Перекрестье Loo

(порнороман в шести жуазелях)

Оптимально Возможное Предисловие

Некоторые вещи (увы!) происходят с человеческим родом по причине обстоятельств более общего характера, а не вследствие личной, природной предрасположенности индивидуума. В качестве примера можно указать гибель большого числа людей при пожарах, эпидемиях чумы или катаклизмах, которые обусловлены чудовищными и неизбежными изменениями в окружении, ибо меньшая причина всегда уступает место большей и сильнейшей. Однако другие события находятся в соответствии с присущим личности естественным темпераментом и обусловлены менее значительным и случайным антагонизмом окружающего. Итак, мы приступаем к нашей истории, помолясь и сглотнув слюну.

Жуазель 1.

ГИМЕН ДРОЖИТ

Вдоль мимо окна вагонного купе убегали назад саксонские усадьбы,   обезображенные войной пятнистые свиньи, сонно бродящие по зеленым лугам, тёмные густые леса с нежнейшими просветами небольших речушек и озерков. Три молоденькие девушки глядели в окно комфортабельного экпресса ZUMM110 и оживленно беседовали между собой. Они вспоминали об оставленных в душном пыльном городе общих друзьях и знакомых, делились о придорожных заботах.

Девушек звали Писательница, Loo и Обезьянка. Они были подругами и учились на одном курсе гуманитарного Университета. Девушки впервые в жизни самостоятельно, без родителей, так далеко уезжали из дома. Экпресс их увозил в Исраел - в этот солнечный райский уголок, в клинику Ихлов в Тель-Авиве, на фестиваль самодеятельной авторской песни «Перекрестье».

Исраел – земля поющая! Ожидание сверх увлекательного от этой поездки переполняло чувства трёх подружек. Наконец их никто не будет контролировать, приказывать, навязывать чужую волю. Особенно радовались этой предстоящей свободе Писательница и Loo. Им уже до крайности надоела постоянная опёка взрослых, заунывное пение Торы,   синагогические наставления и советы.

Девушки считали себя взрослыми и не нуждались в авторитетах. Надоело все время выкручиваться, придумывать легенды о том, что они якобы занимаются уроками друг у друга и там останутся ночевать, а сами бегут на рэп-вечеринку, а дальше все одно и тоже. Потом, под утро, после проведенных несколько часов в постели у очередного пышноштанного рэпера, когда хочется спать и от выпитого накануне дурно, надо бежать домой, ожидая новых упреков и скандалов с родителями. В них словно вселился буйный дух, внушавший девчатам  бессмысленные шалости. Самое обидное в этом, что от этих ночных постельных баталий, проведенных в пьяном угаре, если и оставалось что-то в памяти, то не самое приятное.

Когда Loo и Писательница планировали эту поездку, они не собирались брать с собой Обезьянку.

Обезьянка не совсем подходила им из-за своей куртуазной застенчивости. Но, однажды проговорившись в её присутствии, они уступили настойчивым просьбам однокурсницы, взяв с нее обещание не быть робкой и не отличаться от них. Все три подруги были очень красивыми девушками. Они излучали молодость и здоровье. Все трое были одеты почти одинаково – блекло-оранжевые брючки и ти-шортки с изображениями Человека-Паука.

Стройная тонкая Писательница была на первый взгляд не много высока, но стянутые джинсами стройные ноги и пышные сиси под тонкой тканью ти-шортки, делали девушку грациозной и ладной. Писательница из трех подружек была самая старшая. Ей совсем недавно исполнилось девятнадцать лет. Глядя на ее бледное лицо с фиолетовыми бровями, уходящими стрелочками к вискам, на большие черные глаза с длиннющими ресницами, на улыбку ее краснеющих губ, можно было восхищаться этим созданием природы. За эту яркую дикую красоту и за вьющиеся густые черные волосы, друзья иногда называли Писательницу испанским  именем - Борхуся. Впрочем, в этом прозвище нетрудно угадать и семитское звучание. Ее лучшая подруга, слегка пухленькая Loo, была на год младше, чем Писательница. На ее румяных щеках виднелись еще совсем неразвитые ямочки. Красивые округлые чресла и тяжелые сиси были очаровательно женственны и преисполнены покоем и нежностью.

Большие серо-зеленые, влажные глаза, пухлые губки, вздернутый носик на слегка потемневшем от пережитых тревог личике, пепельные волосы делали ее очень эротичной.

