Букет в интерьере спальни

I

Мы по соседству жили и любили,

Мои ладони бережно так плыли

У девочки по трепетной груди.

И тайна ожидала впереди.

Лишь одно упоминание о юности доставляет почти физическую боль. Ты не задаешь себе дурацких вопросов о смысле бытия, а просто живешь, впитывая в себя все ароматы и краски окружающего мира. Нет никаких "почему", "зачем", "откуда". Пульс твоего тела вибрирует с заданным ритмом Вселенной.

Мяч после Витькиного удара со свистом летит выше импровизированных футбольных ворот, стойками которых служат стволы сливовых деревьев и, сбив с цветущих веток розовые лепестки, плюхается в чужой огород на грядки с рассадой. Незамедлительно, словно свисток арбитра, звучит пронзительный фальцет хозяйки двора:

- Когда это кончится, ироды окаянные?! Все всходы поломали своим футболом, - она осторожно, словно бомбу, берет мяч, который становится ее очередным трофеем.

- Я  вот все родителям расскажу. - Угроза не совсем убедительна, ибо кто боится родителей в шестнадцать лет, но все же, понурив головы, нехотя бредем прочь.

- Уже за девками пора бегать, а они все мячики гоняют, - доносится вслед.

Что-то непонятное творится с нами в последнее время. После игры в футбол или купания на озере, мы, причесав непослушные вихры и надев чистые рубахи, идем в парк. Идем не затем, чтобы кататься на аттракционах или лазать по деревьям за сорочьими яйцами, а чтобы встать на главной аллее парка в круг и, передавая друг другу единственную сигарету, созерцать проходящих мимо девушек.

Кто-либо из нас одаривал очередную жертву сальным комплиментом и все дружно ржали. Я тогда не понимал что происходит: глядя на женщину, ты получаешь удовольствие (кстати, это у меня сохранилось и поныне). Каким-то образом у меня появилось несколько порнографических открыток и, время от времени, тайком рассматривая их, я чувствовал как горячий мед желания растекается внутри моего живота. Заблудившиеся сексуальные энергии искали выхода.

Банальная фраза, банальное событие: я увидел ее. Вернее, раньше мы встречались десятки раз, но кто станет говорить о хлебе, когда он сыт? Это была Лена Котельникова, жившая по соседству со мной. Ходила она порхающей походкой, опустив голову, отчего ее светлые волосы закрывали снежно-перламутровое лицо, но когда она поднимала взор, то ненадолго показывала из-под длинных ресниц пронзительно-холодные  голубые глаза. Свои пухлые губки она почти всегда сжимала, а когда улыбалась, то на щеках возникали очаровательные ямочки. Такой, наверное, была Ева до совершения греха. За ее подростковой угловатостью скрывалась отшлифованная предками и Природой красота неприступной русской красавицы. Возрастной комплекс делал Лену замкнутой, стеснительной, скованной, не подозревающей, что через несколько лет мужчины, очарованные ее совершенством, будут падать ниц, касаясь  платья, лишь бы любым способом заполучить благосклонность этой женщины. А сейчас...

А сейчас весна пришла на нашу тенистую улицу, эта страстная соблазнительница, гонящая мысли,   рождающая фантазии и желания.

Итак, надев чистую рубашку, я отправился к своим друзьям, чтобы в очередной раз "приятно" провести вечер.   Приятели мои уже отправились в парк, и я прохаживался по остановке в ожидании трамвая. Лена шла, наклонив голову: ветер белокурыми протуберанцами вздымал ее волосы. Я  полагал, что должен показать ей, что она меня заинтересовала. Мой опыт флирта был ничтожно мал, посему я не придумал ничего лучшего, как преградить ей дорогу. Шаг вправо, шаг влево. Я синхронно повторяю ее движения. Почему по прошествии многих лет я помню этот взгляд? Взгляд, который разбудил мое первое чувство к лучшей половине человечества. Откуда в глазах этой четырнадцатилетней девочки столько кокетства, обещания, глубины? А может быть я только хотел все это видеть...

- Ты куда? -  я был искренне убежден, что мой вопрос звучит вежливо.

- Домой, - она опустила глаза.

Запас светских вопросов был исчерпан, и я тупо уставился на носки своих башмаков. Молчание тем труднее прервать, чем дольше оно продолжается.

- Ну, я пошла.

- Угу, - я великодушно уступил ей дорогу.

Мы учились в одной школе и посему виделись довольно-таки часто. Желание "случайно" встретить друг друга, очевидно, было взаимным, так как я со своим другом Виктором и она с подружкой Дашей сталкивались нос к носу то в школьном буфете, то в библиотеке, то на спортплощадке. При этом девушки прыскали в ладошки и, резко развернувшись, убегали. Вскоре мы с Леночкой стали передавать друг другу письма, - на бумаге наши мысли излагались несколько яснее, - в которых в полутонах и полунамеках выражали свои едва проснувшиеся чувства. Хрустящий, пахнущий ландышами, голубой конверт с красным гербом СССР в правом углу, я вскрывал дома перед сном и с ощущением  тихого счастья и долго еще ворочался в кровати. По вечерам, держась за руки, мы гуляли по благоухавшим от цветущих деревьев улицам. Несмотря на приближавшиеся выпускные экзамены, учиться я стал хуже - биологический позыв оказался намного сильнее тяги к образованию. Уже тогда можно было сделать вывод, что женщина является препятствием в любом деле. Мои приятели, несколько раз увидев меня прогуливавшегося с Леной, без обиняков спросили "имел" ли я ее, употребив при этом неблагозвучное слово. Я неуклюже отшучивался, и они, совершенно справедливо, пришли к выводу, что не "имел", опять же не утруждая себя выбором синонимов. Очень многие вещи о физической любви в то время узнавались в подворотне и на базаре, где из-под полы  можно было купить порнографические журналы и открытки. Видя мои кустарные познания в этой области, друзья принялись наперебой объяснять основные принципы техники секса, - то есть, прошу прощения, любви, так как в СССР тогда секса не было. И вот, по моему глубокому убеждению, обогащенный громадными теоретическими познаниями в технике физической любви, я отправился на очередное свидание с непоколебимой целью стать, наконец, мужчиной. Мне до сих пор  неловко перед Леной за тот злополучный вечер.

Она сразу почувствовала мою определенную агрессию и от предложения прогуляться к берегу озера категорически отказалась. Но я как-то сразу понял и впоследствии усвоил на всю жизнь, что в отношениях с женщинами отказ не следует понимать буквально, а посему, еще крепче сжав руку своей юной пассии,   уверенно повел ее к древу грехопадения.

Темно-синий бархат неба дробился мириадами  желтых звезд, сладкий запах цветущей акации дурманил голову. Оглушительно квакали лягушки, очевидно, занимаясь тем же самым, что собирался делать и я со своей возлюбленной. Мы сели на брошенный  в траву мой пиджак, и не откладывая  дело в долгий ящик, я решил раздеть мою подругу. Каким-то неуловимым, но непротиворечивым образом эта мысль перетекла в действие. Я притянул Лену к себе и неумело поцеловал в губы.   В ее открытых глазах отражались небесные звездочки. В наших действиях не было ни желания, ни страсти, ни особой нежности . Тело мое дрожало, словно в ознобе . Руки, ощутив гладкую, теплую нежность девичьей кожи, стали торопливо освобождать наши тела от мешающих одежд. Лена женственно - уступчиво не сопротивлялась. Действия двух неопытных любовников, скорее всего,   похожи на первое выступление на льду двух начинающих фигуристов - они обречены на неудачу. Все закончилось так быстро, что я ничего не успел ощутить, или почти ничего.

Лена молча надела платье. Чувство стыда, неловкости, сожаления о содеянном овладели мною. Вот уж воистину - исполнение враг желания. Не проронив ни слова, мы дошли до ее дома и, буркнув "пока", она скрылась за калиткой. Несколько дней мы избегали друг друга, а увидевшись, перебрасывались ничего не значащими фразами, не поднимая глаз. Наши отношения плавно пошли на убыль; у меня начались выпускные экзамены, а затем Лена уехала на каникулы из города к родственникам. Я воспринял это даже с каким-то облегчением и снова принялся с неистовством гонять футбольный мяч и уже с видом знатока оценивать в парке проходящих мимо девушек.

II

Я не знаю иного наслаждения, чем познавать.

Пифагор.

У наших соседей появилась квартирантка, и вскоре мы случайно встретились на улице.   Ненавязчивая бижутерия, минимум косметики делали ее заурядное лицо миловидным и даже привлекательным. У нее была короткая стрижка, лишь длинная челка почти закрывала глаза цвета финика. Нос с горбинкой и темные волосы придавали ее внешности особый шарм. Она была невысокого роста, но обладала чрезвычайно рельефной фигурой. Несколько полноватые, но не толстые ноги (знатоки поймут нюанс), как правило, украшали туфли на шпильках.

Увидев квартирантку в первый раз, сосед дядя Коля изрек:

- Женщина что надо! Спереди посмотришь - обнять хочется, сзади посмотреть - хочется, чтобы обняла она.

Я никак не мог понять разницу, но дядя  Коля, докурив "Беломорину" и смачно сплюнув, доходчиво объяснил:

- Балда! Одно дело, когда ты хочешь женщину, но совсем другое, - он многозначительно зацокал языком, - когда она хочет тебя.

- А если оба хотят друг друга? - задал я на первый взгляд дилетантский вопрос.

- Ну это... - мой более искушенный в альковных делах собеседник лишь развел руками, не находя других слов.

Имя ее было бесполо и космополитично - Евгения. Вскоре я знал о ней очень многое: ее жилищная хозяйка зашла к нам на чашку чая и поделилась с мамой впечатлениями по поводу квартирантки - из их разговора я услышал, что Жене двадцать три года (Боже, на целых пять лет старше меня!), она заканчивала филологический факультет университета и живет в одном из городов края.

- Очень вежливая, аккуратная, но странная какая-то, - соседка понизила голос до шепота, покосившись в сторону моей комнаты, - каждое утро, на рассвете, берёт ведро холодной воды, идет в сад, раздевается донага и льет эту воду на себя.

- А, это "детка", по Иванову, - сказала мама.

- Какая детка, ей замуж уже давно пора, за Иванова или за кого я не знаю, но пора, - соседка бряцнула чашкой о блюдце.

Этого я пропустить не мог.

Через день, заявив маме, что иду на рыбалку, я завел будильник на четыре утра.

Воздух наполнен сладким ароматом лета. Птицы, соревнуясь друг с другом в изысканности, поют брачные рулады. Серый рассвет скрывает истинные цвета предметов и растений.  

Поеживаясь от утренней прохлады, я затаился в малиннике. Тихо ступая босыми ногами по тропинке, Женя подошла почти вплотную ко мне и, поставив ведро с водой на землю, сбросила с себя халатик. Я вжался в пахнущую прелыми листьями траву. Шум выливаемой воды успокоил: я остался незамеченным. Первые лучи восходящего солнца, скользнув по верхушкам деревьев, осветили сад. Она, закрыв глаза, стояла словно Аврора; капли воды, стекая с ее тела, переливались всеми цветами радуги. Я судорожно сглотнул, сердце мое готово было выскочить из грудной клетки. Улыбнувшись, Женя небрежно перекинула халатик через плечо и, взяв ведро, направилась к дому. Она шла не спеша, демонстрируя свои совершенные формы. Прав дядя Коля - так хочется, чтобы она обняла.

