Полечка

Двадцать первое апреля двухтысячного года. Пятница. В восемь часов тридцать минут утра я открыл дверь своего кабинета, включил кондиционер, приподнял жалюзи. Яркий солнечный свет ворвался в комнату, в одно мгновенье разметав скопившиеся за ночь остатки тоскливого сумрака. Скинул ветровку. Включил компьютер. Уселся за свой непомерно большой стол, заваленный кипами смутных бумаг - служебными записками, счетами, накладными, рекламой... Закурил. Из крошечных динамиков зазвучало мажорное приветствие Windows. Открыл Outlook, задумчиво глядел, как скачивается почта, глубоко затягиваясь. Просмотрев полученные сообщения, незамедлительно отправил их все в «Удаленное». Сплошной спам. Enlarge your penis, блять. Зазвонил телефон. Мама. Поднял трубку: "Привет, мам. Да, нормальненько. На Новоспасском опять в пробке постоял. Да, трамвай сломался, все перегородил. Да. Да. Лады. Ну, бай". Бешеная, бешеная изжога. Надо соды пойти поискать. Так, столовая еще закрыта, конечно. Тогда только в канцелярию. Неторопливо вышел из комнаты, спустился на этаж ниже. Привычным движением распахнул дверь канцелярии. Секретарша Галя сидела с маленьким зеркальцем и подкрашивала губы.

- Кафкианцам гуттен морген, - сказал я.

- Утро доброе, Лёшенька.

- Галюш, у тебя сода есть? А то, изжога уже замучила.

- Ща, погоди секундочку, - произнесла она, поднялась и вышла в оборудованную под кухоньку подсобку. Через полминуты она уже протягивала мне стаканчик с мутной жидкостью. Поморщившись, я залпом выпил это гадостное зелье.

- Спасибо, Галь. Век не забуду.

- Да чего уж там. Забудешь...

Я подошел к стенду с ящичками для корреспонденции. В отделении "Степанов А. Н." лежало несколько свежих газет и кипа рекламы. Забрав все это, я пошел обратно к себе, на ходу просматривая передовицу "Коммерсанта". У двери кабинета меня уже ждал старший мастер третьего цеха. Подкравшись к нему сзади, я ухватил его за плечо и воскликнул:

- Здравствуй, Юрий Петрович! Как поживаешь, уважаемый?

Он обернулся, заулыбался.

- Привет. Да нормально. Ты мне лучше скажи, как у нас с "Хираной" дела обстоят?

- В процессе, в процессе. Редукторы с клапанами придут из Словакии недели через две. На наши зависшие две с половиной штуки баксов я счет вчера запросил по фоминской служебке. Марьян сказал, что все будет без вопросов, - Я открыл дверь. - Заходи, Петрович. У меня тут второй день коммерческое предложение с БМТ валяется. Взглянуть бы надобно.

Мы прошли в комнату. Я открыл стеклянную створку шкафа, достал папку, вытащил оттуда файлик и потянул Юре. Он принялся читать текст, почесывая затылок.

- Надо брать. И как можно быстрее, - воскликнул он. - Первые три позиции довольно редкие. Если сейчас проебем, полгода ждать придется. А ты 62-ю городскую знаешь, они до Сельцовского доберутся, мало не покажется.

- Понял. А уплотнения для Стеримата? Их, вроде, без проблем Тюмень возит.

- А хули? Давай уж до кучи. Ну, лады. Я побегу.

- Угу. Давай. С тебя требование на микросхемы. Вы их уже впаяли, а они еще не заприходованы ни ***. Кладовщица отчет никак отчет доделать не может. Так, что поспешай, родимый.

- Сегодня прям на склад занесу.

- Надеюсь, - бросил я закрывающейся двери.

Я открыл папку текущей вывозки и внимательно стал изучать лежащие там счета и платежные поручения. Обзвонив несколько контор, которые уже работали, я написал на листе бумаги очередность вывозки товара и запчастей нашими экспедиторами, исходя из срочности и географического положения. Вызвав к себе обоих экспедиторов моего отдела, я пояснил им, что, где и как, и дал необходимые документы для выписки доверенностей.