Не уступала по красоте своим подругам и Обезьянка. Хорошенькая, среднего роста, с ладной фигуркой, с густыми русыми волосами, с огромными ясными голубыми глазами, с горячим румянцем на чистом нежном лице, с блестящими ровными зубами и полными вишневыми губками. Обычно Обезьянка заплетала свои густые волосы в толстую косу и была похожа на прилежную ешивистку, но, сейчас равняясь на своих подруг, она распустила свои длинные до пупка волосы и подкрасила свое личико. Обезьянка увлеклась видами, проносившимися мимо окон. Быстрые речки, туманные берега озер, лесные опушки манили ее своей нетронутой красотой. Обезьянка представила, как здорово было бы, остановится на берегу какой-нибудь Эльбы, днем купаться и рыбачить, вечером сопрягаться с забредшим на костер нумизматом, смотреть сквозь восполненные слезой ресницы на искрящийся огонь, на прячущиеся в дымке поля вдали. Она представляла истому, таящуюся за полями, где полуденные страхи таятся за колосьями, прячутся в воде за тростниками, дрожат в серых пыльных вихрях по саксонским усадьбам, неслышными, прозрачными тенями шныряют над землею, - страхи, понятные Обезьянке, но бессильные над ней. Тоска томила ее… Тишина чаровала. Невозмутимое на всем просторе в полях было молчание. Знойным воздухом тяжело и безрадостно дышалось.

Она так замечталась, что полностью отключилась от происходящего вокруг.

Трое юношей - курсантов краснознаменного училища связи, еще с вокзала приметили симпатичных попутчиц. Выпив у себя в купе пару бутылок сухого вина, ребята осмелели и решили найти понравившихся им девушек. Им повезло. Девушек они обнаружили в соседнем вагоне. Писательница и Loo к этому моменту уже заскучали, в отличие от Обезьянки, саксонские виды из окна их не очень увлекали. Также их тяготило присутствие в их купе четвертого пассажира - астматически дышащего, пожилого молчаливого ребе, который постоянно шуршал страницами чего-то очень кабаллического на вид. Он даже не взглянул на появившихся в дверях купе троих мужественных юношей, а только сердито хмыкнул носом.

Приход ребят оживил девушек. Обезьянка, прервав свои мечтания, тоже включилась в беседу с будущими офицерами. Девчонки были не прочь познакомиться с попутчиками. Лихая форма связистов, с аксельбантами, псевдодембельскими вышивками и самопальными медалями, предавала этим еще совсем мальчишкам, маскулинный и таинственный вид. Но беседа не клеилась. Сопящий четвертый пассажир всех смущал. Он всем своим видом выражал происходящему явное неудовольствие. И когда ребята пригласили пойти поужинать в вагон-ресторан экпресса ZUMM110, девушки охотно согласились.

В вагоне-ресторане служивые, желая покрасоваться перед девушками, сделали богатый заказ. Официант водрузил на дрожащий от движения стол две бутылки «Вдовы Клико», парную форель и плоды киви. Самый старший и общительный из ребят Полицай разлил напиток по пиалам и предложил тост "про птичку жалко" из кинофильма «Кавказская Пленница». Все дружно выпили. Даже Обезьянка, осмелев и затаив дыхание, выпила свою первую в жизни пиалу восхитительного напитка. После второго тоста беседа за столом вошла в оживленное русло. Ребята впервые в жизни ехали в Исраэл, и байкам о загадочной семитской душе не было конца. Молодым собеседникам было весело. Все за столом чувствовали себя свободно и просто, как старые друзья. Loo и Писательница ощутили себя в своей тарелке. Они отчаянно флиртовали с ребятами, рассказывая интимные случаи и сальные анекдоты. Захмелевших ребят красота попутчиц и их странный акцент очень волновали. Но их жизненный багаж составляли только школьные годы и два потерянных года в краснознаменном училище связи. Только Полицай, который был гораздо старше остальных, переживший тридцать седьмой и хрущевскую оттепель, и уже кое-что повидавший в жизни, не терял зря времени.

Во время оживленной беседы Полицай вплотную придвинулся к горячему бедру, сидящей рядом с ним Писательницы, которая, разрумянившись от выпитого спиртного, была обворожительна прекрасна. Юноша незаметно под столом нащупал ладонью ее туго охваченную оранжевыми брючками ногу выше коленки и стал нежно поглаживать, поднимаясь рукой все выше по ноге. Писательница в этот момент только рассказывала о том, как Довлатов упер у Алешковского некий остроумный китч, обнадеживающее поглядывая на Полицая своими плутовскими сверкающими глазенками. Она не убрала его руку, а наоборот ближе придвинулась к соседу. Loo заметила игру Полицая и Писательницы, и испытала странное трансцендентальное чувство, сродни воспарению в иной мир…

Она была тоже не прочь потрепаться с ребятами, но ее интуиция подсказывала, что два остальных мальчугана не готовы к этому. А Обезьянка вообще ничего не замечала. Она глупо улыбалась и пьяно хихикала. Увы, она была еще слишком молода и наивна.

