Муль из салона кентавр

МУЛЬ ИЗ САЛОНА “КЕНТАВР”

Дима или Димуля,.. для тех, кто имел доступ к его телу, просто Муль, колдовал в своем салоне “Кентавр” над прической очередного клиента.

Крепкий, ухоженный, с грассирующим нервно-срывающимся смешком и рассе-янно обволакивающим взглядом, который уходил поверх головы собеседника или проваливался куда-то вбок, и если останавливался на ком-то, то вспыхивал желтоватым огоньком рысьих глаз. В отличии от его текучего взгляда руки Муля были  гораздо живее, быстры и подвижны, он манипулировал ими, как карточный фокусник, и у него, как по мановению волшебной палочки, появлял-ся платок или салфетка, которыми он сушил свой вспотевший лоб и виски, а то доставал жвачку. На правой руке на четырех пальцах он нарастил длинные ног-ти. И не пижонства ради, а в качестве вспомогательного инструмента для ук-ладки волос. Но клиенты этому все равно не верили и видели в долгих ногтях мастера какой-то знак свыше. Постригая клиента он рассуждал на всякие вяло-текущие темы питерской богемы. Мужской стриптиз, антиквариат, сплетни из светской хроники… Общение ради общения. Все это его интересовало, но по-скольку-постольку… Он не был одержимымым  или повернутым на чем-либо. Работа для Муля и была его увлечением. Редкое по нынешним временам везе-ние: зарабатывать на том, что ты любишь делать. Слегка прибитое оспой лицо всегда было тщательно ухожено. Умелый макияж и слегка подведенные губы, выдавали его чувственность, за которой пряталось вожделение -пугливая серна сладострастия.

Впрочем, при  рассеянном его взгляде похоть Муля не особенно-то и читалась: форму лица он смягчил, макияж, упрятал дурное, а ретушь выделяла то, что выдавало в нем душку и сибарита. Хотя есь этот антураж, как и серьги в ушах, просто работали на его образ, который он создал для окружающих и почти  слился с ним. А Муль должен был соответствовать ему и профуровню, которо-го он достиг, и опускаться ниже его просто не имел уже права. Конкуренты и  кто близко знал Мулька, видели в нём хищника и охотника за удачей. К тому же Дмитрий Павлович был везунчиком по жизни и судьба его на редкость ба-ловала.

Перебирая мягкий лен волос очередного понравившегося ему серокарезелено-глазого клиента, мастер возбуждался. Он касался напедикюренными пальцами розовато цыплячьей шеи какго-нибудь молоденького гея, которых ему время от времени подсылали доброхоты, то разбрасывал волосы, вспенивая их в мажор-ном беспорядке, то неосознанно собирал в пучок и, пропуская между пальцами, расчесывал, скручивал и если  находил удачное решение, брызгал лаком, ге-лью... стриг, ламинировал,.. словом творил.

Его пассы над головой клиента напоминали прелюдию к акту любви. Помно-женные на буйную фантазию маэстра, выливались в очередной маленький ше-девр. Да, мастером он был от Бога. Работал в основном с мужской моделью и с теми, кто ему в чем-то был симпатичен. И если попадался свой брат гей, и Муль знал, что будет его вскоре любить, то тут он превосходил самого себя. Бывало и так, что к нему набивалась очередная поп-звезда или кинодива (пуб-лику эту Дима не любил за снобизм и привередливость), то и вел себя под стать им. С апломбом предлагал на выбор слайды, с набором причесок, и по желанию знаменитости, с фотографической точностью, мастерски все это художествен-ное  «безобразие» на их головах и воспроизводил. Но уже без обычного  боже-ства и вдохновения. Если звездуля взбрыкивала (что чаще всего и бывало) или просила что-нибудь “этакое”, он закладывал в компьютер их антропонимиче-ские данные и программа, которую когда-то купил в институте красоты волос в Париже, выдавала для очередной индивидуальности с десятка полтора модель-ных причёсрк и стрижек. Словом, потрафить клиенту Муль тоже умел и глав-ное знал как. Правда, и деньги за это брал немалые. А мальчиков Дмитрий Пав-лович просто имел, поэтому и любил их стричь. Но здесь все выходило гораздо проще. Он выбирал угловатых подростков с астеническим строением, с впалой грудью, широкобедрых и худосочных. Этаких неоперившихся птенцов, напо-минавших ему стайку мальков, которым еще предстоит стать рыбою: нагулять вес и обзавестись во всех удобо и неудобопроизносимых местах нужной расти-тельностью. Но как только это происходило, он тут же терял к ним всякий ин-терес.

За этим переходом, от юношеской угловатой мягкотелости и розоватой пупы-рышности плоти, сменявшейся рельефной лепкой мускулатуры, когда прихот-ливая игра природы соединяла в себя  резец мастера и опредмеченный им кон-тур натуры, стояло само время. Вся метаморфоза этого превращения занимала года два-три. Плоть как и время, было понятием преходящим, и оставляло свои метки в виде степенной округлости тел, оплывающих жирком, и дрябловатой целюлозной кожи. По сути Муль выбирал самого себя, того молоденького и со-пливого, закончившего училище и погнавшегося за длинным рублем на дале-кий север, который в сознании советского обывателя стойко ассоциировался с золотоносной жилой. Там, на северах, и присмотрел себе его один из бывших старых зэков Митрофаныч,   промышлявший контро-бандитным золотишком, уголовный авторитет. Но это уже другая история.

