Сочини мне красивую сказку! aka Эротическая сказка

— Помнишь, в детстве я очень любила сказку про Золушку? Забиралась к тебе на колени, а ты все читал и читал. А я слушала и слушала! — говорила мне, стоя у окна и теребя подрастающий мандарин, пятнадцатилетняя девушка Полина, дочь моей двоюродной сестры Лизы. — Почему сейчас нет таких сказок?

Она резко обернулась и посмотрела умоляюще.

— Дядь Миша, ну ты же писал сказки, когда я была совсем маленькой. А сейчас все для взрослых да для взрослых... Напиши что-нибудь для меня!

— Пишу, — попытался защититься я.

Племянница скривилась.

— О чем? О том, как девочки лишаются невинности на заднем сидении какой-нибудь зачуханной иномарки? Или отдаются направо и налево, лишь бы получше устроиться? Извини, меня все эти истории в жизни достали! Я сказку хочу! Красивую эротическую сказку. Неужели непонятно?

Красивую. Да еще и эротическую. Тогда, для пятилетней Полинки, сказку написать было проще. Достаточно было взять храбрую девочку, добавить потерявшегося песика, сдобрить все это хорошей порцией приключений, и — готово! Действие, действие и еще раз действие. Для пятнадцатилетней девушки такое не пройдет. Ей нужен красивый принц, мягкая эротика и побольше психологии. И чтобы — не как в жизни. Добрее.

— Дядь Миша... — Полина стояла, опершись на подоконник соблазнительной попкой. Из разреза ее платья случайно (готов побиться об заклад, что это было именно так!) выглянула круглая коленка, и, вслед за ней — прямая, золотистая от недавнего загара, линия голени. — Дядь Миша, — повторила Полина почти жалобно, — сочини мне красивую сказку...

Я смотрел на ее легкую водолазку, под которой не было и намека на какую-либо деталь женского туалета. Сквозь белый, почти прозрачный, материал коричневели плоские, расслабленные соски полных Полининых грудей. «Красивую. Эротическую, » — звучал во мне голос племянницы.

Шестнадцать лет назад, точно так же опершись вполне сформировавшейся попкой на подоконник, смотрела на меня ее будущая мать, а тогда просто пятнадцатилетняя девушка Лиза. Она, точно боясь упасть, держалась за подоконник, и груди ее казались устремленными вперед. Соски с каждой секундой набухали сильнее, грозя разорвать старенькую футболку.

Лиза стреляла в меня тяжелыми, будто чугунные ядра, словами:

— Я, кажется, ясно тебе сказала, что все! Что я тебя разлюбила, ну правда же! Что больше не смей подходить ко мне и трогать меня! Ну как тебе еще объяснять? Вот только попробуй хотя бы раз погладить мою грудь или шлепнуть меня по... — живо схлопочешь по щекам!

Ее слипшиеся волосы пытался распутать врывавшийся в комнату с балкона теплый краснодарский ветер. Лизкины зрачки сузились, и я чувствовал, как вся ее злость собирается в пучок и грозит меня сжечь, как концентрирующиеся в одной точке линзы солнечные лучи воспламеняют лист бумаги. Груди моей бывшей девушки вздымались от прерывистого дыхания — как в те минуты, когда мой язык очерчивал круг возле обнаженных Лизкиных сосков. Но полгода назад они вздымались от любви. Сейчас — от злости.

Почему почти все девушки так прекрасны в бешенстве? Я захотел ее — сию же секунду, наплевав на несерьезные, как мне казалось, угрозы — ведь что такое пара пощечин по сравнению с невиданным, наверное, наслаждением? Я представил запрокинутую назад светлую Лизину головку, рвущиеся навстречу мне карие соски и небольшой острый треугольник, покрытый кудрявым золотом волос. Осторожно развожу руками Лизины ноги и...

— Дядь Миша!..

Тьфу, черт! Такую песню испортила!.. Полина смотрела на меня, кажется, слегка насмешливо.

— Когда ты напишешь для меня сказку?

— Завтра, — заторопился я, не в силах бороться со змеем-искусителем, протягивавшим одному из нас отравленное воспоминаниями яблоко. — Проводи меня.