Когда они вышли из кабинета, я взглянул на часы. Была ровно половина десятого. «Пора на планерку к генеральному собираться», - подумал я и нехотя направился к двери.

Планерка прошла по обыкновенью нудно. Слушая короткие доклады начальников цехов, я даже задремал. До меня очередь так и не дошла. В отделе материально-технического снабжения всегда все о’кей.

За предобеденной сигаретой я сидел и размышлял о собственных планах на вечер. Всегда казалось, что пятница, а особенно весенняя пятница несет на себе особый отпечаток, святости, что ли… Можно было б, конечно, почать с замдиректора недавно привезенную на склад бочку спирта, но этого откровенно не хотелось. Душа просто кричала о теплоте, душевности. «Надо обзвонить подруг», - подумал я, и рука тотчас потянулась к телефону. Трубка долго надрывалась длинными гудками. Потом, все же, на том конце подняли.

- Алле.

- Здравствуй, Маша, - говорю.

- Ой, приветик! Давно тебя не слышала. Как дела?

- Лучше всех. У тебя?

- Ничего так.

- Какие планы на вечер? Зажгём сегодня?

- Нет, знаешь, вряд ли. Я сегодня к бабуле в Одинцово собираюсь.

- Ууу… Блин. Ну и кто ты после этого?

- Алешенька, мне, правда, очень хотелось бы тусануть вечерком. К тому ж, в ДОМе сегодня что-то прикольное должно быть. Но не могу. Обещала.

- Эх, Маруська, во подстава-то… А чё в ДОМе?

- Я не помню. Слазь на их сайт.

- Угу. Давай, тогда на следующей недельке встретимся обязательно.

- Всё, забито.

- Лады, пойду поработаю… Созвонимся еще.

- О’кей. До скорого.

«Так, во фигня-то. Жалко, черт возьми…», - я откинулся на кресле, обхватив затылок руками и закрыл глаза.   – «Тогда, Полинка. Залезу сначала на сайт «ДОМа», потом ей позвоню». Щелкнув на «Избранное», я выбрал нужный мне сайт и углубился в чтение программы концертов. Сегодня в восемь там выступала армянская певица с ансамблем этнической музыки, а после была намечена дискотека. Я хмыкнул и потянулся к телефону. Поля была на рабочем месте. И, конечно же, она не возражала. Мы быстро условились, где и во сколько мы встречаемся, и она побежала обедать. Было уже два часа пополудни, и я решил, что тоже пришло время перекусить.

Заказав в столовой салат из овощей, китайской рисовой лапши и стакан березового сока, я уселся у открытого окошка. Медленно поедая свою нехитрую пищу, я смотрел на золотые купола монастыря, раскинувшегося под самыми окнами предприятия. Светило солнце, по какому-то неизвестному мне поводу звонили колокола, и на душе было удивительно спокойно и радостно.

Отобедав, я вернулся в кабинет и занялся рутинным перебором бумажек. Время тянулось медленно, работать не хотелось. Участились перекуры. От полнейшей апатии и анемии меня спас нежданный гость из венгерского «Медикора». Звали его Ференц Кодройи. Мне давно хотелось пообщаться с ним лично, а не по телефону, чтобы, наконец-то, разрешить сложную ситуацию с рентгеновским оборудованием, запчасти к которому венгры упорно не желали нам привозить. За беседами и бесконечным кофе прошли целых два часа. После ухода Ференца я остался в недоумении. Совершенно было не ясно, соглашались ли они на наши условия поставки, либо мы на их… Так или иначе, до конца рабочего дня оставалось уже мало времени, и я решил почитать новостные и информационные сайты – ленту, polit. ru, hi-tech.    

