Смерть пакостника трагическая поэма в прозе

Однажды Вадим Дмитриевич Бородавкин и дама его сердца Таня Перегарова решили немного развеяться после длительных занятий мудозвонством. Нормальные люди в таких случаях идут в ресторан, или там на лоно природы выезжают на шашлычки-пикнички всякие, или, на худой конец, берут пару пузырей и отвисают на чьей-нибудь хате. Но Бородавкин и Таня были не какие-нибудь там заурядные обыватели. Они были крутые, супермены. Во всяком случае, они так про себя думали. И хотя пару пузырей они всё же взяли, распивать их они отправились на сей раз не в подъезд, откуда их без конца выгоняли жильцы, и не на берег засранной речушки Грязнюшки, откуда их гнали бомжи, а прямиком… в городской морг. Круто? Ещё как круто!

В морге работал сторожем давний кореш Бородавкина, с которым они вместе лежали в дурдоме по причине прогрессирующей шизофрении — Ефрем Пантелеич Киндыбаев-бей-Оглы. По совместительству —Великий Сиддатха Башкирского общества арийско-еврейской дружбы. Поэтому для Бородавкина и Перегаровой проникнуть в Место Отдыха Разочарованных Граждан труда не составило.

Пить Бородавкин не умел совершенно, поэтому после первой же стопочки его развезло так, будто он уже усосал целый пузырь. Перегарова тоже крепкой головой никогда не славилась, но физически была всё же поздоровее дохляка Бородавкина. Поэтому ей, чтобы дойти до кондиции, понадобилось три стопочки. Сиддатха, видя, что его дружбаны уже лыка не вяжут, прихватил остатки спиртного и удалился в холодильник: предаваться своим излюбленным актам некрофилии с трупами умерших от цирроза печени старых алкоголичек. В глубине души он надеялся, что однажды и Таня Перегарова попадёт к нему в холодильничек.

А Бородавкин с Перегаровой тем временем решили, что и им неплохо было бы заняться любовью. В забитой гнилым трупьём прозекторской они скинули с себя замурзанные портки и попытались возбудиться. Но увы. Маленький, как у младенца, похожий на прокисший солёный огуречик причиндал Бородавкина, который при всём желании нельзя было назвать мужским орудием, понуро указывал на полшестого. Как ни старалась самоотверженная Таня, этот дохлый обрубок смог только выделить немного мочи. И всё.

— Да-а, вот тебе и сайгак — довольно мощное оружие, — пробормотала Таня и, зевнув, оставила Бородавкина в покое. Бородавкин немедленно начал блевать.

Таня взгромоздилась огромной целлюлитной задницей на лежащий на разделочном столе раздутый синий трупак и, постанывая и извиваясь, стала тереться промежностью об его длинный угрястый нос. Щетина на физиономии трупа приятно щекотала большую Танину щель. Отвислые жёлтые жирные Танины груди беспорядочно колотились по складчатому животу. Глядя на её покрытую прыщами спину, Бородавкина снова потянуло блевать. Что он и сделал, облевав Танину одежду.

Через какое-то время в прозекторской происходили следующие события. Удовлетворённая Таня, покуривая «Беломор», пристально разглядывала свои драные чулки и слушала стенания обсопливленного Бородавкина.

— Где моя бутылка конфет и коробка шампанского? — бредил Бородавкин, — отдайте, изверги, я заслужил… Добрее надо быть, добрее… Сволочи, какие же всё таки все сволочи…

— Да уймись ты уже, психопат несчастный! — в сердцах произнесла Перегарова. Бородавкин своим нытьём мешал ей вспоминать, как клёво было трахаться с покойником.

— Понимаешь, Танька, — ныл Бородавкин, — мне уже скоро полтинник стукнет, а я всё в записных шутах гороховых хожу. Делать ничего не умею, только врать да пакостить, да мешать жить нормальным людям. И в кого я такой уродился, ума не приложу… Из кожи вон лезу, жопу большим людям не зная отдыха лижу, а они даже внимания не обратят. Меня ведь всерьёз никто не принимает. Шавкой приблудной кличут.

С этими словами Вадим начал вяло онОнировать, поглядывая то на окружающие его трупы, то на драные танькины чулки.

— Ах ты мой пакостник с липкими ручонками! ОнОнист ты мой, извращенец !— Таня потрепала Бородавкина за куцую бородёнку и шлёпнула по лысине.

— Да, я у тебя такой, — довольно захрюкал Вадим Дмитриевич. — А что, Танюша, не организовать ли нам с тобой собачий питомник? Будем собачек разводить, мосек там разных, дворняжечек, бультерьерчиков. Люди скажут: какой загадочный Бородавкин, прям как Фридрих Барбаросса. Тот тоже, помнится, значительно здак говаривал всё: «Люблю, блин, собак, а людей, слышь, ни *** не люблю»… И про меня станут говорить: этот Бородавкин прям как та Барбосса. Тожь, глянь, загадочно так собак любит.

— Это вовсе не Барбаросса сказала, а Жанна Ды-арк, — подавилась гнилой отрыжкой Таня.

