Транзитные попутчики рассказ (Эротические рассказы)

До отхода скорого оставалось уже менее получаса, а я всё ещё был без билета. Командировку мне подсунули неожиданно, но я всё же успел позвонить домой маме, и она приготовила мне, как у Зощенко, дежурную курицу, помидоры, крутые яйца и соль – непременные атрибуты железных дорог Советского Союза.

Все мои переговоры-уговоры с кассовым окошком закончились полным фиаско: «Мужчина, я же вам русским языком объясняю, что билетов нет». «Мужчина, не суйте мне никакие ваши шоколадки! » «Мужчина, я вам говорю, или нет? » «Мужчина! Отойдите от окошка! Не мешайте другим гражданам! ». Я оглянулся: рядом никого не было. Да, комментарии  были излишни, и  я, грешным делом, подумал: наверное, у неё нет мужа  – такая злыдня. Я с ужасом представил, как в Москве мне ещё предстоит компостировать свой транзитный билет . Оставался последний шанс, – идти к начальнику вокзала. На счастье он оказался нормальным мужиком, и та же зануда буквально через пять минут спустя уже оформляла мне билет в «СВ». Что Бог ни делает – всё к лучшему, – подумал я, уже предвкушая, как отосплюсь в комфортной обстановке.

Романтика железной дороги! Что может быть прекраснее! Хотя частые командировки и могут отбить всякую любовь к этому виду транспорта, но мне это не грозило. Сколько раз при приближении летнего периода я мечтал залезть на верхнюю полку купе, вкусить этот неповторимый вагонный запах: терпкую смесь часто сменяющихся пассажиров с уникальным запахом растапливаемого брикетами вагонного титана. А что может быть романтичнее и, по каким-то неведомым законам, мелодичнее перестука колёс! А этот маленький букетик дорожных стаканов в подстаканниках, с побрякивающими ложками, в руках проводницы! А этот чай, по городским меркам весьма жидкий, и традиционные брикетики сахара в обёртке «Аэрофлот», которые почему-то всегда находишь в карманах пиджака по возвращении домой!

Поездка в поезде! Она всегда предполагает новые впечатления, новые знакомства с неизвестными доселе людьми, такими разными: то вздорными и капризными, то сердобольными, доброжелательными, то замкнутыми и угрюмыми, то весёлыми…. Этот ряд можно было бы довести до числа, почти равного численности нашего населения. Но на этот раз вагон «СВ» мне, кажется, сулил одиночество, или в крайнем случае случайное знакомство в коридоре с каким-нибудь приглянувшимся мне собеседником, или собеседницей.  

Дорога! В любом случае это интересно и романтично! А я всегда оставался неисправимым романтиком. Путешествуя в поезде, я особенно любил смотреть из открытого окна вагонного прохода в даль, когда рельсовая река делала изгиб, и впереди открывалась панорама железнодорожных сигнальных огней.

Меня гипнотизировали эти ярко зелёные, красные и, в особенности, космическо-синие горящие огни семафоров, почему-то всегда будящие во мне острое, щемящее воспоминание о светящихся в яркий июльский полдень васильках. Я наслаждался при виде, как эта огромная железная стрела, под названием –  состав, пыталась пронзить их в вихревых потоках несущегося на встречу ветра, но промахивалась, и они, как упавшие на пол бусинки, исчезали где-то позади, закатывались в недоступную взорам бездну.

А бесшабашные перроны ночных городов! Это что-то! Днём они выглядят совсем по иному: они суетливы, но всё же целеустремлённы, они как разворошённый муравейник, где в, на первый взгляд  хаотичном, движении просматривается убийственная логика миграционных законов. Другое дело ночные перроны. Они именно бесшабашны своей неспешностью, своей уверенностью, что никто не оттолкнёт вас от этих заветных железных трёх ступенек, которые через короткое время унесут вас, вместе со всеми вашими манатками и мыслями в придачу, в неизвестность, а может быть, наоборот, к самой, что ни на есть конкретной цели. И когда поезд, неожиданно для вас, останавливается на одном из таких перронов, вы уже никуда не спишите, а чинно, взяв кошелёк, направляетесь к дежурному ларьку за бутылочкой старого, доброго жигулёвского пива, или булочкой к чаю, почему-то  твёрдо  зная, что ваш поезд без вас никуда не уедет….