Ночью я долго не мог уснуть, ворочаясь в постели  - образ ее обнаженного тела не давал покоя моему возбужденному сознанию. Подглядывать за Женей я больше не решался, боясь быть замеченным, тем более при встречах со мной она странно улыбалась.

Как-то вечером меня окликнула соседка, сказав, что квартирантке привезли стиральную машину и надо помочь внести ее в дом. Мы с Женей занесли агрегат в ее крохотное жилище. Оно отличалось скромностью, чистотой и каким-то необыкновенным  уютом. На столе, покрытом чистой белой скатертью, аккуратными белыми стопками лежали книги и тетради. Небольшой букет чайных роз в простенькой вазочке дополнял ученическую идиллию. Кровать, застеленная розовым покрывалом, платяной шкаф, да магнитофон на тумбочке. Вот и все предметы, которые составляли незамысловатый интерьер.

Женя устало выдохнула и села в угол комнаты.

- Чаю?

- Можно, - неуверенно ответил я,   перелистывая книгу, взятую со стола.

Когда после нехитрых приготовлений мы принялись за чайную церемонию, она спросила:

- Ты слышал библейскую легенду о Сусанне и старцах?

- Нет, - я искренне помотал головой.

- Совершенно жестокая и несправедливая история о том, как двух стариков наказали за то, что они, спрятавшись в зарослях, - Женя на секунду задумалась, - кажется, малины, наблюдали за купающейся красавицей Сусанной, - она звонко расхохоталась. Лицо мое пылало, лоб покрылся испариной, опустив глаза, я снова принялся перелистывать книгу.

- Да не переживай ты, я не в обиде. Более того, благодаря тебе, я испытала чувство, знаешь, когда ... - она махнула рукой и взяла чашку, - нет, я, пожалуй, не смогу объяснить. Во всяком случае, сейчас.

Я  взглянул на нее. В ее глазах полыхали рубиновые огоньки. Неловкость моя и страх куда-то исчезли.

- А каким образом наказали этих несчастных старцев?

- Вот таким ты мне больше нравишься, - улыбнулась Женя, - женщины все одинаковы - они обожают нахалов. Я подумаю, как тебя наказать, а сейчас иди, мне надо заниматься.

И когда я был уже в дверях, добавила:

- Заходи в гости, старец.

Наши тела трудолюбиво двигаются на пути  к блаженству. Женя время от времени укрощает мой гусарский пыл.

- Не спеши, глупенький. Само путешествие всегда лучше конечной цели, - шепчет она.

Я с трудом повинуюсь, но чувствую, что это правда. Необыкновенная тяжесть наваливается мне на плечи, сдавливает голову, шею, туловище, двигается все ниже и ниже. Знаю, что тяжесть эту уже не удержать, и она срывается куда-то вниз, увлекая меня за собой. Я лечу сквозь шумный калейдоскоп неведомых раньше красок - сложных, ярких, не запоминающихся и плюхаюсь в материальное пространство Жениных объятий. Она говорит что-то невразумительное,   все еще обхватив руками мою шею, но я и не пытаюсь ничего понять - любые слова сейчас бессмысленны. Вновь и вновь я повторяю это фантастическое путешествие, но с каждым разом краски блекнут и мир становится все реальнее. Ласки Жени разнообразны и некоторые из них несколько обескураживают меня. Видя мое замешательство, она шепчет:

- Ласки, рожденные любовью, не могут быть развратными.

- А ты меня любишь?

Женя ладонью закрывает мне рот и притягивает к себе.

В открытое окно заглядывают сиреневые звезды. В комнате витает запах цветущих во дворе левкоев и лилий, простеньких духов  и еще чего-то необъяснимого, волнующего, магического.

- Ну, вот я научила тебя, как быть неестественным, - она пальцами теребит мою шевелюру.

- Как это? - не понял я.

- В первый раз ты был неудержим, горяч, темперамент твой полыхал как жерло вулкана. Не думая о следующей секунде, рассудок уступал место страсти, которой так зачастую не хватает рациональным мужчинам.

- Постой, Женечка, ты ведь сама сдерживала меня!

- Видишь ли,   в этом и заключается все противоречие любого познания. Человек чувствует и любит сердцем, а ум постоянно сомневается, анализирует, имеет ответ на любую ситуацию, он неискренен, неправдоподобен, наш разум и познание неестественны, - она взглянула на мои вытаращенные от изумления глаза и рассмеялась. - Ты понял меня?

Я неуверенно кивнул.

Женя исчезла так же внезапно, как и появилась.

- Да ты не переживай особо, найдешь себе помоложе, - соседка дала понять, что знает о наших отношениях.

Вечером я бесцельно бродил по двору и несколько раз по привычке намеревался перепрыгнуть через забор. Мысли путались в голове, и мне было совершенно непонятно, почему Женя уехала так внезапно, даже не попрощавшись. Вдруг мне вспомнились ее слова: "человек чувствует и любит сердцем, а ум постоянно сомневается".

Я прислушался к своему сердцу: оно молча

III

Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые.

Тютчев.

Я  иду в мастерскую к Эдику Варфоломееву пить водку. Этот метафизический напиток сближает нас и помогает более радикально подвергать сомнению установленный миропорядок.

Настроение у меня хорошее. Я подмигиваю небу и, насвистывая что-то из "Битлз", спешу к коллеге. Для эпохи развитого социализма мы с Эдиком были пагубно универсальны: регулярно и не всегда умеренно выпивали, слушали рок-н-ролл и были диссидентами. Во всяком случае, таковыми себя считали. Выдержана была и подобающая этому статусу внешняя атрибутика: длинные волосы, потертые американские джинсы и футболки с надписью на английском языке типа "I love Led Zeppelin". Длинные волосы были не просто тогдашней модой, а обозначали характер, стиль жизни и, пожалуй, мировозрение. Инакомыслие дружелюбно соседствовало с отсутствием принципов, ибо основной нашей профессиональной обязанностью было прославление родной коммунистической партии и дорогого Леонида Ильича путем написания всевозможных лозунгов, транспарантов и плакатов. Идея и хлеб, как правило, пересекаются лишь в теории. Правда, однажды Эдик сказал, что он пишет эти призывы с чувством отвращения порядочного человека, к которому пристает педераст.

Поводов для визита у меня было два. Второй - тоже приятный. В мастерскую приняли на работу особу альтернативного пола - "женщину, приятную во всех отношениях", процитировал классика мой друг в телефонном разговоре накануне вечером. Когда звонит Эдик, я внутренне напрягаюсь, и голос мой звучит с плохо скрываемым безразличием.

- А-а, Репа...

Прозвище это приятель мой получил от изумительной способности русского человека видеть в самом сокровенном нечто противоположное и, казалось, совершенно не имеющее отношения к первоначальному смыслу. Представляясь незнакомым людям, Эдик протягивал руку и говорил:

- Репин. Почти Илья Ефимович.

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то, не расслышав, переспросил:

- Репа?

Так пристает губная помада к белой рубашке - ничем не очистишь. Вот уже много лет Эдик Варфоломеев - Репа.

Как-то вечером раздался телефонный звонок.

- А - а, Эдик привет...

Моя жена, услышав что это он, взяла параллельную трубку, чтобы сказать ему, что... Дело в том, что раньше Эдик ваял могильные надгробия - высекал из гранита барельефы усопших граждан и писал к ним трогательные эпитафии, выжимающие слезу даже у могильщиков.

Только не стой угрюмо,

Голову опустив на грудь.

Легко обо мне подумай...

и так далее, по Цветаевой. Ясное дело, отбою от клиентов не было. Моя жена решила заказать  памятник для умершей матери и хотела сказать Эдику, чтобы он, насколько я помню, сменил какую-то строчку в надписи.

- Привет, Василь.

- Слушай, Эдик, тут жена, - перебиваю я его.

- Понял, буду краток. Я получил деньги за памятник грузину и... короче, есть "бабки" и я уже снял двух "телок". Давай скорей ко мне.

- Эдик, тут...

- Скорей!

Вижу, как в изумлении вытягивается лицо супруги, и она на какое-то время теряет дар речи, ибо до сей минуты была убеждена, что нас с Репой связывают лишь идеи инакомыслия, рождающиеся, как правило, за бутылочкой вина.

- Видишь ли, Эдик, я уже взрослый человек. К тому же, у меня семья, - лицемерно бормочу я и боковым зрением наблюдаю за реакцией жены.

- Василь, может, ты чего не понял? - несколько раздраженным тоном повторяет мой друг. - Объясняю для более бестолковых: у меня есть денежка и я пригласил двух женщин в мастерскую. Дуй быстрее сюда, - повторил он почти членораздельно.

Никогда не думал, что моя жена знает ненормативную лексику.. С тех пор я всегда опасаюсь, когда звонит Эдик.

В данный момент Репа работает художником-оформителем на продовольственной базе. Зарплата небольшая, но раз в месяц выдают так называемый поощрительный паек - пакет с палкой сухой колбасы, двумя пачками сливочного масла, польской вермишелью и цейлонским чаем. Эдик чрезвычайно рад: раз в месяц идеальная закуска обеспечена.

В конторе царит громкоголосое суетливое бесплодие. Сотрудники с выражением исключительной незаменимости лихорадочно носятся с бумажками из кабинета в кабинет. С плохо скрываемой фальшью они стараются: место-то сытное. По цементным ступенькам спускаюсь в подвал. Мимо меня в тележках, ящиках и коробках возят, носят, тащат по полу дефицитные продукты: мороженых кур, рыбу, колбасы и консервы, шоколадные конфеты, шампанское. Настоящий гастрономический бал. В тусклом освещении катакомб надежно спрятанная под толщей бетона провизия, предназначенная для трудящихся. Полки же магазинов, как всегда, пусты. Наконец, нахожу дверь с надписью "Художник".

- Работаем? - банально вопрошаю коллег по наглядной агитации.

- Гении и женщины не работают, - Репа поднимает голову от планшета с показателями соцсоревнования, - они творят.

Алла, так звали напарницу Эдика, оказалась довольно-таки упитанной девицей. С ее полнотой совершенно негармонично уживался маленький бюст. Смоляные кудряшки обрамляли смуглое лицо, полные губы расплылись в улыбке, а ореховые глаза радостно говорили: "Ты мой друг, я рада тебя видеть". Такие люди встречаются один раз в десять лет, если не реже. Может, единожды в жизни. С ними легко и приятно. Я заинтересованно и, как мне казалось, незаметно разглядывал Аллу. Эдик вышел из комнаты и вскоре вернулся с двумя бутылками сухого вина.

- С утра маленько сухонького...

- И с делами покончено, - перебил я его.

- Отсутствие дела - это эстетическая категория,   - соглашается Репа.

Мы не слишком рьяно закусываем, и разговор принимает богемный оттенок.