Около шести я стал собираться. С Полиной мы договорились встретиться в полседьмого в новом кафе «Пироги» на Новокузнецкой, поужинать, скоротать время перед посещением «Дома». Я закрыл дверь кабинета и спустился на лифте во внутренний двор завода. Загнав машину под навес на стоянке предприятия, я вышел через ворота и не спеша отправился к трамвайной остановке. Было тепло, безветренно; рядом с больницей уже зацветали какие-то деревца, похожие одновременно на миндаль и сакуру. Вскоре из-за поворота показалась «Аннушка». Зайдя в полупустой вагон, я уселся у окошка и раскрыл свой покет-бук. «Пути к раю» Питера Корнеля. Nonlinear narratives. Допросы Вышинским Бакаева и Каменева. Надгробие Малевича в Немчиновке. Всё – комментарий к ненаписанной книге.

Проехал Зацепскую площадь, станцию метро Павелецкая. Через одну остановку вышел и направился к табачному киоску. Купив три пачки сигарет, я пересек улицу и поднялся по ступенькам кафе «РRОги». Совсем еще недавно тут пекли противный австралийский хлеб, а теперь, вот, недурственный ресторанчик сделали.

Итак, в восемнадцать часов двадцать пять минут я зашел в «Пироги». Заняв самый дальний столик в углу в главном (зеленом) зале, я сходил в ВЦ помочиться. На обратном пути в баре я взял две кружки пива. Усевшись за столик, я раскрыл книгу, закурил сигарету и, отхлебывая Клинское Gold, стал ждать Полину. Дочитав до строк: «A Paris la tour Saint-Jacques chancelante / Pareille à un tournesol», я задумался. Все-таки подсолнух или лакмус. Синий в щелочи, красный в кислоте. Андре Бретон случайно встретил в кафе на площади Бланш 29 мая 1934-го женщину. Но не Надю. Другую женщину, «неприлично красивую», Жаклин Ламба. L’amour fou.

В это самое мгновение меня обхватили за шею и чмокнули в ухо. Полька. Ее неповторимый запах невозможно спутать. Какие-то редкие пряные турецкие духи. Эксклюзив.

- Здравствуй, дорогой, - прошептала она.

Повернув голову, я нашел ее губы и поцеловал.

- Привет, красавица! Скока лет!

Она села напротив меня, скинула на спинку стула легкий плащик и закурила мою сигарету. Я пододвинул ей кружку пива, и мы несколько минут не отрываясь смотрели друг на друга.

- Как ты? – наконец спросил я.

- Я очень устала, Лешенька. Шеф, тупая скотина, заебал вконец. Я, видимо, уйду скоро. А еще какой-то страх постоянный преследует. Кажется, все скоро изменится.

- Да, что-то витает в атмосфере. Сегодня напьемся.

Полина улыбнулась и затушила сигарету. Мы молча пили пиво, думая каждый о своем. Подошла официантка, положила меню. Не сговариваясь, мы почти хором произнесли: «Мы сразу заказ сделаем». Рассмеялись. Полина продолжила: «Мне кальмарные кольца в кляре и пирогов с мясом и грибами». Я попросил мясо по-тирольски и триста грамм «Гжелки».

Тотчас же принесли водку в маленьком графине. Вскоре подоспели и пироги. Пиво давно уже было допито, и мы продолжали неспешные разговоры, попивая водку и, закусывая ее горячей выпечкой.

- Как тебе сейчас живется? – спросила она.

- Знаешь, Поль, у меня есть все, - сказал я, закуривая сигарету. – Одного нет – счастья.

- Уууу, если б у тебя и это было, ты бы от скуки помер. Тебе бы не к чему было стремиться.

- Счастья много не бывает. Порой мне кажется, я бы довольствовался только ожиданием счастья.

- А большинство, кстати, одним этим и живут.

- У меня нет и этого.

Официантка принесла горячее. Молча, мы принялись за еду. В восемь часов двадцать минут мы вышли из дверей «Пирогов».