Тридцатилетний Дима, теперь уже Дмитрий Павлович, после отбытия добро-вольный каторги, перебрался не без помощи ласкового покровителя в Север-ную Пальмиру, быстро оброс нужными связями, развернулся и вырос на день-гах меценат да так, что попасть в его салон было очень даже непросто. В посто-янном окружении своих гадких утят он мелькал на светских тусовках и зараба-тывал репутацию богатого педофила. В его салоне “Кентавр” работало еще с десяток первоклассных мастеров и в основном женщин.

Название своему салону он выбрал далеко не случайно, так как все время куль-тивировал в себе эти два начала, соединившие обе половинки человечества. Ко-гда он обслуживал понравившегося ему клиента, то быстро проверял его на предмет голубизны. Мульку было достаточно коснуться его шеи и еще некото-рых известных ему точек, как становилось ясно, кто перед ним сидит.   Возбуж-даясь, он  влюблялся, он делал прическу и по желанию клиента отправлял кого в сауну, а кого в солярий… Уже в комнате отдыха у себя для поднятия тонуса они немного выпивали сухого Мартини с кофеем, и пока очередной гей разо-блачался, Муль шел в душ. Там он раздевался, массировал свои мужские при-чиндалы, прыскал пахучей аэрозоли под мышками,   в паху, и смазав аромати-ческой гелью некоторые чувствительные места, набрасывал халат и выходил. На приготовленном ложе с водяным матрасом его ждали. Самым интимным действием предстоящего акта - любви было одевание презерватива. Эту проце-дуру он поручал партнеру, и пока тот ее проделывал, возбуждался и сам. То, что вытворял он потом, любовью можно было назвать с большой натяжкой. Довольно часто молоденькие геи, не имеющие возможности заплатить по сче-ту, рассчитывались своим телом. И не один раз. Альтруистом Дмитрий Павло-вич никогда не был и с должников брал сполна. Мальчик знал зачем он к нему пришел, мальчик захотел стать красивым (Мулек это сделал), а теперь он дол-жен взять свое. Дима не обращал внимания на стоны и крики,   при этом не ис-пытывал. Была лишь похоть самца-бешеная волчица его порока. Иногда у Ди-мули появлялось желание, чтобы отлюбили и его. Он звонил по старым своим связям, приглашал в салон проверенного гея, и соображал на его голове оче-редное “фэнтэзи”. Затем они тоже выпивали, и всё повторялось с точностью до наоборот. Муль шел в душ, натирался благовониями, смазывал ароматическим вазелином анус, и распалив любовника, забирался уже под него. Потом и он, вытаращив глаза, вскрикивал от болезненного удовольствия и стонал... Словом делал все то, что  и положено делать человеку, которого любит такой же как и ты голубой.   Нередко для остроты ощущения  приглашали ещё парочку сек-сменьшиств, которые затаив дыхание, все  это время за ними наблюдали.

Работавшие под его началом женщины, знали о стойких пристрастиях и утехах шефа, но помалкивали: платил он хорошо, вовремя, а главное был абсолютно  к ним равнодушен Идеальный вариант начальника: не лезет с намёками, не при-стает, и никого вокруг себя не замечает. Как уж только не старались некоторые из девиц подвигнуть шефа на долгожданный интим. Если что и требовал Муль, то только работу. При малейшей жалобе со стороны клиентов, провинившегося мастера тут же увольняли.

Так жизнь Мулька и проистекала: работа разнообразилась конкурсами визажи-стов, где он принимал участие, и ещё сексом, на который он по состоянию здо-ровья и возраста был заряжен с утра до вечера. После работы, в своей просто-рной со вкусом обставленной квартире, он отдыхал перед телевизором за чаш-кой ароматного кофе и вполглаза просматривал почту.

Иногда его жизнь скрашивалась приездами из Сибири матери, которую Муль больше любил на расстоянии. Прожив пару месяцев, у него, мамашка, еще не старая женщина, доставала Мулька своими советами и наставлениями, и рас-строенная непутевой жизнью сына уезжала.

Но на следующий год все повторялось снова. Раз в неделю Муль генералил свое гнездо: пылесосил, убирал, мыл. И это, как не странно, доставляло ему удовольствие. Даже из неприятностей, которые случались у него, как и у всяко-го человека, Муль пытался извлечь уроки. Опыт, даже отрицательный, работал на него. Вспыхивающие время от времени романы, он разнообразил посещени-ем театров, балета, тусовок  голубых и казино, которые стали частью его жизни тоже. По богемным местам ходил скорее из-за  для  престижа, чтобы быть на виду и заводить при случае полезные для себя знакомства. Казалось бы, ничто не предвещало перемен в его жизни. Дело Мулька жило и процветало. Богатые его клиенты из центровой тусовки обеих столиц считали за честь отметиться у него. Поэтому Муль был в курсе всех светских сплетен, всё узнавал из первых рук и  посмеивался над мелочной завистью звезд друг к другу, их бытовой не-устроенностью и постоянной потребностью быть популярным и востребован-ным. Он умело манипулировал клиентамии, и  подогревал их интерес к себе  своим эпатажным поведением.   Незаметно вырабатывая у поп-идолов, стойкую зависимость от своего дара.

В один из промозглых ноябрьских дней невской непогоды, когда кругом стынь  и гололед, с обжигающим ветром, Дмитрий Павлович, отпустил маши-ну, и пошёл пешком. Как решил он сегодня: утренний променад – это услада здоровью. По дороге зашёл в рюмочную на Невском,   подогрел себя хорошей порцией  коньяка, и обнаружив в своём состоянии некое равноденствие души и тела, поплыл на работу. Уже в салоне Дима обратил внимание на двух клиен-тов, сидящих в кожаных креслах. Один из них был журналист, с сомнительной репутацией, с которым у него в прошлом году была непродолжительная связь, не совсем понятная для них обоих. Одна их тех, которая неизвестно как нача-лась и также  неожиданно и быстро оборвалась. Муль посмотрел на сидевшего как на досадное  недоразумение. Надо же,.. какие люди и славное живой… Но с этим певцом петербургских трущоб был ослепительно молодой мальчик, бело-зубый и розовощекий, одетый в морскую форму.

