Фогель Глава пятая. Ганц

Запыхались, антракт. Мы с майором сидим за столом, попиваем его любимый кофе. Дает из своей чашки немного хлебнуть и стюардессе, та все еще не расстанется с самолетом. Вот такой добрый он у нас.

В дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял посыльный – худенький молодой солдатик. Серая полевая форма мешковато сидела на юноше. Носки начищенных сапог, как и уши парня, были смешно развернуты в стороны.

– Г-господин майор, – слегка заикаясь, начал он. Скосив глаза на «самолет», он здорово запнулся. Глаза расширились, и только после мучительной паузы и с перерывами получилось. – В-в-велено п-п-переддать. Ваш телефон временно на р-ремонте. Звонила Ваша жена, с-с-спрашивала, к-к-когда ждать на обед?

Мне показалось, что паренек, как и я, перенес контузию. Да еще это армейское – майор. Но трудности произношения могли быть и врожденными. Вот, кто служил сейчас в управлении Гестапо.

– Хорошо, с обедом разберемся. Подойди сюда, – Фогель простил парню замену штурмбаннфюрера на майора. Такое он бы выговаривал до вечера.

– Как тебя зовут?

– Р-рядовой Ганц Хольцауге, – на курносом носу и щеках паренька весело рыжели разбросанные от некучного боя веснушки. В сочетании с такой смешной фамилией («деревянный глаз – сучок» – нем.), думается, ему крепко доставалось в школе.

– Был на фронте?

– Нет. И-имею ранение, авианалет, г-господин майор.

– Сколько тебе лет, сынок?

– Д-д-девятнадцать, господин майор, – он боялся повернуть голову, не мигая, смотрел на Фогеля.

– Да-а, прекрасный возраст, – майор театрально откинулся в кресле. – Возраст надежд, возраст мечтаний. Ты откуда родом?

– Из-под Ульма, г-господин майор.

– О, так мы земляки! А я из Мюнхена, – он тепло улыбнулся и принялся кивать головой, изучая взглядом парня. – Взгляни, Ганц, на эту девчонку. Ей тоже девятнадцать, твоя ровесница, полька. Но ты правдой служишь Великой Германии, а она даже не хочет помочь нам. Что скажешь?

– Н-незнаю, господин майор, – Ганц судорожно сглотнул слюну, разглядывая девушку.

Нагая Ленка с призывно вздернутой острой попкой и красиво прогнутой спиной была повернута к нему боком. Стройные ноги на высоких каблучках широко расставлены и пристегнуты внизу к металлу. Из-под раскинутых заневоленных рук налитым плодом выглядывала молодая грудь с вишенками спелых сосочков. Русые волосы, перекинутые через одно плечо, живописным параграфом ниспадали вниз, открывая изгиб белой девичьей шеи и затылок с легкими светлыми волосками. Одна тонкая прядь свисала со лба, перечеркивая лицо наискось и как бы еще раз демонстрируя полную беспомощность девушки. На приподнятых аппетитно поблескивающих ягодицах краснели свежие иероглифы порки. В картине было что-то нереально-восхитительное. Ленка заплаканными глазами покосилась на парня и покраснела. Ганц еще раз сглотнул и тоже покраснел. Его член против воли слегка оттопырил штанину.

– Как ты считаешь, она заслужила наказание?

– Наверное, д-д-да, господин майор, – штанина пошла вперед.

– Так наверно или да? – продолжал изгаляться Фогель.

– Так точно. Да. Г-г-господин майор, – Ганц вспотел.

– А ты знаешь, я согласен с тобой. Хорошо, давай так и сделаем.

Фогель подошел к Ленке и повел пальцем по ее лбу, поправляя ей за ушко отбившуюся прядь. И тихо, совсем уж по-отечески, спросил:

– Как же тебе не стыдно перед молодым человеком находиться в таком неприличном виде? Ну, посмотри сама. Разве тебя этому в школе учили? Некрасиво как-то получается. Выставила тут всем напоказ свою голую задницу. А? Зачем? Давно бы рассказала все, и вместе бы пили кофе. Хочешь еще кофе?

Ленка горько заплакала. Эти слова хуже плетки ударили по девичьему сознанию.

– Нет, кофе ты не хочешь. Тогда может еще немного розги?