Полина порывисто оттолкнулась от подоконника, сделав первый шаг той самой, полуобнаженной, ногой. Крылья платья разлетелись, явив одну из сторон острого белого треугольника, из-под которой выбивался золотистый завиток. Поймав мой взгляд, Полина вспыхнула и произнесла осуждающе:

— Дядь Миша!.. — и, справившись с собой, добавила. — Смотри, ты обещал! Жду тебя завтра...

***

— Чего опять творишь? — на ходу произнесла жена, сбросив халат. Поводя излишне крутыми бедрами, она пыталась влезть в свою, похоже, еще девичью, мини. — Опять об отдающихся девчонках? Как мне надоели твои эротические фантазии!

— Сказку, — бросил я. — Полина просила...

— Ты опять был у нее?! — Томка повела вбок бедром и уперла кулачок в узкую талию.

(В конце концов, может, ее бедра не такие уж и крутые?)

— Ну, Томка, ну, может быть, хватит ревновать? Лизки уж пятнадцать лет как нет на свете...

— Ты видишь в Полине свою бывшую любов...

Я обхватил жену и впился губами в ее полные губы. Правая рука скользнула вниз, под то, что с большой натяжкой можно было назвать юбкой. Томка, вырываясь, больно колотила по моей спине острыми кулачками. Точно так же шестнадцать лет назад...

— Любовницу!.. — выпалила жена, едва освободившись от моих объятий. — Дурак! — по-детски добавила она, поправляя сбившуюся мини. — Ну как я теперь в такой мятой юбке пойду? Гладить придется! И все из-за тебя. Маньяк!

— Куда собралась?

— По магазинам.

— В мини?

— Так весна же! — парировала жена, с трудом выбираясь из юбки.

«Бред! » — думал я, сидя на диване и глядя в небольшую дырочку на Томкиных трусиках.

— Зашить нельзя?

— Чего? — обернулась жена.

— Да вот эту дырку.

— Зачем? — искренне изумилась Томка.   — Из-под юбки не видно, а тебе должно быть все равно. Уж не думаешь ли ты...

Не думаю! Я ни о чем сейчас не думаю! К завтрашнему дню я должен написать сказку для Полины. Красивую. Эротическую. Я обещал.

— Все, убегаю! Пиши чего хочешь!

— Даже эротику?

— Для Полины? — возмутилась Томка. — Говорю же — маньяк! Девчонка тебе в дочери годится!

***

Лизкина дочь всегда любила сказку про Золушку. Забиралась ко мне на колени, готовая хоть сто раз подряд слушать историю о Синдерелле и красавце-принце. Может, мне просто переписать эту старую сказку на новый лад? ... Сколько можно? Но в этом веке такая сказка — первая. Или в том — последняя? Странный 2000-й год, принадлежащий не то XX, не то XXI веку. А, может, этот год вообще — вне времени?.. И разве я виноват, что эта сказка — вечна? Просто в каждом веке ее пересказывают по-новому.

Золушки были, есть и будут. Точно так же, как принцы. Когда-то они ездили в отцовских каретах и жили в родительских дворцах. Сейчас рассекают на отцовских же «Тойотах» и имеют собственные этажи в родительских коттеджах. А, может, ну их совсем? Разве те, кто гоняет на иномарках по тротуарам, не обращая внимания на возмущенных прохожих, — принцы? Ведь принц обязательно должен быть добрым и обходительным. Впрочем, такими их изображают только в сказках.

А у нас что? Сказка. Красивая. Эротическая. Про Золушку. Итак...

***

— Сказку нужно слушать именно так! — безапелляционно заявила Полина, забираясь ко мне на колени. Невинная полудетская шалость!

— В некотором царстве, в некотором государстве... — начал я.

Полина нетерпеливо заерзала. Сквозь джинсы я чувствовал упругие полусферы ее ягодиц.

— Дядь Миша, давай без этих детских припевок! — перебила она меня. — Переходи прямо к началу.

— В старом частном доме на окраине города жил-был один очень добрый человек...

— А почему не в трехкомнатной квартире? — наивно спросила Полина, очевидно, играя роль пятилетней девочки.

Действительно, почему?

— Слишком добрый был, — подумав, сказал я, глядя на голубую жилку, бьющуюся на шее Полины в такт моему сердцу. Девушка кивнула.