«Смотри какой безнитратный,.. - отметил про себя Дмитрий Павлович, - и от-куда они в этом чахоточном городе только берутся? ».

Он прошёл в своей кабинет, на ходу кивая сослуживцам и знакомым клиентам.

Едва Муль  разделся, как вошла его секретарь с традиционным утренним кофе-ем и миндалём. За ней протиснулась морда этого полупоэта или полуактера, с выражением всей этой половинчатой незавершенности,   которая  наложила от-печаток на весь его облик и само творчество Дима набросил на лицо дежурную улыбку, раскинул для приличия  руки, как тот, словно после долгого воздержа-ния, бросился к нему со своими слюнявчиками. Из-за рта этого кентавра дурно пахло.

Дмитрий Павлович, любивший в своих клиентах и любовниках, чистоту и от-сутствие во рту запаха гастрономических изысков, поспешно отстранил его и указал на кресло. И  уже не сдерживаясь, добавил:

- Санацию полости рта, равно как и ануса, надо проводить все время!..

- Какая санация, дорогой мой,.. - закудахтал тот, сдавленным смешком, - вся страна в глубоком анусе. Тем более,   у нас все через жопу делается. Уж тебе ли об этом не знать...

Дима поморщился от  пошловатой фамильярности, за которой стояла их слу-чайная связь, и напрямик спросил:

- Короче, чего надо?..

- Димуля,.. – заулыбался тот, - морофет навести…

Выражение ленивой сытости вмомент слетело с него.   Потирая отяжелевший подбородок своими напедикюренными пальчиками, он заговорил. Бестелесно красивые и ухоженные, в них так недоставало мужской линии (такие вполне могли принадлежать и женщине), поэтому ни характер, ни воля владельца в них не читались. И  эта  бесполость его пальцев всё портила. Как они мне все на-доели…

Дмитрий Павлович не любил в своих партнерах и знакомых этот интим нарас-пашку, и поймав всепонимающий взгляд соей секретарши, зло улыбнулся ей в ответ.

- Я вас не задерживаю, - бросил он ей.

Глядя, в округлившуюся спину своей тени подумал: надо бы, её уволить.

- О чём базар, Димуля,.. - натужно юморило это бесполое существо.- Мы что, сегодня плохо спали или не того поимели... если дядя с дядей спит - зара-ботает он СПИД, если дядя спит с женою, - сделал он круглые глаза, - СПИД обходит стороною...

- У тебя что, в заднице пионерская зорька взыграла? - разозлился Мулек.

- Что вы, мастер, - закатил блудливые глазки тот.

- Ладно, не юродствуй, - смягчился Дмитрий Павлович, - ты сегодня по полной программе: солярий, массаж...

- Да! - встрепенулся он. - И на голове, Дим, чего-нибудь изобразишь?..

- Чего-нибудь изображу, - подтвердил кудесник.

- Знаешь, сегодня в Питер приезжает... (и он назвал имя известного аме-риканского роконрольщика и киноактера, широко известного в их голубых кру-гах). После концерта он к нам приедет. Это Жека организовал. Так что, нас с тобой там ждут. Да... чуть не забыл: тебе мой киндер-сюрприз. Валюша?.. - крикнул он в приоткрывшуюся дверь.

И когда юнга вошел, зачастил в своей ироничной и  насмешливой манере:

- Рекомендую, Валя - активный участник художественной самодеятель-ности Балтийского пароходства, классный стэпмэн, и у них сегодня финал кон-курса… Так что, вы ему, Дмитрий Павлович, на голове что-нибудь эдакое чечё-точное не соорудите?..

Он   подмигнул Мулю и пошел приводить свое халёное тело в порядок.

- Да,.. - повернулся он, просящим взглядом, к хозяину салона, - у меня...

- Можешь не продолжать, - оборвал его Мулёк, - холявщих ты, Боря, .. хорошо, сегодня за счет заведения. Но только сегодня.

- Мерси добродетель ты наша, - расшаркался тот в дверях и полетел по знакомому ему маршруту.

Мулёк посмотрел и оценил хрупкую угловатость подростка, который с нахаль-ной бесцеремонностью разглядывал убранство его кабинета, поминутно забра-сывая набок свою чёрную чёлку волос.

- Шикарно, - протянул он неожиданно ломающейся звонкостью приятно-го голоса.

- Ты думаешь?.. - оглядел родные пенаты Дима. - А я, признаться, хотел интерьер поменять, даже дизайнера на завтра к себе пригласил.

- Да что вы, я на вашем мозаично-стальном фоне, пожалуй, единственное черное пятно, - потрепал он свою морскую робу.

А мальчик-то далеко не глуп? В головке что-то есть. Все больше  нравился он ему. От внимательного взгляда хозяина “Кентавра” не ускользнула какая-то не-уловимая женственность, которая исходила от этого морячка.

А тот, нисколько не смущался, спокойно в упор смотрел на Муля и также, не мигая, продолжал обозревать суперсовременный интерьер его кабинета.

“Ты моряк красивый сам собой,..” - внезапно всплыло в голове у Димы.

- Ну,..- выдерживая паузу, спросил он юнгу.- Какие широты мы бороз-дим, под какими флагами ходим?..

- РБТ- 718,.. - я - судовой моторист.

- А-а-а...- понимающе извлек из себя Дмитрий Павлович.

