Моника Глава 30

– Да, – продолжала Госпожа, – он позвонил мне на мобильник на следующий же день. «Здравствуй», – услышала я в трубке его густой баритон. «Здравствуй», - ответила я. «Ты хочешь со мной увидеться? » – спросил он. Заметь, он не спросил «могу ли я с тобой увидеться? », как обычно в этих случаях спрашивает мужчина. Он спросил, хочу ли я с ним увидеться. Я хотела. Но я не хотела ему об этом говорить. И первой моей мыслью было сказать ему: «Нет, у меня много дел». Но я сказала: «А ты хочешь этого? » «Да, Моника, – ответил он, – иначе зачем бы я тебе звонил? » И мы договорились о встрече. В тот раз я поехала к нему. Нет, не домой к нему. Он был слишком заметной фигурой, чтобы мой визит остался незамеченным. Оказывается он снял комнату на… ну, неважно где. Он сказал мне адрес, и я поехала.

Тут Госпожа снова замолчала, собираясь с мыслями. Затем продолжала:

– И вот я встретилась с ним. Он был уже подготовлен, оба мы знали, чего хотим друг от друга. Плеть, которую он припас, была отличной, я даже подумала, что в чём-то она лучше, чем моя, которой я тебя наказываю. Но не только в плети дело. Сама обстановка, которую он сумел создать, действовала на меня необычным образом. И в последовавшем сеансе с ним у меня появились совершенно иные, неведомые мне ощущения. В чём они состояли? Трудно сразу сказать. Понимаешь, Роберт, – снова она назвала меня по имени, значит она обращалась сейчас ко мне не как к рабу, – он тоже раб по своему складу, как и ты, тоже нижний. Но совершенно иного типа, нежели ты. Ты покорный раб, для тебя любое моё слово – закон. Для тебя немыслимо ослушаться меня даже в мелочах. И именно такой раб как ты мне и был нужен. Только с таким я могла полностью реализоваться как Госпожа, когда бы чувствовала свою абсолютную власть над тобой, полную свою вседозволенность. И не будь этого, я не стала бы подписывать с тобой Договор. И возможно не вышла бы за тебя замуж. Но, как оказалось, всё имеет и свою оборотную сторону. Я тебе уже говорила, что с определённого момента мне стало явно чего-то не хватать в моём положении Госпожи. Я сама не могла понять, чего именно. И поняла это лишь после встречи с ним. Я сказала, что он раб иного типа, нежели ты. В каком смысле? Если ты покорно исполняешь мои приказы, то его нужно было ЗАСТАВИТЬ это сделать, ПРИНУДИТЬ к этому. Создать для него безвыходное положение, при котором он не может не подчиниться мне, как бы ему этого ни хотелось. Обычно таких рабов называют строптивцами. Но он был не просто строптивец. Это был раб-бунтарь. И своё величайшее наслаждение он получал тогда, когда Домина находила средства, чтобы сломить его, заставить себе подчиниться. И если ей это удавалось, он воском растекался у её ног, пресмыкался самым невероятным образом, покорно исполнял любые, самые немыслимые приказы. А тогда и наслаждение Домины от такой его ломки, от того, что она сумела это сделать, от его немыслимых унижений и изуверских наказаний за строптивость после этого становилось во сто крат выше. Таким образом это колоссальное наслаждение становилось обоюдным. Ты понимаешь меня?

– Да, Госпожа, – ответил я.

– Хорошо, – продолжала она. – Возможно, когда-нибудь я тебе расскажу подробнее об этих встречах, ты узнаешь, что на них происходило. Но не теперь, поскольку не об этом сёйчас речь. Так вот, к своему величайшему изумлению я почувствовала, что меня захватывает эта игра. Мне понравилось видеть его сначала непокорным строптивцем, гордо отказывающемся пресмыкаться передо мной. А затем находить способы всё же бросить его в прах под моими ногами. Мне это стало интересно. Я стала встречаться с ним регулярно. Я стала специально готовиться к этим встречам, стараться предугадать его действия и в зависимости от этого продумать линию своего поведения. Это захватило меня. И уже после трёх-четырёх встреч и сеансов с ним я почувствовала, что приобрела какое-то иное качество как Госпожа. Которого я не могла найти с тобой. И вот здесь, Роберт, во мне поселилось раздражение на тебя. Да нет, раздражение не то слово. Это гораздо более сильное негативное чувство. Сейчас я понимаю, что оно было неадекватным, и ты не только ни в чём не был виноват, а вёл себя полностью в соответствии со взятыми на себя обязательствами. Более того, если бы ты вёл себя иначе, я бы не стала жить с тобой дальше как с рабом. Но я не простила бы тебя, а отправила бы тебя в тюрьму за нарушение нашего Договора. Ты знаешь, что у меня сейчас есть такие возможности. И тем не менее, тогда во мне жили совсем иные чувства по отношению к тебе. Понимаешь, я всегда гордилась тем, что во мне гармонично уживались строгость по отношению к рабу и забота о нём. Жестокость в отношениях с ним и любовь к нему. Я сумела найти этот сложный внутренний баланс, что далеко не каждой Домине сразу удаётся. А во мне любовь и жестокость жили в дружбе и взаимопонимании. И прекрасно друг друга дополняли. И вот с некоторых пор начались между ними трения. Я чем дальше, тем больше чувствовала, что по отношению к тебе у меня начинает доминировать одна сторона. Жестокость. И не просто жестокость. На какое-то время во мне поселилась мысль, которая теперь мне кажется абсурдной. Я уверовала в то, что вот с такими рабами, как он, только и имеет смысл иметь дело. Только они могут доставить Госпоже подлинное наслаждение от Доминирования. А что же такое тогда ты? А такие как ты ничего не дают Домине. Доминировать над этими слизняками…