Взявшись за руки, мы шли по Пятницкой. Уже почти стемнело, машины в извечной пробке сверкали фарами и габаритами, гудели клаксоны. Вечерние сумерки неумолимо опускались на столицу. Нам захотелось вина. Купив в палатке у метро Новокузнецкой бутылку Кодарки, я протолкнул внутрь пробку, и мы стали с жадностью прикладываться к горлышку, продолжая наш путь, смеясь, и что-то рассказывая друг другу. Свернув в переулок направо и, пройдя через неосвещенный дворик, мы наконец-то подошли к «Дому». Около входа гужевалась молодежь, мы допили вино, выкурили по сигарете и вошли внутрь. Было уже без четверти девять. Проходя через дверь, я хорошенько приложился о косяк, что необычайно рассмешило Полину. Давно я уже заметил, пьянела она всегда очень медленно. На вахте по липовым студенческим мы заплатили полцены за вход, получили по штампику «Д. О. М. » на тыльные стороны ладоней и затем прошли в зал. Надо признать, что «Дом» со своими рядами деревянных сидений больше напоминает маленький кинотеатр, чем клуб, но второй уровень со столиками и бар внизу все-таки говорили о возможности хорошенько выпить и скудно закусить.

Концерт, вопреки заявленным восьми часам еще не начался. Мы сразу же забрались повыше и выбрали самый дальний столик. Еще было мало посетителей, и многие столики пустовали. Повесив ветровку на стул, я спустился в бар заказать что-нибудь выпить. Негр-бармен, завидев меня, радостно улыбнулся.

- По «Отверточке», как обычно? – спросил он.

- Не, ну ее нафиг. Дай лучше бутылочку «Гжелочки» и литр апельсинового сока. Ну, и закусить что-нибудь.

- Селедку?

- Да, пожалуй, - поразмыслив, ответил я.

- И гренок с сыром?

- И гренок. Еще две стопки и два граненых стакана.

Минут через пять заказ появился передо мной на барной стойке. В два захода я все это отнес за столик. Полина сидела и задумчиво курила. Я разлил по пятьдесят. Выпили, закусили. Алкоголь действовал медленно, болезненная ясность ума все еще сохранялась. Мы повторили. Поля стала рассказывать о жизни, работе, маме. Я слушал, куря сигареты одну за другой. Появились армянские музыканты с какими-то умопомрачительными инструментами, в одном из которых я признал аккордеон, а в другом - подобие виолончели. Вышла певица, полная дама лет пятидесяти с хвостиком. Народ оживленно загудел. Зазвучал аккордеон. Завыла тетка. На душе внезапно стало как-то уныло. Мы с Полей переглянулись. Я снова разлил «Гжелочки»…

От заунывных песен посетители впадали в легкий транс. Нам повезло, мы трепались, пили водку и практически не слушали концерт. Я сбегал еще за триста пятьдесят. Мы были увлечены друг другом, как в старые добрые времена. Она читала стихи, мои самые любимые стихи. Я продолжал за ней.

- …where is the wine

The New Wine

(dying on the wine)

resident mockery

give us an hour for magic…

- We of the purple glove

We of the starling flight

And velvet hour

We of Arabic pleasures’s breed

We of sundome and the night….

В те минуты передо мной ясно всплывали картины прошлого. Давным-давно мы жили вместе с Полинкой около полугода. Жили в Киеве, снимали малюсенькую квартирку в мансарде на Почтовой. А совсем неподалеку, на Контрактовой, у Самсона, мы с ней и познакомились, когда серым осенним утром пришли похмеляться к единственной на всю округу пивточке. Я уже не очень хорошо помню, чем я тогда занимался в Киеве, но, очевидно, полной ***ней – разгружал машины при магазинах, переводил тексты с английского и французского, играл в преф и шахматы… Я был молод, абсолютно свободен, мир, казалось, стелился у моих ног. Мы с Полькой тогда ни о чем не думали, у нас были всегда какие-то деньги, Поля тоже где-то работала (в детсадике, по-моему). Мы читали умные книги, вызывающе говорили в метро на иностранных языках, заставляя киевлян почтительно расступаться, мы пили алкоголь, курили крымскую дурь и нас не оставляло  чувство, что впереди ждет долгая, счастливая жизнь… А потом все кончилось. У меня случился запой, встретил я какую-то девку, три недели ее ****, пил и ебал, ебал и пил..., а когда вернулся, хрупкий на поверку наш мир дал трещину… Да, мы помирились, но это было началом агонии. Мы уехали ко мне, в Москву и вскоре все-таки болезненно расстались.