Хотя из сказанного морячком он не понял ровно ничего. Но чтобы не обнару-жить свою необразованность до конца, тактично решил промолчать и перевел разговор в сферы более ему близкие.

- Во флотской самодеятельности заняты?..

- Да, я - чечеточник, - хмыкнул тот.

- Стэп, - задумался Муль и добавил, - Стэп бай стэп.

- Чего-чего?..- переспросил его клиент.

- Да это я так, - улыбнулся Муль, - программа такая для алкоголиков есть, “Шаг за шагом называется”.

- А?!..- понимающе прищелкнул себя тот пальцем по горлу, - увлекае-тесь?

- Ну, кто сейчас не пьет?.. - почему-то смутился Мулек, - за которым это-го греха особо-то не водилось.

- А я такую песню знаю: Стэп бай стэп...- пропел юнга несколько строчек на английском. И лихо завершил концовку дробным перестуком смоляных штиблетов.

- Неплохо, - оценил Дмитрий Павлович, - если у тебя и все остальное также получается, то это становится даже интересным... А вот с партнером, в темпе вальса, не пробывал?. - решил не откладывать всё в долгий ящик Мулек.

- Это что ли вдвоем чугунеть, да?.. - смеясь уточнил клиент.

Но поймал недоумевающий взгляд Димы, и пояснил:

- Ну да, танцую...

- Так, давай, попробуем!..

- Что, прямо здесь? - удивился юнга.

- А чего тянуть,- шагнул к нему Дима, и они закружились.

Пока они лихо вальсировали, Муль - любитель танцев, с мальчиками, верный своей привычке, ощупал все эрогенные зоны на теле паренька и с трудом пода-вил в себе желание, чтобы не залезть к нему в штаны. Никакой реакции.

А, может, он не гей?.. Тогда какого черта... Что я, растлитель малолетних?.. Но мальчик ему нравился: он по-девичьи закидывал голову, с упоением смеялся и говорил о пустяках. Попросту, с его слов, фармазонил.

Так, за танцем и застала их вездесущая секретарша. Ядовито улыбнулась  (в этой норе она видела сценки и похлеще) и поставила на журнальный столик коньяк с золотистым лимоном и легкой закуской.

- Вы уволены!... - отблагодарил её Муль.

Та медленно втянула голову, и тихо вышла.

- Суровый вы, дядечка! - хохотнул Валюша.

- Бывает - оборонил Дима.

Они отвальсировали ещё пару кругов, и Дмитрий Павлович небрежным жестом пригласил гостя присесть.

- Добро пожаловать в наш Эдем!.. – заключил Мулек в конце.

Он пригубил коньяка  и жестом пригласил юнгу следовать его примеру?.. Да чуть не забыл...

Дима вызвал старшего мастера и кивнул в сторону мальчика:

- Этого молодого человека по полной программе... и ко мне.

Через час с небольшим благоухающий Валя предстал во всём своём блеске. Что за чертовщина?.. Потянул чутким носом Муль, который прекрасно ориентиро-вался в прафюме запахов. Это были женские духи Беверли Хиллз № 273, кото-рые пахли тягуче сладко и тяжело. Он их терпеть не мог, так как они стойко ас-социировались у него с одной неприятной ему особе. Муль  любил аромат в стиле унисекс, с оттенками запаха апельсиновой корки или одеколоны, в кото-рых чувствовались наличия эротической добавки из масла пачули. А тут...

- Это кто тебя опрыскал, какая  ****ь... - уеле сдерживался он.

- А мне ничего, мне нравится, - перебил его танцор. Меня спросили, чем хотите, и я сказал, что этими духами.

- Да...- удивился Дима.- Ну да... – он  хлопнул себя по лбу и тягуче захо-хотал.

До него наконец дошло, что и  педерасты их тоже любят. Он провел мальчика в свой персональный кабинет, уютный и полукруглый, который бы весь в зерка-лах, начиная с самого потолка.

Расположение зеркал было таким, что попавший сюда, становился непохожем и недоступным для себя самого. Отдельные части тела клиента становились бо-лее объемными и рельефными, сама же фигура дробилась и рассыпалась на фрагменты её составляющие. Сам клиент как бы наблюдал себя со стороны и, сравнивая, соотносил себя самого с тем, что он видел и представлял, но это уже был другой человек. Многие попадающие сюда не скрывали своего разочаро-вания, так как зеркала раздевали, и  показывали , то, что было за пределами их восприятия о себе.

Вот такую редкую возможность представлял посетителям своего салона Мулёк.

И какая радость была для его клиентов, когда он, буквально, на их глазах  пре-ображал. Психологически это действовало безотказно. Красивым хотелось  быть всем и всегда.

Дима усадил юнгу в кресло, обошел вокруг, и чувствуя,   как по-прежнему раз-дражает его этот  запах духов, с трудом подавил в себе желание, чтобы не вы-ругаться еще раз. Та особа, что вызывала у него стойкую аллергию и неприязнь, как впрочем, и все остальные женщины, его всегда раздражали. Впрочем, он ценил ум, в других красоту, но никогда не интересовался их физиологией. В этом отношении они ему были неинтересны. Он смирился с их существовани-ем, как с невской непогодой. Если  она пришла, то терпи.

“Что делать, - оправдывал слабый пол Дима, - с гинекологами они говорят о своих придатках, с психиатром о комплексах, ну, а с парикмахером, естествен-но, о том, что должно быть на голове”.