Тут Госпожа замолчала, пристально посмотрев на меня. Произнесённое ею слово резануло меня по сердцу. Нет, не самолюбие и оскорблённая гордость взыграли во мне. А лишь мучительное сознание того, что я перестаю быть нужным Госпоже.

– Так вот, – повторила она, – в доминировании над такими слизняками как ты, которые сами стелются под ноги и ложатся под плеть, нет ни удовольствия, ни смысла. Вот с ним – другое дело. И во мне поселилось с этих пор презрение к тебе. Невыразимое презрение, какого раньше я никогда к тебе не испытывала. По времени это почти совпало с переводом на моё имя твоей собственности. Ты покорно на это пошёл, и этот твой поступок, за который ты фактически заслуживаешь глубокого уважения (это поступок безусловно сильного человека, безгранично мне доверяющего) тогда в моих глазах стал лишь основанием для ещё большего презрения. «Этот тюфяк и собственность всю свою отдал, как только я пальчиком пошевельнула, – подумала я тогда, – чего же он вообще стоит? И вообще, с кем же я связалась? ».

Как же я хорошо помнил те дни, сколько мне пережить довелось из-за резко изменившегося отношения Госпожи ко мне. Но главное было впереди. Госпожа посмотрела на меня, и сейчас я в её взгляде увидел нежность.

– А дальше случилось то, что ты хорошо помнишь, я думаю. Он позвонил мне тогда, когда ты был дома. И ты услышал мой разговор.

Да, конечно я помнил это. Помнил свои донельзя растрёпанные чувства. Помнил жестокое наказание, которому подвергла меня Госпожа за проявление этих чувств. Точнее не за проявление, а за их возникновение. И конечно, я очень хорошо помнил то, что случилось на следующий день после этого. С каким невыразимым презрением разговаривала со мной тогда Госпожа. Как она сказала, что нормальные мужчины не должны видеть такую мразь, как я. Как она загнала меня в клетку, где я провёл долгие часы, мучаясь физически и психически. Госпожа как будто подхватила мои воспоминания.

– И ты помнишь, – продолжала она, что было на следующий день. Боже, как я презирала тебя тогда. Если ты хоть на минуту подумал, что моё презрение было наигранным, то жестоко ошибаешься. Пожалуй, никогда ещё я не была такой правдивой как в тот вечер, когда загнала тебя пинками в клетку. А потом пришёл он. Ты верно догадался, что у меня в тот вечер был мужчина. Я вероятно никогда не забуду тот вечер и последовавшую за ним ночь. Что мы вытворяли тогда…

Госпожа на минуту замолчала.

– И моя благодарность к нему за доставленные мне совершенно новые ощущения росла пропорционально презрению к тебе. Ты хорошо это почувствовал на следующее утро.

Да, конечно я это почувствовал. Я хорошо помнил небрежно брошенный в углу галстук. И хорошо помнил странный, незнакомый вкус киски Госпожи в то роковое утро.

– Да, – продолжала Госпожа, – он до того привлёк меня, что мне захотелось и обычного секса с ним, и я не могла себе в этом отказать. И мне захотелось, чтобы ты это почувствовал, тогда утром.

– Понимаешь, – продолжала Госпожа, – он хотел дойти до границ мыслимого в доминант-сабмиссивных отношениях. И делал всё, чтобы подвести меня к этому порогу. За которым была пугающая пропасть. Но который манил его как магнит. И он сделал так, что этот порог стал манить и меня. Нужно было найти возможность встать на этот порог, но не свалиться в бездну, зияющую за ним. Нужно было пройти по лезвию бритвы. Нужно было дать ему ощущение полной безысходности, неотвратимости судьбы. И почувствовать себя могущей вершить эту судьбу. Он сделал это для меня. Он подвёл меня к тому, что я сама, по собственной инициативе чуть не оставила его на всю жизнь калекой.

Я вопросительно взглянул на Госпожу.

– Да, – подтвердила она, – причём как. Я чуть было не оскопила его.

– Что? – не удержался я.

– Я чуть было не отрезала ему его гениталии. Он сделал так, что мне самой захотелось этого.

Разговор с Уилкинсоном о загадочном Колине и его партнёрше Фанни вновь возник в моей памяти.