- А что Шагал? Какую бы идею художник ни стремился вложить в содержание, форма все равно остается национальной. - Эдик снова наполняет стаканы. - При всем своем интеллекте он остается евреем.

- И на каких же критериях ты основываешь свое предположение? - я пытаюсь  найти истину, - его картины изящны, свободолюбивы...

- И мрачны, - перебивает меня Эдик. - Свобода - это всего лишь функция организма, как пописать, - он извиняющимся жестом прикладывает ладонь к груди и смотрит на Аллу.

Репа почему-то не любит евреев.

- Эх, послушаем-ка лучше музыку, - он включает магнитофон. Звучит запись Боба Дилана.

- Ну, вот это наш человек. А то Шагал, Шагал.

- Эдик, а знаешь, какая настоящая фамилия Дилана? - Алла задумчиво вертит стакан в руке. - Цимерман.

Тема исчерпана и разговор плавно, но неизбежно направляется в любовное русло.

- Любовь - это порождение скуки и здоровья, - Репа закуривает. - В каждом соитии людей речь должна идти только о беременности. Вспомни Льва Толстого, он говорил то же самое.

- Особенно в молодые годы, - справедливо уточняет Алла. Потянувшись за пачкой сигарет, я задел пустые бутылки. Те, жалобно звякнув, упали на стол.

- Намек понял, - Эдик направляется к двери, - на черный день  белого вина не напасешься.

Еще по одной причине его устраивала работа на продовольственном складе: в любое время можно было взять спиртное.

Я  взглянул на Аллу. В ее глазах было не очень далеко спрятанное желание дарить ласки и уже почти рядом - вожделение получать их. Моя рука невольно потянулась к ее плечу.

- Ты будешь потом потрясающе неудобно себя чувствовать. - Она взяла в свою руку мою ладонь. - Это желание, настоянное на "Рислинге". - И многообещающе прошептала: - Не спеши.

- Какая-то несправедливость личной жизни, - пробурчал я недовольно, когда вошел Эдик.

Если могут уживаться вместе торжество и разочарование, то именно эти чувства были написаны у него на лице.

- Ты что, аванс потерял?

- Хуже. - Он монументально застыл. - Мы потеряли вождя.

- ??

- Леонид Ильич бросил пить и курить одновременно.

Вошедший за Эдиком мужчина лишь отдаленно напоминал кладовщика. На нем был костюм, в руках он держал кожаную папку.

- Что здесь за Валтасаров пир? - Он поморщился то ли от музыки, то ли от дыма. - Варфоломеев, привяжите к флагам черные ленточки и вывесьте их на фасаде здания. - Мужчина снова поморщился. - И ступайте все домой. - Линия его рта была неподвижна, как горизонт.

- Слушаюсь, шеф, - Эдик с почтительной фамильярностью приложил ладонь к голове, когда тот закрыл за собой дверь.

- Председатель профкома, - запоздало представил он начальника. - Еврей, - добавил он с неразборчивой интонацией и откупорил бутылку.

Мы шагаем  по улице и горланим песни. В руках у нас детские флажки с повязанными на них шнурками ботинок. Либретто нашей песни не отличается подбором цензурных выражений. Из-за этого кощунства скорбящие граждане шарахаются от нас, как от грузовика в дождливую погоду. Без преувеличения можно сказать, что на наше счастье куплеты оказались короткими, пивная слишком близко, а главное - что на нашем пути не повстречался милиционер.

- Отрицательные эмоции идут лишь на пользу художнику. Смотрите, даже у работяг стали приличные лица. - Репа сдувает рыхлую пену с пивной кружки. - Страдания очищают человека.

- Тоже мне аристократ пивных забегаловок, - обиделся я за рабочих.

- Что же теперь будет, а, ребята? - примирительно спросила Алла.

- С Василём у тебя роман будет, - пьяно пророчествует Эдик.

- Да нет, я не о том, - смутилась она. - Что с властью в стране будет?

- У хорошего человека отношения с властью складываются всегда трудно.

- Ты это о ком? - уточняю я .

- О нас, - скромно ответил Репа и походкой моряка в штормовой ветер побрел из пивной. Его сильно качнуло. Он остановился и на прощанье помахал нам рукой.

Мы лежим на траве и смотрим в полуденное сине-золотое небо. Над нами склонились ароматные диски подсолнухов, и запах лета, свободы и горячей земли витает в воздухе.

- Я еще никогда не занималась любовью днем, да еще в поле подсолнухов.

- А в картофельном поле?

Но Алла не обиделась и засмеялась. Она поднялась и надела платье.

- Понимаешь, секс для меня всегда был неким погребальным ритуалом. Так сказать, началом конца. Все идет закономерно - первый взгляд, в котором очень много электричества, первые, не всегда тактичные, намеки. И лишь потом возникает близость. Нет, нет - Алла протестующе замахала руками. -  Близость психологическая, интеллектуальная, духовная.

- Она вздохнула. - А физическая близость только все разрушает. Во всяком случае, это внешняя сторона, извини, физиология.

- А зачем ты разделяешь эти понятия? Мне кажется, любовь возникает, когда разделение исчезает и появляется гармония.

- Гармонию придумали поэты и философы.

Мне надоедает этот разговор и я притягиваю Аллу к себе. Снова платье брошено в траву, только что произнесенные слова кажутся безнравственными и глупыми, ибо самое удивительное заключается в обыденном.

Мы встречались с Аллой недолго. Разумеется только в будние дни. А какой женщине это понравится?..

IV

Единственная возможность заставить женщину что либо сделать - сказать,

что у нее не хватит на это духу.

К. Воннегут

Сегодня день выборов. Большой праздник. В советские времена он почти приравнивался к Первомаю, или годовщине Октябрьской революции. Раньше еще говорили - Великой. Выбирают то ли в Верховный совет, то ли в народные депутаты. Возможно, это одно и то же. Мой друг Дима говорит, что порядочный человек вряд ли дойдет по иерархической лестнице политического успеха дальше секретаря райкома, просто выпадет из обоймы, ибо там нужны подхалимы, взяточники и лицемеры. Тем не менее, избиратели рьяно рвутся к урнам, обтянутым  кумачом, символу демократии и свободы советского народа. То, что кандидат, как правило, один  никого не смущает. Обыватель убежден: вычеркни он номенклатурную единицу - и у того сразу возникнут проблемы с трудоустройством. Надежда - это наркотик для народа. Вторая причина повышенной активности избирателей - буфет. По распоряжению высокого начальства сюда завозятся бутерброды с сухой колбасой, свежая выпечка, пиво, шоколадные конфеты - все это продукты повышенного спроса.

Из окон радиорубки звучит бравурная музыка, возле урн застыли пионеры, в буфете можно выпить пива или рюмку водки. Налицо все атрибуты праздника. Мы с Димой ответственные за музыкальное сопровождение выборов. В шесть утра "на радость" жителям ближайших домов из громкоговорителей раздается гимн Советского Союза. Игнорируя паузы, следом звучат военные марши, то есть бодрое настроение в воскресную рань населению обеспечено. Иногда к нам в рубку забегают дежурные, следящие за порядком, пропустить "для тонуса" рюмочку водки. Все друг друга хорошо знают, так как обеспечивают жизнедеятельность избирательного участка служащие одного предприятия.

Ближе к полудню мы уже крутим музыку в исполнении Кобзона, Пугачевой, Лещенко - монопольного триумвирата советской эстрады. У всех хорошее настроение, ибо ответственнейшее мероприятие проходит чинно и по распорядку.

- К четырнадцати часам проголосовало семьдесят четыре процента избирателей, - докладывает в райком председатель избирательной комиссии.

Он кладет трубку; лицо его выражает неподдельную радость. Успешно проведенные выборы дают ему хороший шанс сделать карьеру. "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!" - с ничем не оправданным оптимизмом уверяет Кобзон.

- Слушай, Василь, давай "Дип Пёпл" поставим? - после третьей рюмки предлагает Дима.

Его смелая версия равнозначна предложению, например, Косыгина (в ту пору председателя Совета Министров) - приходить членам кабинета на службу в шотландских юбках. Знаменитая английская рок-группа, как и многие другие исполнители этого жанра, была запрещена в СССР цензурой. Но водка и космополитизм берут верх над здравым смыслом. Спустя минуту урбанизированные окрестности оглашаются любимыми звуками рока. "Дым над водой" мощно стелется между домами. Однако триумф авангардной музыки был недолгим.

- Немедленно выключить эту какофонию! - ярости председателя избирательной комиссии нет предела.

Разумеется, проверяющими будет доложено в райком об этом инциденте. Карьера загублена. И кем?! Какими-то мальчишками...

- Вон отсюда! - вторит ему секретарь парткома.- Завтра напишите заявления об увольнении.

Ничего не подозревающая о случившейся неприятности праздничная улица с радостью принимает нас в свои объятья. Новоиспеченные безработные с безалаберностью молодости окунаются в городской шум.   Мы бесцельно бродим по микрорайону, лениво заигрываем с девушками, пьем пиво. На пути встречается здание с вывеской "Пункт проката". От нечего делать заходим. На пыльных полках теснятся, скорее всего, никому ненужные сломанные телевизоры, дребезжащие холодильники, надколотая посуда и другой хлам. Жалкое впечатление производят утилитарные предметы под инвентарными номерами, не имеющие постоянного хозяина, лишенные какой бы то ни было любви их обладателей - публичные телевизоры без ручек настройки, поцарапанные холодильники с грязными пятнами и вульгарными наклейками на дверцах. Никто и никогда не скажет о них - "моя машинка" или "мой магнитофон". Дом престарелых вещей, так можно назвать пункт проката. Однако подлинным украшением сего мрачного заведения была его хозяйка. Волосы цвета осеннего клена ниспадали на плечи. Некую ее полноту скрадывало темно-синее платье. Она покусывала пухлые губки и, взглянув на нас большими каштановыми глазами, спросила, едва заметно раздражаясь:

- Вы что-то хотели?

- Видите ли, девушка, - Дима прокашлялся, - мы вот с коллегой недавно из мест лишения свободы, - он успокаивающим жестом поднял руки, нет, нет ... вы не подумайте ничего плохого, мы сидели всего лишь за браконьерство.

- Егеря убили, - как можно мрачнее добавил я.

- Так вот, - продолжал Дима, - хотели бы обзавестись кое-каким скарбом. -Он стал загибать пальцы на руке, - телевизор-раз, холодильник - два...

- Жену - три, - снова перебил я его.

Девушка, наконец, поняв, что мы шутим, рассмеялась.

- У вас смех, как журчание ручейка в весеннем саду, - банальный мой комплимент отверг все  сомнения по поводу нашей заинтересованности ветхими предметами.

- Если вы замужем, могила будет мрачным ложем мне, - пафосно продекламировал мой друг. И уже обращаясь ко мне:

- Вот как влюблюсь, обязательно женщина окажется при муже, - он нарочито громко вздохнул, - но как бы трагически не складывались обстоятельства, позвольте вам представить, - Дима легонько подтолкнул меня на авансцену, - знаток пива и поэзии э... э... Василий, э... э... Аксенов.

- Тот самый? - девушка наигранно изумляется.

