Я и мое одиночество

Я и мое одиночество

В тот предательский вечер я чувствовал себя всеми забытым и потому одиноким. Нелепое чувство одиночества, сопровождаемое тоской и ощущением собственной бесполезности в мире, который меня по недоразумению окружал, в очередной раз проникло в мое беспокойное сердце.

Позади с трудом сданные ГОСы, позорная защита диплома, месяц огромного труда и пять лет вялотекущей учебы с небольшими перерывами раз в полгода на сдачу экзаменов. Первое, о чем я подумал, выбегая с защиты диплома на свежий, не испачканный гнусными замечаниями преподов в мой адрес воздух, было: “Черт подери! Я заслужил отдых!”. И я поехал домой и как следует выспался. Когда же я проснулся, первое, что я подумал, было: “Черт подери! Неужели я заслужил только сон?!”.

В метро было мало народу и необычайно прохладно. Поэтому когда я вышел на улицу, я вдруг почувствовал, что у меня болит горло, и купил леденцов от кашля. Теперь изо рта у меня приятно пахло, и это почему-то подняло мне настроение.

Пройдя унизительную, но, увы, обязательную для московских клубов процедуру ощупывания ног, рук, бедер, я медленно влился в наполненный табачным дымом танцевальный зал. Мои уставшие от бесконечного чтения глаза в несколько секунд обежали всех присутствовавших, пока на их неправедном пути не возник сухой луч света, стыдливо выползавший из маленького окошка, расположенного под самым потолком.

Ее звали Лена. Еще до того, как я подошел к ней, я почувствовал одиночество этой невысокой темноволосой девушки. Стоя у стенки, я молча наблюдал, как она безлико протискивалась среди бестолково резвящихся людей, пытаясь ухватить хоть небольшую щепотку чужой некрасивой и глупой радости, поймав чей то взгляд, улыбку. Она, возможно, и сама не осознавала в тот момент всей своей беззащитности. Я пригласил ее на танец, и мы сразу принялись целоваться, топчась на одном месте и не слыша как медленные ритмы сменялись быстрыми. В руках у нее был маленький воздушный шарик. Она не бросила его, когда мы стали танцевать, продолжая держать его за спиной, как это делают девушки, не желающие расставаться во время танца с сигаретой.

Она не отпустила шарик даже когда мы спустились вниз - в небольшой зальчик с баром и рядом вип-кабин с синюшными, грубо выкрашенными дверями. Меня поразила та безропотность, с которой Лена вошла в одну из этих маленьких конурок, наполненных чужим неприятным запахом. На полу было неловко размазано чье-то семя.

Она даже не пыталась флиртовать, а ее смешное сопротивление, когда я стал ее раздевать, только заставляло меня быстрее действовать, чтобы не видеть этих отрешенных глаз, задумчивой улыбки, не чувствовать запаха сладковатого пота этого маленького смуглого тела…

Почти весь путь до метро мы прошли молча. Ощущение стыда и омерзения, перемешанное с внезапно вывалившейся на меня усталостью, мешало думать о чем-то хорошем. Мне нечего было сказать ей. Сеанс связи, как говорил один мой знакомый, большой негодяй и алкоголик, был окончен.

Она видела мое состояние и тоже молчала. Хотя ей наверняка хотелось что-то сказать. Ведь мы ничего не знали друг о друге, кроме того, что я - Роман, а она - Лена.

Где-то посередине пути я вдруг остановился и спросил, нужно ли мне проводить ее, но тут же поморщился, почувствовав фальшивость своего “галантного” предложения.

- Нет, спасибо. Меня будут встречать, - сказала Лена и замолчала, словно притаилась.

- Родители? – спросил я с отвратительным безразличием.

- Нет, муж, - нисколько не пытаясь меня удивить, отвечала Лена.

- Муж? Ты замужем?! – слово “муж” заставило меня встрепенуться.

- Да.

Оказалось, что муж Лены был родным сыном ее приемных родителей, взявших ее трехлетней девчонкой из детского дома.

- Ты любишь мужа?

Она ничего не ответила. Мне показалось, что она не знала ответа на этот нехороший вопрос.

- Зачем же ты вышла замуж?

- Я не могла поступить по-другому. Эти люди много сделали для меня, - в этих двух коротких предложениях чувствовались сомнение, стыд и безысходность.

Еще некоторое время мы шли молча, почти в ногу, оживляясь только, когда на нашем пути возникали большие, беспечно оставленные пробежавшим недавно дождем, лужи. Когда мы оказались в метро, я снова осторожно спросил Лену, хочет ли она, чтобы я проводил ее.

- Нет, - немного подумав, прошептала она.

- Тогда давай прощаться, - пробурчал я, удовлетворенный таким исходом. То, что Лена скрыла от меня факт существования мужа, заставило меня почувствовать себя обманутым. - Пока.

- Постой, Роман, – Лена залезла обеими руками в большую некрасивую сумку, висевшую у нее на плече, и вскоре достала оттуда непонятной формы кусочек тетрадного листка и ручку. Она собиралась уже что-то написать на нем, но потом, будто о чем-то вспомнив, повернула ко мне вполоборота свою маленькую лохматую голову и тихо спросила: “Хочешь, я оставлю свой телефон?”, и немного помолчав, добавила: “Позвонишь?..”.

- Спасибо, не надо, - наверное, мне следовало произнести в тот момент что-нибудь более достойное и уместное, но тогда мне было не до этикета: я вдруг ужасно захотел в туалет.

Но Лена, казалось, ничуть не обиделась на меня. Также быстро убрав листок и ручку, она продолжала стоять, с каким-то туземным интересом разглядывая мое нахмурившееся лицо.

- Извини, - промямлил я тоном, в котором соединились чувство мнимого превосходства, жалость и презрение.

- Не надо, – она попыталась взять меня за руку, но я с раздражением одернул ее.

Я тут же пожалел об этом, но вместо того, чтобы извиниться сам больно схватил ее за запястье. Я чувствовал себя отвратительно. Мне хотелось исчезнуть, по-гамлетовски забиться куда-нибудь и уснуть, чтобы не думать обо всем этом, забыть все, что я только что пережил, выдавить из памяти. Но Лена не уходила. Затянувшаяся пауза стала невыносимой.

- Ты что-то хочешь мне сказать? – почти выкрикнул я.

- Да, Роман, - совсем тихо ответила Лена. - Знаешь, я хотела сказать тебе спасибо.

- За что?!

- За то, что было там… в кабинке. Я впервые почувствовала себя женщиной. Человеком…

Тупо сидя в вагоне поезда, я глядел, как она уходит, медленно, тихо, ни разу не обернувшись. Только сейчас я заметил, что в руках у нее не было шарика. Куда же он делся? Или, может быть, его просто не было? Как не было всего остального: табачного дыма, луча света, стыдливо выползавшего из крохотного окошка под потолком, маленькой кабинки с синей деревянной дверкой и детского ротика, произносящего убийственное “спасибо”? Что же тогда было?..

Мне кажется, это один из тех вопросов, точный ответ на который я так никогда и не узнаю. Да и зачем?..