Ж-2. Кончина Литератора

Поэта мы увенчаем цветами и выведем его вон из города.

(Платон)

Есть слова, которые мы часто употребляем, не обращая внимания на их глубокое значение; мы говорим: "Это противно внутреннему чувству, этим возмущается человечество, этому сердце отказывается верить". Какое чувство породило эти выражения? Оно не есть следствие рассуждений, не есть следствие воспитания, - одним словом, не есть следствие разума.

(В. Ф. Одоевский)

Писательница долго ворочалась на жесткой неудобной полке. Неприятные думы отогнали её сон. "Он скрыл САМОЕ главное, - размышляла она, - на самые тактичные, вежливые мои вопросы ОН отвечал улыбкой и шевеленьем бровей… но неужели ОН не дрочит? Не гоняет шкурку?!" Она была совершенно уверена в обратном, в том, что Полицай дрочил часто и обильно, везде, где случай и физиологический подъем застанет его организм - в телефонных будках, в автомобилях, на скамейках перед домом Творчества, в общей камере пересыльной тюрьмы, за партой в гимназии, вытирая запачканные пальцы о корешок хрестоматии Глезера и Петцольда. "Разве не для этого его красота и темпераментная натура?!" Девушка прислушалась к ритму стука вагонных колес, в её мыслях возникли воспоминания.

После окончания коллежа Писательница пыталась поступить в литературный институт, но не прошла по конкурсу. Пришлось искать работу. Писательнице помогли, её устроили редактором в сетевой литературный проект. Работа была скучная, но чистая и не тяжелая.

В проектный зал часто заходил по делам Литератор, тридцатипятилетний мужчина с усталым лицом пожилого мопса. Каждый раз он застенчиво улыбался Писательнице, а однажды подарил ей удивительной красоты орхидею – желто-розовую Россиоглоссум гранде, а затем совершенно неожиданно угостил монпасье. Писательница к Литератору относилась по-приятельски, но его ухаживания не принимала всерьез, хотя Литератор был мужчина деликатный, худощавый, с гибким телом, аккуратно и со вкусом одет. Литератор явно пытался дать понять, что она ему нравится. Но Писательницу, которой только исполнилось семнадцать лет, мужчины его возраста ещё не интересовали.

В один из теплых сентябрьских дней Писательница вместе с коллегами по работе поехала на выходные дни в гомеопатическую лечебницу для сотрудников проекта. Рядом с Писательницей в служебном автобусе, как бы случайно, оказался Литератор, баюкая на коленках прозрачную коробочку с Кохлиодой Ноэтцеля. Писательница давно уже осознала, что Литератор был сведущим собеседником. Ей, привыкшей к окружению скучноватых и глуповатых гимназистов, было очень интересно слушать Литератора. И когда они приехали в лечебницу, Литератор уже не расставался с Писательницей. Он целый день ухаживал за девушкой, рассказывая ей увлекательные истории о волосатом сумасшедшем педофиле, влюбленном в гиньольную самочку-эльфийку.

Вечером после ужина Литератор пригласил Писательницу прогуляться по осеннему лесу. В лесу, под красными буками, Литератор достал из пакета лиловую Эулофию гвинензис, бутылку одесского шампанского, плитку шоколада и два стакана. Писательница любила этот пузырящийся напиток и она с удовольствием выпила из предложенного ей стакана. Вечерело, солнце быстро опускалось за верхушки буков. Слегка поддавшей Писательнице было весело. Она громко смеялась от шуток Литератора. Он называл ее «Пи».

- Послушай, Пи, ведь писательницы – наше все, - говорил он, щурясь от заходящего солнца. – Куда там самцам-писунам! Новеллы Газмиры Бабуниной, Лины Овчанидзе - эти такие разные на первый взгляд про****ухи порождают нестрашные, а потому извиняющие черты некоего пидорастическо-лесбийского дискурса.

- Unthreatening? – засмеялась она, чувствуя, как разгораются ее щеки от непонятного восторга и преклонения.

- Yeah! Но заметь, Пи, именно на уровне этих установок обнаруживаются неожиданные сходства и поучительные различия между ними.

Они еще долго просидели бы под сумрачной кроной деревьев, но неожиданно задул резкий порывистый ветерок и пошёл осенний дождик. Писательница и Литератор, хохоча над собой, бросились бегом в сторону гомеопатической лечебницы. Дождь полил еще сильнее.

Лечебница была рядышком, но когда они добежали под спасительную крышу, им было уже не до смеха. Писательница и Литератор вымокли до нитки. С их одежды тонкими ручьями стекала вода. Мокрая Писательница почувствовала озноб. От холода она вся сжалась. Она подумала, что зря не послушалась мамулю, которая советовала ей взять запасную одежду. И когда Литератор предложил девушке зайти к нему в номер, где он одолжит ей свою шубу, Писательница с благодарностью приняла его предложение.

Войдя в его комнату, Литератор достал из сундука великолепного песца и поношенные рэперские штаны. Песца он протянул Писательнице, а штаники оставил себе. От странного предчувствия сердце Писательницы сжалось. Неужели выебет? – с тревогой подумала она.

Со словами благодарности Пи попросила Литератора выйти из комнаты пока она переодевается. Но Литератор выключил внутренний свет и сказал, что ничего не видно и ему тоже надо переодеться. Писательница, в муках сомнения - стоит ли доверять солидному писарчуку, заматеревшему на семинарах в Литинституте - в кромешной темноте, стуча зубами от холодрыги, стала стаскивать с себя скользкое мокрое платье. То ли от непреходящего холода, то ли от выпитого шампанского, Писательница совсем потеряла осторожность и после платья сняла с себя остальную мокрую одежду. Полностью голая, она в темноте потянулась к лежащей на тахте шубе. Но вместо шубы её руки в темноте наткнулись на пиписю Литератора. Писательница сначала не поняла, что это значит, но когда его руки властно потянули её к себе и её продрогшее тело наткнулось на горячее голое тело мужчины, она всё поняла.