— Первая его жена умерла, и женился он во второй раз. Да на такой сварливой женщине, какой и свет не видывал. Была у нее дочь от первого брака, толстая и некрасивая. У мужа тоже была дочка — ну вот, такая же, как ты, — красивая, умная, вся в покойницу мать, — сказал я и прикусил язык.

Полинкина спина будто окаменела.

— Прости, — тихо проговорил я.

— Ты ведь знал мою маму? — неожиданно спросила Полина. — Она была красивая, да? Правда, я похожа на нее?

Она вскочила, выставила ножку в разрез платья, развела острые локотки, положив ладони на затылок. Мои руки вспомнили мягкую упругость грудей ее матери и соски, пробивавшие себе дорогу меж моих пальцев, как весной раздвигает слой твердого асфальта какой-нибудь упорный росток.

— Сними рубашку, дурашка! — ласково сказала тогда Лиза и рассмеялась неожиданной рифме. — Я хочу почувствовать тебя...

— ... Да, — ответил я. — Ты будешь слушать сказку?

— А я слушаю! — заявила Полина.

— Не крутись перед глазами, сосредоточиться мешаешь! Как маленькая, прямо... Сядь!

Полина покорно забралась ко мне на колени и возилась, устраиваясь поудобнее.

— И вот новая хозяйка вошла в дом. И, как водится, невзлюбила свою падчерицу. Она заставляла ее делать всю самую грязную работу по дому...

— Прямо как меня, — встряла племянница.

Не обращая внимания, я продолжил:

— Золушка доила корову, убирала за козой, мыла пол, выгребала из печки золу...

— А сколько лет было мачехе? — вдруг поинтересовалась Полина.

— Лет сорок пять, наверное, — неуверенно предположил я.

— Значит, с климаксу баба бесилась, — заявила племянница.

— Полина, перестань, в конце концов, комментировать! — почти взвился я. — И слезь с моих колен! Ты уже не маленькая — сидеть на мужских коленях.

— Поду-умаешь! — фыркнула Полина. Медленно поднявшись и намеренно вильнув перед самым моим носом стройной попкой, сделала почетный круг по комнате и приземлилась рядом со мной.

«В конце концов, Томка права! — подумал я. — Это похоже на дикое наваждение. »

— Дядь Миша, переходи к главному! — решила Полина.

— К чему именно? — поинтересовался я.

— Ну, хотя бы к доброй фее, что ли.

— ... И вот появилась добрая фея — крестная Золушки. «Не плачь, — сказала она. — Будь умницей, и ты попадешь сегодня во дворец. Сбегай в огород и принеси большую тыкву... »

— Дядь Миша! — скривилась Полина. — Сображать-то хоть маленько нужно! Что ж ты, прям, как маленький! Ну сам подумай — что из тыквы может получиться? В лучшем случае, джип. А в худшем — вообще «ГАЗель» какая-нибудь. Или «Соболь». А кто ж на дискотеку на «ГАЗели» ездит?!

— Что ж ты предлагаешь? — стараясь сдержать себя, спросил я.

— Ну, огурец хотя бы! По крайней мере хоть на «Линкольн» немного похоже.

— Сбегай в теплицу и принеси огурец, — повторил я на новый лад.

— И мышей, мышей побольше! По крайней мере двести семьдесят.

— Зачем столько? — удивился я.

— А чтоб покруче тачка была! Не станет же твоя фея в огурец столько лошадей запихивать? Ну, в общем, это... Рассекает Золушка на «Линкольне»...

— Погоди, Полина! — перебил я. — Говорит фея Золушке: «Снимай всю свою рваную одежду... »

Лизина дочь с интересом посмотрела на меня и придвинулась ближе. Я чувствовал ее теплое бедро.

— А дальше?.. — задышала она почти мне в ухо.

— Взмахнула фея волшебной палочкой, и появилось на обнаженной Золушке изумительной красоты платье...

— Значит, под платьем на ней ничегошечки не было? — полюбопытствовала Полина.

— Какая разница? — начал вскипать я.

— Это эротическая сказка или это не эротическая сказка? — возмущенно протараторила Лизина дочь.

