щёлк!

Моей поездке в Москву предшествовал незабываемый раут у

Спуна, посвященный знакомству с очаровательной феминой

Леной, специально по такому случаю приехавшей в Саратов из

пресловутой столицы.

Сжевав головку чеснока и опрокинув банку с медом, я уютно

расположился с томиком "Теории государства и права",

планируя хоть что-то почерпнуть из оного. Наивный! В дверь

постучали и, не дожидаясь моего ктотама, в комнату вломился

запыхавшийся крепыш Пышкин. "Скорей карету мне, карету!" -- не

разуваясь, пафосно провозгласил князь. "К чему такой

прононс?" -- подумал я. А вслух сказал: "Что вам угодно,

милейший? Небольшой променад?"

Ничто не предвещало неотвратимой катастрофы: домовитый

домовладелец Демидов деловито потчевал домочадцев добытым

ганджубасом. Наш общий непостижимый сосед Мах в это время

спал в Москве, пуская темно-зеленые пузыри из уголка рта,

прихлопывая их верхней губищей -- его ноздри сладостно

раздувались от распиравшего его нутро каннабисного храпа.

Латентный волгарь Пышкин, небезуспешно грассирующий

дифтонгами, попытался вразумить меня, но не смог найти

заветную баночку с чудо-вазелином, приносящую счастье.

"Ничаво! -- плебейски помстилось ему. -- У Спуна в

морозильнике есть все!"

-- щёлк!

Мы проснулись с ним одновременно. Я и он. Тот, кто внутри,

рядом, beneath, beyond, yonder. Встать с той ноги, сварить

кофе в кастрюльке. Поднять упавший с кровати томик Рильке.

-- Боишься заглядывать людям в глаза?

-- Боюсь. Заглядываю.

Сколько твоих и моих -- наших -- отражений, поражений

раздражений живет в их глазах. Навстречу моим словам ты

поднял голову от очередной книги. Я уловил в твоих глазах

отблески последних слов, отзвуки аккордов страниц карманного

формата.

-- Опиши меня. Напиши мне. Запиши на память мой голос, цвет

моих волос, глубину глаз. Перемотай меня на начало и включи

реверс.

Икебана восвояси. Ленточный червь длиной в 90 минут. Полтора

часа меня. И тебя. И нас. Настроиться на волну. Это очень

важно. Поймать волну. В это время суток передают меня. Эта

радиостанция всегда передает меня.

i get my kicks on channel 6

i get my kicks on channel 6

i get my kicks on channel 6

i get my kicks on channel 6

i get my kicks on channel 6

То, с чего всегда начинается день. То, чем он всегда

заканчивается. Это ты. Я не терплю слов. Мне не нужно слов,

чтобы сказать тебе, что ты. Что ты. Что ты. Что ты. Что ты.

Заигранная пластинка. Давно это было. Почти в молодости.

Человек не такой уж молодой. Совсем не молодой человек. Я бы

рыблако, я бы облако в форме рыбы. С одним глазом на боку.

А, это все потому, что кто-то слишком много ест. Нет, это

все потому, что у кого-то слишком узкие норы.

Дождаться дождя, дождя дождаться. Дождаться дождя, дождя

дождаться. Капельки капают, капельки пока поют. Отчаянно --

от чая, но. Я бы стучался в двери травы, но на дверях травы

домофон.

-- щёлк!

Филозоофическая пиеса, завершающаяся феерическим фейерверком

и фейербахом.

Девствующие лица: молодой человек, молодой человек, мормон

и мормышка, завязка, развязка, Климов Максим (сокращенно

КлиМакс), Фридрих Шницель, Маразм Вроттердамский.

Акт 1

По сцене томно подволакивая левую ногу, кокетливо подмигивая

правой ягодицей, жеманно отклячив сосок, вприпрыжку с

отрыжкой дефилирует Завязка в подвязках.

Завязка ( coito interrupto ):

-- Понюхав подмышку, подумал: ****ец!

На сцене появляется и исчезает молодой человек:

-- Не твой немой?

Завязка ( тупо потупившись ):

-- Немой не мой!

Хоть мой его, хоть не мой,

Не мой немой!

Хор метафизических девочек-переростков ( ***ча vivace Versace ):

-- Пришла весна!

Весна-красна!

И люди ходють

Без пальта!

На сцену выпрыгивает разухабистый фольклорный дуэт: Мормон и

Мормышка. Оба глухонемые, а Мормышка еще и заикается, дура!

Раздается плясовая:

-- А у моей Наталии

Лифчик из Италии.

Чудо-гениталия

Чуть пониже талии!

С криками: Оп-па, оп-па! все уходят со сцены. Сцена пустеет.

-- щёлк!

"Надысь!" -- воскликнул Спун и победно окинул горящим оком

поле брани. Последнее спокойно продолжило переваривать пельмени,

обильно сдобренные с трудом выклянченным майонезом.

"Давеча!" -- чуть не плача, заголосил

Спун. На этот раз ему была уделена толика внимания.