– Пожалуйста, я прошу Вас, господин офицер, не надо! Это так больно! – взмолилась девушка.

– Больно? Разве? Ах, ну, да. Это все наш неистовый обер-лейтенант. Это к нему. А, что, мадам предпочитает электроразвлечения?

– Нет, пожалуйста! Не надо! Не надо! – снова всхлипы.

– Хорошо, хорошо. Это делать пока не будем. Ганц, окажи нам любезность. Вот набор инструментов, будь так добр, выбери сам. Что, ты думаешь, сейчас лучше всего подойдет?

– Г-господин майор, я, я…

– Ничего, ничего. Мы тебе поможем. Возьми, например, вот это, – он сунул в руки оторопевшему Ганцу тонкую и длинную ивовую розгу – вот это будет неплохо для начала.

– Ну, помоги же нам. Всыпь этой негоднице. Начинай.

Ганц все еще не верил в происходящее. Он держал прут и растеряно мигал. Я делал ему знаки из-за спины Фогеля, дескать, давай, не серди майора. Наконец он собрался с духом и подошел к «самолету» сбоку. Ленка жалобно зашмыгала носом,

– Нет, нет, Ганц. Зайди лучше сзади. Надо врезать ей по этой бесстыжей заднице, так будет правильнее.

Парень неуверенно обошел самолет. Теперь его внимание полностью переключилось на приоткрытые дольки губок и ямочку ануса между распахнутых ягодиц девушки. Похоже, он впервые так близко и подробно видел девичье хозяйство…

В каких предутренних снах ему грезилось такое? Сколько раз он мастурбировал в темноте ночи под жарким одеялом, представляя беспомощной белокурую нагую одноклассницу? Какие эротические фантазии волновали мальчишеское воображение, и было ли в них место насилию, пусть даже легкому? Наверняка было.

Недостижимость близости естественным путем толкает юный разум на поиски иных ситуаций и видений. При этом в загадочных глубинах человеческих страстей всегда живет нераспаханный пласт чувств, связанных с насилием, унижением, болью. Нередко такие чувства у нас переплетаются с сексуальными. На перекрестках этих лесных тропинок произрастают самые диковинные растения. Их цветы могут иметь легкий будоражащий аромат, открывающий новые грани ощущений. А могут одурманить, заманить путника в мрачную сырость чащи. Но может произойти выброс плодов такой чудовищной силы, что, вкусив их, человек, сам того не желая, превращается в маньяка, сокрушающего все на пути к своей безумной цели. Где зреют эти тайные зерна сознания, какие ветра разносят их по далям разума? Кто же посеян и дремлет в каждом из нас? Размышляя так, я смотрел на Ганца, пытаясь понять его состояние.

Наконец, он неловко свистнул розгой. Было видно, рука сдерживала беспощадный прут. Удар пришелся низко, по бедру. Девушка тонко вскрикнула.

– Не так, Ганц!– капризным тоном учителя командовал Фогель. – Надо взять повыше и гораздо-гораздо сильнее!

Второй удар – более крепкий – перечеркнул горящей полосой ягодицы уже посередине. Ленка заорала, ее многострадальная цветастая попка в очередной раз вскинулась и задрожала.

– Не надо стесняться, врежь, врежь ей как следует! – майор наслаждался зрелищем.

Ганц постарался и с силой впечатал розгу в самую выступающую часть попки, накрыв безжалостным прутом предыдущий рубец.

У-с-с-сяЦ!

– А-А-А-А! Прошу вас, не надо! Не надо!

Третий удар получился даже жестковатым. Но последовал еще один крепкий замах.

У-с-с-с-с-сяЦ!

–А-А-А-А-А-А!!

Солдатик с усердием выполнял приказ офицера, а на девушку было жалко смотреть, такие мучения стыда и огненной боли приходилось ей переносить.

– Отлично, Ганц! – Фогель повернулся ко мне. – Смотри, Вальтер, смена растет! Ему побольше тренировки, обязательно выйдет толк.

Парень с открытым от волнения ртом смотрел на свою работу. Новые рубцы наливались багрянцем. Я поневоле сравнил их со своими, да, бил он неслабо.

– Зер гут, Ганц! Похоже, дама просит вас не продолжать. Давай спросим, чего же она хочет. Милая, как тебе рядовой Ганц? Он нравится тебе? Может, взамен розги подаришь ему немного ласки?