Хотя он отдавал им должное за то, что они реалисты и умеют слушать. При этом умудряются получать нужную для себя информацию. Даже если разговор и далек от их интересов. Любимые же им мужички скорее напоминали ему пав-линов, которые, распустив хвосты, всё время пытаются убедить себя и собесед-ника в своей исключительности. Такая неосознанная тяга выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. А в дикой природе, как и в нашей жизни, отстреливают в первую очередь тех, кто более ярче распускает свой хвост. Кстати, о хвостах и естестве. Муль не любил все эти челки, завитки, косички, запеленатые лентой и искусно переплетенные. Он стремился подчеркнуть  и завершить то, что отпус-кала на голове природа самому человеку. К тому же он был приверженцем ес-тественных тонов, и если высветлял отдельные пряди или локоны, то только для того, чтобы вернуть им их природный цвет и блеск. Иногда, под настрое-ние, непрочь был и похулиганить: приглаживал гелем непокорные вихри волос и с помощью цветной туши или краски наносил рыжие полоски или пятнышки. Такая пикантная деталь придавала  особый писк.

Он же один из первых возродил в салонах Питера популярные в 50-х годах мушки. На щеках ли, на лбу, там где лучше всего она смотрится.

Задумчиво обозревая мальчика, Дима  почувствовал, что возбуждается. Схватил ножницы и под негромкое “ой” клиента отхватил наполовину его чел-ку и начал стричь. Через полчаса мастер сделал то, что и должен был сделать. Более того, модельная стрижка ему удалась. Он даже вызвал фотографа  и по-просил сделать несколько снимков, так как на этот раз  в стрижке у него наме-тилось что-то новое. Стрижка словно  явилась продолжением образа сидевше-го, более того понравилось и самому клиенту. На голове у мальчика он соору-дил нечто подростковое (что-то среднее между мужской и женской стрижкой), так как не до конца определил ещё свое к нему отношение. И когда юнга попы-тался с ним расплатиться, Дмитрия Павловича это здорово развеселило, и что-бы не пугать юношу астрономической для него суммой, согласился вместо оп-латы прийти к нему на концерт в один из домов культуры  моряков.

Муль уже предвкушал их надвигающийся интим, но вопреки установленному правилу - брать сразу и натурой, торопить события не стал.

Он тепло распрощались, и Валька полетел, на ходу выстукивая незамыслова-тую дробь, на мотив вечно морского “Эх, яблочко”...

“Чертенок” - ... улыбнулся вслед ему Дима.

Он попросил себе кофе, развалился в кресле и закурил. Что случалось с ним на работе крайне редко. Обычно богатые клиенты в знак особой признательности задаривали его импортным коньяком,   блоками дорогих сигарет.., которыми он их потом же и угощал.

Но отдыхать много не пришлось: косяком повалили клиенты и работа продол-жилась. Ближе к вечеру он зашел в сауну, затем поплескался в джакузи, и по-свежевший, поехал по известному ему адресу на встречу с голубой поп-звездой.

На голубой огонек к Жене Битюку слеталось все голубое племя Санкт- Петер-бурга. Гостеприимный и хлебосольный хозяин известен был всей центровой их тусовке своими неподражаемыми балетными спектаклями. Он возрождил тра-дицию японского средневекового  театра, где женские роли исполняли мужчи-ны. При этом мужчин у него в спектакле стали играть переодетые женщины. Одураченный зритель все спектакли терзался догадками над тем, кто есть кто?.. Тем более, что в театральных программках фамилии актеров специально не указывались.

Мужская пластика и речь переходила в женскую игру и наоборот. Это было ин-тересно и подкупало.

В спектаклях, где время теряло свой сюжет, половая ассимиляция, стала одним из знаменитых Жекиных прикидов, который, как режиссёр  вообще был против того, чтобы наделять актеров их первичными половыми признаками. Мульку этот режиссерский сдвиг очень нравился, и он охотно сотрудничал с театром Битюка. Он обнялся с хозяином огромной квартиры,   взял с подноса какой-то рубиновый коктейль, который от папавшего на него света, разгорелся и загус-тел еще больше, вспыхивая маленькими звездочками на острых боках  красивой огранки бакала.

Голубой мальчишник был довольно узким кругом известных геев города, кото-рые собирались по зову природы или по случаю. Помимо полового вопроса, они решали многие другие проблемы, включая бизнес и личную безопасность. Голубое братство Питера набирало силу и становилось одним из самых влия-тельных в городе.

Мулёк перебросился парой фраз с одним из знакомых, сел на кушетку и пото-нул в приглушенном свете торшера. Вернее, он оказался на границе света: пер-вый их них - сотнями светлячков лился из огромной старинной люстры. Хру-сталь которой за временем пожелтел совсем, и истончался  благородной блед-ностью у приглушенного красноватого отблеска торшерной лампы. Дмитрию Павловичу было хорошо и уютно. Он так  бы и полулежал на тахте, в полутени, подрёмывая и попивая свой коктейль, если бы в глубине квартиры не захлопали пробки шампанского, и в зал, в сопровождении большой свиты поклонников и охраны вошел своей знаменитой лунной походкой престарелый гомик, ещё в зените славы, но уже утомленный жизнью. Дима видел этого поп-гея на кон-церте в прошлом году в Лос-Анжелесе, и особого восторга от его песен  не ис-пытывал. Он сразу обратил внимание на его прикид, макияж и чисто профес-сионально его оценил. Несмотря на слой грима лицо  поп-идола напоминало печеное яблоко, а сама кожа, истончившаяся от многочисленных косметиче-ских операций, жертвенно светилась,   проступая на лбу и заостряясь на скулах.

“А может, это у него СПИД, или еще чего-нибудь похлеще”,- подумал Муль. Рок-идол издал жизнерадостное “хай”, и рок-идол закрылся слащавой натрени-рованной улыбкой. Выходящая в тираж, стареющая звезда придерживала своей обезьяньей ручкой задницу молоденького бой-френда, а тот жеманно-закатывал глазки и от счастья млел.