Бронированный вагон не спешил заполняться. Место напротив оставалось пустым. Сладко зевнув, я начал распаковываться. В тот самый момент, когда я натягивал спортивный костюм в купе постучались. Я попросил подождать, и уже через секунду, переодетый, открыл дверь. В дверях стояла молодая и сразу мне понравившаяся девушка. Разрешите? – спросила она, делая шаг внутрь купе. Прошу вас – опешил я.   Кажется, я не ошиблась? Это ведь седьмое купе? – она явно смущалась, – вы знаете, в кассе не было билетов и …. Она запнулась. Вы не станете возражать? – и в её глазах я прочёл всё: и то, как она слёзно вымаливала зануду продать ей хоть какой-нибудь билет, и то, как она имела нелёгкий разговор с начальником вокзала, и то, самое, на мой взгляд, трогательное, что я ей, по-видимому, тоже понравился. Я, всё ещё находясь в некотором замешательстве, начал как-то несвязанно лепетать, что в целом я не против, но не будем ли мы стеснять друг друга, одновременно, тем не менее, рассматривал попутчицу.

Бросив беглый взгляд на нижнюю половину, настолько беглый, на сколько это позволяют правила хорошего тона, я воспринял только то, что на незнакомке была джинсовая юбка и у неё были стройные ножки. Информация была исчерпывающей. Переводя взгляд вдоль туловища в направлении лица, я получил ещё более исчерпывающие сведения, и тут увидел, что она впилась в меня глазами. Во мне что-то защемило. Наступил момент обоюдного гипноза, во время которого я чётко увидел завитки на её смугловатом, но удивительно нежном лбу, которые являли собой прелюдию русоволосого пучка заплетённой сзади косы. Также чётко запечатлелись во мне её пухлые, со смешинками по уголкам, губки. Губки, которые присущи тому загадочному возрасту, характеризуемому как переход от состояния девочки-девушки к состоянию девушки-женщины, состоянию ещё не развращённости, но уже зацелованности и эротической зрелости. Но  эти все детали запечатлелись моим взглядом в молниеносном движении, а главное – главное заключалось в её глазах. Говорить о них много и красочно – значит испортит всё дело. Поэтому я охарактеризую их одним словом, они были: с чертовщинкою.

Выйдя из этого минутного оцепенения, и явно порозовев, мы как-то расслабились и уже более непринуждённо    стали   бросаться   друг   в     друга всякими дежурными, абсолютно ничего незначащими фразочками. И как-то и не заметили, что поезд-то уже давно мчал «на всех парах». Мимоходом взглянув в окно, я увидел столь любимые мной васильковые огоньки пригородных семафоров. А махина-стрела всё набирала и набирала обороты.

Закончив все традиционные для купейного состояния приготовления, мы сели напротив друг друга, и опять наступила та пауза, когда хочется что-то сказать, но ничего подходящего на язык не приходит. И всё-таки я первым прервал молчание: помощь неожиданно пришла ко мне из самого прозаического места – из желудка. Я вдруг почему-то остро почувствовал запах маминой курицы, перемешанный с ароматом надкушенного желтка, которые до этого момента терпеливо ждали расправы над собой в глубине моего элегантного чемоданчика. На моё предложение перекусить девушка опять засмущалась, и я сразу же догадался, что у неё ничего с собой нет. Я энергично разложил походный провиант на столике, и беззвучным, но очень выразительным жестом, не терпящим возражений, пригласил попутчицу к трапезе. Ей явно нравилась манера моего поведения, но всё же тень какой-то натянутости ещё витала между нами.

Курица, помидоры, яйца и своевременно поданный, тот самый, не городских стандартов чай планомерно исполняли свою благородную миссию. Наши желудки, равно как и наши души, по мере заполнения, постепенно оттаивали и взгляды, которыми мы обменивались, стараясь чтобы они не сталкивались между собой, становились всё более замедленными и наконец столкнулись окончательно. Все имеющиеся в моём арсенале мужские достоинства начали медленно приходить в движение. Это было сказочное чувство. Мы так и не узнали имён друг друга, в тех несложных фразах стараясь не употреблять даже местоимений. Но видимо наши флюиды, с самого начала вошедшие в роковой, и одновременно счастливый для обоих резонанс, сделали за нас то нелёгкое дело, которое так искусно исполняет в классических фильмах начала века Великий Немой.