- Нет, должен вас разочаровать. Сын, всего лишь сын.

- Но все равно польщена, - она улыбается.

Скорее всего, ей скучно находиться среди старых вещей, и она  рада незначительному событию, несколько развеявшему ее вынужденное профессиональное одиночество.

Вошедшая в помещение старушка прерывает наш шутливо-бестолковый разговор.

- Скажите, стиральная машина у вас есть?

- Бабушка, а ты деда своего к синему морю пошли, пусть он у золотой рыбки попросит, - советует Дима.

- Нету деда, милок, уж как семь лет помер, - старушка подслеповато щурится на портрет Брежнева и неторопливо крестится.

Люблю вставать спозаранку, когда земля радуется утру и ультрамариновое небо начинает стремительно светлеть. Надеваю спортивный костюм и не спеша бегу к реке. Узкая тропинка разделяет по диагонали небольшой лес, расположенный почти сразу за домами. Утренний моцион освежает тело после вчерашних возлияний и оно благодарно звенит каждой своей клеточкой. "Неловко вчера получилось, после Димкиной шутки. Надо бы зайти, извиниться", - подумал я, проходя мимо пункта проката.

- Мой отец прислал  два билета на концерт югославской эстрады, - я кладу розу на стол девушки. - Меня правда зовут Василием.

- Людмила, - она улыбается и, взяв розу, подносит ее к лицу.

Удивительную закономерность обнаруживаю я в отношениях с женщинами. Гаснут яркие языки пламени очередного романа, и вдруг появляется №, скорее всего под влиянием закона сохранения рода человеческого. Невзирая на предыдущие разочарования, человек влюбляется с необыкновенным упорством. Самое плохое в любви - это то, что она проходит, самое хорошее - что возрождается вновь и вновь, словно семя, брошенное в благодатную почву женского очарования. Взметнется волна любви и счастья, но, подержавшись какое-то время на гребне взаимного обожания, вдруг начинает спадать.

Перспектива улицы мчится мне навстречу. Над дорогой нависли ветки деревьев и причудливо, - в форме разноцветного шара,- преломляются в свете неона. Я еду на первое свидание с Людмилой. Сейчас вся жизнь сконцентрировалась только на одном - меня ждет красивая женщина, тоже на что-то надеющаяся, о чем-то мечтающая. Она наденет свои лучшие наряды, будет пахнуть дорогими духами и все это для меня. Счастье подходит почти вплотную, и я чувствую его прерывистое дыхание, полной грудью вдыхаю аромат самой жизни.

Югославская эстрада - выражаясь современным языком, самое "крутое", что мог предложить почтенной публике Госконцерт. С регулярностью восхода солнца страну посещали артисты дружественного нам соцлагеря: Карел Готт, Бисер Киров, Марыля Родович, Радмила Караклаич и прочие. Вкупе с вышеупомянутыми доморощенными "звездами " эти эстрадные корифеи клепали "лохов", в первую очередь сами ими же и являлись. Распираемые значимостью воображаемого таланта,   так горячо любимые лишенной хоть маленькой толики интеллекта публикой. Великие уже исполнители стали тем, чем они сейчас и являются: неувядающие поклонники домохозяек, бульдозеристов и ПТУшников.

Чтобы понять, куда я попал, мне хватило одного отделения. Пойти в антракте в буфет Люда отказалась. Наверное, зря. Старожилы филармонии, скорее всего, помнят, как вначале второго отделения на концерте артистов югославской эстрады по барьеру, разделяющему первый ярус и партер,   шествовал молодой человек. Он неистово размахивал пиджаком и, перекрикивая артистов почти дружественной страны, орал:

- Да здравствует советско-югославская дружба!

Заплатив штраф, я вышел из отделения милиции. Ярко светило солнце, весело щебетали птицы.

Люда после этого случая не хотела даже смотреть на меня.

- Я готова была сквозь землю провалиться. Ведь ты успел подойти ко мне и предложил завершить "прослушивание" этой непотребной акции, - говорила она мне уже потом. - И только после этого тебя... - Она выразительно развела руками, подыскивая нужное слово, - взяли.

Вряд ли за кем мне приходилось так изысканно-авантюрно ухаживать. Я ей дал, по моему мнению, очень ласковое прозвище: Рыжик, и теперь называл только так. Люда была действительно замужем, но муж уже довольно-таки длительное время пребывал в местах не столь отдаленных. Этот факт меня не очень деморализовал, ибо женщина, принадлежащая другому мужчине, всегда почему-то вызывает повышенный интерес: зов предков, отзывающийся эхом в нашем подсознании. Вопрос заключается лишь в терминологии.

Люда никак не хотела прощать мне эту выходку. Получив отказ (в любой сфере жизнедеятельности) одни люди, наклонив голову, удаляются, другие - их, к сожалению, большинство,   упрямо идут к своей цели, с настойчивостью мотылька, порхающего подле пламени свечи, забывая о том, что цель, как правило, достигается - и, опалив крылья, падают ниц возле той самой свечи. Третьи же, достаточно убедительно заявив о себе, применяют тактику выжидания.

Ночью я лазал на крышу девятиэтажки, где жила Людмила, и на веревке опускал букетик цветов к окну ее спальни. Писал пламенные письма, способные растрогать, пожалуй, и монахиню. По утрам встречал ее возле пункта проката и делал не менее пламенные признания, которым верил уже и сам. И вдруг неожиданно исчез.

Через неделю Дима принес мне записку.

- Возлюби Господа и жену ближнего своего всем сердцем своим.

- Не кощунствуй. Где ты ее видел?

- Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вдохновение. Я  им обладаю.-  Дима закурил. - Василий, я видел глаза твоего Рыжика. Это глаза влюбленной женщины. - Он сел на стул. - Что ты с нею сделал?

- Я сказал ей, что если мы перестаем делать глупости, значит, мы состарились.

- Так это ж беспроигрышный вариант, в особенности, если женщине за тридцать.

Но я Димку уже не слушал. В записке было написано, что сегодня вечером меня ждут в гости.

Люда спит. Одну руку она подложила под голову, вторая покоится вдоль тела. Нагота ее целомудренна и подобна спящей Венере. Красота  женщины во сне поэтична, непорочна. Лишь огненные волосы, хаотично разбросаные по подушке, темные круги под глазами, да капельки пота, выступившие на разгоряченном лице, выдают совсем недавно умершую страсть. И если она истинна - ее невозможно пересказать.

Люда красива, со вкусом одевается, она хорошая хозяйка, и была бы, скорее всего, хорошей женой. А, собственно, почему была бы?.. Я люблю с ней ходить на концерты, в театр. Она очень внимательно, во всяком случае, создается такое впечатление, слушает мое мнение по поводу прочитанной книги, просмотренного кинофильма, новой пластинки, но никогда не имеет собственного, всегда отвечая однозначно: "я об этом не думала". Полагаю, Люда предпочла бы приготовить обед на двадцать человек, нежели второй раз посмотреть "Сталкер" Тарковского, ибо после первого просмотра этого фильма она имела вид человека, только что посетившего смертельно больную тетушку. Поэтому скоро наши свидания стали ограничиваться пределами спальни. Как известно, интеллектуальное неравенство вряд ли способствует любви, и встречи наши становились все реже. Время от времени один из нас ощущал острый приступ романтизма и неожиданно заявлял о себе, но это были лишь эпизоды, после которых чувствовалось - конец  неотвратим...

V

Вонзите штопор

В упругость пробки,

И сразу женщины

Не станут робки

А Белый

Я  руками мну глину, податливую, как женщина, вязкую, как тесто, волшебный материал, которого не гнушался и сам Создатель. Еще вчера она была грязью в сыром овраге за огородом, охристыми комьями земли, сырьем, пригодным лишь для кирпичного завода и некогда для печника. Пройдя через руки мастера и пламя печи, глина завтра станет кувшином, горшком, чашей. Готов поспорить о пальме первенства с представителями, конечно, второй древнейшей профессии, чье же ремесло старше. Желто-серые глиняные горшки, рядами выставленные на полках, светлеют и становятся похожими на хлеба, готовые к выпечке.

Монотонный гул огня нарушается звоном колокольчика, потревоженного отворяемой дверью. С вошедшими в мастерскую друзьями, Эдиком и Димой, я разделяю множество страстей, интересов и убеждений. Эдику всегда есть что рассказать. И сегодня, скорее всего, спастись от этого не удастся. Рдеющий нос выдает в нем человека с необычайной судьбой и богатым духовным миром. Сегодня Репа с похмелья и, к счастью, не словоохотлив. Он садится на стул и, закурив, вещает:

- Все формы человеческого бытия сводятся к двум глаголам - хотеть и мочь.

- Можно догадаться, чего ты хочешь, - глядя в его тоскливые глаза, предполагаю я.

- Это весьма частное определение, - он тушит окурок о край пепельницы, - мы можем неплохо заработать.

- Что-то новое открывается в тебе, - зная нелюбовь моего товарища к физическому труду, отвечаю я.

- Мы нашли шабашку по твоей части, горшечник, - вступает в разговор Дима. - Он материалист и практик, его доводы в принятии какого-либо решения всегда являются определяющим. - Репа, объясни, - обращается он к Эдику.

Сегодня, учитывая краплачный цвет лица, это прозвище как нельзя лучше подходит к  нашему приятелю.

- Зашли мы утром в кафешку пивка выпить, а там табличка - как приговор: "Пива нет". Димка сразу пригорюнился, стал еще больше похож на еврея.

- Евреями не рождаются, ими становятся, - беззлобно огрызается Дима.

- Ну, я, разумеется, сразу к Любанечке, - продолжает Эдик, - Люба, так, мол, и так, спаси душу праведную от внутреннего пожара.

Следует отметить, что кафе "Чайка" было единственным в промышленном районе города и обладало монополией на продажу янтарного напитка. Кроме того, там можно было из-под полы взять чего-нибудь и покрепче.

- Пиво - это самообман, - с убежденностью проповедника любит повторять Эдик.- Пиво без водки – деньги на ветер.

За прилавком стоит Любочка - стройная блондинка лет тридцати. Белый колпак на голове почти не портит ее миловидное личико; нижняя часть тела,   увы, сокрыта от многочисленных наблюдателей стойкой прилавка.

Контингент кафе исключительно мужской: кругом промышленные предприятия. На некоторых работают так называемые "химики" - условно осужденные, с обязательной отработкой на стройках народного хозяйства. Среди них имеются и убийцы, и насильники. Завсегдатаи сего заведения люди, мягко говоря, сложные и,   как правило, одиозные. Любое неосторожное слово, а порой и неправильно понятый взгляд, могут вызвать конфликт. Над сборищем уголовных элементов и просто желающих выпить возвышается Любочка. Не только в буквальном смысле, - ее рабочее место находится на возвышении, - эта хрупкая женщина обеспечивает порядок в кафе.

- Мальчики, что за шум?! - ее звонкий голос пресекает очередную свару, - вы хотите, чтобы нас закрыли?

Эти магические слова прекращают любую ссору. Во всяком случае, переносят ее на улицу. Время от времени в "Чайку" наведывается участковый. Его Любочка препровождает в подсобку и быстренько накрывает на стол.

