Мухоморы

- Посмотри, сколько их расплодилось, гадов! – Антон брезгливо наподдал ногой, и бело-алая хрупкая плоть мухомора разлетелась по траве. Только расщепленная ножка осталась сиротски торчать вместо огромного нагловато-стильного гриба.  

Люба поморщилась. За этим непроизвольным сокращением мышц лица таилось так много эмоций, что кому-то другому для их выражения потребовалось бы громко кричать и топать ногами. Да ещё с матами-перематами. Но Люба давно поняла, что топать и орать бесполезно, впечатления это никакого не произведет, а усилий требует немалых. Так что проще поморщиться. И пойти в другую сторону. И любоваться шикарными красными шляпками, усеянными белой крупкой. Красивее этих шляпок в лесу все равно ничего не было. Включая её мужа.

Когда она усаживалась в машину, в её корзине  алели мухоморы.

Антон ничего не сказал, только дверцей хлопнул. Их семейная  жизнь уже дала такую трещину, что ссоры были бессмысленны – никто никому ничего и никогда не докажет. Вот и сейчас Люба, только чтобы досадить мужу, набрала этих дурацких мухоморов.

Антон вел машину по прихотливо изгибающейся лесной дороге, еле заметной в привядшей траве, и мечтал о том, как отвезет он жену к её матери – та лежит в больнице, и нужно кормить её глупого кота Ластика. Домой Люба не поедет, останется там ночевать, значит, он сможет привести к себе на ночь Танюшку.

Ах, Танюшка, хрупкие ручки, огромные серые глазищи… Девочка уже умеет многое, а за эту ночь он сможет научить её кое-чему ещё… Надо только не забыть купить пару бутылок водки для её папаши. Занесет водку соседу, убедится, что Танюшкина мать Галя ушла в ночь на дежурство, дождется, пока Павел уснет, и уведет Танюшку… И будет делать с девчонкой, что захочет. Это не Люба, крупная телом, неуступчивая и закомплексованная. Из Танюшки можно веревки вить, она теперь подчиняется беспрекословно. И во вкус входит… Черт! Дерево на дороге – едва не врезался!

Люба покачивалась на заднем сидении, вцепившись обеими руками в корзину. Какие все-таки яркие эти жгучие грибы…

Сейчас она приедет к матери, покормит старого кота, потом будет в большой кастрюле варить эти красные шляпки. Интересно, как они будут пахнуть? Выварит, выкипятит, сделает концентрированный отвар. А завтра к обеду привезет пузырек с темной жидкостью(она была уверена, что отвар получится темным) в свою квартиру, пахнущую недавним грехом, чужой девчонкой, мужниными извращениями…

Когда она нашла в стиральной машине простыню, запачканную красным, а потом под диваном – Танюшкину дешевенькую заколку с белесыми волосиками, застрявшими в пластмассовых зубьях, то поняла – всё, конец… Антон потерял всякий стыд. Раньше путался  с девками, но тех хоть в дом не водил, по гаражам да кустам таскался. А теперь – в любой момент те же родители Танькины могут узнать. Скандал будет, позорище на весь их небольшой городок. А она станет навсегда – женой растлителя малолеток.

Люба сжала губы, закусила их, чтобы не застонать. Нет у неё больше терпения, кончилось, вытекло, как вода из дырявого ведра. Если муж всё дальше катится вниз, то кто его остановит? Сейчас Танюшка, потом другую подберет, потом по заулкам девчушек караулить станет… И всё равно – попадется, за решетку сядет. А она? Ей хочется нормального мужика, чтобы её любил, чтобы зачать и родить от него ребеночка, чтобы гордится мужем, а не отыскивать по углам девчачьи трусишки да браслетики.

А посему – придется Антону умереть скоропостижно… Лучше всего яд в борщ налить. Борщи  у Любы получаются густые, наваристые, огненно-красные. Вот и сварит она завтра к обеду такой борщ. Плеснет в мужнину тарелку из пузырька, перчику посыплет… Кушай, сволочь!

А сама в магазин пойдет, да подольше походит. Антон ни за что врачам не позвонит – ненавидит он медицину. Да и не успеет, наверное.

И будет она – свободная.   Поплачет, поубивается, в черном платке походит. А потом заживет спокойно.

Люба осторожно погладила алую шляпку.

Господи…

Какие же они всё-таки красивые…