Неожиданно в купе кто-то постучался. Это была проводница, принесшая нам постельное бельё. Как некстати, – подумал я, одновременно расплачиваясь за оба комплекта: проводница вскинула удивлённый многозначительный взор. Попутчица моя в это время отвернулась к окну, рассматривая еле уловимые ночные силуэты статистов – «железнодорожных сторожей», которые днём так мило и обыденно мелькают за окнами перед вашими глазами. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и проводница в манере, свойственной категории работников сферы обслуживания, «грациозно» удалилась, почему-то напомнив мне уходящего с арены верблюда.. Бельё было влажным и довольно неприятным на ощупь, но к удивлению достаточно чистым.   Трапеза по застилке полок вернула нас к исходному положению вещей, но, как оказалось, лишь на непродолжительное время.

Ключом к развязке затянувшегося, но так приятно меня взволновавшего молчания стал её неожиданно вырвавшийся на волю смех, естественным поводом которому послужила «грациозность» проводницы. Нет, ни в коем случае не подумайте, что это был смех какого-то психологического надлома, или какого либо другого «криминального» свойства. Это был дивный смех родниковой воды. Я мгновенно понял, да нет, не понял, а почувствовал   подсознательно,    что  она  всё  великолепнейшим     образом поняла, прочувствовала, оценила и приняла. Я восхищался этой девушкой. Во мне происходили видимо те же процессы, и я «прыснул» ей в ответ. Мы расхохотались тем самым волшебным смехом искренней взаимности.

Несколькими минутами позже мы уже слились в неподдающемся описанию поцелуе. Я машинально щёлкнул затвором дверного запора. Она не возразила. Поезд на всём ходу врезался в темноту….

Эта темнота, эта фея-ночь, также не поддавалась традиционному осмыслению. Но мой затуманенный   колдовскими   вожделениями     мозг успел запечатлеть упругость форм как с моей, так и с её стороны. Эти три упругие точки, как накоротко замкнутые  провода трёхфазного высоковольтного напряжения, сожгли все имеющиеся в запасе предохранители, и уже не стало ни электрика, ни возможностей, чтобы починить напрочь выведенное из строя электрооборудование.

Фея-ночь оказалась действительно волшебницей. Та эластичность, с которой она манипулировала нашими движениями, те ночные шёпоты, которые она создавала своим сказочным плащом, в сочетании с ритмичным перебором колёс по хрящевидным суставам железнодорожных перегонов, на манер искусных  массажистов, сделали её не просто в высшей степени блаженной, а незабываемой. Своими губами я чувствовал те, вскользь замеченные мной при беглом знакомстве, смешинки в уголках её губ; я чувствовал, как затаившаяся в её глазах чертовщинка искрами пробегает по, не до конца сгоревшей ещё, электропроводке до наших конечностей и вновь, замкнувшись  нашими лодыжками, возвращалась вверх по течению...

И состоялась ночь!......

Утро постучалось неожиданно резко и неприятно. Мы оказались снова незнакомы. В коротких взглядах, которые я бросал на свою попутчицу, я успевал заметить тот огромный рюкзак обиды, который к утру кто-то всё же  одел ей на плечи. Это была обида на жизнь. Это был выход из шокового состояния, после того как электромонтёр, отыскавший в своём хозяйстве нужные детали, восстановил работу электроподстанции. Я успел заметить переполненные водой плотины в её глазах. В ответ на всё это во мне вдруг поселился неподъёмной тяжести булыжник, который начал распирать меня в сторону груди, позвоночника и вверх, под горло, под кадык, сделав мою речь такой же каменно-булыжной.

Говорить не хотелось, так как и так всё было ясно: нашему роману приходил окончательный и бесповоротный конец. И не потому, что мы,   так неожиданно влюбившись друг в друга, как неожиданно купающийся нащупывает ногой под водой обрыв, понимали, что развязка рано или поздно должна была состояться, а потому, что у каждого из нас был уже давным-давно определённый за нас рельсовый маршрут. Перейдя на «Вы», я спросил: куда Вам? На юг, к тёте, отдыхать, сессия закончилась, – то ли прошептала, то ли выдохнула она в ответ. И снова пошли какие-то дурацкие, неподдающиеся здравому осмыслению дежурные фразы, в конце которых мы всё-таки обменялись координатами, отчётливо понимая всю трагикомичность этого действа.

Дороги, которые не мы выбираем!...

Из командировки я возвращался в подавленном состоянии. При сложившемся раскладе меня уже не радовали протыкаемые семафоры, нанизываемые в бусы огни больших и малых ночных перронов. Коротенькая командировочка пролетела как невразумительный  сон.   С билетами обратно уже не было особенных проблем: все мигрировали в противоположном направлении – лето! Но, тем не менее, поезд был, что называется битком, и как всегда был переполнен разговорами.

Я не обращал на них никакого внимания – я всё ещё оставался под впечатлением….

6-8  января 2001 года