- Что, хозяйка, опять вчера, говорят, драка была? - он притворно строго хмурит брови и поправляет фуражку.- Витрину вот разбили...

- Да что вы, Иван Иваныч! - Люба проворно наполняет рюмку коньяком, - водитель "Камаза"  разворачивался и трубами окно зацепил.

Через полчаса участковый с довольным лицом удаляется восвояси, а заждавшиеся посетители цедят вслед:

- У-у, ментовская рожа...

С Любой никто не спорил: она пользовалась непререкаемым авторитетом. Да и в преступном мире не принято конфликтовать с женщиной - мол, что с нее взять? Все знали, что она чуть-чуть не  доливает, но великодушно прощали: "Надо же бабе маленько заработать…"

О ее личной жизни знали немногие:   была замужем, но недолго, затем встречалась с каким-то "химиком". Почти все говорили ей незатейливые комплименты, но преступившим незримый барьер Люба давала решительный отпор.

Эдик подошел к крану, нагнулся над раковиной и, попив воды, продолжил:

- Любочка, может у тебя пара бутылочек пива куда-то закатилась?

- Вот вы, мальчики, мне как раз и нужны, - она достала из-под прилавка две бутылки пива и,   открыв их, придвинула к нам.

- Слышала, что вы вроде художники?

- Как это - вроде? Мало того, что дипломированные, так еще и талантливые.

- И тут Репу понесло, - вмешался в рассказ Дима. - Если б не художники, то мир превратился бы в заурядный конвейер и ... но Люба не позволила ему дать полную оценку роли изобразительного искусства в мировой истории.

- Ребята, - взмолился я, - можно короче? А то сейчас вы начнете рассказывать о необходимости мелиорации земель Восточного Казахстана.

- Кстати, один мой знакомый казах говорил, что... - Эдика все-таки настиг приступ словесного недержания.

- Панно она керамическое хочет себе в ванную, - наконец-то резюмировал повествование Дима.

Как живут наши простые торговцы пивом, мы смогли убедиться в Любиной квартире. Стенка из орехового дерева во всю длину комнаты, набор мягкой мебели, импортный телевизор, стереосистема, а главное - стеклянный столик на колесах со всевозможными напитками - вот полный комплект утилитарного "совкового" процветания. Меня поразило полное отсутствие книг в квартире.

- Женщина должна быть глупой, красивой и чистоплотной, - прочел мои мысли Эдик.

В доме действительно были чистота и порядок.

Не мудрствуя лукаво, мы решили на панно изобразить морскую фауну. Сделав замеры, мы зашептались о цене.

- Давай заломим конкретно, - у Репы блестят глаза, - пассажир-то наш "запыжованный".

- Да, пожалуй, - соглашается Дима, обводя взглядом обстановку в квартире.

- Подмастерья, вы неправы. Одинокая женщина не располагает такими средствами, - шучу я и называю вполне умеренную сумму.

Недовольный ропот друзей прерывает голос хозяйки.

- Мальчики, идите-ка сюда.

На кухне нас ожидает накрытый стол с двумя бутылками водки посредине.

Любочка не уступает нам по количеству выпитого. Эдик добросовестно выполняет свои обязанности едока - он живет один и редко балует свой желудок домашней пищей. Дима копается в пластинках, тщетно пытаясь найти что-либо из рока.

- Ну, и сколько с меня за работу? - интересуется Люба. Называю сумму. Прищурив глаза, она что-то считает в уме.

- Это получается за один квадратный метр... Я думала, будет дороже.

Эдик вздыхает и наполняет рюмки.

- Как  тебе удается так быстро в уме посчитать? - удивляется Дима.

- А-а, ерунда, - Люда отщипывает виноградинку и кидает ее в рот. - Когда у соседей дочка не может решить задачку, они приходят ко мне. Из трубы А в трубу В за час вылилось столько-то воды. Спрашивается, сколько воды выльется ...- зачем мне эта вода? - она в восхищении от своей идеи, - зачем мне вода? Я все перевожу в денежку! Один гражданин одолжил другому гражданину столько-то денег, на такое-то время, с такими-то процентами. - Так, наверное, ликовал Архимед.- Четыре минуты, и задача готова, - она смотрит на нас глазами триумфатора.

Мы пьем за Любины математические способности. На столе появляются еще две бутылки водки. Мы по очереди танцуем с хозяйкой медленный танец. Я пытаюсь себя поставить на ее место: вот если бы меня так приглашали три женщины, что бы я сделал? Остатками ума предполагаю, что выбрал бы одну из них. Скорее всего, Люба так и поступила.

Ветер колышет штору незнакомого мне цвета. На потолке люстра, которую я вижу впервые. Говорят, что будущее начинается с пробуждения. Я совершенно не представляю, каким оно будет у меня сегодня. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь, что-либо вспомнить. Чужая спальня, чужие запахи. Где я? Чертовски болит голова... Почему я без одежды? На моих джинсах, лежащих на стуле, записка. "Доброе утро. Пиво в холодильнике. Ключи отдай в одиннадцатую квартиру. Люба."

- Ну, как? - в вопросе Эдика звучат меркантильные нотки.

- Не помню, - отмахнулся я. Впрочем, это было сущей правдой.

В жутковатой глубине кобальта порхают прозрачные медузы, меж косых нитей водорослей, устремившихся к поверхности, резвятся диковинные разноцветные рыбки, на камнях величаво застыла лиловая морская звезда. Панно, еще горячее после обжига, распростерлось на полу мастерской. Остывая, глазурь чуть потрескивает и, кажется, что это гладкие морские камешки шуршат от набежавшей волны.

- Ой! - Люба отдергивает руку от раскаленной глины. - Красиво, - резюмирует она нашу работу. - А где твои друзья?

Я неуверенно пожал плечами. - Бог его знает, где их носит. - Работа сделана, можно и отдохнуть.

Люба неторопливо ходит по мастерской, рассматривая замершие скульптуры, напольные вазы, незатейливые горшки.

- Интересно тут у тебя, - она подходит вплотную и нервно теребит пуговицу на моей рубашке. - Ты почему больше не пришел ко мне? - Ее серые глаза многообещающе искрятся.

Я смахиваю со стола какие-то журналы и усаживаю на него Любу. Биологические процессы в нашем теле всегда опережают нравственные. Рука моя скользит по шелковой кофточке, затем находит Любину ногу и уже ничто не сможет остановить нас. Все-таки стол - эргономически правильно разработанная  мебель, особенно его высота.

- Приходи сегодня вечером, - Люба помахала мне рукой, - только не пей так много.

В постели Люба виртуозна и изобретательна: это хорошо налаженная природой и отрегулированная богатым личным опытом сексуальная машина. В ее скромном лингвистическом арсенале нет слова "хватит". Мужчины! Будьте осторожны в своих желаниях  - они, как правило, сбываются. Изможденный и расплющенный, я лежу  на кровати. В теле моем отсутствуют любые побуждения, даже мысли обходят стороной. В мою протянутую руку Люба вставляет рюмку коньяку и я выпиваю ее. Мир обретает кое-какие очертания и смысл. Закурив, я начинаю разглагольствовать о монополии одной женщины на свободу и физическое состояние одного мужчины - то есть меня. Но Люба понимает намек так, чтобы только насторожиться, но не настолько, чтобы понять его. Она перебирает  мои слипшиеся в любовном поту волосы и, как ей, видимо, кажется, ласково шепчет:

- Что ты еще хочешь?

Как раз в то время я начинал писать, но скромные литературные потуги не зависели от отсутствия вдохновения. Банальная нехватка времени, которое я щедро раздаривал женщинам, друзьям, частым застольям, по моему глубокому убеждению, была единственной причиной, оставившей изящную словесность без должного внимания. В эту вопиющую несправедливость я как-то посвятил Любу. На следующий день возле окна появился новый письменный стол, на котором сияла непорочной белизной пачка бумаги.

- Твори, - глаза ее сияют от счастья, - бери отпуск и пиши. Я целый день на работе и никто не будет тебе мешать.

Но лишь много лет спустя станет очевидным, только когда тебе мешают, ты можешь написать нечто стоящее, ибо стерильность антилитературна.

Необыкновенно трогательно Люба притворялась, что любит меня, хотя что может быть правдивей секса? Два тела танцуют, поют, обнимаются - это прекрасная симфония: нет нужды думать о реальности. Я не рассчитываю, что ханжи поймут меня, ибо понимаю их непонимание.

"А почему бы и нет? Попробую писать в покое и тишине", - подумал я, и уже утром лакированная столешница приятно холодила руки. "Заменяет ли разврат любовь? - размышлял я перед чистым листом бумаги. - Несомненно, нет. Но что же побуждает нас ложиться в постель с едва приглянувшейся особью альтернативного пола? Похоть? Распущенность? Инстинкт?" Я взял карандаш и, повертев его в руках, бросил на стол. Открыл холодильник и выпил рюмку водки. Затем, сев в кресло, продолжил свои размышления. Из песни слов не выкинешь, но можно выкинуть песню, то есть не заниматься сексом без любви. Такая нравственная позиция не каждому по зубам. Сознание мое, перетруженное столь пуританскими мыслями, вновь устремилось к холодильнику. Да, секс - это действо, на которое уходит очень мало времени, но создающее большие проблемы.

Звонок в дверь оправдал мои самые радужные предположения: это были мои друзья. Когда пришла с работы Люба, полемика наша достигла апогея.

- Когда секс потеряет свое значение, это будет великий день в твоей жизни.- Эдик, жестикулируя, ходит по комнате.

- Как гора с плеч, - посмеивается Дима.

- Все усилия здесь направлены на то, - я обвожу комнату рукой, - чтобы секс мне наскучил, - задетая бутылка падает на стол.

- Не помешаю? - тема явно заинтересовала хозяйку.

- Это мы о футболе, - Эдик наполняет рюмки.

- Понимаю, - Любино лицо выглядит несколько озадаченным.

Уже неделю продолжается моя творческая командировка в квартире у Любы. Все идет своим чередом: днем с рюмкой в руке я хожу вокруг письменного стола, затем в монументальной позе сажусь в кресло, проникаясь нешуточными замыслами ... и засыпаю до Любиного прихода. Ночью продолжается оголтелый секс, впрочем, я уже не особо разделял временные субстанции. Мое сомнамбулическое бытие, при котором вымысел становится реальным и дееспособным, а фантасмагорические, невероятные переживания вполне закономерны по своей сути, но никоим образом не желающие селиться на бумаге. Вдруг нашедшее облегчение привело меня на балкон, и я ясно ощутил, что хочу лишь одного - шагнуть вниз с высоты восьмого этажа. Движимые логикой запутавшегося человека, мы зачастую меняем наши планы и маршруты, а порой и попутчиков. Семидневный груз пороков тянул меня к земле, и не было даже времени спуститься на лифте. Человек - единственное из живых существ, которое само решает, от чего ему умереть. Севшая на перила балкона синичка стряхнула с меня оцепенение, и я бросился к входной двери.

VI

Я потратил столько лет на женщину,

которая никогда не была в моем вкусе.