Ленка продолжала надрывно скулить.

– Ганц, мне кажется, девушка хочет ближе познакомится с тобой. Ее зовут Ленка. Извини ее, что она не успела одеться к твоему приходу. Да вот ее платье. Смотри: чулочки, трусики. Ну, не успела. Как она тебе? Что, нравится такая? А? Хорошо. Ухаживания, цветы предлагаю опустить. Ты можешь заняться ей прямо сейчас. Я вижу у тебя все готово.

Раскрасневшийся Ганц тупо смотрел на майора. От волнения он ничего не понимал.

– Кстати, пощупай, пожалуйста, девочку. Она не замерзла? Так ведь можно и простудиться, – не унимался командир.

Ганц, кажется, еще больше покраснел, но не отказался от предложения. Его руки загуляли по распластанному девичьему телу. Осторожно коснулся грудей. Было видно, как его это возбуждало! Дыхание стало шумным, ноздри заходили ходуном. Мальчишке разрешалось то, о чем можно было только мечтать. Увлекшись, он стал гладить и потискивать внутреннюю часть гладкого бедра. Большой палец, как бы невзначай, касался лепестков губ. Ему никто не мешал.

– Она д-д-достаточно т-теплая, г-господин майор, – наконец вспомнил парень и, судя по виду, разволновался окончательно.

– Теплая? Ну, так и вставь ей как следует! – Фогель повернул к нему барскую улыбку. – Раз теплая. Разрешаю!

Больше уговаривать Ганца не пришлось. Он резво расстегнут свой «Gott Mit Uns» («Бог с нами» – нем. Надпись на пряжке солдатского ремня), сдернул штаны и кинулся к девичьей попке. Бедняга, он не знал простых вещей. Его острый петушок не сразу и практически всухую проткнул тесное начало. Оба вскрикнули. И тут же быстро, как кролик, он задвигался на девушке. Во всем сквозила мальчишеская неопытность. Было очевидно, что у заикающегося скромняги не было сколько-нибудь значительного сексуального опыта. Возможно даже, это был его дебют, однако горячее желание побеждало все. Его юношеское нетерпение передалось мне. Я снова ощутил нежность молодой кожи, упругость форм.

Весьма кстати оказался фотоаппарат, я взглянул на майора. Он согласно кивнул. Снятый кадр назывался: «Немецкий солдат все уверенней продвигается вглубь Восточной Европы».

Окрыленный успехом, Ганц вошел в раж. Ничего не замечая вокруг, он двигался как заводной. Его молодой боец неустанно шомполовал девичью малокалиберку. От такого напора «самолет» стал потихоньку выдвигаться вперед на взлетную полосу, парню пришлось следовать за конструкцией, пока та не уперлась в стол Фогеля. Ленка плакала, кусая губы.

Решительный солдатский натиск закончился быстрой победой. Не прошло и двух минут, как Ганц мелко затряс головой и засипел. Его ладони сдавливали узкую девичью талию, и, что есть силы, притягивали к себе. Внутренне я порадовался за мальчишку. Не каждый день на службе выпадает такая удача. Тяжело дыша, Ганц отвалился. Он был красный и потный, его шатало. Веснушки совсем потерялись на раскрасневшихся щеках.

– Можно я п-пойду, господин майор? – не по уставу спросил парень, подтягивая штаны.

– Можно, сынок, можно, – в тон ему дружелюбно ответил майор. Ему все это нравилось. – Позвоните супруге, скажите, чуть-чуть задержусь. Много работы. Ты же сам видишь.

После перекура беседа продолжается, наступают новые повороты. Майор за спиной Ленки показывает мне пальцами букву «V». Самый искусный и коварный удар. Для него надо отступить назад, встать на колено. Теперь завожу руку с плетью за спину, прицеливаюсь. Сильный точный взмах и кончик плетки сухим выстрелом щелкает по анусу и промежности. Ноги инстинктивно дергаются и царапают кожу на лодыжках. Не ожидавшая ничего подобного попка сжимается до побеления. Ленка пронзительно визжит.