Было уже совсем поздно, когда шумная компания ввалилась в купе девушек. Пожилой каббалист выводил носом нечто скерцоподобное на верхней полке. Пьяная Обезьянка, еле стоявшая на ногах, с трудом забралась на свободную верхнюю полку и мгновенно отключилась, уткнувшись лицом в подушку с клеймом экспресса.

Как не старалась компания быть тише, но все-таки разбудили ребе. Он молча стал ворочаться на полке, красноречиво сжимая и разжимая кулачки. Ребята стали прощаться.

Loo осталась, а Писательница пошла провожать Полицая.

Как только Полицай остался наедите с девушкой, он пылко обнял Писательницу.

Прижимая её к стенке тамбура, он правой рукой сжал брючки девушке, в том месте, где находился ее лобок. Писательница, охренев от такого наглого напора, слегка откинула голову, как бы защищая свое прелестное личико, но все же прижалась к нему. Полицай, с трудом переводя дыхание, потянулся к её полураскрытым губам. Писательница ответила ему долгим жадным поцелуем.

- О господи всемогущий… - прошептала она. – Скажи, ты и вправду был полицаем, или это всего только ироничные шутки твоих товарищей?

Юноша тяжело задышал, удивленный.

- Ты хочешь дознаться истины?.. – наконец произнес он. – Увы, лучше тебе этого не знать. Я считаю, что лишь отрицание истины, даже если оно не является абсолютно непогрешимым, заслуживает должного внимания, по крайней мере, в силу его возможностей. Каким бы малочисленным и мелким не казалось это отрицание, оно  должно приветствоваться, получать высокую оценку и рассматриваться как полезная в самом широком смысле.

- Боже… - девушка задрожала от томительного предчувствия. – Ты и вправду осведомлен о многом, и многое открыто тебе…

Юноша понял, что она в его руках. Он судорожными руками задрал, облегающую тугие сиси ти-шортку, и стал мять их, наслаждаясь крепостью и тяжестью её грудей. Писательница, чувствуя головокружения, еще крепче прижалась, вцепившись кулачками в его форменную суконку. Полицай, шаря рукой по её брючкам, стал пытаться расстегнуть неподатливый гульфик. Но Писательница очнулась. Она нахмурилась, закачала головой, шепча:

- Нет, нет, нельзя, Полицай! Даже учитывая твою осведомленность о познании скрытых истин, я не могу позволить тебе вникнуть в меня… Что ты делаешь? Вдруг кто-то войдет?

Но Полицая уже ничто не могло остановить. Он, крепко держа Писательницу за гульфик, молча завел её в туалетную комнату и закрыл все запоры. Обстановка была не из лучших и Писательница пыталась сопротивляться, но Полицай, не давая ей время на отступления, словно какой-то Грангузье, набросился на девушку, страстно целуя и лаская её. Писательница поняла, что Полицая не остановить. Самое умное в этой ситуации, как сказал мудрец - "расслабиться и получать удовольствие".

Постепенно волна возбуждения с новой силой охватило девушку. Под градом ласок юноши, она забыла о том, что находится в загаженном сортире. Он, целуя, стал сосать её губы, запуская свой язык ей в рот. Задыхаясь, она впилась пальцами в его плечи, прижала к себе, их губы слились в долгом, страстном поцелуе.

- Я твоя - вот все, что я знаю! – вскричала она. - Тебе я принадлежу и никому другому... но зачем ты здесь? как здесь душно и холодно в сем сортире! У нас веет солнце, звучат цветы, благоухают звуки... за мной... за мной!.. как тяжела твоя одежда - сбрось, сбрось ее... а еще далеко, далеко до нашего мира... но я не оставлю тебя!

Обнимая Писательницу, Полицай снял с неё футболку. Обнажив её очаровательные сиськи, юноша стал целовать и покусывать твердые малахитовые сосцы. Писательница тихо застонала. Её страстная натура отозвалась на его ласки. Писательница еще крепче прижалась, вцепившись в его форменку. Она стала свободной рукой ласкать через плотную ткань брюк твердеющий под ней писюн юноши. Писательница попыталась расстегнуть его брюки, но никак не могла найти молнию, там, где обычно она должна находится. Писательница впервые приходилось иметь дело с военной одеждой, где под брюками неожиданно находились весьма плотные подштанники, а под ними еще и трусняки. Помогая красавице, Полицай своими порывистыми руками сам расстегнул свой гульф.

