Я любила его

Я любила его. Это было непостижимо…

Я вовсе не находила его красавцем. Он был высок, смугл и худощав. Если бы не нечто неуловимо приятное и глубокое в его глазах, его лицо казалось бы совершенно невыразительным и усталым. У него были неправильные, несколько размытые черты: небольшие глаза, не четкие, высокие брови, приплюснутый нос. Он носил длинные волосы, и не вставлял выбитые передние зубы, а его руки, грудь и живот – сплошь покрывали шрамы. Он предпочитал простоту и лаконичность в одежде и в быту, хотя обладал изысканным вкусом и при желании мог блеснуть галантностью и прекрасными манерами.   Его речь прямо отражала его мысли, была логична и последовательна. Он предпочитал говорить испитым грубым голосом и картавил. Он не имел ни голоса, ни слуха, но играл на гитаре и любил петь песни, невыносимые для моих ушей, слова которых не знал. Порой он был благороден,   смел, и отчаян, а порой груб, низок и пьян как сапожник. Я вспоминаю трогательные подарки и его бесхитростный и мужественный взгляд на события; его цинизм и нелепые выходки удивляли и заставляли задуматься, и я, порой, слишком хотела влепить ему увесистую оплеуху; но вдруг, то ли при мысли о том, что его можно ударить, я думала о его проницательной беззащитности, об уродливых шрамах, которые мне хотелось целовать, и погружалась в отчаяние и ненавидела себя за собственную слабость. Я томилась по нем. Я представляла, как обнимаю его тело, целую щетину небритых щек и растворяюсь в нем. Я хотела его.

Когда-то я представляла себе любовь как блаженство, которое охватывает и превращает весь мир в весенний сад; я ожидала несказанного счастья, но то, что я чувствовала, вовсе не было блаженством; меня мучил душевный голод, неутолимая тоска, горечь, какой я еще не испытывала никогда. Я хотела вспомнить, с чего все это началось, но не смогла. Я только знала, что всякий раз, когда его видела, у меня сжималось сердце, а когда он приходил и заговаривал со мной, как-то странно перехватывало дыхание. Стоило ему от меня уйти, и я была глубоко несчастна, но когда я видела его снова, мной овладевало отчаяние.

Я лежала в постели как побитая собака. Я не знала, как вынести эту нескончаемую душевную муку.

Но все же, я не спешила покоряться пожиравшей меня страсти. Я знала, что все человеческое преходяще и потому рано или поздно всему должен настать конец. На это я возлагала все свои надежды. Любовь точила меня как червь, высасывала все жизненные соки; она поглощала все мое существо целиком, не оставляя других радостей и интересов. Прежде, меня восхищала изящная гармония весенней природы, и глядя на ветви какого ни будь дерева, тонко вычерченные в небе, словно на японской гравюре, я предавалась созерцанию изменчивой красоты, и небо рождало в моей душе светлое настроение. Но теперь, красота потеряла для меня всякий смысл. Когда его не было рядом, я становилась мрачна и беспокойна и спрашивала себя, смогу ли наслаждаться тем, что прежде так любила. Чтение всегда было большой радостью, но теперь, я утратила к книгам всякий интерес, и вяло просиживала свободные часы, перелистывая глупые журналы и бульварную прессу. Любовь была для меня мукой, я ненавидела свою кабалу, чувствовала себя пленницей и жаждала свободы.

Я понимала, что моя привязанность может слишком ему польстить или быть ему неудобны, и сдерживала излишнее проявление чувства, которое могло бы ему помешать жить ему так, как он привык. И я вела себя героически и не стала привязывать к себе это странное и непостижимое существо.  

Постепенно, я стала задумываться над тем, что так больше продолжаться не может, и мне стало неприятно, как могла я поддаться такому не рациональному, разрушительному чувству. Я стала думать о нем со стыдом и страхом опрофанившегося игрока. Теперь я помнила только недостатки его характера и внешности. Меня коробило при одной мысли о былых отношениях с ним. Моя любовная история была похожа на досадную роскошь, которую я не могла себе позволить, на оплошность, которую я допустила, и теперь, терзала себя сожалениями.

Сейчас это уже непоправимо, и единственное средство – поскорее забыть. Я похожа на змею, сбросившую кожу, и с гадливостью озираюсь на свою старую оболочку. Меня радует то, что я снова стала собой. Я вижу, сколько доступной радости упустила в жизни, пока была погружена в безумие, именуемое любовью.

Я словно родилась заново. Я вдыхаю на улице воздух, будто им никогда не дышала раньше, и получаю ребяческое удовольствие от всего, что происходит на свете. Пору своих безумств я назвала полугодом каторги.

И прав был Софокл, когда молился о том, чтобы поскорее настал час, когда он освободится от хищного зверя – страсти, пожирающей его сердце.