Это ужасно. Та часть тела девушки, которая в повседневности никогда не бывает нагой, сокрыта от глаз и внешних воздействий ласковыми трусиками, сейчас ошпариваются жестокой скотобойной плетью. И, если предыдущие рубцы не доставали этих нежных углубленных мест, то последний удар пришелся в самую чувствительную серединку. Некому пожалеть бедняжку, кроме дядюшки Фогеля.

– Ну-ну, моя хорошая. Не надо так. Я все понимаю. Но подумай, как передать весточку брату. Ведь можно же что-то сделать, – и водит своим толстым волосатым пальцем по ее дрожащим губам, мокрым щекам. А вторая рука вновь показывает страшную «V»… Разговор продолжается уже больше трех часов…

Девушка и плеть. Это поэма. Поэма, воспетая не одним художником. Притягательность темы поистине беспредельна. Жестокость и нежность, агрессия и покорность, изуверство и ласка: антиподы в ярчайших своих проявлениях. Антиподы, бесконечно близко сошедшиеся в миге соития-удара. Тонкая женская и жесткая бычья кожа встречаются лишь на мгновенье, но его хватает на глубокое всепроникающее чувство по обе стороны. Между ними возникает короткий огненный контакт-вспышка сродни любви. И так же, как в человеческой любви, грубому мужскому началу достается от него плотское удовольствие, а нежной женщине – дефлорация, менструация, роды. То есть боль, боль и еще раз боль.

Удивительно, но боль не означает для женщины окончания жизни, наоборот, за страданием тела мудрая Природа открывает в ней новое начало, новую жизнь: «В муках будешь рожать детей…» Природа снова и снова вкладывает символичную плеть в тело родившемуся мужчине, в его руку, а зачастую и в сознание. Вкладывает, миллионократно утверждая и свидетельствуя, что жизнь – это боль, а боль – это жизнь!! Даже простая дефлорация, разве это не насилие, не причинение боли? Как иначе преодолеть эти барьеры Природы, чтобы исполнить себя?

А теперь вдумайтесь, значит, садизм, в его обобщенном философском смысле на этом расчерченном поле жизни вовсе не порок, а попросту неотъемлемая арифметическая составляющая бытия, сразу заложенная в его основу! Значит, в каждом из нас живет маленький садист. В ком-то он чуть больше, в ком-то еще больше.

И не надо загонять чувство вглубь. Не тушуйтесь. Развейте в себе это хорошее. Вот вам в подарок: маленький детский кнутик на десятилетие. Постегайте им лошадку, сестренку. Слушаются вас, боятся? Нравится? Возбуждает!? Пока все нормально, отклонений нет, посмотрим, что будет дальше. На двадцать пять примите, пожалуйста, большой подарочный набор из двенадцати предметов. Можно сказать, профессиональный. Обратите внимание, никакой имитации, все настоящее. Хочется попробовать эту красоту в деле? Честно ответьте, хочется? Конечно же, хочется. Вот ладонь уже знакомится с удобной рукоятью и оценивает приятную тяжесть плети. Как вам ее длина? Нормально? Как продуманы постепенная утонченность и, соответственно, меняющаяся к концу упругость хлыста? Да, это дело рук настоящего мастера. По-моему, как раз для сильной и властной мужской руки. Осталось пройти к «самолету», там все готово, это тоже входит в подарок.

Смотрите! Она вся дрожит и потеет от страха, предчувствуя подаренную вами боль… Она ждет и даже подсознательно жаждет ее!! Кожа спины пока чиста и невинна, как Вселенная до Сотворения. Она уже готова впитать благодатный ливень боли и растворить его в недрах страждущего тела. Так пролейте же его, этот ливень жизни! Смелее, тореадор, вас ждут ярчайшие незабываемые чувства! Раскрепоститесь в них, напейтесь ими допьяна, влейте их волшебный безумный огонь в свое иссушенное горло! Какой это редкий, изысканный вкус! Он только для избранных, ведь это и есть – напиток богов! Пусть щедрые струи этого пиршества обильно сбегают с краев губ на вашу оголенную могучую грудь. Ноги расставлены, рука с плетью красиво отведена в сторону… Как вы сейчас прекрасны! Мощный взмах, разящий свист и… И вот, к сорока пяти вы уже сложившийся законченный профессионал. Гутен таг, герр Фогель! Какие пациенты беспокоят вас сегодня?