Брюки свободно упали на полицаевы форменные ботинки. Писательница нашла под резинкой трусов его трепыхающийся от напряжения писюн и стала сжимать его в своей мягкой ладони. Полицай, почувствовав прикосновения руки Писательницы на своем писюне, весь задрожал от возбуждения. Оторвавшись от девичьих грудей, он, торопя наслаждение, стал еще более напористее пытаться расстегнуть молнию на джинсах девушки. Писательница, не выпуская из своей ладони мужской писюн, другой рукой расстегнула свою молнию и помогла стащить с себя брючки. Оные с трудом слезли с покатых бедер вместе с её трусиками. Писательница стояла перед юношей совсем голая, освещенная матовым светом туалетного бра. Девушка глубоко дышала, от чего её сиси при дыхании тяжело колыхались, втянутый живот вздрагивал мелкой дрожью. Писательница не выпускала писюн Полицая, продолжая его теребить. Полицай сел на закрытую крышку унитаза и потянул к себе девушку. Писательница выпустив из руки нетерпеливый писюн, села лицом к лицу на колени Полицая. Она, томясь от желания, стала искать своим круглым задиком мужской писюн. И когда влажные губки её влагалища уперлись в твердую головку трепыхающегося от напряжения писюна Полицая, она, выгнув стан, стала медленно опускаться на него. Полицай подался вперед, потянув к себе её за ягодицы, и Писательница полностью опустилась на его чресла. Он схватил её за талию и стал насаживать на свой писюн, и без особых усилий обоих, эта пылающая свеча прошла свой сладостный путь. Писюн глубоко вошел в тело девушки, так что в первый момент Писательнице было не много больно. Полицай, находясь в бурной экзальтации, извивался под ней, затаскивал её обнаженные чресла на себя так, что она упиралась коленками о сиденье унитаза.

- Неужели, - задыхаясь, вдруг простонала Писательница, - неужели ты думаешь, что я вот так вот просто, как шалава, отдаюся тебе? Я с самого младенчества соприсутствовала тебе в дыхании ветерка, в лучах весеннего солнца, в каплях благовонной росы, в не земных мечтаниях поэта! Когда в человеке возрождается гордость его силы, когда тяжкое презрение падает с очей его на скудельные образы подлунного мира, когда душа его, отряхая прах смертных терзаний, с насмешкою попирает трепещущую пред ним природу, - тогда мы носимся над вами, тогда мы ждем минуты, чтоб вынести вас из грубых оков вещества - тогда вы достойны нашего лика!..

Услышав эту восхитительную тираду, Полицай яростно впился губами в шею Писательницы.

- Смотри, есть ли страдание в моем поцелуе? в нем нет времени - он продолжится в вечность: и каждый миг для нас - новое наслаждение!.. О, не измени мне! не измени себе! берегись соблазнов твоей грубой, презренной природы!

Писательница уже не стесняясь громко стонать и охать, и даже, виляя своим пышным задом, легонько пукнула, запрокинув назад голову и закусив напрягшуюся нижнюю губу. Писательница обезумела от страсти, она яростно целовала его лицо, шею, впилась в него зубами. Пальцы девушки, стиснув с натугой голову Полицая, ласкали его с каким то отрешенным пылом, чуть ли не с остервенением.

- О, люби меня! – чуть ли не прорычала она. - Я никогда не увяну: вечно свежая, девст венная грудь моя будет биться на твоей груди! Вечное на слаждение будет для тебя ново и полно - и в моих объятиях невозможное желание будет вечно возможной существенностию!

Её тяжелые сиси в такт движения колыхались перед лицом наслаждающегося вьюноши. Полицай все время пытался поймать своим ртом ягодки налитых сосцов грудей девушки. Он обхватил рукой за обе половинки её жопки, помогая ей направлять её движение. А Писательница в это время ухватив губами ласкающую её лицо ладонь другой руки юноши, стала сосать его пальчики, что еще больше увеличило восторг мужественного юноши. Писательница раздвинула чресла шире и, пуская слюну от возбуждения, как бы навинчивала свою наготу на его писюн, она приподнималась и опускалась, вращаясь, напрягая каждый мускул своего тела. Девушка была готова уже к оргазму, но Полицай, вдруг прервал божественный акт.