"Отнюдь!" -- дрогнув, выговорился Спун и выставил на

всеобщее оборзение принадлежащую ему на праве собственности

далеко не жирную промежность, состоящую из двух

равноудаленных, розовых с симпатичными ямочками ягодиц,

разделенную пополам темной чертой -- во глубине спуновских

руд что-то недвусмысленно и призывно шевелилось, привлеккая

всеобщее жадное до знаний любопытство.

-- щёлк!

Ладонь прикасается к ладони. Рефлекс. Сжатие. Расслабление.

Руки возвращаются к своим хозяевам в свои привычные

вместилища. Что это? Ритуал? Стремление почувствовать тепло

другого тела? Показать себя, свою силу, крепость сжатия в

ньютонах, относительную влажность ладони в процентах. Дано.

Доказать.

Рука в руке. Стряхнуть ее с себя как пыль, песок, грязь.

Погладить, почувствовать тонкие вены, запомнить их рисунок,

расположение костяшек, длину фаланг, выучить наизусть

дактилоскопическую формулу, продлить линию жизни -- и это

называется любовь? Quod erat.

-- щёлк!

Нечленораздельно пробормотав: "Сними очки, петух!", Мах

перевернулся на противоестественный бок, по пути натянув

попавшегося под горячую руку плюшевого слоника. Последний

было возмутился, но не сразу, а спустя.

Вечерело. Более того, смеркалось. С улицы доносился

застенчивый девичий крик: "Пра-ку-ро-ры -- пи-да-ра-сы!!!"

Спун наконец-то забил косяк и с чувством, толком взорвал

его.

-- щёлк!

-- Алло? Мам? Привет... Да, все нормально... Да, приеду. Ну,

точно не знаю: наверно, на следующей неделе... Нет, не

болею... Да, сдал все на отлично... Да, спасибо... Ну, пока,

а то тут карточка заканчивается... Да, пока... Ну все, пока,

приеду -- расскажу... Ну ладно, пока... Все...

-- На вашей карточке ноль единиц.

-- щёлк!

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- В самом деле. Со временем их накопилось несколько

десятков: от родителей, друзей, опять от родителей...

Забавно. Как часто эти бумажки со старательно написанными

"Привет!.. Пока!" спасали меня от очередного срыва, от

очередной депрессии, от планирования очередного суицида.

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- И я возвращался. К жизни. Ну, или, к ее подобию.

Набрасывал пальто, выходил под дождь, ждал троллейбус, шел

пешком, тщательно обходил лужи. В итоге промокал насквозь,

но тщательно оберегал свой плеер, по энному разу крутящий

Mezzanine.

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- И я возвращался. Домой, хотя это было, скорее, очередное

пристанище. По дороге неизменно заглядывал в почтовый ящик.

смешно вспомнить, сколько раз за день я заглядывал в него. С

каким упорством, достойным женщин Великой Отечественной

войны, ждал я прихода почтальона.

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- И я возвращался. К ним. К воспоминаниям. Тщательно

хранимым. Каждое -- в своем фотоальбоме, в своей рамочке, с

подписью. Иные лица уже стерлись из моей ненадежной памяти.

А ведь когда-то. И я все знал об этом человеке. Все-все.

Я нарочно изменяюсь -- не люблю, когда меня узнают люди, с

которыми раньше меня что-то связывало. Как мне стать

невидимым? Проще простого -- никого не замечай. Кепку на

глаза, взгляд в лужи -- и вот, ты невидим.

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- И я возвращаюсь. К себе. Меня всегда интересовало, что

думают они обо мне. Ну вот, как они меня видят. Как

представляют. Какие ассоциации, чувства, эмоции. Что обо мне

помнят. Каким я останусь, если внезапно.

-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все

это?

Спросила она.

-- Странная привычка: записывать на пленку голоса людей. Не

важно, живы они или нет. По-моему, ты уже умерла. А может, и

нет. Как ты думаешь?

Спросил он.

Кассета кончилась. Сработал реверс.

-- щёлк!

Ну же, тихо! Успокойся! Откуда такая сентиментальность? Чуть

что, сразу в слезы. Подумаешь, тысяча километров. Всего лишь

200 часов ходьбы. Прикинь, всего лишь 10 дней и ты дома.

Зачем тебе домой? Что ты там забыл? Как же, мама-папа...

Вон, телефон на стене, позвони. Ты же свой дом с собой

таскаешь. Пришел, поставил как палатку. Одноместную. Тихо,

сам в себе. Везде колючая проволока и сторожевые собаки.

Никого не подпускать глубже, чем. А зачем? Так безопасней. И

не так больно. И скелеты в шкафу изъедены молью и покрыты

плесенью. Да и ключик от шкафа -- помнишь? -- выкинул.

Ты эгоист-жалкий-ничтожный-одинокий-плачь-жалей-себя-больше-

некому, ха. Ты в зеркало на себя посмотри, что, не видишь?

Вот оно, черной тряпкой закрыто. И это. И это тоже.

-- щёлк!

Кто-то -- щёлк!  -- постоянно переключает меня --  щёлк!  --

как на старом советском телевизоре -- щёлк!  -- первая

программа -- щёлк!  -- вторая программа -- щёлк!  -- помехи --

щёлк!  -- помехи -- щёлк!  -- помехи -- щёлк!  -- помехи -- щёлк!

ad libitum  ad infinitum  ad nauseam