Среднестатистический процесс подъема

Зима нагрянула внезапно, просто сыпанула с утра в мое не выспавшееся плохо выбритое лицо холодной и крупной снежной крупой. Ветер был быстрым и пронизывающим, ледяные крупинки с остервенением вгрызались в щеки и глаза, поэтому я шел, закрыв их, и лишь изредка открывал на долю секунды,   чтоб не врезаться в дерево или еще куда. Проходя мимо забора детского садика, в котором мне пришлось побывать 15 лет тому назад, я почему-то представил, как натыкаюсь лицом на сетку из проволоки и как физиономия моя становится в клеточку. Маразм, правда?

Дневниковая запись номер 666: милый дневник, ну что за бред, вчера вечером я был почти счастлив, а сегодня утром мое настроение настолько отвратительно, что хочется встретить американца, обязательно негра? Но только послабее, чтоб сдачи дать не смог.

Конечно! Первым, с кем я пообщался с утра, был мой маленький друг, он почему-то решил, что мне есть, чем его позабавить, и вовсю торчал. Сквозь сон решив, что неплохо было бы начат день, приласкав себя, я стал удовлетворять его прихоть, но, привыкнув делать это медленно и расставляя точки над I, не успел. В комнату нагло ввалилась мать, включила свет и прервала меня объявлением, что-де вставать пора, и пришлось делать все по быстренькому, да еще и прислушиваясь к звукам шагов в коридоре. Память невольно перенесла меня на 10 часов назад, навстречу мягким прикосновениям ее ласковых губ, на мгновение воспроизвела чуть кисловатый вкус и божественный запах ее бутончика, шершавое прикосновение к нему, нежно розовому и влажному, покрытому жесткими, только начинающими отрастать волосками. Тело мое вытянулось в сладкой истоме, шея запрокинулась далеко назад, глаза закрылись, а губы вытянулись в подрагивающую трубочку, словно пытаясь сквозь несколько десятков километров пространства приблизиться к ее губам и поцеловать их, но в комнату вновь вошла мать и объявила, что я уже 20 минут валяюсь и что уже, наверное, опоздал в институт. Я автоматически проклял и маму, и институт, и утро, и начальника, и вообще всех пидарасов, потом с опаской высунул ноги из под одеяла и дотронулся до холодного пола, и мечты вновь вытеснили из моего еще не проснувшегося мозга все мысля о маме, институте и грязных пидарасах. Мои уста снова целовали ее мягкие стройные ступни, самое, пожалуй, совершенное творение бога и природы, ласкали сначала розовую пяточку, потом, медленно поднявшись по внутреннему своду, останавливались на каждом пальчике, обнимая, обволакивая и согревая, а язык шаловливо щекотал, плясал между пальчиками. Ее ступни еле уловимо пахли потом и обувью, и это меня особенно заводило, я медленно обнюхивал их, целуя и наслаждаясь мягкостью и гладкостью, пытаясь вновь почувствовать его, и он то появлялся, то исчезал, словно тусклая звездочка, мерцающая среди великого множества прочих на ночном куполе. Я обожал их, будучи, наверное, законченным фетишистом, что меня не только нисколько не смущало, но и возбуждало еще более, и видел в ее глазах нежность и еле заметную усмешку. Зайдя в комнату, мама так и застала меня, сидящего на диване и, вперившись в пустоту, мечтающего о том, как ласкаю ступни своей подруги. Последовал ряд возбуханий и сообщение о том, что теперь-то я точно опоздал, и только после этого меня, матюкающего почти вслух весь мир и, конечно, гнусных пидарасов, хватило на то, чтобы наконец подняться, одеться и, не жравши, выбежать из дома.

Забор детского сада кончился, одна из летящих крупинок попала мне в глаз, и я обозвал ее бл___ю. «Боже, как же я был бы счастлив просыпаться рядом с моей Алсушкой каждое утро!! » - подумал я, еще и не предполагая, что через 15 лет буду думать о том, как бы избавиться от «своей Алсушки»…