Ж. П. Сартр.

У меня болит зуб. Если его не лечить, то пройдет за семь дней. Прибегнув к народным средствам - мучения отступят через неделю: сам проверял. Что я только не предпринимал: травами полоскал, старое сало прикладывал, дольку чеснока к запястью мостил - ничто не помогало, а к стоматологу идти страшновато. Друзья сочувственно крутятся вокруг меня и дают всевозможные советы.

- Ты влей в голову бутылочку водки и все пройдет, - советует Эдик. - Это убьет нерв.

- Кому влить? - стону я, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону.

- Себе, конечно, хотя б и я не отказался.

- Это убьет не только нерв, но и его самого, - предполагает Дима.

Следует добавить, что мы, как говорится, немного выпивали, а посему убеждены: боль физическую, равно как и боль душевную, можно вылечить водкой.

- Впрочем, ему и полбутылки хватит, - Репа находит выход из положения. Это Соломоново решение нравится всем, и его автор отправляется в магазин. Вскоре поллитровка оказалась выпитой, друзья мои обсуждают перипетии футбольного матча, а я, трезвый  до неприличия, с тоскливой обреченностью тяжелобольного меряю шагами комнату.

- Надо взять еще одну, - Эдик смотрит на меня с безграничной жалостью и с утиной грацией продвигается к двери. После очередной бутылки остатками разума я понимаю, что все-таки придется обратиться к стоматологу. В пивной,   куда мы попали вместо врача, по только нам понятной траектории, обнаружился Булат. В этом человек, татарине по национальности, сочетались интеллект, цинизм  и вожделение к спиртным напиткам - гремучая смесь, способная в беседе, споре, неординарной ситуации уничтожить оппонента. Он до такой степени не любил человечество, что даже никогда не бил людей, хотя и был первоклассным боксером. Булат их убивал. Словом.

Сегодня он навеселе. Опьянение, по сути своей, безлико и космополитично, и Булат отличался от нас тем, что в руках держал большущий арбуз.

- Куда овощ несешь, татарин? - Эдик забыл, с кем имеет дело.

В глазах  Булата сверкнули вишневые блики.

- Запомни, Репа, самый дешевый сорт гордости - национальная гордость. - Он опустил арбуз на землю. - Ты был под моим игом триста лет.

- Я?! - Эдик в негодовании упер руки в бока. Его пьяно качнуло.

- Твой отец или дед, какая в сущности разница?

- А как мы вам потом дали, - не унимался Репа, уже пытаясь показать, как это происходило.

Обитатели пивной заинтересованно посматривали в нашу сторону, ожидая продолжения Куликовской битвы.

- Вот Ваську ведем в больницу, - дипломатично вмешался в разгорающийся конфликт Дима. - Зуб у него болит.

- Боль - это песнь жизни, - буркнул Булат, но взглянув в мою сторону, примирительно добавил: - Болит, значит, живешь. - И окончательно успокоившись, сказал:

-  Я знаю один прекрасный рецепт от зубной боли, - он поднял арбуз и, вынув из кармана перочинный ножик, срезал его верхушку.   - Сюда, - Булат торжественно ткнул пальцем в мякоть, - надо вылить бутылку водки и все это скушать, - с видом знатока знахарских снадобий он осмотрел присутствующих.

Рецепт заинтересовал Эдика. Я  понял, что необходимо идти в поликлинику. Двигаться было трудно, но стоять еще труднее.

Во всех больницах пахнет одинаково - лекарствами и обреченностью, но наш запах оказался доминирующим над вековой традицией. Мы триумфально двигались по коридору. В холле жертвенно трепетали ожидающие приема собратья по несчастью. Дима уговорил Булата не портить арбуз и он нес его, словно на заклание. Увидев лица несчастных,   он стал отрезать доли и раздавать окружающим. Естественно, тем было не до деликатесов, и они отрицательно мотали головами. Булату же хотелось выполнить роль милосердца до конца, и наш друг с восточным упорством обходил всех страждущих. Вдруг он остановился и замер с протянутой скибкой злополучного арбуза. Перед ним сидела девушка с длинными черными волосами и, опустив голову, держалась за щеку. Булат что-то ей сказал. Лингвистические конструкции его речи были далеки от совершенства. Девушка подняла голову и слегка улыбнулась. Невероятно, но перед нами сидела модель испанского художника Гойи - Маха, - правда одетая, - с такой поразительной схожестью, что у меня  перестал болеть зуб.

Наши кресла в кабинете врача оказались рядом, и мы ободряюще кивнули друг другу. Врач укоризненно говорил мне что-то насчет спиртного, но я, остервенело сжав рукоятки кресла, ничего не понимал от страха.

Из коридора доносились отголоски спора главного врача и Булата.

- В России лекарь всегда больше, чем медик, и роль сострадания находится далеко не на задворках врачевания, - слышался баритон последнего. Он назвал доктора коллегой, и голоса смолкли.

Я первым вышел из кабинета и решил дождаться девушку. Друзья мои уже ушли.

- Вы всегда такие веселые? - поинтересовалась она, все еще держась за щеку.

- Я, наверное, был сегодня единственным, не проронившим ни слова. Да и лицо мое назвать жизнерадостным вряд ли кто решился .

От боли и страха опьянение мое улетучилось.   Настроение было скверным.   Ее звали Сашей Крольченковой. Она оказалась художницей, и я понял - знакомство не окажется банальным. Несколько часов мы гуляли по улицам, и выяснилось, что у нас немало общего. Как возникает продолжение знакомства? Совместные интересы, интеллект и темперамент - три кита, на которых в большинстве случаев возвышается ее Величество Любовь. Она заставляет людей со страстью отказываться от собственной свободы, подменяя ее романтическими рекомендациями. Это как в искусстве... Кто ты? Картина, художник или кисть? Когда они соединяются в единое целое, возникает творчество. Мы с Сашей читаем одни и те же книги, любим театр, а фильмы Тарковского, Феллини, Антониони смотрели по нескольку раз.                 Есть встречи, которые совершенно отбивают охоту заводить новые знакомства и уж тем более - очередной роман. Несколько месяцев наши отношения были платоническими и - удивительно, - нас это устраивало, и никто не настаивал на продолжении. Однажды Саша пригласила меня на ужин.   Накрытый стол венчала зажженная свеча - символ физической любви...

Ее волосы черным шелком взмывают надо мной, руки неистово сжимают мои плечи, она в страсти закусывает губы, тело обнаженной Махи соприкасается с моим - и остается одна ночь, и больше ничего... Вскоре проваливается в Абсолют и она. Возвращение в жизнь удивительно и ярко, ибо рядом картины, любимые книги и она.

Вскоре мы с Сашей стали жить вместе и пребывание рядом приносило одни радости. К нам иногда приходили мои друзья Эдик и Дима, но они поняли, что у меня сейчас совсем другая жизнь, и стали появляться все реже и реже.

Зашел как-то Булат, правда, без арбуза, но с бутылкой коньяка. Осмотрев скромное, но по нашему убеждению, очень уютное жилище, разлил коньяк по рюмкам и сказал:

- Ребята, не забивайте себе голову тем, что не имеет отношения к настоящему. Единственное реальное мгновение, в народе называемое "сейчас". - Закурив, он продолжал. - Как у вас в Библии сказано, - Булат торжественно поднял указательный палец, - Есть время разбрасывать камни и время собирать их. Когда-нибудь наступит изнурительная повседневность быта, с его отталкивающим консерватизмом, более того, - он рассмеялся и кивнул на меня, - Василий придет к выводу, что у соседки духи пахнут лучше, чем у Сашеньки. Но повторяю, разбрасывайте камни, пока в цене такие категории, как глупость, желание, радость. Правда, стоит отметить, что человеку не должно быть все время хорошо, иначе он будет нуждаться в услугах санитаров. - Булат, собравшись уходить, поднялся и поцеловал руку Саше. - Не относитесь  к моим словам слишком серьезно, равно как и ко всему в этой бренной жизни, ибо софизм и цинизм - это две стороны одной монеты, - он прикурил, и его палец снова назидательно устремился вверх: - фальшивой монеты...

Прошло четыре года. Как и все философы, Булат оказался прав. Мы с Сашей стали задерживаться на работе, и каждый из нас не утруждал себя  объективными причинами и, тем более, объяснениями. Я возобновил отношения с друзьями, хотя знал, что привычки, как правило, не меняются. Меняется лишь среда их обитания. Отправной точкой нашего разрыва послужил самый тривиальный факт, (впрочем, легко прослеживаемый) - у Саши появился мужчина. Он был маленьким и толстым, но это еще ни о чем не говорило: такой тип любовников, чтобы компенсировать "недостаток", проявляет изысканность в ухаживании и следует сему правилу всю жизнь.   Я его видел всего один раз, но когда он принес ей букет роз с блестящими бантиками, а затем усугубил свое положение, сказав, что его любимой певицей является Долина, стало понятно - этот парень обречен. Человек с хорошим вкусом должен избегать подобных казусов. Так оно и произошло, ведь она любит хризантемы и ромашки - конечно же россыпью. Что касается музыки, то Сашиным приоритетом - тогда, во всяком случае - не была примитивная попса, хотя только дураки и покойники не меняют своих убеждений. Кто знает: может сейчас, готовя суп с фрикадельками, она слушает Киркорова. Сегодня Саша живет с другим мужчиной. Этот человек всем рассказывает, что он художник. Мне доводилось видеть его картины, имеющие отдаленное сходство с наскальной живописью.

Мы с Эдиком идем по ночной улице. В руках у него початая бутылка вина.

- Василь, ведь правда, когда пьяный, то кругом очень красиво?

- Еще красивее, дружище.

На низком южном небе сгрудились малиновые звезды. Пронзительно пахнет цветущая акация. Так пахли Сашины волосы.

VII

Так ведет себя странно с крольчихою кролик,

Что кролиководы смеются до колик.

В. Набоков.

Я лежу в мастерской на диване, разглядывая на стенах надписи друзей. "Успех разлагает душу. Славик". Уж кто не должен беспокоится на сей счет, так это он. Есть люди, запрограммированные на неудачу. Славик в их числе. Он великолепный рисовальщик, неплохой колорист, но сюжеты его картин авангардны, если точнее - сюрреалистичны. Казалось бы, модное течение должно пользоваться спросом, успехом. Оно и пользуется. Но только у неплатежеспособной молодежи. Джинсовый контингент стоит в восхищении перед полотнами Славика, и, потягивая "Пепси", смачно сленгует на понятном лишь им эзоповом языке.

- Славик, ну напиши хоть раз "зеленку", бабок заработаешь, - советует ему Шурик, молодящийся седой художник, - а потом крась свои "сюры." "Зеленка" - приторно-пошлый пейзаж, особо пользующийся спросом у  новых русских и управленцев администрации города.

- Пробовал, - уныло отвечает Славик, - не помню точно, сколько сигарет выкурил, да сколько чашек чая выпил, - он сплюнул на окурок. - Проткнул я ногой этот холст.

- Ну и дурак, - резюмирует Шурик.