— Не ври, дура, я историк по образованию, историю хорошо знаю! Это Барбаросса так говорил опосля Ватерлоо.

— И не Ватерлоо никакое, а Мальборо, дурак. И какой ты историк? Ты же кулинарный техникум так и не окончил. Выперли тебя за неуспеваемость. А то преподавал бы сейчас историю кастрюль и поварёшек в интернате для глухонемых. И вообще, боязно как-то собак-то заводить. Сожруть ещё.

— Ну, тады давай, Танюха, образуем с тобой енто, антикоррупционный комитет. Станем уважаемыми людьми.

— А чево енто такое?

— Да я и сам не знаю. Но звучит чертовски красиво: ан-ти-кор-ру-пци-он-ный ко-ми-тет. Наделаем визиток и станем лохам пыльцу в зенки отряхать. Или давай ещё газету будем делать, маргинальную. Прославимся на весь мир, вот увидишь. Бабок огребём, ужасти!

— А чего мы писать-то там будем, а?

— Да всякой ***ни понапишем, эти дураки всё равно ничего не поймут. Подумают только, что что-то умное донельзя. Мы ведь с тобой, Танька-сранька, умнее их всех разов в тыщщу. Они же все дураки.

Обрадованная этими мыслями, парочка в парксизме пьяного счастья стала глумиться над лежащими в печальной, не предназначенной для пьяного разврата комнате. Они плевали в мёртвые тела, били их, корчили им рожи, мочились на них. Они всячески оскорбляли тех, кто никогда не сможет постоять за себя, не сможет встать и свернуть шеи подлым трусливым хамам. При этом Бородавкин истошно визжал:

— Я уважаемый человек! Понятно вам, твари, у-ва-жа-е-мый!

Живых людей эти подленькие людишки, Вадик и Таня, смертельно боялись. И за этот свой страх сполна мстили мертвецам. Угомонившись, уроды повалились на кушетки и, пуская мерзкие слюни, захрапели.

Сны, снившиеся Бородавкину, были ужасны. Обиженные им мертвецы вставали с прозекторских столов и шли к нему. Тщетно он старался скрыться. Холодными как лёд руками покойники хватали его и волокли куда-то во тьму, прорезаемую вдали отблесками адских костров. Бородавкин кричал и плакал, умолял пощадить его. Но тут не было обиженных им когда-то живых людей, которые могли бы смилостивиться над ублюдком и проявить милосердие. Тех самых людей, которых Бородавкин так боялся и ненавидел, но которые, тем не менее, всегда прощали ему его плебейские выходки. Тут были лишь бездушные мертвецы, а впереди его ждали жестокие, глумливые демоны ада. Тут же появилась и собака, собака Бородавкина, которую он когда-то жестоко убил спьяну: удавил проволокой. Тут же появились все кошки, которых Бородавкин повесил в детстве и отрочестве своими потными, трясущимися от пакостного возбуждения ручонками. Все эти животные кинулись на Вадима Дмитриевича и стали терзать его, драть его вены, глаза. Собака вцепилась Бородавкину в яйца. Теперь он понял, что такое боль…

— Пустите меня! Пустите! Вы не можете, не имеете права! Я же крутой! Я помощник депутата! Мои организации, чаты и сайты разбросаны по всему миру! Разве вы не знаете об этом? Я великий, контуженный ветеран информационных войн! Я запретил КПСС и ГКЧП! Мне скоро орден дадут! За заслуги перед Вселенной! Меня Путин любит! Я люблю читать фантастику и про бандитов! Пустите меня! А-а-а-а!

Огромные вилы вонзились засранцу в жирный зад и, подняв его, словно ничтожную навозную муху, швырнули в гигантский, размером с озеро, котёл с кипящей смолой. Туда, где горели трусы, подлецы, лгуны, предатели и провокаторы. Нелепая жирная тушка, дрыгнув на прощание рахитичными ножками и булькнув, навечно погрузилась в адские муки.

…Сердце бешено колотилось. Во рту мерзкий вкус говна. Солнце слепило заплывшие маленькие поросячьи глазки Бородавкина. Уже успевший опохмелиться Сиддатха, шлёпнув по голой жирной жопе одевающуюся Перегарову, швырнул Бородавкину в рожу его заблёванные, изгвазданные говном кальсоны.

— Одевайся и проваливай, недоумок херов.

Выйдя на улицу, Бородавкин вдруг почуствовал себя нехорошо. Дело в том, что господь за многочисленные пакости покарал Вадика сахарным диабетом и ему нужны были уколы инсулина. В кармане он всегда имел шприц наготове. Судорожно став рыться по карманам, Бородавкин никак не находил его.

— Где мой шприц? Где моё лекарство? — захрипел он, чувствуя, что теряет сознание.

— А я его того, уже употребила. — захихикала Перегарова.

— Как употребила?! Шлюха безмозглая! Там же инсулин!

— Да? А я-то думала, что герои-и-и-н… — разочарованно протянула Таня.

Бородавкин упал на крыльцо морга и умер. К нему подбежала какая-то дворняга и, задрав лапку, стремительно помочилась на него.

(Рассказ основан на реальном происшествии)