А если серьезно, что это? Неизбежный круговорот боли в Природе? Или, напротив, боль имеет свой высший смысл, свое назначение и является самостоятельной частью Мира? Похоже, Боль это и есть ключ существа грешной плоти. А может, и не только плоти? Да!! Конечно же! Смотрите. Ведь и самому Разуму постоянно и обязательно нужно это чувство душевной боли, называемое раскаянием. Те же мотивы, та же цель, что и у тела! Боль – это рождение тела, а раскаяние – праведной души! Покайся и обретешь спасение!! Покайся, возболей, спаси свою душу! Испытай боль! Она нужна тебе для очищения.

Выходит, чтобы родить человека и спасти душу, нам нужна боль. Значит, так нам назначено!? Да! Душа и раскаяние, тело и боль. Все теснейшим образом связано! Разве вы не замечали, как физическое страдание очищает душу? Переболев, мы становится выше. Наказание болью снимает грех.

Значит, Разумная Природа нуждается в нашей осознанной боли, в наших страданиях так же, как и мы в ее прощении и принятии? Грех и идущее за ним покаяние, как обязательные составляющие мировой Гармонии!?

Вкуси и покайся. Итак, мы созданы для греха и боли. Для любви и раскаяния. Логические круги мироздания, как и положено кругам, замкнулись и переплелись. Конец Большой Плети, обогнув Вселенную, торжественно лег на ее еще теплую рукоять.

Вопросы для закрепления материала:

– Какую роль в жизни человека играют боль и раскаяние?

– Садист ли вы, и в какой мере (укажите номер уровня и подуровня)?

– Почему рукоять всегда теплая?

Впрочем, извините за сарказм, я опять немного увлекся. Ранение и контузия сделали из меня, как видите, горе-философа. Раньше этого не было. Самые простые вещи вдруг иногда представляются в неузнаваемом свете.

Пожалуй, хватит о высоком, точнее о тонком и длинном. Неутомимый исследователь человеческих терзаний, композитор, аранжировщик и выдающийся исполнитель боли – господин Фогель снова возвращает нас с вами к избитой теме, и к избитой Ленке одновременно…

Для арестованной наступило время настоящих испытаний. Удары розгой по ягодицам и спине остались в далеком прошлом, игры закончились. Штурмбанфюрер Фогель должен выполнить сейчас свою главную работу, за которую ему платят в Гестапо. Теперь он будет говорить с заключенной уже по-взрослому, без скидок на возраст и пол. Здесь каждый шаг определен и профессионально выверен.

Я думаю, вы согласитесь со мной, что самый замечательный в этом смысле, это первый – Настоящий Удар. Тело даже и предположить не может, что его ждет. Оно готовит себя к чему-то, пытается провести аналогии с прошлым, не зная, что произойдет на деле. Разум полностью сконцентрирован в страхе и ожидании. Пожалуйста, не обманите этого ожидания. Ваш посыл должен быть таким выверенным и точным, чтобы все предыдущие проблемы и боли показались касанием июньского ветерка. Сотворите Великое. Это Великое – как камертон дирижера перед исполнением симфонии. От него зависит, как зазвучит весь оркестр, как разорвется душа слушателя под всполохами Чувства. Покажите, что вы умеете. Убедите, что больней уже быть просто не может. После можно даже чуть ослабить плеть, тело все равно будет содрогаться и отрабатывать кошмар первого незабываемого органного аккорда Баха.

Тот первый Настоящий Удар лег наискосок через всю девичью спинку. Средняя плеть из стального провода, дурашливо свиснув, радостно впилась в удобно подставленную кожу. Ярчайшая молния ослепительной боли взорвала мозг и затмила окружающий мир. Все тело вскинулось и мелко задрожало. Ленка распахнула, насколько могла рот, но воздуха не было, жестокий спазм парализовал ее горло и легкие. Вибрирующие глаза полыхали диким ужасом. Боли оказалось намного больше, чем самого тела. Фогель, наклонив голову, внимательно изучал реакцию. Через кожу проступала испарина. Фальши не было.