- Знаю, - вздыхает Славик, - только меня такая тоска взяла листочки выписывать, - он швыряет окурок и хмуро смотрит вперед перед собой. Это и есть его внутренняя истина, но как ни удивительно, она совершенно непонятна окружающим.

Мой взгляд ползет дальше по стене. "Живопись - это мышление цветом". Перл Вовы Суевалова. Он ярый конъюнктурщик, хотя и не пишет "зелень". Его тема - острова и море. Подает он свои работы в интересной интерпретации - с высоты птичьего полета. Скорее всего, он бы стал известным художником,   но ему мешает ... страх. Суевалов боится всего.   Он боится женщин, еще больший страх ему внушают мужчины. Уличные собаки для Володи сродни азиатам, которых Суевалов тоже боится. В жуткий трепет его приводит жара, ведь, по его словам, можно получить инсульт, зимой лютует эпидемия гриппа - он лучше будет есть без хлеба, но в булочную не выйдет. Вова боится бабочек, так как возможна аллергия, воду пить страшно - там вибрион холеры. Но больше всего он боится заказчиков и друзей: ведь они могут обмануть. Карлос Кастанеда говорил, что страх - наш первый враг, но Володя Кастанеду не читал, ему понятны лишь книги по теории живописи и детективы.

"Зря, ты, художник, мнишь, что своих ты творений создатель", - такое на стене мог начертать Шурик по прозвищу Богомаз. Лавры, которые он срывает, слегка покрыты дерьмом, несмотря на то, что он пишет иконы и картины на библейские темы. Живопись его сочна, реалистична, объемна. Шурик научился делать иконы "под старину" и отличить его работы от оригинала может только искусствовед. Одно время Богомаз манипулировал с "досками", выдавая их за подлинники, и продавал перекупщикам за немалые деньги. Разумеется, эта дешевая афера вскоре раскрылась. В результате Шурик остался без машины, дачи и пару недель пролежал в травматологии. Впрочем, заказчиков и сейчас у него хватает - тираж копий картины Крамского "Христос в пустыне" перевалил уже за сотню.

Зазвеневший над входной дверью колокольчик подвел итог моим размышлениям о творчестве коллег. Редкие часы мне удается побыть одному. Сменяя, а зачастую наслаиваясь друг на друга, мастерскую посещают друзья, заказчики, а иногда и случайные люди. Постоянное "броуновское движение" мешает работе, но порой появляется личность, и ты понимаешь, что ради нескольких часов полноценного общения готов терпеть постоянную суету. Легкое раздражение оттого, что меня побеспокоили, сменяется неподдельной радостью - перед моим взором предстала Света Победа - Светлана Владимировна  - как я ее величаю из глубочайшего уважения к ее персоне, несмотря на то, что мы пришли в сей мир примерно в одно и то же время. Если кому-то подходит фамилия, так это Свете. Она принадлежала такому типу женщин, которые редко бывают в покое. Кажется сам оптимизм - неделимый и целостный  поселился в ее стройном теле. Своих забот и проблем Светлане Владимировне недостаточно, и она, как правило, выбирает себе в попутчики человека, обремененного долгами, пороками, врагами, недугами и прочим негативным грузом. Исчерпав свои физические возможности, а вместе с ними финансовые и моральные запасы, Победа в итоге побеждает. Она, казалось, несет ответственность за все, что бы не случилось на свете. Из следственных изоляторов, онкологических клиник, филиалов Сбербанка выходят розовощекие от неуемной радости мужчины, дрожащими руками сжимая справку об освобождении, больничную карту с пометкой "здоров", или чек на необходимую сумму. Они, спотыкаясь, устремляются к Светлане Владимировне, но… она в них больше не нуждается,   выполнив милосердную миссию. Победа таким образом самоудовлетворяется. Добродетель ей заменяет эмоции, любовь, и, наверное, секс. Света всегда энергична, деятельна, потенциал ее неисчерпаем.

- Привет, Васенька, - непорочный поцелуй едва касается моих  губ.

- Чаю хочешь?

Света вопроса не слышит. Она расставляет стулья в один ряд.   Разбросанные на столе журналы складывает в стопку. У меня возникают опасения, что пропорции начатой скульптуры не устроят Светлану Владимировну, и сейчас она возьмет кусок глины.

- Чаю? - наконец она садится за стул. - Да, спасибо.

- Ну, скажи, что ты пришла просто так, и тебе ничего не надо? - я тешу себя надеждой о женском бескорыстии.

- О, как бы я этого хотела! - Света с минуту обдумывает смысл сказанного.-  А ведь правда, надо будет когда-нибудь просто прийти. Без всяких дел, - она мягким аристократичным движением ставит чашку на блюдце.

Несколько лет назад у меня со Светой был роман. Незавершенный роман...   В последний момент нас что-то остановило, и с тех пор мы относимся к друг другу, как брат и сестра. Троюродные...

- У меня к тебе дело, - Света перекладывает стопку журналов на другой конец стола. - Моя дочь желает поступить в университет, на художественно-графический факультет.

Мне становится все ясно, но я слабо защищаюсь.

- Там же подготовительные курсы есть и преподаватели хорошие.

- Неужели ты считаешь, что преподаватели подготовят ее лучше, чем ты? - перебивает меня Победа.

Кажется, я слегка кивнул.

- Я так и думала, что ты мне не откажешь. Спасибо, - Она чмокнула меня в щеку. - Ну, я побежала.

- Дочку-то как зовут?

- Дарья, - под перезвон колокольчика прокричала Светлана Владимировна.

Я смотрю на картину Воржева и пытаюсь понять ход мыслей автора. Зачастую  наше творчество пронизано логикой душевнобольных. И в этом нет ничего удивительного  - абсурдные невротические переживания, нередко настоянные на алкоголе, становятся единственно возможными и даже закономерными.   Художественный процесс должен проходить через невроз; если этого не происходит, то ни о каком творчестве не может быть и речи.

Я отодвигаюсь от картины на расстояние улетевшего от толчка окурка. Мастер! Его картины не поддаются внятным объяснениям и, скорее всего, в них не нуждаются. В годину великого саморастерзания художник создал свой мир, и шелест тополя на полотне очень значителен для автора, да и для зрителей, пожалуй, тоже. Покой и вселенская мудрость шествуют по холсту.

- Можно?

Я даже не услышал звон колокольчика. Передо мной не самый лучший образец куклы Барби - юное создание, едва ли достигшее совершеннолетия. Белизна кожи позволяла утверждать, что солнце - не самый лучший ее друг. Светло-песчаные волосы рассыпались по детским плечам, хрупким и угловатым. Голубые глаза с любопытством рассматривали меня из-за изредка хлопающих длинных ресниц. Влажные розовые губы расплылись в (так ей, видимо, казалось) вежливой удыбке.

- Я Даша. Мама сказала...

- Знаю, - не очень вежливо перебил я ее. - Ты принесла какие-нибудь свои работы?

- А у меня их нет.

"О, боже, мне придется учить ее заново", - подумал я.

-  Вы не беспокойтесь, я быстро научусь. Я...

Видимо она хотела добавить "Я способная".

Натюрморты, постановки, перспектива - как это скучно и элементарно. Все равно, что набираешь в рот воды, когда не хочется пить.

Даша действительно оказалась способной ученицей: рисунок и композиции давались ей довольно-таки легко. Но цвет...

- Ну что ты раскрашиваешь! - я начинаю злиться, - пиши мазками, лепи объем красками. Понятно? Не бойся цвета, ведь женщины лучше экипированы в творчестве, чем мужчины.

- Да...

Глаза-васильки с некоторым страхом смотрят на меня.

- Ты смелая? - я знаю, что такое шоковая терапия.

- Да, - страх расширяет ее зрачки до исчезновения бирюзы.

- Раздевайся, ты же смелая!

Секундное замешательство - и дрожащие пальцы теребят перламутр пуговиц. Шелк кофточки соскользнул на пол. Я взглядом, далеким от смущения, смотрю ей в глаза. Руки Даши по женской траектории оказываются за спиной - и бюстгальтер нашел соседство рядом с кофточкой.

Я невозмутим. Ученица моя поднимается и медленно расстегивает молнию на юбке.

- Достаточно, - но, пожалуй, я переиграл, - в глазах у девушки появляется дьявольский огонек. Юбка падает ниц - и Даша, перешагнув через нее, подходит ко мне.

- Я ведь смелая, правда? - голос ее дрожит. - А вы смелый?

Она обхватила мою шею руками и поцеловала в губы. Поцеловала крепко, до соленого привкуса во рту.

Мои ладони коснулись ее спины. Объятия наши сомкнулись и... Господи! Дверь-то открыта...

Я пытаюсь высвободиться, но скорее всего, это лишь попытка утихомирить совесть - люди, не имеющие твердых убеждений, не способны долго сопротивляться. Алое солнце желания ослепляет глаза, разум мой мгновенно превращается в оранжевую точку, устремившуюся куда-то вниз.

Я сижу в кресле и курю. Только сигарета может спасти меня от замешательства. Даша не спеша оделась и как ни в чем не бывало снова взялась за кисти. Лиловые цвета, сражаясь с пурпуром и едва пуская на границу немного кобальта, создают в смешении своем изумительное сочетание, имя которому гармония. Вы не можете желать этого. Нечто такое, что находится за пределами вашего желания, и если вы стараетесь вызвать вдохновение или любовь, попытка будет ничтожна и смехотворна.

Успехи Даши в ученичестве были пропорциональны количеству занятий любовью. Вскоре мои позывы к самобичеванию улетучились и единственное, чего я боялся, так это влюбиться в мою ученицу. Разницу в возрасте я не ощущал, скорее всего, Даша тоже. Постепенно между нами возникла некая идиллия: мы вместе обедали, ходили на пляж и допоздна задерживались в мастерской. Однажды ночью Даша пришла ко мне домой.

- Что-нибудь случилось? - испуганно спросил я, кутаясь в простыню.

- Да, случилось: я соскучилась, - ответила она, поспешно сбрасывая с себя платье.

Воспоминания о молодости порой приводят в отчаянье, и я понял, что пора уходить. Если хотя бы иногда чувствуешь себя дураком, то, скорее всего, так оно и есть. Я стал привязываться к этой девочке, мне порой ее не хватало, более того - я познал муки ревности. Роль Гумберта меня явно не устраивала. А если узнает Светлана! Я стал обладателем лишь двух состояний - опустошенности, когда Даши нет рядом, и искренней радости, преисполненности  обладания ею.

Однако все решилось само собой.

- Ты умничка, Васенька. - Светлана Владимировна передвигает стулья. - Ее живопись и рисунок, - она кивнула на Дашу - ну, скажем, вызывают оптимизм. Да и другая она стала. - Света задумалась, подбирая слово, -уверенная, что ли. Влюбилась в тебя, наверное, - в углу ее улыбки сверкнул золотой зуб.

- Мама! - Даша шутливо топнула ногой.

- Послезавтра едем в Питер, поступать в Мухинское. - Света ласково потрепала дочь по щеке.

- В "Муху"? - я в изумлении уставился на Светлану Владимировну. - Да ты знаешь, какой там конкурс?! - подсознательно я противился, чтобы Даша уезжала.