Девушка вся замерла от страха. Его поцелуй был жадным, неистовым, почти грубым.

Писательница, молча, отчаянно отбивалась от сильных рук Литератора. Она боялась заорать, ведь вокруг было много народу и ей было стыдно своего положения. Литератор, что-то страстно шепча ей в ушную раковину, с силой двинул её к тахте и, навалившись, подмял её под себя. Он был сильный и опытный мужчина, Писательница даже не успела сдвинуть свои стройные ноги с круглыми коленями, как что-то твердое и упругое, причинив ей адскую боль вломилось в ещё не тронутое до этого времени влагалище девушки. Пипися Литератора, порвав её девственную плеву, в одно мгновение перенесла Писательницу через ту грань, которая разделяет девочку от женщины. Литератор, не обращая внимание на горькие слезы и рыдания девственницы, грозно урча, как взбесившийся медведь в повести о Дубровском, делал поступательные движения. Увы, Писательница не ощущала ничего, кроме боли. Она даже не заметила, когда Литератор излил в её влагалище поток мужеского семени.

После Литератор долго успокаивал рыдающую девушку, обнимал и целовал её в темноте, говорил ей о переосмыслении канонов, о дурацкой институциональной власти общества над Литератором, о скорой Женитьбе, как только исполнится Писательнице восемнадцать лет. Она была еще совсем наивным ребенком и после всего, что сделал с ней Литератор, она поверила ему. Ей казалось, что после первого в своей жизни коитуса она больше никому не будет нужна. Слушая Литератора, который расписывал в радушных тонах их совместную жизнь, заманчивые споры об утопии темпорального статуса, о постструктурализме, об исчерпанности этого понятия, о том, что как заебало уже читать литературные произведения с важно обкаканными пирамидками гноя и объяснять эту текстуальную ***ню другой текстуальной хуетой. Слушая его точные и веские доводы, Писательница постепенно успокоилась. Под утро же она полностью доверилась Литератору, уже чувствуя женскую нежность к своему первому мужчине, несмотря на то, что накануне она была изнасилована его пиписей.

Литератор был мастер-ломастер постельных дел и уже со второго раза добился того, что Писательница узнала свой первый в жизни оргазм. После этого Писательнице уже казалось, что она всегда любила Литератора, что он самый хороший человек и критик. Они целый день лежали, грудь с грудью, целуясь и ласкаясь. Писательница познавала азы любви и уже не сжимала свой рот, а стараясь угодить ему, раскрывала его, как галчонок. Это было чревато, ибо в один прекрасный момент хитроумный Литератор изловчился и сунул в ее рот свою пиписю, таким образом обвафлив девушку.

- Ты в меня кончил, - сказала она позднее, с ужасом. – ***сос ты после этого!

- А вот и неправда, вот и неправда, - засмеялся Литератор. – Как там у Фидлера - пересекайте границы, засыпайте рвы, не так ли? Видишь, Пи, как важно стереть границы между массовостью и элитарностью. Во-первых, это способствует единению публики и художника, а во-вторых - метафизически расширит возможности литературы. Моя молофья в этом смысле – элитарно маркированный коктейль, слитый в твою попсовую горлянку.

Она крепко задумалась над его словами.

Связь с Литератором продолжалась около года, пока Писательница не узнала, что она беременна от его молофьи.

Это была катастрофа. Её любимый Литератор, которому она так верила, все время обманывал её. У него, как оказалось, есть жена и пара детей, и он не собирается терять чудесную семью из-за прибабаханной филологини. На прощанье он подарил ей крошечный розовый цветочек с пурпурной губой, под названием Фаленопсис эквестрис, и роману пришла совершенная кончина.

Писательница уволилась, сделала аборт и, не веря более никому, уже прилично развращенная искусным писарчуком, окунулась в ебливую писательскую жизнь. Десятки литераторов, в основном дешевые журналюги, пронеслись калейдоскопом за год её жизни.

В этом мутном омуте она и познакомилась с Loo, которая хотя и была на год младше Писательницы, но стала влиять на более старшую подругу. Loo же и уговорила Писательницу поступить вместе с ней в гуманитарный Университет. Они стали лучшими подругами, тем более, что обе вели богемный образ жизни. Девушки уже многое познали, и вот теперь Писательница докатилась до секса с Полицаем в сортире экпресса ZUMM/110.

Писательнице было очень тяжело на сердце и она решила поделиться своими мрачными мыслями со своей подругой. Разбуженная Loo не сразу поняла, что от неё хотят. Но, увидев расстроенную Писательницу, она села и выслушала её.

- А хуля ты хочешь, - вздохнула она. – Болтаешься между Витрувием и Гропиусом, как *** в проруби, прешься по старой модели наращивания и смены приоритетов. Не отвергай, а утверждай в контексте неиерархической постсовременности, дуреха!

Несмотря на резкие слова, Loo была очень доброй и душевной девушкой и очень любила Писательницу. Сидя рядом с Писательницей на нижней полке купе, она, как могла, успокаивала подругу. В конце концов Писательница немного успокоилась, и мы сможем перейти к Жуазелю третьему, в коем узнаем подробности о детстве Loo, о ее сестре Potty и ее интимной связи с дядей Сахаром в аспекте неантагонистического творческого взаимодействия.