во двор, забегали там на морозе. Искра голая дрова рубила, а Огонек таскала. Потом после бани у мужчин закончилось шампанское, так Огонька заставили в одном пальтишке на голое тело бежать за три километра в поселок в магазин. А когда она прибежала вся продрогшая, зуб на зуб не попадает, притащила шампанское, ее еще и наказали за то, что она полусладкое купила, а не брют.

– А как наказали? – не выдержал я.

Глаза Людмилы округлились от страха при этом воспоминании. Она вздрогнула.

– Три удара тонким ремнем по промежности, – глухо выдавила она и затряслась от подступающих рыданий. – Мужчины не могут представить, как это больно. Огонек уползла из бани на четвереньках и только на крыльце завыла от боли, как зверь. Потом всё сидела за домом, снег себе прикладывала между ног. Меня тогда как раз тоже отпустили, так что я стояла рядом с ней, пыталась утешать. Я спросила ее, как она стала рабыней и почему. А Огонек вдруг сказала:

– И тебя могут сделать рабыней... Сначала они “опускают” женщину, а потом уж как-то само собой получается. Меня сначала “опустили” и Искру – тоже. После этого я уже через неделю стала рабыней, а Искра целый месяц держалась, и только потом согласилась.

– Но как можно согласиться на такое? – спросила я в ужасе. Я даже стала презирать эту женщину и вторую тоже. Разве можно соглашаться стать рабыней?

Но Огонек тогда сказала:

– Тут все дело в “опускании”. Когда с тобой это делают, внутри тебя что-то будто поворачивается... Это не объяснить словами. Тебя ведь еще не “опускали”? Нет? Ну, вот то-то, это заметно. Знаешь, дорогая, если не хочешь становиться рабыней, постарайся сделать все, чтобы тебя не “опустили”...

Тут нас снова позвали: мужчины отдохнули и захотели опять развлечься. Огонек тут же вскочила, и мы с ней побежали в баню.

– Я теперь ужасно боюсь, что меня опустят, – призналась жена. – Я точно не знаю, что это такое, и как это бывает, но мне страшно. Огонек сказала, что после этого из женщины уже легко сделать рабыню. Вот я и решила нарядиться, украшения надеть... Может быть, я им так больше понравлюсь, хоть какое-то уважение к красивой женщине у них появится и они пожалеют меня опускать...

– Ой, я могу опоздать! – вдруг заторопилась моя жена, и лицо ее исказилось от страха. – Мне пора бежать, меня же только на пару часов отпустили.

Она метнулась к телефону и трясущимися от волнения пальцами набрала номер.

– Виктор Владимирович, – залепетала она в трубку, – это я, Люська. Как какая Люська? – она страдальчески посмотрела на меня и отвернулась лицом в угол, прижав трубку к уху. – Люська-Дырка, – сдавленно проговорила она упавшим голосом, – Ваша блядь. Я задержалась немножко дома, но я уже бегу. Скоро буду, ладно? Не сердитесь, пожалуйста.

Я снова не смог сдержать возмущения, боли, которая накапливалась во мне.

– Что ты говоришь? – дрогнувшим голосом сказал я. – Ты – моя жена, ты – красивая женщина, умница, а не чья-то блядь. Как ты можешь такое говорить про себя?

Людмила секунду или две молчала, а потом вздохнула и грустно усмехнулась:

– А ты забыл, что сам во всем виноват? Нет уж, дорогой, теперь поздно возмущаться. Себе самому скажи спасибо, да еще Мишке – другу своему. Он теперь каждый день туда приезжает.

– Он что – трахает тебя? – изумился я. Мне почему-то так до конца и не верилось в то, что мой друг Михаил тоже участвует в этом надругательстве над моей женой. Или я просто не хотел об этом думать?

Людмила усмехнулась.

– Он у тебя разборчивый – невесело сказала она, поежившись. – Ему мое влагалище не нравится. Говорит, у меня там раздолбано все. Говорит: ложись и сделай рот пиздой.

– Это как? – не понял я.

– Очень просто, – мрачно заметила Людмила, – меня с первого дня научили. Это они часто так командуют женщинам: сделай рот пиздой. Нужно лечь на спину и рот сделать вот так, – Людмила изо всех сил вытянула губы трубочкой и втянула щеки. – Язык нужно убрать, и главное – чтобы зубы не мешали. Мужчины говорят, что если так трахать, то похоже по ощущениям, как во влагалище. И сперма прямо в горло сливается.