- Ты, видимо, забыл, с кем имеешь дело, - Света приняла монументальную позу.

Когда они вышли из мастерской, я закурил  и стал рассматривать рисунки моей ученицы. Непреодолимая тоска завладела мной. Зазвенел колокольчик, и в комнату вбежала Даша. Она обняла меня и поцеловала. Крепко, до соленого привкуса во рту.

- Не грусти, я скоро вернусь.

Даша сейчас замужем. Я иногда бываю у нее в гостях. Когда муж на охоте.

- Эх, пристрелит он когда-нибудь вас, - вздыхает Репа. - Одним патроном.

VIII

В женщинах я вижу партнеров своеобразной игры,

в которой они, якобы, защищают свое целомудрие.

Камю.

Осенний парк пригорюнился. Прыгая с ветки на ветку, истошно кричат вороны. Упавшие листья отдают медью и вспыльчиво шуршат под ногами. Заглядывая под скамейки в надежде найти пустую бутылку, прошел сгорбленный бомж с морщинистым лицом от частых гримас страдания. Кому-то одиночество несет боль, страдания, тоску, ностальгию по счастливой семейной жизни. Сытый ужин, совместный просмотр постылого телевизора, двуспальная кровать, все реже становящаяся ложем любви, изредка визит в гости, еще реже - в театр. Придуманные конфликты - как правило, разрешимые, причем, одни и те же. Традиционный нехитрый выбор: семья, дети, успех на службе, благочинная  кончина. Альтернатива: Одиночество. Но оно не каждому по зубам. "О, одиночество! Как твой характер крут..." - стенали даже мощные личности. Пусть ты один, но не забывай, что жизнь - это улыбка, даже если по щекам текут слезы. Одиночество также - это достаточно значительные мысли, это покой, мудрость. Возможность творить, в конце концов. Обстоятельства происходят с тобой лишь так, как ты их воспринимаешь, ибо природа действия не меняется - все зависит от наших ощущений. Воспринимаю я их сейчас плохо - мне не пишется, не лепится, не любится. Строящиеся предложения оказывают физическое сопротивление, и глаза болят от снежной белизны бумаги, не тронутой прикосновением пера. Глина - рыхлая, либо слишком вязкая - угрюмо темнеет в углу мастерской. Она чересчур холодна и прикосновение к ней неприятно. Состояние влюбленности покинуло меня, и я начинаю понимать, что человек без любви - будто покойник в отпуске.

Липкое течение депрессивных мыслей прервала забавная картина: девушка, пытающаяся увесистой палкой сбить шишки с елового дерева. Не проделав и половины пути к желаемой цели, ее орудие плюхается на землю. Намерение девушки тщетно, но она не прекращает попыток. Не говоря ни слова, я поднял палку и запустил ее в гроздь шишек. Презрительно просвистев, палка затрепыхалась в ветвях и намертво в них застряла. Я виновато глянул на девушку. Карие глаза озорно улыбнулись. Она была одета в белый спортивный костюм, кроссовки. Льняные волосы рассыпались по плечам. Глаза цвета умбры подчеркивали белизну кожи. Похоже, я ожил, ибо идущий в одну сторону очень быстро утомляется. Осмотревшись по сторонам и не увидев больше палок, я снял куртку и попытался залезть на дерево.

- Что вы, не надо, - засмеялась она.

Но надо же было ее хоть чем-то удивить. Цепляясь за сучки и ветки, я добрался до злополучной палки и сбил ею несколько гроздей шишек. Они сухо застучали по земле, и девушка принялась собирать их в пакет. Я слез с дерева и, надев куртку, нарочито официально представился ей.

- Людмила Димитриевна, - делая именно такой акцент на первом слоге отчества, снова улыбнулась она улыбкой искренней, доброй, лучезарной - так радуются хорошие люди. Мы не спеша пошли к выходу из парка. Я знаю о чем говорить с женщиной в начале знакомства. О ее работе - она оказалась учительницей - о моде, о природе. Ни в коем случае нельзя затрагивать темы любви, политики и экономики. Неспешная беседа о сиреневых закатах, входящих в моду сумках от Версаче, да тотальном введении в школах компьютерных классов - этих тем как раз хватило, чтобы дойти до трамвайной остановки.

- Шишки-то вам зачем? - праздно осведомился я.

- Я из них композиции по флористике делаю, - ответила она.

Мой еще более заинтересованный взгляд смутил Людмилу Димитриевну. Попрощались мы очень трогательно, и она дала мне свой домашний  телефон.

Мой кризис пробуждения канул в лету. Глина стала теплой и пластичной, листы бумаги, наполненные словами, деловито зашуршали у меня в руках. "Ни дня без строчки", - это явно не мой тезис. Я всегда чего-то жду, наконец, Оно приходит, и вскоре начинаешь слышать голоса и пишешь под диктовку. Только надо обязательно дождаться. Писать и писать надо, когда уже не можешь терпеть. Остается только определить ту неуловимую грань, где кончается вдохновение и начинается лицедейство от литературы. Многие писатели, увы, этого не замечают. Мы хвалим сочинителя за хороший рассказ, колоритную повесть, за ставшую бестселлером книгу... Не рано ли? Прежде чем хвалить человека за то, что он хорошо ныряет, надо подождать, пока он вынырнет.

Позвонить Людмиле Димитриевне у меня почему-то не получалось - то я был слишком занят, то Эдик с Димой нанесли мне визит, и было уже не до звонка. Когда же я созрел для разговора, оказалось, что бумажка с номером телефона утеряна. Конечно, это меня расстроило, но о суициде я не думал, хотя вспоминал о ней довольно-таки часто, судьба же уготовила мне один из редких подарков, которых от нее уже не ждешь. Серый унылый день перечеркнут косыми линиями дождя. Капли уже который час монотонно стучат в окно. Глина с покорностью рабыни прислушивается к моим пальцам, выполняя мой нехитрый замысел. Скрипнула отворяемая дверь. Кого же нелегкая несет в такую погоду? Скорее всего, даже собаки сидят подле своих хозяев... Отряхивая капли с зонтика, передо мной стояла Людмила Димитриевна! Больше я удивился бы лишь сборной России по футболу, попавшей на чемпионат мира. Судя по ее удивленным глазам, эта встреча не была запланированной.

- Меня с Арбата сюда художники прислали, - она словно оправдывается. - Мне керамика нужна.

Никому не сломать горячий, размашистый ритм судьбы. Случайность, или случайная закономерность? Мы пьем крепкий чай и, перебивая друг друга, говорим о том, что каждый из нас часто вспоминал нашу первую встречу. Несколько часов пролетели незаметно, и я, проводив Людмилу Димитриевну через весь город, до самого дома, возвращаюсь в мастерскую. Радостно хлюпая по лужам, подставляя лицо колючему дождю, я чувствую, что влюбился.

Каждый вечер звоню ей домой, и палитра нашего разговора весьма разнообразна: музыка, спорт, искусство. Большинство женщин любят смотреть мексиканские и бразильские сериалы - роскошное зрелище для домохозяек. К сожалению, Людмила Димитриевна оказалась из их числа. Правда, недостатки  возлюбленных кажутся нам ничтожными и незначительными. Я несколько раз беззлобно подшучивал по этому поводу, но она с невозмутимостью философа продолжала сопереживать героиням "мыльных опер". И - о Боже! - ей нравилась певица Бритни Спирс. Полагаю, это был всего лишь популистский шаг перед ее учениками, ибо как может нравиться коротконогая простушка с лицом торговки,   в незамысловатом танце топчущаяся на месте, словно ей нестерпимо хочется "по-маленькому". Что касается пения, то убежден: в любом районном клубе подобных спирсок отыщется не менее восьми. Налицо удачная продюсерская работа - антропологически незатейливая девушка из толпы с более чем заурядным голосом делается "звездой".

Она такая же, как и ты, чертовски популярна, и неважно, что нет голоса и внешность, мягко говоря, желает лучшего. Аргумент в защиту Бритни Спирс у Людмилы Димитриевны был весьма убедителен: "А мне нравится".

Это были самые главные "недостатки" моей возлюбленной и воспринимал я их с мужской снисходительностью. В остальном все у нас было прекрасно. Мы ходили в театр, на концерты, часто гуляли в парке, где  встретились. Отношения наши оставались чисто платоническими.

Однажды мы пошли в гости к моим друзьям, где засиделись за рюмкой коньяка до позднего вечера. Когда я довел Людмилу Дмитриевну до ее дома и стал прощаться, она воспротивилась.

- Я тебя никуда не отпущу. Ты живешь на другом конце города, а уже полночь.

Ее предложение оказалось более чем заманчивым, и я не стал сопротивляться. Но ожидания мои не оправдались. Она постелила мне на диване, а сама ушла в спальню. В эту ночь я, наверное, мог убедить кого угодно и в чем угодно, но только не Людмилу Димитриевну. Лишь безнадежные кретины хотят доказать свою правоту женщине и взывают к ее логике. Оказывается, отсутствие логики - тоже логика, только женская.

- Понимаешь, нет никакой нужды скрывать секс за чарующим словом "любовь". Нет необходимости создавать вокруг него романтический ореол. Секс с любимым человеком сам по себе прекрасен, - для большей, как мне казалось, убедительности я размахиваю в темноте руками. Но дверь в спальню неприступна и молчаливо белеет в сумраке комнаты.

Утро оказалось мрачным и неуютным. Сильно болела голова.

- Пива бы, - предположил я. Но мой намек остался без внимания.

- Ты вчера много цитировал Хайяма и Довлатова, - Людмила Дмитриевна налила мне кофе. - Я вижу, твои гимны рюмке основаны на глубоком - до дна - знании предмета.

"Ну только этого мне не хватало", - тоскливо подумал я.

- Нет, я не настаиваю, но...

Мы проговорили часа три. О любви, о безнадежности, о безнадежной любви, о совокупности не сделанных, благодаря выпивке мелочей, определяющих крупные неудачи. Более двадцати лет меня упрекало бессчетное количество людей в этом пагубном пристрастии. Людмиле Димитриевне хватило несколько часов. Эта женщина приоткрыла дверь в иной мир. В последствии оказалось, что не пить так же хорошо, как и пить.

Кулек, который я держал в руках, улетает в кусты и, обняв Людмилу Димитриевну, я целую ее в губы, в широко раскрытые, счастливые глаза. Искрящийся на солнце снег падает с ветки прямо на голову. Мы смеемся. Жизнь подошла ко мне вплотную, и я хочу протянуть руку, чтобы до нее дотронуться. Пальцы путаются в волосах моей возлюбленной, пахнущих морозом. Я, закрыв глаза, губами прикасаюсь к ним. На женском волоске, ежели он с хитрой петелькой, можно водить кого угодно. И человек, которого ведут, никогда не будет сопротивляться, чтобы не порвать этот мудрый поводок любви. Лучшее в нашем мире - беспечальное, спокойное существование рядом с любимой женщиной. К чему утомлять слабую душу расчетами вечности? Вернейшее средство не быть несчастным - не требовать большого счастья, и главное - не желать его. Оно придет само и так же незаметно исчезнет. "Есть время разбрасывать камни и время собирать их".