Дмитрий Павлович наобщался и решил ещё несколько неотложных дел  уже поглядывал на часы, как залётная рок-звезда села за рояль и своим сочным и  сильным голосом исполнила пару старых своих хитов, чем и привела собрав-шихся в неописуемый восторг. Довольный оказанным ему приёмом на плешке* высокий гость благосклонно отнесся и к тому, чтобы взглянуть на спальные ап-партаменты хозяина квартиры.

Дима и допил коктейль собрался уже было уходить, как почувствовал на своей коленке чью-то руку. Он скосил  глаза, и увидел наклонившегося к нему моло-дого человека, которого раньше  не знал.

Опаньки!... А этот откуда выпал?..

- Вы свободны?.. - спросил его юноша с порочной томностью во взгляде.

- А что?!.. - вопросом на вопрос ответил Мулек

- Может, полюбим друг друга, - без обиняков предложил он, - можно  ко мне поехать...

И уже не сдерживаясь, добавил:

- Я так о вас много слышал.

- А теперь и попробывать решил?.. - саркастически уточнил Димуля. - Девушка, кого любить, а вернее, трахать я выбираю сам, если ты еще этого не знал, я тебя прощаю, но в этом доме действуют иные правила знакомства. Так что, советую их сначала узнать, прежде чем со своей жопой к незнакомым лезть.

После чего Дмитрий Павлович встал, распрощался с хозяином и, покинув голу-бой мальчишник, вышел на улицу, где неподалеку, возле храма “Преображения” его ждал водитель в навороченном серебристо-голубой “саабе”.

Уже  в машине Дима назвал адрес дома культуры моряков. Они долго кружили по  задымленно чахоточной окраине города, пока не нашли обшарпанный и об-битый, забытый властями и народом ДК. В здании горел свет, но только в од-ной ее половине, в другой ее части шел долгий многолетний ремонт. Это он выяснил, когда проник вовнутрь,   заблудился и, чертыхаясь, начал выбираться.

Строительные леса и стропила, жертвенно нависающие над ним, козлы, полу-пустые емкости с  чем-то и кромешная чернота. Дима кружил в этом строи-тельном хаосе, наощупь, словно слепой без поводыря, пока не наткнулся на ка-кую-то дверь. Нашёл ручку, потянул, щелкнул английский замок, и он услышал шум и зрительного зала, разбавленный жидкими аплодисментами. Он шел от-куда-то с левой половины здания. По выбеленной лунным светом лестнице он добрался до зала и вошел. Судя по всему концерт был в самом разгаре. После торжественного выступления хора ветеранов флота и показа сусальной сценки из оперетты “Севастопольский вальс”, Муль уже откровенно и нагло зевал, то-мился и гадал - опоздал или нет?..

Концерт вёл конферансье, повадками и обличьем напоминающего престарелого Бубу Касторского, ещё не дотянувшего до маразма, но уже готового перейти в эту категорию странных и забывчивых. Одетый по случаю в традиционнойеиз-менный клетчато-рыжий пиджак и с котелком на голове, напоминающим не-мецкую каску времён II- ой мировой войны. Полупустой зал всякий раз ожив-лялся, когда он бросал в публику пенсионного возраста бородатые шутки и сальности, которые те принимали с восторгом. Некоторые из них, как не ста-рался Дмитрий Павлович уловить их потаенный смысл, он так и не просёк. Старательно разогревавший публику затейник, вдруг сделал мхатовскую паузу и с пафосом выдал:

- А теперь наш несравненный Волька!.. Танцевальные вариации!..

Публика оживилась, откуда-то из глубины зала, где сидела группка молодежи, раздался свист.

Плясал, конечно, Валентин вполне профессионально, намного лучше, чем вся предыдущая самодеятельность. Особенно интересно смотрелась у него концов-ка, когда он разбежался, сделал по вертикальной стене края сцены два шага вперед, резко оттолкнулся ногами, и с поворотом назад, едва приземлившись, ушел в глубокий шпагат.

Это было нечто. Публика завелась и на бис потребовала повторить. Счастливый артист станцевал пару раз и исчез за кулисами.

Дмитрий Павлович не без труда отыскал его за сценой и вручил, опешившему чечёточнику, букет мясистых с фиолетовым  отливом роз. Вскоре они сидели в машине и ехали в загородный ресторан. По дороге, нежно придерживая своего визави за талию, Муль связался по сотовому с метрдотелем и сделал заказ. Ко-гда они приехали, их уже там ждали. В отдельном номере, где никто не мешал, их быстро обслужили два вышколенных официанта. Безо всякого напоминания они приносили изысканные блюда, давали пробывать вина и безшумно меняли столовые приборы. Они посмотрели шумных и чувствительных цыган и засо-бирались к Мульку домой. Когда приехали, восхищенный Валентин долго хо-дил по его квартире и всё время спрашивал, показывая на затейливые и мало-понятные вещи, о назначении которых Муль и сам смутно догадывался. Ну за-чем, скажите, нужна чесальная палочка с ручкой, оправленной в слоновую кость или там  подставка для ног из сандалового дерева, с вырезанными на её боках сценах из жизни китайских мандаринов. Иногда под настроение, обла-чившись в цветастый халат, Дима ставил подставку перед кроватью, и стано-вился  на неё, гордый тем, что использовал эту хреновину по назначению. Сло-вом, приобщался к жизни аристократов: тупо лежал и ни о чём не думал. Не-нужные вещи дополнялись картинами передвижников, незатейливыми про-зрачно-сиреневыми пейзажами  среднерусской полосы, которые невинно сосед-ствовали с русским авангардом. Весь высокохудожественный стёб завершали картины постимпрессионистов. Близкое соседство с великими завершали по-желтевшие от времени два бюста - Канта и Сократа. Первый стоял у Мулька на письменном столе, второй украшал ванную. Едва ли Дмитрий павлович читал этих философов, но ему нравилось гладить классиков по их гипсовой голове. Гладишь  и словно сам ума набираешься.