И вот сейчас я смотрю в ее глаза, понимаю, она вспоминает о том же, ей грустно. Удивительно, но я уже не испытываю к ней совершенно никаких чувств: ни любви, ни жалости, ни ревности. Прошло время, я изменился, она тоже. Впрочем, нельзя, наверное, быть таким бездушным… Я подвинулся поближе к Полине и поцеловал ее. Она вздрогнула и очнулась. Посмотрела на меня, улыбнулась, прижалась своими губами к моим. Мы стали целоваться, сначала тихо и нерасторопно, потом яростно и рвано. Мир вокруг нас существовать перестал.    

Ухватив ее за руку, я выбрался из-за нашего столика, и мы, пошатываясь, стали спускаться вниз, в основной зрительный зал. Начинал давать о себе знать принятый алкоголь. Несколько гротескно, на цыпочках мы пробрались к выходу через стоящих у бара зрителей. Отодвинув дверь-купе, мы свернули налево к туалету. Запершись в одной из кабинок, я вынул из кармана джинсов маленькую круглую жестяную коробочку от вьетнамского бальзама «Золотая звезда». Передал ее Поле. Подцепив длинным ногтем крышечку жестянницы, она уверенно сыпанула белый порошок из коробочки аккурат на штампики «Д. О. М. » - мой и ее. В жестяннице больше ничего не оставалось. Поля с досадой бросила ее в мусорную корзину. Затем поднесла свою руку к моему носу. Зажав одну ноздрю, я втянул в себя часть порошка. Чуть позже, другой ноздрей – оставшуюся. Полина проделала то же самое. От алкоголя окружающие предметы стали постепенно расплываться.

- Бля, ну нахуя надо было так нажираться, - сказал я, расстегивая штаны.

Достав сморщенный член, я стал мочиться в обосраный унитаз, пытаясь струей мочи смыть прилипшие остатки кала. Закончив, я стряхнул последние капли. Полина с интересом наблюдала за мной.

- Никогда бабе не понять ощущений, когда стряхиваешь... – произнесла она.

«Где-то я недавно уже слышал это или читал», - пронеслось в моем мозгу. Не дав мне времени на раздумья, Поля захватила ртом мой член и принялась щекотать его языком, а вскоре, добившись минимальной эрекции, обратилась к банальным возвратно-поступательным движениям при плотно сжатых губах. Я закурил сигарету. Мне отчего-то сразу вспомнилась лимоновская сцена с негром из Брайтона. Меня начало трясти от смеха. Я стоял, приговаривая: «oh, baby… oh, baby»  и беззвучно смеялся. Совершенно рутинно кончив, я попытался привести себя в порядок. Кое-как заправив рубашку, я наклонился к Полине, которая все еще стояла на коленях, и слизнул с ее щеки несколько капель спермы. «Все-таки похоже на эскарго», - про себя заключил я и, уже застигаемый алкогольно-кокаиновой эйфорией вседозволенности схватил за руки подругу и потащил ее обратно в зал.

Концерт к тому времени был в самом разгаре. Звучала разудалая свадебная песня на древнеармянском. Я вылил оставшуюся водку в большие стаканчики, смешал ее с соком.

- Как тебе сто на сто? Ничего, что безо льда? – поинтересовался я.

