Всё может быть, 3с

Альтовый скрип уключин, и вслед за ним негромкий плеск воды. Руки механически тянут на себя весла, а взгляд устремлен на неё. Из-под шляпки темные локоны змеятся на плечи, в серых глазах грустинка, выражение задумчивости на лице. Рука опущена за борт, на раскрытую ладошку набегает вода, образуя волну и оставляя далее себя след из пузырьков.

— Вы чем-то опечалены, Мари? — перестаю грести, отпускаю весла, и они, словно крылья птицы, складываются вдоль бортов лодки.

— Мы расстаёмся. И вряд ли встретимся ещё.

— Вы… покидаете меня? Но почему же?..

— Завтра мне надо уезжать в Париж.

— Так скоро? — теперь опечалился я. — Я приду проводить вас.

— Не надо, месье Андре, — Мари посмотрела мне в глаза, и мне показалось, что взгляд ея стал ещё грустнее. — Скоро закат, на воде становится прохладно. Гребите к берегу.

— Сегодня самая короткая ночь в году… Мари! Подарите мне её!

В распахнутые окна со свежим утренним июньским ветерком в комнату робко заглянул первый рассветный луч.

— О чём же вы раньше думали, месье Андре? Ведь мы знакомы целый месяц, а вы только теперь... Вы думали, я буду кусаться?

Мари засмеялась. Она лежала в моих объятиях, ея обнаженное тело тесно прижималось к моему. Истома после неистовых ласк, после пережитой безумной, бешеной страсти разливалась по нашим телам. О, Мари! Да, я желал тебя с первого дня нашей встречи, ибо не попасть в плен обольстительности твоего шарма было просто немыслимо. Но я робел. Робел как мальчишка, словно я не поручик лейб-гвардии Курляндского уланского полка, а безусый юнец-корнет. Да, я боялся, что дерзость моя встретит отпор, потому лишь довольствовался любованием твоей красотой, беседами, верховыми прогулками, катанием в лодке, испытывая при этом вожделение и страсть, а также состояние исступлённого возбуждения от прикосновения к твоему телу, когда мы кружились в вальсе на балу.

— Простите, Мари, мою нерешительность, простите, что я так долго не мог осмелиться на сей дерзкий шаг.

— За что же мне прощать вас, мон шер? Просите прощения у себя за то, что сами лишили себя множества таких прекрасных ночей. А мне пора собираться в дорогу.

Мари встала с постели. Как же прекрасна она в своей наготе! Она подошла к окну и стояла, глядя в него и вдыхая свежий аромат летнего утра. Я подошел к ней сзади и обнял, прижимаясь своим восставшим естеством к ея обворожительным формам ниже спины, а руками принялся ласкать упругие груди. Уловив моё необоримое желание, Мари чуть нагнулась, и мы стоя совершили ещё одно соитие.

— Ну всё, Андре! — Мари поцеловала меня в щеку. — Мне на самом деле пора. Помогите мне затянуть корсет.

— Мы когда-нибудь ещё встретимся?

— Не знаю… В России вряд ли я скоро буду. Но… всё может быть.

Мари уехала. А на другой день прискакал нарочный с приказом для меня немедленно явиться в полк.

Бонапарт перешел Неман, и нашему полку, стоявшему в Курляндии, предстояло первому отразить вторжение. Однако натиск французов был вельми велик, и мы отступали. Отступали до самой Москвы. Судьба хранила меня. Мы хоронили наших товарищей, а я покамест получил всего лишь несколько царапин. Я постоянно думал о Мари. Мы были друзьями, мы были близки, а теперь наши страны враждуют, и мы по разные стороны этой войны. Чем всё это окончится? Мари говорила, что брат ея тоже офицер. Быть может, это тот драгун, которого сразила моя пика в последнем бою?

Под Бородино я был ранен мушкетной пулей, а конь мой убит. Возможно, это спасло мне жизнь, поскольку битва была в самом разгаре, а тем временем лекарь извлекал из моего плеча застрявшую пулю в полевом лазарете. В строй я возвратился, когда Наполеон уже был в Москве. Раненое плечо не позволяло мне полноценно орудовать пикой, и я попросился перевести меня в гусары.

Однако недолго французский император наслаждался лаврами победителя. На Покров выпал снег, а через две недели ударили морозы. Целый год мы шли за отступающей армией Бонапарта. Под Лейпцигом вступили в бой с Мюратом, и битва сия по многочисленным жертвам не уступала Бородино. От Лейпцига мы двинулись к Парижу, но лишь в конце марта 1814 года этот прекрасный город любви и влюбленных, дабы не быть подверженному бомбардировкам и разрушениям, сдался союзным войскам.

И вот я в Париже, еду по Монмартру на своем сером в яблоках жеребце. Со мной мои друзья по эскадрону, и ищем мы после тяжелых походов и кровопролитных боёв, конечно же, хорошей выпивки и объятий прелестных дам. А я… Я в тайне мечтаю о встрече с Мари. Я не знаю её адреса, не знаю где искать её в столь многолюдном городе, но я надеюсь на своё сердце. Оно должно мне подсказать и привести к ней!

Парижане в целом относились к нам дружелюбно. Они устали от тягот войны, немалых поборов на содержание армии, рекрутского набора, и видели избавление от бед в свержении власти узурпатора. Солдат коалиции они воспринимали как освободителей, с другой стороны и наши командиры, да и сам наш государь велели победителям вести себя пристойно, не допуская насилий и мародёрства. Однако…

Местные рестораторы наперебой предлагали нам посетить свои заведения. В одно из таких на площади Тертр мы заглянули. Расположившись за столиком, мы с друзьями ждали заказ. Официанты не торопились, даже подгоняемые возгласами казаков: «Быстрее! Быстрее! » Тут моё внимание привлек какой-то гам и крики снаружи. Выглянув в окно, я увидел, что прусские офицеры пристают к даме. Я немедленно выскочил на улицу и крикнул:

— Не сметь!

Но пруссаки продолжали свои грязные домогательства. Они громко ругались по-немецки, а женщина отбивалась и кричала: «А l'aide! »

Я выхватил саблю. Ранение в правое плечо заставило меня выучиться фехтовать левой рукой, и за полтора года я освоил сие вельми неплохо. А леворукий фехтовальщик доставляет немало хлопот противнику. Серьёзно ранив одного негодяя, я вступил в схватку со вторым. Третий тут же вмешался в драку, но мне на помощь подоспели два моих товарища. Пруссаки быстро ретировались, а женщина принялась благодарить меня, и тут…

— Мари?!

— Андре, неужели это ты?

— Друзья! — обратился я к своим товарищам. — Это Мари, моя давняя знакомая.

Мы вернулись в заведение матушки Катрин, и от души отметили нашу неожиданную встречу.

Наш полк расквартировался в лагерях на Марсовом поле, а я упросил командование разрешить мне поселиться у Мари. Эти два месяца стали лучшими в моей жизни, но в конце мая полку было приказано возвращаться в Россию. С тоскою я прощался с Мари.

— Мы когда-нибудь ещё встретимся?

— Не знаю… Но… Всё может быть!