Он западал по антикрариату, как по мужчине. Чувство было сродни сексуаль-ному, покупая вещи, Муль обладал ими. А с Сократом так иногда просто спал. Укладывал бюст на соседнюю подушку, и подмигнув педику античности, засы-пал с классиком. Безо всякого уважения к далекой для него истории.

Ещё по приезду к Мульку, когда они освежились шампанским, Дмитрий Пав-лович проводил Валентина в ванную для гостей, а сам отправился в другую, куда  друзья по интиму  не допускались.

Дима принял контрастный душ, постоял, помок и, проделав традиционные ма-нипуляции с телом, вошёл в спальню и приглушил свет. Через несколько минут появился и Валька, с тюрбаном из полотенца на голове и в халате.

- Ну это зачем? - недовольно кивнул Мулёк. - Словно баба...

- Отвернись, - жеманно попросил его гость.

“О, господи, - закрыл глаза Муль, - как много у этих пассивных гомиков вечно бабского”...

Когда мальчик, словно рыбка нагишом скользнул к нему в пастель, Димуля сначала ничего не понял, но нащупав под глупое хихиканье своего партнёра вместо вожделенного члена холмик волос с влажной ложбинкой, опешил.

Обнимая его, он прижалась к нему своей упругой грудью. Но замешательство Дмитрия Павловича длилось лишь мгновение. Взъяренный, он набросился на неё:

- Ах ты, ****ь! Ах ты, мразь! Да ты - натуралка!..

И уже не сдерживаясь, он залепил девчонке пощечину, потом ещё, ещё одну...

Димуля вытолкав её в коридор, и выбросил вслед  за ней и одежду.

- Убирайся!..

Мулька всего трясло. Этот клоун от журналистики, эта жалкая пародия на че-ловека так унизило его!.. Ну все, гад, тебе после этого точно не жить! В запале он набрал полузабытый номер телефона сводника и выдал ему весь набор руга-тельств, которые знал еще с пеленок. Тот спокойно выслушал его матерную ти-раду, зевнул и посоветывал чародею макияжа трахнуть эту дуру в то самое ме-сто, в которое он так привык обычно это делать.

Дмитрий Павлович бросил телефон запил спёртую в нём злость  солидной пор-цией коньяка и завалился спать. Но сон не шел. Эмоционально переживая слу-чившееся, он строил кровожадные планы своей мести, одну страшнее другой, пока совершенно разбитый не забылся под утро беспокойным сном.

И приснилось Диме, что он в омуте. Кругом зеленая ряска, водоросли, ему хо-лодно, страшно... бр-р... и что-то омерзительно ледяное льнет к  его телу. Чёрт... да эта же русалка его совращает: лезет к нему с рыбьими своими губами, путает зеленой гривой волос?.. А он, вроде, и не прочь,.. только не знает, как и куда...   Лицо у сладкоголосой сирены, как лягушачья шкура, а там, внизу, чешуя... и больше ничего. Заговорила Мулька, насулила три с короба и в свой темно-синий омут тащит.

- А-а-а!..- заорал перепуганный Муль и проснулся от собственного крика.

Он долго прислушивался, к тому как сильно колотится его сердце, как уходит и исчезает паскудное состояние ночной беспомощности.

Но сон больще уже не пришёл. Дмитрий Павлович встал, сделал легкую заряд-ку, и слегка позавтракав и заспешил на работу. Уже в салоне, под настроение,   провел собрание сотрудников. Иронично и зло проанализировал работу каждо-го из них: кое с кого поснимал прогрессивки и лишил премиальных.

Житейские неудачи и проколы он лечил работой. Окунался с головой и про всё забывал, а тут как ступило - ничего делать не хочется. Муль заскользил  рассе-янным взглядом по кабинету, и вполуха слушая о том, как вещает по телеящику некий врач андролог, утверждавший, что самый репродуктивный возраст для мужчин это 30-35 лет (в смысле продолжения рода), и если он не исполняет своего назначения, то он  просто пустоцвет.

Фашист!.. - пробурчал четыре своих собачьих ногтя. Затем посмотрел в зеркало и подумывал о том, что еще можно принести в жертву. Но не на найдя ничего такого, прошел в свой кабинет - зеркальный зальчик, где и раздробился в ос-колках зазеркалья. В ненужной наготе своего вожделения и пугающей себя пустоты. Чужой для себя и совсем чужой для других. При уходе, он пригласил своего заместителя по производству, дал ей ЦУ и сказал, что с недельку отдох-нет. Увидел с каким изумлением смотрит она на валявшиеся на его столе со-стриженные им ногти, угрюмо улыбнулся:

- Я тут немного намусорил,   пусть  приберут…

С тем и вышел.