Людмила вздохнула и добавила:

– Мишке нравится, как я для него делаю рот пиздой. Только мне потом каждый раз заново краситься приходится – он ведь по лицу животом елозит, весь макияж стирается.

В конце недели в нашем доме появился Мишка. Я не ждал его. Честно говоря, после всего случившегося я вообще не ожидал, что когда-нибудь его увижу снова. Он вошел, мы сели на кухне и перекинулись несколькими ничего не значащими фразами...

Потом Мишка помолчал, и вдруг бухнул:

– Знаешь, старик, они ее опустили. Буквально час назад, прямо при мне.

Мишка достал из кармана пальто бутылку водки и открыл ее.

– Давай выпьем, старик, – сказал он, ища глазами рюмочки на полках. – Невыносимое зрелище... Я не ожидал от них, честно говоря. Я их просил этого не делать. Все-таки Людмила – твоя жена, я же не сволочь.

– Она – моя жена, которую ты тоже трахнул за компанию, – сдерживая ярость, сказал я, одним махом выпивая свою стопку и не закусывая.

– Да, но я просил ее не опускать, – тихо сказал Мишка и опустил глаза. – Я ж понимаю, мы с Людмилой давно знакомы... Но они все-таки сделали это с ней.

Оказалось, что опускание женщины – целый ритуал. Четверо мужиков сначала по очереди трахнули мою жену в задний проход. Людмила сначала орала от боли, дергалась на членах.

– Визжала как поросенок, – прибавил Мишка, невольно усмехнувшись при воспоминании об увиденном.

Трахали ее до тех пор, пока боль не прошла, и Людмила не почувствовала удовольствия. Очень своеобразного, конечно, удовольствия...

– Она стала подмахивать им, старик, – сказал Мишка, сочувственно причмокивая и наливая нам по пятой рюмке. – Сначала стояла совсем зажатая. Потом, видно, боль стала проходить, и вдруг она стала двигать задницей, сначала незаметно, чуть-чуть, потом сильнее. Стояла в позе раком, как ее поставили, и подмахивала задом. Вот как ей жопу раздолбали.

– У моей жены не жопа, – машинально пробормотал я. – У нее стройная милая попочка.

Я вспомнил, как любил всегда целовать эту милую попочку с ее шелковистой белой кожей, и волна жалости захлестнула меня.

– Уже нет, старик, – покачал головой Мишка. – Теперь у твоей Людмилы грязная раздолбанная жопа. Ее саму уже научили так говорить.

Поняв, что моя жена получила, наконец, удовольствие от анального секса, мужчины провели второй этап. Людмилу заставили отсосать у всех четверых. Сосать те самые члены... Она должна была подползать поочередно к каждому мужику и сосать у него. И при этом еще называть его по имени и рассказывать, как ей было хорошо, когда он трахал ее. И благодарить...

Я представил себе, как моя милая жена, стоя на коленях, отсасывает мужику и при этом с набитым ртом еще пытается бормотать: – Спасибо, Виктор Васильевич, что вы не побрезговали моей грязной жопой. Спасибо...

А затем уже каждый мужик погасил ей о ягодицу окурок сигареты. Не ожидавшая этого, уже расслабившаяся Людмила даже не имела сил кричать снова, а только рычала от боли при ожогах. Она стояла раком, и каждый раз при ожоге вскидывала от боли попку кверху, отчего коленки разъезжались в стороны, и она падала животом на пол и сучила ногами.

– За что? – кричала она, захлебываясь, но ответом был только смех.

Подходил следующий, пинал ее ногой, и Людмила снова поднималась, вставала на четвереньки, снова отклячивала свою бедную обожженую попку. И, подвывая, ждала, когда следующий мужик погасит свой окурок.

А в заключение все четверо ее обоссали. Она лежала на полу, держась обеими руками за ноющую растерзанную попку, а все четверо, встав над ней, помочились на нее. На голову, на лицо, на все тело. Моя жена лежала в вонючей луже и плакала.

– Завтра Людмилу отпустят, – сказал Мишка, пристально глядя на меня своими немигающими глазами. – Утром она уже будет дома. Так что готовься принимать жену, старик. Знаешь, мне жаль, что все так закончилось. Теперь, после того как ее опустили, Люда вряд ли будет прежней...