- Да, один к одному – самая хорошая «отвертка». Не беда, что безо льда. Ну его на ***, в самом деле, еще горло разболится.

Мы потягивали свои «отвертки» и слушали соло на аккордеоне. Чем-то оно мне напомнило тему, которую постоянно играла Грэйс из «Аризоны Дрим» Кустурицы. Кругом Брегович.

- Как мы продолжим этот вечер? – спросил я, пытаясь прикурить сигарету с фильтра.

- Хочешь, к тебе поедем? - ответила Поля.

Мне этого ужасно не хотелось, несмотря на опьянение, я был полон сил, чтобы зажечь этот апрельский вечер. И тут мне пришла в голову очередная бредовая идея:

- А давай лучше в Питер сгоняем?

- В Питер? Ща? Говно-базар, давай!

Решив не дожидаться окончания концерта, мы стали выбираться. Поднимаясь, я, конечно же, опрокинул стул, чем вызвал недовольное оживление за соседним столиком. Я расшаркался, растекся в извинениях, при этом смахнув и разлив свой недопитый стакан с «отверткой». «Всё. Пора уходить», - подумал я и стал воровато спускаться по лестнице вслед за Полиной.        

Выскочив на ночную Пятницкую, мы стали ловить машину, уже не силах осознать, с какой стороны улицы нужно встать, чтобы удобней было ехать к «Трем Вокзалам». Потом дошло, что тут движение одностороннее. Поймали «шаху». Молодой парнишка за рулем согласился за стольник нас прям до дверей «Ленинградского» доставить. Мы с Полей загрузились на заднее сидение. К этому времени нас уже накрыло по полной. Начались еще пока кратковременные отключения от действительности. Помню, как Поля расстегнула мне зиппер на джинсах, надолго присосавшись к моему анемичному отростку. Потом, помню, как она повернулась задом, задрала юбку, матерясь, стянула колготки вместе с трусиками и сдавленным шепотом умоляла ее выебать, так как, по ее словам, у нее внутри там все горит...

Ни черта у меня, конечно, не вышло. Едва затвердевший от щекотанья языком уздечки член мгновенно обмяк и, к моим просьбам и увещеваниям оставался глух. Пришлось засовывать два пальца. Не в рот, во влагалище. Хотя, по большому счету, первое было бы разумнее. «Бля, действительно у нее там пожар», - подумал я, вынимая пальцы после того, как Поля кончила. – «Видать, чуток притушила». На сидении несчастного автолюбителя, милостиво согласившегося нас подвезти, расплылось темное мокрое пятно. Вообще, надо признать, насколько я помню, тот парень так ни разу на нас и не обернулся.

Мы остановились у входа на Ленинградский вокзал. Было где-то час ночи с копейками. Водитель включил свет в салоне. Первое и единственное, что мне бросилось в глаза – пятно переливалось всеми цветами радуги. Оно было перламутровым. Протянув сто рублей, и промычав что-то благодарственное, я вышел из машины и открыл перед Полиной дверь. К моим ногам тотчас упало тело. «Ну еб твою мать», - единственное, что я тогда воскликнул. «А вот маму не трожь»! – пробормотала Поля поднимаясь. Взявшись за руки, мы вошли в здание вокзала. Купили по пиву в вокзальном кафе и двинулись к перрону. Удивительно, как нас тогда не препроводили в «обезьянник» или, хотя бы, не проверили документы.          

Поезда в час ночи и в час ноль пять только что ушли. У третьей платформы стоял «тридцатый» в час пятьдесят две. Мы пошли в кассы. Билетов, естественно, не оказалось. У нас был в запасе беспроигрышный вариант – вписаться через проводника, чем мы и воспользовались.