— Эротическая, — вздохнул я.

— Значит, под платьем у нее действительно ничего не было! — торжествующе провозгласила Полина и оправила водолазку. — Так и будем считать!

Честное слово, мне захотелось ее придушить — настолько я устал от глупых Полининых комментариев. Чтобы хоть как-то унять злость, я, словно в шутку, опрокинул девушку на диван и припечатал к нему ее лопатки. В моих ладонях лежали округлые Полинины плечи. В глазах Лизкиной дочери зажглись бесовские огоньки:

— Дядь Миша, ты сказку-то когда будешь продолжать? Сейчас или потом?

Я отпустил Полину.

— ... Принц не сводил глаз со своей дамы. Он не пропускал ни одной рок-баллады, он танцевал только с Золушкой. И даже подговорил отцовского часовщика передвинуть...

— Стрелки ровно на два часа наза-а-ад! — заорала мне в ухо Полина голосом Земфиры.

— Совсем с ума сошла! — пробормотал я, пытаясь мизинцем выковырять ее крик из ушной раковины. — А после танцев подали угощение. Но принц не мог ничего есть...

— Худел, бедняга! — посочувствовала Полина.

— Ничего подобного! Он на Золушку смотрел. Но вот пробило...

— Двенадцать! — снова вылезла эта сумасшедшая девчонка.

— Да не двенадцать, а десять!

— Десять пробило понарошку, а на самом деле — двенадцать.

Я махнул рукой и продолжил:

— И тут Золушка побежала. Ей показалось, что бьет полночь. Она бежала, пытаясь скрыться хоть куда-нибудь. За ней бросился принц.

Полина перестала напевать Земфиру и заинтересованно слушала.

— Он настиг ее возле своей спальни. И в ту самую секунду действие волшебства кончилось. Платье, то самое, изумительное, красивее которого не было в целом свете, бесследно исчезло, растворилось. И перед взволнованным принцем...

— Возникла совершенно обнаженная Золушка! Она стояла, даже не пытаясь прикрыть свои маленькие и красивые груди... — с возбужденным придыханием произнесла Полина.

«Странный интерес к женской натуре, » — подумал я. Но, взглянув в ждущие чего-то девичьи глаза, понял — на самом деле все обстоит совершенно иначе. Это за ней, Полиной, торопится ошалевший от желания (а, может, любви?.. — хотя это, в конечном итоге, одно и то же) принц. Это не Золушка, а она, Полина, стоит, вжавшись в стену (отступать — некуда), и даже не пытается скрыть способный приворожить любого золотисто-шелковый треугольник и сладко-горькие шоколадные соски, которые так хочется попробовать...

И я скорее понял, чем услышал, в разлете ее губ:

— А дальше?..

Дальше? Самое сложное, главное — не переборщить, не превратить красивую эротическую сказку в грубую «порнуху».

— Принц подошел к Золушке, заглянул в глаза...

— А какие у нее были глаза?

— Твои глаза, — сказал я. — Твоя дельта Венеры — солнечная, похожая на острую V...

(Господи, что я несу?!)

— Откуда ты знаешь мое тело? — подозрительно спросила Полина.

Неужели ты еще ничего не поняла?

***

Лиза лежала в двух шагах от меня. Я чувствовал, я почти знал, что она укрыта лишь простыней, а под простыней... Под простыней на ней ничего нет! Она не дразнит меня, просто южные ночи душны, и поэтому Лиза предпочитает спать на балконе, и дверь приоткрыта, и бабушка забылась в тяжелом сне, и можно не бояться, что она проснется, а Лиза вот тут, рядом, и этот запретный треугольник, наверное, волосы на нем такие же золотые и волнистые, как на ее светлой головке...

Диван скрипит, и мне кажется, что Лиза лежит на балконе и, затаив дыхание, прислушивается к производимому мной скрипу. Я понимаю, что промедление смерти подобно, что еще чуть-чуть, и она окончательно проснется, и приготовится к отражению моей атаки, и тогда...