- Мчитесь, мчитесь, быстрые кони, по хрупкому снегу, взвивайте столбом ледяной прах: в каждой пылинке блистает солнце! Все горит в тебе и кипячею влагою обдает каждый нерв в моем теле! Потряслася земля, солнце померкло, буря опустилась с небес, спасла жертву и омыла преступного, и снова солнце светит, и воздух тих и прохладен, лобызает брат брата, и сила преклоняется пред невинностию... За мной, за мной... Есть другой мир, новый мир...

Сказав сие, он приподнял девушку. Она с неохотой слезла с писюна. Полицай встал, и, обняв Писательницу со спины, заставил её нагнуться вперед. Томно стонущая Писательница стояла согнувшись вперед на прямых ногах, ожидая быстрейшего продолжения наслаждения. Полицай, полюбовавшись гибким телом, обхватил её за чресла и ловким движением ввел свой писюн во влажное влагалище девушки. В комнате было очень тесно. Ягодицы Полицая опирались в одну стенку, а руки и локти Писательницы опирались на раковину на противоположной стене. Лицо девушки почти уткнулось в свое отражение в зеркале, где отображалась вся гамма наслаждения на лике девушки. Полицай, вводя и выводя в Писательницу свой писюн, почувствовал приближение оргазма. Его руки сдавили её талию, сжимая её напряженное тело и, наконец, она ощутила его бешеный толчок. Вращая чреслами, она двигалась, прижимая свои ягодицы к его ногам, чувствуя горячую струю внутри влагалища, она как бы доила его, усиливая обоюдную экзальтацию. От переизбытка ощущений, руки девушки ослабли, ноги подкосились и она бы упала, если бы её вовремя не поддержал партнер. Полицай уселся на крышку унитаза и усадил на свои колени обессиленную шалунью.

- Что ты там бубнил про новый мир? - спросила она, задумавшись. – Расскажи-ка мне о себе поподробней, а то я ничего не поняла!

Вязкая струйка спермы Полицая вытекла из влагалища и медленно скатывалась по ляжке её стройной ноги.

- О чем, боги? – улыбнулся Полицай. Ему хотелось вновь ласково целовать Писательницу в тонкую шею и плечо. Но в глубине души он знал, что она уже чувствует апатию, разбитость и начинающееся похмелье, то есть не желает больше никого секса.

- Мне хотелось бы узнать поболе о твоих интимных чувствах ко мне, - скромно сказала Писательница. – То есть, о природе сих чувств, о том, как ты поборешься с ними, когда вдруг не станет рядом меня?

- Куда ж тебе деться, - тепло отозвался юноша. – И в любом случае что-нибудь да подыщем. Я полагаю, что интимное чувство может развиваться в человеке посредством уединения, размышления, повторения одних и тех же предметов, однообразия оных, как, например, жизнь в одной и той же комнате может более или менее развивать это чувство, которого низшее явление есть сомнамбулизм с его разными подразделениями. Жители гор, самою природой уединенные от мира, например враги русского народа чечены, нежели приморские народы типа крымских татар, имеющие всегда однообразный предмет перед глазами, имеют более склонности к магнетическим явлениям. Жестикуляция руками при магнетических манипуляциях, крутовращательное движение, в которое приводят себя танцующие кришнаиты, дервиши, и прочие христопродавцы, дабы прийти в восторженное состояние, наши обыкновенные сновидения - все это имеет одно основание: уединить человека от окружающих его предметов, так сказать, утушить его чувства, привести их в опьянение, дабы дать полную силу внутреннему чувству. Таким образом, ныне сии две силы, хотя существуют вместе, но так разделены, что для разума инстинкт есть бред, для инстинкта разум есть нечто грубое, земное. Это явление, во всей простоте своей замечаемое в словах сомнамбулов о людях, находящихся в бдении, и людей в бдении о сомнамбулах, в бесконечных формах повторяется во всем. Все споры между людьми имеют начало в этом основном раздоре.

- Ты хочешь высказать мыслю, что если меня не станет рядом, то ты уйдешь в иной мир, мир сновидений?

- Увы, сие так, - грустно кивнул Полицай.

- Однако, - девушка задумалась, - неужели ты не прибегнешь к другим манипуляциям, к вожденью своей дланью по божественному жезлу, дабы извергнуть из него живородящую сыворотку и таким образом облегчиться?

(О читатель! На этом Первый Жуазель этого романа находит свой конец. В Жуазеле Втором, который еще сочиняется авторессой, мы проникнем в прошлую жизнь Писательницы, вызнаем подробности ее первого коитуса с Литератором, и так далее, во всем буйстве красок).