На машине Дима доехал до Финского залива, и оставив водителя в ней, пошел вдоль берега. Муль  любил сюда приезжать: холодный ветер и бескрайний мор-ской простор настраивали его на философский лад. Он долго дышал у берега соленой изморосью беловспенного прибоя и ни о чём, казалось, не думал. Как-то еще прошлым летом Дмитрий Павлович  летал здесь с хорошим знакомым на лёгком спортивном самолете и с воздуха хорошо обозрел ближайшую окре-стность. Что пудивило  тогда его так это то, что берег Финского залива сильно смахивал на две половинки каменной задницы, которую разрезало анальное от-верстие русла вытекавшей Невы, хлопотливой и бесполой, как и все реки. Вре-мя от времени ее водную гладь вспарывали вездесущие ёжики-корабли, ощети-нившиеся верхушками мачт, и прочей своей оснасткой. Своими наблюдениями он поделился с пилотом, тоже геем, и тот, склонный к мрачному юмору, тут же развил «голубую» концепцию о влиянии местного ландшафта на однополую любовь Петербурга. Тогда они просто посмеялись, а сейчас Муль задумался. Чёрт его знает, может, в этом что-то и есть. Размышляя, он двинулся к неболь-шому дебаркадеру, где  швартовались прогулочные катера и яхты. Когда с сту-пил на обмыленную волнами пристань, с минуту наблюдал, как к пирсу подо-шел небольшой рабочий катер, на маслянистом борту которого отчетливо чер-нело - РБТ-718. Пока Дмитрий Павлович окидывал рассеянным  взглядом  на-звание, которое ему о чем-то смутно напоминало, из рубки на корме катера возникла Валентина.

- Здравствуйте Дмитрий Павлович! - радостно закричала она. - А как вы меня нашли? Подождите минутку, я сейчас...- по трапу, который подали с кате-ра, она вскоре сошла к нему.

Мулька было трудно в чем-то смутить или сбить с толку, а тут... он не знал куда деться. Уйти, просто убежать.., но для него это было неприемлимо. Он преодо-лел замешательство, что-то ответил на её приветствие и  заговорил, глядя куда-то в сторону. Они пошли по мокрому, тяжелому песку, как два прирученных и прикормленных жизнью грача. Он в чёрном плаще на меху, и она в своей неиз-менной морской робе. Преодолевая вместе крутой подъем, Валентина уцепи-лась за него, они слились на фоне дымчатого морского пейзажа в единое целое и упрямо карабкались наверх. Она, действительно, обрадовалась, увидев его здесь, заразительно от души смеялась и смотрела на Муля преданными глазами нелюбимой им женщины. Это Диму смущало более всего. Надо было как-то из-виниться за своё хамство, но он не знал как и когда всё-таки, она его быстро опередила: наконец решился.

- Да что вы, это же Борька - свинья, я ему сегодня звонила, и он мне, гад, все рассказал. Это уж вы меня должны простить.

Она держала его под руку, - говорила, нервно сжимая её своими холодными пальцами. Дмитрий Павлович страдал и чтобы уйти от неприятной для него те-мы неожиданно для себя взял ее за и поыёл к машине.

- Подождите, - растерялась она, -

- Едем...

Он чуть было не втолкнул Валентину в сааб, и они поехали. По дороге она не-много рассказала о себе: профессорская дочка, которая бросила университет, и вопреки всем запретам родителей, поступившая в речное училище, да ещё  от-делении мотористов, куда девчонок никогда не принимали...

В доме у Муля они знакомились словно заново. После очередного бокала Дмитрия Павловича прорвало: он выдал ей всю свою подноготную. Чтобы скрыть смущение пил, пил много, вразнос. Все кончилось, как и должно было окончиться - пастелью. Утром было кофе, поцелуи и клятвенное заверение в любви. Мулька от всей этой фальши мутило, и он отправился в душ. Раздев-шись, Дима оглядел себя в зеркале, нырнул в водопад холодных брызг, где  с ожесточением стал стирать с себя  порочного, следы вчерашних утех. Как он ненавидел себя, своё тело, до яростной дрожи, что уже не сдерживаясь, ударил своего зеркального двойника. Удар по зеркалу оказался настолько сильным, что оно брызнуло на него мелкими крошевом осколков. Мулёк чуть было не упал, что едва успел схватиться за бюст Сократа, который стоял  в его просторной ванной комнате.

- Ну что, брат-гей, - обратился он к антику, - вот и я, как и ты, с мальчи-ков да на девочек... мерзко, брат Сократ, ох, как мерзко...

Муль забормотал  обиженно и зло что-то непонятное. Машинально открыл кран и вода,   завораживая своим дробным переливом, полилась. Когда ванна заполнилась, он закрыл глаза и нырнул в её  теплое  водянистое лоно. Сидел долго, пока исчезающий кислород не стал разрывать его легкие и выталкивать на поверхность. Он вынырнул, жадно схватил коротким захлебывающимся движением кадыка новую порцию воздуха, и неуклюжим взмахом руки уронил в ванную бритвенный прибор.

Он собрал плавающие по поверхности мочалку, помазок.., нащупал на дне  ос-колок битого зеркала,   и завершая движение, коротким взмахом полоснул себя по жилам.

... Мулек - рыбка, порезанная рыбка, решившая свести счёты с жизнью...

Он не  чувствовал боли, он резвился, плавал, в разрастающейся красной луже водного нутра. А Сократ, этот старый  мудрец,   прошедший испытание соблаз-на смерти, внимательно наблюдал со своего постамента и сочувственно ему улыбался.

Последним напоминанием из мира живых был долгий звонок. Он рвался мело-дичной трелью извне, звал и отвлекал.

“Господи, - чуть ли не заплакал несентиментальный Муль, - как всё это  нево-время...”

Он уже с трудом соображал, когда  вылез из красного чрева ванны и, покачива-ясь, пошел на требовательный зов. По ошибке схватил трубку телефона, но ко-гда понял, что это дверной звонок, направился туда.

Дима с большим трудом справился с замком и, открыв дверь, буквально рухнул на стоящего перед ним юного морячка.

Тольятти, 1999 г.