Впрочем, не все было так просто. Полина уже почти вырубилась от алкоголя, и я ее уже практически нес. Первый проводник ответил нам, что мест нет, и не будет, второй – что не пустит нас ни при каких обстоятельствах (о, как я его понимал), третий заломил сумму просто невъебенную и сразу же был послан на ***. Но все-таки, в вагоне десятом нас приютили. Добрая женщина средних лет, за пятихатку на двоих. Нас усадили в проводницкое купе и попросили вести себя тихо и пристойно. Оставив Полинку в вагоне, я побежал в вокзальную закусочную купить горючего в дорожку, так как дорога предстояла не близкая, а я уже начинал решительно трезветь. Вернувшись с двумя бутылками Шереметьевского портвейна за десять минут до отправления, я не обнаружил Полинку там, где ее оставлял. Обыскав весь вагон, и ее не найдя, пришлось спрашивать проводницу, стоящую у дверей, мол, не видела ли… Она тоже не смогла мне помочь. В яростной злобе я ногой вышиб дверь ближайшего сортира. Я почувствовал удар обо что-то мягкое. Заглянув внутрь, я поморщился. На полу, приобняв вонючий и обоссаный унитаз, валялась вся заблеванная Полина. Нездоровая бледность ее лица в свете неяркой лампочки выглядела угрожающе. В руке она сжимала проводничий ключ. Я облил ее водой, вытер лицо своим рукавом и стал бить по щекам. Она недовольно заурчала и открыла глаза. Виновато улыбнулась. Закрыла глаза. Взяв ее в охапку, отнес и положил ее на койку, накрыв шерстяным одеялом. Сам же отправился прилаживать дверь в сортир, чтобы не сразу было заметно…

Около четырех мы проезжали Тверь. Я пил портвейн с двумя незнакомыми мужиками в тамбуре. Я уже давно потерялся во времени, я был за гранью добра и зла, я хотел пить. Пить, пить и пить. Пришла выспавшаяся Полина, закурила сигарету, сделала два больших глотка портвейна, поежилась и стала отковыривать засохшую на куртке блевотину.

Через полчаса портвейн кончился, мужики пошли спать, Полли опять вырубилась, я же понимал, что начался очередной запой, что я не могу с этим ничего поделать, и мне нестерпимо хотелось выпить. Вагона-ресторана не было, я всеми правдами и неправдами уговорил проводницу Танечку, как я ее уже тогда называл, продать мне втридорога бутылку водки. Она согласилась. Ноль семь «Гжелки». Выкушенный рассекатель. Тамбур. Больше не помню ничего…. Какие-то крики, боль, звон разбитого стекла… Темнота…

Я проснулся. Было прохладно, солнечно, дул ветер. Я лежал на лавочке, точнее, мы лежали на лавочке. Первое, что я почувствовал при пробуждении, был пряный, мускусный запах турецких духов. «Так-с. Я с Полей. Уже хорошо», - подумал я.   Приподнялся, осмотрелся. Какой-то малолюдный бульвар или сквер. Взглянул на часы. Было  два часа дня. Хотелось немедленно чего-нибудь выпить. Заприметив неподалеку маленький ларек-павильон, я, не став будить Полю, пошатываясь, направился туда. До сих пор не мог я понять, где я. Купив фляжку дагестанского коньяка и сигарет, я обратился к продавщице:

- Барышня, скажите, где я нахожусь?

- В смысле?

- Ну, город это какой?

- Петербург.

- Опа. А район какой?

- Петроградская сторона.

- Понял. Спасибо.

Я вернулся к скамейке, сел, открыл коньяк, сделал несколько жадных глотков, закурил сигарету. Алкоголь приятным теплом растекался по телу, мир снова приобретал осмысленность, целостность…

Проснулась Полина, с ужасом посмотрела на меня и уткнулась в плечо.

- Как ты? – спросила она.

- Так. А ты?

- Жива. Нога, блять, очень болит. Синячина охуенный.

- На, выпей. Это лекарство, - я протянул ей коньяк.

Она сделала большой глоток и опять уткнулась мне в плечо.

Я стал шептать ей на ухо:

- Awake!

Shake dreams from your hair

My pretty child, my sweet one.

Choose the day and choose the sign of your day

The day’s divinity

First thing you see.