Маэстро учил, что здесь, как и в музыке, также необходимы правильные паузы. Ноты не должны наскакивать одна на другую. Нужно качественное звучание каждой. Он давал коже ясно почувствовать ожог от плети. Пусть прихлынувшая к рубцу кровь разогреет, вспучит его и разнесет по телу ужас случившегося. Пусть произойдет глубокое понимание того, что больше этого допускать нельзя никогда и ни в коем случае. Каждый неправильный ответ может принести эту чудовищную запредельную боль. Поэтому, при умелом обращении, страх ожидания очередного выстрела плети зачастую весит не меньше самого удара. Он тонко просчитывал это. Пока ударов было немного, но каждый из них как укус огненного дракона отнимал свой кусок силы и воли. Плеть снова и снова грызла молодое тело, его тонкую кожу, его подкожные и глубинные ткани, максимально воспламеняя чувствительные нервные окончания. Они посылали в мозг отчаянные сигналы о страшной беде. Мозг принимал их, но мужественно держался. Ведь главная крепость еще не пала…

Ленка стонала. Все, что она могла сказать, было: «Я не знаю, где брат». На крики уже не было сил. Исполосованная спина пылала лесным пожаром. Частота ударов тоже возрастала с каждой минутой. По своему опыту я знал, что такое выносят немногие. Баланс боли и воли разрушить нетрудно. Есть масса проверенных способов. Но девушка продолжала стойко идти по пути возрастающих страданий. В этом была и притягательность и опасность. Надо было что-то делать, она могла окончательно погубить себя. Улучив момент, когда Фогель вышел в туалет, я мокрыми ладонями облегчил ее спину и наклонился к уху:

– Не упорствуй, скажи что-нибудь. Иначе будешь искалечена и можешь не выжить. Я постараюсь тебе помочь.

Она подняла на меня измученные глаза. Я увидел, как ей было неимоверно трудно. Перед ней был немец в черной зловещей форме. Именно тот, который и вонзал в ее тело мириады страданий. И именно он говорил ей о помощи. Не насмешка ли это? Не тонко ли рассчитанный обман? Кому можно было верить в этой апокалипсической жути? Я и сам бы не поверил никому в такой ситуации. К тому же, если говорить честно, я не знал, как помочь ей. Если и двигало мной какое-то чувство, то, скорее всего, это было чувство возможной потери. Чего? Вы знаете, наверное, в тот момент правильнее уже было сказать не чего, а кого. И все же я увидел в ее глазах ту самую искорку, что не отвергла меня. Я вижу этот взгляд и сейчас… Она попросила пить. Но дать ей воды я не успел, послышались шаги.

Вернувшийся Фогель потребовал добавить оборотов. Дал знак: по плечам. Понятно. Значит, грядет финал симфонии. Напрасно вы думаете, что можно бить, куда ни попадя, лишь бы сильно. Нет, не в силе дело. Открою вам главный секрет. Он в том, что больней всего получается ближе к голове. Достучаться проще. Вот поэтому у «самолета» и сделаны крылья. С ними плечи и предплечья просто клад боли.

Разверзлись жаркие Дантовы бездны. Боль долбила стены и раскачивала ворота крепости огромными огненными шарами, не давая мозгу ни секунды передышки. Шары один за другим катились к его цитадели, ударялись об уже потрескавшиеся камни и взрывались, извергая серу и раскаленные докрасна обломки. Надо было, обязательно надо было терять сознание, мрак забытья приглушил и остудил бы хоть ненадолго поле битвы, но избавления не приходило. Новые шары неимоверной боли набегали на поврежденные стены, заставляя их содрогаться и ронять вниз новые обломки… Какие силы надо иметь гарнизону, чтобы устоять перед этим чудовищным полчищем? Пурпурное марево уже заполнило землю и стало медленно подниматься к небу…

Поверьте, мне трудно рассказывать об этих минутах… Плеть очень часто оказывается не менее действенным искусителем, нежели библейский змей. И когда человек перешагивает некую запретную черту, это всегда драма. Еще несколько невыносимо болезненных ударов, и она взмолила о пощаде. Была ли в этом ее признании доля моих слов? Не знаю. И наверно, никогда не узнаю.

Где брат, ей неизвестно, но один адрес его товарища в пригороде помнит. Оттуда она узнает о брате. Там у них бывают встречи. Для следствия уже неплохо. Адрес Фогель записал. Вся эскадрилья уходит на заслуженный обеденный перерыв. Едва Фогель покинул кабинет, я отстегнул Ленку, сделал на спину холодный компресс из мокрой простыни, помог одеться и отвел ее в камеру.