Серпом по яйцам Федоренко К. посвящается

«Однажды» (qeul mot! — посредством  втиснутого в скобки франкоязычного выражения автор, по не такому уж и бесспорному, как ему это кажется, мнению составителя комментариев, обращает внимание читателя на возможную двусмысленность закавыченного, в довесок еще и заглавного слова, синонимический ряд которого довольно беден, коль только раз с предтечей как-то может выйти в достойные замы), теплым погожим деньком, медленно (будто бы вразвалку или, что будет, чай, лучше, без всякой неуместной гонки с нередко ей сопутствующей толкотней в обряде повседневности постылой, а в нашем случае — пустопорожним словоблудием) угасающим в преддверии вечера, на нелепо нависшем, далеко в нелепости своей не одиноком, хотя и курьезном по причине начертания с большой буквы в не предусмотренном орфографией случае Балкончике, утопающем без шанса — даже эфемерного — быть спасенным в (иные квелые, как посмотрю, минуты) кажущемся безграничным и потому вселенском океане того наилегчайшего прозрачного и ясного, чем все мы с рождения дышим, в способной (всецело благодаря каверзному устройству, вмонтированному незаметно внутрь) к самозахочукогдараскладыванию истасканной замене креслица о четырех коротких толстых ножках (совсем уж толстых в тех местах, что у во плоти их товарок ляжками зовутся), с пятнадцатиметровой, — если класть на этаж по четыре без четверти метра в пику той современной методе, что наставляет исходить из трех в тех особенно случаях, когда нужда есть, скажем, посчитать, каким же все-таки напором располагать сумеет потребитель, на том иль этом этаже открывая на кухне кран, — высоты четвертого этажа ничем не примечательного в литературном плане дома, выложенного умелыми руками умелых строителей лет тридцать пять, не ошибаюсь коли, тому назад из красного (каламбурнопрекрасного) кирпича, для улучшения теплоизоляционных свойств которого использовались цилиндрические, а может щелевидные вкрапления того, чего, как помним, океан, нисколечко, даже самую малость, не переменившись внешне с момента спонтанного расставания там, в деревне (где и пчелы, и дождь, и забор, лес, гроза — иль таки дождь? — какие-то бревна, поля и церковь, веранда, дом с тем или иным количеством так или иначе ориентированных окон в пространстве, фотография… да, фотография, та самая — да? — фотография), с какою-то ангельской, так мало вяжущейся с обликом этого сурового чертами лица человека кротостью снисходительно, точно одолжение делая, оглядывал, прищурив хищный глаз, неуемно покрикивающую, пеструю, оживленную на грани так легко сексуальным прирастающего возбуждения, не чересчур, кстати, несметную стайку детворы, — давнишних обитателей этого и смежных с ним, в количестве двух и четвертого, напротив, домов, — вознамерившуюся, как это виделось с означенной несколькими строчками ранее высоты, с громаднейшим энтузиазмом, вовсе и не удивительным для юных их лет, поиграть с часик-другой, подвернется коль — третий, в мне так не случайно памятную своими оригинальностью и в особенности не наигранной, несмотря на столь юный возраст, остротой характерных ощущений игру, главная и в том далеком контексте единственная суть которой — воссоздание, на сколь дозволено точно, трепетного, богобожественного, восхитительно-красочного, какого там еще уклада быта какой-либо специализированной клиники, где лечащие доброглазые врачи-красавицы + сердобольные медсестры в уморительном облике восьмилетних озорных девчушек с нарочито нарядными бантами в хитросплетениях тугих кос интересовались, — довольно громко, так что догадайсяпопробуйкто каждое их роняемое слово, каждый издаваемый утробно звук слышал не менее отчетливо, чем, скажем, громоподобный рев сверхзвукового самолета разработки новой и потому испытываемой, с подкупающей неожиданностью обрушиваемый до того спокойными небесами, — у кого что из доверчивых и милых пациентов — семилетних мальчуганов в приспущенных до земли и не стесняющих поэтому движения шортиках разнообразных расцветки и кроя — болит, чтобы потом, в полнейшей независимости от конкретного наполнения тонкоголосого ответа, изобилующего — к вящей читательской радости — незамысловатыми зигмундизмами, предпринимать по преимуществу беглый, но не лишенный логики осмотр, состоящий из всякого рода ощупываний, поглаживаний, постукиваний и усложненных пощипываниями надавливаний в тех составляющих плоти страждущих, которые мало чем в устройстве и функционировании отличны от собственных их, девчоночьих, белокожих и нежных, обтираемых на ночь глубокую глядя и, должно быть, с утра пораньше душистым и скользким — из рук, поди, выскальзывает — мыльцем и затем споласкиваемых теплой подвижной водичкой, пышущей полчищами мелких, желанным снопом распадающихся на брызги струек из душевого приспособления в ванной уютной комнате, снабженной, в частности, огромным, в треть стены зеркалом в металлическом кудрявом обрамлении, обильными крючками для вешанья полотенец, полочками для дезодорантов, шампуней, лосьонов и прочих сопутствующих пустяков, холодным (для босых пяток) кафелем пола, шкафчиком в нише стены, аскетичной системой кранов, труб, веревочек под нижнее бельишко тройкой, скамеечкой довольно-таки грубой — и скрупулезно, внимательно тех, что были им в настоящую диковинку и чего так хотелось, хотелось, хотелось, в утомительном обозе вдохновения чеканя слог.