Я встаю (диван снова предательски скрипит) и иду по лунному лучу к приоткрытой балконной двери. Распахиваю ее. Лиза сидит, забившись в дальний угол, поджав колени и прикрывая возбужденные (наверное!) соски краем простыни. В Лизкиных глазах просыпается страх. Сначала он дремлет, потом медленно приоткрывает глаза, потом все больше и больше, потом ему становится тесно в девичьих зрачках и он рвется наружу. Внезапно налетевший ветер шелестит пирамидальными тополями, задирает нижний край Лизкиной простыни, и я вижу... Господи, лучше бы мне не видеть такую красоту!.. Золото, сливаясь с лунным серебром, ослепляет меня, и я, ослепленный, ощупываю предмет своей любви. Она шипит, как змея, предупреждающая о возможном отражении атаки:

— Мишка, ты с ума сошел! А если бабушка проснется?..

Это — слишком слабый аргумент, Лиза прекрасно знает, что бабушка может вообще не проснуться, я продолжаю атаку, я глажу золотистые волосы и нахожу губами губы. Ветер за меня: едва Лиза ослабляет край простыни — поток воздуха вырывает материю и несет ее прочь. Бывшая моя девчонка тянется за ней; ветер, точно дразня, на секунду прибивает простыню к балкону, а потом уносит ее все дальше и дальше.

Перегнувшись через перила, Лиза следит за белоснежным ковром-самолетом. Я не отрываясь смотрю на темную линию, разделяющую две удивительно правильной формы ягодицы, из-под которых пробиваются золотые завитки.

Я подхожу сзади, я прячу два ее маленьких сугробика в ладонях. Они не тают — наоборот, твердеют, я сильнее прижимаюсь к Лизиной спине. Девушка вздрагивает и, когда простыня достигает земли, тихо шепчет:

— Ты меня почти победил. Победи же меня совсем!

Я понимаю, что это значит, я сам хочу этого. Лиза оборачивается, сдергивает с меня майку, швыряет вниз (ветер тоже подхватывает ее и уносит) и говорит:

— Иди ко мне, милый!

Это ее «милый» я не слышал, наверное, уже полгода, оно подстегивает меня, и я...

— Подожди, — шепчет Лиза и, не отрываясь, смотрит на то, что через несколько минут позволит нам слиться друг с другом. Она хочет познакомиться с ним, но боится. Лизины руки тянутся к моей талии, но вдруг поднимаются выше и ложатся мне на плечи.

— Лучше ты сам, — тихо говорит она.

— Боишься? — спрашиваю я.

Лиза молчит.

... Когда я, наконец, разрушаю последнюю преграду, Лиза всхлипывает, крепко сжимает своими ногами мои и отверачивается. Я вижу лишь ее щеку, по которой катится слезинка, и небольшое аккуратное ушко.

***

— Что было дальше? — спросила Полина.

Дальше? О том, что произошло потом, я расскажу Лизиной дочери чуть позже. А пока...

— Принц вошел...

— В Золушку? — с надеждой спросила Полина, пахнущая теплой южной ночью.

— Не пошли! — скривился я. — ... В свою спальню, бережно держа на руках обнаженную девушку. Осторожно положил ее на мягчайшую пуховую перину. Сбросил свою белоснежную, в кружевах, рубашку и припал губами к нежному, раскрывшемуся навстречу ему, розовому бутончику, вбирая в себя выступившие на его лепестках капельки росы.

— Красивая сказка, — проговорила Полина, потянулась и, неожиданно бросив:

— Что-то жарко! — быстрым движением (снизу вверх, руки — крест-накрест) стянула через голову просвечивавшую водолазку; повернулась ко мне, победно выставив вперед полные груди с дрожащими от возбуждения шоколадными сосками, будто хотела спросить: «Ну, как? » В глазах ее сверкали искорки.

— Полина, ты с ума сошла! — почти прошептал я. — Ты же моя дочь!..

Она посмотрела на меня удивленно распахнутыми глазами. Искорки в них гасли одна за другой. Когда они исчезли совсем, Полина произнесла:

— Эх, дядя Миша, дядя Миша!.. Какую ты сказку испортил...

И отвернулась. Я смотрел на ее соблазнительные бедра, на вздрагивающие плечи и переносился на шестнадцать лет назад, в бабушкину квартиру, когда передо мной точно так же, отвернувшись к окну, стояла Лиза.

14 января — 20 февраля 2000 г.