Она заплакала, вцепилась в рукав моей ветровки…

- Я тебя люблю, - прошептала она.

Я ничего ей не ответил…

- Пожалуйста, хоть сегодня не пей. Очень тебя прошу. Ради меня. Пусть этот вечер будет красивым, небо звездным, и пусть мы даже сможем ухватиться за хвост пролетающей кометы….

- Я постараюсь, - ответил я, совершенно ясно представляя, что из этой затеи ровным счетом ничего не выйдет.

И все же. Я долго держался. Мы оформили номер на ночь в «Неве». До вечера мы гуляли по городу, кормили уток на канале, катались на катере. Потом был дорогой ресторан, ужин при свечах, Шабли, сыры, фондю, ароманьяк… Он, вероятно, и был последней каплей.

Дальше события разворачивались следующим образом. В 11 вечера мы вышли из ресторации. Взяли такси до гостиницы, всю дорогу целовались. Впрочем, делал я это чистомеханически, ибо думал совершенно о другом.   Приехав в «Неву», я отправил Полину на лифте в номер, сказав, что скоро приду, и, что мне надо купить сигарет и кипятильник, чтобы чайку в номере попить. Она посмотрела на меня как-то грустно-грустно и за ней закрылись двери; я прямиком тогда побежал в бар, купил там ноль семь бурбона и две упаковки арахиса, зашел в туалет на первом этаже и залпом выпил половину, закусив арахисом. Закурил. Через пять минут влил в себя половину оставшегося, поставил недопитый Jim Beam на подоконник, зажевал жвачку и пошел в номер.

Полина сразу все поняла. В бессильной ярости она вцепилась в меня и начала трясти, обзывая последними словами. Потом, пристально смотря мне в глаза, она лихорадочно принялась расстегивать мне ширинку. Двинув ей кулаком между глаз, так, что она отлетела и упала навзничь, я послал ее на ***, вывернул карманы, швырнул в нее найденными там купюрами, хлопнул дверью и ушел.

Потом был «От заката до рассвета», шумная вечеринка, водка, вермут, пиво, братанье с какими-то панками, анаша, тисканье их девки в туалете, разбитое ****о… А потом «Корсар», потом «Немо», дискотека, секьюрити, асфальт…

Все воскресенье я, очевидно, тоже пил… Я видел перед собой укоризненные лица Полины, мамы и продолжал пить еще сильнее, чтобы лица исчезли. Но они не пропадали, а становились все реальней и отчетливей. Они смотрели на меня отовсюду. И молчали. Смотрели и молчали. Немой укор в глазах. Страх.

Я купил билеты на поезд. На самый быстрый поезд до Москвы. Меня пожирал страх. Беспричинный и безотчетный, он разъедал меня изнутри. Спиртное больше не действовало. Тогда я решил купить таблеток. Тизерцин мне не продали, нозепам тоже, зато реланиум я все-таки выпросил. Забежав в вагон за минуту до отправления, я сразу же поменялся местами с мужичком, чтобы усесться в самом темном уголочке. Страх уже перерастал в ужас, меня всего трясло. Я запил пивом две таблетки.

В полдвенадцатого вечера, двадцать третьего апреля я был в Москве. Меня как-то растолкали и вывели из вагона. Очутившись в зале ожидания Ленинградского вокзала, я уперся в огромный бюст Ленина. Я упал на колени и заплакал. Я просил прощения, что не поздравил его с днем рождения вчера в Ленинграде, а он молчал и, прищурившись, укоризненно смотрел на меня. Через час такси высадило меня около моего дома. В подъезде знакомо пахло смесью кошачьей мочи и канализационными миазмами. Я поднялся на второй этаж, открыл квартиру. Звонил телефон. «Да, мам, я. Привет. Прости, так получилось. Я не могу сейчас говорить, я сплю. Да, завтра с работы позвоню. Пока. Спокойной ночи, мама».

Октябрь 2002

MSK